Послевоенные квартиры

 
Квартиру иметь в те годы было даже как-то стыдно. Комната в коммуналке – другое дело. Это нормально. Мы же не буржуи какие нибудь.
Вот как жилди в то время мои одноклассники:

1. Илюша Брыскин, например, жил в классической коммуналке, где «на 48 комнаток всего одна уборная».В длинющем темном коридоре возле каждой двери примостился столик с примусом или керогазом или керосинкой. Комната Илюшиной семьи была по тогдашним меркам вполне приличной для семьи из трех человек – мать Софья Ильинична Фукс, отец Борис Абрамович Брыскин и малолетний Илья. Все они с комфортом проживали на 12 квадратных метрах, что и в более поздние годы было заметно выше санитарной нормы. Борис Абрамович, по моим детским впечатлениям, был очень старым – было ему лет 40. Некоторое время спустя, подросший Илья стал называть его «мой хрычик». Хрычик работал кем-то «по снабжению», благодаря чему имел самые неожиданные контакты. Использовал он их с единственной целью – он «доставал» (ибо купить было нельзя, но «достать» - можно) книги и набивал ими любовно выстроеный шкаф без дверей и стекол, занимавший четверть из этих 12 квадратных метров. Книги – в основном подписные издания – быстро этот шкаф переполнили и стали перебираться к комнату напротив, где жили Илюшина бабушка и две сестры хрычика – Сарра Абрамовне и Геня Абрамовна. Одна из них была незамужней, вторая – вдовой. У неё был сын – ныне известный в Америке певец и музыкант Миша Гулько.  Илюшина «квартира» имела два неоспоримых преимущества. Её окно выходило не на шумную улицу, а в тихий двор, и, кроме того, она находилась совсем рядом со знаменитым Благовещенским базаром, где на тряпках, растеленых прямо на земле можно было купить всё, что угодно – от десятка гвоздей у моего деда до трофейного токарного станка.
Глазеть на эти богатства было одним из наших острых наслаждений. Именно там Илья купил давно вожделенную динамо-машинку от полевого телефона. Придя домой, он спешно реализовал давно задуманое: приладил к ней два проводка и прикрепил их к наружной дверной ручке. Затем через окно позвал со двора своего приятеля Лёню Рыгайлова, посулив ему нечто интересное. Лёня поспешил явиться, но перед самой дверью столкнулся с Борисом Абрамовичем и, будучи мальчиком вежливым, пропустил его вперёд. Заслышав шаги у двери, Илья что было силы крутнул ручку. Ток исправно сделал своё дело, послышался ожидаемый крик и крепкое ругательство. Но это была «речь не мальчика, но мужа». Продолжение оставим в качестве самостоятельного упражнения читателю.
Другой Илюшин подвиг был ещё круче. На том же Благбазе он купил замечательный жгут из авиационной резины, украденой на авиазаводе. К жгуту прикрепил тщательно заточенную отвёртку, а к двери - отрезок толстой доски. Отойдя на три шага, натянув и резко отпустив жгут, изобретатель с радостью убедился, что отвертка послушно вонзилась в доску. Патент был готов к демострации. На показательные стрельбы был приглашен Миша Краснов. Пара выстрелов прошла отлично, под бурное одобрение публики. Но в следующий раз отвёртка ударилась о доску плашмя и, в полном соответствии с ещё не изучеными законами физики, отскочила прямо в глаз изобретателю. Остиём. Так мы узнали, что в нашем родном Харькове есть глазной институт имени Гиршмана. А что «если вам в Одессе выбьют глаз, то этот глаз вам вставит взад Филатов» мы тогда не знали. Обошлись местными силами. И, хотя поначалу в глазу остался всего 1 процент зрения, зато армия уже Илюше не грозила. Умеют устраиваться эти евреи!
             Зависть
             И.Брыскину
             (Мелодия песни "Гренада")
Не знаю, как с завистью справлюсь своей:
Приятель придумал себе юбилей.
Он строен и худ, как степной саксаул,
Он в глаз себе в детстве отвертку воткнул.
 Считался героем, гордился, подлец.
 От радости прыгал счастливый отец:
 Мол, парень - не промах, мол, как на заказ,
 Всегда попадает не в бровь он, а в глаз.

