Савеловъ Глава 1

Глава 1
Можайск был под осадой поляков. Ноябрь 7125 года выдался холодным, и каждый житель крепости уже предвкушал, как холодная сталь польской секиры пройдет у них по горлу и кровь окрасит пыльную землю. Они знали, что запасов им не хватит до конца зимы, если поляки не возьмут крепость штурмом, так они все равно умрут, но сгнить им еще долго не даст этот проклятый холод. Дозорные на сторожевых башнях всячески стремились унять дрожь, но ветер, то и дело находил прореху в броне и неприятно обжигал тела воинов, крупные слезы стекали с их глаз от ветра бьющего прямо в лицо. Крупные капли тут же застывали на щеках и смахивались посиневшими руками. Каждый из дозорных втайне мечтал отправиться, наконец, к себе домой и там, у печи хоть, немного, отогреть ладони, забрать с собой домашнего уюта, почувствовать себя слабым в душной обстановке. Но реальность была суровей. Они не должны были уснуть. Сон часто подбирался незаметно, все начиналось с небольшой истомы в теле, потом глаза начинали слипаться, но их еще удавалось поднять усилием, а затем ты и вовсе проваливался вглубь и просыпался, если только при обходе тебя обнаружат и толкнут ногой. Спать было нельзя. Сладкая и такая нужная дрёма в это время означала неминуемую смерть. Можайск за неделю лишился нескольких воинов, сплошной молодняк, только от мамкиной юбки оторвали, еще первого пушка под губой не выросло, а их уже отпевали в Троицком мужском монастыре*. Все воины и люди боялись прихода лукавой мысли, что они даже рады очередной смерти: во всех домах было холодно, тогда как в церквях, можно было собираться в тесном соборе Пресвятой Живоначальной Троицы и отогреться, пока отец Власий произносит напутственные слова родителям погибшего «…и судимы были мертвые по написанному в книгах». Труднее всего было копать двухметровую яму. Нередко отпевание откладывалось буквально на пять-шесть дней. Холод сковывал можайскую землю, ни одна лопата не сумела снять даже верхний слой. Похороны откладывались, пока яма не была полностью готова, тогда все и выходили на холод, чтобы почувствовать, как ветер разносит запахи ладана и тления. Смерть гуляла по этой крепости и люди с тоской ожидали своего конца. 

Николай спал на холодном полу сторожевой башни, когда его разбудили ударом сапога по ребрам. Дыхание перехватывало, особенно на морозе, но боль не давала умереть. Пока чувствуется боль еще не все потеряно. Он с трудом поднялся, кашель еще долго не давал ему открыть глаз и взглянуть на окружающих людей. Как только приступ кашля прошел, Николай протер глаза. Никого не обнаружив вокруг себя, он мысленно поблагодарил спасителя от избавления. Крестик висел на веревке с тех самых пор, как его туда водрузил отец Власий. А от самого священника получил еще и медальон с изображением небесного покровителя. Святитель Николай берег его и он это чувствовал. Прочитав небольшой Кондак своему покровителю, дозорный встал на ноги и стал всматриваться вдаль. Бесконечное поле и губительный ветер, небольшая полоса тумана все еще не давала ему взглянуть дальше двадцати саженей. Редкие птицы все еще сидели на ветках деревьев, вороны панихидным карканьем чувствовали себя хозяевами положения. Николай знал, что там за туманом на подступах к городу все еще находится пировавшая в Москве польская шляхта с большим войском, а на подмогу Можайску так никто и не решил направить хоть сотню воинов. На всенощном бдении отец Власий вместе с диаконом Анфусием постоянно возносили молитвы о мире и о спасении города от войны. Николай лицемерил. Он молился вместе со всеми, но, как и все в городе жаждал сражения. Из размышлений его вывел странное ощущение. Он, словно подпрыгивал на досках, хотя продолжал на месте. Вороны, облюбовавшие ветки старого дуба с громким криком поднялись в воздух, окружая Можайск темными крыльями. Его отец Святослав всегда говорил, что вороны несут плохие вести для человека, но если они кружат над городом, то город уже мертв. Что-то испугало их, с каждым мгновением дубовые доски стали подпрыгивать, а за туманом послышался топот и ржание коней. Николай все еще не верил, думая, что он спит, и все это страсти опутывают его в сети и не дают выбраться. Туман начинал рассеиваться, но дальше вытянутой ладони все равно не было ничего, что можно разобрать. Он вспотел, хотя ветер все еще продолжал забираться ему под кожу. Жажда сражений сменилась страхом и еще одним невиданным для него чувством. Раньше он его не испытывал и не знал, как это описать. Его бросало, то в жар, то в холод, сердце бешено билось в могучей груди. Голова сжималось в кольцо, а зрачки расширились. Он был разъярен. Сейчас он сразится, может быть, ему удастся добраться стрелой до богатого шляхтича. Опять этот железный привкус во рту, как при первом сражении. Он бросил камень в своего брата Михаила. Три аршина ростом и восемь пудов веса, настоящий богатырь, такому, что мерзни, что не мерзни, все равно живее всех живых будет. Миша сначала и не понял, ему снилось тепло, домашний очаг. А вместо этого он получил перед глазами своего младшенького братца с испуганными глазами, как у дитя малого. До его слуха тоже долетел глухой стук. Но ветер заложил уши и вместо стука был только слышен гул ветра, прерываемый изредка конским топотом. В Можайске все было продумано для безопасности. Ночью запрещалось топить печи и зажигать свечи, чтобы враг не заметил. Запрещалось разжигать огонь в сторожевых башнях. Тепло расслабляло, а вот холод сосредотачивал внимание всех. 

