Просто пивная

 (С автором этого рассказа мне повезло быть знакомым)
...на улице Харьковской  в Днепропетровскее тогда была пивная.
Так и хочется продолжить словами известной одесской песни. Но этот
рассказ не "за Одессу". Правда, я здесь упомяну этот славный город,
но только для того, чтобы было ясно - время Япончика и всей прочей
"богемы" блатного мира там давно прошло.
Я сейчас точно не помню, в каком году открылась эта пивная, но
точно знаю, что уже в 54-ом мы в неё захаживали. У ДГУ в то время не
было своего помещения, и администрация арендовала несколько аудиторий у
ДГИ. Учились там во вторую смену студенты первого и второго курсов.
Занятия заканчивались около 22 часов, а в это время уже все "объекты
общепита" были закрыты. Слава про пивную на Харьковской очень быстро
разнеслась по городу, и все голодные студенты рвались туда. Нужно лишь
было иметь в кармане трояк. Руководила процессом тётя Маша. Это была
женщина огромного роста с красивым лицом и огромными очень
выразительными глазами. Вместо того, что принято называть бюстом, у неё
были два шара величиной с баскетбольный мяч, плоский живот и зад,
который не помещался на одном стуле, и поэтому она восседала на
скамейке, сделанной по спец. заказу, и напоминающей мебель из поместья
Собакевича.
Слушались её беспрекословно, ибо она могла схватить за шиворот
и чуть пониже здорового мужика и выбросить его в дверь, после чего путь
в заведение ему был закрыт навсегда. В зале стояло 10 столиков, за
которыми свободно размещались 40 - 50 человек.
Доход это заведение, как я сейчас понимаю, приносило огромный.
Открывали пивную в полдень. К этому времени собиралась очередь из
желающих "поправиться" и просто любителей поболтать за кружкой
"Жигулёвского", другого сорта тогда не было.
А в зале можно было получить блюдце солёного горошка (об орешках тогда не знали) в придачу к паре пива, купить, по приемлемой цене, вяленного леща или связку сушенных бычков. Там всегда было очень чисто, что обеспечивали три уборщицы. Играла музыка, которую обеспечивал, чудо аудио техники того времени - магнитофон "Днепр-10". ...на Харьковской тогда была пивная.
Так и хочется продолжить словами известной песни. Но этот
рассказ не "за Одессу". Правда, я здесь упомяну этот славный город,
но только для того, чтобы было ясно - время Япончика и всей прочей
"богемы" блатного мира там давно прошло.
Я сейчас точно не помню, в каком году открылась эта пивная, но
точно знаю, что уже в 54-ом мы в неё захаживали. У ДГУ в то время не
было своего помещения, и администрация арендовала несколько аудиторий у
ДГИ. Учились там во вторую смену студенты первого и второго курсов.
Занятия заканчивались около 22 часов, а в это время уже все "объекты
общепита" были закрыты. Слава про пивную на Харьковской очень быстро
разнеслась по городу, и все голодные студенты рвались туда.
Нужно лишь было иметь в кармане трояк. Руководила процессом тётя Маша.
Это была женщина огромного роста с красивым лицом и огромными очень
выразительными глазами. Вместо того, что принято называть бюстом, у неё
были два шара величиной с баскетбольный мяч, плоский живот и зад,
который не помещался на одном стуле, и поэтому она восседала на
скамейке, сделанной по спец. заказу, и напоминающей мебель из поместья
Собакевича.
Слушались её беспрекословно, ибо она могла схватить за шиворот
и чуть пониже здорового мужика и выбросить его в дверь, после чего путь
в заведение ему был закрыт навсегда. В зале стояло 10 столиков, за
которыми свободно размещались 40 - 50 человек.
Доход это заведение, как я сейчас понимаю, приносило огромный.
Открывали пивную в полдень. К этому времени собиралась очередь из
желающих "поправиться" и просто любителей поболтать за кружкой
"Жигулёвского", другого сорта тогда не было.
