Знал бы прикуп, жил бы в Сочи

Вместо предисловия.

Случилось так, что минувший год я провел фактически без отпуска, лишь в середине октября получив возможность выбраться на неделю в Лазаревское. Остановился я, как обычно, у Георгия Константиновича Б… на Партизанской.
Дабы скоротать темные вечерние часы, я попросился к хозяину в заднюю кухню, где он в обществе фруктовых мушек был занят таинством приготовления домашнего вина из черного спелого винограда, в изобилии произраставшего по всему двору. Слово за слово, он поведал мне о давней мечте, которая состояла в желании снять художественный фильм-комедию о лете, о море, о Сочи, о горах, о людях, что живут на побережье и в его окрестностях, о тех, кто приезжает сюда отдыхать, о перипетиях бытия, дружбы, любви, смерти, доблести, подлости… Короче, обо всем том, чем пропитана наша суетная жизнь … с поправкой на Юг.
Короче, он заразил меня своей безумной идеей до такой степени, что в тот же вечер у меня в голове зазвучала главная тема будущего фильма, порождая своим бодрым ритмом аргентинского танго картины еще не сложившегося повествования. Кстати, некоторые яркие эпизоды Георгий мне в тот же вечер наглядно живописал, но всего этого было явно недостаточно для сценария. Не было даже сюжета как такового…
Воротясь в Москву, я упорно пытался наскрести  хотя бы что-то для сценария, но лишь к Новому году понял, что из ничего так ничего и не родится, если я не начну самостоятельно работать в каком-то более-менее привычном мне жанре, создавая связное повествование, из которого уже можно будет вытянуть полноценный сценарий. В глазах у меня при этом упорно стоял образ мотка толстой проволоки, пропускаемой через ряд последовательных фильер, утончающих ее до нужного диаметра. Грубое, конечно, сравнение, но что выросло, то выросло…
Короче, я начинаю сейчас создавать тот самый грубый моток, их которого, Бог даст, нам удастся получить некое создание нужного размера и кондиций, следуя моему образному, размытому и нечеткому представлению этого пока эфемерного объекта. А посему не будьте излишне строги, а примите его как есть. Итак, вперед…
(Январь 2018 г.)

                ***

Антон Павлович Борщ, ответственный сотрудник одного из важных московских главков, сидел на нижней полке возле окна в купе долгого пассажирского поезда «Москва - Адлер», то и дело жадно припадая губами к теплому горлышку зеленой бутылки с остатками уже несвежего жигулевского пива, тщетно пытаясь унять похмельную дрожь и позывы к рвоте после бурной ночи, проведенной в обществе трех веселых воронежцев, возвращавшихся домой из северного отпуска и торопившихся уничтожить все питейные резервы, что раздували их обширные хозяйственные сумки, набитые харчами и гостинцами. Надо сказать, воронежцы здорово подготовились к поездке, так что Антон Павлович более всего нажимал на дармовой коньяк с пятью звездочками, который воронежец по имени Николай то и дело с таинственным видом извлекал из черной кожзамовской бездонной сумки с нашивкой в виде теннисной ракетки. Разливал коньяк по стаканам он весьма умело, таким образом, что всякий раз либо оставалось, либо не хватало, поэтому он вынужден был добывать после розлива одной бутылки следующую… И так могло продолжаться до бесконечности, но проводница объявила, что следующая остановка – город Воронеж. На соседей эта новость не произвела особого впечатления, а вот Антона Павловича начало слегка мутить…
Когда он вернулся из туалета, воронежцев в купе  уже не было, а на нем, как выяснилось, была надета лишь мятая розовая рубаха с длинным рукавом и длинные семейные трусы в розовый же цветочек на серо-зеленом пестром фоне. Мятые брюки сиротливо висели в головах, над скомканной и влажной от ночной слюны серой железнодорожной подушкой. Антон Павлович упал на нее отяжелевшей от спиртного головой и тяжело забылся, успев наскоро прикрыться простыней – от срама подальше.
Теперь он сидел, лечился теплым пивом и тщетно злился сам на себя за дурацкую невоздержанность и горячность, ну и за жадность заодно. Более всего раздражал его занудный звон чайной ложки по мутному стеклу стакана в серебристом нержавеющем подстаканнике на столе. Но не было сил подняться и вынуть ложку из стакана. Слегка знобило, поэтому он собрался с силами, высунул голову в коридор и сиплым голосом насилу дозвался заспанной проводницы: та принесла ему чаю в такой же точно таре, забрав порожняк. Вскоре немного полегчало, да и юг был уже рядом, стало теплее.
За окошком проплывали бескрайние южные степи, засеянные подсолнечником. Некоторые поля уже вовсю желтели круглыми масличными головами, провожающими солнце. Антон Павлович слегка повеселел, предвкушая, как он окунется в море, подставит бледное и дряблое северное тело южному солнышку, как встретит очаровательную блондинку, как угостит ее бокалом сладкого вина в белом павильоне на берегу…
Тут он вспомнил о прошлогоднем приключении. Дело в том, что он терпеть не мог своего имени. Матушка нарекла его в честь своего любимого писателя Чехова, и с тех пор начались его муки. Чехова он не любил, как и вообще не испытывал тяги к любому чтению. А тут… все мало-мальски знакомые и встречные-поперечные, едва узнавали его имя-отчество, так сразу произносили стандартную фразу, наподобие следующей:
- Вас зовут прямо как Чехова. Надо же, полный тезка! Наверное, Вы всего Чехова наизусть знаете. Почитайте нам, пожалуйста, из Антона Павловича! Что-нибудь, самое Вами любимое… на Ваш выбор.
А выбора-то и не было. Потому что он терпеть его не мог! Чехова этого…
Надо же, опять что-нибудь такое начнется. Не дай Бог!
И Антон Павлович снова загрустил совсем без повода.
Тут кто-то постучал в дверцу купе и почти сразу открыл ее. Антон Павлович дернулся было за брюками, но застыл. Дверь наполовину сдвинулась, в проеме стоял небритый криворотый худой мужик в заношенной черной стиранной-перестиранной рубахе, засаленных и мятых серых брюках, с потертой грязной сумкой через плечо и с пачкой каких-то карточек в правой руке. Стоял и мычал. Вроде как глухонемой.
Он протянул Антону Павловичу пачку фотографий. Тот взял ее и немного перебрал. На карточках была изображена убогая самодельная порнография. Цветные блеклые картинки перемежались черно-белыми. Качество оказалось так себе, мягко говоря. Цвета плавали, изображение было не в фокусе, лица и тела расплывчатые. Некоторые картинки сделаны наподобие игральных карт, но без рубашки. Халтура доморощенная, одним словом. Но сюжеты оказались любопытные, включая варианты французской любви.
Антон Павлович не смог отказать себе в удовольствии поглазеть, но глухонемой оказался настырным. Заметив интерес потенциального клиента, он тут же осклабился, достал еще одну колоду – уже карточную – и протянул ее удивленному Антону Павловичу. Левой рукой он уже потирал пальцами в щепоти – денежки гони, мол. Жест подействовал на Антона Павловича отрезвляюще: он вернул глухонемому первую пачку и отверг жестом колоду, но тот не унимался. Напротив, он стащил через голову сумку и стал вынимать какие-то измятые иностранные глянцевые иллюстрированные журналы с изображениями голых и полуголых девиц в драных колготках и в чулках с поясами. Разнообразили сюжеты лихие мускулистые парни. Завалив этими журналами столик, он начал выкладывать новые порции на диван и совать их в руки Антону Павловичу.
Тот возмущенно отверг все это «богатство», однако глухонемого реакция Антона Павловича лишь раззадорила: он поставил грязную сумку на диван и стал выгребать оттуда какие-то глиняные фигурки рыжих и лохматых голых русалок, толстомясых фей с огромными грудями, суровую женщину-кентавра с голым торсом в процессе натягивания непропорционально маленького лука со стрелкой. Антон Павлович даже растерялся: он не ожидал такого напора.
И в ту же минуту дверь со стуком распахнулась, обнаружив двух невзрачных, поджарых и загорелых чуть ли не до черноты мужиков: одного – в сером и чересчур просторном пиджаке, а другого – в белой мятой рубахе и с почти таким же пиджаком  на руке. У обоих – по черному дутому и бесформенному портфелю.
- Здравствуйте, граждане! – произнес тот, что был в пиджаке. – Чем это вы тут занимаетесь? – строго добавил он, мотнув головой в сторону эротического изобилия.
- Да вот, товарищ принес картинки, никак не уходит, - промямлил Антон Павлович, еще не понимая, чем для него может закончиться эта сцена.
- Волк тамбовский ему товарищ! Ты, акробат, забирай эту порнуху и вали! – очень тихо, но в то же время предельно весомо и категорично произнес «пиджак», обращаясь к глухонемому разносчику.
Тот как-то сдулся, обмяк и начал быстро и бессистемно сваливать свое «богатство» в сумку, не особенно заботясь о его состоянии. Затем суетливо закивал, грязно осклабясь, и, торопливо пятясь, поспешно покинул купе. Антон Павлович заметно напрягся.
- Спасибо Вам большое! – обратился он к вошедшему. – Если бы не Вы, я уж и не знал бы, что делать! Такой настырный этот глухонемой!
- Да Вы не оправдывайтесь! – ответил ему «пиджак». – К Ростову-папе подъезжаем! Думаете, он глухонемой? Не тут-то было! Еще не того насмотритесь, - продолжал мужик, криво усмехаясь. - А нас к Вам в купе поместили. Надеюсь, не сильно помешаем.
- Да что Вы, что Вы? – заохал Антон Павлович. – Вы меня буквально спасли от этого типа. Принес сюда столько всякой дряни. Да и я хорош, засмотрелся на это изобилие!
- Не оправдывайтесь. Тут у нас этой мелкой майданной сволочи пруд-пруди, не вычерпаешь. Сильно работать мешают. Давайте знакомиться: Егор Андреич.
- Очень приятно. Меня Антоном Павловичем звать.
К удивлению Борща, попутчик никак не прореагировал на знаменитое чеховское звукосочетание. Это его не только удивило, но и порадовало.
«Наконец деликатный человек попался, не будет приставать попусту», - подумал он про себя с облегчением и, наконец, расслабился.
Второй попутчик вообще ничего не сказал, а только повесил свой пиджак на крючок возле двери и занял диван напротив. Он был несколько моложе своего спутника и поэтому преимущественно вежливо помалкивал в его присутствии.
Егор Андреич протянул руку для рукопожатия. Рука оказалась маленькой, сухой и очень мускулистой. Но он не стал дожимать ею изнеженную длань Антона Павловича, а вовремя отпустил.
«Какой тактичный человек», - отметил про себя Борщ, - «редко такие попадаются».
- Я так понимаю, Вы на море едете, - произнес утвердительно Егор Андреич, присаживаясь рядом на краешек дивана. - В отпуск, надо полагать.
- Совершенно верно, - подтвердил Антон Павлович и затих. Его как-то даже заворожил тактичный и в то же время категоричный тон попутчика. В нем сквозила какая-то определенность и уверенность. Хотелось ему верить и слушаться его тоже хотелось.
- Значит, Вы на отдыхе, чему можно только позавидовать! – продолжил Егор Андреич. – Рад за Вас! А Вы, как я погляжу, поклонник цивильного отдыха.
Тут озадачился уже Антон Павлович. Он не понял, какой смысл пытается вложить попутчик в эти слова, но долго рассуждать не стал, а предложил ему поудобнее сесть и присел сам, отодвинув простыню и матрас. Тут только он вспомнил, что на нем нет брюк, но, поскольку никто ему об этом не напоминал, то сразу успокоился. Ну, нет и нет. Однако, надо было как-то поддерживать разговор.
Попутчик и тут его опередил. Он поинтересовался, бывал ли Антон Павлович ранее в городе Ростове-на-Дону. Когда тот ответил, что не бывал, вроде бы даже обрадовался. Сказал, что нынче на море просто благодать, вода в меру теплая, и не штормит. Спросил, где Антон Павлович намерен остановиться, поскольку он явно едет «дикарем», и от души порекомендовал Лоо и Лазаревское. Пообещал даже посодействовать с местом постоя, если тот выйдет в Лоо. Антон Павлович ответил, что пока не определился с местом высадки и еще подумает. Попутчик ему нравился с каждой минутой все больше и больше.
- А не перекинуться ли нам в картишки? – вдруг обратился Егор Андреич к Борщу, закуривая «Приму». – В дороге самое милое дело. Не считаете?
- С удовольствием, Егор Андреич, только я не большой мастак в игре. Какую игру предпочитаете? Я вот не во многие играть умею. В дурачка подкидного или московского. Про покер и сику только слышал, и даже не представляю, в чем они заключаются.
- Помилуйте, Антон Павлович! Какая сика? Какой покер? В «двадцать одно» не доводилось схлестнуться? В «очко», то есть.
- В «очко»? Нет, как-то не пробовал. А в чем игра заключается?
- Да проще простого! Я даю Вам карту, потом другую. Если сумма не превышает 21 очко, Вы можете брать еще или предоставить выбор мне. Теперь набираю я. Если сумма равна 21-му, то это называется «очко», а если сумма больше, то это «перебор», и Вы сразу проиграли. А так выигрывает тот, у кого сумма больше, вплоть до 21-го. Вот и вся игра! Как говорится, главное – вовремя остановиться! - и он коротко и резко рассмеялся.
- Так просто? – промямлил Борщ.
- Да Вы просто уникум! Неужели никогда в «21-но» не играли? Я с Вас удивляюсь!
- А в чем интерес? – спросил простодушно Антон Павлович.
- Некоторые по копеечке играют, иные по рублику. Можно по пятачку. Кому как нравится. Вы по скольку желаете? – вежливо поинтересовался Егор Андреич.
- Да я даже и не знаю. А как лучше? – простодушно вопросил Борщ.
- А кому и как ресурсы позволяют. Дети по копеечке да по пятачку играют, а люди посолиднее могут по рублику, по пятерочке и даже по «чирику» себе позволить.
- А можно по гривенничку? – осторожно поинтересовался Антон Павлович.
- Легче легкого, коллега!
И так Борщу понравилось это обращение, «коллега», что он вовсе растаял. Второй попутчик до этой минуты никак себя не проявлял, а тут придвинулся к столу, улыбнулся, вежливо пожал ему руку и представился:
- Славик, – пересел на сторону Антона Павловича, поменявшись с Егор Андреичем местами и произнеся:
- Егор Андреич у нас артист, большой человек! А у меня как раз свеженькая колода куплена. Только что, на вокзале взял. Давайте сыграем! Опробуем, так сказать, свежекованную. Так Вы хотите по гривенничку?
И так хорошо, по-дружески, снова улыбнулся Антону Павловичу, что у того совсем от сердца отлегло, и он окончательно размяк.
- Давайте …  по гривенничку! – бодро произнес он и вытер рукавом вспотевший было лоб. Все-таки путешествие очень хорошо складывалось, просто душевно…
Славик вынул из повешенного на крючок пиджака свеженькую хрустящую и еще не распакованную колоду карт и начал ее тасовать, разминая руки. Делал он это с каким-то воздушным изяществом, но почему-то время от времени будто сбивался и промахивался, так что создавалось впечатление редкости для него этого занятия. Если бы Антон Павлович был более внимателен, то он заметил бы еще одно несоответствие: на фалангах под костяшками холеных, но сильных пальцев «Славика» была заметна почти сведенная синеватая наколка с надписью «ГЕРА». Но Антону Павловичу было не до того, он уже мечтал, как отведет душу в новой для него карточной игре.
Тем более, что ему поразительно и неожиданно повезло. Он вполне успешно отыграл с Егор Андреичем, а потом и со Славиком по паре десятков партий, во время которых серьезный старший «коллега» при наборе неизменно и монотонно повторял одну и ту же магическую фразу:
- Эх, колотишки-колотье! Теперь себе… Себе не вам, перебору не дам, - и действительно, ни разу не перебрал больше «двадцати одного». Что, правда, не помешало ему благополучно проиграть Борщу почти пять рублей. После этого он восхищенно поглядел на Антона Павловича и изрек:
- Да-а-а! Бог не фраер, он все видит! Новичкам действительно везет! А не поднять ли нам ставочку, Антон Палыч? Мне отыграться хочется. И тэ, и дэ…
Последнюю фразу он произнес как-то почти жалобно, и Антон Павлович вдруг почувствовал себя чуть ли не виноватым в том, что невольно обидел такого хорошего, душевного и тонкого человека.
- Да я и не против. А на сколько поднимем? – наивно спросил Антон Павлович.
- Давайте для начала по полтинничку! – предложил Славик. Егор Андреич кивнул.
Первый расклад дал победу Егору Андреичу, и тот обрадовался, словно ребенок. А потом снова удача перешла на сторону Борща, и он чуть не захлебнулся слюной, выиграв подряд по четыре партии у каждого из попутчиков.
Так прошло еще около часу времени, за который выигрыш Антона Павловича составил уже больше тридцати рублей. Соперники разгорячились, поснимали пиджаки и расстегнули рубахи чуть ли не до пупа, закатали рукава, под которыми обнаружились полусведенные татуировки непонятного Борщу содержания. Если бы он хоть чуть-чуть разбирался в лагерной графике, то ни за что бы не сел играть с такими попутчиками в карты, но Антону Павловичу были неведомы эти тонкости, и он все распалялся и распалялся, доведя ставку сперва до рубля, а потом и до пятерки. Причем все обставлено было так, что он сам вроде бы поднимал ставку, следуя желанию попутчиков отыграться и взять хотя бы минимальный реванш за проигрыш.
К вечеру Антон Павлович так вошел в раж, что порой не различал предложенной карты. Ведь ему фантастически, просто сказочно везло. Мысленно он уже представлял, что он купит на выигранные суммы, каких женщин поведет сначала в ресторан, а потом, а потом… Попутчики слазили в дутые портфели и достали каждый последовательно по шампанской бутылке легкого, но весьма хмельного и забористого яблочного вина (так называемой «червивки»), еще более раззадорившего Антона Павловича.
Игра продолжалась всю ночь, до самого Туапсе. Ставки росли, выигрыш переходил то к одной стороне, то к другой, то к третьей. Проигравший партию тут же требовал реванша. Антон Павлович был твердо уверен, что выигрыш на его стороне, несмотря на то, что все чаще и чаще проигрывал. Лишь Егор Андреич неизменно, как буддийский монах мантру, произносил:
- Колотишки-колотье! Себе не вам, перебору не дам, - и раз за разом выигрывал у Борща, помечая итог в своем небольшом блокноте.
К утру Антон Павлович проиграл до копеечки все деньги, что вез с собою в отпуск, да еще и остался должен. Последней каплей стали его модные светлые югославские брюки, которые Славик милостиво согласился взять взамен денежного выигрыша.
Тут выяснилось, что «коллеги» выходят именно в Туапсе. Они засобирались, сложили выигрыш и костюм Антона Павловича в бездонные портфели, подхватили его дорогие кожаные чемоданы, сделали ручкой «салют» и, вежливо попрощавшись, заторопились к выходу, оставив Борща подсчитывать невосполнимые убытки…
На перрон станции «Лазаревская» он выходил рано утром в длинных домашних трусах и мятой, насквозь пропахшей потом и табаком розовой рубахе с закатанными рукавами, вынося в руках чудом сохранившийся импортный выставочный пакет из Сокольников, в котором помещались документы и скудные остатки приватного багажа: зубная щетка, мыльница с омылком, остатки туалетной бумаги, смена белья, старое вафельное полотенце, синие плавки и белая стальная кружка со сколотой эмалью.
На прощанье Егор Андреич тепло потрепал Борща по плечу и произнес:
- Все пучком! Не ссы, Антон Палыч, еще отыграешься! Знал бы прикуп, жил бы в Сочи! – и коротко хохотнув, вышел на перрон теплого приморского города Туапсе.
Антон Павлович был страшно рад, что покидал свой вагон именно рано утром. Свидетелями его позора были несколько попутчиков, вылезавших из поезда и занятых лишь своими пожитками, да пара ленивых вокзальных собак, лежа зевавших поодаль.
Антон Павлович с горечью посмотрел на свой скудный багаж, на позорно торчащие из трусов обутые в резиновые вьетнамки худые голые ноги и произнес:
- Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Да-а-а…