С тех пор ему в жизни, как будто на зло,
Всегда и во всем постоянно везло:
В стране с мясом туго - он язву достал
И от перебоев страдать перестал.
 Потом генеральскую дочь раскопал
 И даже в Свердловске в евреи попал,
 Ведь парень - не промах, ведь, как на заказ,
 Всегда попадает не в бровь он, а в глаз.

И вот и сейчас он на свой юбилей
Собрал и меня и отпетых друзей,
Готовых ему не жалеть ничего,
Готовых пол-жизни отдать за него.
 Придется подняться мне, сердце скрепя,
 Поздравить придется, зубами скрипя,
 Сказать, пусть и далее, как на заказ,
 Всегда попадает не в бровь он, а в глаз.

             В.Давидович
             22.10.1980
             Свердловск, СССР

2.Вова Рахман тоже жил в коммуналке, но особого типа. Это было общежитие театра Музкомедии, где его бабушка Софья Давидовна Гордон заведовала костюмерным цехом. Два её сына,-Вовины дяди, Изя и Додик, - тоже были деятелями искусства: оба работали на хозяйственных должностях в двух других Харьковских театрах. У Вовы было целых две комнаты на трёх человек (Вова, мама Циля Вульфовна Гордон, бабушка) – просто роскошь. Зато всё остальное было, как у всех – 8 соседей, один туалет, никаких ванн или душей, коридор с неизменными примусами/керогазами/керосинками. Эти символы эпохи достойны описания наряду с некоторой другой «бытовухой»:
Насос в примусе выталкивал керосин в форсунку. Она часто засорялась. Помните "Вечную иглу для примуса", предложенную миллионеру Бендеру на базаре? Примус весело гудел, еду готовил быстро, керосина хватало на пару часов работы. Керосинка и керогаз работали тихо, но не так быстро, и, пока не разгорелись, противно воняли. Мытье и стирка составляли проблему. Было лишь "хозяйственное" мыло - бурый брусок, которым и стирали и мылись. Детсадовское воспоминание: дети рассказывали, что чей-то папа подарил воспитательнице на 8 марта какое-то небывалое мыло «которое не щипает глаза». Эмалированной посуды не было. Холодильников не было. Масло и мясо хранили в подсоленной воде. Зимой еду вывешивали в сумках через форточку на улицу. В связи с этим быстро развилась индустрия воровства этих сумок, даже с верхних этажей. Поэтому особенно ценилось наличие во дворе сарая, желательно, с погребом. И все небольшие дома быстро ими обзавелись, что тут-же переориентировало воровскую индустрию в новом направлении.Тем не менее, и сарай и погреб у тёти Цили имелся. Там хранились дрова и «запасы на зиму» - картошка, панимаэш.