А в зале можно было получить блюдце солёного горошка (об
орешках тогда тоже не знали) в придачу к паре пива, купить, по
приемлемой цене, вяленного леща или связку сушенных бычков. Там всегда
было очень чисто, что обеспечивали три уборщицы. Играла музыка, которую
обеспечивал, чудо аудио техники того времени - магнитофон "Днепр-10"
На нём крутились бобины по 500 м. Но весь, популярный тогда
репертуар, начиная от знаменитого "Чёрного кота" и кончая "одесским"
фольклором, правда, написанным не очень тогда известными: Токаревым,
Табачником, Клячкиным и т.п., звучал не громко, создавая лишь приятный
фон для беседы. Кричать, громко говорить, ругаться матом в пивной
запрещалось. Это было декларировано специальным объявлением, а
нарушители выдворялись немедленно, появлявшимися неизвестно откуда,
крепкими парнями.
В общем, обстановка была во всех отношениях приятной, что
привлекало туда не только алкашей, но и вполне респектабельную публику,
из решивших пропустить кружечку пивка в жаркий день. А уж население
близ лежащих улиц, ходило туда постоянно, а зачастую, семьями.
Но мой рассказ не об этом. Пивная имела одну особенность,
редкую по тем временам, а уж сейчас, просто невообразимую. Ровно в 21ч.
45мин. раздавался громкий, перекрывающий шум, голос тёти Маши с
приказом освободить помещение.
К 22 часам зал оказывался пустым. Это был не перерыв в работе.
Наоборот, вот тут-то и начиналась настоящая запарка для персонала. С 10
до 11 вечера кормили студентов.
Студенческий билет предъявлять - не нужно! Завсегдатаев знали в
лицо. Ужин стоил три рубля. За эти деньги давали: франзолю, разрезанную
пополам, на одну половину, намазанную маслом, клали кусок сыра, а на
другую шмат ветчины, а чтобы всё это можно было протолкнуть в глотку,
выдавалась кружка пива. Пиво, для господ студентов, наливалось не из
бочки, а из бутылок и было приятно охлаждённым.
Я, когда не сильно уставал, заходил туда после занятий
перекусить, а потом на встречу с подружкой. Со мной, да и без меня,
туда почти ежедневно приезжали ребята сокурсники. Ужинали и брали с
собой. Можно было поесть в кредит два раза, но на третий следовало
отдать десятку. Такая постановка устраивала всех. Часто я приводил туда
Юнку. В те года она была вечно голодной, потому что её папаня пропивал
всё и был изгнан с должности гл. инж. Завода Прессов, за беспробудную
пьянку. В 1955 г, когда наш дом поставили на капитальный ремонт, все
переехали на Каменную, а я к тётке Доротее на Баррикадную. Там в это
время жила, на полном пансионе, Глафира Викторовна Гребеник, которую
все называли Лилей. Она была дочкой хорошего тёткиного друга -
коммерческого директора завода им. Ленина в Никополе. Мы с ней стали
близкими друзьями. Часто ходили по всяким театрам, а уж любые гастроли
не пропускали никогда. Как-то, в сентябре, мы с Лилькой возвращались из
Дворца Ильича, где гастролировала свердловская опера. В тот день давали
"Ивана Сусанина" с "Вальпургиевой ночью", где танцевала Черменская.
Спектакль затянулся до часу ночи. Пока добрались в центр, был уже
второй час. Жрать хотелось неимоверно. Я предложил Лильке зайти по
старому адресу - к тёте Маше. Надо сказать, что после часу ночи пивную
посещала особая публика. Тогда их называли "деловыми". Приходили:
Соломон Бешенный, Женька Свист, Толя Кишки, Вася Шпилёр, (это были мои
соседи). Кроме них там собирались ещё и другие авторитеты, которых я
знал в лицо, но знаком с ними не был.
