Прощеное воскресение

Раннее утро. Семья собирается в храм. Старый дедушка медленно слез с печи, откуда шустро попрыгали дети и поскакали во двор. Вместе с ними выходит старшая сестра с ведром, ведро отдала мальчикам, это для умывания. Во дворе дети умылись, заходят в избу веселые. На лавке лежат вещи, приготовленные с ночи матушкой. Первым облачается батюшка Георгий, муж ее. Рясу она только показывает ему. Он согласно кивает. Старший сын Сергей в это время одевается сам, сестра Хиона ему помогает, даже поворачивает его, как мама, осматривает. Удовлетворенно кивает. Отец с сыном уходят. Дети в это время носили на стол еду из печи и из сенцев, накрывали полотенцами: разговляться будут, придя из церкви. Пока только принюхиваются. Приготовили все на столе, плеснули молока кошке и, накрыв плошку щепочкой, приказали ей ждать их прихода.

Ванечка и старый дедушка Сергий одеваются возле лавки, потом медленно идут к столу. Все стоят, ждут деда. Он стоит во главе стола, Ванечка с ним рядом. Читают молитву. Дедушка благословляет. Поздравляет с праздником. Все отправляются в церковь, кроме старого деда Сергия, его усаживают на завалинке, и кудрявого Ванечку оставляют с ним, поставили им большую кружку с водой и ломоть хлеба.


Дедушка, присев, прикрыл глаза, перед ним явственно раскрывается воспоминание очень старой истории, его детства, когда он также вот оставался со своим старым дедом, но на пасху: дети уже оделись, каждый подходит к матушке. Она оглядывает, гребнем приглаживает волосы. А вот и он, кудри гладит руками и щурится, заранее съежившись (кудри не расчесываются). Осторожно, не причесав, а только пригладив пушистые вихры, его отправляют к деду, который выходит из избы:
— Сережа, проводи деда, вот его рубаха и старое облачение, накроется, а то холодно с утра, — мальчик берет деда за руку, они выходят на улицу, усаживаются на завалинку. Сережа прислоняется к деду и продолжает дремать, большая семья уходит в церковь…


Теперь нынешний старый дед Сергий вспоминает картинками промчавшуюся жизнь: матушка его доплела косу, повязала платок, руками провела по бокам и бедрам — пригладила, распрямила юбку. Осмотрела себя. Она уже покормила живность: вынесла лукошко для кур и ведро для Буренки. Девочки — на рубахи надели юбки, кофточки на пуговках — готовы. Семья идет в храм. Его старый дед Михайла каждого гладит по голове, говорит ласковое слово.

Помнит он и разговор с дедом суровой зимой:
- Дедушка, такая страшная погода, а батюшка идет в дальнюю деревню. А можно ему не ходить, он всю ночь кашлял?
- Нет, милый. Если он не придет, кто же утешит бедного Ефима, кто проводит в последний путь его маленького сыночка?
- Дедушка, а людям, когда горе, становится легче, если их утешить молитвой?
- Конечно. Молитвы, особенно утешительные, имеют большую силу.
- Дедушка, а почему вы с батюшкой можете читать так хорошо, что на душе становится легче, и, как будто ангелы крылами накрывают, и все обиды дневные забываются, и даже болесть уходит?
- И ты, голубчик, будешь иметь такую силу, а может и более нашей.
- Почему, дедушка, знаешь?
- Потому, милый, что мы служим Богу. И чем больше жалеешь людей, тем большую силу Господь дает тебе. А ты у нас мальчик умный, много молитв знаешь, жалеешь людей, но сила твоя в умении твоем… - дедушка не договорил, дверь впустила не только матушку, но и кусок непогоды: дождь, пополам со снегом, ветер и промозглость.
- Что погода, не смирилась? – спросил он.
- Нет пока. И не видно просвета, - матушка стряхнула снег с себя и возле печки разложила мокрые вещи.

А теперь вот и его семья уходит, и он каждого провожает ласковым словом: прости… По старости и здоровью своему он уже в церковь не ходил, даже на святой праздник.


Дедушка привалился к стене дома, смотрит на внука, вспоминает сегодня то, что старался все годы не вспоминать.


Всё на дорогу посматривает. Сон его напомнил ему, что нынче уж 33 год, как поминают ушедшую с цыганами или украденную ими соседку Анну, за которую молились всем приходом по просьбе ее мужа и подсказке Сергия. И срок этих молитв был сказан — сегодня перед Смоленской иконой Божией Матери ее помянут о здравии последний раз. А ждёт он сегодня кого-то простить.