                ***



Владлен Тимофеевич Иудин всегда готов был встать горой на защиту родной социалистической законности, особенно, когда дело вплотную касалось общенародной собственности. Вот уже много лет он возглавлял общественную жилищную комиссию, основной функцией которой считал борьбу со всяческого рода злоупотреблениями. Главными из них, естественно, были повторяющиеся из года в год факты сдачи жильцами внаем жилых помещений в период курортного сезона. Конечно, жилплощадь могла быть использована жильцами по-разному, на то она и жилплощадь. Но тут она сразу же становилась предметом злоупотреблений, принося хозяевам незаконный нетрудовой доход. Этого Владлен Тимофеевич стерпеть не мог, а потому всячески боролся с проявлением мелкобуржуазных пережитков у жильцов своего дома.
С этой целью он взял за правило раз в две недели устраивать собрания жилактива и ответственных квартиросъемщиков  с целью выявления  всяческого рода нарушений и злоупотреблений в отношении предоставленного гражданам жилого фонда. Вот и сейчас он сидел, наморщив лоб и пытаясь придумать способ выявления и вывода на чистую воду нарушителей общественного порядка и социалистической законности. Более всего огорчало Владлена Тимофеевича то, что он никак не мог изловить этих нарушителей и взять их тепленькими, с поличным, что называется. Для этого необходимо было точно знать, что вот он, голубчик, нарушитель то есть, сидит себе там-то и там-то и что-то нарушает. А вдруг не сидит и не нарушает? Камеру ему в квартиру не поставишь? Не поставишь. В окошко четвертого этажа не заглянешь? Не заглянешь. Хитрожопые все стали! И как тут быть?
По молодости Владлен Тимофеевич горячился, писал заявления в соответствующие органы и инстанции, давал сигналы, так сказать. Да и время было соответствующее. Чуть-чуть сплоховал, не дожал – глядишь, на тебя самого «сигнал» поступил. А там только держись! Поэтому работать следовало на опережение. А теперь вожжи ослабили, надзор за порядком сделался никакой, милицию не уважают. Тьфу! Противно! Ну, никакого порядка! Но он им еще покажет кузькину мать! Не на того напали! Ужо, не отвертитесь!
И Владлен Тимофеевич вспомнил забитый кем-то на неделе мусоропровод. Всем подъездом очищать ходили, весь ЖЭК на уши подняли, а так и не удалось дознаться, кто виновник. Вот об этом сегодня на собрании и поговорим. У него имеется ряд важных соображений. Надо полагать, виновник не отвертится…
Тут в дверь позвонили. Кого еще черт принес? Владлен Тимофеевич почесал в паху, натянул дырявые тренировочные шаровары и, сунув ноги в стертые тапки с примятыми задниками, шаркая, подошел к двери.
- Кто там?! – раздраженно крикнул он через деревяшку. Из-за двери донесся комариный писк его «правой руки» и общественной помощницы, Шурочки Сахно:
- Это я, Владлен Тимофеевич! Шура. Откройте, пожалуйста!
Он с треском накинул цепочку и приоткрыл дверь:
- Тебе чего надо? Сегодня же собрание. Все равно бы увиделись.
- Мне надо…конфиденци-анально. С глазу на глаз, то есть.
- Ну, ладно, заходи. Не могла потерпеть самую малость, егоза. Куда торопишься?
- Мне пошептаться…на ушко, то есть.
Владлен Тимофеевич снял цепочку и провел Шурочку в комнату. На кухню он не хотел ее пускать, поскольку туда могли нагрянуть постояльцы: общественник точно так же, как и все жители Сочи, сдавал часть своей жилплощади внаем. Просто он не мог заметить бревна в собственном глазу, корчуя тонкие ветки у всех окружающих.
Шурочка ни в коем случае не должна была заподозрить Владлена Тимофеевича в «чем-нибудь эдаком», для нее он должен оставаться непогрешим, как сам Папа Римский.
- Говори! – кратко приказал Владлен Тимофеевич.
- Это Валера! – столь же кратко ответила Шурочка.
- Какой Валера? - С третьего этажа, Воробьев, тот, что в порту служит, то есть.
- Почем ты знаешь?
- Он на днях две авоськи с базара припер. Их, небось, и выкинул в мусоропровод.
- Дура, а если это он харчи себе купил? Чем докажешь, что он?
- Что он, слон что ли, столько харчей зараз умять? Точно, в мусоропровод излишки скинул и забил его, то есть.
- Ладно, до поры помалкивай. А если я вот такой знак сделаю, - он поднял вверх правую ладонь и волнообразно провел пальцами в воздухе дважды, - то вставай и излагай. Бойко излагай, не мямли. Тогда припрем его к стенке – не отвертится! А я подтвержу, что тоже видел, когда он мусор выносил. Еще что?
- Кто-то на лестничной клетке между этажами, ну, …, резинки, как они, эти, …, то есть, перезеривативы бросил… Ой, нет, стесняюсь я, - неожиданно потупилась Шурочка, густо зардевшись.
- А вот с этого места поподробнее! – внушительно произнес Владлен Тимофеевич:
- Излагай!
- Иду я, это, по лестнице, чтобы посмотреть, кто это, дверью громко бьет в подъезде, - вдруг как поскользнулась – чуть не расшиблась, то есть. Смотрю, а на лестничной площадке кто-то … эти … раскидал. Это я знаю кто – не отвертится! Слышала я его.
- Излагай! Кто гондоны раскидал? Что слышала?
- Кто-кто? Эдик, моряк который, то есть. Тот, что в загранку на сухогрузе ходит. Он там развратился – теперь стал морально неустойчивый. Ну и бросает всякое … где попало. Он, точно. Больше некому. Шаркал и кашлял, как старик. В рейсе простудился, то есть.
- Это дело серьезное – аморалка, считай! Тут главное – не ошибиться. Но если припрем …, - Владлен Тимофеевич насторожился и замер, но тут же представил, как он припрет Эдика, на которого давно имел зуб.
Правда, было тут одно маленькое несоответствие. Дело в том, что он сам специально раскидал на лестничной площадке несколько аптечных резиновых изделий, чтобы скомпрометировать жильцов дома. А если не удастся Эдика припереть, то хотя бы припугнуть, предупредить возможные рецидивы, так сказать… Но … но если кто-то видел его тогда, в аптеке, за покупкой? ... Тут может случиться неловкость. Надо подумать, как предотвратить накладку. Да и он хорош, чуть не погорел. И с кем! С Шуркой Сахно!
- Про эти … я сам говорить буду. Ты помалкивай! – увесисто произнес он. А Шурочка обрадовалась:
- Вот-вот, Вы и скажите! Пусть утрется!
- Ладно, беги в общественный пункт. Я тебя догоню. А то на собрание опоздаем!
Владлен Тимофеевич торопливо выставил Шурочку за дверь, сунул в рот редиску и, жуя мелкий овощ, начал переодеваться для собрания. Жарко, а неудобно идти туда без пиджака, без галстука. Надо, чтобы тебя уважали людишки ... А ты не какой-нибудь там, хухры-мухры, понимаешь, ты – член Партии!
Когда Владлен Тимофеевич вошел в помещение общественного пункта охраны порядка, почти весь народ был уже в сборе…


                ***


Мозия Лукича на самом деле звали Моисеем Лазаревичем Остен-Бакеном, и был он из одесских евреев, но так его никто никогда здесь не звал, поскольку это было длинно, неудобно и непривычно. А привычно было так, как звали. В их семье очень гордились, что в одной из книг о великом комбинаторе была упомянута их фамилия. Сюда, поближе к большому Сочи, переехали его родители почти сразу после войны, вернувшись из эвакуации, из Казахстана, где им совсем не понравилось. Тогда, после войны, ходили слухи, что евреям отдадут Крым, и они обустроят там свое государство. Однако хитрый Сталин вместо этого выбрал им местечко на Дальнем Востоке, … чтоб он сам там жил. Ну и пришлось перебираться сюда, где потеплее да поденежнее. Обжились, закрепились…
Мозий Лукич считался дедом. То есть дедом он и был в натуре, только дети у него оказались непутевые. Когда советские евреи стали разными правдами и неправдами перебираться в Израиль, его сына Осю тоже захватила эта зараза. Они вместе с женой Пейсей уехали-таки в Израиль, но всплыли почему-то в Штатах. А своего сына Мойшу они оставили ему с наказом сделать из него скрипача. Неожиданно Ося вспомнил, что его дед был скрипач. Зато сам Ося играть умел только на нервах…
Мозий Лукич хорошо знал, как живется в Советской России еврейскому скрипачу, если он не Давид Ойстрах. Папа далеко не каждый день приносил в дом достаточно денег, чтобы семье хватило на полноценный ужин, и Мозий Лукич провел не одну бессонную ночь в раздумьях о будущей карьере скрипача Мойши или Миши Остен-Бакена. В конце концов, он решил, что скрипка внуку не помешает. Он сдал его в музыкальную школу, вручив с напутствием отцовскую скрипку. Было это уже довольно давно, но Мойша, не в пример своему отцу, вел себя тихо и не бузил. В Израиль не рвался, учился примерно и усердно играл гаммы, как ему внушал дед.
Любимым занятием Мозия Лукича было слушать гаммы в исполнении внука. Миша давно перешел уровень, на котором играют гаммы, но ради любимого деда он был готов на многое. Поэтому, едва Мозий Лукич начинал приставать к нему с просьбами сыграть гаммы, Миша сразу забывал сочинения Паганини и Сарасате, которые он уже знал в совершенстве и исполнял поистине мастерски, вставал во фрунт перед пюпитром и играл гаммы. Играл до тех пор, пока слезы не начинали течь из глаз расчувствовавшегося старика. В конце концов, имеет он право сделать доброе дело самому родному для него на этом свете человеку?
А Мозий Лукич просто почему-то все еще считал Мишу маленьким мальчиком, способным сыграть одни лишь гаммы – и довольно с него. Если бы кто-нибудь снял с деда розовые очки, которые он сам надел на себя, он бы все равно не поверил, что его внук может так хорошо играть на скрипке.
Однако Миша был уже взрослым мальчиком, ему нравились девушки, а девушкам нравился он, особенно когда он играет на скрипке. И Миша никогда не пытался отлынить, если ему удавалось совместить приятное с полезным, а именно: разбить сердце девушки с помощью своего волшебного инструмента. Дед, естественно, об этом даже не и догадывался. Миша для него всегда оставался маленьким мальчиком, который умеет играть только гаммы.
И вот, вы видите такую картину: под окошком дома стоит худенький еврейский юноша со скрипкой и начинает играть волшебную мелодию, скажем, Антонио Вивальди. Юная девушка в окне дома застывает, словно птичка, завороженная виртуозными звуками скрипки. Тут по двору проползает старенький Мозий Лукич и, заметив внука со скрипкой, думает, что слышит концерт, который транслируют по радио, а его любимый внук лишь придуряется, изображая из себя солиста. Вывод следует немедленно:
- Миша, тебе надо заниматься! Перекрати валять дурака и немедленно играй свои гаммы! Я хочу послушать, достоин ли ты моего отца, а своего прадеда. Давай-таки, играй, не стой истуканом!
И что же остается делать Мише? Он прерывает общение с Вивальди и милой девушкой и начинает играть гаммы. Вот теперь-то его дед доволен!
Но мы знаем, что в один прекрасный день Мозий Лукич непременно прозреет и услышит своего внука. А пока тот играет для него гаммы. И это совсем неплохо, потому что он уважает старость. И из него действительно получится замечательный скрипач!