Музыка выключалась, освещение оставляли такое, чтобы, как
говориться - не пронести мимо рта. Я думаю, что это были настоящие
хозяева этого заведения. Пиво они не пили, а наливали водку, коньяк -
всё по желанию. Да и закуска была - не вобла.
Я давно не заходил сюда - было не по пути. Но Маша меня узнала,
и хитро подмигнув, сказала: "У тебя новая подружка". Я не ответил, но
сказал, что очень хочется кушать. Маша что-то сказала какому то мужику
и перед стойкой появился столик с тремя стульями. "Хозяйка" вышла из-за
стойки, села сама и пригласила нас с Глашей. Когда мы расселись, на
столик стали приносить закуски. Там были такие деликатесы, что даже
очень сытый человек не устоял бы. У меня в кармане было около 50
рублей, и я откровенно сказал об этом. На что получил: "За счёт
заведения и будем здоровы!" Водка была очень хорошей. Когда мы немножко
насытились и выпили по второй, хозяйка сказала: "Меня зовут Мира
Мордехаевна Кацнельсон. И я вижу, что вам, молодой человек давно
хочется узнать почему я кормлю студентов. Так вам я таки расскажу и за
себя и за свою судьбу".
Рассказ Миры Кацнельсон.
Я родилась в Одессе. Мой отец Мордка Кацнельсон был
биндюжником. Он не имел много коней. У него была только пара биндюгов,
но этих коней знала вся Одесса. А ещё у него была любимая жена Эстер -
красавица, какие бывают только в Одессе и только в Аркадии. Вы же
понимаете, что если такая женщина выходит за биндюжника, то это не
какой-то рыжий. Эстер была моя мама, алэ ж я ии нэ знала, бо вона
вмэрла пры родах (от волнения Мира перешла на одесский язык). Но люды
казалы щё це була дюжэ красыва пара. Писля смерти Эстер Мордка не
женился. Он так любил свою Эстер, что даже Молдаванка не осмеливалась
ему кого-то сватать. Меня выкормила тётя Маня, которая в это время
кормила своего пятого и которая прибиралась у нашем доме. Мордка ей
добре платил, и на эти гроши жила вся её сопливая орава, бо её муж був
никчэмою и пьяныцэю. Про то мне рассказывали соседи. А уж как батько
любил меня - так только в романах. Я ходила в гимназию, а не все
девочки с Молдаванки могут этим похвастаться. Мои ушки украшали не
какие-то серёжки с голубенькой точечкой , а настоящие камни, которые вы
видите и зараз. В ушах у неё действительно сверкали два внушительных
бриллианта.
Когда мне стукнуло 17, я влюбилась в одного гоя (русского). А
потом Мордке сказали, что его Мира, его единственная радость на земле
беременна. Батько ничего не сказал, но целый день пролежал у себя в
комнате и даже не кормил своих дорогих коней. Через неделю он мне
объявил, что я выхожу замуж. Женщины с Молдаванки решения отца
никогда не обсуждали - то була марна праця. Мой парень куда-то исчез
вместе с мечтой об институте. Когда я была на втором месяце - сыграли
свадьбу.
Моим мужем стал наш сосед - вдовец, который давно положил на
меня глаз. Звали его Моисей, было ему 32 года, и это был знаменитый
шнифер. Все нэпмановские сейфы - были его. Детей у него не было. В
30-ом я родила моего Моню. Моисей был счастлив, а я 18-летняя девчонка,
тем более. Но счастье моё длилось не долго. Когда нашему Моне
исполнился год - муж мой погиб. Кто-то заложил ребят, когда они брали
сберкассу. Огромный Моисей долго отстреливался, дал уйти всем, а сам
упал только после 5-ой пули, попавшей в сердце. Я была на грани
помешательства. Я очень сильно прикипела к нему.