Он, еще молодой парнишечка, и соседка, с которой они только переглядывались, знали, что его отец никогда не решится породниться с ее семьей (хотя отец ее не бедный крестьянин, да бабка ее была из цыганского табора). Молодая соседка Аннушка всех изумляла и своей яркостью и смелостью в поведении, могла ходить простоволосая, черные кудри трепались по плечам, а сердца у парней замирали. Она заметно выделяла Сергея из сельских парней, может быть, даже надеялась, что поп решится взять ее за Сергея. Но когда ее отец однажды после исповеди попробовал только заговорить о детях, батюшка Марк его прервал твердо и без всяких надежд на будущее.

А Сергей и не смотрел на девок, знал, что не ему выбирать, а отцу решать: когда и с кем его благословить. Старый Марк сказал сыну, что поповна из соседнего села Анна (немного засидевшаяся при отце своём) будет хорошей женой. Он не ошибся. Матушку Анну уважали и в большой семье, и все прихожане. И за детей, которых она родила, не было стыдно. Но прежде Сергей пошел за советом к прозорливцу Досифею. Прознали здесь, что скоро пойдут люди к нему. Говорил ему отец, что их роду предписано служить Богу, а Сергей хотел другого, не знал чего, но томился часто и всё смотрел на стареющего отца грустными глазами. Все изменения, что пришли на церковь русскую, на монастыри, были страшны и непонятны. Новое устройство жизни церковнослужителей было странным и унизительным. Сергей знал о разговорах про царя Петра, что не было уважения ему: он не понимал, что церковь – опора его и помощница во всём. Думали, страшнее того времени и не будет, ан, нет, случилось: внук его и вовсе отнял земли, посадил на штат церковнослужителей. Сильны были «притеснения и откровенные гонения на православную веру», вот и пошли разговоры, что молодой царь (Пётр Ш), не русский царь. Ведь сократившиеся земли монастырей и возможности их сокращают: куда пойдут теперь убогие, да и казне помощи меньше будет.

Хотя и недолго был этот царь на престоле, но натворить успел.
Много чего непонятного, трудного для понимания было в то время. На доводы и убеждения отца Сергей не отвечал. Но внутреннее сопротивление, несогласие с тем, что творилось, разъедало душу его. Марк мог просто приказать, и сын послушается. Но батюшка знал, что потом будет труднее всем. Сергей должен сам сознательно принять и поверить в необходимость смирения… Поэтому Марк благословил идти Сергею с паломниками в Киев. Особо наказывал сторониться староверов и раскольников, боялся Марк, что по молодости сын не справится с ними, если начнут разговоры о правильности избранного пути, потому и советовал по возможности не вступать в споры.

Сергей шел в Киев к старцу Досифею, может быть, надеялся получить благословение на светскую жизнь… По дороге он познакомился со многими. Вот Прохор, искатель монашеской жизни. Много, очень много говорили они по дороге. Прохор уже определился в этой жизни, шёл не для утверждения, а для определения места монашеской жизни.

К окошечку Досифея Сергей подошёл уже не таким мятущимся, дорожные неспешные беседы с будущим старцем оказали на него большое влияние. Он вспомнил деда, священника Михайлу, его наказы, его веру в Сергея, в то, что ему дано больше, чем отцу его, и подумал, верно, это не значит, что надо уходить в мир, может быть, продолжая дело отца и деда своего, он и сделает больше. Он не сможет потом сказать отцу своему, что и как он спрашивал у затворника и спрашивал ли, но до малейшего звука, слова, интонации помнит, что сказал ему затворник Досифей. «Нельзя тебе в мир уходить, - сказал он,- через тебя возродится имя ваше...»
Не всем Досифей давал ладан, а Сергей принес в маленьком узелочке кусочек ладана из Киева, который хранился на божнице, и благословение служить… Вот и Досифей, как и его старый дед Михайла, сказал о силе молитв Сергея, о его продолжении священнического рода...

Когда Сергей вернулся из паломничества, с последней весенней метелью, чуть не замерзнув уже на подходе к родному дому, провожатый его довел до церкви, а потом пес учуял, узнал и лаем поднял семью. Сергея растирали снегом и укутывали овечьими волнами — оживили. По возвращении Сергея, как только он встал на ноги, отец Марк его сразу женит, приняв в дом просватанную Аннушку. Вскоре и место свое он передаст сыну. Молодая поповна подружится с соседкой. Соседке красавице Аннушке, единственной дочке в семье, отец выберет в мужья спокойного работящего парня, единственного сына бедной вдовы... Сергей, не как все мужчины его рода, стал болеть и рано состарился, от тихой тайной тоски ли, от того ли, что когда-то сильно перемерз...

