Падал снег...

Падал  снег
( В. Исаков)
 
  В ночном и замерзшем под пальцами  мороза усыпанном  серебряными звездами небе,    матушка Луна своей  загадочной  улыбкой здоровалась  со мной.  Мы давно дружим!  Звезды   на нашем Севере   всегда  ближе  к  матушке Земле, вот   подпрыгни,  достанешь!  Матушка  Луна   вчера   пряталась за тучами, видимо из – за плохого настроения (кто знает  женщину, тот знает БОГА),  а  сейчас  исправляла  свою ошибку,  помогая мне,  освещая  все  вокруг: сугробы,  лес,  лед   реки  своим   ровным  тихим светом.   Блеск  от   матушки  Луны отражался  и убегал  вдаль  по крепкому   насту,  создавая  впечатление   безмолвного  бескрайнего моря.  Оно всегда безмолвно  только для  приезжих.  А со мной снежное  пространство  говорит  тихим  шёпотом, обдумывая  каждое  слово.   На  юге  море, степенно ведет  беседу  со мной, слегка  тихо дыша  легкими - волнами   в раздумье,  но  лишь по утрам   тихо шепчет мне о своих заботах.   А  днём  оно   переходит на плач от возмущения  и  волны   накатывают на  пляж  громадными валами.  Похоже,  отдыхающие  его утомляют и раздражают своим   гвалтом и бесконечной  утомительной  музыкой.  А тут  у нас какие  отдыхающие?! За сто  верст  с гаком никого: сплошное  море  льда и  время,  замерзающего   от  мороза  в  пятьдесят  градусов.  Конечно,  матушке  Луне   хотелось со мной  поболтать посплетничать.  Я  её  понимаю,  а  побудь   всегда   одной, в одиноком  и пустынном  без  улыбок  и дел  матово  черном  небе.  Походи-ка  всю ночь, освещая  себе  и  другим  дорогу,  а обмолвиться   словом  не с кем и  посплетничать, обмолвиться   парой  фраз  ни-ни: наказание  для любой  женщины!  А  ещё  века  молчания, кто выдержит?!   Мы иногда  болтаем   с ней так  о пустяках,  хотя  я больше   слушаю. Моя  собеседница,   иногда  увлекаясь,  рассказывает    о  поэтах, дарящих  ей стихи.  К моему  удивлению  могла  бесконечно долго декламировать  на память целые  поэмы, посвященные  ей. А, как  интересно она описывала  внешность  и страстные  взгляды  влюбленных,  любующихся  её  красотой.   При ней  взявшись  за руки, они клялись   друг другу в вечной   любви.   Матушка   шепотом  поведала, как   много людей   открывали  ей свою душу,  а  она выслушивала их с улыбкой, как  настоящая  женщина (вот  бы так живым женщинам  слушать  мужчин!).  А  сегодня  позавидовала   нашему   разговору с   филином  (у  него золотые  карие   глаза, такие  же  выпученные,   как  у Киркорова, поэтому  назвал его Филькой).  Я слушал внимательно  своего  друга, лишь иногда  ухая  в знак одобрения или осуждения  поведение  его  жены и  ее  резких  оценок   уханий   о  малом  количестве  мышей, что Филя приносит в семью.   Ах, как  он жаловался до сухого стука  клювом:  ну и у них бывают скандалы,  все же семьи   счастливы одинаковы.  Он меня  любит и к  друзьям  добродушен.   Но иногда особенно  по  ночам  мог  так напугать своим  уханьем  и щёлканьем  клювом любого,  аж до мурашек по позвоночнику от страха  (мне   люди сами   рассказывали  у костра).   Странно, но  людей    Филя делил  на  плохих и хороших,  ни разу не ошибившись.