Моню хоронила вся Одесса. Когда я немного пришла в себя, Мордка
сказал - Мира, ты самая богатая вдова в Одессе. Если хочешь, поедем
отсюда. Грошей хватит и на Америку, и на Францию. Но я отказалась. Была
глупа. Да и много ли нас умных в неполные 20 лет. Моня рос редким
ребёнком. В 5 лет его приняли в школу, хотя для этого Мордка имел
беседу с директором. Этот уважаемый человек понял, что если одесский
биндюжник что-то захотел, то лучше это сделать. В 41-ом Моня закончил 6
классов, и имел 6 похвальных грамот. А потом начался этот ужас, который
сейчас называют ВОВ.
Старый Кацнельсон оказался прозорливым и очень мудрым евреем.
Он показал мне сейф, который они с Моисеем оборудовали в подвале нашего
дома. Там было много добра, а главное, там были паспорта на всю нашу
семью, по которым мы становились русскими по фамилии Кошкины (Кац -по
еврейски - кошка). Матвей Кошкин, его дочь Мария и внук Наум Кошкин. Мы
с отцом отобрали немного золота, а сейф спрятали в специальную нишу,
которую отец заложил кирпичом. После этого все стены погреба стали
одинаковы. Батько сказал, что из Одессы мы уезжаем.
Через неделю, на рассвете, погрузив на "Троцкого" (троцким
называли платформу на двух колёсах, запряжённую парой биндюгов. Такая
платформа могла перевозить до 2,5 тонн груза.) тёплые вещи, много
другого барахла, походную посуду - мы выехали. Золото и гроши были
спрятаны у меня на груди. А вы видите, что этот сейф вместительный. Мы
ездили от села к селу и прятались у добрых людей. Мордка за всё щедро
платил, благо что люди охотно брали радянськы бумажкы. Но всё
кончается, особенно хорошее. Однажды зимой мы напали на полицаев. Их
было трое. Один из них - пацан с Молдаванки узнал нас. Он сказал двум
другим, что этого богатого жида он знает. Это было последнее, что он
сказал в своей жизни. Мордка уложил всех троих одной очередью из
немецкого шмайсера. А потом его кони первый раз отведали кнута. Наши
биндюги понеслись, как орловские рысаки. Отец гнал коней всю ночь.
Дороги, по которым мы ехали, знал только он. Под утро мы приехали на
какой-то хутор, и там нас помыли в бане, а потом спрятали в подвале.
В этом подвале, в котором был сделан даже туалет, мы прожили
всю зиму и всю весну. А летом 42-го какой-то немецкий офицер на своей
машине, за два приличных камня с моего сейфа, перевёз нас в Одессу. И
уже в одесских катакомбах мы прожили до прихода наших. Наш дом сгорел,
но подвал, о котором никто не знал, сохранился. А это значило, что мы
снова богаты. Как то ночью я с отцом и Моней вынесли всё что было в
спрятанном сейфе.
Вы спросите: где же вы жили? У отца была сестра моя тетя Хава.
Она была замужем за Иосифом Штейном. А кто такой Иосиф Штейн? О! За
него знала вся Одесса. Он был портной. Все приличные люди носили вещи
только от Штейна. Вы не поверите, но фраки Додику Ойстраху и Мильке
Гилельсу шил Иосиф. И у них было три дочери. И жили они на Пушкинской.
Вы знаете Пушкинскую? Я кивнул, что знаю. Но Иосиф был дурак -
продолжала Мира. Он решил, что немцам тоже нужны будут фраки, и потому
остался в Одессе. А немцам нужна была его шикарная квартира. Они на
глазах у Хавы и Иосифа изнасиловали их дочерей, а потом всех
расстреляли прямо во дворе. А потом, рассказывали соседи, приехала
зондер-команда и тела куда-то увезли.
