Как я сходил в армию 2

   Помню как на газике выписывал пируэты по парковке перед окнами Асипкинского кабинета, где заседали Максюта с Истоминым.  Наверное прощался с управой и газиком, который привел перед этим в максимально возможный порядок, но дальнейшая перспектива службы здесь была туманной. Завтра на губу.  Как и в прошлый раз официально на сутки, но уже имею опыт и интуицию.  Тот  секретчик,  который с моей подачи  уронил недавно шапку в очко ротного сартира,   запустил по роте слух о том, что мой рапорт был написан и подписан, и это, для наших дедушек, было льготной  путевкой в дисбат.  Была интрига. Я на контакт с ними не шел.  Комбриговский   любимец с подельниками были в бешенстве.  Для них, по сути шел обратный отсчет их относительной свободы и на них жалко было смотреть.  Они метались и бесились. Они были в  полном отчаянии.  Меня  такой  расклад пока устраивал. Пусть помучаются.  Рота просто разрывалась изнутри. Одна ее половина засаживала в тюрьму другую, а источником всей этой заварухи был я.  И я же был ключиком ее разрешения. Мой рапорт должен был стать  драйвером для всего дела. Без него оно не запускалось.  Уже позже до меня дошло то, что мой непонятный арест был скорее всего смоделирован Максютой, хотя официально прилетел от Габбасова.  Меня просто надо было убрать из роты…
   Ну вот и знакомые тюремные ворота. Я по вам так скучал блин!!!  Шмон в караульном помещении и изъятие всего, что в карманах.  И ремня, без которого трудней согреться, потому как бушлат нараспашку. Та же общая камера, те же сплошные нары. Тот же тюремный грохот закрывающихся за спиной дверей. Батарея от стены до стены занята  замерзшим несчастным народом. Кто не сильно крут по сроку службы, трясется сидя у стен под пристегнутыми к ним нарами. На меня смотрят от батареи - ждут как себя поведу, тем определится мое место в камере ну и дальнейшее отношение. Нужно найти жертву, иначе ей стану сам. Потому, безошибочно вычислив «всегда готового»,  даю ему хорошего пендаля и показываю на ведро с парашей. «Парашу выноси!!!  Опухли тут без меня».  Дух, испуганно смотрит на новенького крутышку  и послушно стучится в дверь. Французы  открывают,  дух с ведром исчезает за ней.  Кто-то у батареи  суетится, народ там теснится, освобождая мне место.  Видно же человек в чистом, ушитый, значит не работяга из батальона - имеет право!  Знакомимся с парнями, они наши, с Кундурского  автобата. Опера приняли их на  Архаринском  вокзале, прямо с местного трамвая. Каждое утро из Архары в Кундур и обратно ходит маневровый тепловоз. К нему прицеплен пассажирский вагон и теплушка. В первом как водится пассажиры, а во втором грузы, багаж. Это единственная связь поселка  Кундур   с  большой землей!  Есть правда еще зимник, но тот как лотерея. Можно попасть, а можно и пропасть!  Парни ехали за травкой, а стало быть были при деньгах. Теперь их бабки у  оперов,  а они при фонарях, под глазами в камере.  Попали по полной земляки…
   На улице навалило снегу. Загремела засовом дверь и все камеры выгоняют в коридор и дальше на плац, на уборку снега. Всегда готовым - уборка камер! На плацу человек сорок арестованных под охраной десятка серых шинелей французского легиона, вооруженных АК 47 и шестерых оперативников из сержантского состава, одетых в офицерские бушлаты.  Среди них выделяется Зуб. Он ростом почти два метра, с ним рядом, чуть пониже его, сержант Мезенцев и Яша, тоже крупный малый, но Мезенца пониже и он явный лидер среди оперов.  Остальные трое возле комендантского зила, цвета хаки с оцинкованной   полубудкой   в кузове. Морда того зила снята и лежит перед ним, заваленная снегом  как и все вокруг.  Несколько арестантов пытаются укрыть брезентом пустое  его  чрево перед водительской кабиной, где когда-то стоял двигатель.  За всем этим наблюдает и отдает распоряжения капитан Дьячков, он начальник бригадной гауптвахты. Плац, размером пятьдесят на двадцать метров завален чистым, ослепительно  белым архаринским  снегом.  Легкий морозец придает ему хрустящий звук и наши сапоги, забывшие свой настоящий цвет, протаптывая по нему тропинку начинают отдавать черным блеском на зимнем невысоком солнце. У стены длинного одноэтажного здания гауптвахты кучей наставлены лопаты, метлы и ледорубы.  Вооружаемся всем этим  арсеналом и начинаем бодренько освобождать от снега плац,  взгромождая  большущий сугроб у дальней стены ограждения, за которой большой громадой высится  Архаринская  сопка. Согревшись от махания лопатой, стоя возле зила, спрашиваю между прочим у  опера, явно соображающего что укрывать нужно а что необязательно и явно не автомобилиста, что случилось с авто, на вид так совсем новым?
   - «Так водила наш, придурок, разморозил блок, бухой приехал и уснул.  Просрал  машину и сидим теперь без дела. Его в управу перевели возить кого-то из командиров. Хлебнут они  с  ним горя»!  Движок на днях привезут, кто делать будет только не известно. А ты что ли водитель»?
   - «Да. Максюту вожу. Или возил. Уже не знаю».
   - «Ты же из первой общей? Я тебя там видел».
   - «Да. Там и сижу. Пока никуда не собираюсь».
   - «Ха-ха! Еще обсудим».
   Уборку закончили и разошлись по камерам. Моя тюремная жизнь продолжалась.
   В те дни бригаду потрясло очередное криминальное событие. Они давно перестали  для нас быть . чем-то особенным, как землетрясения в Узбекистане или Киргизии происходили с завидной регулярностью. Где-то, в Кундурском гарнизоне, в одном из  лагерей, куда были откомандированы некоторые роты, живущие теперь там в наспех сколоченных бараках для охраны бригадной техники, произошло зверское убийство ротного лейтенанта с последующим сожжением его трупа.
   Недолго отдыхала московская комиссия и вместе с ней военная прокуратура. Однажды ночью на территорию гауптвахты заехала машина.  Оттуда, по живому коридору, выстроенному из караульных узбеков, прогнали группу арестованных  солдат и заперли их в восьмой камере, которая располагалась через коридор напротив нашей общей.  Возле нее теперь  всегда стоял француз с автоматом и ни кому не было  дозволено там задерживаться ни под каким предлогом. Приезжали военные тузы в серых шинелях и каракулевых шапках, с ними чины поменьше из военной прокуратуры с манекеном под мышкой. В общем там постоянно шла следственная суета. Да оно и к лучшему. Нас меньше дергали и грузили всякими бестолковыми работами. Комендантский зил стоял на приколе и количество арестантов на губе заметно уменьшилось, а с тем и благосостояние оперативников-комендачей.  Менты сидели без дела. Пешком по Архаре много не набегаешь.
   Как-то утром лязгнула дверь нашей камеры и в ее проеме нарисовалась фигура давешнего опера. Он сразу нашел меня глазами и сказал выходить с вещами. Ага! У меня тут вещей вагон и маленькая тележка. Бушлат и тот подвязан проволокой. Пошли в комендатуру. Она слава богу в том же единственном здании. Все цветы в одном графине. На двери кабинета написано «Комендант военного гарнизона» Капитан Черепков.
   За столом сидел капитан  удивительно соответствующий своей фамилии. Если бы на дверях  кабинета не было той таблички, я бы без вариантов присвоил ему прозвище Череп. Это про него я слышал рассказы избитых пацанов  когда попал сюда в первый раз.   