Два  года назад я его выхаживал   на избе, найдя  беспомощным в лесу. Его   мама  защищала Филю  до конца  жизни: перья  её лежали  вокруг   елок.  Я тогда с  грустью  читал эту трагическую историю  по следам  на снегу.  Было больно смотреть на испуг   в широко  раскрытых  золотых  глазах малыша, на  эту живую горку  перышек под ветками  елки. Тогда   посадил  его в  рукавицу  и принес  на избу.   А  сам  помчался   на  снегоходе (так  в жизни  быстро он  не ездил  никогда)  за  сорок  километров до ближайшей  деревеньки, чтобы в сельмаге  купить   кошачий корм «вискас»   аж  целый рюкзак в   сто сорок литров, заодно  привез  ему  запивать корм  белую глыбу замерзшего  молока на  санях.  Как  снегоход   плакал  тосолом   о  такой  поездке  после,  он все  норовил  подбавить  потом  «газку»,  чтобы  пробежаться  на все  сто километров  в  час  по  блестящему   насту  реки.
     Синеватый, искрящийся,  пушистый   снег  хрустел  под  войлочными подошвами  пим (пимы, это те же валенки, только сшиты из шкуры  оленя,  легкие и очень теплые) и этот хруст   был  слышен  на том берегу реки и, наверное,   на соседнем  озере. Тишина  с  легким  ветром  всегда  смеялись и  разносили  даже шорохи  леммингов  (полевые  мышки)  в   ночном  снегу  повсюду: им было скучно,  вот и баловались.   
Из приоткрытой двери  избы на   промерзшую  деревянную лопату,  притулившуюся  к  лавке,  падал  луч   желтого  света  керосинного  фонаря. Он    мерно   дышал  фитильком на морозе  и, укутавшись  металлической  сеткой  снаружи  лампы  в  семь  свечей,   зябко  смотрел  на меня, сидящего рядом на лавочке.
 Мне было хорошо  и покойно  на душе!
 Как всегда, после    долгих  поездок: недавно  ездил  в  Питер,  потом  паромом   в Хельсинки, а  оттуда   ужо самолетом   в Париж  к   моему  другу  Раулю.     Прихожу  на лыжах  в   добрые    ладони  царства  безмолвия  снега  и  доброты  леса.  И как  всегда  тут   на избе  из памяти  уходил  шум  бьющего  по ушам   звуков  шаркающих подошв  в метро, чужих   запахов  номеров отелей,  салонов машин - такси.  Исчезал  понемногу  цокоток  женских  каблуков  по переходам и  асфальту   набережных  Невы и Сены.   Странно, почему  женщины так громко стучат  каблучками красивых  сапог, туфелек  по асфальту, как я бывалоче  на плацу отбивал  шаг  подошвами  хромовых сапог  на строевых смотрах в  юности?!
 В  тишину  леса  убегал и терялся  в  морозной  мгле  запах   духов,  ритмы музыки  кафешек,  ресторанов,  всё   рваной  шкурой по клочкам  сползало  с меня.   Здесь на  избе  я, как  змей  менял шкуру,  вылезая  из  старой  вновь нарождаясь  на свет.
Горожане не замечают у себя много в городе, даже  не уважают  последние островки  природы.   Город, обижаясь  на них, поддерживая  природу,  забирает  соки.
  В  лесу всегда рядом  с  плечом стоит и  усмехается тонким  серебряным тембром  струны  звенящая тишина.  Она  почему - то    заставляла   всегда и всех, приезжающих ко мне   пересматривать  свою жизнь,  свои  поступки.  Думаю,   потому  что  никто тебя  здесь  никогда  и никуда  не торопит.   
  И нет  нужды   перед  кем – то   оправдывать   свои поступки,  поведение, лишь  только  перед собой!  В лесу  все приходящие ко мне  зовут  Шаманом меня.    По приезду в лес друзья - горожане  спрашивали: « Валентиныч - брат,  ты же  шаман  объясни, что- то  мешает  спокойно идти за тобой, не поймём, никак  не сосредоточиться!?».  Они  по - началу  молчали и становились задумчивыми.
   Не  объяснял ничегошеньки, а вел их дальше на  мою любимую  «волшебную» поляну,  где было место  силы  матушки  Земли.
 А   тишина знала свое  дело.  В  пронзительном  звоне  на весь лес тишины, ты  же был   гол  душой  перед  природой, а значит перед БОГОМ  независимо  от звания  или  надувания щёк,  тишина   все  вылавливала и вылавливала   воспоминания  из  твоей  памяти, а лес их чистил своей  добротой.