Отец принял решение: мы будем жить в квартире Хавы! Квартира
сохранилась, хотя мебель разворовали. Отец сказал, что работать он не
будет, а на жизнь нам хватит. Мы теперь были Кошкины, русские, а
значит, перед нашим мальчиком открывались все дороги. В 45-ом он пошёл
в школу, в 49-ом закончил её с Золотой медалью и поступил в одесский
Политехнический институт. Он был похож на своего отца: был так же
красив, под два метра росту, и занимался академической греблей.
Преподаватели говорили, что он будет большим учёным. Судьба
распорядилась иначе. У Мони была девушка. Красавица с Аркадии и
студентка медицинского. А ещё у нас "Победа", которую дед подарил внуку
после окончания первого курса. В 52-ом летом Моня отвозил Аллочку
домой. Это было в 12-ом часу ночи. Возле её дома была облава и когда
они вышли из машины, какой-то поганый мент дал очередь из автомата.
Моня погиб сразу, а Аллочка умерла в больнице. Хоронили их вместе.
Мента урыли ребята с Лимана в день похорон. Мордку скорая увезла с
кладбища с инфарктом и через неделю он скончался. Я его не хоронила
- лежала в психушке с буйным помешательством. Из больницы меня
выпустили через 7 месяцев. Я была здорова, но совершенно одна на всём
свете. Я поставила три памятника на старом еврейском кладбище, поменяла
квартиру на двухкомнатную, на Пересыпи, а теперь я здесь. Теперь,
молодые люди, вы знаете почему я кормлю студентов.
Когда она закончила рассказ в зале была полная тишина. Мира не
плакала. Она, мне кажется, вообще ничего не видела. Ко мне подошёл
Соломон и предложил проводить домой. Был 4-ый час ночи. В это время
появиться на Баррикадной было просто невозможно. Я попросил Соломона,
чтобы он поймал мне такси. Машина появилась через несколько минут, и мы
с Лилькой поехали в парк Шевченко. До 6-ти молча сидели на какой-то
скамейке, а потом первым троллейбусом приехали домой.
Больше я в этом заведении не был. После услышанного никакая,
даже самая изысканная, еда не полезла бы в глотку. А в 57-ом, когда мы
переехали к себе, пивная уже не существовала. О дальнейшей судьбе Миры
Кацнельсон я узнал много позже, и при совершенно неожиданных
обстоятельствах.
(с) Вильям Абрамович Шатайло
--
isa mozes the katsman Феникс
isa at isa dot dp dot ua Конь с Востока
ICQ 397543186 no opportunity necessary no experience nEEdEd

















На нём крутились бобины по 500 м. Но весь, популярный тогда репертуар,
начиная от знаменитого "Чёрного кота" и кончая "одесским" фольклором, правда, написанным не очень тогда известными:
Токаревым, Табачником, Клячкиным и т.п., звучал не громко, создавая лишь приятный
фон для беседы. Кричать, громко говорить, ругаться матом в пивной запрещалось. Это было декларировано специальным объявлением, а нарушители выдворялись немедленно, появлявшимися неизвестно откуда, крепкими парнями.
В общем, обстановка была во всех отношениях приятной, что привлекало туда не только алкашей, но и вполне респектабельную публику,
из решивших пропустить кружечку пивка в жаркий день.
А уж население близ лежащих улиц, ходило туда постоянно, а зачастую, семьями.
Но мой рассказ не об этом. Пивная имела одну особенность,
редкую по тем временам, а уж сейчас, просто невообразимую.
Ровно в 21ч.45мин. раздавался громкий, перекрывающий шум, голос тёти Маши с
приказом освободить помещение.
К 22 часам зал оказывался пустым. Это был не перерыв в работе.
Наоборот, вот тут-то и начиналась настоящая запарка для персонала.
С 10 до 11 вечера кормили студентов.
Студенческий билет предъявлять - не нужно! Завсегдатаев знали в лицо.
Ужин стоил три рубля. За эти деньги давали: франзолю, разрезанную пополам,
на одну половину, намазанную маслом, клали кусок сыра, а на другую шмат ветчины, а чтобы всё это можно было протолкнуть в глотку, выдавалась кружка пива.
