Тяжелый характер у одиночества

               
   В центре России, в затерянном уголке забытой всеми деревни, в  когда то самом крепком из всех деревенских,  доме, живёт одна бабушка Маня. Почему одна?  Да время сегодня такое – все живут,  как хотят, где хотят, с кем хотят. На земле  вторая половина ХХI века, а баба Маня ещё жива, и умирать только собирается.

   Как все - собирается. Вот уж и полсотни лет, как закончился ХХ век, а ей тогда исполнилось семьдесят годков. А  в те годы было принято, и она обзвонила своих немногочисленных родственников и сообщила, что пришло и её время умирать, и просит она приехать их попрощаться с ней. Наследства большого не нажила, но дом, лучше всех в деревне, где они все родились и росли до того, как уехали учиться в столицу, она подарит первому, кто приедет на прощание к ней.

   Толи не поверили родственники, что баба Маня умирает, толи дом никому был не нужен, может характерами не сошлись её родственники, кто ещё жив был тогда, а может у бабы Мани характер был  такой, что к ней не спешили,  но вот и полвека прошло, а так никто и не приехал.

   Но, сегодня, бабе Мане должно исполниться сто двадцать лет. Да, времена, теперь, такие – сто лет, как обязательно, а вот сто двадцать  уже и редкость. И живёт баба Маня все сто двадцать лет в своём не дремучем, заколдованном лесу, в своём,  вросшем в её землю,  доме с мезонином, с подвалами и сараями, с большой черной собакой и множеством кошек и  щенков. Живёт и живёт. И не о чём не жалеет, и всем довольна, а ещё понимает, но не верит сама себе, что сегодня ей должно исполниться сто двадцать лет.
       Как жила? Сначала – круто. С требованиями и жалобами к жизни, к властям.  Добилась от них – не выгнали её с выкупленной ею земли, на которой стоял и стоит особенный её дом. И машина у неё была « крутая». Её усадьба на  пятьдесят километров от цивилизации, и добраться до неё пешком можно только за десять часов. И добиралась, когда то, по  необходимости. А ещё у неё жили  приживалки. Последняя, Ирка,  ушла осенью и не вернулась, почему то. «А ну тебя, дура, Ирка!», только и произнесла она, будто Ирка её услышит.  Весну баба Маня встречала одна. Такой характер был у бабы Мани. Тяжелый. Такая порода.

   -«Да и ладно», сказала баба Маня себе и разожгла в печи огонь. Про то – чем? Да, того добра у неё, ещё на полвека хватит, как и муки на чердаке. Сварила супчик с грибочками и топинамбуром, съела с аппетитом, сгрызла двумя зубами кисленькое лесное яблочко, потом горсть сладкой, ароматной дикой малины, умылась прохладной водичкой из ручья (на дне какого слабо бьёт ключ родниковый), и приморилась. Под раскидистой сосной присела на старый пень, от засохшей осины, пустила на колени рыжего кота, и задремала.
Как бы, сон видит, что кружит над её домом очень маленький, красненький, как бы, вертолёт. Сверкает, сверкает, и быстро, как камень,  снижается на её  огородик. Ну, это, и для сна  странно. Присмотрелась – и точно -  сел  «птичка», да прямо на тыквы. Пришлось бабе Мане поторопиться – опираясь на посох, обругать не прошеных гостей.

 Пока «торопилась» баба Маня, из маленькой кабины, как из бочки, выскочили две стройные фигурки девушек – не то в масках, не то такой грим на лицах. Одна с белокурыми кудрями, а вторая – не брюнетка, нет, а с синими и красными космами – лохмами  на макушке, виски до которой выбриты. Губы у второй тёмно синие, а глаза красные и светятся, как огоньки. Странно одеты – полураздеты.

      Блондинка заговорила.  «Здравствуй, баба Маня! Я твоя внучка, нашла тебя в списках долгожителей  по крови, что ещё остаются на Земле. На Луне оборудовали и такую лабораторию – всё знают!  Куда нам пройти, что бы общаться? Ты не волнуйся, я всё сама. А ты - ничего! Не горбатая!  В моей карте памяти твои фото из прошлого  века – похоже. А меня ты не узнаёшь? Я же внучка твоя – дочка твоего Ивана, который умер ещё в 2000 году. Ты на похороны не приезжала – мы далеко с отцом жили – в Сибири. А сейчас я с другом в Риме. Да, это он. Зовут его Дун. Ты подумала, что со мной подруга?  Нет,  друг. Да, какая разница! Он внесёт все гостинцы, что для тебя.
     Ба! Ты что? Это же я, внучка твоя Кэт. Конечно,  не узнаешь – мне уж под восемьдесят, а выгляжу так после лунных процедур. Два месяца там  омолаживалась, и с Дуном там познакомилась. Он молодой, ему под семьдесят -  красавчик!   Да?
     Ба! Да ты не удивляйся, я же понимаю, что ты безвылазно здесь живёшь, отшельницей. Это я тоже из архива, узнала. Ты же у меня Герой! Одна из всех не захотела переезжать из деревни, когда всех переселяли и здесь хотели выстроить пару небоскрёбов. Так и не выстроили, забыла уж я,  почему. Я в архиве газеты  отыскала, там и  твоё интервью было, где ты обещала подарить свой дом тому, кто первый приедет к тебе, что бы проститься. Я не опоздала?!»