Ванечка окликает деда и говорит, что идут нищие...


Старуха еле бредет, за край ее подола держится худенькая девочка.
Подошли поближе, старуха толкнув вперед девчонку, прошептала: «Водицы».

Ванечка подает воду девочке, она не берет у него, прячется за старуху. Тогда старая берет дрожащими руками кружку и наклоняется к девчонке... та делает глоток-другой и присаживается на землю. Маленькими глоточками старуха выпивает почти всю воду, оставила немного и опять наклоняется к девочке… Как она удержалась и не упала — удивительно.

— Можно ли присесть? — тихонько и медленно спросила она у деда, протянув руку к завалинке дома.
— Садись, старая, — ответил дед. — Издалека ли бредешь?
— Ох, издалека, родимый, дальнего далека.  — Поди ко мне, Аннушка, — — позвала она девочку. Та смотрела на нее глазами, полными слез и с такою взрослою усталостью — сил подняться у нее не было, так она и осталась сидеть в пыли, почти на дороге. У старухи рука, которую она было протянула к девочке, бессильно упала на колени.

Помолчали. Ванечка рассматривал девочку с некоторой брезгливостью — уж очень она была истощенная и грязная, да вся противная, это даже смотреть на неё не надо.

Старуха, видно, одета с чужого плеча, измождённая, в чём душа держится, прямо умирающая на ходу.

Отдышавшись, она хриплым голосом говорит деду Сергию:
— Батюшка, умру нынче, исповедоваться хочу да дитя пристроить.
Он ей отвечает:
— Иди в храм Божий, я уже старый.
— Не дойду, – говорит старуха, - а и добреду, так там и помру, у меня сил только сюда дойти было.
Старый батюшка согласился – может, это её он ждал, подумал. Старуха упала перед ним на колени, он видит: старуху такая дрожь колотит, она говорить начать не может.

Он её успокаивает:
— Ну, что ты, старая, успокойся, давно не причащалась, не исповедовалась?
– Тридцать с лишком лет, батюшка.
– Ничего, милая, что тяжко очень – сразу и не говори, Господь милостив.


Старый батюшка усадил старуху рядом, как бы не упала на дорогу. Она ему говорит:
— Сейчас всё расскажу, для этого, видно, сюда шла.

И стала медленно рассказывать, часто останавливаясь, может, вспоминала, а может отдыхала. Жила она у родителей, старались праведно жить, не грешить. Подошло время – замуж ее выдавать. Отец души в ней не чаял, позволялось ей многое, но замуж она шла за того, кого отец ей выбрал. Никто не знал, что переглядывались они с соседом, сыном местного священника, Сереженькой.

Ни он, ни она не посмели сказать родителям о своих мыслях и чувствах. Они, пожалуй, даже не уверены были во взаимности. Она знала, что он не посмеет даже намекнуть отцу о своих чувствах к Аннушке, наверное, поэтому не позволял себе лишний раз взглянуть на нее.

Но Аннушка чувствовала его редкие, пойманные ею, ласковые взгляды.

Дружно жили соседи, и свадьбы справляли вместе.

Сергей мог гордиться своей молодой женой: умница, вошла в большую семью – как будто здесь всегда жила. Подружились соседки быстро, Аннушки сошлись сразу, еще на венчанье в храме улыбнулись друг другу. Только соседка Аннушка оставалась в отцовском доме хозяйкой, мать ее померла при родах, как-то так получилось, что не она к мужу ушла, а он сюда пришел. Но ничего, люди почти не судачили, своих забот хватает. Осталась у нее несбыточная мечта: побывать в его доме, посидеть за столом, казалось ей, что все там не так, как у нее дома. Именно не жить, а хоть один только раз, на праздник, со всеми вместе, большой семьей.


Хозяйничает она в своем доме, как хочет. Семья небольшая, да хозяйство большое. Долго Бог не давал ребёнка, думала, за что наказание такое. У соседки поповны Аннушки уже третий родился. Но вот и она стала выставлять еле заметный животик, и тут уж все её жалеть да беречь. Хотя и понимали, что согрешили молодые, в пост зачали, но ведь дитя долго не было.