   - Мы тут посовещавшись, решили предложить тебе восстановить наш зил.  С завода пришел новый двигатель. Нам нужно ввести в строй наш автомобиль. Бывший водитель немножко его разморозил  и я его убрал отсюда, с глаз долой. О тебе слышал лестные отзывы и предлагаю обоюдовыгодное сотрудничество. Переселяешься на время ремонта из камеры в кубрик оперов, приводишь в порядок себя и соответственно комендантский автомобиль. Все входит в срок твоего содержания. Согласен?  Врать не стану, упирался я не долго. Тюрьма меня изрядно ушатала.
   - Ну тогда принимай матчасть и перетаскивай вещи в кубрик!
   Ну я и в кубрике.  Кубрик - это комната квадратов пятнадцать. Основная мебель, как водится, те же двухъярусные  кровати с тумбочками, но тут их четыре штуки на восемь персон. Есть стол, за которым можно сидеть и чего-нибудь писать. По местным меркам роскошь! На нем телевизор. Но главное здесь это тепло.  После камерного климата просто счастье! В умывальнике течет горячая вода!  Абалдеть!!!  Зуб и Яша они родом из Сергеевки, что под Петропавловском в Северном Казахстане. У меня отчим оттуда родом и куча родственников. А стало быть много общих знакомых. Земляки одним словом!
   Но  как говорится дух перевел и за дело! Зил нужно для начала очистить от снега, как тот мой первый, с которого я начинал на нашем радиозаводе. Слава богу все что с него было снято лежит тут же.  Навесное в кабине, часть в будке.  Двигатель на покрышке и накрыт брезентом. Ну в общем дело для меня привычное.  Труба есть, есть и цепи. Настал момент и все местные чекисты  в них впряглись,  Еще чуть-чуть и движок сел на подушки, ну а дальше дело техники. Просто получаю удовольствие, не спеша закручивая гаечки да болтики. Когда все закончено те же комендачи мне ставят фуру на место.  Фура - это Зиловская морда на местном слэнге! В общем на третий день к вечеру тот Зил зашелестел своим новым мотором. А меня новая моя компания чествовала  жирным  харчем в Кубрике. Моя миссия, согласно нашему с Черепом договору была выполнена.
   Утро следующего дня начиналось с похода на кухню. Я в составе группы немаленьких моих товарищей, шаркая начищенными до блеска сапогами, шел известным маршрутом в комендантскую столовую. Мимо знакомых  дверей первой общей камеры, что по левую от меня  сторону, мимо француза что с автоматом на плече охранял восьмую, что по правую от меня сторону и мимо всех остальных камер  до поворота налево в конце коридора. Там стояли караульные узбеки только что принесшие из батальона  термобачки с едой.  Они  молча сторонились пропуская нашу команду.  Первым бачки вскрывали Зуб и Яша и со знанием дела начали выуживать оттуда  самые жирные куски тушенки и каши, пропитанной ее соусом. Брали масло с тарелки по две три пайки и  усаживались за стол притянув за собой горячий чайник. Остальные  повторяли то же.  Ну и я срисовал и взял на вооружение этот алгоритм действий.
   Желудок благодарно замурлыкал и мы всей командой понесли свои сытые тела обратно в кубрик. Оглянувшись, увидел драку узбеков за еду.  Сидя в камере ее я только слышал.  Да, бедолагам из камер останутся лишь огрызки.
   "По коням"! - скомандовал Яша заходя в кубрик. Водички надо в коня залить, он же  на чувстве долга не поедет! Иду и так думаю, гремя пустыми ведрами, как та баба которую встречные мужики стороной обходят. Закрываю крышку радиатора а вся команда во главе с Черепом в нетерпении топчется у зила. Предвкушают. Давно на охоте не были. Капотом хлопнул, руки вытер. Капитан с Яшей садятся в кабину, остальные в кузов под оцинковку, хоть зад ее и открыт но все же от снега и встречного ветра спасает. Зашелестел мотор. Караул раздвигает ворота гауптвахты и  мы мягенько выкатываемся из них на очищенный проезд и через двести метров на автобатовскую дорогу. Налево и впереди замаячил злосчастный вираж. Сколько же с него послетало наших машин. Да и гражданские, они тоже свой счет ведут. Я-то с ним на ты. Пока Зуй косил и шланговал мне на водовозке рулить за него доводилось. Все лучше чем идти в наряд по парку. Ну вот и знакомые Архаринские улицы. Только теперь по ним нужно красться и тормозить на перекрестках, с тем,  чтобы пехота, сидящая в кузове успела просмотреть три направления уходяшие в перспективу улиц, на предмет нахождения на них наших самоходчиков в желтых бушлатах или серых шинелях. Вид прямо он наш! Долго искать и не приходится. Солдат потерял бдительность из-за месячного простоя комендантского зила с оцинкованной полубудкой. Машина в гарнизоне приметная и наверное самая опасная для любого срочника с любым цветом погон и любого срока службы. Завидя ее наш брат включает форсаж и мчится наутек не разбирая дороги. От догоняющей собаки  так не бегают! Вот он, голубчик справа сто пятьдесят, Яша его срисовал. Хлопнула дверка и его спина, как торпеда уходит к цели. Параллельным курсом еще три таких же турбулентных следа: Зуб, Мезенец и мой протеже Серега. Он то-ли казахский немец, то-ли немецкий казах. К цели приходит первым и отработанным прыжком вбивает солдатика в снег, от чего тот кувыркается и садясь на корячки поднимает вверх руки, прикрывая голову и уворачиваясь от града ударов и пинков от подоспевших оперов. Они соскучились по любимому делу и ему явно не повезло быть сегодня у них первым. Череп тоже доволен. Говорит: "трогай туда".
   Напуганные глаза, разбитые губы и нос. Зуб с Яшей подхватывают его под мышки и через секунду слышу как забрасывают его тушку в кузов. Ей богу не хотел бы я им быть.  Хлопает дверь кабины и мы едем дальше. Это облава! Таких бегунков собираем еще пять или шесть. В будке за мной многолюдно, периодически слышу там голоса и возню. Время уже к обеду, поэтому выползаю на асфальт и налево, обратно в часть. Ворота распахиваются сами, даже сигналить не надо. Караул машину ждет и видит ее за двести метров. Я только с шоссейки сворачиваю а там уже суета. Останавливаюсь задним бортом на траверзе дверей комендатуры. Грохочет откинувшись борт и слышатся команды, устами Яши и Зуба: "По одному, бегом"!!! Черепков, то ли с улыбкой, то ли с гримасой, тоже не спеша удаляется в комендатуру. Вроде бы и мне надо туда. Уходящий конвой меня позвал за собой.      
   Зайдя в коридор комендатуры вижу восьмерых наших бегунков, тех что только выловили в Архаре. У половины разбитые в кровь морды, носы набок. Стоят по половице. Перед каждым на полу шапка и в ней все то, что имели при себе: ремни, значки, рубли, мелочь, какая-то требуха, фотки. У кого-то увольнительные, но вряд ли они им сейчас помогут. Дверь кабинета Черепа приоткрыта, там он и Яша. Решают судьбы арестантов, но прописка она при любом раскладе неминуема. И начинается представление. Все в точности так как рассказывал тот сиделец с жилдорбата. Зуб он как в столовой первым пробу снимает, так и здесь, проходя вдоль строя смачно отвешивает оплеухи сверху вниз. Кто устоял, того добивает Мезенец. Немец, тот тоже без дела не скучает, крушит солдатикам физиономии и работает по корпусу. С диким остервенением проводит серии руками , двоечки ногами - работа на снаряде - еще живом. Вот бы Конь здесь стоял, в строю избиваемых, я бы на это посмотрел, а тут просто побоище. Еще два опера не знают куда руки приложить, наблюдают. Улов как видно невелик. А пацаны уже не на ногах, кто-то сидит у стенки, кровью харкает, кто-то на корточках, за голову держится. Чего греха таить, есть конечно и среди самоходов ублюдки. Выхлапывают гражданское население почем зря, воруют, бывает грабят. От того и ненавидят здесь нашего брата местные граждане. По Архаре гулять - занятие небезопасное, может и камень прилететь, а может что и по круче. Головой нужно крутить на триста шестьдесят, будучи в самоходе, да и не в самоходе тоже. Ну да что о том судить, все равно ничего не изменить. Побоище тем временем в самом разгаре - операм это дело явно нравится. А мне так эта часть программы совсем неинтересна, даже противна.