Пиво, для господ студентов, наливалось не из бочки, а из бутылок и было приятно охлаждённым.
Я, когда не сильно уставал, заходил туда после занятий перекусить, а потом на встречу с подружкой. Со мной, да и без меня, туда почти ежедневно приезжали ребята сокурсники. Ужинали и брали с собой.
Можно было поесть в кредит два раза, но на третий следовало отдать десятку.
Такая постановка устраивала всех. Часто я приводил туда Юнку.
В те года она была вечно голодной, потому что её папаня пропивал всё
и был изгнан с должности гл. инж. Завода Прессов, за беспробудную
пьянку. В 1955 г, когда наш дом поставили на капитальный ремонт, все переехали
на Каменную, а я к тётке Доротее на Баррикадную.
Там в это время жила Глафира Викторовна Гребеник, которую все называли Лилей.
Она была дочкой хорошего тёткиного друга - коммерческого директора завода им. Ленина в Никополе. Мы с ней стали близкими друзьями. Часто ходили по всяким театрам, а уж любые гастроли не пропускали никогда.
Как-то, в сентябре, мы с Лилькой возвращались из Дворца Ильича, где гастролировала свердловская опера. В тот день давали "Ивана Сусанина" с "Вальпургиевой ночью", где танцевала Черменская.
Спектакль затянулся до часу ночи. Пока добрались в центр, был уже второй час. Жрать хотелось неимоверно. Я предложил Лильке зайти по старому адресу - к тёте Маше. Надо сказать, что после часу ночи пивную посещала особая публика.
Тогда их называли "деловыми". Приходили:
Соломон Бешенный, Женька Свист, Толя Кишки, Вася Шпилёр, (это были мои
соседи). Кроме них там собирались ещё и другие авторитеты, которых я
знал в лицо, но знаком с ними не был.
Музыка выключалась, освещение оставляли такое, чтобы, как говориться -
не пронести мимо рта. Я думаю, что это были настоящие хозяева этого заведения. Пиво они не пили, а наливали водку, коньяк - всё по желанию.
Да и закуска была - не вобла.
Я давно не заходил сюда - было не по пути. Но Маша меня узнала,
и хитро подмигнув, сказала: "У тебя новая подружка". Я не ответил, но
сказал, что очень хочется кушать. Маша что-то сказала какому то мужику
и перед стойкой появился столик с тремя стульями.
"Хозяйка" вышла из-за стойки, села сама и пригласила нас с Глашей.
Когда мы расселись, на столик стали приносить закуски. Там были такие деликатесы, что даже очень сытый человек не устоял бы.
У меня в кармане было около 50 рублей, и я откровенно сказал об этом.
На что получил: "За счёт заведения и будем здоровы!" Водка была очень хорошей. Когда мы немножко насытились и выпили по второй, хозяйка сказала:
"Меня зовут Мира Мордехаевна Кацнельсон. И я вижу, что вам, молодой человек давно
хочется узнать почему я кормлю студентов. Так вам я таки расскажу и за
себя и за свою судьбу".
Рассказ Миры Кацнельсон.
Я родилась в Одессе. Мой отец Мордка Кацнельсон был биндюжником.
Он не имел много коней. У него была только пара биндюгов,но этих коней знала вся Одесса. А ещё у него была любимая жена Эстер - красавица, какие бывают только в Одессе и только в Аркадии. Вы же понимаете, что если такая женщина выходит за биндюжника, то это не какой-то рыжий. Эстер была моя мама, алэ ж я ии нэ знала, бо вона  вмэрла пры родах (от волнения Мира перешла на одесский язык). Но люды
казалы щё це була дюжэ красыва пара. Писля смерти Эстер Мордка не женился.
