Небо надежды

   Селёдка любила смотреть на небо. Оно такое разное ведь. Утром молочно-белое, с алыми полосками рассвета, ближе к полудню, если нет дождя, бледно-голубое с золотистыми крапинками солнца, вечером – матово-серое, рыжеватое, запылённое дневными заботами.

   Селёдка часто забиралась под куст сирени во дворе. Там из земли выглядывал маленький пенёк от старой погибшей яблони да, привалившись к нему, словно дряхлая старушка, стояла будка дворовой собаки. Селёдка устраивалась на пеньке, подложив кофту, и замирала – смотрела на небо. Все свои тайны, слёзы и радость она доверяла ему. У них была давняя дружба: у Селёдки и неба.

   Тринадцать лет назад родилась девочка, недоношенная. Маленькая, морщинистая. Родителям оказалась ненужной. Отец бросил её до рождения, мать отказалась в роддоме. Младенца приютила двоюродная тётка по имени Валентина, пожилая старая дева с вечно поджатыми губами.

   Через два года выяснилось, что у девочки неизлечимая болезнь. Валентина поплакала и дальше стала жить. С девочкой. Малышка росла. Вымахала тощая, длинноногая, длиннорукая. Некрасивая: с большой головой и круглыми навыкате глазами. Рыжая шевелюра, единственное Селёдкино девичье богатство, скрадывала её некрасивость. Когда девчонка шла по улице, ноги её странно подрагивали, подволакивались. И всё тело при этом как-то беззащитно трепетало. Ребята во дворе прозвали её Селёдкой. Потом и взрослые подтянулись: Селёдка да Селёдка. Даже тётка смирилась. Казалось, настоящее имя своё Селёдка забыла, может, и помнила, да это уже было не важно.

   Соседская ребятня и взрослые частенько срывали на ней гнев, житейские невзгоды, раздражение. Бить не били. Руками. Но словом так вмажут – мало не покажется. Больно на душе. Но Селёдка терпела. Представляла себя Юшкой*. Как-то прочитала этот рассказ и решила жить, как Ефим: на людей не обижаться, помогать слабым. Остатками еды из дома подкармливала Жучку, старую полуслепую собаку, живущую у сиреневого куста. Жучка была единственным другом Селёдки. Кроме неба.

   Летом им было хорошо: тепло и спокойно. Густой листвой своей куст оберегал их от злых глаз. Селёдка и Жучка садились рядом. Девчонка медленно шёпотом читала всякие книжки, Жучка с интересом слушала. Поздно вечером они вместе любовались просыпающимися звёздами, представляли, кто живёт на них: великаны или карлики. Но обязательно добрые! Небо улыбалось им последними закатными лучами, соглашалось.

   Осенью и зимой, когда наступали холода и на землю сердито валил мокрый снег, под кустом не насидишься. В такие дни Селёдка приходила лишь покормить собаку да проверить, не натекла ли в старую будку вода. Несколько лет назад покойный дед Семён из соседнего двора, когда ещё был жив, смастерил её для собаки, поставил под куст. С тех пор животина и обитала там, а Селёдка приходила к ней в гости. Иногда Жучка скулила, просила подружку не уходить. Селёдка оставалась ненадолго. Рассказывала новости, гладила густую Жучкину шерсть. Вместе они удивлялись хмурому настроению неба. С чего бы ему сердиться? Никто его не обзывает ведь?

   Больше всего им доставалось от Саньки, крепко сбитого малорослого паренька, ровесника Селёдки. Родители Саньки пили горькую. Никто уже и не помнил их трезвыми. Санька рос озлобленным и одиноким. Дружба девочки и собаки злила его до ломоты в глазах. Увидев их, мальчишка набирал грязных комьев и бросал в них, приговаривая: «Что под руку попадаетесь, уродки инвалидские? Валите отсюда!» Другие ребята редко заступались, быстро шмыгали в подъезд или брезгливо морщились. Взрослые считали, что это детские игры. Менялись времена года, но не менялась жизнь дома, будто замерла в суровой несправедливости.