Уже  через неделю    житья  на избе,  украдкой   замечал,  как  на  лавочке возле  двери,  приезжие  друзья, смахивая  слёзы, тихо  плакали,  даже те  для которых  чужая жизнь была  ненужным   скарбом,  как и своя.  Они  каялись, каялись  и те, кто смеялся  по-доброму надо моей избой  в своих   Питерских   кухнях  за  столом за  стаканом  водки  по случаю  моего приезда.
А,  когда подходило время  прощания,  многие  не хотели уезжать  из девственной  белоснежно  зеленой  тишины, ставшей  им  родной  природы. Уже рядом  с   промерзшим  поручнем  зелёного  вагона   поезда,  крепко  обнимали меня  в знак благодарности.  Смущенно   смахивая  слезы  с  пропахших  избой  и  дымом  щек, обводили взглядом  округу, вбирая  силу  матушки  их Земли.   На всю  жизнь,  запоминая этот уголок  Родины, прятали от  меня в  стеснении мокрые от слёз  глаза.  Вот  не каждому   было суждено  исповедоваться  перед БОГОМ  в том  же  Питере. Это не приходит в голову: спешка.  А  тут  вечером    возле  избы, сидя  на лавочке из березового сухостоя,  чистишь   душу   наждачной  шкуркой  совести  перед БОГОМ.  И пересматривая  свою  жизнь,  ужасно   порой  хочется  повернуть время  вспять.  И не делать  грубых  ошибок  по  жизни, за которые  тебе  стыдно  будет  перед собой  всю жизнь. У   меня  в моем  бескрайнем  лесу все  чисто: мысли, природа, вода, которую можно было почерпнуть   ладонью и  сразу попить  без кипячения, а  белоснежный  снег!?  Как – то  завел  альбом, сейчас валяется   в  тумбочке    рядом  с лежаком.  Там спали  в  конвертах  за ненадобностью   снимки  людей  по приезду на избу  и, снимки  уезжающих.  Глаза  поражали  своей  переменой.  В них  появлялась сила  и мудрость, терпение к  чужим   ошибкам.      
  Я  сел на лавочку  было тепло: всего- то,  каких – то  15 мороза.   На завтра   назначил  для  себя  выходной  перед выходом  на рыбалку.   
Вот только  надо было    дойти  на лыжах до озера с голубой  проточной водой  и прочистить  незамерзающий ручей, вытекающий из  него.  Последний  буран закидал  устье сухими деревьями, а рыбе нужен кислород.
  Лыжи,  подбитые  по -  середине оленьим камусом  (шкура с передних ног оленя),  чтобы не было отдачи, были  воткнуты  в снег  подле  избы. Спали! Черные  кожаные   петли  палок,  воткнутых рядом  с  лыжами  на  меленьком  ветру,  едва  качались.  Опять  батюшка  Ветер  балует:  любит   задирать  их,  может  ему цвет  их не нравится?!  Снегоход,   насупившись  единственной  фарой,  смотрел  на  былинку, выступающую из  сугроба,  молчал:   он  не ладил с  лыжами.  Ревновал  видимо ко мне: я чаще ходил на лыжах, чем  передвигался  на  его удобном  кресле, накрытом   оленьей  шкурой.
   Тут до меня  издалека донесся  звук  шума  полозьев   нарт по  морозному насту.  Сухой  звук  и  прерывистое   дыхание  оленей батюшка  Ветер  услужливо  пригнал ко мне: предупредил.  Поразил  звон  колоколец  нарт, чистый  и  красивый, плывущий  зазывно наплывами  и интригующе!  Ещё   подумал, как много зайцев  побежало  на   малиновый звон: они так любопытны!   Видимо  с  путником что – то случилось!  Ко мне  люди  изредка  раз  или два  в  зиму заезжали  отогреться, а обычно упряжки  летели по  насту  рек  легко и быстро мимо.
   Так, так, значит беда  у  человека!   Вспомнил, на плите печки  стоит чайник, только вскипел.  Кандёр   сварен   и ждет меня  в  кастрюле, накрытой полотенцем (картошка с тушенкой). Баня  рядом  с избой с  утра  протоплена. Да, надо  вставать и   идти встречать   человека, вдруг   нужна  ему   помощь.