                ***


На Юге очень быстро темнеет. Об этом знают все, кто бывал на Юге. Поэтому бывалые люди стараются решить свои жилищные проблемы засветло, пока еще не стемнело. По этой же причине многие отдыхающие стараются приехать на море в первой половине дня. Идеально – утром. Нашел жилье – и целый день свободен!
Поезд остановился возле перрона, когда нижний край покрасневшего солнечного диска уже коснулся морского горизонта. Из поезда с легкой поклажей вышли Он и Она. Вышли, еще не зная друг друга, но уже ощущая тревогу.
- Где я буду ночевать? Скоро стемнеет! – обоим пришла в голову одна и та же мысль.
Против ожиданий, никто не предлагал им мест для ночлега, никто не суетился, желая сдать им квартиру или угол.
- Где же я буду сегодня ночевать? – вслух подумала Она. Он услышал эти слова и подошел к Ней поближе:
- Вы тоже ищите ночлег? – вежливо поинтересовался Он.
- Да, ищу, - с трудно скрываемым любопытством ответила Она.
- Давайте искать его вместе! Тогда нам непременно повезет! – с воодушевлением произнес Он.
- Возможно, - с легким оттенком скепсиса ответила Она.
- У Вас много вещей? – поинтересовался Он.
- Нет. Только вот это, - ответила Она, показывая небольшую сумку и легкий плащ, по ленинградской привычке перекинутый через предплечье.
- А у меня – только этот рюкзак, - с улыбкой произнес Он, показывая на лямки.
- Тогда пойдемте отсюда. Похоже, скоро стемнеет, - почти про себя произнесла Она.
- Пойдемте! – энергично поддержал Он Ее.
Они спустились по станционным ступеням, разглядывая красивое здание вокзала и зала ожидания и внутренне опасаясь, что им придется здесь же и заночевать. Улица уже светилась огнями, предвкушая ночные гулянья и купание при Луне.
Пройдя несколько десятков метров вдоль железной дороги, они остановились у обрезанной и покрашенной суриком железной бочки, превращенной в стойку с надписью «Жилье». Никого рядом не  было. Они двинулись дальше.
Пройдя еще метров сто-сто пятьдесят, они снова остановились. Темнота стремительно сгущалась, поглощая детали предметов и людей. Навстречу попадались пары и группы. Но жилья им никто не предлагал.
- Похоже, здесь люди только гуляют. Жильем и не пахнет, - глубокомысленно заметил Он. – Может быть, свернем куда-нибудь в переулок?
Она пожала плечами:
- Можно свернуть.
Они повернули в какой-то переулок. Там было совсем темно. Пока глаза привыкали к темноте, они стояли на месте. Наконец стали что-то различать. Он взял Ее за руку. Она ее не отдернула. Они двинулись по переулку. Навстречу кто-то шел, судя по шагам.
- Извините, Вы не знаете, где можно найти жилье? – обратился Он к невидимому во мгле прохожему.
- Не представляю. Я не местный. Сам отдыхаю.
- А у Вас поблизости нет места?
- Нет. Все битком.
- Извините! – ответил Он.
Они прошли еще немного в сторону уличного фонаря. Там стояла какая-то группа молодежи, шумно разговаривала и смеялась. Они подошли поближе.
- Извините, вы не подскажете, где можно найти жилье? – спросила на сей раз Она.
- О жилье надо беспокоиться засветло, девушка. Попробуйте зайти в какой-нибудь пансионат, - посоветовал им кто-то из группы.
- Но мы здесь еще ничего не знаем, - с надеждой произнесла Она.
- Это вон там, рядом, - показал рукой один из парней куда-то вверх и в темноту.
Ничего не оставалось, как пойти вверх по указанному направлению. Скоро их лиц стали касаться какие-то ветки и листья, а фонари вдоль дороги просто исчезли.
- Нет. Похоже, тут ловить нечего, - как бы про себя сказал Он.
- Что же делать? – спросила Она.
- Ничего. Что-нибудь придумаем. Кстати, меня зовут Костя, - представился, наконец, Он. – А Вас как зовут?
- Меня – Настя, - кратко ответила Она.
- Очень приятно! Теперь мы обязательно что-нибудь найдем, - с уверенностью в голосе констатировал Костя.
Поплутав немного, они прошли по какому-то проулку, где в глубине тьмы заворчала собака, а ей вскоре ответила другая, поодаль. Забрехала сиплым лаем какая-то дворняга по другую сторону переулка. Похоже, что на них ополчилась вся местная собачья рать. Костя понял, что надо отсюда уходить. Но куда?
Тут из темноты вынырнул какой-то человек небольшого роста с продолговатым прямоугольным китайским фонариком в левой руке и небольшой палкой – в правой.
- Вы что собак пугаете? Заблудились? – спросил он, бесцеремонно направляя свет фонарика прямо в глаза приезжим.
- Мы ночлег ищем, - жмурясь, ответил ему Костя.
- Вам повезло. У меня есть место, где можно остановиться, - произнес магическую фразу человек из темноты.
- Идемте за мной, не отставайте, - уже на ходу договорил он и двинулся по переулку.
Настя с Костей пошли за ним, взявшись за руки и то и дело спотыкаясь о незаметные во тьме камни и неровности почвы. Собаки некоторое время ворчали, но вскоре угомонились, поняв, видимо, что добыча не про них.
Пробравшись по каким-то проулкам и закоулкам, человек с фонарем вывел молодых людей к стандартной советской пятиэтажке и остановился возле подъезда, зашептав:
- Вот что! Ведите себя тихо и прилично. Тогда могу сдать вам комнату. Идемте!
Не дожидаясь реакции, человек двинулся вверх по ступенькам, то и дело, подсвечивая себе фонарем. Молодые люди от него не отставали.
Довольно бодро они добрались до четвертого этажа. Костя аккуратно учитывал каждый лестничный марш, опасаясь сбиться. Хозяин с фонариком остановился возле ободранной двери, обитой ссохшимся дешевым дерматином.
- Вот здесь будете жить. Ничего лучше предложить не могу.
Он открыл дверь ключом и проник в темноту. Вскоре зажглась тусклая лампочка в прихожей, которая показалась паре ярким прожектором после южной тьмы. Костя и Настя вошли в квартиру. Это оказалась простая типовая «двушка» в панельном пятиэтажном доме-«хрущевке», знакомая почти каждому советскому человеку, который или жил в такой, или ходил к кому-нибудь в гости. Необычной здесь была пропитывающая все и вся жара, а также полное отсутствие движения воздуха. Духота сразу отозвалась испариной, едва они остановились, войдя в квартиру.
- Смотрите комнату, - обратился к ним хозяин и открыл дверь направо.
Комната была обставлена, скажем так, весьма аскетично. Вдоль левой стены располагался узкий диван с тумбой для постельного белья отечественного производства. Напротив, в углу, красовался обшарпанный двухстворчатый шкаф с зеркалом. У окна примостился маленький однотумбенный письменный стол, под которым угадывался одноногий фортепианный табурет. На стенке были прикручены три не до конца заполненные книжные полки. Над диваном висели стенные часы-ходики с маятником и двумя гирьками. У стены стояла пара простых желтых деревянных стульев без обивки. Электрический свет струился из простенькой трехрожковой люстры под потолком. Больше глазу не на чем было остановиться.
- Я так понял, вы муж и жена. Думаю, места на диване вам хватит, - категорично обратился к приезжим хозяин. - Меня зовут Ираклий Александрович. Для своих – можно просто Ираклий.
Он сразу назвал цену и очень удивился, когда Костя вдруг заартачился:
- Э-э, видите ли, мы вовсе не муж и жена. Нас это не устраивает!
- Это правда. Здесь может поместиться только один человек, - вступила Настя.
- Не говорите ерунды! - возмутился Ираклий, - В прошлом году тут жили пятеро!
- А где же они спали? – поинтересовалась Настя.
- Известно, где. На полу, на диване. Ну, одному я раскладушку дал.
- Я согласен на раскладушку, - оживился Костя, вдруг сообразив, что может при таком раскладе остаться без ночлега.
- Это что же, мы будем спать в одной комнате? – неожиданно взвилась Настя.
- Перегородим, - нашелся Костя.
- Если Вас что-то не устраивает, ищите, пожалуйста, девушка, себе другое место, - жестко произнес Ираклий.
Настя поняла, что если она не уступит, спать ей, скорее всего, придется где-нибудь в парке на скамейке.
- Вы меня не так поняли, Ираклий, как Вас там по батюшке?
- Александрович, - подсказал хозяин.
- Ну да, Ираклий Александрович. Мы ведь не муж и жена. Как же мы будем жить в одной комнате?
- А меня это не касается. Я Вам не полиция нравов. Как хотите, так и живите!
- Меня все устраивает, если Вы дадите мне раскладушку и простыню с веревкой, - выпалил Костя.
- А это еще зачем? – подозрительно спросил Ираклий.
- Ну как же? На раскладушке буду спать я, а на веревку повесим простыню, чтобы Насте было удобно, - изложил Костя свой план.
- Логично, - подтвердил Ираклий.
- Но жить в одной комнате с мужчиной! – еще пыталась как-то защититься Настя, но поняла, что при таких аргументах ничего хорошего ей не светит. Тем более, что вообще-то Костя ей очень даже понравился. Тактичный, заботливый и сообразительный.
- Да живите хоть как муж с женой, - безразлично произнес Ираклий, - мне лично по барабану. Значит, ставлю раскладушку. Что еще, простыню, веревку, мыло? Ха-ха! Ну, ты выдал! Сейчас я ничего тебе не найду. Даже искать не буду. Завтра – посмотрим.
Он вышел в коридор, а оттуда – в другую комнату.
- Настя, Вы не волнуйтесь. Я отвернусь, - обратился Костя к своей слегка приунывшей спутнице.
- Да ладно. Какой-никакой ночлег нашли, - попыталась успокоить себя Настя.
Видно было, что перспектива спать в одной комнате с незнакомым молодым мужчиной ее не очень-то прельщала. А вдруг он маньяк какой-нибудь? Хотя, вроде не похож. Да и какие они, эти маньяки? Она в Ленинграде пока ни одного не встречала.
Тут в комнату с треском вломился Ираклий, неся подмышкой старую, но живую раскладушку с выцветшим брезентом, натянутым на дюралевый каркас.
- Повезло тебе, парень, нашел я раскладушку, - обрадовано обратился хозяин к Косте. – Сейчас белье принесу.
Костя глубоко вздохнул и начал раскладывать скрипучий агрегат. Только сейчас он понял, как им с Настей повезло. Ведь он фактически взял на себя ответственность за эту симпатичную девушку и, кажется, оправдал ее доверие. Цена за постой показалась ему вполне приемлемой, квартира удобной, а комната просторной. Прямо хоромы!
Настя тем временем залезла в ящик дивана и нашла старый, но опрятный комплект постельного белья. Клопов, которых она так боялась, похоже, здесь не водилось. Но все равно, было как-то тревожно. Итак, ночлег они все-таки нашли. Душновато, правда.
Хозяин принес Косте комплект такого же постельного белья и байковое одеяло, потом показал, где находятся удобства, кухня, соль, масло, холодильник и все такое.
Приезжие начали готовить свои ложа ко сну. Хозяин вышел куда-то по своим делам, потом вернулся и обратился к обоим:
- Так, сейчас вы мне заплатите аванс за четыре дня. А потом можете жить как муж с женой, никто вас здесь не накроет.
Молодые люди достали кошельки и вынули деньги. Ираклий в первый раз за этот вечер продемонстрировал некое подобие улыбки на своей усатой физиономии, взял деньги, оставил ключ от квартиры на письменном столе и куда-то тут же испарился.
В квартире наступила тишина. Нарушила ее Настя:
- Можно мне переодеться?
- Конечно, - вскочил Костя и вышел в коридор.
Настя сняла с себя дорожные вещи, предварительно проверив, видно ли ее из коридора. Немного посидела в одном нижнем белье просто так, отдыхая. Распустила и расчесала волосы, достала какие-то флакончики и тюбики, разложила и расставила их на письменном столе. Порылась в дорожной сумке, что-то прикидывая. Разделась, на голое тело надела легкую длинную рубаху типа ночнушки. Вынула туалетные принадлежности и высунулась в коридор:
- Можно, Костя, заходите!
И тут же отправилась умываться, чистить зубы, словом, приводить себя в порядок перед сном в одной комнате с незнакомым молодым мужчиной после дальней дороги.
Костя уже успел привести себя в порядок и вернулся в комнату голым по пояс. Оставалось только снять брюки и завалиться спать.
Когда Настя возвратилась в комнату, Костя уже возлежал под простыней на своей раскладушке, блаженно заложив руки за голову.
- Похоже, нам крупно повезло! – констатировал он, - Спокойной ночи!
По виду Насти было заметно, что она несколько разочарована.
- Спокойной ночи! – сухо произнесла она, гася свет и залезая под одеяло.
В комнате повисла странная тишина. На стене громко тикали ходики, подчеркивая полное отсутствие всяческих звуков на их фоне.
Неожиданно Настя подала голос:
- Извините, Костя! Вы не могли бы открыть окно? Здесь очень душно.
- Сейчас, открою, - раздался уже полусонный голос Кости. Он поднялся со старой раскладушки, произведя невообразимый скрежет от ее пружин и соединений, шлепая голыми пятками по крашеному полу, подошел к окну, немного повозился с тугими шпингалетами и отворил его настежь. В комнату неожиданно ворвалась ночная свежесть.
- Спасибо большое, - очень ласково произнесла Настя.
- Не за что, - ответил Костя, с шумом переворачиваясь на бок.
Прошло еще несколько минут тишины. Со стороны раскладушки начало было раздаваться легкое посапывание засыпающего юноши.
- Извините, Костя, я снова Вас потревожу, - раздался голос Насти.
Посапывание мигом прекратилось.
- Что случилось? – заспанным голосом спросил Костя.
- Что-то прохладно стало, - жалобно проворковала Настя, - Вы не прикроете окно?
- Хорошо, - ответил Костя и с жуткими звуками снова поднялся с раскладушки, закрыв злосчастное окно, так мешающее ему спать.
- Спасибо большое, - ласково повторила Настя.
- Спокойной ночи, - устало ответил Костя и шумно зевнул.
- Извините, Костя, - снова раздался в тишине ласковый голос Насти.
- Что еще? – уже не очень любезно отозвался Костя.
- А что хозяин говорил насчет того, что он не против, если мы будем жить как супруги, то есть, как муж и жена?
- Не знаю.
- А Вы бы не хотели?
- Чего?
- Ну, чтобы как муж и жена?
- Вы это серьезно?
- Вообще-то, да, - скромно промолвила Настя и зашевелилась под одеялом.
- С чего это вдруг? - недоуменно буркнул Костя и с шумом повернулся на другой бок, лицом к Насте. И неожиданно застыл от увиденного в полумраке.
Настя, голая, полулежала на диване, слегка освещенная светом растущей Луны. Ее девичьи прелести оказались совсем не детских размеров, но при этом чудесным образом противились земной гравитации, устремляясь ввысь и слегка в стороны. Нижнюю часть ее тела изящно прикрывала белая простыня, формируя складки античной драпировки.
- Я совсем не против, чтобы мы жили и общались, как муж и жена, - уточнила Настя, заметив в полумраке разинутый рот и удивленный взгляд остолбеневшего Кости.
- Тогда сама будешь теперь открывать и закрывать это окно. А я устал и хочу спать! Спокойной ночи! – произнес Костя, поворачиваясь лицом к гардеробу и, наконец, засыпая после такого трудного и сумасшедшего дня.


