По следам штосса отрывок из рассказа

    Пролог.

                Апрель нынче пришел теплый. Некоторые смельчаки сняли пальто и, ну, щеголять в сюртуках. Если так пойдет дальше, то и Нева скоро взломается.

                Народ вывалил на улицу. На площади не протолкнуться. Вокруг смех, гомон.
                Несколько молодых людей несолидно пихаясь заглядывали в балаганы, заражаясь всеобщим весельем. Среди них особо выделялся невысокого роста военный, дурачась вместе со всеми, вдруг отошел от компании.

                — Эй, Мишель, ты что задумал?

                Хохотнув, служивый повернулся, поднял руку в прощальном взмахе и через плечо бросил:

                — Завтра вечером…

                В каминном зале было жарко от громких разговоров, легких смешков, прикрывающих обуреваемое любопытство. Собравшиеся были готовы к долгому прослушиванию нового романа Лермонтова. Накануне он загадочно предупредил, что просит четырехчасового внимания и требует ограниченное число слушателей. Вот сегодня избранники, немалым числом, и сошлись.

                Хозяйка проверила все ли заперты двери.

                Лермонтов явился с огромной тетрадью под мышкой и начал читать, живо меняя интонации. Чтец он был великолепный. Слушали затаив дыхание. «…Надо было на что-нибудь решиться. Он решился».

                На этом месте автор обратил лицо к слушателям. Коварная улыбка сверкнула на его губах и в глазах.

                Каминные часы показали, что прошло всего четверть часа. Не веря, что на этом роман закончился, хозяйка подошла к Лермонтову, который любезно протянув тетрадь, помог пролистать ее. Написано было всего страниц двадцать, остальное – белая бумага.


      Наши дни.

                От любопытных взглядов музей спрятался за высоченными монстрами- высотками, в которых снизу до верху притаились офисы, а в монстерятах пониже – кафешки и магазинчики.
 
                Сделав всего несколько шагов в сторону с широкой всегда многолюдной улицы, попадаешь на другую, которая помнит черноглазого гимназиста, входившего и выходившего из ворот деревянного небольшого особняка в стиле ампир. Там, в мезонине, небольшая комната, в которой было написано более двух третей бессмертных произведений. Но автор еще не знал, что они станут бессмертными, а он – Великим. Он был просто Лермонтов. Михаил Лермонтов.

                Жизнь в столичном музее течет совершенно провинциальная. Ее не захватывает экономический коллапс и политические потрясения, мода ограничивается темной юбкой и светлой блузкой, иногда у воротника схваченная брошью-камелией. А если кто взбунтуется и захочет изменить, как теперь говорят, лук, быстро смельчака возвращают в патриархальные устои. Мечтают и говорят негромко, передвигаются неспешно, заглядывая друг к другу в вверенный зал, словно в гости ходят. Друг про друга много знают, даже больше, чем иногда хотелось бы, и совсем неинтеллигентно, случается, сплетничают. Чаще других перемывают косточки любвеобильному научному сотруднику Паше. Истории о нем до ушей смотрительниц доходят от экскурсоводов Наденьки и Ольги, которые не прочь позлословить в его адрес. А сейчас появилась еще одна тема: молодой человек решил уехать на год в Бразилию, которой бредит с детства, как и футболом. Лучше Паши о бразильском футболе и его кумире Роланду Луис, думаю, не знает никто. На вопрос, чем он там планирует заняться, серьезно отвечает, что будет писать об этой футбольной державе. И все-таки, серьезно это решение об отъезде наши старушки не воспринимают. Пусть себе мечтает.  Сидя среди антикварной мебели на стульях, стилизованных под окружающую обстановку девятнадцатого века, читают, иногда из очень далекого, но так вписывающегося в «здесь и сейчас». Словом, вокруг все свое, все свои. Уютно, спокойно. Дни похожи один на другой в интерьере ушедшей эпохи.
                *                *                *
                Дверь неожиданно открылась, в кабинет ворвалась Тина Бронеславовна, директор музея.
                С этого момента и началась эта невероятная история, нарушив устоявшийся уклад жизни.