 Взял лыжи,  накинул  петли  палок на кисти,  варежки  беспомощно   в тоске  по моим  ладоням болтались  на  лямках из  рукавов, ну тепло же, зачем они сейчас, а  снегоход  мрачно   фарой покосился  на лыжи: опять позавидовал. Через  6 минут  увидел   мужчину  с  восьмеркой  оленей, запряженную  цугом, чужой он! У нас с  таким количеством оленей  в упряжке никто не ходит.   Да и олени были непонятно  большие: выше   наших  наполовину.  В холке  они доставали мне до плеча,  не видел я таких  оленей никогда  за все  время, что живу   здесь, странно.
 Путник  выглядел   измотанным.  Олени  надсадно громко  дышали, выдыхая  через ноздри клубы  пара, бока  их  ходили  мехами.  Достал   из кармана  краюху хлеба и  угостил  первую  двойку.  Хлеба  на избе  много и соли, да  и ягеля  в углу  лежало  мешков несколько, кто считал?!  На мешках  так  приятно  сидеть.    Нарты были под стать   оленям  большие  и,   на них неподъемной  тяжестью  возлежал  огромный  цветной  полотняный  мешок.  Я подошел ближе  к  путнику. Его усы, борода  была  седыми, сильные  руки держали   нарты, он помогал оленям:  полоз сломался.  Вот почему  олени  и он   так  устали.  Да и от него, как от оленей  валил пар: досталось  бедному.
Я  поздоровался, как  и заведено   у нас  в  лесу  с незнакомым  человеком, он повернулся  ко мне.  Оставил  нарты, выпрямился  во весь  свой   гвардейский  рост.   На нём  был  в тулуп  странно  красного цвета, а не как  обычно  малица.  Разглядывать мне  особо страдальца,  не было  времени: надо срочно  помогать.   Быстро, как мог,   прибежал  к избе  коньковым  ходом, скинул  лыжи и на  радость  снегоходу   на одном  дыхании  прицепил к нему  сани.  «Ямаха»  взревела своими  120 лошадиными  силами   и кинулась  вперед  к   незнакомцу  на помощь.   На радостях  от моего  внимания  даже  поднялась  на дыбы  проезжая  через  сугроб  и, рухнув   на наст,  стрелой  полетела  на помощь  пришлым.   Старик   уже  освободил   оленей от упряжы.    Вместе  мы перевалили   тяжелый, словно  с  камнями   холщовый  мешок  с нарт на  сани.  Самого   посадил   на второе  сиденье  за  собой и,  мы  за  минуту  были уже  возле избы.  Олени  сами  подошли с  лёгкими нартами к  избе,  сломанный  полоз  нарт  чертил  за собой  след.  Помог  старику   сойти,  сам быстро  забежав  в  избу,  схватил  из избы  мешок  ягеля  и распыл  его  возле избы на снег, зашел за вторым  и уже  за  третьим.  Олени  окружили меня стеной  пара,  вожак, судя  по громадным рогам и мощной  груди,  ласково  заглянул мне в глаза и неожиданно со вздохом  положил  тяжелую голову мне  на плечо.  Большие  нежные  ноздри  его  заиндевели и, ажурная  морозь  на  морде,  делала  его  волшебным.
Я  инстинктивно  погладил  ему  шею и   черный  влажный  нос, из кармана вытащил  корочку  хлеба.  Она всегда была   припасена  там  для  леммингов (мышек  полевок).  Так было всё  сейчас  происходящее  со  мной необычно и, почему - то мне было  весело. Быстро метнулся к избе и  выгреб соль  из банки  на  газету.  Осторожно, чтобы   не  просыпать    её   вынес  оленям, положил  на снег  возле  их  заиндевелых  носов, выпускающие    клубы  пара.   Олени  осторожно попробовали  соль  и даже от удовольствия зажмурились.
Старика с бородой   в смешном  красном  тулупе, подпоясанную  кушаком (я бы  мог подарить хорошую  теплую финскую  куртку)  пригласил  с поклоном  на избу.  Все  в нем  кричало от усталости:  взмокшая  борода,  уставшие глаза. Он  пробормотал,  прищурив  глаза «Володя,  спасибо  тебе за оленей,  им было тяжело!». Постойте, мысленно  я  себе  задал вопрос,  я  же не представлялся!