Тепло на улице, сухо. Решила соседка Аннушка сходить к родным мужа, грешным делом подумала: пусть увидят, какая я. Отец не пускал, супруг умолял не ходить, а она говорит: не одна пойду, Тимоша пусть со мной идёт, — племянник её. Мать его против, но ведь с ней, бывало, не поспоришь. Пошла было одна, но вскоре Тимоша догнал – мать послала.

Вышли из леса, на дороге сидят цыгане. Отдыхают. Она испугалась, Тимоша вцепился в её руку. Цыган не любили, боялись, Аннушку в детстве всегда пугали цыганами, дескать, не будет слушаться — отдадут цыганам; хотя они так редко появлялись здесь, что дети, кто их не видел, думали, что это сказка.

Молодая красивая, похожая на обычную девушку, цыганка расспрашивает, как называется село, добрые ли люди, где лучше не ходить, а потом и говорит:
 – Давай погадаю.
 – Нет, грех это.

А самой, конечно, интересно. Не удержалась, цыганка и не уговаривала, сама сказала: ну погадай. И отпустила, отпихнула даже Тимошу, подала руку. Подошла цыганка постарше, взяла её за руку и стала рассказывать чудеса про ее молодую жизнь и предсказывать ей новую жизнь. Тимоша немного послушал, да потихоньку в лес начал пятиться, цыганята за ним, а он как дал стрекача, только пятки засверкали. Не догнали его.

Погадала цыганка, обступили Аннушку все и стали уговаривать идти с ними. Потом угрожать. Опять уговаривать, говорить о ее бабке, Аннушка и не помнила, что она была цыганка, о том, что приходили сюда за нею. А сами уже все толпой, обступив, держат, не пускают, и идёт она в этой толпе, думает, вот дойду до дороги и убегу от них.

И не пошли они проторенной дорогой. Цыгане спешили, знали, что мальчишка добежит домой, прибегут мужики и будут искать. Она потом увидит, что когда так вот уводят новых девушек, всегда спешат уйти – могут и с кольями прибежать мужики.

Покормили её, напоили. Она сначала плакала. Потом все искала случая уйти, убежать, но стала привыкать. Родила она девочку. Берегла её, пыталась растить христианкой, но не получилось.

Выросла дочь ее наглой беспутницей. Цыган, который взял ее в жёны, и тот удивлялся. А самой Бог больше детей не дал, хотя и дважды еще пришлось ей быть замужем, но не считала она это настоящим замужеством, после венчанного мужа-то с цыганом жить. Стали появляться у неё внучки, одна за одной, да помирать. Цыган бил её дочь, чем не попади, было за что, а мать её и не жалела. Много лет так прошло, она превращалась в старуху. Никто уже и не помнил о том, как она попала в табор. Главного цыгана убили в городе.

Табор ушёл без него, а дочь её задержалась в городе. Догнала их уже другой, она стала тихой и всё просила мать простить и рассказать, как грехи замаливают. Оказалась, что дочь опять беременна. Всем сказала, что это ребёнок цыгана, а старые цыганки качали головами и не верили ей.


Подошло время ей рожать. Попросила никого не звать, сказала, что, родив дитя, умрёт, нельзя ей больше жить, нагрешила много. А девочку мать пусть воспитает в страхе Божьем и уведёт к людям. А ещё сказала, что отстрадалась за все свои и материнские грехи, что она просит прощенья у матери родной, а матери своей наказывает идти домой. Просить прощенья, если найдёт, у кого просить, кроме Бога.
• Что ж, зря я надеялась, что она не знает, откуда я в таборе. Видно, и там не без «добрых людей». Стала успокаивать её, мол, ещё сама поживёт, а я уж старая. Но она сказала, что всё будет так, как она сказала. А я подумала – похожа на меня.
• Родила она легко, девочку. Покормила сразу и, не издав больше ни звука, вытянулась и к утру померла. Трудно было поднимать маленькую, но ведь есть – сущий ангел. Послушная, спокойная. Знает все молитвы. А что насмотрелась да нечаянно научилась в таборе, вырастет – забудет.


Старый батюшка еле слышал её, сидел, держась за сердце.

Где-то в самом начале ее рассказа он тихонько позвал Ванечку:
- Беги за матушкой, - только и сказал.