                ***


Три московских туриста высадились из рейсового автобуса в поселке Гузерипль Адыгейской АССР. Не успев размять затекшие от долгой поездки ноги, им пришлось выгружать тяжелые рюкзаки и тащиться в лес, на берег реки Белой, чтобы разбить палатку за пределами поселка. От недосыпа и свежего горного воздуха нестерпимо ныла голова, а плечи наминали лямки рюкзаков, к которым еще предстояло привыкнуть.
-Ты чего такой кислый, Леха? – спросил один из туристов другого, вытаскивая из чехла фотоаппарат и наводя его на товарищей, чтобы сделать первый кадр на свободе.
- Голова болит, Колька, - хмуро отвечал вопрошаемый, - наверное, не выспался, а может быть, чистым воздухом отравился.
- Сейчас поставим палатку, и я в ней покурю. А ты потом залезешь – и все как рукой снимет. Будешь как огурчик!
- Ага, зеленый и весь в прыщах! – ответил Леха и весело захохотал. Тут же заржали все трое, как по команде.
Все складывалось очень удачно, не считая того, что Леха при спуске в подземный переход возле Курского вокзала поскользнулся на влажной лестничной ступеньке и с размаху треснулся спиной на рюкзак, отчего тот лопнул вдоль шва. При сборах выяснилось, что Игорь «забыл» захватить новый удобный рюкзак с дачи, и теперь ему приходилось мучиться со старым брезентовым мешком марки «Инквизитор» убогой круглой формы, из-за чего товарищи вынуждены были рассовать почти половину Игорьковой поклажи по своим, чем были, естественно, недовольны. Леха был почти уверен, что обязаны этим склочной и жадной матери Игорька.
Кроме того, нормальный человеческий маршрут им проложить не удалось, поскольку все топографические карты Кавказа были засекречены и нигде не продавались. А та информация, что удалось раздобыть из старых туристских отчетов в библиотеке Московского турклуба на Большой Коммунистической, касалась напрямую других маршрутов, лишь вскользь примыкавших к нужному. После всех усилий в распоряжении группы оказалась кипа разнокалиберных калек с переведенными нитками троп и хребтов с реками, разобраться в которых без поллитры было положительно невозможно. В довершение комизма ситуации, центральная часть маршрута была проложена по кальке, переведенной с карты Западного Кавказа из атласа физических карт Советского Союза.
Недостаток знаний с лихвой возмещался здоровьем и оптимистической самоуверенностью молодых людей, ни на секунду не сомневавшихся в благополучном исходе предприятия. А как же иначе? Если люди сотни и тысячи лет живут и ходят по Кавказу, то и они его спокойно перейдут и выйдут к Черному морю.
С этой уверенностью они начали подготовку к горному походу и с нею же разбили красную брезентовую палатку «домиком» на краю букового леса. Внизу шумела Белая, и только сейчас туристы поняли, что означает заношенный «башмачный» термин «белая вода»: она действительно кипела ключом, создавая впечатление белой пены. И это было прикольно. Жаль, конечно, что почти все время в дороге ушло на ремонт разодранного рюкзака, но зато удалось напоследок подраться подушками с девчонкой-попутчицей и здорово поржать, а это было главное.
Однако необходимо где-то выходить на маршрут, а сориентироваться по калькам не представлялось возможным. Решили пока не «гнать волну», а приготовить еду и слегка передохнуть. Все заготовки были сделаны очень грамотно. Зная, что в горной местности костер развести, скорее всего, не удастся, группа приняла решение взять с собой примус и бензин. С примусом вопрос решился просто, а вот с бензином пришлось повозиться. Поскольку тара для его перевозки отсутствовала, бензин заточили в банки из-под растворимого кофе и запаяли.
Одна из банок была принесена в жертву голоду, ее вскрыли и сварили обед на говяжьей тушенке. Насытившись, можно было вздремнуть, но долго спать не пришлось: заявились гости – местные, заметив палатку, подошли познакомиться и поговорить.
Гостей оказалось двое, и говорить с ними вышли Колька и Леха. Игорь в это время храпел за двоих, поэтому на вопрос гостей о численности группы ответили: четверо. Как потом Колька комментировал свою ложь, против четверых будут дольше собираться, а мы к этому времени уже сбежим. Если не успеем, скажем, что четвертый ушел за подмогой.
Местные же на удивление оказались вполне миролюбивы. На вопрос о маршруте они посоветовали зайти на территорию турбазы и посмотреть плакат-схему, на котором представлены все маршруты района. Не долго думая, Колька с Лехой отправились впитывать новые знания, оставив Игоря досматривать сладкие сны. Действительность превзошла все их ожидания. На цветной схеме были разрисованы все складки местности, реки и тропы, а встреченный возле корпуса инструктор предложил бесплатно подбросить их на грузовике до ближайшего туристского приюта. Главное, чтобы они не опаздывали, а то группа собирается покидать турбазу в девять утра.
Заспанный Игорек спросонья не мог понять, чему радуются остальные, а уразумев, глубокомысленно изрек пушкинское:
- Судьба Евгения хранила, - что тут же вызвало взрыв гомерического хохота.
Перед сном все вместе решили прогуляться выше по реке и полюбопытствовать, что же там творится. На карте рядом был обозначен крутой поворот реки. Хотелось выяснить, как это выглядит в действительности. Река все так же ревела и мчалась по камням, шумя и дробя воду в пыль, но понять, как она петляет, не было никакой возможности. Зато буковый лес впечатлил: огромные стройные стволы в пару обхватов и более тянулись к небу на десятки метров, частично его закрывая. Правда, лесной полумрак сослужил туристам дурную службу. Они не заметили, когда начало смеркаться, так что возвращаться пришлось почти на ощупь. Решили чай вечером не ставить, а сохранить вскрытую банку бензина на утро, заткнув дырку бумагой.
Когда в половине девятого утра они появились на территории турбазы, к ним почти сразу подошел худощавый веснушчатый парень, представившийся сотрудником горно-спасательной службы. Туристы насторожились и напряглись, поскольку были наслышаны о произволе спасателей, порой запрещавших выход групп на маршруты и срывавших людям отпуска. Однако парень вел себя мирно и дал несколько дельных советов, после чего неторопливо всосался в здание турбазы.
Инструктор их не обманул: когда все плановые туристы забрались в пару бортовых «шишиг», он дал «добро» на загрузку троицы. Ребята закинули рюкзаки в кузов, а потом залезли сами. Машины, покачиваясь и переваливаясь по старой раздолбанной вдрызг лесовозной дороге, медленно двинулись в сторону плато Лаго-Наки. Возле последней развилки грузовики остановились, и троица выгрузилась. Для начала они решили не гнать, а пройдя совсем немного, нашли следы брошенной турбазы: на поляне из земли торчали дощатые помосты, бывшие когда-то полами летних домиков для отдыхающих. В ее окрестностях туристы отыскали чистый источник воды и решили никуда не уходить, а остаться здесь на ночлег. Даже палатку решили не разбивать, а лечь прямо на деревянные помосты, разумеется, в спальных мешках.
В сумерках началось удивительное: вокруг стали летать маленькие огоньки. Со сгущением тьмы светлячков сделалось больше, меньшая часть их летала, а большая – сидела на растениях. Когда светлячковое возбуждение улеглось, ребята решили выпить чаю и попеть песни, благо, Колька прихватил в поход гитару. Горланить в тишине не хотелось, хорошо шли старые песни Окуджавы, Визбора, Городницкого, мелодичные и душевные. Когда петь надоело, наступила почти мертвая тишина, среди которой иногда пробивались звуки дискотеки, доносившиеся с действующего турприюта, на который грузовики доставили утреннюю группу плановиков. Здесь проходило несколько всесоюзных туристских маршрутов, из-за чего тропы за сезон утаптывали так, как будто по ним годами гоняли слонов. Танцы и скачки на приюте затихли ближе к полуночи. Ночью небо вызвездило, как никогда не бывает в городе. Начались разговоры об иных мирах, об инопланетянах, о летающих тарелках и Бермудском треугольнике. Сон наступил неожиданно, и все вырубились практически одновременно.
Поскольку турприют с плановиками (обычно их называли «горнопляжниками») находился неподалеку, решили сняться с места пораньше, пока здесь не появились толпы народу. И тут Леха обнаружил одно неприятное обстоятельство: когда он вернулся на место стоянки, чтобы проверить, не забыли ли чего, на пригорочке стояли несколько пакетов из их походного комплекта. Игорек уходил последним, а перед этим постоянно жаловался на тяжесть и неудобство старого дачного рюкзака. Не оставалось ничего иного, как запихнуть брошенные продукты в свой почти неподъемный мешок. Выругавшись, Леха с трудом взвалил сильно потяжелевший рюкзак на спину и двинулся догонять товарищей. Догонять пришлось долго, часа два. Лишь здорово умаявшись и намяв лямками плечи, Колька с Игорем прекратили гонку. Уж больно им не хотелось встречаться с плановиками и спасателями.
Леха выложил Игорьку все, что он о нем думает, когда догнал на малом привале. К удивлению товарищей, угрызений совести у того упреки не вызвали. Ему просто было неудобно идти с тяжелой поклажей. По мере движения выяснялось, что каждый из них подразумевает под распределением ответственности в походе. Мнения товарищей по этому поводу здорово разнились.
Игорек считал туризм формой проявления романтики и придерживался мнения, что все не важно, кроме перемещения в пространстве и любования красотами природы. При этом во главу угла ставился лозунг «Чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было».   
Колька признавал все проявления активного отдыха и отстаивал целый ряд мужских вольниц, к которым относил походы, пьянку, гулянку, баню, табак, карты, грибы, путешествия и сопряженные с ними приключения типа интрижек с дамами, драк, мордобоев, разборок с местным населением, погонь, пряток и прочей ерунды.
Леха считал походы и все новые впечатления своим особым образом жизни и имел на этот счет целую собственную философию.
Посему Колька решил раз навсегда прекратить прения на правах старшего и более умудренного по годам, категорично объявив:
- Мы приехали сюда для того, чтобы полноценно и приятно отдохнуть летом в горах, а потом выйти к теплому Черному морю. Нам ничего не должно помешать в выполнении этой благородной задачи!
Такая формулировка снимала все внутренние и внешние противоречия. Троица мысленно проголосовала «за» и двинулась дальше по направлению к Черному морю. Вскоре они подошли к важной развилке: большая тропа вела в сторону приюта для приема плановых групп, а узенькая – в сторону перемычки между горами Фишт и Оштен. Справа оставалась громадина плато Лаго-Наки.
Им посчастливилось отыскать удивительное место для ночлега, из которого вообще не хотелось никуда уходить. Перед группой туристов открылась ровная, поросшая короткой ярко-зеленой травой, большая поляна, по которой, причудливо петляя, протекал веселый чистый ручей. Там и сям возлежали исполинские валуны-останцы, заросшие серо-зелеными лишайниками. Хотя до наступления сумерек было достаточно времени, решили учинить грандиозный ужин, благо, харчей пока хватало с избытком. Утренний инцидент с крупами вроде как-то сам собою позабылся.
Расчехлили  гитару и на сей раз решили немного похулиганить, но запала хватило лишь на пару-тройку разгульных песен, снова перешли на лирику. Выяснилось, что Игорь начисто лишен музыкального слуха и не знает ни одной песни наизусть, а помнит лишь несколько начальных фраз – не более. Да и те частенько перевирает. Зато Колька оказался настоящим кладезем туристских, походных и самодеятельных песен, подчас не зная, кто их автор. Правда, со слухом у него тоже было не ахти, зато Леха мастерски настраивал гитару, почти не зная популярных песен. Он и сам сочинял песни, однако их следовало прежде выучить, пока товарищи к ним не привыкли и не научились подпевать.
Утром проснулись от того, что Колька с кем-то разговаривает. Когда Леха высунул голову из палатки, Колька на него напустился:
- Ты его спугнул, а я уже почти с ним договорился!
Оказалось, что когда он встал рано утром по малой нужде, из травы поднялся столбиком любопытный серенький зверек-грызун. Скорее всего, это был сурок или суслик. Колька почти подманил его сухарем, однако, выползшая из палатки Лехина голова спугнула осторожное животное. Игорь же благополучно дрых и даже перестал по утрам чистить зубы, подчеркивая таким образом, что он в настоящее время отдыхает.
День предстоял тяжелый: надо было преодолеть значительное расстояние с большим перепадом высот и пройти перевал между Фиштом и Оштеном. Колька  же проявил утром еще одну свою особенность: он наотрез отказывался полноценно завтракать. Правда, эта привычка у него рассосалась уже на третий день, поскольку энергии не хватало, а молодой голодный организм хотел не просто есть, а жрать, жрать и жрать.
Собирались тихо и вдумчиво, а Леха несколько раз проверил, не оставил ли Игорь на стоянке какие-нибудь продукты или вещи. Тот был весьма недоволен таким вниманием, но в этот раз ничего не оставил. Решили обедать прямо на маршруте, для чего были предусмотрены варианты перекуса. Хитом сезона явились консервированные китайские сосиски в банках, которые Леха никому не доверял и планировал есть с гречневой кашей.
Сначала тропа спокойно вилась среди низких и кривых сосен и кустов рододендрона, а затем резко пошла вверх, оставив зону леса внизу и перейдя в область альпийской растительности. Стали попадаться большие валуны-гольцы, преграждающие путь. Вскоре отдельные булыжники превратились в сплошной курумник. Тропа петляла меж камней, то и дело, пропадая в траве. Идти становилось все труднее. Обсудив, решили перейти на склон справа вверх и попытались двигаться траверсом. Леха решил забраться повыше, но не рассчитал сил и застрял посреди каменной «сыпухи». Перегруженный рюкзак давал себя знать, а при каждом шаге вниз начинали «уходить» камни. Нормальных же горных ботинок ни у кого из троицы не было: дефицит. В лучшем случае – отечественные кроссовки на пенополиуретановой подошве.
Спас ситуацию Колька: он сверху подобрался к «сыпухе» и предложил спустить Лехин рюкзак на снежник внизу. Леха распустил клапан рюкзака, достал репшнур и привязал его к грузовой лямке, перекинув противоположный конец Кольке. Пустив рюкзак, подобно маятнику по склону, им удалось перетащить его за «сыпуху», где уже не было так круто, а начиналась «зеленка». Мешок воистину был тяжел. Посовещавшись, ребята решили его облегчить, для чего следовало выкинуть ненужные тяжести. Таковыми сочли сосиски: несколько банок со свистом вонзились в небольшой снежник…
Все это время «романтик» Игорек скучал, подставляя солнцу то левую, то правую заросшую густой темной щетиной щеку. Решили снова вернуться на дно долины, по которому и достигли слабо выраженной седловины перевала, за которой вдалеке забрезжила бирюзовая запятая озера Псенодах.
Теперь двигаться следовало вдоль долины, однако тропы нигде не было. Здорово мешали камни-гольцы. Пришлось на них влезать и переходить или перепрыгивать с одного на другой. А камни все увеличивались в размерах, вместе с ними увеличивались и промежутки. В таком темпе и технике невозможно было идти более пяти минут кряду, поэтому группа часто отдыхала. Наконец пришлось искать место, где можно спуститься с гольцов: расстояние между ними уже нельзя было преодолеть одним прыжком.
Игорь был деморализован и начал зло ругаться и обвинять своих товарищей. Те решили не отвечать. Вскоре Игорь утомился и умолк. Пошли дальше, снова петляя в лабиринте между камней. Так двигались довольно долго, пока не заметили на левом склоне около полудюжины поджарых рыжих коров, прыгающих с камня на камень, подобно горным газелям. А еще через несколько минут движения Игорь вышел мимо камня на ровную травяную площадку и неожиданно истошно заорал.
- Что случилось!? – крикнул испуганно Колька. Он решил, что товарищу стало совсем худо, и он сошел с ума. Но Игорек не отвечал. Он сбросил с себя ненавистный рюкзак, волок его за одну лямку по траве и дико, громко орал во всю глотку, распугивая коров, которые теперь вприпрыжку мчались траверсом долины с резким набором высоты.
За последним крупным гольцом перед ними расстилалось карстовое потайное озеро Псенодах – главная цель их горного путешествия.

                ***


Антону Павловичу Борщу здорово повезло: память прошлогодней поездки его не подвела, и он нашел место, где останавливался год назад. Хозяйский сын его узнал, но был поражен внешним видом отдыхающего. Куда исчез респектабельный столичный чиновник, приезжавший годом ранее? Перед ним стоял какой-то бродяга, в семейных трусах и несвежей рубашке. Вместо привычного обильного багажа в руках он держал какой-то мятый цветастый пластиковый пакет – и больше ничего.
Антон Павлович, хотя и был не в своей тарелке, довольно сбивчиво, но подробно изложил Сергею (так звали сына хозяев дома, которые сейчас отсутствовали) историю карточного проигрыша. К удивлению Борща, Сережка ничуть не удивился, а поведал ему минимум о пяти подобных случаях. Как и в истории Антона Павловича, «коллеги» подсаживались к жертвам в Ростовской области, как правило, вдвоем или один за другим, делая вид, что друг друга не знают. Потери были, обычно, невосполнимы.
Для Антона Павловича сейчас важнее всего было где-то остановиться, пережить позор и занять деньги, чтобы как-то перекантоваться, связаться с родными и получить по почте перевод. Надо было, чтобы кто-то ему поверил, обеспечил кредит доверия, наконец, проявил человеколюбие и просто пожалел. Ему повезло: Сергей его узнал. Оставалось дождаться, когда вернется Антонина Яковлевна, его мать и хозяйка дома. Вот с этим-то и была проблема. Она отправилась к своим родным в Гудауту, а это был не ближний свет, а Абхазия. Сергею было строго-настрого приказано никого на постой не принимать, а только следить за порядком в доме. Борщ горько пожалел сейчас, что годом раньше гонял поутру надоедливых мальчишек, затевавших спозаранку игры и возню. За этот год Сережка подрос и возмужал, оставалось надеяться, что он не злопамятен.
Но, видимо, что-то нехорошее, связанное с Антоном Павловичем, Сергей запомнил. Иначе, как можно было объяснить его решение разместить Борща пока в чулане возле курятника, дав старый рваный матрас в качестве лежбища? Но бедняга был рад и этому.
Однако, ходить по поселку а одних трусах взрослому серьезному человеку как-то не пристало. Просто не солидно было даже по двору ходить в таком виде! Поэтому он запрятал подальше свое самолюбие и обратился к Сережке на «вы»:
- Сергей, извините, пожалуйста, а не найдется ли у Вас каких-нибудь брюк? Конечно, временно, с возвратом. Я даже обязуюсь сдать их в прачечную или химчистку, если потребуется.
Сергей задумался, потом тихо кивнул головой пару раз и куда-то ушел, попросив немного подождать. Отсутствовал он минут пять-десять, а когда вернулся, то нес в руках такую рухлядь, какую Борщ постеснялся бы держать дома даже в виде половой тряпки.
- Вот, вполне сносные брюки, их когда-то отец носил, а теперь одевает, когда надо двор подмести. Надеюсь, Вам подойдет.
- Ну что же это? Это рвань какая-то. Их и одеть-то стыдно, - забормотал уязвленный до глубины души Антон Павлович.
- Тогда в трусах ходите, ничего другого у нас дома нет, - отрезал Сережка.
Антон Павлович понял, что здесь следует идти на компромисс, а его позиции практически равны нулю в этом споре.
- Ладно, не убирайте. Я примерю, вдруг подойдут…
В душе он еще надеялся, что брюки на него не налезут, и, поискав где-нибудь еще, проклятый щенок раздобудет что-то более приличное. Поэтому он взял то, что Сергей назвал брюками, спросил, где можно их примерить, и отправился в отведенный ему чулан, чтобы потом вернуться и покрасоваться перед зеркалом, что стояло в саду возле умывальника и раковины.
Брюки, если можно было применить это слово к принесенной рваной и заштопанной тряпке, оказались довольно большого размера, страшно измяты, имели всего две пуговицы на ширинке и были выпачканы чем-то вроде смеси мела и куриного помета вперемешку с многолетней пылью и грязью. Однако они прикрывали нижнюю часть тела Антона Павловича, то есть исполняли свою изначальную утилитарную функцию.
Он отправился к зеркалу, чтобы увидеть себя в новом обмундировании. Вид собственной персоны его поразил и взволновал. В зеркале отражалась совершенно незнакомая ему личность, лишь отдаленно напоминавшая фотографию в его паспорте. На небритом лице были запечатлены следы многодневного беспробудного пьянства, в волосах проступала обильная седина, а в глазах застыло выражение смеси страдания, стыда и грусти. Видимо, эта трагическая смесь человеческих эмоций и повлияла на чувствительное сердце отрока, иначе черта с два он пустил бы его в свой двор. Одежда теперь также отдавала чем-то литературно-художественным, придавая ему сходство с описаниями персонажей горьковского «На дне» и даже придавая ему легкие оттенки облачения самого уездного предводителя дворянства из «12-ти стульев» в бытность того в городе Пятигорске.
Ему стало жаль себя и очень обидно, что только один чужой и фактически незнакомый ему человек проявил сочувствие и сострадание к его злоключениям, и этот человек был юн, беззаботен и равнодушен к его дальнейшей судьбе. Тут отчего-то Борщ вспомнил персонажи Чарли Чаплина, и, как ни странно, это помогло. Он внезапно ощутил такое чувство голода, которое у него, пожалуй, никогда раньше и не возникало.
- Извините, Сергей, - обратился он к мальчишке, - а можно чего-нибудь поесть? Почти два дня ничего толком не ел, - добавил он.
- Сейчас чего-нибудь поищу, - простодушно ответил безнадзорный подросток и отправился на кухню, откуда почти тут же появился с небольшой миской недозрелых слив и черствым куском пшеничной лепешки.
- У нас сейчас ничего больше нету, а я обычно хожу на базар: тут попробуешь, там откусишь – привык уже, - совсем по-свойски сообщил Сергей, - Вы тоже можете сходить, пока он не закрылся – там вкусно.
Антон Павлович понял, что его падение еще не завершилось.
Однако голод – не тетка. Подвязав спадающее рубище (он так прозвал свои «новые» брюки) найденной в курятнике веревкой, Борщ поспешным шагом двинулся за развязным и беспризорным парнем в сторону базара. Среди прилавков они разделились по интересам: Сергея более привлекали всякие сладкие вещи наподобие чурчхелы, а вот Борща тянуло на что-нибудь более существенное, желательно, на мясное. У бедняги совершенно отсутствовал опыт по части посещения рынков и торговых рядов, он не умел торговаться, а ведь, как известно, множество торговцев не столь прельщает нажива, сколько возможность побузить, пообщаться и привлечь внимание к своей персоне.
У Борща с этим было совсем плохо, он привык все покупать в столичных магазинах, не торгуясь. Когда он в первый раз робко приблизился к прилавку и протянул руку к стопке квашеной капусты, продавец сразу спугнул его громким окриком:
- Покупай, дорогой, очень вкусно! Ни у кого такой капусты нет, хоть весь рынок обойдешь, капусты лучше не найдешь!
Антон Павлович сразу отдернул руку, вспомнив, что денег-то у него нет ни копейки. Но есть очень хотелось, что укрепляло его морально. Он приободрился и пошел дальше вдоль торгового ряда, уже не опуская руку. То и дело он пробовал закуски и разносолы, вскоре научившись различать качество и состав продукта. Продавцы нисколько не порицали его самодеятельность, напротив, поощряя попробовать и не стесняться. Затрапезный вид Борща их ничуть не смущал. Вскоре он совсем освоился, но от соленого и острого нестерпимо захотелось пить.
Дойдя до конца ряда, Антон Павлович остановился и задумался. Тут к нему кто-то фамильярно обратился:
- Эй, мужик, хочешь выпить?
Он покрутил головой. В углу на корточках сидели два небритых типа в потрепанной одежде и кивали ему:
- Да, да, ты. Иди сюда! Выпить хочешь?
Он нерешительно приблизился к мужикам и тоже присел на корточки.
- Мужики, извините, но у меня денег нет. Обобрали меня как липку.
- Да ладно! – усомнились мужики, - в таких бобочках только крутые ходят.
- Ей Богу! – произнес Антон Павлович и истово перекрестился, а с ЭТИМ не шутят.
- Да ну-у-у! Ладно, хотели тебя в долю взять, да видно, придется поделиться, - сочувственно произнес один из них и оглянулся на приятеля, желая узнать, как он к этому отнесется. Приятель утвердительно закивал.
- Вот ведь горемыка! Как же тебя угораздило-то? – с любопытством вопросил он.
- Ехал в поезде на отдых, подсели мошенники и шулера, раскрутили на игру, обобрали до копейки, - пожаловался Борщ.
- А выпить-то хоть дали? – спросил другой.
- Какое там? – покачал головой «горемыка».
- Вот гады! – хором и очень эмоционально произнесли мужики, - и как же ты теперь?
- Вот так вот, как есть, - ответил Антон Павлович и показал на себя всеми пальцами сразу, тут же поникнув головой.
Мужики покивали и переглянулись, а потом достали из-за крайней лавки стоявшую под прилавком клеенчатую сумку и показали содержимое Борщу. В сумке стояли бутылка дешевого «хулиганского» портвейна и два простых граненых стакана.
- Мужик, мы тебя угостим. Бесплатно. Только так, ты нам закуски маленько набери, у тебя это хорошо выходит. Мы видели и обратили внимание. Идет?
- Идет, - в тон им ответил Антон Павлович и встал с корточек. С непривычки ноги слегка затекли, а вот мужикам, похоже, эта поза была привычна.
Прихватив старую газету, Антон Павлович повторил свой вояж вдоль торговых рядов и набрал в тут же свернутый кулек больше полкило всякой всячины.
Вино, хоть и было простой «бормотухой», под легкую свежую закуску пошло великолепно! Борщ не мог припомнить, когда он с таким наслаждением выпивал и закусывал. Видимо, повлияла компания. Лишь сейчас ему удалось оценить, к чему приводит бескорыстное желание угостить ближнего. Такого с ним раньше не случалось! Голова приятно кружилась, тело просило неги, а все люди вокруг превратились в настоящих ангелов, добрых и великодушных.
Собутыльники смотрели на чудесное преображение Антона Павловича и дивились, подкрепляя впечатлениями нецензурными, но вполне добродушными комментариями. Борщ окончательно размяк, заснул и растянулся на деревянной лавке торгового павильона, ни о чем бренном более не заботясь. Благо, пластиковая сумка со скудными пожитками и документами осталась в чулане возле курятника.
Сергей к тому времени также вполне насытился южными сластями и теперь пытался найти своего нежданного постояльца. Но того нигде не было. Побродив по рынку, Сережка отправился к школьным товарищам, с которыми они договаривались сходить на ночную рыбалку – половить «чуфирку», как местные называли малька кефали.
А Антон Павлович к тому времени досматривал, пожалуй, уже десятый или двадцатый счастливейший сон в своей жизни, впервые поняв, что карьера – ничто, а счастье в этом мире все-таки возможно.