Он  тихо улыбнулся  в усы  и, осанисто поправив  бороду,   величаво сказал: « Володя,  меня  зовут  дед - Мороз!».
  Ну,  с устатку   и не то скажешь,  открыл  перед ним  скрипнувшую на всю округу дверь.  Олени  подняли  головы и посмотрели на нас.  Дед  прошел,  а  я  полез  на чердак  избы,   выкинул  вниз  к лестнице  громадную охапку  сена. Спустившись,  на снегу  ровным слоем   разложил  её   перед   оленями. Уж больно  они    мне  понравились! Пусть поспят на  сене, они  же странно добрые  какие – то.
Зашел в избу, осторожно  затворив  за собой  дверь, клубы холодного воздуха   окутали  теплый  пол  избы.   Пар  улегся,  а там  дедушка  храпел   на моем лежаке.  Слава БОГУ,   у меня был  второй лежак рядом  со столом.
Да уж, досталось  мужичку!  Валенки  его аккуратно стояли  возле   табурета.  Белые  шерстяные  носки  висели возле  печки  на проволоке.  Надо же,  не  успел покормить деда, подкинул  дров в печку,  поставил его   мокрые   валенки сушиться:  пусть подсохнут, судя   по всему  ему еще  ехать и ехать.
 Да уж, белоснежная борода была  у  него отменная, и  усы  закрывали губы, свисая  на бороду.  У меня  давно не было  деда  и отца: ушли в мир  иной.  Сел возле стола  и  понуро посмотрел на деда, на  его белоснежные усы и бороду,  цвета  нашего полярного    снега. Мне так не хватало  деда и отца: один я остался  на свете без родни.  Мне  вспомнился   дед,  он также во сне руку   держал  на  боку.   Красный тулуп   висел  на вешалке.  Шапка  аккуратно лежала   на табурете.
 По  воде  в литровой  банке  расходились  круги  от  его храпа. Я  прилег на лежак и сразу же провалился  в сон: очень долго  ходил   сегодня, а завтра на озеро.   Утро  вечером   мудренее!  Я  влился  в  чужой храп.
  Сон  разбудил  вкусный  запах бабушкиного  хлеба  и моей  любимой желтой  по крупинкам пшенной  каши.  От  удивления  открыл глаза.  На столе недалеко от края  стояла  тарелка  с  верхом, а  в кратере  горки каши  плавился   кусок жёлтого  масла.   Рядом   лежал   кусок серого  с  корочкой  хлеба, и любимая  литровая  алюминиевая  кружка  с  чаем из малины. Стоп!  У меня в  загашнике  нет манных  и  пшенных   круп, да  и    никогда   не было.   Ни к чему мне  тут   такие  деликатесы,  как   масло и   малина:  лишний  груз   на плечи.   У меня на избе  быт   по - спартански. Попробуй,  потаскай  на плечах  по восемь часов   ходьбы по лесной  тропе  грузы  в   140 литровом  рюкзаке,  про масло  потом  и не  вспомнишь!
 Кинул  ноги в пимы, пошел  умываться. В умывальник  к моему  удивлению   была  налита  горячая вода.  Опять наваждение, всю жизнь предпочитаю ледяную    воду  по утрам: нечего себя жалеть и расслаблять. Возле  избы услышал  стук  молотка.   Не притронувшись к еде,   быстро   вышел из избы, набросив  на плечи  зимний  бушлат. Дед  заканчивал  ремонт  саней или  больших  нарт.  Я поздоровался  скороговоркой  и быстро  подставил своё  плечо под  полоз.  Дед   улыбнулся моему  приходу:  дело по ремонту  полоза  нарт  пошло на  финал. Отремонтировали!   Аккуратно  поставили  нарты и вместе с  натугой  перегрузили   неподъемный  красный  мешок  на них  из саней.   Теперь утром я  смог рассмотреть   деда.  Да  уж, здоров был  дедушка! Росточком  БОГ  не обидел.   Валенки размера  48  на  ногах,  тулуп смешного красного цвета  я видел  на крючке  в избе. А сейчас  был  одет  в   белую  косоворотку, а сверху,  как  бы маленькая  под  тулуп опять смешного цвета   красная фуфайка.  На шее  вязанный крупной  деревенской  шерсти в две нитки  длинный  белый  шарф, замотанный  в несколько колец.    Красные   шаровары  заправлены  в   валенки. Мое  внимание  привлек  посох,  украшенный  драгоценными камнями. Он лежал   на  нартах рядом  с мешком.   Я немного  разбираюсь  в камнях,  в  рукоятку  посоха  были вкраплены дорогие и настоящие камни!  Какой  такой  умелец   их гранил и шлифовал,  ай,  мастер!