 Пойду лучше с машиной повожусь, есть там всякие недоделки, пердун чет на рессивере проснулся - надо в компрессоре пружинку ослабить. Да хоть что, лишь бы не быть здесь и сейчас.
   Я в кабинете у Черепкова. "Ну что? Будем считать что ты прошел стажировку. Твой шеф не против того, чтобы ты остался здесь. Будешь иногда его возить. Так что заступай на службу. Работу ты просек, вижу смекаешь быстро".
   Ну вот. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я теперь водитель комендантской машины, самой опасной для нашего брата в гарнизоне! Страшнее только машина ВАИ. Нет не Лосевская. Ее заменила другая, а вернее другой. Такой же зил, но красного цвета с белыми буквами на дверях и капоте и он теперь наводит ужас на всех водил гарнизона. И командует им капитан Панжинский. Для меня это единственная угроза в Архаре, на случай самохода! А рулит на нем сержантик-айзер Мамедов. В общем недоговорной, если что, сдаст и получит от того удовольствие! Ну да ладно, нам есть где с ним разъехаться.
   Каждое утро я теперь снова в полку. Забираю Черепа и везу его в комендатуру. А потом облавы. Облава до обеда и иногда после. Опера мои носятся как борзые по Архаре, перепрыгивая через борта кузова а потом через рытвины и канавы в вечной погоне за убегающей целью.
   Однажды я своим глазам не поверил, когда в наши сети угодил Савелий - мой напарник по автобату. Я его увидел выходящим из дверей комендатуры. где он только что отгреб обязательную прописку. Мы и рады и не рады встрече. Получается что я его и отловил. Теперь как-то вину нужно загладить. Савелий, кто бы мог подумать, он уже не в автобате. Он в управе - в комендантской роте и ездит на шишиге, приписанной к особому отделу бригады. Морда у него расцарапана, но увечья не свежие. Оказывается, намедни, он спускался с нашей горочки в управе по срочному вызову шефа и нажал на тормоз перед поворотом к штабу прямо перед офицерским сортиром, а кабину перед тем должным образом не застегнул. И она естественно откинулась вперед, выбросив водителя  через ветровое стекло на асфальт перед своим газоном. Это был его первый залет на новом месте. Как-то он в первый раз отвертелся и теперь попался в самоходе. Это второй его залет и если оно дойдет до командира, то его перспектива - месяц на губе и белым лебедем обратно в автобат! А туда ой как не хочется! За нашей встречей наблюдает Зуб. Все слышит, все видит, все понимает. Профессиональное ментовское любопытство! "Поможешь"? - спрашиваю его. "Ладно, будешь должен" и скрывается в дверях комендатуры. Через пять минут выходит со всеми Савельевскими бумагами и побрякушками. Я подвожу напарника к воротам и велю охраннику открыть калитку. Жму его мозолистую руку и он исчезает в открытом проеме железной двери. Да уж, особый отдел та еще контора. Несколько раз довелось пересечься в штабе с его начальником и всякий раз холодок шел по телу. Я инстинктивно спешил удалиться от него на безопасное расстояние, пока он не сфокусировал на мне свой взгляд. Мало ли что ему взбредет в голову.
   Тем временем моя солдатская жизнь шла своим чередом. По большому счету к дембелю, а по малому к черпакам, они были уже не за горами. Я не ходил строем, не орал катюшу, не драил полы, не жил впроголодь, но ел досыта. Не прятался от дурных офицеров, я с ними жил в мире и согласии.
   Как-то проходя мимо восьмой камеры, услышал за спиной скрип стальной двери и голос: "Зема"!!! Оглянувшись, увидел парня моего роста в тельняшке, с небритой улыбающейся рожей. " Зема, ты же с Челябинска, а я так с Бредов! Выручай нас брат, помираем тут без чая и курехи. Ты же в Архару мотаешься. Вот тебе деньги, уважь братву"!!! С каких-то пор автоматчика от дверей убрали и камера не закрывалась. И все ее содержимое - душ пять бойцов, нередко грелось на солнышке возле дверей гауптвахты, когда не было рядом Черепкова. Осмотревшись по сторонам и не найдя свидетелей нашего диалога я взял деньги и кивнул. В армии помощь землякам святое дело! Да и проблемы для меня в том не было. Я целыми днями мотался по поселку и ближайшим деревням. Парня звали Петя. Петя Лахов. Он был одним из подозреваемых в зверском убийстве ротного лейтехи в Кундуре и давно уже томился с подельниками в восьмой камере. Следственная суета, связанная с тем резонансным  делом, как-то сошла на нет и казалось что про них просто забыли. На дворе тем временем уже был март. В воздухе пахло весной.
   Закинул я тогда в восьмую чай, сигареты и конфеты. Там кроме Пети было еще четверо пацанов. Все они с Кундура и все с моего призыва. Среди них узнал Гуся, с которым мы знакомы были по первой моей ходке.
   С некоторых пор, вместе с Черепковым, домой в полк стал ездить второй наш капитан - начальник гауптвахты Дьячков. Как уже говорил, в одном гнезде ютилось два птенца - комендатура и гауптвахта. Детки росли и в уже освоенной его части  им становилось тесно. Но здание изначально строилось с перспективой роста и имело еще недостроенное помещение. А капитан Дьячков, в отличии от Черепкова, своих апартаментов в нем не имел.  И по той причине в том помещении, его хлопотами, начиналась суета по освоению неразумной пустоты с активным привлечением арестантов. В дальнем от ворот конце стены появились кучи битого кирпича и шлакоблока. Чудным образом вся добытая от них цементная пыль оседала на жителях восьмой камеры.
   Иногда Черепков отдавал машину Максюте и для меня это были счастливые денечки. Мы ездили с подполковником по Архаринским окрестностям. В Инокентьевку, что на берегу Амура, по которому проходит граница с Китаем, В Грибовку, в совхоз Ленина и много еще куда. И везде его принимали с раскрытыми объятиями и потому трезвым  и с пустыми руками он никогда не возвращался. То рыбки пакет, то мешок картошки в кузов, то булькающий сверток. Умел старик с людьми ладить.
   А на губе, между тем, время неспешно отмеряло срок всей тамошней публике, как той что сидела, так и той что тех сидельцев охраняла. Петя с Гусем меня потихоньку приручали и доставка чая, конфет, сигарет для меня стала привычным делом. Как-то в Архаре со мной заговорил местный житель, ему в свой дом нужно было забросить пару досок. Расстояние невелико, да и временем располагал, почему бы нет? Дом, а вернее его половина, состоящая из кухни и комнаты находился на улице Гребенькова - это в центре поселка. Тот мужичок не жил богато, он бухал, но если что, то без проблем и кров и харч мне предлагал, которым сам располагал. Познакомились и условно подружились. Запасной аэродром он же никогда не помешает.