                ***


Собрание жильцов началось, как обычно, с переклички. Этот порядок Владлен Тимофеевич ввел, еще когда только стал председателем жилищной комиссии, и менять его не собирался. Иудин вошел в помещение общественного пункта охраны порядка, когда  Шурочка Сахно уже заканчивала перекличку жильцов второго подъезда. Он жил как раз на пятом этаже, и зашел вовремя, поскольку «партийная честь» заставляла его держать себя в тонусе и быть с народом на равных. Чаще всего этот обычай состоял в том, что председатель не церемонился с речевыми оборотами, частенько переходя на матерщину. При этом дам он, как правило, не стеснялся.
Владлен Тимофеевич произнес краткое «я», когда перекличка добралась до него, спокойно дождался ее окончания, встал, добрался до стола и застыл рядом с Шурой.
- Так, кто не пришел? Кто отсутствует? – сразу спросил он помощницу.
- В первом подъезде Мешковы отпросились, что-то у них там отвезти куда-то надо. У Габунии племянник женится, уехали к себе в Сухуми, к родным. Валера портовый звонил, что может не успеть, что-то у них там срочное, аврал, что ли, какой. Во втором подъезде вроде, все. Нет, Эдик не пришел, моряк который, – и она вопросительно взглянула на Владлена Тимофеевича, как бы напоминая о давешнем разговоре.
Иудин даже бровью не повел, и Шурочка продолжила:
- В третьем подъезде все присутствуют, но Абаев просился пораньше закончить или отпустить его. По семейным обстоятельствам.
Владлен Тимофеевич поправил пиджак, подвигал узел дешевого галстука на резинке, прокашлялся и каким-то чужим, деревянным и писклявым голосом громко произнес:
- Да, товарищи, распустились! Донельзя распустились, ни одного собрания без потерь провести не можем, понимаешь! Докатились, можно сказать, стали ниже плинтуса!
Публика на это никак не среагировала, поскольку уже давно привыкла к подобным выходкам общественника. Главное для них было соблюсти приличия, побывать на очередном собрании, а там – хоть трава не расти! Своей привычкой не церемониться с речевыми оборотами общественник распугал почти всех домовых дам: они жаловались, что «несносный старикашка» ни в грош их не ставит и распускает язык, обещая заявить в милицию на «хулигана». Иудин же лишь усмехался, свято помня и блюдя богатый нецензурный лексикон своих партийных учителей.
- Товарищи, на повестку дня выносятся следующие вопросы: вопрос первый – подготовка к летнему купальному сезону и профилактика злоупотреблений жилым фондом с целью незаконной наживы. Вопрос второй – ЧП, то есть, чрезвычайное происшествие в первом подъезде, приведшее к незапланированному засору мусоропровода. Вопрос третий – обнаружение на лестничной клетке второго подъезда предметов, могущих отрицательно повлиять на нравственное воспитание юного, понимаешь ли, поколения.
По толпе заседающих жильцов прошла волна недоумения:
- Просим уточнить, что это за предметы такие? – произнес мужик из третьего ряда.
Прочие мужики, оглядев помещение и не обнаружив дам (Шурочка не считается), сразу вольно забузили, выдвигая смелые предположения:
- С кого-то из баб трусы сдернули, небось?
- Да не трусы, а насисьники сняли!
- Сейчас тепло – кто насисьники носит?
- У кого сиськи есть, тот и носит! Ха-ха-ха!
- Да порнуху зарубежную, небось, кто-то обронил – и делов-то!
Версии сопровождались взрывами жеребячьего гогота. Иудин даже психанул и затрясся от негодования:
- Молчать! Дойдем до вопроса, все узнаете! Тихо, я сказал!
Аудитория мало-помалу угомонилась. Владлен Тимофеевич выждал паузу, покачал головой – словно дети малые – и снова продолжил:
- Вопрос четвертый – разное. Голосовать как будем, поштучно или списком? – тут же, почти без паузы продолжил он обсуждение повестки, - или кто добавить что-то хочет?
- Списком голосуем! – проорал усатый мужик, начавший «бузу».
- Поступило предложение голосовать списком, - озвучил Иудин «инициативу снизу», – еще будут предложения?
- Списком, списком голосуем, - поднялись мужики из зала.
- Ну, ладно. Списком так списком. Кто «за»? Поднимите руки!
Весь зал задрал вверх руки.
- Кто «против»? Кто воздержался? Кажись, единогласно!
Владлен Тимофеевич наклонился к Шурочке, писавшей протокол, время от времени слюнявя химический карандаш:
- Запиши, сколько человек проголосовало, а то в прошлый раз после собрания пришлось пересчитывать людишек, - тихо, почти неслышно проговорил он, обращаясь к своей заместительнице и секретарю заодно.
- Уже записала, - в тон к начальнику ответила так же неслышно Шура.
- Итак, вопрос первый. Докладчику дается регламент десять, нет, пятнадцать минут, - объявил торжественно Иудин.
- Хорош пургу гнать! Две минуты – и баста, - произнес хмурый мужик со стула в проходе, сидевший, нагло вытянув ноги в тапках. Это был редко бывавший на собраниях «залетный», два года назад взявший себе в жены «фартовую» вдову из третьего подъезда. Говорили, что он из блатных, а с этой публикой Владлен Тимофеевич конфликтовать  опасался. На его лице отразилась досада, но почти тут же исчезла.
- Ладно, наша партия способна к разумным компромиссам. Буду недолго, - произнес Иудин и сделал странное движение головой внутрь воротника, как бы извиняясь. Но мужик это движение уловил и тоже слегка кивнул, одобряя. Стороны поняли друг друга.
- Товарищи! Начался очередной купально-курортный сезон, вновь привлекший в наши края множество отдыхающих, желающих поправить свое здоровье…
- За наш счет! – ерничая, проорал от двери хохмач из первого подъезда.
- Прошу меня не прерывать! – продолжил общественник. – На этом фоне вновь возникает опасность рецидивов проявления мелкобуржуазной идеологии в виде сдачи внаем части социалистического жилого фонда, понимаешь. Эти факты мы, товарищи, будем выискивать, обнажать и, по возможности, понимаешь, пресекать.
- Руки коротки! – гаркнул кто-то из середины. Народ заволновался. Каждый год начиналась одна и та же история, ни к чему, по сути, не приводившая.
Мужик с третьего ряда задрал руку:
- Все, приняли, проголосовали – будем обнажать! А если обнажим, то и пресекать тоже! Будем пресекать? – очень серьезно обратился он к собранию.
- Будем, будем! – загудели мужики.
- Все, единогласно, вопрос закрыт! – крикнул мужик Владлену Тимофеевичу.
- Пока что я веду собрание! – взвился Иудин и заколотил ладонью по столешнице.
- Ну, так веди! – продолжил мужик. – Проголосовали? Единогласно? Ведь так? – повернулся он к мужикам.
- Так, так! – загудели мужики.
Иудин понял, что его только на смех сейчас поднимут, если он начнет гнуть свое. Ладно, свое он еще возьмет, не на того напал.
- Пиши: единогласно! – тявкнул он на Шурочку.
- А что единогласно? – спросила та.
- Пиши, собрание согласно обнажать и пресекать факты и прецеденты незаконного злоупотребления социалистическим жилым фондом… – мне что, всю жизнь тебя учить, как надо формулировать резолюции по вопросам повестки дня!? – громко, зло и ядовито спросил секретаря Иудин. – Выгоню! Ой, дождешься! – в голос завизжал общественник.
Шура засуетилась, измазала себе весь рот чернильным карандашом и более старалась не обращаться к патрону по таким вот пустякам.
Собрание продолжалось. Перешли ко второму вопросу повестки. Иудин поднял вверх указательный палец правой руки, что должно было привлечь к нему всеобщее внимание. Толпа, действительно, затихла. Секунды две этой воистину театральной паузы было достаточно, чтобы услышать жужжащую между стеклами окна муху. Иудин затих, сосредоточился и скорчил скорбную мину:
- Товарищи, если кто еще не в курсе, должен сообщить…
Все замерли и ждали продолжения фразы.
- Товарищи! На этой неделе в первом подъезде произошло чрезвычайное происшествие, а если кратко – ЧП. И состояло это, понимаешь, ЧП, в том, что неустановленным лицом была осуществлена порча, понимаешь, общенародной собственности в виде преднамеренного засора мусоропровода. Под угрозу была, понимаешь, поставлена сама возможность совместного проживания людей в подъезде. Можно сказать, сама возможность жить была поставлена под угрозу, товарищи!
- Ну, ты дал! – произнес кто-то из жильцов.
- А что, красиво формулирует, - одобрительно произнес кто-то от двери.
Внезапно дверь приоткрылась, и в помещение опорного пункта просунулась чья-то лохматая русая голова. Потом, видя, что собрание идет своим чередом, опоздавший впустил в зал и тело, которое застыло вертикально рядом с входом.
От внимания Владлена Тимофеевича не ускользнуло появление нового лица:
- А-а-а, Валера? Проходи, проходи, не стесняйся! – слаще меда заголосили уста общественника. Для Валеры сразу стало ясно, что ничего доброго это ему не предвещает.
- Слово предоставляется товарищу Сахно! – объявил Иудин и дернул Шурочку за рукав, больно прихватив кожу:
- Не мямли! По существу говори! – и он волнообразно пошевелил пальцами правой руки, как давеча договаривались у него на квартире.
Та встала – руки по швам – и замерла, остолбенев. Владлену пришлось даже хлопнуть ее по заднице, как застывшую норовистую кобылу. Та дернулась, залилась краской и начала собираться для речи. Потом выдохнула из себя весь воздух и внезапно зачастила, можно сказать, затараторила, быстро и невнятно:
- Да, товарищи! Вот такой вот казус, то есть! Забили мусоропровод по самое это самое, то есть! И если бы кто признался сам, то я понимаю! А то! А вот я своими глазами видела! Владлен Тимофеич не даст соврать, ей Богу!!! Тьфу! Вот я и говорю!
Иудин даже сам пожалел, что дал слово Шурочке, но терпел, качая головой. Та продолжала свою сбивчивую и сумбурную речь, помогая руками:
- И вот, иду это я, иду по дому, то есть. Гляжу, а кто это там, передо мной? Тащит в двух руках, вот так вот, то есть! Авоськи! Присмотрелась, а это Валера портовый. Воробьев, то есть. Столько и не съешь даже – стошнит, а он тащит! Кому это столько? Он забил мусоропровод, он, точно! Больше некому, то есть! Столько и не сожрешь! Что он, слон, что ли? Или бегемот, положим, то есть? А назавтра его и забили! Ну, мусоропровод, то есть. Он забил, то есть! Некому больше! Судить, судить за такое! Да-а-а!
Тут общественница вообще перестала говорить связно, а перешла на фистулу.
Иудин понял, что пора вмешаться:
- Все, товарищи! Мы выслушали показания свидетеля гнусного действа. Я тут предлагаю, в виде исключения, заслушать противную сторону. Хотя, полагаю, ничего связного мы тут не услышим, понимаешь. Потерпите, товарищи!
Валера даже не ожидал, что сразу угодит в эпицентр активных действий. Однако он быстро сориентировался, даром, что портовик-такелажник:
- Это поклеп, гнусный поклеп, товарищи! Ни в чем таком я не замешан! Я что, враг себе и людям? Сколько вы меня знаете? А, товарищи! Знаете меня, спрашиваю? – на ходу бойко говорил он, проходя к президиуму.
- Давно знаем, Валера. Знаем и уважаем! Выходи и объяснись перед народом! Расскажи, как на духу – мы поймем! – донеслись голоса из зала.
- Товарищи, не знаю, в чем меня пытаются обвинить. Даже не представляю. Только что с суточной смены после аврала освободился. Ни в чем не виноват! А третьего дня харчи с рынка пер в авоське – это точно. Ко мне старший брат с семьей из Мурманска в гости приехал. Племяшек привез – первый раз на теплом море. Кто не верит – заходите!
- Валера, садись! – произнес усатый мужик с третьего ряда, - ты тут ни при чем!
- А в чем дело-то? – пытался дознаться Валера у соседей.
- Пока тебя не было, мусоропровод в твоем подъезде забили – не признаются.
- А эта фря что разъярилась?
- Хотела на тебя напраслину возвести!
- Шурка, извинись перед парнем! – коротко и жестко произнес усатый. Шура Сахно поняла, что вся ее затея рухнула, затихла, съежилась и тихо сказала:
- Извини, Валера…
Народ не расслышал и закричал:
- Громче! Внятно говори! Как обхаять парня, так язык до пупа вырастает, а как извиняться… встань и извинись по-человечески!
Шурочка поднялась, одернула платье, снова покраснела до самых корней волос и тихо, но внятно проговорила:
- Валера, извини, пожалуйста! На тебя подумала. Решила, что ты злостный, то есть…
- Ладно, прощаю! Но ты сперва… разберись сначала.  А если бы я не успел на собрание? Так бы меня и обвинили? Так или не так?
Тут уж было пристыжено все собрание. Наступило долгое тягостное молчание. Однако Иудин почти сразу нашелся:
- Я полагаю, виновного мы тут все равно не найдем. Давайте переходить к третьему пункту повестки дня. Я о находке предмета, который своим явлением в подъезде дискредитирует само понятие социалистического, понимаешь, общежития… короче, товарищи. На лестничной клетке кем-то было допущена утеря или нарочито злостный подброс известного противозачаточного средства, презерватива, понимаешь. Вот – товарищ Сахно чуть не расшиблась, наступив…
Его слова прервал молодецкий хохот. Тут только Иудин понял, в какую дурацкую ситуацию поставил себя сам. Ему стало обидно.
- Вы не смейтесь, товарищи! У многих малые дети имеются. И чему мы их научим?
Но соседи продолжали ржать в голос:
- Известно, чему! Пускай привыкают! Это называется теперь – планирование семьи.
Иудин замолчал, решил – пускай перебесятся, а потом он продолжит. Кое-как все угомонились, затихли.
- Товарищи, нельзя на такие, понимаешь, факты глаза закрывать. У меня имеются на этот счет определенные подозрения. Факт находки отмечен утром третьего дня, так? – обратился Владлен Тимофеевич к Шурочке.
- Так! – ответила она.
- Где это происходило? Во втором подъезде? – продолжал Иудин.
- Во втором, - подтвердила Шура.
- А моряк Эдик в каком живет подъезде? – допытывался общественник.
- Тоже во втором, - отвечала Шура, - пыхтел и кашлял, с порта шел, то есть.
- Полагаю, что его рук дело! – подытожил выводы Иудин.
Собрание молчало. Оправдываться было некому, предполагаемый нарушитель отсутствовал. Это сразу ставило его под подозрение.
- Где Эдик? Он отпрашивался? – решил заключить дознание Владлен Тимофеевич.
- Не помню, у меня не отмечено, - отвечала Шура.
- А я полагаю, что мы нашли виновного. Предлагаю объявить для начала выговор по подъезду, поскольку в первый раз замечен, так сказать, - вывел Иудин, весьма довольный собой и благоприятным развитием ситуации.
- Что предложит собрание? – обратился председатель к народу.
- Надо перенести на следующее заседание, - предложил усатый.
- Как это перенести? Вина же доказана! – взвился Владлен Тимофеевич.
- Ничего не доказано, - уперся усатый, - так бы ты и с Валерой «доказал», если бы он вовремя не пришел. Так нельзя! Человек должен разъяснить собранию!
- Так что же он не пришел и не разъяснил? – пытался как-то вывернуться Иудин, - выходит, виновен!
Тут неожиданно распахнулась дверь, и на пороге возник Эдик с модной сумкой через плечо и с чемоданом в руке. Физиономия Владлена Тимофеевича на глазах сморщилась от великой досады. Два прокола за одно собрание – это слишком! Такого еще не было!
- Здрасьте, товарищи! Физкультпривет! А я с рейса! – бодро прокричал Эдик.
- Как ты вовремя! А мы тебя уже распять хотели! – проорал кто-то из доброхотов.
- Кто и за что это меня распять собрался? – резко посерьезнел Эдик.
- Известно, за что. Гондоны раскидываешь по всему подъезду! – решил кто-то похохмить из зала.
- Да, Глазков, твои резинки грязные валяются по всему дому, люди руки-ноги ломают, спотыкаются, понимаешь, - уверенно подытожил Владлен Тимофеевич.
- А вот это ты мне не пришьешь! – внезапно обнаглел Эдик, обращаясь к общественнику на «ты». Все аж затихли от такого. Все-таки соседи привыкли уважать пожилых людей, а Иудин был еще и персональный пенсионер к тому же.
Но Эдику было этого мало. Он резко перешел в наступление:
- Ты сам, старый черт, недели две назад в аптеке на Победе резинки покупал. Думаешь, я тебя не видел? Я в очереди за горчичниками стоял, а он, смотрю, к провизору наклонился и тихохонько так – будьте, мол, добры, пару десятков презервативов мне…
Я даже обалдел от такого… Вот это, думаю, старик дает! А так, все по-честному: Баковский завод, проверено электроникой! Товарищи, делайте выводы!
В зале заржали. Иудин не ожидал подобной прыти от предполагаемой жертвы, он только замахал руками на охальника и схватился за левую сторону груди:
- Поклеп! Это поклеп! – шептали его губы, но народ его уже не слушал.
- Шабаш собранию! – прокричал усатый в центре зала. Его активно поддержал «блатной» из прохода:
- Точно, через три минуты матч «Динамо» (Киев) – «Динамо» (Тбилиси) начнется! Котэ Махарадзе комментирует! … «И мяч пападает в верхнэе брэвно варот!» Ха-ха-ха!
Такого унижения Владлен Тимофеевич давно не испытывал. Похоже, вся жизнь его одним махом слетела под откос. Шурочка подхватила бумаги и тоже куда-то упорхнула. Он остался совсем один в опустевшем помещении общественного пункта охраны порядка.


