Аты-баты. Дневник прерванной юности

Аты-баты.

"Дневник прерванной юности"

  Уже на второй неделе службы в армии я начал вести дневник. Озаглавил его очень ярко - "Дневник прерванной юности". Уверенный в том, что дневник сугубо личная вещь и никто никогда к нему не посмеет прикоснуться, я стал записывать туда очень откровенные мысли о службе, о своем отношении к офицерам и сержантам, об армии вообще, личную переписку и свои стихи.
   Первая запись в дневнике была о том, как сразу по прибытии в полк, нас построили перед входом в казарму и перед нами вышел высокий, немного сутуловатый старший лейтенант, который нам представился как командир нашей роты. Меня в его речи поразили две вещи: - это его ужасная дикция и слово бл...ь на каждом шагу. Я тогда испытал не просто удивление, а самый что ни на есть шок. Сейчас мат меня уже не удивляет, я к нему привык ещё со времён армии, а вот тогда, мне, парню никогда до этого не матерившему, было просто дико слышать подобную речь. Выросший на советских фильмах и книжках о мужественных, интеллигентных и образованных офицерах у меня в голове не укладывалось как может так выглядеть советский офицер. Я обо всём этом написал в своём дневнике и ещё добавил, что вообще нормальный человек не может так разговаривать и, наверное, он был пьяный. Последующие записи были о моей повседневной службе, о том, как нас безжалостно гоняли, неподготовленных, в полной экипировке, на шестикиломметровые кроссы и обзывали всех доходягами, а на слабых и отстающих орали благим матом. О том как младший сержант Володя Харондюк, которого только что оставили служить в нашем взводе после учебных курсов, водил нас на занятие на природе и вместо обучения мы спали в овраге. На том занятии Володя спрашивал нас кто откуда родом, а когда я сказал, что из Арциза, а точнее, из района, он спросил не знаю ли я, случайно, Павлика Куралова, его армейского товарища, с которым полгода служил в нашем втором взводе и который тоже из Арциза. А когда я ответил, что Павлик мой друг детства, Володя очень удивился такому совпадению. Ещё как-то я написал о своём командире взвода лейтенанте Давыдове. О нем я был очень хорошего мнения. Он сильно выделялся неприсущей для того общества речью и манерами. Был очень начитан и, что удивительно для армии, никогда не матерился.
  В один из дней конца сентября я заступил с ребятами из нашей роты в наряд, в караул. Начальником караула в тот день был капитан Топольский. Я не знаю как он, в таком звании оказался командиром четвёртого взвода. Взводами командовали офицеры в звании лейтенанта, командир роты был в звании старшего лейтенанта, а капитан Топольский, почему-то, командовал всего лишь взводом, к тому же, по возрасту, он был явно старше всех офицеров роты. С вечера, когда была бодрствующая смена, которая шла сразу за караульной сменой, я что-то писал в своём дневнике. Капитан, видимо обратил на это своё внимание и когда я вновь среди ночи заступил на пост, достал мой дневник из тумбочки, куда я его, уходя, положил и стал читать мои записи. За этим занятием я и застал его, когда вернулся в караульное помещение. Я подскочил к капитану и резко вырвал у него тетрадь. Такой дерзости он явно не ожидал и крикнул на меня:
   - Ты что себе позволяешь? Знаешь, что за такие откровения ты можешь угодить в дисбат?
   - А какое вы имели право прикасаться в моим личным вещам? - сказал я тоже повышенным голосом. Это личный дневник и никто не имеет права его читать!
Капитан не ожидал такой реакции с моей стороны, растерялся и сразу смягчился. Не знаю, возможно сыграло то, что у меня в руках был автомат, а на ремне висело два полных магазина с патронами.
   - Очень интересно ты пишешь, я зачитался. Но в армии подобными вещами заниматься опасно. На, - капитан протянул мне дневник, - сходи за караульное помещение и сожги. Я никуда не стану докладывать и никому о твоем дневнике не расскажу.
Я вышел из караулки, нашёл пустой железный мусорный бак и сжёг своё творчество. Капитан действительно сдержал своё слово и не стал докладывать вышестоящему начальству, а вот моему командиру взвода он, всё-таки, не удержался и рассказал. На следующий день лейтенант Давыдов подозвал меня к себе и спросил:
   Так что ты там обо мне писал? Капитан Топольский мне рассказал, что читал твой дневник. Говорил, что ты меня в нём расхваливал, а вот других не очень жаловал.
   - Да ничего особенного, - ответил я, - просто записывал свои мысли и впечатления. Я не надеялся, что кто-либо осмелится читать записи.
   - Ну, дорогой, - сказал лейтенант, - это тебе не музыкальное училище, это армия. Мой тебе совет: будь поосторожней и впредь больше никаких дневников не веди.
   - Я уже понял и ничего писать больше не собираюсь.
На этом история с дневником благополучно закончилась. Никто меня больше по этому поводу не беспокоил. А лейтенант Давыдов через несколько дней подошёл ко мне и сказал:
   - Через десять дней у меня будет день рождения, хочу пригласить тебя, чтобы ты поиграл нам на гитаре.
Не помню что я ему ответил, но помню, что от такой идеи был не в восторге. Незнакомые люди, офицеры и всё такое. Но через два дня лейтенант сам разрядил обстановку:
   Не, не буду тебя приглашать. Ещё жену у меня уведёшь.
Не знаю почему он так сказал, но мне полегчало от того, что он отказался от своей затеи.
   Когда мы уже заканчивали учебку, перед самой отправкой в войска, лейтенат Давыдов подозвал меня:
   - Хотел было оставить тебя служить дальше в нашем подразделении, но меня смущает то, что ты шибко умный для армии и какой-то сильно мутный. Но как бы там ни было, желаю тебе хорошей службы в дальнейшем. Было приятно с тобой служить.
Не могу догадываться почему он произнёс эти слова, но я был очень тронут и помню этот разговор в деталях по сегодняшний день...

Знал бы я тогда, что когда-то начну писать, то, несмотря ни на что продолжил бы вести записи. Теперь моими дневниками является память. Но она ненадёжный источник. Сколько событий и разговоров не сохранила. А жаль...