Тысячеглазый. Часть первая. Глава 2

2

         С первых майских дней Москву опалила небывалая жара. Горели побелевший асфальт, сухая трава в парках и жёлтая листва на деревьях, стены и крыши домов. Дышать было нечем. Люди страдали от духоты. Во дворах то и дело выли сирены неотложки.

        По ночам гремели грозы. Ослепительные молнии раскалывали небо, из которого, как из миллионов треснувших бочек, с злобным шипеньем и уханьем хлестал невесть откуда взявшийся в средней полосе тропический ливень.

        Огонь и вода взяли в оборот городские кварталы.  В магазинах нарасхват шли «Ессентуки» и «Боржоми», а на улицах у мятых цистерн с надписью «Квас» толпились москвичи с бидонами и трёхлитровыми банками.

        Лидия Сергеевна делала домашний квас по собственному рецепту, с добавлением хлеба и аспирина. Напиток был шипучий и сытный. Лера хлестал его стаканами. Иногда вытягивал из холодильника стрелку зелёного лука для кайфа. Лук и квас – это было сумасшедше вкусно!
 
        В тот день около девяти вечера он вышел на кухню за очередной порцией кваса. Мама стояла у окна и курила. По её напряжённой спине читалось, что она нервничает.

        Лера наполнил свой стакан и, чувствуя близкую неприятность, спросил:

        - А где папа?

        - На работе. Наверное.

        Вообще-то продолжать этот разговор не следовало. В последнее время у родителей что-то расклеилось. Мама стала часто курить на кухне, а папа пропадать вечером на работе. Товий Ефимович работал главным инженером районной ТЭЦ и, бывало, допоздна задерживался на работе. Вот и в последнее время стал часто возвращаться домой к девяти-десяти вечера. На вопросы мамины не отвечал, только махал рукой. Дескать, достали меня на службе все эти бездельники и лодыри!

        Вдруг Лера сказал:

        - Я знаю, где он.

        Мама даже не обернулась. Поправила занавеску и выпустила облачко сигаретного дыма.

        - Ты меня слышала, мама?

        - Слышала.

        - И чего?

        - Господи, да ничего! Я тоже всё знаю, - и, помолчав, сердито добавила. - Иди к себе и займись делом.

        - Хорошо, я пойду. Только напомню тебе. Женщина, которая прощает своему мужчине…

        Лера долго сидел в своей комнате на кушетке и тёр раскрасневшуюся щёку. Пощёчина, которую он отхватил, была увесистая. Сначала ему даже показалось, что лопнула кожа на скуле и вылетел боковой зуб. Но это было просто от неожиданности. Он ещё не знал, что рука у представительниц слабого пола бывает железной. Теперь понял.

        «Держи язык за зубами, Тысячеглазый! А то станешь калекой в родном доме! Теперь ты знаешь, что люди охотней верят чужим словам, чем своему сердцу. Вот и спрячь язык за зубами. А сердце ещё глубже!»

        Тут его мысли прервались, потому что дверь в комнату открылась и на пороге возникла мама. Глаза у неё были красными и словно увеличившимися в размерах.

        Мальчик понял, что мама только что плакала.

        Лидия Сергеевна подошла и присела на краешек кушетки.

        - Прости меня, пожалуйста! Какая-то я сегодня раздёрганная, - она склонилась к сыну и несколько раз нежно поцеловала его в щёку. – Болит? Сильно?

        - Нет. Не переживай, прошу тебя. Сам напросился. Это ты меня прости, ладно?

        Некоторое время они сидели, обнявшись. За окном проворчал гром, далёкий и не очень уверенный.

        - Опять идет гроза, - сказал Лера.

        Мама снова поцеловала его в щёку.

        - Не говори папе, что я плакала. Хорошо?

        И не дожидаясь ответа, встала и вышла из комнаты.

        Отец пришёл домой поздно. Лера слушал, как он разговаривал с мамой, о чём – непонятно (слов было не разобрать, родители врубили на кухне радио и закрылись в своей комнате), но очень нервно и возбуждённо-бессмысленно. Словно медсестра и пациент, которого она не пускает вне очереди в кабинет к врачу.  Отдельные реплики, которые всё-таки долетали до его слуха, только затемняли происходящее. Характер у папы был жёсткий. Он не любил, когда в его жизнь вмешивались с целью разузнать что-нибудь личное ради упрёка в поступках, намерениях или мыслях. Почему-то папа считал свою неприкосновенность мужским правом. Любимым словом у него было «я». Дальше речь строилась в логике начальника, замученного тупоумием подчинённых. Во всяком случае, отрицающего их право на самомнение и личную инициативу.