Николай уже знал, что все-таки поляки хитры, не взяли Москву, так двинули войска на неприглядный Можайск, а уж от можайских земель можно собрать силы и двинуть их вновь на столицу. Тем более крепость была в плачевном состоянии, фундамент уже начал проседать в нескольких местах. Нужно только знать откуда вытащить и все посыплется, даже штурмовать не придется. Летом нужно было к обороне готовиться, а не в ноябре, когда уже враг близко. Сонные дозорные, протиравшие глаза мигом вскакивали со своих мест и толкали своих братьев. Умиротворение сменилось страхом и яростью. Николай уже натягивал стрелу и целился вдаль, когда Мишка остановил его, ударив громадной ладонью по плечу своего брата: 

–Не время еще, обожди немного, Николай, как бы нам не сплоховать сейчас, – Миша обнял брата за плечо и стал всматриваться вдаль, – выстрелить всегда успеется, надо чутка подпустить, главное не промахнись, а там, может, успеем еще со шляхтой повидаться. 

Туман рассеивался, но вместо польских плащей братья увидели полки своих же братьев, видимо, Бог еще не забыл про Можайск. Тысячи воинов конные и пешие спешили приблизиться к крепости. От коней шел пар, некоторые из них были в мыле, из пастей валил жаркий пар. Утоптанная ноябрьская земля вмиг превратилась в ужасное месиво, слышалась русская речь. Среди воинов особо выделялся один, не только своими доспехами, но и тем, что вокруг него крутилось сотни приближенных. Это был воевода Лыков-Оболенский**, один из приближенных к царю людей и ему было доверено громить поляков под Можайском. В тот вечер люди без страха топили дома и зажигали свечи. Отец Власий в тот же вечер совершил благодарственную и прочитал акафист Георгию Победоносцу. Можайск пока был в безопасности… 

 

* В середине 17 века монастырь исчез, а собор стал приходской церковью. В 1942 году отступающими немецкими частями был полностью взорван Троцкий храм. Часовня уцелела, после войны там располагалась свечная лавка, но уже в 1960-ых годах была снесена в связи с расширением улицы. 

 

** Лыков-Оболенский-Русский боярин и воевода, зять патриарха Филарета, один из участников Семибоярщины. В 1618 году во время военных действий между Россией и Речью Посполитой командовал отдельным отрядом в Можайске.