Технологию отлова самоходов я освоил в совершенстве. Обычно начинали с вокзала, который почти бесперебойно отдавал все содержимое кундурского трамвая. Бегунки  как мотыльки летели в руки ждущих их оперов, когда он прибывал на Архаринский вокзал. Дальше пару рейсов по поселку с запада на восток и обратно. После этого, как правило, оцинковка была полна народом и мы спешили назад за сопку, а там уже и обед. Ну а после него операм бегать неохота и они на часик валятся по койкам. В это время,  мои земляки из восьмой, громко крушащие стены и перегородки будущей Дьячковской резиденции, изловчившись, передают мне деньги на очередной заказ. Вторая часть дня она в дежурных разъездах, у шефов всегда есть куда поехать. Капитан Дьячков он тоже стал моим шефом и они с Черепом теперь с трудом делят меня, иногда поругиваясь друг на друга, не особо при том стесняясь в выражениях. Черепков так тот конкретно называет своего коллегу пид...ром. И я сей факт не оспариваю. Не знаю была ли о том печать у него в офицерской книжке, а на лбу так она  стояла и просто сияла!
   Весна тем временем берет власть в свои руки и от того зима плачет многочисленными слезными ручьями. Как-то вечером отвожу домой Черепкова и он мне говорит: "С Дьячковым ночью пошныряешь, куда покажет, утром за мной"! Надо так надо! Мы люди военные. Уже стемнело когда меня позвали к машине. Возле нее собралась вся восьмая камера во главе с капитаном Дьячковым. "Мальчики в машину"! и вся эта шобла, во главе с Петей, громко ржа и матюкаясь запрыгивает в цинковую будку. Трогаемся с территории гауптвахты через железные ее ворота, открытые послушными басурманами, с горящими как у кошек глазами в свете зиловских фар, и едем в ночную Архару.
   Езда по Архаре ночью, и поиск какого-то объекта, если ты ее не знаешь, дело безнадежное. Дьячков объект знал и безошибочно ориентировался на местности. Целью была стройка, приостановленная очевидно осенью до теплых времен. Какое-то двухэтажное здание ютилось на той стороне железной дороги и было окружено кустарником и какой-то мелкой порослью. Дорога с которой мы свернули к тому дому уходила на Инокентьевку. По команде Петя с Гусем метнулись в сторону дома и растаяли в темноте. Через десять минут с той стороны выросли две тени и из шопота с Дьячковым я разобрал "шлакоблок". Петя обошел машину со стороны капота и заскочив на подножку прошептал что нужно сдать задом в едва заметный подъезд, заросший молодой порослью. Не вопрос. Зил послушно вильнул задом в нужную сторону и замер, шепча мотором. Хорошо что клапан на компрессоре ослабил, а то зиловский пердун среди ночи мертвого разбудит. Откинулся задний борт и через минуту   началась погрузка. Парни выстроились в цепочку и из темноты быстро, один за одним  появлялся новый шлакоблок. В кузове сразу за кабиной в течении десяти минут выросла приличная его пачка. "Все"! Утер Петя вспотевший лоб. Дьячков сказал: "Трогай". Поехали обратно. Разгрузились так же быстро у дальней стены здания гауптвахты. И снова в путь. Где-то на дальних задворках поселка нас ждала еще одна стройка. Там тоже был шлакоблок и были оконные рамы. В мгновение ока все это оказалось в кузове зила и мы, не зажигая фар и переваливаясь через замерзшие колдобины вылезли на улицу Восточную и бодренько поехали к себе на базу. Время уже подходило к подъему и быстро разгрузившись вся эта шобла занырнула в камеру и закрылась на клюшку. А я повез капитана в полк на отсып. Высадив его свернулся на сидении калачиком и уснул, ожидая Черепа.
   Мне показалось что я только закрыл глаза, когда снаружи постучали в дверь. Черепков бодренько уселся на свое место, а у меня так круги перед глазами, сутки за рулем дают о себе знать. Думалось даст отоспаться по приезду, но нет, все по распорядку дня. Облава и бесконечная езда по Архаринским окрестностям. А восьмую камеру накормили и не беспокоят. Петя с командой отдыхает перед ночной сменой. Я же сплю урывками, между командой "стой"! и "поехали"! Вот уже и вечер. Везу Черепкова в полк, а его меняет Дьячков. К означенному времени вся отдохнувшая за день команда в сборе. Французы раздвигают железные ворота и мы опять стартуем в ночь. Все предыдущие разведданные нами уже реализованы И теперь мы просто едем и смотрим по сторонам.
   Аркадьевка! Ползем по улице, слабо освещенной светом окон деревенских ее домов. Ага, есть темный промежуток и в нем пустые глазницы свежей кладки. Это явно наш объект! Петя с Гусем ныряют в темноту и через минуту маячат мне, чтобы я сдавал задом к фасаду. По полу кузова зашаркали доски. В какой-то момент замаячили на дороге фары. Вся рабочая суета в миг затихла. Дьячков напрягся аж в темноте побелел. Мимо пронесся гражданский газик. " Бл..дь! Председатель совхоза объезд делает. Давайте давайте быстрее"! Полкузова  досок и борт не закрыт. Для меня это просто "палево"! Благо, что с Аркадьевки, через полк, да через сопку, до губы рукой подать. Полчаса риска и мы на плацу гауптвахты! Все темные дела они творятся ночью. Она ведь для них и придумана! И я, волею обстоятельств, сегодня в титрах главных героев спектакля "Ночной беспредел"! Акт следует за актом и мы разгрузившись, в очередной раз выезжаем на дело, за тюремные стены.
   Сколько было таких ночей, наверное с десяток, а то и больше. Плац гауптвахты был просто завален стройматериалом, а я так превратился в зомби. Жил за рулем и порой не осознавал и не воспринимал происходящего вокруг меня. Просыпался и засыпал сидя за рулем. Иногда резко давил на тормоз, от чего сидящие в кабине хватались за ручку на передней панели или за лобовое стекло. Я же так четко видел бревно, а то и фюзеляж самолета, лежащие поперек дороги!!! Крутил головой и все исчезало и очнувшись, ехал дальше. Эти капитаны меня заездили чуть ли не на смерть.
   Тем временем стройка из фазы накопительной перешла в фазу созидательную. Ночные набеги на Архару перестали быть регулярными и я, как-то отоспавшись, начал приходить в себя.
   Давно мечтал о парадке, а тут в комендатуре целая комната, до отказа забита трофеями, что от побывавших в гостях арестантов - как в сегодняшнем супермаркете. Какой хочешь размер, какой хочешь фасон! Какие хочешь значки и погоны! Железные буквы СА, отмененные недавно Устиновым. Дембеля из батальонов за это барахло готовы были отстегнуть любые деньги!
   Там я себе парадку и подобрал. Значков нацеплял. Стал и гвардейцем и стрелком и парашютистом. Теперь можно девченок в Архаре наснимать. Они же там толпами гуляют по тротуарам улицы Восточной и смотрят на машины, возвращающиеся вечером из полка. На бортовых зилах, что в подавляющей своей массе служат поджопным транспортом любого батальонного ротного и весь божий весь день шныряют по Архаре, установлены три рыжих светильника на крыше кабины. Негласное правило - горят, значит свободен. И местные девченки просто под колеса бросаются. Всегда готовы к контакту, со всеми из того вытекающими. Местная молодежь, она от безделья спивается, да и без того перспектив на хорошую жизнь не имеет. Сбылась моя давняя мечта и я такой нарядный, а иногда и свободный еду по весенней Архаре и просто купаюсь в девичьих взглядах.
   Как-то вечером, отвезя домой Черепкова и оказавшись свободным, в компании Мезенца и Яши, мы подобрали у дороги пару девченок, которые без проблем заскочили в зиловскую кабину и поехали с нами кататься. Как мы все там поместились, учитывая габариты моих друзей мне до сих пор не понятно, но до утра мы с ними  кувыркались, колеся по местным окрестностям и наслаждаясь хоть и временной, но  свободой от армейской рутины. Да и не только с ними конечно, но это были редкие и наверное счастливые моменты, полные, вместе с тем, риска и тревоги.