3.Миша Краснов вместе с мамой (имени не помню, фамилия – Прайс) жили в довольно приличной комнате, тоже, разумеется, в коммуналке на улице Малая Гончаровка, по соседству с детским садом, меня взрастившим. По идее, мы должны были с ним ходить вместе в этот детсад, но я его там, почему-то, не помню. Ранних впечатлений об его жилье у меня не сохранилось, а из более поздних, на уровне примерно 4 класса, меня поразило наличие у него настоящих шахмат в настоящей деревянной коробке-доске. Акцент на слове "настоящих" поставлен не случайно. У меня тоже имелась шахматная доска, но она была изготовлена мною и дедушкой из куска картона. Дедушка научил меня играть в шашки по народным правилам с "фуками" и  "сортирами". Предварительно он поручил мне собрать на улице 12 черных и 12 красных крышек от одеколонных флаконов, заменивших нам шашки. Вообще, ни у себя в раннем детстве, ни у друзей я не припомню настоящих игрушек. Из своих - только бронзовую лежачую лошадку, видимо, от письменного прибора. Пистолеты и сабли мы выстругивали сами. Из проволоки и резинок мастерили рогатки.
 Однажды, уже в 3 классе, я соорудил из 3-х досок и 2-х подшипшиков самокат и вывел его во двор, предчувствуя по предыдущему опыту что-то нехорошее. Оно не заставило себя ждать. Самокат был немедлено отнят, а я жестоко избит дворовой шпаной за попытку сопротивления. Наличие у Миши настоящих шахмат подвигло меня на их изучение с Мишиной, конечно-же, помощью. После того, как в классном турнире я занял второе (угадайте, после кого?) место, Миша затащил меня в шахматный кружок при Дворце пионеров.Руководил им легендарный в шахматном мире израненый фронтовик Александр Григорьевич Мацкевич (умер в Израиле в 2005 году). Где-то на пятом посещении я увидел, как некий второклассник (а я-то уже был в пятом!) высокомерно давал сеанс одновременной игры трём восьми-десятиклассникам. "Это сам Алик Буховер" – с трепетом прошептал мне Миша. Я тоже ощутил трепет, и, дабы не испытывать его впредь, с шахматным кружком расстался. Мишины дальнейшие шахматные успехи мне неизвестны, зато знаю, что он закончил Харьковский Политех, потом работал конструктором в танковом (!) КБ завода, известого каждому пацану в Харькове, как "75-й завод". Официально он назывался «Завод транспортного машиностроения» и выпускал танки, а, заодно, в качестве "продукции прикрытия" – тепловозы. Придраться трудно – и то и другое некие транспортные машины. Миша, единственный из нашей пятёрки, всё еще живёт в Харькове.

4. У Лёни Пурица "таки да" была квартира. Настоящая, из двух комнат примерно 18 и 8 м2 и кухоньки, на втором этаже двухэтажного домика. Похоже, что эту квартиру семья занимала и до войны. Каким образом им удалось вселиться в неё и после эвакуации, для меня осталось загадкой. В полностью разрушенном городе, где жильё на вес золота, получить изолированную квартиру... Возможно, что  руку приложил Лёнин дядя Иосиф (он-же Леонид) Вайнштейн. Он, как мне кажется, бывший фронтовик, а это тогда ещё ценилось. Но, что важнее, он был хорошим автомехаником. При полном отсутствии того, что потом назовут автосервисом, он мог иметь полезные контакты с автовладельцами (эмфемизм  «автолюбители» ещё не придумали). А ими, в основном, были влиятельные бонзы...  Так или иначе, Лёня проживал в изолированной квартире, но, разумеется, без всяких буржуйских излишеств вроде душа или туалета. Туалет имелся во дворе и был совсем не досчатый, а очень даже кирпичный. Там же был ряд кирпичных же сараев, один из которых принадлежал Лениной семье. В нём значительно позже, где-то на уровне 5-6 класса, Лёня хранил подаренный тем же дядей Иосифом-Леонидом красный велосипед «Орлёнок», на котором ему категорически запрещалось выезжать за пределы двора (запрет, разумеется, нарушался) или давать кому-нибудь «покататься». А пока мы с Лёней проводили время в этом дворе под дистанционным (через окно)  надзором его бабушки. Она разгуливала по квартире в огромном бюстгальтере и лиловых рейтузах, составлявших интересную гамму с её крашеной в солому причёской.
- «Хто то? » - вопрошала она через дверь.
Услышав незнакомый голос, она задавала контрольный вопрос:
- «А ид? (Еврей?)».
При неблагоприятном ответе дальнейшие переговоры прекращались и она возвращалась на свой наблюдательный пункт.
- «Вовочка, детка,- кричала она мне оттуда,
- не труси его так, ты ему мозг вытрусишь».
Мы спасались на непростреливаемом из окна участке двора, откуда через забор проникали на огромную заманчивую территорию, заросшую кустами, деревьями и бурьяном, где вдоволь играли «в войнуху» или «в жмурки». Территория и расположенное на ней полуразбитое войной здание имела странное название «Сад ХАРЧЕСМАК». Оно было непонятно харьковчанам из других районов, называвшим её «ПИЩЕВИК», поскольку здание носило официальное имя «Дом Культуры работников Пищевой Промышленности». На довоенном украинско-бюрократическом новоязе это звучало «Будынок Культуры працивныкив Харчово-Смаковойи Промысловости» (пришлось транслитерировать русскими буквами, ибо компьютер потенциального читателя не обязан иметь украинский алфавит). Из этой Харчово-Смаковойи и вырос пресловутый «ХАРЧЕСМАК», который сыграл решающую роль в Лёниной судьбе. Но об этом позже.
5.Я, Вова Давидович, разумеется, отдельной квартирой похвастать не мог.
Хотя, по маминым рассказам, наша семья до войны имела в Харькове вполне пристойную квартиру в очень престижном «районе Госпрома». Её получил отец, кадровый офицер, и из неё он и ушёл на войну, с которой не вернулся. Когда мама вернулась из эвакуации, она попыталась вернуть прежнее жилье, как вдова погибшего.
-Да нет,- объяснили ей. Ваш муж не погиб. Он пропал без вести. А это, знаете-ли, совсем другое дело. А не сдался ли он в плен? Тогда, знаете-ли, разговор будет совсем другим.
-В плен? – остолбенела мама. Немцам? Еврей?
-А вы, гражданка Вайнер, не очень.- Что значит «еврей»? Для нас все нации равны.
 А, следовательно, ваши претензии беспочвенны. Коммуналку хотите?