Он так любил свою Эстер, что даже Молдаванка не осмеливалась ему кого-то сватать. Меня выкормила тётя Маня, которая в это время кормила своего пятого и которая прибиралась у нашем доме. Мордка ей добре платил, и на эти гроши жила вся её сопливая орава, бо её муж був никчэмою и пьяныцэю. Про то мне рассказывали соседи. А уж как батько любил меня - так только в романах. Я ходила в гимназию,
а не все девочки с Молдаванки могут этим похвастаться. Мои ушки украшали не
какие-то серёжки с голубенькой точечкой , а настоящие камни, которые вы
видите и зараз. В ушах у неё действительно сверкали два внушительных бриллианта.
Когда мне стукнуло 17, я влюбилась в одного гоя (русского). А потом Мордке сказали, что его Мира, его единственная радость на земле беременна.
Батько ничего не сказал, но целый день пролежал у себя в комнате и даже не кормил своих дорогих коней. Через неделю он мне объявил, что я выхожу замуж. Женщины с Молдаванки решения отца никогда не обсуждали - то була марна праця. Мой парень куда-то исчез вместе с мечтой об институте.
Когда я была на втором месяце - сыграли свадьбу.
Моим мужем стал наш сосед - вдовец, который давно положил на меня глаз.
Звали его Моисей, было ему 32 года, и это был знаменитый шнифер.
Все нэпмановские сейфы - были его. Детей у него не было. В 30-ом я родила моего Моню. Моисей был счастлив, а я 18-летняя девчонка, тем более.
Но счастье моё длилось не долго. Когда нашему Моне исполнился год - муж мой погиб. Кто-то заложил ребят, когда они брали сберкассу. Огромный Моисей долго отстреливался, дал уйти всем, а сам упал только после 5-ой пули, попавшей в сердце. Я была на грани помешательства. Я очень сильно прикипела к нему.
Моню хоронила вся Одесса. Когда я немного пришла в себя, Мордка сказал
- Мира, ты самая богатая вдова в Одессе. Если хочешь, поедем отсюда.
Грошей хватит и на Америку, и на Францию. Но я отказалась. Была глупа.
Да и много ли нас умных в неполные 20 лет. Моня рос редким ребёнком.
В 5 лет его приняли в школу, хотя для этого Мордка имел беседу с директором.
Этот уважаемый человек понял, что если одесский биндюжник что-то захотел, то лучше это сделать. В 41-ом Моня закончил 6 классов, и имел 6 похвальных грамот.
А потом начался этот ужас, который сейчас называют ВОВ.
Старый Кацнельсон оказался прозорливым и очень мудрым евреем.
Он показал мне сейф, который они с Моисеем оборудовали в подвале нашего дома.
Там было много добра, а главное, там были паспорта на всю нашу семью,
по которым мы становились русскими по фамилии Кошкины (Кац -по еврейски - кошка). Матвей Кошкин, его дочь Мария и внук Наум Кошкин. Мы с отцом отобрали немного золота, а сейф спрятали в специальную нишу, которую отец заложил кирпичом.
После этого все стены погреба стали одинаковы.
Батько сказал, что из Одессы мы уезжаем.
Через неделю, на рассвете, погрузив на "Троцкого" (троцким называли платформу на двух колёсах, запряжённую парой биндюгов. Такая платформа могла перевозить до 2,5 тонн груза.) тёплые вещи, много другого барахла, походную посуду - мы выехали. Золото и гроши были спрятаны у меня на груди. А вы видите, что этот сейф вместительный. Мы ездили от села к селу и прятались у добрых людей.
Мордка за всё щедро платил, благо что люди охотно брали радянськы бумажкы.
Но всё кончается, особенно хорошее. Однажды зимой мы напали на полицаев.
Их было трое. Один из них - пацан с Молдаванки узнал нас. Он сказал двум
другим, что этого богатого жида он знает. Это было последнее, что он
сказал в своей жизни. Мордка уложил всех троих одной очередью из немецкого шмайсера. А потом его кони первый раз отведали кнута.