    Уже случился приказ и я на своем пути, то там, то тут, все чаще встречали свеженьких призывников. Они шагали на сопку от вокзала в колонне по двое или просто гуськом. Боже ж ты мой! Какие они юные и невинные! Идут и озираются по сторонам испуганными глазами. А я, сидя за рулем своего зила, смотрел на них как на ребятишек из детского сада, которых воспитатель случайно завел в наш дикий заповедник, не спросив разрешения у их родителей!
   Я,на тот момент, как-то незаметно для себя перешел в статус черпака. Мне и отбили-то их шутя. Не в автобате же!
   Как-то, в очередной раз, я был отдан в распоряжение Максюты. Он тогда руководил оперативной бригадой по розыску свежего утопленника. Речка Архара, как-то быстро сбросила с себя ледяной панцирь и уже во всю журчала в своем законном русле. Характер у реки своенравный. Сильное течение и водовороты не терпели на себе долгих оков. Несколько лодок с сидящими в них лейтенантами, вооруженными длинными баграми, с трудом обшаривали ее берега, замаскированные молодой прибрежной растительностью. Где-то недели за две до того наших парней с батальона насмерть забили камнями узбеки или айзеры, что стояли лагерем возле реки, прямо у одного из двух новых мостов через Архару,что неподалеку от нашего песчаного карьера. Одного из погибших я знал еще по автобату, он был из Перми, но называл меня "Земой". Мы даже были с ним приятелями. Собственно целью нашей поездки был поиск его трупа, который басурмане сбросили в реку. Его искали долго, наверное неделю с небольшим. Задача тогда казалась нам невыполнимой. И когда, уже потеряв надежду, его все-таки нашли, выглядел он неважно. Того моего приятеля, с которым  мы были знакомы при жизни, я в нем не опознал. Распухший его труп мной был отвез в Зареченский батальон, в котором он служил. Там, в батальонной бане его и запаяли в цинковый ящик. На том недолгая моя командировка
 была закончена.
   Наша перепачканная известкой стройбанда между тем, неплохо обжилась на гауптвахте. В восьмой камере были собраны все имеющиеся на гауптвахте вертолеты - это деревянные одноместные переносные нары, сколоченные из досок в человеческий рост и все табуретки. В камере была гитара, была розетка и чайник, что для гауптвахты не то что роскошь а просто фантастика! На бетонных стенах висели картинки из иностранных журналов. Откуда они там взялись одному богу известно, но тюремный вид скрашивали и радовали глаз это однозначно! Были случаи когда несущий в кухню провиант караул, проходя мимо восьмой камеры был насильно, за шиворот в нее втянут и вся вкуснейшая часть того провианта изъята из бачков. Надо было видеть рожу Зуба, когда он снимал пробу завтрака или обеда. Серега Майоров - один из членов стройотряда ростом был как Зуб и сдается мне что в честном спарринге Зуба бы уделал на первой минуте. Знал о том и Зуб. Между контингентом Дьячкова и контингентом Черепкова зарождалось напряжение! Да и я с каких-то пор стал подкидывать землякам винишко, для закрепления их трудовых побед, которое без труда мне доставал мой Архаринский друг. Со всем моим землячеством я как-то опасно сблизился, чем день ото дня осложнял себе отношения с Зубом, Яшей, Серегой-немцем, Мезенцем ну и всем остальным контингентом. Иногда даже ночевал в восьмой камере, мне просто не хотелось идти в кубрик. Я потихоньку терял связь с комендачами, с ними мне было не интересно. Интересы у нас все больше расходились. Тихая гражданская война между комендачами и Петиными бандитами была продолжением тихой вражды между Черепковым и Дьячковым. Те уже открыто делили между собой власть и каждый тянул на себя одеяло. Как-то восьмая, по распоряжению Яши была заперта караулом, согласно уставу комендатуры. Было время ужина и французы безнаказанно проносили бачки с едой мимо камеры.  Петя за дверью поднял такой шум, что сбежался весь караул. Дьячков уже был дома и власть на территории гауптвахты была в руках комендачей. Я был рядом с ключником и ублажая Петины вопли за железной дверью убеждал его открыть камеру, на что он отрицательно мотал головой, показывая рукой в сторону нашего кубрика и лопоча по своему, из чего я разобрал только Яша или якши. Что бы не тянуть кота за хвост я заехал французу в морду, от чего с его плеча слетел автомат и он подхватив его на лету ловко клацнул затвором, направляя на меня ствол. Такого оборота я не ожидал и в мгновение ока  вылетел из дверей гауптвахты и заскочив за свой зил спрятался за заднюю колесную спарку. До сих пор помню как лихорадочно думал пробьет он пару колесных дисков или нет? Адреналина отхватил на долго вперед! Тот Раунд остался за комендачами.
   Где-то в те же дни к нам на территорию притащили и поставили на отстой перевернутый зил-северянку с семьдесят пятого батальона. Таких зилов в бригаде было всего два. Зил был красного цвета, и его изорванный тент на погнутых дугах весь был в запекшейся крови и прилипших к нему волосах. Джигит, управлявший автомобилем, где было человек двадцать солдат в кузове и два офицера в кабине, на мокрой дороге не справился с управлением и машина, сделав в воздухе сальто грохнулась в кювет. В госпиталь из них мало кто попал и тот джигит вместе с офицерами был в их числе. Красная северянка долго стояла у нас на плацу, служа живым укором комбригу. Сразу после этого чп был издан и доведен до всего личного состава бригады его приказ, запрещающий водителям садить в кабину зила больше одного пассажира под угрозой лишения прав.
   А у меня так их всегда два! Один начальник комендатуры, а другой начальник гауптвахты. Мне что предложить кому-то в кузов перелезть? В общем жизнь моя переставала быть томной. Как-то по дороге в полк за мной увязался архаринский  мент на газике с аббревиатурой ГАИ и начал мне сигналить и моргать и руками махать, чтобы я остановился. Череп, посмотрев в зеркало заднего вида со своей стороны велел мне ехать и не останавливаться. До комплекта был еще и Дьячков. Мент юмора не оценил и пошел на обгон сигналя на всю Архару. В конце концов он меня подрезал.  Я таранить его не стал, остановился. Выскочив из газика он запрыгнул на мою подножку и попытался выдернуть ключ из замка зажигания. Конечно я не дал и у нас случилась рукопашная. Для меня она могла закончиться ментовским  кичманом и это было бы полным дурдомом. Но тут резкий удар в лоб отправил мента  в нокдаун и он как-то потерял интерес ко мне и к ключам. Черепков тряс рукой и разжимал сжимал пальчики. Удар у него был поставлен - старый боксер. Гаишник все еще стоял на подножке, держась за мою дверь и считал звездочки, которые плавали у него перед глазами. Пришлось Черепу выходить из машины и принимать оппонента под мышки. Это, как оказалось, были их с ментом давние дела, а я так просто под замес попал. Но погон он мне оторвал и рукав парадки тоже разошелся по шву. Вот же засранец! Придется швеей поработать. Тем временем их разборки как-то разрешились и они пришли к соглашению. Мент явно был сыт случившимся и не желал добавки. Свидетелей произошедшего на всей территории Архаринского гарнизона как-то не просматривалось. Газик освободил мне дорогу. Дьячков сидел вытаращив глаза. Для него все случившееся было явным сюрпризом! А Черепков, он как ни в чем не бывало со своей стандартной полуулыбочкой на лице захлопнул дверь и тихим голосом сказал:"Домой". Я никогда не мог считать с его лица даже намек на какие-либо эмоции. Он всегда либо улыбался, либо держал на физиономии самое  начало той улыбки, в замороженном состоянии. Да и голос он повышал редко, что вынуждало его слушать и слышать. Наверное таким и должен был быть настоящий чекист!