                ***


Три туриста из Москвы обалдевали от безделья на берегу горного озера. Первое, в чем поспешили убедиться Леха с Колькой, так это то, что Игорек не сошел с ума от счастья. Действительно, когда Колька обратился к нему с предложением выпить, тот скорчил удивленную рожу и поинтересовался, откуда здесь спиртное. Колька сделал характерный жест ладонью: мол, будь спок, зря не беспокоим. Тот мигом оживился.
Зря они затеяли эту выпивку. У Кольки во фляжке был спирт, а в озере – холодная ледниковая вода. Дабы не схватить какую-нибудь заразу, по Колькиному совету в смесь добавили молотого красного перца, что моментально убило у всей троицы микрофлору желудка и кишечника. Привело это к мощному коллективному и затяжному поносу, сопровождавшему почти все последующее горное путешествие нашей троицы.
Однако они не унывали. Поняв сразу, что люди здесь бывают крайне редко, они поснимали с себя всю одежду, включая плавки, и теперь предавались гнусному безделью на лоне сказочной природы, купаясь в озере и загорая голяком. Привело это к тому, что на следующий день у них обгорели и стали облезать непривычные к солнечным ваннам зады. Никаким «горнопляжникам» такое и не снилось!
Колька и тут не унывал. Он начал уверять своих коллег, что лучшим средством от солнечных ожогов является человеческая моча и тут же предложил на кого-нибудь помочиться, благо, воды в озере хватало, а чай пили регулярно и помногу. Однако, почему-то никто лечиться не торопился. Колька сник.
- Что за люди? – говорил он сам с собой, - может начаться обострение, а они даже не думают о собственном здоровье!
Удивительно было то, что Колька легче всех переносил солнечные ожоги. Видимо, кто-то уже опробовал метод на нем самом.
Вскоре к ожогам все привыкли  и даже не стали обращать на них внимания. Но все равно нужно было чем-то себя занять. Если Игорек был вполне доволен, загорал, созерцал окрестные красоты и время от времени с придыханием в голосе произносил:
- Романтика! – то его спутникам на месте никак не сиделось.
 После недолгих размышлений Колька с Лехой озаботились вопросом измерения глубины горного озера. Но как ее тут измеришь?
Оказалось, что длина Лехиного репшнура, использованного единожды для транспортировки рюкзака по склону, составляет более тридцати метров. По идее, должно было хватить. В качестве груза решили использовать камень, а вот с поплавком вышел затык. Конечно, у всех в группе имелись подстилки из пенополиэтилена, так называемые карематы, но никто не желал приносить в жертву предмет первой необходимости.
Решили тянуть на спичках. Тянуть жребий предложил Игорь, но был отвергнут, поскольку один раз он уже пытался обмануть коллектив, выкинув из рюкзака продукты. Кольку тоже отвергли, поскольку старшему выдавать спички было как-то не солидно. В итоге, выбор пал на Леху, как на самого честного. Он долго укорачивал одну из спичек, потом аккуратно уровнял и протянул их товарищам серными головками вверх. Жребий пал на коврик романтика Игоря. Тот остался недоволен исходом жеребьевки, долго ныл и обижался на несправедливость. Наконец Леха не выдержал, плюнул и достал свой коврик – вечер был не за горами, а темнело быстро.
Как-то хитро изогнули коврик, связав его запасным шнурком, продели в полость камень и зашвырнули всю конструкцию на середину озера, стравливая репшнур, чтобы потом сосчитать длину. Сверх ожидания, в дырку ушла вся длина шнура, а руки ощущали, что грузу еще есть, куда падать. Результат озадачил, поэтому решили продолжить измерения назавтра, а возможно, и послезавтра.
С тем и перешли к ужину, плавно перетекшему в чай. Там уже взялись за гитару. Вышло так, что из огромного многообразия песен, предложенных Колькой к исполнению, всем пришлась по душе разгульная песнь Александра Городницкого «Жена французского посла». Здесь жила интрига, присутствовала некая доля хулиганства, имелся темп и неподдельный задор. Решили, что это и будет групповая песня. Группу в честь горного озера тут же нарекли звучным именем «Псенодах». Теперь и отныне, на всех путях и дорогах, куда нелегкая заносила нашу троицу, звучало хором:
«Мне не Тани снятся и не Гали,
Не  поля родные, не леса.
А в Сенегале, братцы, в Сенегале
Я такие видел чудеса»…
и так далее... и это было грандиозно!
Следующий день отозвался апофеозом лени: делать не хотелось просто ничего. Были продолжены водные процедуры и солнечные ванны. Игорек загорал вне себя от счастья, а вот Колька с Лехой приуныли. Колька еще попытался поудить рыбу, но в озере она, похоже, не водилась, что поставило его в тупик.
Леха начал мыть в озере голову и неожиданно столкнулся с тем, что не может вымыть из волос мыло. Вода оказалась настолько мягкой, что создавалось постоянное впечатление сильно намыленных волос. Кожа головы от холодной воды оцепенела и потеряла чувствительность, превращая процесс из удовольствия в истязание. Леха начал издавать странные звуки, нечто между пыхтением и стонами, что привлекло к нему внимание товарищей. Не дожидаясь потери сознания, Леха прекратил пытку волевым усилием, прополоскав напоследок голову методом погружения. Этого показалось мало.
От нечего делать Леха решил перетряхнуть и заодно проветрить рюкзак, что вылилось в длительную процедуру раскладывания вещей на длинной полиэтиленовой пленке с последующей ревизией и неким подобием упорядочения. Поскольку Леха был единственным в группе, кто пытался укладывать вещи в мешок в каком-то порядке, то его занятие снова привлекло всеобщее внимание, тем более, что больше делать было абсолютно нечего. Колька с романтиком Игорем долго в тягостном молчании созерцали картину переборки, а затем Игорек задумчиво изрек незабываемую фразу:
- Леха и мир вещей! – и тут же в который раз отправился купаться.
Леха же, завершив процесс переборки, решил разузнать, что же находится там, дальше, за перегибом горы. Чтобы не быть случайно застигнутым кем-то в горах в полном неглиже, он надел треники, клетчатую рубаху навыпуск и на всякий случай прихватил стальную эмалированную кружку с грибком, из которой пил еще в младенчестве.
Напялив на ноги вьетнамки, он двинулся траверсом склона и вскоре исчез за перегибом подошвы горы Фишт. Остатки же группы, не долго думая, в полном составе полезли купаться, подтверждая факт тотального перерождения в «горнопляжников».
Леха двигался довольно долго, неторопливо огибая траверсом склон могучей горы, не менее получаса. Кругом расстилались фантастические виды новых долин и весей, а за перегибом, в промежутке, между заросшими лесом склонами, в жарком мареве летнего безоблачного дня неожиданно выглянуло теплое Черное море, столь близкое, сколь и недостижимое. Склон покрывала мягкая альпийская растительность, так и притягивающая к себе. Леха не выдержал искушения и решил прилечь. Сон наступил моментально. Сколько времени он проспал, неизвестно. Солнце прошло на небе значительное расстояние и уже клонилось в сторону заката. Пора возвращаться в лагерь.
Неожиданно на склоне появились две массивные фигуры всадников на рослых гнедых лошадях. Вместо седел через конские спины были перекинуты большие кожаные подушки. Один из всадников был явно из местных – худой молчаливый брюнет в черном пиджаке и модной на Кавказе кепке «аэродром», а другой – тощий длинноногий лохматый блондин с вислыми пшеничными усами, одетый в военную рубашку цвета хаки. Оба – в высоких яловых сапогах. Завидев Леху в экзотическом виде – в ковбойке навыпуск, вьетнамках на босу ногу и с кружкой на пальце – блондин вытянул длинную шею и, вытаращив глаза, привстал на стременах, как будто встретил призрака.
- Это что такое? На барометре – штормовое предупреждение, а тут – бродят! – простуженным голосом проорал он, но больше ничего не смог произнести и умолк.
Лишь когда Леха поравнялся со всадниками и вежливо поздоровался, к усатому блондину наконец вернулся дар речи:
- Откуда сам? Кто пустил? Где маршрутная карта? Где группа? Почему один? – посыпались один за другим вопросы, на которые Леха при всем желании не успел бы сразу внятно и связно ответить.
Лишь после десятиминутного обмена вопросами и ответами выяснилось, что их группа абсолютно незаконно находится почти в центре Кавказского Государственного биосферного заповедника, а для ее легализации необходимо срочно зарегистрироваться с паспортами на турбазе «Цице» в долине реки Цице, что расположена примерно в получасе ходьбы от склона горы. На том и порешили. Расстроенный Леха двинулся в лагерь, а пара всадников – дальше по своим делам.
Стоит ли говорить, что рассказ Лехи не вызвал в товарищах энтузиазма. Романтик Игорь начал заламывать руки в панике и причитать, что сейчас их схватит милиция и посадит в тюрьму за незаконное проникновение в Заповедник, за что был моментально поднят на смех Колькой.  Поскольку инструкторов встретил Леха, то ему и пришлось расхлебывать ситуацию. Он шустренько переоделся, взял паспорта у членов группы и двинулся по направлению к турбазе. Складки местности легко вывели Леху к цели меньше, чем за час. Турбаза представляла собой несколько легких летних домиков и палаток с сетью дорожек между ними. Однако, никого нигде не было видно.
Пройдя пару раз вдоль и поперек через турбазу, Леха решил зайти в самый длинный из бараков. То, что предстало его глазам, слегка озадачило. Посреди комнаты на столе стояла трехлитровая початая банка мутного самогона, а на полу – в самых разнообразных и причудливых позах – лежали пьяные, вырубленные до полной неподвижности люди. По лицам, рукам и голым телам пьяных молодых мужиков во множестве ползали мухи. Однако тех уже ничего не волновало: они их не чувствовали и крепко спали.
Откуда-то снаружи донеслись нестройные голоса. Леха вышел из духоты и вони «самогонной» комнаты и пошел на голоса – к большой армейской палатке. Там сидели три голых по пояс молодых мужика лет двадцати-двадцати пяти и выпивали, покуривая дешевые папиросы и заедая выпивку свежими пупырчатыми огурцами. Во всем лагере не было видно ни одной женщины. Парни поинтересовались, в чем дело.
Едва Леха рассказал им о длинноусом белобрысом всаднике, всех троих накрыл долгий приступ дикого жеребячьего хохота:
- Это же сам Боря Семидуров!!! У него же на барометре завсегда штормовое предупреждение!!! И ты повелся?! Не принимай близко к сердцу! Давай лучше выпьем!
Пить Лехе совершенно не хотелось, зато слегка полегчало. Если эти ребята так относятся к ситуации, то с какой стати он должен грузить себя и товарищей?
Они посидели, попели под гитару туристские песни, Леха посмотрел на стене барака новую карту-схему, похрустел сухой «Московской» картошкой под теплое пиво и неожиданно заметил, что из долины в горы быстро поднимается довольно плотный туман. Он несколько раз удостоверился у ребят – они оказались инструкторами турбазы «Цице», – что ему точно не нужно оставлять никаких паспортных данных и маршрутных карт, и спешно засобирался в обратный путь. Тем временем туман почти вплотную подступил к турбазе и теперь двигался за ним по пятам, очень скоро догнав и обогнав.
Было еще совсем светло, но местность выглядела так, как будто ее всю внезапно залили молоком. Видимость не превышала пятнадцати-двадцати метров. Иногда в поле зрения попадали туры – камешки, поставленные вдоль тропы для ориентации. Однако при приближении к ним выяснялось, что это не туры, а высокие стебли трав, росших возле тропы поблизости. В тумане абсолютно все выглядело совершенно иначе. Оказалось, что, помимо обманов зрения, туман скрадывал и глушил почти все звуки.
Слава Богу, Леха не страдал «маршрутным идиотизмом». Он приметами рельефа вышел практически к самому лагерю, чему сам удивился, и только теперь услышал на фоне мирного журчания маленького водопадика слабые голоса товарищей, которые почти сорвали глотки, подзывая его в невероятно плотном белом тумане.
Едва Леха вынырнул из «молока», товарищи бросились к нему с криками «ура!!!», шумно обняли его и громко попросили прощения за то, что отпустили одного в такие условия. А он подробно рассказал им о своих похождениях. Единственное, о чем пожалели товарищи, так это о самогоне.
- Надо было себе хоть чуть-чуть отлить! От них бы не убыло, а нам развлечение! – произнес Колька и неожиданно суетливо задвигался: убитая, было, в животе микрофлора снова напомнила о себе. Стало ясно, что их приключения на сегодня еще не завершились. Предчувствие подтвердилось спустя считанные минуты.
В глубине тумана им почудились человечьи голоса. Они на всякий случай хором ответили, и очень вовремя. Через несколько минут со склона слева от палатки посыпались камни, а вскоре начали сходить люди. Из тумана проявилась семья из четырех человек во главе с плотным сорока пяти – пятидесятилетним мужиком среднего роста. Мужик оказался весьма неулыбчив, а возможно, просто здорово притомился на слепом бездорожье. Зато сопровождавшие его, миниатюрная симпатичная жена и пара детей обоего пола, просто излучали радость и добродушие. И было – отчего.
В молочном тумане семейный квартет забурился куда-то вправо и чуть не слетел с отвесного обрыва. Об этом они узнали уже на другой день. Спасли же его от страшной смерти позывные и проявления чувств московской троицы в процессе воссоединения. Раз уж им довелось побывать в роли невольных спасителей, то ребята постарались проявить максимум гостеприимства. Нашли хорошее ровное место под палатку, помогли набрать воды и развести огонь, а также напоили свежим чаем, который как раз подходил на примусе. Даже налили мужику «разведенки», но без перца, после чего тот заново научился улыбаться. Короче, день прошел не зря, а завершился как нельзя лучше.


                ***


Утром затихают над морем все звуки, кроме редких криков чаек да плеска легких волн у пирса. Предрассветная дымка веет над отдохнувшим за ночь морем. Ничем не хочется нарушать эту чистую и прозрачную тишину. Но сегодня утром ее нарушил тихий голос скрипки, и это было хорошо…
Миша Остен-Бакен стоял в одиночестве на прибрежной гальке метрах в двадцати от воды и играл на инструменте, который когда-то принадлежал его прадеду Шимону. Играл он импровизацию, то, что еще никто никогда не слышал и то, чего он сам никогда не играл. Но было это восхитительно. Простая и изящная мелодия гармонировала и странно сочеталась с предрассветным морем и расцветающим небом. И в то же время удивительно напоминала своей простотой столь излюбленные его дедом гаммы.
На бледных губах Миши играла легкая улыбка: он представлял себе, что ответит перепуганному и встревоженному деду, когда возвратится домой. Тот спросит его:
- Куда ты подевался, ведь ты же знаешь, что я рано встаю, обхожу и проверяю весь дом. Я здесь – а внук пропал! Я чуть с ума не сошел!
Он ответит ему, что решил пораньше сходить на море и поиграть гаммы.