Наши биндюги понеслись, как орловские рысаки. Отец гнал коней всю ночь.
Дороги, по которым мы ехали, знал только он. Под утро мы приехали на какой-то хутор, и там нас помыли в бане, а потом спрятали в подвале.
В этом подвале, в котором был сделан даже туалет, мы прожили всю зиму и всю весну. А летом 42-го какой-то немецкий офицер на своей машине, за два приличных камня с моего сейфа, перевёз нас в Одессу.
И уже в одесских катакомбах мы прожили до прихода наших. Наш дом сгорел,
но подвал, о котором никто не знал, сохранился. А это значило, что мы
снова богаты. Как то ночью я с отцом и Моней вынесли всё что было в
спрятанном сейфе.
Вы спросите: где же вы жили? У отца была сестра моя тетя Хава.
Она была замужем за Иосифом Штейном. А кто такой Иосиф Штейн?
О! За него знала вся Одесса. Он был портной. Все приличные люди носили вещи
только от Штейна. Вы не поверите, но фраки Додику Ойстраху и Мильке Гилельсу
шил Иосиф. И у них было три дочери. И жили они на Пушкинской.
Вы знаете Пушкинскую? Я кивнул, что знаю. Но Иосиф был дурак - продолжала Мира. Он решил, что немцам тоже нужны будут фраки, и потому остался в Одессе.
А немцам нужна была его шикарная квартира. Они на глазах у Хавы и Иосифа изнасиловали их дочерей, а потом всех расстреляли прямо во дворе. А потом, рассказывали соседи, приехала зондер-команда и тела куда-то увезли.
Отец принял решение: мы будем жить в квартире Хавы! Квартира сохранилась,
хотя мебель разворовали. Отец сказал, что работать он не будет, а на жизнь нам хватит. Мы теперь были Кошкины, русские, а значит, перед нашим мальчиком открывались все дороги. В 45-ом он пошёл в школу, в 49-ом закончил её с Золотой медалью и поступил в одесский Политехнический институт. Он был похож на своего отца: был так же красив, под два метра росту, и занимался академической греблей.
Преподаватели говорили, что он будет большим учёным. Судьба распорядилась иначе. У Мони была девушка. Красавица с Аркадии и студентка медицинского. А ещё у нас "Победа", которую дед подарил внуку после окончания первого курса.
В 52-ом летом Моня отвозил Аллочку домой. Это было в 12-ом часу ночи. Возле её дома была облава и когда они вышли из машины, какой-то поганый мент дал очередь из автомата. Моня погиб сразу, а Аллочка умерла в больнице.
Хоронили их вместе. Мента урыли ребята с Лимана в день похорон.
Мордку скорая увезла с кладбища с инфарктом и через неделю он скончался.
Я его не хоронила - лежала в психушке с буйным помешательством.
Из больницы меня выпустили через 7 месяцев. Я была здорова, но совершенно одна на всём свете. Я поставила три памятника на старом еврейском кладбище, поменяла
квартиру на двухкомнатную, на Пересыпи, а теперь я здесь.
Теперь, молодые люди, вы знаете почему я кормлю студентов.
Когда она закончила рассказ в зале была полная тишина. Мира не плакала.
Она, мне кажется, вообще ничего не видела.
Ко мне подошёл Соломон и предложил проводить домой. Был 4-ый час ночи.
В это время появиться на Баррикадной было просто невозможно.
Я попросил Соломона, чтобы он поймал мне такси.
Машина появилась через несколько минут, и мы с Лилькой поехали в парк Шевченко. До 6-ти молча сидели на какой-то скамейке, а потом первым троллейбусом приехали домой.
Больше я в этом заведении не был. После услышанного никакая,
даже самая изысканная, еда не полезла бы в глотку. А в 57-ом, когда мы
переехали к себе, пивная уже не существовала.
(с) Вильям Абрамович Шатайло