   По случаю перевернутой северянки была как всегда Московская комиссия со всеми вытекающими. Да мы к ним уже привыкли и казалось что эта Москва она от нас не дальше Кундура. Эти генеральские папахи и красные их лампасы, постоянно мелькавшие перед нами, так намозолили глаза, что мы просто не обращали на них внимания!
   Я, будучи уже Черпаком жил и не тужил на службе. На дворе стояла весна и на всю советскую армию она оказывала просто магическое действие. Красное знамя гордо реяло над Архаринской сопкой на несгибаемом древке. Его с Китая было видно. От этого, гордо стоячего древка ночная Архара гудела как пчелиный улей. С одной стороны сопки несколько тысяч молодых парней, связанных присягой, но от того не переставшими ими быть, а с другой столько же молодых и не очень красавиц и не красавиц, ищущих и ждущих. Система сообщающихся сосудов. И никакая сопка им не помеха. Мои три рыжика на кабине зила, они как зеленоглазое такси не могли не принести результата, и однажды в моей компании оказалась симпатичная ровесница и не долго думая, и с ее согласия мы с ней заехали на плац гауптвахты. Ворота за нами закрылись. Что там за секретными воротами она увидела, но счастья ей это не принесло. Ситуация для нее смоделировалась в не очень адекватную, но я ее успокоил как мог и сказал что сейчас сбегаю в известное одному  мне здесь место и как волшебник  вернусь с вином и закуской. В восьмой всего было в избытке. За тем ушел и с тем вернулся. Но видно та реальность в которой она очутилась, не смотря на выпитое за компанию со мной вино настроения ей не подняло. Вид вооруженных боевыми стволами людей, с чуждым менталитетом, на фоне высокого забора, с путанкой наверху, постоянно держащих тебя в поле своего зрения для меня давно не представлял опасности и был привычен, а барышне с той стороны сопки все это виделось в другом свете и в какой-то момент она заистерила. Мне ничего не оставалось делать как увести ее домой. И потому я развернул зила на выезд и подъехал к воротам. Приворотный француз, обычно беспрекословно выполнявший мои команды вдруг замотал головой, показывая мне за спину. Но я, будучи немного заведенным моей спутницей, не оценив обстановку заехал ему по физиономии. Но вдруг  услышал окрик за спиной и обернулся. И сразу протрезвел! Передо мной стоял проверяющий из учебки и с ним рядом начальник караула! Вот это я попал!!!
   Первый тот сразу нырнул в кабину и вынырнул обратно с удовлетворенной физиономией чекиста, разоблачившего преступление века, на которой заглавными буквами было написано:"НУ ТЫ БРАТ И РАЗМАХНУЛСЯ"!!! Он обратился к начкару со словами:
  - "Водителя под арест, гражданку за ворота"!
    Начкар тот же не чужой. Он мне глазами показывает: "Иди мол в какую-нибудь камеру уже, с глаз долой"! Куда же мне идти как не домой в восьмую?
 - " А что парни, есть ли у вас свободный вертолет"?
 -"Ай заходи дорогой! Чтобы для тебя да не было? Проходи, ложись, закуривай"!
   И я опять на нарах!!! И я опять в тюрьме!!! Судьба моя злодейка, чем я не люб тебе?
   Землячество мое, оно конечно со мной, на моей стороне. В том возрасте Мы еще не были отравлены нажитым вместе с сединой притворством и лукавством. Если сопереживали, то искренне. Но делать было нечего, как говорится утро вечера мудренее. Девочку конечно жаль, пришлось ей пьяненькой вокруг сопки дорогу ножками мерить. Через сопку же ночью опасно, да и кладбище там! Ну да ладно, так случилось, кто же знал то? Доживем теперь до утра, а там уже будет видно.
   Утром Серега Майоров как водится высунул свою здоровенную руку в коридор гауптвахты и ухватил там за шиворот шинели узбека с пищевым бачком и затащил его в камеру. И второго прицепом. А куда же он без бачка, если он к нему вторым номером определен? Сопровождающий с хлебами тот тоже виновато пристроился в проеме дверей. Отчерпнули что положено на камеру и пинком отправили узбеков к месту назначения. Через десять минут, допивая свой чай с бутербродом я слышал возмущенный голос Зуба за запертой изнутри дверью камеры: " Это че за беспредел! Оборзела эта восьмая! Расстреляю на плацу"!!! Петя удовлетворенно послал его с полным ртом. Слов не разобрать, но посыл был очевиден. Ситуация она явно стремилась к будущей развязке.
   К моему удивлению меня весь день никто не звал, не искал, не тревожил. Хотя Череп был в комендатуре, и комендачи, я слышал меня они поминали. Так понял - шеф ситуацию обдумывает. Я его прославил. Еще и комиссия московская здесь. Взвешивает наверное мои заслуги и залеты. Сутки провалялся в камере, пока мое землячество отрабатывало трудовую повинность на стройке. Вечером поиграли на гитаре, попели, попили и отрубились.
   Обо мне вспомнили к вечеру следующего дня. В комендатуре и на гауптвахте случилась тревога. Целый призыв, больше ста человек, с дружественного нам тогда Таджикистана, только что прибывший для несения службы в рядах многонациональной Советской армии, осмотревшись по сторонам и скривив свои азиатские рожи в страшной гримассе, построились в колонну по четыре и что-то громко, по своему выкрикивая, организованно отправились домой. Но почему-то на восток, по автобатовской дороге, мимо поста ВАИ в сторону Аркадьевки. У машины меня ждали комендачи, вооруженные автоматами во главе с моим шефом. Все были возбуждены и увидевши меня, замахали руками - быстрей быстрей! Машина безотказно завелась и легко выпорхнула на волю через раздвинутые в мгновение ока ворота. Хвост колонны только миновал пост ВАИ, когда мы увидели это представление, а голова спускалась с сопки. Я обгонял этот пеший строй, яростно жестикулирующий руками и кричащий на своем тарабарском что мол мы не согласны здесь служить! Достигнув ее головы остановил машину поперек дороги. Идущий впереди худенький таджик присел на колени перед спрыгнувшими комендачами и начал рвать на своей груди гимнастерку, что-то яростно крича в нашу сторону. Его первым в кузов и забросили. Вся колонна между тем, не останавливаясь обтекала мой зил справа и слева, как вода в реке обтекает большой камень упавший в ее русло и продолжала свой неблизкий и заведомо неверно выбранный  путь. Зуб, Яша, Серега_немец выхватывали из толпы басмачей и как бревна, размахивающие сучками забрасывали в кузов, где их принимали, вязали и укладывали в поленницу Мезенец с остальными операми. Как только эта кричащая поленница заполняла собой пространство будки я обратным курсом выжимал из зила все его сто пятьдесят лошадей до ворот гауптвахты. Там эту поленницу принимал под конвой уже наш отряд  басмачей, а мы тут же отправлялись в погоню за марширующей на восток колонной. Все повторялось раз от раза по одной и той же схеме. Свернуть этим французам было некуда - кто бы их здесь принял? И от такой безысходности они шагали по единственной на дальнем востоке дороге с твердым покрытием, почему-то  уверенные в том, что она непременно выведет их в родной Таджикистан. Сколько было ходок? Да я со счета сбился. Машина ВАИ, она тоже в ходе операции присоединилась к процессу доставки и в ее кузове также перебывала часть братского таджикского контингента. Так или иначе к вечеру весь, до последнего таджика, отряд басмачей был перемещен в закрома гауптвахты!
   На фоне этих событий я, как незаменимая для процесса шестеренка похоже был прощен и оставлен. Был конечно разговор с шефом. Наверное я извинялся и в носу ковырялся, глядя на носки своих начищенных ваксой сапог. Но ввиду, очевидно своей   необычайной трудоспособности и безотказности я был оставлен.