 Я  немножко занимаюсь « граверкой»,  но  такого изящества в  рисунке   не видел  никогда:  золотые   цветы обрамляли  посох  с  самого  низа.   
Вспомнил   слова   из знаменитого фильма  «Морозко»: « Кто до посоха моего  коснется, тот  никогда не проснется!». Вот наваждение, человек  здесь в лесу  в красном,  ну, в Питере  другое дело,  там  чудиков хватает,  особенно с ирокезами на головах, а  тут  лес и пожилой человек лет  семидесяти.   Вот  заковырка!   
 Дедушка,  довольно улыбнувшись  хорошо  и надежно  сделанной работе,   засобирался в путь. Олени сами встали  под  упряжь на свои  места,  помахали мне,  как  старому  знакомому  головами с  красивыми ветвистыми  рогами,  как  будто  благодарили меня  за сено и  мох.      
Все было готово в дорогу, я быстро сбегал на  избу. Вынес  красный тулуп деда, помог  ему  надеть  его.   Спохватившись,    помчался   обратно  и  вынес  термос  с  горячим  чаем,  копченую   оленину  в холщовом  мешке,   кандёр  в стеклянной  трехлитровой  банке, закутанной  в  полотенце:  выгреб  его  из кастрюли   деревянной  ложкой из  кастрюли.   Дед    улыбнулся  и,  надев  шубу,  спросил.
- Володя, помнишь, что  ты  просил в интернате  ночью в палате, лежа  в своей  кроватке? Какой просил   у деда Мороза  подарок на новый год?!

Я  подыграл   деду.
- Помню дедушка! Красивую   машинку, покрашенную  зелёной  гладко  краской.   Такую  я видел у  одного мальчика  на улице в песочнице в  чужом  дворе.  Он  жадина,   не дал  мне  поиграть  её.  Я взял  и  избил  его  за это.  Все  мамины  сыночки  такие!  Сдачи не дал, а   убежал жаловаться  маме: мы всегда таких  домашних били.
- Мы им завидовали, что у них есть мамы.
Я  посмотрел на  деда, он  слушал  меня очень   внимательно с  каким- то  добрым участием, олени подняли   свои рога  и слушали меня  с  напряжением в  глазах: мне  так показалось.  Помявшись немного,  спросил  деда.
- А, Вы  может,  останетесь на денек  другой,  отдохнете!  Хорошо   покушаете, я вас  горячим   накормлю, в  баньке  попарю, выспитесь: отдохнете  перед  дорогой.  Думаю дорога у Вас  долгая!
- Нет,    Володя,  мне  далеко ещё  «пилить» издалёка  путь  держу, так, что  времени совсем в обрез!
- Надо еще на птицу -  тройку  пересесть, олени тут на Севере  полезней, а там, где  дорог  больше  там  сани, запряженные в  птицу – тройку  лошадей  сподручней.
- Володенька, ты не переживая,  у меня  и терем есть,  так что  есть,  где остановиться и  дух перевести. Чую, как  внученька  меня там заждалась,  слышу  сердцем!  Ехать – то  немного   осталось  суток  двое.
Он махнул рукой  красной рукавицей на юг.
- Спасибо тебе  Володенька помог  и моим оленям понравился!
Посмотрел  по - дедовски на  меня и внезапно  спросил.
- Какой  ты хочешь  подарок на новый  год?!