        Это не был эгоизм или снобизм. Нет! Сын долго не мог понять, как можно назвать подобные качества своего папы. Наверное, ошибался, подбирая название, а не докапываясь до причин и природы отцовских намерений. Родная кровь и, так сказать, генетическое доверие ослепляли глаза и туманили мозг. А семнадцатилетнему и послушному мальчику тем более. Лера любил папу, с детства считал его вожаком и очень умным человеком, по-мальчишески завидовал и часто подражал ему. Употреблял в разговорах его словечки и забавные выражения: «глаз-ватерпас», «сикалки», «товарищ Мямликова», «хреномотина».  Тайком мерил его галстуки и таскал из его письменного стола шариковые ручки. Дошло до того, что однажды стырил из пачки «Золотого руна» пять сигарет и выкурил их на балконе. Папа заметил маленькую кражу, но не сказал ни слова.  Просто кинул сыну в портфель тоненькую брошюрку «О вреде табака». Лера потом три дня краснел, видя папу и не смея первым заговаривать с ним даже об уроках или там футболе по телевизору.

        Почему брошюра? Зачем начальнический тон? Откуда «сикалки»? Со всеми, но чаще всего с родными, семейными людьми?

        Только ощутив себя «Тысячеглазым», Лера стал примерять к папе оценочную шкалу. Долгое время скользил по этой шкале, вымерял, сравнивал, отстраивал. Вдруг понял, что; в его отце является генератором качеств, человеческой жилкой, подпиткой самосознания. И остолбенел. Лера понял, что перед ним пример человека, укрывшегося от всего и ото всех в свою придуманную крепость, дырявую, шаткую и смешную. Отчего и рождался насмешливый лексикон самовольного затворника.

        Мальчик одно время подозревал в себе такое же стремление к затворничеству, боялся его обнаружить и, наконец, успокоился, поняв, что в нём кипит совсем другое: любовь к пока ещё непознанному бытию, страсть к проникновению в тайну жизни. Он понял это и сделал шаг в иное, похожее на огранённое великолепным ювелиром драгоценное пространство.

        Тем временем на улице совсем стемнело. В воздухе стало больше тёплого бархата и садовых ароматов. Зажигались окна, у подъездов вспыхивали точечные огни сигареток. Мужики заводили вечерние обсуждения своих дневных мытарств. Взлетали обрывки смеха, незлой ругани, скудного мата.  Опять заворчал гром. Иногда над крышей дома напротив вспыхивали и медленно, словно в рапиде, гасли зарницы. «Если придёт гроза, - подумал Лера, - мама с папой начнут кричать ещё громче. И всё кончится именно сегодня раз и навсегда».

        Что именно закончится? Хорошо это или плохо? Ответить вразумительно, хотя бы самому себе, сидящему на подоконнике и как бы спрятавшемуся за вечерний бархат и гул голосов во дворе от домашнего обидного гвалта, он не мог.  Хотя понимал, что всё паршиво и, вероятно, в скором времени станет ещё хуже и семейный корабль даст трещину. Жертв не будет. Но будет много обид и нравственной грязи. Внезапно он вспомнил о Мелиссе Порфировой. Что-то есть в этой девчонке такое, что смогло бы укрыть его на время от этой пачкотни. Возможно, её красота или впервые ощутимый им магнит другого, загадочного пола. Только для этого он должен сделать примирительный шаг. Всё-таки Порфирова обиделась на его выходку. Хотя он оказался прав и молчание фальшивых виновников фальшивой незаконной беременности как-то само собой не дало бурлить слухам и расползаться по школе скандалу. Порфирова умная, поэтому её обиду легко превратить во взаимный интерес. Нужен верный ход. Какой, подумай хорошенько, какой?

        Лера задумался и, как это и бывало с ним в такие минуты глубокого самопогружения, выпал из окружающей действительности.

        - Ты уроки сделал?

        Мальчик пришёл в себя. Рядом с ним стоял папа, по лбу у него плыли малиновые пятна, сухие губы вздрагивали и от тела шёл неприятный липкий запах, как от вспотевшего мясника в магазине или кочегара в котельной.

        - Сделал?

        Лера понял, что вопрос не имеет никакого смысла. Папа находится в психе и лепит бог знает что. На календаре май и идёт подготовка к выпускным экзаменам, уроки давно кончились, но к чему сейчас это объяснять?

        Поэтому мальчик всего лишь кивнул и через секунду, не давая отцу опомниться, аккуратно спросил:

        - Я тут видел афишу. В субботу «Спартак» рубится с «Шахтёром». Может, пойдём?

        Папа пожевал сухими губами и устало мотнул головой:

        - Может быть, пойдём. «Спартак» – это клубешник! – он вспомнил, что дела обстоят фигово, причём тут вообще футбол и «Спартак», когда дом не дом и жизнь не жизнь, вот какие ватерпасы!.. И опять завёл свою лебёдку. - Ты мне вот что объясни. Мама говорит, что ты мало занимаешься школьными делами. Её это беспокоит. Десятый класс и вообще…

       - У мамы на работе неприятности, - заговорил мальчик торопливо и вполголоса, как бы по секрету. - Главврач подкатил к ней с предложением уединиться у него в кабинете. Сам понимаешь, мама красивая и глаза у неё, как у газели.