                ***


Ответственный работник Сочинского исполкома Анзор Аванесович Амбарцумян вел очень неподвижный образ жизни. По долгу службы, его пятой точке приходилось целыми днями заседать в объемном черном кожаном кресле, точно так же, как и многим десяткам тысяч других ответственных работников. Родина постаралась, как могла, скомпенсировать вынужденную неподвижность Анзора Аванесовича достойным окладом, значительными номенклатурными льготами и щедрыми продовольственными пайками, к которым он сам успешно добавлял то, что ему отмерила природа, а именно: недюжинную изворотливость, острый и наблюдательный ум, а также упорство, цинизм и наглость в общении. То есть, на жизнь как таковую ему грех было жаловаться. Огорчало другое. С некоторых пор ему стало неудобно сидеть в любимом кресле ответственного работника. Это озадачивало и вызывало неудобные вопросы. По идее, уж коли он был посажен в это кресло, необходимо было сделать так, чтобы пребывание в его недрах было бесконечно комфортно и приятно. Если не так, то о какой сладости власти может идти речь? А ведь он своим пребыванием в кресле ответственного работника как раз олицетворял эту самую Советскую власть!
И все-таки, с некоторых пор он стал ощущать неприятные симптомы рези между собственных ягодиц, что никак не гармонировало с его общественным положением. Несколько раз он даже пробовал намекнуть на этот поворот событий в исполкомовской курилке после обеда, но его собеседники не спешили развивать интимную тему, а скорее тушили сигареты. Да и сам он после некоторых размышлений решил, что тема не достойна всенародного обсуждения. Однако время шло, а боли и рези не проходили.
После почти месячных размышлений Анзор Аванесович решил, что наступил момент безотлагательных действий. В этом ему могла помочь лишь законная супруга и мать его детей, Аревик Георгиевна Амбарцумян. В одну из безлунных ночей Анзор Аванесович открылся своей половине в том, что его так угнетало. Естественно, она согласилась прийти супругу на помощь и взяла на себя обязанность посетить врача.
Надо сказать, что от природы товарищ Амбарцумян был человеком весьма крепким и практически здоровым. Поэтому ни городской, ни специальной поликлиники он не посещал, избегал кабинетов врачей, а если лечился, то исключительно народными средствами, главным образом на спирту. С детства он также усвоил, что для армянина нет ничего полезнее соли, поэтому первое, на что он решался, так это на стакан соленой воды. Но в данном случае соль оказалась бессильна. Не помогла и водка.
Посему было решено, что, сославшись на бесконечную занятость ответственного работника исполкома, Аревик Георгиевна завтра же отправится к врачу и выяснит, как и кто сможет пособить ее супругу в сложной жизненной ситуации. На том и порешили.
Естественно, Аревик Георгиевна Амбарцумян нигде не работала. С раннего утра она, как обычно, посетила рынок и сама закупила нужные продукты, травы и специи, отдала необходимые распоряжения помощницам по дому, а уж затем отправилась в местную районную поликлинику.
Поскольку она была замужней женщиной из порядочной и зажиточной армянской семьи, то перед визитом к незнакомым людям она уделила максимум внимания своему гардеробу и внешнему виду. Лишь по прошествии полутора часов покинула она свой дом.
Дело подходило к часу дня, когда Аревик Георгиевна кое-как разъяснила глупой и непонятливой женщине в окошке регистратуры, какие именно проблемы со здоровьем обнаружились у ее супруга, почему он лично отсутствует, и наконец, получила талончик к специалисту-проктологу. Выстояв небольшую очередь из двух или трех человек, она была приглашена к специалисту огоньком лампочки над дверью кабинета. Тихонечко перекрестившись под своей черной одеждой, Аревик Георгиевна вошла в кабинет врача.
Доктор, напротив, был одет во все белое, не исключая белой шапочки на голове. Он сидел за столом, обратясь левой рукой к окну, и что-то быстро-быстро строчил в какой-то разлинованный лист. Аревик Георгиевна никогда не видела, чтобы кто-то умел так бойко и быстро писать перьевой ручкой. Она сама брала теперь в руки перо лишь затем, чтобы расписаться в какой-нибудь бумаге. Например, в квитанции при получении заказной телеграммы от кого-то из многочисленной родни из Еревана, Ленинакана или Спитака.
Наконец доктор закончил писать и закрыл карту. Лишь теперь Аревик Георгиевна смогла его хорошенько рассмотреть. Это был уже немолодой мужчина худощавого телосложения с морщинистым лицом и слегка подслеповатыми светлыми глазами, смотревшими на нее добродушно и несколько устало.
- Здравствуйте, сударыня! – старомодно обратился к ней доктор, – с чем пожаловали, на что жалуетесь?
Чувствовалось, что эти слова он произносит многократно, день за днем, обращаясь к совершенно незнакомым людям, с одной и той же дежурной интонацией.
- Здравствуйте, доктор! – вежливо ответила Аревик Георгиевна и тут же замолчала, сочтя, что первые и самые важные слова всегда произносит мужчина.
- Так на что же Вы жалуетесь? Назовите симптомы, что Вас тревожит? – ласково продолжил доктор, показывая тем, что хорошо знаком с кавказскими обычаями.
- Доктор, извините меня, пожалуйста. Но меня послаль к Вам мой муж, Анзор Аванесович Амбарцумян, ответственный работник исполкома. Возможно, что ви о нем что-то слышали.
- То есть, не хотите ли Вы сказать, что не Вы мой пациент? – вопрошал доктор, слегка приподняв брови кверху, – представьтесь, пожалуйста!
- Ой, да, извините, пожалуйста! Меня зовут Аревик Георгиевна Амбарцумян, я его супруга, он меня как раз прислал к Вам.
- Ради Бога, не извиняйтесь! Но у нас заведен такой порядок: всегда к врачу приходит сам больной. После этого врач может произвести осмотр и поставить диагноз.
- Доктор, еще раз простите меня! Но мой супруг находится на ответственной государственной службе. Он никак не может ее покинуть. Простите меня, пожалуйста!
- Ну, нет, милочка, э-э-Аревик э-э-Георгиевна! Так дело не пойдет! Я должен осмотреть Вашего э-э-супруга лично, Анзора Аванесовича, так, кажется?
- Ой, доктор, да, да, так, совершенно верно! Только, ради Бога, не обижайтесь! Он никак не может! Он бы все на свете сделаль для Вас, доктор, но не может! – начала умолять врача бедная супруга. Да и врач, похоже, потихоньку начал вникать в ситуацию.
- Однако же это черт знает что такое! – я же не могу ставить диагноз в отсутствие больного. Этим я фактически нарушаю клятву Гиппократа, будь она неладна!
Услышав такое обилие незнакомых и непонятных слов, Аревик Георгиевна натянула на лицо черную ткань и надвинула черный платок почти на самые глаза. Однако, покинуть кабинет проктолога, не получив ответы на сокровенные вопросы своего мужа, она просто не могла. Это было равносильно предательству по отношению к супругу.
- Доктор, ви только не волнуйтесь так, ради Бога! Я Вам все расскажу, так, как мне объяснил мой супруг. Даже лучше расскажу! Ви только не волнуйтесь! – Аревик Георгиевна пыталась теперь успокоить впечатлительного и ответственного врача.
- Хорошо! Хотя это черт знает что такое! Ну, хорошо, расскажите, какие у него там симптомы, ощущения. Все, все, все, что знаете! – нервно заговорил доктор, внезапно встав из-за стола и доставая из кармана пачку сигарет «Ява». Потом, видимо, передумал и убрал ее в верхний ящик стола. Немного постоял и снова сел на стул, опершись перед собой о стол обеими руками.
- Ладно, излагайте! – откинулся доктор на спинку стула и сложил ладони «домиком», то и дело, складывая и вновь разъединяя их над столешницей.
Аревик Георгиевна начала пересказывать, какие ощущения поведал ей, естественно, по-армянски, нынешней ночью ее супруг, стараясь как можно точнее переводить на русский язык интимные нюансы анатомии чужого тела. Несколько раз она сбивалась с русского языка на армянский, извинялась и начинала все с начала.
Доктор слушал более чем внимательно, он даже закрыл глаза руками, чтобы ничто не мешало ему максимально точно поставить диагноз и изложить дальнейший алгоритм лечения недуга. Один раз он прервал Аревик Георгиевну и уточнил, наблюдаются ли выделения из анального отверстия. Супруга с этим термином была незнакома, но не подала вида. Ответила, что выделений не видела и не слышала, попросила уточнить, что имеет в виду доктор. Тот спросил, была ли кровь. Тут уже Аревик Георгиевна заголосила:
- Ой, доктор, какая кровь? Разве так можно? Если би била кровь, я би с Вами здесь не сиделя! Как Ви можете, доктор?
- То есть, выделений в виде крови не было! Прекрасно! – доктор открыл какой-то блокнот и что-то себе пометил, что не ускользнуло от дамы.
- А что Ви там пишете, доктор? Что-нибудь серьезное? – не на шутку встревожилась Аревик Георгиевна, часто захлопав ресницами.
- Нет, нет, не волнуйтесь! – успокоил ее проктолог, - ничего страшного. Похоже, что процесс не столь запущен, как мне первоначально показалось. Думаю, что можно пока обойтись малым. Нужна кой-какая профилактика. И обязательно исключить из рациона питания острое и соленое – на время!
- Ой, спасибо Вам большое, доктор! Я так переволновалась! Ничего страшного? Точно? Ви уверены, доктор? Скажите пожалуйста, сколько я Вам должна?
- Ровным счетом ничего! Погодите, я выпишу Вам свечи. На мой взгляд, здесь пока все элементарно. Начальная стадия геморроя. Лекарственная форма – свечи. Прием – наружный. Ректально. Все ясно?
- Да, доктор. Все так просто? Ви уверены, что я Вам ничего не должна? Позвольте мне Вас отблагодарить! Я себе не прощу, что такой золотой человек…
- Все, уважаемая Аревик Георгиевна, все! Возьмите рецепт. В аптеке все купите. Полагаю, через неделю симптомы пройдут. Все как рукой снимет, будем надеяться!
- Ой, доктор, дорогой! Дай Вам Бог здоровья и всей Вашей семье, и всем детям, и родным, и близким! Что бы ми с супругом без Вас делали? Большое спасибо Вам, доктор!
- Ради Бога, не благодарите! Еще не закончено лечение, а Вы забегаете вперед! Через неделю посмотрим! Все, все, ступайте с Богом! – доктор уже пожалел, что пришел в этот день на прием в поликлинику.
Через полчаса Аревик Георгиевна стояла в очереди в аптеке и получала в окошке коробочку свечей для наружного применения. Естественно, то, что было сказано доктором и провизором сначала по-латыни, а потом по-русски, не произвело никакого движения в ее мозгу, но она хорошо запомнила слово «свечи». А уж по русскому языку она была лучшей ученицей класса. Что значит это слово, ей было хорошо известно.
Мужа Аревик Георгиевна встречала спокойно и достойно, ведь она досконально выполнила его специальное и сверх-щекотливое задание. Однако сначала она растерла и размяла ему шею и плечи, а потом принесла таз с водой, где он смог хорошенько и с наслаждением помыть ноги. Далее перешли к ужину, после которого она подробно и в лицах рассказала о своем посещении доктора-проктолога.
В довершении рассказа верная супруга вручила главе семьи заветную коробочку, которая и должна была снять недовольство и исправить все служебные недоразумения.
Анзор Аванесович недоверчиво взял коробочку, приоткрыл ее с одной стороны и, забравшись внутрь, выкатил на ладонь одну из свечей. На лице его отразилось недоумение, и он спросил супругу по-русски:
- И что теперь?
- Это – свеча? – ответила та тоже по-русски, но вопросом на вопрос.
- Наверно, - недоуменно произнес он, - и как ее зажигат?
Аревик Георгиевна отлучилась на кухню и принесла коробок спичек, пока Анзор Аванесович держал свечу между пальцами. Супруга подожгла спичку и поднесла к свече, но та гореть не хотела, а спустя малое время начала распадаться в пальцах Анзора Аванесовича под воздействием тепла. Аревик Георгиевна попыталась собрать остатки свечи с ковра, но странная масса частично впиталась в шерсть, оставив после себя темное бесформенное пятно.
- Почему ты не попросила доктора объяснить тебе, как использоват эти свечи? – сурово спросил супругу Амбарцумян.
- Я все спросила, он сказал, что это обичные свечи, - попыталась как-то оправдаться внезапно проштрафившаяся супруга.
- Если это свечи, то дольжны бит и подсвечники, куда их ставят, женщина! – сурово погрозив указательным пальцем, произнес глава семьи, - завтра ты снова пойдешь к доктору, извинишься за свою глупость и узнаешь, как их использоват!
- Хорошо, Анзор! – кротко ответила послушная супруга. На этом их общение на сегодня закончилось. Так хорошо начавшись.
С утра пораньше, даже не посетив по обыкновению рынок и свалив все домашние дела на помощниц, Аревик Георгиевна стояла у здания поликлиники в ожидании доктора.
Часам к десяти он, наконец, появился, мурлыча какую-то мелодию, и был весьма удивлен, встретив прямо перед дверью вчерашнюю странную посетительницу.
- Здравствуйте, доктор! – вежливо поздоровалась Аревик Георгиевна и умолкала, ожидая, когда заговорит мужчина.
- Здравствуйте, здравствуйте! – вальяжно обратился к ней доктор, по которому было видно, что он пребывает в благодушном настроении, - и как чувствует себя наш больной, то есть, Ваш супруг? Полегчало? То есть, есть положительная динамика?
- Да, конечно, доктор, все очень положительное. Все положили, как ви сказали. Все очень хорошо! Только вот эти свечи…
- Что свечи? Кажется, кроме свечей, я вам ничего и не прописывал. Насколько я припоминаю. Хотя, конечно…, - доктор задумался, а потом продолжил, - ладно, я сейчас иду в свой кабинет, а Вы тоже поднимайтесь – разберемся.
Пока проктолог приводил себя в порядок, мыл руки, одевал белый халат, общался с медсестрой, Аревик Георгиевна заняла место рядом с дверью в кабинет и внутренне поклялась скорее умереть на месте, чем пустить кого-то раньше себя. К счастью, умирать не пришлось: доктор сам пригласил ее из-за двери.
- Аревик Георгиевна, заходите, пожалуйста!
Та зашла в кабинет и застыла у двери, подобно соляной фигуре жены Лота.
- Присаживайтесь, пожалуйста! – предложил доктор стул жене больного. – Все-таки, было бы гораздо лучше, если бы вместо Вас пришел лично Ваш супруг.
- Извините, доктор! Но я Вам еще вчера говорила, что он на важной государственной службе. У него совершенно нет времени! – отвечала супруга ответственного лица.
- Ладно, ладно, проехали! – начал потихоньку кипятиться врач, благодушное настроение которого таяло буквально на глазах. – Итак, какие возникли сложности при лечении нашего пациента?
- Ви знаете, доктор… Я даже не знаю, как Вам сказать. Но ведь свечи надо ставить в подсвечники? Ведь так? А ви мне ничего об этом не сказали…
- Какие такие подсвечники? – выдохнул доктор от неожиданности.
- Ну, такие. В которые свечи вставляют и поджигают… ну, чтобы било светло… Я что-то не так сказала, доктор? – бедная Аревик Георгиевна пыталась судорожно понять, где она и что напутала, что не так поняла.
- Какие подсвечники, милочка? Какие? – я Вам хоть что-то говорил о подсвечниках? – уже как с малым ребенком заговорил проктолог.
- Извините, доктор, наверно я не очень хорошо понимаю по-русски. Объясните, пожалуйста, как мне зажечь эти свечи! – виновато промолвила бедная Аревик.
- Ничего не надо зажигать! – выпалил единым духом уже красный врач и вытер со лба пот, неожиданно выступивший от этой странной женщины.
- Вы слы-ши-те ме-ня? – отчетливо и по слогам спросил проктолог.
- Да, конечно, доктор!
- Так вот, никаких свечей не надо зажигать.
- Как же так, доктор? Ведь это же свечи! Их надо вставить в подсвечники…
- Нет! Нет, нет и нет! – закричал внезапно рассвирепевший от этой поразительной тупости врач. – Свечи не надо зажигать, их надо только достать из коробки и засунуть в задницу! Вы меня поняли? В зад-ни-цу!!! Я повторяю!!! Засуньте их больному в зад-ни-цу!!! – и доктор в изнеможении упал на сиденье стула.
Бедная Аревик Георгиевна поняла, что доктору стало совсем плохо. Она очень тихо поднялась со своего стула и бесшумно удалилась из кабинета.
Анзор Аванесович вернулся со службы в обычное время и в своем обычном ровном настроении, если не считать вчерашнего недоразумения с женой. Но сегодня-то она во всем разберется. Хотя, что с нее возьмешь – женщина!
Он вошел в гостиную. Его супруга сидела посреди комнаты на стуле, скорбно опустив голову на грудь и сложив руки на коленях. Она даже не привстала, когда вошел супруг. Его это сразу насторожило.
- Здравствуй, Аревик! – сразу спросил Анзор. – Надеюсь, ты во всем разобралась, женщина! Говори! Что сказал доктор?
Аревик подняла на мужа большие и грустные карие глаза и произнесла:
- Вай-вай-вай! Доктор обиделься.