   На следующее  воскресное утро весь плац гауптвахты, как вспаханное поле семенами, был засыпан возвращенным вчера призывом, который сложив ноги калачиком сидел и читал, или делал вид что читает, устав бойца Советской Армии. Брошюры их лежали на нагретом весенним солнцем асфальте перед каждым мусульманином. Но беда в том, что этот народ совсем не понимал русского языка, а посреди всего этого мусульманского сборища вышагивал по центру плаца, с тем же уставом в руках майор Истомин и своим поставленным командным голосом зачитывал им статью за статьей.  Думается ушами новобранцев только Аллах его слышал и в недоумении почесывал свою лысую макушку под большим мусульманским тюрбаном.
   Я же утром следующего дня привычно ехал в полк, принимал на борт своих капитанов и привычно доставлял их к местам несения службы. Одного в комендатуру, другого на гауптвахту, но географически в одну и ту же точку. Набегавшись вчера вдоволь за таджикскими мальчиками комендачи сегодня отдыхали с ощущением полностью исполненного долга. Облава не планировалась, а потому мои капитаны собрались ехать в штаб к начальнику штаба с докладом о переполненности гауптвахты. Дав мне на завтрак двадцать минут они ходили с проверкой по всем помещениям, в том числе и новым апартаментам Дьячкова, занятым мусульманами. Я, допив солдатский чай, в назначенное время стоял перед воротами гауптвахты в полной готовности броска. Пассажирская дверь захлопнулась и мой зил выруливал на большую дорогу, когда меня подрезал уазик, заставив остановиться и оттуда вышел полковник с перекошенной от злости рожей и заскочив на мою подножку, как когда-то Крупа, заехал мне по удивленной физиономии и выдернул ключ из замка зажигания. Физиономии моих капитанов они тоже были удивленными, но по ним он не заехал, а лишь поставил им на вид то, что приказ комбрига о запрете перевозки одновременно двух пассажиров в кабине никто не отменял и он объявляет арест водителю и изымает у меня техталон. Права они с первого дня службы жили где-то в штабе и я их уже год как не видел. А тех талон этот засранец выбил у меня из кармана парадки пока я утирал разбитый свой нос. Череп с Дьячковым уже стояли на дороге и вовсю объяснялись с полканом на повышенных тонах. Закончилось все тем, что он запрыгнул в свой уазик и с моим техталоном, послав моих шефов на известные три буквы, дал газу и скрылся за воротами управы, куда собственно лежал и наш путь. Ладно хоть ключ зажигания им отдал. Ну и я с красным носом и обнадежившись неубедительным обещанием Черепа решить проблему поехал туда же. Возвращаясь из управы на базу шефы решили пока не рисковать и вместо двух ежедневных ходок в полк мне светило их четыре и те скорее через сопку, минуя асфальтовую дорогу, пока я без техталона, а стало быть значусь в черном списке. Но как говорится нет худа без добра, нагрузка спала. Губа переполнена, новых арестантов девать некуда, со своими бы разобраться. Сколько можно забирают батальоны, аннулируя им срока или рассаживая по своим кичманам, но проблема не снята. Череп, как я и думал, озадачил моим техталоном Максюту и тот сказал подождать, пусть мол оно немножко уляжется. Думается мне и по моему залету Череп с ним советовался. Повезло мне все-таки с шефом!
   Весна между тем, готовилась отдать бразды правления лету, уже томящемуся за ее  порогом. На сутки я опять был отдан Максюте. Ну и что, что без талона. Уж он то любого из бригады умоет, если оно случится. Погодка стояла изумительная и что бы не упустить момента к вечеру дня мы с шефом съезжали с дороги в прибрежные заросли, что недалеко от понтонной переправы возле Аркадьевки. На берегу Архары уже стоит Асипкинский уазик и недалеко от него весело полыхает костер и на палке между двумя рогатинами над ним висит котелок с закипающей водичкой. Там же хлопочет Асипкин, со своей очевидно супругой и каким-то подполковником рыбаком. Он-то и есть ухи зачинщик. Свежайшая рыбка отправляется в котелок, а на расстеленной на чистой травке скатерочке уже все готово к той ухе и разливается по первой. Веселье в самой его счастливой фазе. Нам с Асипкинским водителем - это тем, кто зимой разморозил мой сегодняшний зил, ничего не остается, как следить за костерищем, подбрасывая туда время от времени дрова, нами же нарубленные. Играет кассетник. Звучит Костер в исполнении Макаревича, я эту песню слышу в первый раз и просто от нее балдею, завороженно глядя на играющие языки пламени. Тем временем дело развивается по обычному сценарию. Публика уже расшумелась не на шутку, расхваливая свежую ушицу. Про нас они точно забыли и мы не сговариваясь достаем из машин ведра и начинаем их мыть. Столько лет уже прошло, а я помню эту вечеринку в мельчайших подробностях и как будто крутанув ручку машины времени, снова в своих воспоминаниях оказываюсь там, на берегу неспокойной Архары.
   Как мне и думалось, через пару дней мой талон был у меня в кармане хб. От парадки я уже отказался, потому как в ней жарко да и для меня, как водителя автомобиля, вещь абсолютно непрактичная. Хб я по автобатовской привычке за пятнадцать минут привожу в состояние идеальной чистоты, и за столько же, открыв капот своей машины обратно. Но оно на то и хб. Лето уже случилось и в день своего рождения я получил из дома посылку от Мамы, а в ней, помимо всего прочего радиоприемник, сделанный на нашем Челябинском радиозаводе. Ими были заполнены все наши радио и прочие магазины, да и не только у нас. Я его давно хотел, потому как здешний эфир был просто наводнен иностранной музыкой и запрещенным у нас голосом Америки, по которому про нас рассказывались самые невероятные вещи. Мой гражданский друг, на мои деньги, приготовил мне целую авоську какой-то магазинной бормотухи, которую я, со всем прочими заготовками, втихаря выгрузил в восьмой камере. Вся моя камерная братва готовилась к моим именинам. Было шестое июня восемьдесят третьего года. Я отслужил половину срока плюс месяц!