Так наша семья (мама, я, дедушка и бабушка) оказались счастливыми обладателями комнаты в коммунальной квартире на 5 соседей. В послевоенном Харькове это действительно считалось счастьем: Совершенно не разбитый шестиэтажный дом, не на окраине, возле вокзала, рядом трамвай, паркетные полы, туалет всего на 5 семей, ванная, водопровод и паровое отопление, лифт, огромная кухня с чуланом и стационарной дровяной печью, потолки высотой 4 метра! Нам откровенно завидовали.
Воды в водопроводе, правда, не было. Помню ночные зимние очереди за ней к уличной колонке. Паровое отопление не работало. Во всех комнатах стояли железные печки-буржуйки с трубой, выведенной в форточку. Добыча и хранение дров – мучительная забота. Ванная, при отсутствии воды и тепла, выглядела странно. Лифт не работал ещё лет 15. При 4-х метровых этажах и шестиэтажности, это мобилизовывало.
А теперь о нашей комнате. Пол быд действительно паркетным. Потолок был действительно на высоте 4 метра. И это был самый большой размер комнаты, ибо площадь её составляла 10 квадратных иетров. Предметом нашей особой гордости было, почему-то, что комната была квадратной, т.е имела размеры пола 3.16х3.16 метра. Попробуйте мысленно разместить на этом квадрате 4 кровати, проход и, хотя-бы, стол, и вы поймёте, почему я до 9 лет (когда умерла бабушка) спал в одной кровати (односпальной!) с мамой.
Но смежная с нами, блишайшая к кухне комната была вдвое (!) меньше - 3.16х1.58 метра. В ней сразу после войны жил отставной актёр Догмаров, а после него – рабочий авиазавода Саша Баранов с женой (!) Любой и дочерью (!!) Ниной. Зато первые 3 комнаты из 5, составлявших коридор, были вполне приличных размеров – по 18-20 кв.метров.
Первые 3 комнаты предназначались для жильцов, четвёртая (наша) – для спальни жильцов из третьей комнаты, с которой она соединялась внутренней дверью, хотя имела и другую дверь прямо в коридор. Внутреннюю дверь советская власть заколотила, превратив спальню в отдельную комнатку. Пятая комнатёнка предназначалась  для приходящей кухарки, заправлявшей кухней и чуланом для продуктов и дров. Именно эти 5 квадратных метров и получил Саша Баранов, как передовик производства. И прожил в этих хоромах 10 лет (!), с женой и подрастающей дочерью пока... Вы думате, - пока не получил нормальную квартиру?
Да нет же! Пока не умерли родители, освободив таким образом для Сашиной семьи своё жильё.