Старуха начала просить прощенья:
– Помолись обо мне, грешнице, искупи своей святой молитвой мои грехи тяжкие. Страшен, оказывается, час смертный, спаси ты мою душу от огня неугасимого, – упала, ухватила его за ноги и захлёбывается рыданиями, целует его руки.
А он взял её за руки:
– Господь милостив, – подожди, не умирай, дай порадоваться твоему возвращению.

Он успел ей сказать, что сначала молились всем селом за нее, украденную цыганами, потом только он и муж ее до сегодняшнего дня ее поминают о здравии, хотя всегда последней при молитвах о здравии и путешествующих.


Девчонка беззвучно плачет, держится за старуху и смотрит испуганными глазёнками на приближающихся людей.

Это Ванечка сбегал в церковь за родными. Пока старуха рассказывала, стали прибегать: матушка, дети, невестки, — постепенно, во время рассказа, девочку умоют, расчешут волосы, проверив — нет ли вшей, и с удивлением скажут: чистая – заплетут косицу, переоденут. Она превратится в хорошую девочку. Ее одежду свернут в ком и отнесут в печку (матушка скажет так сделать). Сначала ее несколько сторонились дети, в конце рассказа ее все жалеют, хотят забрать с собой, но она все цепляется за старухину юбку, пока та не скажет: иди, здесь тебе жить.

Вернулись уже все родные, прибегают соседи.


Вроде и не суматоха, а суеты много, но быстро как-то определились, что не просто странники сегодня у них. Через некоторое время чистая девочка стояла возле старухи. Старуха на коленях, тоже умытая, шептала молитвы.

А вот что в это время было в церкви. Во время службы прибежал Ванечка, пробрался сквозь толпу к матушке и шепнул: «Дед велел тебе бежать к нему, пришли нищие и обижают его». Матушка скоренько, пятясь, пробралась к выходу и бегом к дому. За ней из храма стали уходить встревоженные невестки, золовки, дети, а потом и любопытные соседки потянулись: кто-то слышал, что шептал мальчик, кто-то от любопытства. Служба идет, священник оглядывает храм, а половины прихода нет, куда делись? Он уже читает канон о здравии, и в удивлении видит только самые старые да немой сосед стоят возле него; вот кто-то запыхавшись входит в храм, а он в это время читает имена: … Анну, - его прерывает крик: «вернулась!» Все замерли. Немой сосед вздрогнул так, что чуть не упал, прислонился к стене, потом поклонился до земли святой иконе, священнику и почти бегом за тем, кто крикнул «вернулась».

Возле дома батюшки Георгия почти все село: кто пытался расцепить руки старухи, кто успокаивал девчушку. Бабы вытирают слезы. Несут гостинцы.

Народ расступается — бегом приближается немой сосед, за ним отец Георгий. Этот древний белый дед, которого все считали немым, прохрипел:
– Где она?
На лавке, у входа, сложив руки, лежала старуха, девочка сидела у неё в ногах. И священник и немой сосед поняли, что старуха умирает: «Без покаяния? У меня в доме?» - с ужасом подумал отец Георгий; «Успел, - радостно подумал сосед, - живая еще!»

Немой сосед, который молчал от горя, бережно поднял старуху, понес ее к дому.

Отец Георгий оглянулся на отца, тот еще дышал. Подошел спешно к нему и – показалось или и вправду? - отец прошелестел: «Бог ее простил».


Отец Сергий лежал на лавке. Его уже соборовали, он искал глазами – кому сказать последнее «прости».
– Владычица, спаси меня! – молебный канон отец Георгий читал сначала над умирающим отцом, а вскоре его позвали и к вернувшейся соседке. Лица их были светлы и умиротворенны, они с облегчением от прощения и понимания их уходили в мир иной. Все присутствующие заливались слезами, дети, не шелохнувшись, стояли все молитвы…

В конце канона отец Георгий помолился об освобождении душ умирающих от всего, что их связывало, о прощении грехов и упокоении со святыми.
• Упокой! – пока читалась панихида, а потом псалтырь, приготовили соседи могилы для усопших.

Последний вдох старуха сделала в своем родном доме.

Похоронили отца Сергия возле храма, а старуху положили рядом с могилой ее отца.

А в клировых ведомостях отец Георгий потом запишет: «умре в покаянии и погребены в тот же день».

Девочка Аннушка, после смерти своего родного деда, который, оказывается умел разговаривать, а молчал со дня пропажи жены Аннушки, дав обет молчать до ее возвращения, будет в семье отца Георгия приемной дочерью.