   По приезду из полка,  не отмечаясь в комендантском кубрике, я зашел в восьмую камеру, где уже изрядно разговевшись меня ожидало мое землячество. Пиликал мой приемник из угла камеры и громко матюкался Петя, морально укладывая на лопатки земляка - оппонента и убедительно доказывая всем преимущества неспешного хода строительного процесса в пользу более долгого его производства и предлагая земе засунуть в зад свое очередное рацпредложение. При моем появлении радостно зазвенела стеклянная посуда все забулькало и приемник уже не мог перекричать того гомона, которым была заполнена камера. Тем временем мимо по тюремному коридору проходил наш ужин и наша закуска в одном и том же бачке. Изрядно разговевшийся Серега Майоров с большим чем обычно темпераментом ухватил автоматчика за шиворот, от чего тот не удержавшись на ногах влетел в нашу камеру, споткнулся о слетевший с плеча АК 47 и опрокинул бачок с едой, и добрая ее половина через открывшуюся крышку успела вытечь на  бетонный пол камеры. Увидев такое варварство Серега залепил узбеку нешуточную оплеуху, от чего тот, не понимая что происходит, инстинктивно потянулся к прикладу лежащего под ногами автомата, собираясь как можно быстрее отсюда удрать с казенным имуществом. Пьяный взгляд Майора не упустил этого движения и расценил его как попытку вооруженного нападения. Бедный узбек не успел пожалеть о ней, он так приложился к бетонной стене, что потерял сознание. Рядом с ним к этой же стене приложился его автомат увлеченный в полет рукой своего хозяина. Все это на самом деле произошло так быстро, что стоящие в коридоре французы удивленно таращились на второго Зуба, которого они боялись как китайцы дракона. Но пауза оборвалась и французы с криками "Ай Шайтан"!!! бросились в караульное помещение. Я на все это смотрел сквозь пьяную дрему, потому как выпитое натощак да и с устатку, изрядно задурманило мне мозг. Помню как в проеме дверей показался дежурный капитан. Ему не повезло заступить в наряд начальником караула именно в мой день рождения. Он так-то был не маленького роста и вперед себя в темноту камеры просунул  руку с пистолетом Макарова. Кого он здесь хотел напугать? От Гуся и Пети отгреб быстрее чем успел сообразить что вообще здесь происходит! И в мгновение ока расстался с табельным оружием. Майор пинком отправил его на волю и тот начал орать из коридора что бы мы отдали ему хотя бы его оружие.  Ответ был стандартным и в пьяном своем угаре мы праздновали свою победу над этой безжалостной системой. Очнувшийся узбек тот тоже был выпихнут из камеры и как мог объяснял тому же начкару как он лишился табельного автомата. А тот, потеряв хозяина, скромно стоял, прислоненный к стене в углу камеры за дверью. Там же валялся и начкаровский макар. За дверями камеры я уже слышал знакомые голоса оперов и там был натуральный аврал. Яша кричал своим, что Черепу позвонил и сейчас он будет здесь и будем брать камеру штурмом. Я, сквозь дурман еще успел сообразить что улики, в виде винной тары лягут на меня тяжким бременем и пойду зачинщиком чп.  Через выбитый для вентиляции стеклоблок, в большом окне, состоящем из пары десятков таких же, сбросил туда всю посуду изрядно поранив при этом правую ладонь об острые его края. До сих пор красуются на ней два шрама. Дальше я просто отрубился. Выпитый коктейль из бормотухи и чифира, задобренный хорошим косяком сделал свое дело.
   Разбудил меня свет фонарика, шаривший по нам в темноте камеры. На фоне проема двери стояла фигура капитана Черепкова. Сверкнули его волчьи глазки, указавшие операм в мою сторону. Меня за ноги стащили с вертолета и вместе с Петей, по коридору вытащили на ночной плац. Я молчал, довольно хорошо представляя себе то что сейчас с нами должно случиться. Петя так тот орал на комендачей, угрожая им оторвать головы, а потом выдернуть руки и ноги. Думается мне что он орал на весь роддом, когда его вытаскивали на этот свет из чрева матери. Я же со слов моей Мамы родился почти молча. Но отгребли мы с ним на том плацу поровну. Его дубасил Зуб с Яшей и Мезенцем, меня деды узбеки из караула, которым Череп развязал своим решением руки и с которыми я бы тоже не церемонился раньше. А сейчас они, будучи при исполнении, мяли мне бока и плющили физиономию. Мне надо было только не упасть на асфальт плаца и я уворачивался от зверей как мог. А те с остервенением лупили меня как бандиты мента, попавшего к ним в камеру. Настрадались видно засранцы. После экзекуции они меня закинули в одиночку, где в каменном мешке размером два на три метра я должен был осмысливать причины моей неудавшейся жизни. Там, устроившись у бетонной стены, громко охая и утирая свою потрепанную физиономию, весь остаток ночи слушал как опера расформировывают доставшую их за все это время восьмую камеру и расселяют все мое избитое землячество по разным квартирам. Кажется что мой статус на этот раз замер на отметке арестант, окончательно и бесповоротно.
   Череп хорошо знал свое дело. Отдавая меня узбекам, он понимал что они мне не дадут жить, потому как не раз был свидетелем моих с ними трогательных отношений. Ту установку, что нам вбили в голову деды  третьей роты, мы несли в себе весь срок службы в армии и уверен что многие пронесли ее через всю жизнь. Караульные узбеки они просто глазами заблестели в мою сторону когда поняли что с меня снят иммунитет. Для них я был бывшим опером, а оперов, которые для них были на недосягаемой высоте они люто ненавидели и боялись. Второй год службы для меня начинался не многим лучше чем первый. Где были мои подельники, я знал лишь условно, но судьба их была полегче моей. Они же не состояли в штате комендантского отряда и те их не считали оборотнями. Отгребли что им было положено и о них забыли. Мне же предстояло пройти курс молодого бойца, где любая моя вспышка неповиновения мне сейчас реально грозила дисбатом. Вспомнилось мне как Харин, незадолго до своего дембеля тряс мою руку и рассыпался в благодарностях за то, что я так и не дал хода тому делу, и плевать ему было на нашу разницу в сроке службы. Надо сказать что он был единственным кто со мной так запросто общался из тех дембелей и собственно я его тогда уже простил и расстались мы с ним добрыми друзьями. Не держу я долго зла на людей. А теперь я сам в любой момент мог очутиться в его шкуре. Караульные меня доставали. Со следующего дня своего нового года я полностью ощутил все прелести советской гауптвахты! Днем они мне не давали присесть в моей каморке, беспрестанно заглядывая в глазок камеры. Любое мое непослушание грозило мне переводом в карцер, где с потолка капала вода и в камере была вечная сырость. А живя в бетонной каморке, где вообще нет солнечного света ночами просто трясешься от холода. Летняя форма это хб и лежа в нем на бетонном полу начисто лишаешься житейского оптимизма. Только на второй или третий день мне в камеру закинули тюремную табуретку и я ночью спал на ней. Если кому-то кажется что в том нет ничего страшного, то советую расширения кругозора ради, попробовать как-нибудь на досуге. Был эпизод, когда утром я не смог подняться на подъеме и влетевший в камеру караульный впечатал мне прямой в нос и я чуть не захлебнулся своей кровью. Нос у меня тогда провалился и я охая и повизгивая едва поставил его на место. А в обед того же дня другой французский сержант решил припахать меня на хозработы внутри арестантского помещения. Это по любому была работа для всегда готовых. Я наотрез отказался и у нас с ним случилась рукопашка. В итоге в моих руках оказалась метла и ее черенок мазанув его по узкоглазой роже, готов был попасть туда во второй и третий раз. Но невольные и вольные свидетели из моих бывших коллег - оперов дали мне понять, что я вошел в конфликт с должностным, при исполнении, лицом, и рапорт узбека их хлопотами попадет прямиком на стол Черепкову, а тот без малейшего сомнения даст ему ход. Скрипя зубами от досады я бросил на пол ту метлу и тут же отгреб от того урода прямой в только что вправленный нос. Блин!!! Это была катастрофа! Я просто потерялся в пространстве и времени. Потом, лежа на полу одиночки, я вытаскивал свои хрящики откуда-то из середины головы и корчась не столько от боли, сколько от страха, собирал свой нос по кусочкам, не имея перед собой даже осколка зеркала. Из носа постоянно текла какая-то жидкость и я даже шмыгнуть им не мог. Не приведи бог кому-нибудь таких процедур.
   Но долго ли, коротко ли мой срок как-то внезапно завершился и меня солнечным летним деньком, без всяких объяснений, выставили за ворота гауптвахты и громко хлопнув калиткой щелкнули запором. Я щурился с непривычки от яркого утреннего солнца и с наслаждением вдыхал воздух свободы. Из всех моих вещей у меня на руках остался лишь мой радиоприемник. Кто-то из пацанов сумел в той суматохе его прихватить и сохранить. Это же был мой подарок. Стоя по ту сторону тюремного забора, я не знал куда мне идти. Отсюда меня выставили, а другой приписки я не имел. Мой, или теперь уже не мой, зил томился на дворе гауптвахты и почесав затылок под пилоткой, я побрел вверх, через сопку, в Архару. Моей целью была улица Гребенькова.