А мы, пятеро из одного класса, как, впрочем, и все наши одноклассники, прожили в наших жилищах все школьные, а многие – и институтские годы.

6.Нам не дано предугадать...
Пресловутый «ХАРЧЕСМАК» из предыдушего текста, «таки-да» сыграл свою роль. В тамошнем Доме Культуры был кружок - детский оркестр народных инструментов. Его руководитель как-то забрел в блишайшую школу в поисках рекрутов. Блишайшая школа была наша. Лёню, видимо, соблазнила близость к детской народной музыке (прямо через забор) и он рекрутировался. Свободным инструментом оказалась 4х-струнная домра. Лёне она была совершенно незнакома, даже на уровне названия. Некоторое время он называл её «добра». Но любовь возникла с первого знакомства и была настолько сильной, что он поочерёдно завлекал в этот кружок всех нас. Однако, кроме него, никто там долго не задержался. А у Лёни обнаружился неизлечимый музыкальный слух. Зтот диагноз подвиг его на такие усердия, что видавший виды руководитель изумился. Он не поленился побеседовать с мамой этого пятиклассника и внушить ей, что у парня выдающиеся способности. И что его надо обязательно отдать учиться на «серьёзном» инструменте. И, если у семьи нет для этого возможностей, то он готов пересадить его на самый серьёзный инструмент своего оркестра.Баян называется. Пересадка состоялась. Имени этого дядьки я не запомнил, но перед его проницательностью готов снять шляпу, которой у меня, правда, нет.  Но даже он не смог предусмотреть все последствия. Пятиклассник воспринял пересадку с восторгом. Постоянно пытался растолковать мне все преимущества этого замечательного инструмента, все достоинства именно такого расположения клавиш и басовых кнопок и все возможности из этого проистекающие. И, дабы к этим возможностям приобщиться, Лёня регулярно совершал нечто, для меня непостижимое ни тогда, ни сейчас. 
Уроки в школе начинались в 8 утра. Лёня ежедневно просыпался (сам!) около 6, чтобы успеть пару часов поиграть в упомянутом саду «ХАРЧЕСМАК» до уроков, не мешая соседям.
Естественным продолжением стала и музшкола и музучилище в Харькове и Гнесинка в Москве. Поначалу это была заочная форма(ибо с «пятой графой» ни-ни!), потом – вечерняя, и лишь в конце, когда талант уже никуда не спрятать – обычное «очное» обучение. Я, каюсь, заочное обучение игре на баяне представляю себе с трудом, наравне с чемпионатом по боксу по переписке. Все эти годы мы уже общались лишь эпизодически, но три из этих эпизодов стоит упомянуть.

Эпизод первый: Я с неперпением ждал, когда мне исполнится 16 лет и я стану обладателем паспорта. Вместе с уже имеющимся студенческим билетом техникума, куда я поступил в 14 лет после 7 класса, они открывали доступ в научную библиотеку им. Короленко, одну из богатейших в стране. Конечно-же, попав в эту святую святых, я, в первую очередь стал интересоваться всякими там «хулиганами от философии» - Кант, Ницше и, не побоюсь этого слова, - Беркли,и его скандально знаменитые «Три разговора между Гиласом и Филонусом».
Во второй или пятый заход я обнаружил в читальном зале Лёню, тоже дождавшегося двух заветных документов.
«Что ты читаешь, Пура?»
Он приоткрыл обложку: «А.Шопенгауэр. Мир как воля и представление»
Ну, и как вам понравится эта цепочка «Пуриц -Шопенгауэр», я таки-да интересуюсь знать?