   Смотрела баба Маня на эту моложавую женщину, и не узнавала свою внучку Катю, которую отправила учиться в МГУ, почти шестьдесят лет назад. Не узнала, но и не  испугалась,  ни её, ни её подруги, или друга – какая разница! Из всего, что говорила Кэт, баба Маня поняла, что она сегодня, как антиквариат, как ископаемое для документального, внучкиного,  фильма, какой они будут снимать. Они снимали, но никакой аппаратуры баба Маня не заметила, только красные глаза Дуна, не мигая, сверкали разными  цветами радуги.
         Пришло  время и Кэт готова была уходить (улетать).  Дун уж  был «за штурвалом», и баба Маня подошла к большому, старинному, красного,  когда то, цвета, окованному медным узором, сундуку, подняла тяжелую крышку и достала старую папку. Дрожащей рукой она взяла гербовую бумагу и протянула Кэт, проговорив «твоё». Это был документ от 2000года на дарение внучке Екатерине Ивановне этого, её дома. Внучка не удивилась, сказав-
- «И это  подойдёт.  Если, у меня всё получится, то, ба, я приеду и заберу тебя в Москву, или за границу  - в Рим, или на Луну отвезём - омолодим! Дождись меня».

     И то «видение», со всем, что было, поднялось вверх и исчезло с глаз бабы Мани.


    Но, поняла Мария Никитична, что умирать ей рано. Никто за неё не исполнит завещанного дедом и клятвенно обещанного  ею.

   Половину того, что она обещала, выполнено.  Сына родила, землю сохранила.  Сколько сил затрачено, сколько из них  оказались - зря.
Сын её Иван – Царство ему небесное! А зачем? Остался бы  жить – вот и доводил бы до ума «Царство» своё, что дед оставил.
   А дед то был хорош и силой и умом! Так служил своему барину, что барин перед смертью, отписал ему – управляющему своему Никите Петрову часть своей земли с тремя дворовыми.

   В дальнейшем – дело простое. Дворовым советская власть выделила земли, на которых и стояли их домики в деревне. Потом, Никита стал председателем колхоза, в какой и вошла деревенька. Потом – новая власть выдала паи, потом Никита выкупил паи всех бывших  колхозников в той деревеньке – и вся земля, ранее принадлежавшая его деду, стала Никиты Петрова. Внучка его Мария Никитична, работник исполкома, как могла, помогала – ей же велел дед вернуть его землю!

   Но, настали « чёртовы» девяностые годы. Мария Никитична, «потеряв» сына, не потеряла стремление сохранить дело деда. Вероятно, деда характер передался ей по крови. Оставшись одна, (невестка, царство ей небесное, сбежала из села в город, оставив дочь отцу, померла), Мария продолжила дело деда.

   После увольнения в семьдесят пять лет  «по собственному желанию», сказала себе «Я – баба Маня!».  Она взяла с собой достаточно много денег и поехала в город  искать себе помощников для возрождения своего родового поместья.

  За месяц, баба Маня перезнакомилась с сотней бомжей и нашла того и «с чем» искала.
Анатолий был « бомж»  уже пять лет, но оставался в «чистом состоянии! « В человеке всё должно быть прекрасно – так  он сказал».  «Под ним» существовали десяток других бомжей, которые жили дешевыми рабочими подработками. Трижды уговаривала баба Маня  Анатолия переехать в её мезонин, в  деревне, -  управляющим, да ещё и с другом, какого он сам к себе приблизит. Условие – не пить и всё согласовывать с ней – хозяйкой, а характер, как она себя оценила, тяжелый. Зарплату будет выдавать только раз - при увольнении спустя три года добросовестной работы, достаточную для покупки «сносного» жилья.
Расходы на нормальную жизнь они должны обеспечивать себе и ей от ведения хозяйства. А оно, хозяйство её - огромное.

  Так договорились, составили договор, и дело пошло! Анатолий собрал настоящую артель, с неё  и началось создание Вольного Родового  Поселения, пока без  названия. В последующем  Анатолий сам подбирал работников на тех же требованиях, заменяя каждого  раз в три года,  ни разу не ошибся.

   Баба Маня не очень огорчилась, увидев внучку Катю. Она лет тридцать отслеживала жизнь внучки, после окончания той учёбы в МГУ, а потом поняла, что в наследницы дела деда, она, её внучка Катя – не годится. И забыла о ней.  Сегодня, передача внучке старого документа на наследство, какой уже ничего не значит, поставило точку в её огорчении.

   Сидя на огромной тыкве, что выросла по форме  как раз для сидения на ней, а можно и в ней, баба Маня достала из кармана фартука рацию и вызвала хозяина района Фёдора Геннадьевича.
-« Федя, дорогой, здравствуй! Можно к тебе поличному? Да, умирать я опять не должна. Почему? Расскажу в другой раз. Ты мне пришли из бездомных трёх  мужиков и две дамы. Мужиков – сам знаешь, покрепче, а женщину одну лет семидесяти, другую – молодую, лет до сорока. Ты, в этом, разбираешься!  Дела, я, запустила. Ирка прошлогодняя, сучка, ушла молча. Нет, охрану я твою не просила её искать – она же приживалкой жила, без договора. А так, всё хорошо. Всё будет, как договорились.  Спасибо тебе, Феденька, мальчик ты мой, самый любимый из бомжей нулевых! Спасибо! Удачи тебе и успехов! До связи».

   Баба Маня вошла в свой дом, подошла к зеркалу над туалетным столиком,  взяла в руки шкатулку и, вынув  из неё и  надев свои чудесные виниры, она улыбнулась так, как давно не улыбалась. Переодевшись в строгий, можно сказать, деловой костюм, она воспользовалась  « щадящей»  косметикой, переобулась,  уселась в высокое старинное кресло и… стала  ожидать приход лучших работников из бомжей.