   Валентина жалела племянницу, но по малодушию или по какой другой причине, молчала, не могла защитить девчонку. Да Селёдка и не просила помощи, наоборот, ещё ей помогала. В тесной однокомнатной квартирке раскраивала Валентинины заготовки - та подрабатывала портнихой. Девочке нравилась эта монотонная работа: отвлекала от грусти и обид, успокаивала. Интересно было наблюдать, как потом из этих несуразных лоскутков в умелых тёткиных руках появлялись красивые вещи: юбочки, блузки, сарафаны.

   В тот день Селёдка припасла для Жучки кусок капустного пирога и косточки из супа. Завернув всё в салфетку, девочка пошла к собаке. Выйдя из дома, она увидела у куста толпу. Что-то случилось. Больные ноги не давали Селёдке бежать, но она как могла быстро добралась до толпы. Люди расступились. У старенькой будки, высунув ярко-розовый язык, лежала мёртвая Жучка. Тишину взорвал едкий то ли вскрик, то ли всхлип: «На! Вот тебе, калечка! - Санька стоял напротив и хохотал, глотая злые слёзы. – Получи! Так тебе и надо!»

   Никто в толпе не мог понять, зачем мальчишка отравил собаку, а теперь рыдал. Да никто и не задавался вопросом, что происходит в их  горемычном дворе. Уже давно происходит: что-то тяжёлое, беспощадное, сокрушительное.

   Селёдка почувствовала вдруг, как задыхается, как волна боли подступает к подбородку, к глазам. Терпеть её не было сил. Пирог и косточки выпали из рук девчонки в траву. Она вздрогнула, пискнула, развернулась и побежала-поковыляла прочь от этого злого места, через дорогу, к реке. Сквозь слёзы Селёдка увидела лежавший на земле длинный ржавый гвоздь, зачем-то подняла его, побежала-поковыляла дальше. Опомнившись, соседские мужики ринулись за девчонкой, а впереди них бежал Санька и всё кричал: «На! Получи, калечка! Калечка!»

   Селёдка внезапно остановилась, развернулась. Санька едва не налетел на неё. Девчонка отступила, рывком задрала рукав кофты и воткнула ржавый гвоздь себе в руку. Выдернула. И ещё. И ещё. Тонкая бордовая струйка потекла сначала по запястью, а потом тяжёлые капли часто-часто закапали на землю.

   «Надька! Дура! Дай!» - Санька подскочил к Селёдке, схватил её руку и крепко зажал то место, откуда появлялись бордовые капли. Девчонка смотрела на него молча и строго. Санька смотрел на кровь.

   В «скорой» пахло чем-то острым. Селёдка лежала на носилках, глядела на потолок машины. По потолку медленно ползла чёрная муха. Молодая женщина в белом халате гладила Селёдкины потные волосы. Рядом плакала Валентина: «Ничего, Наденька, всё пройдёт. Всё пройдёт, девочка моя маленькая». Селёдка закрыла глаза. Молчала. Ей хотелось, чтобы тёплая рука женщины в халате подольше оставалась у неё на лбу.

   Санька убежал на другой берег. Долго стоял у реки, смотрел на деревья, отражавшиеся в мутной коричневой воде. Ему казалось, что нет такой силы, которая могла бы спасти его от огромного одиночества. От странного нового чувства, которое испытывал сейчас Санька, но не мог назвать его. Это было отчаяние. Мальчишка повалился на траву и заревел в голос. Воспоминания о мёртвой Жучке и о девочке, режущей себя ржавым гвоздём, терзали Санькину душу. Он рыдал неистово, точно хотел, чтобы с криком и слезами вышла вся грязь, вся мерзость, которая копилась до этого времени в душе его. Он плакал и рвал из себя эту мерзость. А природа затаилась, прислушиваясь к Санькиным рыданиям, принимая его исповедь. Сквозь  матово-рыжие всполохи вечерней зари смотрело на мальчишку высокое небо.

*"Юшка" - рассказ А.П. Платонова

Второй вариант рассказа опубликован в журнале "Лиterraтура", № 176, февраль, 2021г.