Эпизод второй: Где-то в 80-х годах я посетил Лёню в его московской квартире. Нашу беседу прервал телефрнный звонок, по звуку – междугородний. Оказалось – международный. И мой Пура минут 10 непринужденно щебетал на безупречном, с моей точки зрения, английском. Я тем временем обнаружил на его книжных полках огромное количество первоклассной литературы на английском-же.
«Лёнчик, откуда такой инглиш? Нас же в школе немецкому пытались учить.»
«Ты будешь смеяться, но я расскажу» -
«В юности из-за роста меня терзали всякие комплексы. Сейчас они уже отзвучали, всё более, чем нормально, но тогда я очень натерпелся. И уже здесь, в Москве, я, сгорая от стыда, купил у одного негра-студента некий порножурнал. Тайно раскрыв его в закоулке, я обнаружил, что все комментарии на английском. По дороге домой я купил словарь и, едва закрыв дверь, бросился читать. Первый час упорной борьбы принёс смехотворные результаты, но понять ОЧЕНЬ хотелось. За несколько дней я кое-как этот текст одолел и у того-же негра купил следующий журнальчик. Через какое-то время я стал уже различать, что бывают тексты очень примитивные, а бывают чуть более осмысленные. И когда с этими уровнями я стал справляться без труда, я понял, что фраза «Девочки, одевайтесь, ничего нового вы уже не покажете» справедлива. И переключился на детективы, а потом и на настоящую литературу. Ну, а что касается произношения, то я же музыкант. Следовательно, проблемы с тем, чтобы уловить и воспроизвести мелодику чужой речи не было.»
И, напоследок, процитировал Ахматову: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, как желтый одуванчик у забора, как лопухи и лебеда.»

Эпизод третий: В один из своих последних приездов в Харьков, уже всесоюзно и международно известный Иосиф Пуриц дал в Харьвовской консерватории то, что сейчас назвали бы «мастер-класс». И пригласил туда и меня. Видимо он справедливо подозревал, что впечатления его немузыкального друга о баяне остались на уровне музсопровождения утренней зарядки в пионерлагере. И хотел, чтобы я получил урок. Я получил. Даже два.
Первый состоялся в коридорах консерватории пока мы с ним шли к месту действия. На каждом шагу к нему бросались лысые или седогривые музметры, подобострастно восклицая:
«Дорогой Иосиф Григорьевич... какое счастье... мы вне себя... почему так редко...» и т.п.
Второй урок состоялся в мастер-классе для студентов факультета народных инструментов.
Для начала моего Пуру встретили апплодисментами. Стоя. А потом было незабываемые 3 часа, наполненых неожиданными для меня в сочетании со словом «баян» именами: Бах, Гендель, Моцарт, Вивальди, Шнитке, Губайдулина... и странами: Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания, Голландия, Германия, Франция, Канада... 
И восторженная чуть ли не ода, воспевающая необыкновенные возможности этого инструмента. И тут-же их, этих возможностей, демонстрация
на примерах и этих имен и разных стилей (от органа до джаза) и имитации разных инструментов (от барабана до скрипки). И всё это на великолепном русском языке из уст влюбленного в своё дело Мастера. Первый и последний раз в жизни я пожалел, что выбрал инженерство.
Вот тебе и Пура, он-же Иосиф–Ёся-Ёня-Лёня Пуриц!
Зихроно лэ браха! [Память его – да будет благословенна! (иврит)]
 Добавлю ещё немного:
Мы учились в одном классе только 6 лет, пока был жив лучший друг всех школьников и школа оставалась мужской. Справившись с всенародным горем от потери верного ленинца, партия и правительство решили справиться и с раздельным обучением полов. Школы начали «сливать». В 7-й класс нас «разлили» в три разные школы. По его окончании пути нашей пятёрки стали расходиться: Лёня Пуриц ушел в музыкальную школу, Илья Брыскин подбил меня и Вову Рахмана вместе поступить в техникум, за что я ему по сей день благодарен, ибо оказалось, что техника – это для меня.
В техникуме мы получили коллективную кличку РАБРЫДА (Рахман-Брыскин-Давидович).
А почему Илья выбрал именно этот техникум, самый далёкий географически от нашего района, я понял значительно позже. Техникум наш принадлежал упомянутому 75 заводу, отделом технического обучения которого тогда руководил некий Соломон Ильич Фукс – родной брат Илюшиной мамы, Софьи Ильиничны Фукс. Опять еврейская семейственность...