Вот так,  да! Олени, птица – тройка, красный тулуп, громадный  мешок  из красного цвета  мешковины.  Да,  в лесу   всякое бывает!
- У меня  все есть дедушка!  Вот изба, лес, луна, солнышко, звери,  птицы, а что мне ещё надо?!  У меня  дома  камни полудрагоценные, хрусталь на свету,  так же как этот  снег  на солнце   играет,  и  камни  люблю перебирать любоваться  ими и,  что – то  вытачивать   из них.
Я  решил  вновь  подыграть   деду.  Усталость   с людьми делает  всякое,  знаю  по себе.
Дед   пристально посмотрел  в глаза, улыбнулся, обнял,  прижал меня  к себе  с такой теплотой,  что я уткнулся  ему  в плечо  лицом. ГОСПОДИ,  как он был похож  на моего деда, так же  дышал добротой.
 -  Лечи  Володя  и дальше  людей  чистотой  первозданной природы, у    тебя получается!
Все  припасы  я положили ему  в  дальний  конец  нарт.   Он улыбнулся,  и сев  в них  помахал мне  рукавицей  на прощанье.   Упряжка   мгновенно  сдала  вперед и  нарты  легко  пошли  по насту, красиво звеня  колокольцами,  потом скрылась за поворотом реки.   А  через  некоторое время    услышал  звон  колоколец  далеко  вверху,  как  будто  он уже несся  по небу.
Похоже,  надо  еще раз  протопить баню, чтобы смыть наваждение.  Посмотрел  вслед  деду  и побрел к  избе.  Зашел, сел на табуретку от неожиданно  увиденной  картины.  На столе  возле  тарелки с  дымящейся  кашей  увидел  зеленую  машинку - самосвал из моего детства, мою мечту! Он был новый.  Я осторожно, почему - то на цыпочках пим подошел  к машине.  Она пахла  лаком  и тем  временем детства - интерната, и  картинка  всплыла  сразу  перед глазами. Все  малыши спали, а   я,  закутавшись в одеялко,  смотрел в  темный угол  и шепотом   просил  доброго деда Морозушку  прислать мне  маму и хорошо бы  с ней  подарок:  эту самую  зеленую машину-самосвал.  Увидел  картинку,   будто на яву.  Пробрала дрожь  от воспоминания  палаты мальчиков  на двадцать три койки.
  В кузове  машинки вровень с бортами  увидел драгоценные  камни, они сверкали и играли  всеми цветами радуги , вызывая сполохи света  на потолке  избы.
Изба  и я  замерли от неожиданной  красоты,   и огонь в печке  застыл на минуту,  так были красивы  камни, особенно  рубины малинового цвета  и  изумруды  нежно зеленого.
Так вот,  оказывается,  кто ко  мне заезжал! А  я хорош!  Подыгрывал, блин деду!
 Неужели настоящий ДЕД – МОРОЗ!?  Господи!  Даже сердце  поскакало  лошадиным галопом.
 Почувствовал   на табуретке под собой  что – то! Достал и, сердце замерло  в галопе  на  ходу.  Подо мной лежала   шапка старика, ой, Деда -  Мороза. Она  была   с позументами, вышитыми заботливыми руками  из серебра, как  он в дороге – то? Замерзнет ведь?!
Прошло  время, каждый  новый  год я  стараюсь приезжать  на избу и  из – за пазухи вытаскиваю  шапку  Деда – Мороза.  Осторожно  кладу  её на  стол избы   и жду, а вдруг  заедет! А  дома  на камине  стоит его подарочек машинка – самосвал, запах  детства  из неё не выветрился. После   прихода  домой  из леса  все  камни продал   знающим  людям, и  вырученные деньги отдал   (просил  не называть моё  имя) на операции  больным ребяткам. Просил передать, малышам,  что  это   подарок   на  Новый  год  от Деда  - МОРОЗА!  А  мне  - то  зачем  эти деньги:  на избе  все есть!  А  на поездки  в города, даже в Париж зарабатываю!  По себе знаю,  как опускаются  руки, когда  ждешь операцию, а денег нет.

Верьте  в чудеса, они  сбываются  на Новый  год! Через  годы, но сбываются!  Я теперь верю!

(27.11.2013 г.).