Святые отцы и Дзержинский. Памяти отца Германа 4

*   *   *
(начало восьмидесятых)

Несмотря на все эти катаклизмы, на личном фронте всё у нас было вроде безоблачно.

  Родственники опасались, что у воцерковлённого Бориса будут неприятности по службе (он был, партийным  и имел отношение к разведке).
 Но Господь хранил.
 Как-то мы поехали перед чистым четвергом собороваться на квартиру к одной из духовных чад отца Владимира Воробьёва.
 Народу было много, помогали батюшке ещё ныне здравствующий  отец Димитрий Смирнов (он сейчас тоже знаменитость, часто мелькает на ТВ), и отец Аркадий.
 Закончилось всё очень поздно, метро закрылось, и мы предложили развезти батюшек по домам на нашей машине.
 Искушения начались сразу же, как только Борис, не вняв совету отца Владимира не ехать через Центр, помчался по площади Дзержинского.
Как раз у того самого  здания на Лубянке раздался милицейский свисток.

- Вот к чему приводит непослушание! - сокрушенно вздохнул отец Владимир, готовясь к худшему.
 Но ничего не произошло – Борис переговорил с инспектором и вернулся, спокойно  пряча документы.
- Всё в порядке. Поехали.
Дальше ехали молча.
Отца Владимира благополучно доставили домой, но затем в машине стало что-то
 погромыхивать и потрескивать.
 С грехом пополам отвезли и отца Аркадия.
Ну а уж на Ленинском проспекте, по дороге к дому отца Димитрия, машина словно взбесилась.
 Под оглушительный треск и лязганье отец Димитрий выскочил из неё, замахал руками на наши уговоры, что “может, исправим”, и помчался ловить такси.

 - Тут стоять не положено.

 Мы объяснили инспектору, что сломались – мотор даже не заводился.
 Он помог откатить машину в переулок, посочувствовал и ушёл.
 Что делать? – мы ведь собирались на дачу.
 Воззвали к небу и в последний раз попытались завестись.
 И вдруг, о чудо, поехали, как ни в чём не бывало - никакого лязга, треска.
 На место прибыли уже без всяких приключений.

 Потом выяснится, что в тормозной барабан попала открутившаяся гайка.
 Этот случай я описала в “Дремучих дверях”.

 Но там нет про Сашку, который снова объявится – как всегда без документов, в каком-то рванье и зверски голодный.
 Поев, отогревшись и отмывшись, порадует, что за ним опять охотится милиция.

 - Вот завтра туда и пойдём, - сказала я.

 - Не, уж лучше в шалаш, чем в камеру.

 - А мы помолимся.

 Надо сказать, что в экстремальных ситуациях я снова и снова убеждалась в волшебной силе молитвы. Расскажу лишь о нескольких случаях.

 Вечером 17 июля, накануне Сергиева дня, поехала я в Лавру. Исповедалась, подала записки.
 Хотела приложиться к раке, но народу битком, шла служба, в июльскую жарищу дышать было нечем.
 Боялась упасть в обморок, но терпела, пульс частил.
 Какая-то бабуля милостиво подвинулась, освободив мне место у открытого окна.

 - Что, дочка, худо? Ничего... Преподобный милостив, сподОбит приложиться. Я сама только из больницы. Сказывали, инфаркт.

  Я взяла её сухую коричневую руку, с трудом нащупала пульс.
 В жизни не слыхала ничего подобного!
 Тук. Тук-тут-тук. Тук-тук. Долгая пауза. Тук-ту-тук. Ту-тук. Опять пауза...
Похоже, мерцательная аритмия.

  - Бабуль, давай я тебе валокординчику…

  Сама –то я уже не раз приложилась к пузырьку. Прямо из горлышка, без воды.

  Бабуля отмахнулась, чтоб я ей не мешала слушать службу.
 Оглядевшись, я устыдилась – кругом было полно таких же немощных телом, но сильных духом прихожан. И все молились усердно, и объединяла их одна цель – приложиться с последним “аминь” к животворящей раке Преподобного.

 И плевать им было на пульсы, давление и прочие инфаркты-инсульты. Их уж если выносили из храма, то замертво, как рядовых с поля боя.

  Наконец, очередь двинулась к раке.
Бабуля с предынфарктным пульсом прокладывала мне дорогу.
 Я прикоснулась губами к влажному от сотен губ стеклу, вышла из храма, окунувшись с наслаждением в благодатную вечернюю прохладу догорающего Сергиева дня. И действительно ощутила себя усталым солдатом на привале.

 Но расслабляться было нельзя.
 Заглянув в расписание поездов, обнаружила, что если не успею на электричку, отходящую с нашего вокзала в 23-40, то следующая будет далеко за полночь, придётся идти одной от станции.
 А в те времена лютовал в наших краях какой-то маньяк…

 - Святой Сергий, помогай! – взмолилась я и рванула к вокзалу.
 Едва успела вскочить в десятичасовую Александровскую электричку, отдышалась, стала подсчитывать.
 На Ярославский прибываем в одиннадцать минут двенадцатого...Там – по платформе, вниз в метро по эскалатору, проехать пять остановок. Затем вверх по одному, другому эскалатору...
 Нет, не успеть. Разве что чудо…

   И чудо несло меня, преодолевая время и земное притяжение – мимо подмосковных платформ, расступающихся пассажиров, сквозь толпу которых я петляла, как плывущий уж.   
  Затем вниз по эскалатору, будто на санках – аж ветер в ушах.
 На Комсомольской секунда в секунду успеваю вскочить в сдвигающиеся двери. Несёмся по кольцу...
 До сих пор помню это дивное ощущение невесомости, полёта, когда до отхода электрички оставалась одна минута, а я бежала вверх по двум эскалаторам – некое существо без тела и возраста.
 По вестибюлю метро, по платформе к ждущей меня электричке.
 Я уже не сомневалась – она ждёт именно меня, потому что часы показывали сорок две минуты двенадцатого, и светофор был зелёный.

 - Осторожно, двери закрываются, - грянуло из того другого, реального мира.

 - Святой Сергий, святой Сергий!.. – молила я, приближаясь к вожделенной двери между двумя измерениями. В которую вонзилась стрелой, и которая сразу же намертво за мною сомкнулась.

  Я даже не запыхалась.
 Вагон был почти пустой, пассажиры оглядывались на меня, но мне было плевать.
 Сидела на каком-то неудобном месте, среди чужих мешков, и всхлипывала, промокая щёки краем косынки.

(продолжение следует)...