        - Как у кого?

        - У серны.

        - У газели… У серны… Чушь какая-то! Следи за языком, балабол!

        - Прости!..  А у него кабинет с диваном и так далее… Она придурка отшила, и он покатил на неё баллоны. «Переведу в реанимацию, премии лишу, уволю!» Она второй день сама не своя. Ты, папа, виду не показывай, что я её секрет выдал. Проболтался. Успокой её, как только ты умеешь. А я тут тихо посижу и вам не помешаю. Мол, ничего не знаю и вообще давно сплю. Не сердись на неё, ладно? Она у нас молодчина и ты у меня не слабый папка!

        Отец недоверчиво переспросил:

        - Откуда ты всё это знаешь?

        - Слышал.

        - От кого?

        - Мама рассказывала по телефону.

        - Кому?

        - Бабушке.

        Оба замолчали. В комнате словно погасили свет и захлопнули окно. Мёртвая тишина, это так жутко!

        Сердце у мальчика колотилось, словно у марафонца на дистанции. Он понимал, что зашёл далеко, но зашёл-то куда надо. Сейчас надо быть пауком, сплести паутину и набросить её на взбесившихся родителей. Они растеряются и затихнут. И тогда можно будет ослабить сеть, отпустить несчастных, дать им возможность дышать и соображать по-новому, освободившимся и радующимся избавлению.

        - Это неправда! – произнёс отец. – Я этому не верю!

        В дурном оцепенении он стоял перед сидевшим на подоконнике Лерой. В наклоне его головы и в выражении глаз появилось что-то бычье, неконтролируемое.

        - Лида! – крикнул отец. - Иди сюда немедленно!

        Мама влетела в комнату, так как, очевидно, стояла под дверью. Она тоже дрожала всем телом и глаза у неё пылали безумным светом.

        - Мама! – крикнул Лера. – Объясни ты папе, пожалуйста, что школе каюк!..

        - Замолчи!.. – отца уже переклинило. - Что происходит в этом доме, Лида?

        Мама переводила взгляд с сына на мужа и сыпала скороговоркой:

        - Успокойтесь! Сейчас!.. Сейчас!..

        Но Лера выходил на финишную прямую и выжимал предельный темп:

        - Мама! Да втолкуй ты папе, что в школе занятия кончились. Скоро выпускные. Сейчас консультации и никаких уроков.

        - Товик, дорогой! Послушай!..

        - Да замолчите вы оба! На работе орут, тут орут, я скоро с ума сойду от этого крика!..

        Странно, но обессилев от взаимного непонимания и желания втолковать это непонимание друг другу в надежде, что оно-то как раз и обрушит им на головы ясность, Каракосовы шумели ещё четверть часа, то вскипая, то остывая, то вновь кидаясь в самое пламя спора-объяснения. Наконец, они одновременно устали и смолкли. Каждый чувствовал, что в чём-то виноват, поэтому в секунду все забыли о споре. Отец пошёл на кухню ужинать и пить чай, мама в ванную принимать душ, а Лера просто спать, так как время было далеко за полночь.

        Перед сном он читал. Это была не просто привычка. Тысячеглазый знал ещё одну хитрость, к которой прибегал довольно часто. Чтобы снять волнение, нужно перебить его ещё большим переживанием. Не ложными убаюкиваниями, а глубокими, терзающими душу чувствами. Грозу заглушить ядерным взрывом, примерно так!

        Поэтому он раскрыл любимую книжку «Над пропастью во ржи» и выбрал кусок, где писатель рассказывал о ничтожестве и величии человеческом, при столкновении вызывающих неподдельные страдания и позже – искомое очищение. Из окна выпрыгнул мальчик Джеймс Касл, которого унижали скоты-подростки, а учитель Антолини укрыл его труп своей курткой. Все перетрусили, а он укрыл и потом отнёс его в лазарет.

        «The Catcher In The Ryе». Ловец и спаситель детей во ржи.

        Гроза так и не собралась. Шёл мелкий дождь, сонно шуршащий в темноте за окном. Лера спал глубоко. Он видел во сне храброго учителя Антолини, немного похожего на красноармейца Сухова из фильма «Белое солнце пустыни», разбившегося насмерть американского подростка-школьника Касла, какой-то лес и себя, идущего по лесной тропинке, усыпанной мягкой сосновой хвоей.

        Позади шли мама и папа. Они то и дело останавливались и махали ему рукой, чтобы он спокойно шёл дальше. Он и шёл, спокойно и размеренно.

        А родители, потеряв сына из вида, застывали на тропинке и долго с наслаждением целовались.


                *   *   *


Продолжение следует.