                ***


Антон Павлович досматривал, наверное, уже двухсотый счастливый сон, когда почувствовал осторожное, но крепкое прикосновение к плечу. Волей-неволей ему пришлось снова вернуться из мира грез к нормальной человеческой жизни. Но нормальной ли и человеческой? И действительно, его трясла за плечо крепкая рука честного советского милиционера. Наряд милиции вызвала одна из продавщиц овощного базара, увидев, что на дощатой лавке в углу торгового павильона примостился и уже давно сладко спит довольно подозрительный субъект в очень грязных черных брюках и мятой розовой рубашке.
- Гражданин, не положено! – произнес строго и по всей форме милиционер.
- Спать на рынке не положено, – повторил он, увидев, что Антон Павлович еще не совсем вернулся из страны грез. Говорил милиционер беззлобно и как-то плоско, вовсе не желая надавить на невольную жертву обстоятельств.
- А где я? – только и смог выдохнуть в ответ чиновник.
- Вы находитесь на Лазоревском филиале Сочинского колхозного рынка, в павильоне овощных и фруктовых товаров, на лавке, где спать категорически запрещено, - монотонно и как бы заученно произнес безо всякой интонации милиционер, облаченный в легкую южную форму с погонами старшины и белую фуражку.
Борщ страшно удивился, поскольку буквально несколько мгновений назад обнимал эффектную стройную блондинку в ярком легком платье, которое игриво задиралось под свежим и теплым приморским ветром. Они вместе гуляли по выдающемуся в море пирсу, он рассказывал ей всякие истории одна смешнее другой, а блондинка зажигательно смеялась, демонстрируя ослепительную улыбку и явно намекая этим на свое неравнодушное отношение к собеседнику.
Тем контрастнее оказалось пробуждение. Над Борщом нависала странная крыша торгового павильона, придавая действительности оттенок чего-то лагерного или тюремного, как это представлял себе в теории Антон Павлович. Его истерзанная за эти дни душа внутренне содрогнулась, однако он усилием воли взял ее в руки и плотно сжал.
- Я в тюрьме? – почти утвердительно произнес он в ответ на фразу старшины.
Тот нахмурился и потянул носом. От Борща попахивало странной смесью немытого тела и застарелого винного перегара с добавкой еще чего-то смутно знакомого.
- Похоже, гражданин, Вы находитесь в состоянии серьезного алкогольного опьянения или многодневной абстиненции, - утвердительно произнес милиционер, - надо Вас поскорее в вытрезвитель доставить.
Милиционер вдохнул и дунул в свисток, издавший резкую и переливчатую трель. На свист минут через пять появилась пара ленивых рядовых милиционеров с фуражками в руках, неторопливо ведущих цугом трех недовольных теток из торгового павильона напротив. Борщ понял, что его спокойному существованию настал конец.
- Какие будут дальнейшие распоряжения, товарищ старшина? – без особого рвения произнес тот из рядовых, что был постарше.
- Видите, какого фрукта откопал? – ткнул старшина пальцем в сторону Антона Павловича, как в какую-то неодушевленную вещь. – Надо будет его в вытрезвитель препроводить. Людей опросите, вдруг на нем висит что-то. Тут иногда в разгар сезона карманники промышляют. Молодцы, что понятых нашли сразу, не надо будет шукать.
- Эй, ты, сонная тетеря, откуда такой взялся? – обратился старшина к лежащему Борщу, не особо уважительно и безо всякого пафоса.
Тому вдруг стало обидно, что какой-то там старшина «тыкает» ему, ответственному сотруднику московского главка, как последней подзаборной швали. Антон Павлович насупился, надулся, словно клещ, и презрительно обратился к старшине, выпрямляясь:
- Что Вы себе позволяете, товарищ милиционер? За такое обращение с гражданами Вам полагается серьезное дисциплинарное взыска…
Тут Борщ поперхнулся, внезапно полностью распрямился и тут же мигом сложился вдвое: дешевый портвейн низкого качества, заеденный немытыми овощами и маринованными заготовками, уложенный на почти пустой желудок, ответил спазмами и мощным рвотным рефлексом, цветные последствия которого чудом не окатили неторопливого старшину. С того моментально слетело вечернее добродушие, он отскочил, схватился за резиновую дубинку, пристегнутую к ремню справа, и пару раз легонько прошелся по спине нарушителя общественного порядка.
- Еще одно слово, и я из тебя паштет сделаю! Блевать мне тут надумал! Давайте его для начала – в вытрезвитель! А потом разберемся по серьезному.
- Гражданки, видели здесь этого субъекта? Чем занимался, что делал, с кем общался? – деловито обратился старшина к приведенным торговкам, - Быстро, отвечайте!
- Нет, товарищ начальник, этого не знаем!  Нет, вдоль рядов похожий ходил, но тот почище был, не такой зачуханный. А этот вроде с бичами в углу бухал, руками сучил, божился, что ли, но по карманам не лазил – безобидный, видать.
Старшина открыл планшет, что носил с собой на кожаном ремне наперевес, занес в бланк протокола показания женщин с рынка, заставил подчиненных обыскать внезапно сникшего и обессилевшего Антона Павловича и распорядился вызвать дежурную машину. Все это на фоне южной жары производилось замедленно и неторопливо. Поэтому, когда к рынку, наконец, подъехал белый милицейский «УАЗик» с синей полосой, уже совсем стемнело, а Борщ снова «вырубился» и спал на теплом земляном полу павильона, притулившись к деревянному бортику прилавка. Рядовые клевали носами на лавках поодаль, а старшина опять где-то бродил, выискивая нарушителей общественного спокойствия, а может быть, и сидел у кого-то из знакомых в гостях за чашкой чая.
Из «УАЗика» повыскакивали молодые свежие ребята, только что заступившие на линию и готовые для выполнения плана по сбору нетрезвых граждан собирать по всему побережью бухих, нетрезвых, выпивших, трезвых и даже непьющих граждан, лишь бы это повлияло на их «кровные» премиальные по результатам месяца. Тем более, что ушлые «яйцеголовые» экономисты не так давно ввели в обиход модный термин под названием «ритмичность», что для работников вытрезвителя ныне автоматически означало необходимость выполнения плана по сбору «клиентов» минимум за две декады каждого месяца, обеспечивающих регулярность выплаты премиальных. Именно поэтому несведущим гражданам не следовало болтаться по улицам впустую в конце каждой декады месяца в темное время суток. Поступление же в вытрезвитель обычно означало письмо на место работы с последующим промыванием на партийном или профсоюзном собрании, естественно, с дальнейшими оргвыводами вплоть до увольнения.
Сонного Борща троица крепких ребят даже не стала будить, а подхватила под микитки и как мешок забросила на дно малюсенького багажно-преступного отделения «вороненка», как ласково именовали свой «УАЗик» милиционеры. Дневная смена, сморенная под вечер, даже не среагировала на исчезновение «добычи». А бренное тело сломленного морально и физически московского чиновника за казенный счет благополучно поехало в местный медицинский вытрезвитель.
Надо сказать, что по части посещения злачных мест и подобных заведений милейший Антон Павлович был абсолютно несведущ, поэтому все дальнейшее он воспринял как своего рода открытие нового мира, неведомого доселе. За вечер ему удалось довольно сносно отоспаться на теплой земле прогретого южным солнцем базара. Теперь действительность щедро раскрывала для его пытливого ума новые горизонты.
По пути тесное нутро «вороненка» пополнили еще два клиента, которые, в отличие от тихого и скромного Борща, вели себя не в пример шумнее и настырней. Во-первых, оба оказались серьезно накачаны крепкой сочинской чачей. Во-вторых, один из них проявил себя ярко выраженным диссидентом: он почем зря костерил социалистический режим и родную коммунистическую партию, за что в результате схлопотал по зубам от коллеги, который был, в-третьих, ярым патриотом и апологетом строя. Заглушив «пособника пятой колонны», тот начал орать благим матом, иногда переходя на классический, восхваляя генеральную линию партии и «лично дорогого Леонида Ильича», требуя свободы Анжеле Дэвис и Луису Корвалану от себя и трудового коллектива. Под конец поездки, не доехав до вытрезвителя всего-то метров двести, он внезапно выдохся, затих и обильно обмочился, залив все тесное пространство сзади.
Видимо, что-то подтекло и в основной отсек машины, поскольку заскрипели тормоза, распахнулась задняя дверь, и серьезные молодые ребята в легкой южной форме сообща накинулись на «патриота», вбивая ему разум резиновыми «демократизаторами», покуда тот не свалился без чувств на свежеорошенный им же самим пол.
Милиционеры аж вспотели от такой неожиданной собственной активности на фоне южного зноя, немного побродили вокруг «вороненка», нагибаясь, отдыхая и вполголоса матерясь, затем забрались в кузов и довезли бедолаг до утопающего в зелени обнесенного штакетником одноэтажного беленого дома, в котором помещался медицинский вытрезвитель. Там им пришлось снова напрячься, поскольку из троих доставленных по назначению лиц один только Борщ был в состоянии самостоятельно перемещаться без посторонней помощи. Свежевыловленная парочка в обнимку крепко спала на полу и время от времени постанывала от воспоминаний пережитых резиновых «банок». Под неусыпным контролем Антон Павлович был препровожден в белый коридор и усажен на жесткую деревянную скамью в ожидании осмотра. Милиционеры ушли наружу и поодиночке, стараясь не выпачкаться, вскоре доставили пару пьяных «мертвяков» на ту же самую «фильтрационную» скамью. Из-за перегиба коридора долго доносились нецензурные восклицания, касавшиеся, в основном, несдержанного «патриота» и его слабого мочевого пузыря, потом все затихло – машина уехала.
Борщ напряженно ждал, что к ним заявятся серьезные накачанные ребята с черными резиновыми дубинками и будут их долго и больно избивать. Однако, минута утекала за минутой, а о клиентах медвытрезвителя, похоже, все позабыли. Даже подкралась крамольная мыслишка, а не «сделать ли отсюда ноги», пока никому они не нужны.
И когда Борщ уже был морально готов для побега, с противоположной стороны коридора появились высокие стройные люди в белых халатах. Это были сотрудники медицинского вытрезвителя. От них ощутимо пахло свежей водкой, что не позволяло усомниться в их высокой квалификации. Один даже дохрустывал на ходу крепким соленым огурцом, но быстро его прикончил, оставив снаружи вкусный запах рассола.
Мужики в белых халатах крепко подхватили Антона Павловича под локотки и профессиональными движениями втолкнули в следующую комнату, где восседал доктор, проводящий освидетельствование доставленных с последующей фильтрацией. Время от времени дверь открывалась, и в комнату входил еще один молчаливый человек в расстегнутом белом халате, под которым наблюдалась милицейская форма, а сзади топорщилась кобура, в которой, по-видимому, помещался заряженный боевыми патронами пистолет Макарова. Все выглядело очень серьезно.
Раньше Борщу не доводилось вот так запросто видеть рядом с собой человека, вооруженного боевым пистолетом, за исключением вахтеров в специальных будках на работе. А здесь, буквально на расстоянии вытянутой руки, сидел человек, который мог достать оружие и без разговоров кого-нибудь расстрелять. Ему стало жутко и нехорошо.
Но, похоже на то, что никто никого расстреливать не собирался. Его усадили на крашеную деревянную скамью с привинченными к полу ножками и начали подробно допрашивать. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, где проживает, адрес, индекс, телефон (если имеется), национальность, партийность, сведения о родственниках (если имеются), образование, квалификация, место работы, должность, трудовой стаж, бывал ли за границей, бывали ли за границей родственники (где и сколько раз), цель приезда, место временного проживания, пристрастия, были ли в семье алкоголики, стаж, принудительное лечение (если проходил) и прочее, прочее, прочее. Сперва Антон Павлович сбивался, мямлил, гундел, но потом осмелел, втянулся, и на поставленные вопросы стал отвечать четко, сразу, не переспрашивая и не ошибаясь.
Человек в белом халате все аккуратно писал в тетрадь, а потом неожиданно замолчал, закончив фиксировать ответы, закрыл кондуит и уставился прямо в глаза московскому чиновнику.
- Тебе что, больше других надо? Зачем нажрался? Или напоил кто? «Телега» же в Москву пойдет. Тебе этого надо? Отвечай? Что-то не похоже на тебя! Ну!?
- Что ну? – выдавил из себя Борщ.
- Ты что, не понял? – еще раз спросил человек в белом халате.
- Нет, - чистосердечно отвечал Антон Павлович, - просто меня в вагоне шулера развели, так, кажется, это называется?
- А ну-ка, ну-ка, поподробнее! – заинтересовался человек в белом халате.
Борщ не стал заставлять себя дважды, а довольно бойко изложил всю историю своих злоключений, закончив происшествием в заднем отделении «вороненка», не утаив подробностей милицейской экзекуции. Человек с интересом внимал, потом попросил задержаться милиционера с кобурой под халатом и дважды заставил Антона Павловича повторить свою историю для него и двоих сотрудников. Потом подумал, жестом остановил поднявшегося было милиционера, погрозил пальцем двум специально приглашенным санитарам, а потом, немного подумав, заставил тех вывести Борща в коридор, пока в комнате решают его судьбу.
Минут через пять санитары снова втащили его в комнату, где человек в белом халате изложил в присутствии клиента свой вердикт:
- Этого – сперва на спецобработку, а потом – в отстойник. Пускай отсыпается: утро вечера мудренее.
Озвученный приговор обернулся для Антона Павловича препровождением в неожиданно холодную раздевалку, где он был раздет догола и вытолкнут в «мыльню», в которой его свежей струей из пожарного брандспойта загнали под холодный душ и не давали покинуть, пока зуб не стал попадать на зуб – так холодно сделалось бедняге. Дрожа, словно побитый цуцик, Борщ был голяком бесцеремонно вытолкнут в какое-то соседнее помещение, где ему всучили в руки свернутую казенную простыню с синими штампами в углу, а после – указали на темное помещение, заставленное нарами или лежаками. Завернувшись с головой в простыню после холодовой обработки, Антон Павлович неожиданно ощутил нестерпимые позывы ко сну.
С трудом окинув взглядом то, что его окружало, он заметил на однотонной синей стене помещения написанное простым карандашом двустишие:
«Не чурайся, пьяница, носа своего:
Он ведь с нашим знаменем цвета одного».
Последнее, что он ощутил, прежде чем провалиться в глубокий тяжелый сон, так это ощущение, как ему на большой палец левой ноги надевают какую-то бирку, словно он – клиент морга, а не вытрезвителя. Потом все кончилось.
Разбудили Антона Павловича птичьи голоса: занималось утро нового дня. Он сладко потянулся, при этом большой палец левой ноги за что-то зацепился – и Борщ вспомнил все, что с ним произошло за последние несколько часов. Пока он лежал, замотанный простыней, и перебирал в мозгу подробности случившегося, дверь отворилась, и вошли два свежих санитара в некрахмаленых халатах.
«Новая смена», – подумал чиновник.
- К начальнику! – коротко объявил один из санитаров. Не снимая с Борща простыни, они схватили его подмышки и за ноги и бодро поволокли к двери. Антон Павлович расслабился и уже не сопротивлялся.
- Будь что будет, - стучало в мозгу.
Его втащили в тот самый кабинет, где он давеча излагал свою грустную историю начальнику вытрезвителя. Спать Борщу уже не хотелось, он вдруг стал ощущать в себе какое-то странное удовольствие и интерес от развития ситуации, как будто все происходит не с ним, а с кем-то другим, совершенно ему незнакомым. Это чувство оказалось для него новым и странно приятным.
Дверь отворилась. На пороге стоял давешний начальник, только теперь он был одет в светлый элегантный костюм, чисто выбрит и благоухал крепким мужским одеколоном «Шипр». Сверху был небрежно накинут белый халат.
- Доброе утро, милейший Антон Павлович! – неожиданно для Борща, с ним любезно поздоровался начальник, слегка улыбнувшись. Видимо, ситуация показалась самому шефу слегка комичной, что, впрочем, не ускользнуло и от его клиента: Антону Павловичу вдруг дико захотелось в туалет, о чем он и объявил во всеуслышанье и без обиняков.
- Конечно, конечно! – успокоил его начальник и засмеялся уже просто в голос.
- Эк его корчит! – подумалось Борщу, точь-в-точь, как одному из героев детской книжки Виталия Бианки, которую ему еще в детстве читала мама. И вдруг неожиданно он сам развеселился, представив со стороны, как смешно выглядит на руках у санитаров, аккуратно несущих его в сторону отхожего места. Свежая смена, в свою очередь, была нимало удивлена, когда «клиент», которого было приказано доставить «на горшок», неожиданно «заржал» и не унимался до тех пор, пока не закончил процесс опорожнения.
После этого процедура транспортировки повторилась: «клиент» вновь был доставлен в кабинет начальства и посажен пред «светлые очи».
- Итак, возвращаемся к Вашему делу, Антон Павлович! – уже гораздо спокойнее продолжал начальник, - ввиду неординарности ситуации я решил подключить к нему местный отдел Комитета Государственной Безопасности. Не удивляйтесь! Они навели справки и подтвердили, что Вы такого-то числа выехали в сторону Адлера, имея на руках билет до конечного пункта. Вся полученная мною от Вас информация полностью подтвердилась. Думаю, что очень скоро мы найдем Ваших обидчиков. А пока что мы поступим следующим образом… Вы где на сей раз остановились?
Борщ был просто ошарашен, он потерял дар речи. Чего он никак не мог ожидать, так это вмешательства людей из КГБ! Наконец он примерно вспомнил адрес своих прошлогодних хозяев и назвал его. Пришло время удивляться начальнику вытрезвителя.
- Да у Вас отменная память, Антон Павлович! Ясно, почему на столь ответственный пост назначили именно Вас! Другое дело, почему Вы решили ехать сюда инкогнито, без путевки, без сопровождения? Вот что настораживает.
- Видите ли, надоела мелочная опека. А так я столько нового узнал и прочувствовал. Даже не представляю, как я дальше жить буду…, - и Борщ вдруг задумался.
- Ничего, перемелется – мука будет, как мой батя говаривал, - произнес начальник вытрезвителя уже совсем серьезным тоном, - одежду Вашу уже привели в порядок. А на ногах у Вас только эти вьетнамки были? – уже с недоверием добавил он.
- Ну да, - только и ответил Антон Павлович. Начальнику ничего не оставалось, как покачать головой.
- Естественно, Антон Павлович, в силу специфики Вашего случая мы ничего по месту Вашей работы сообщать не будем, однако, поскольку были подключены силы «Комитета», у них в досье на Вашу персону, разумеется, будет сохранена вся исчерпывающая информация. Допуска к ней ни Вы, ни я, конечно же, не имеем.
- А мои показания? – поинтересовался Борщ.
- Исходные данные я уже передал, но Вам придется в ближайшее время встретиться с милицией, чтобы кое-что запротоколировать, подписать заявление и так далее…
- Надеюсь, что много времени все эти формальности не займут, - вздохнул Антон Павлович и мотнул головой.
- Ладно, сейчас мы Вас экипируем, насколько возможно, и доставим по месту постоя или временного проживания, так сказать. Не удивляйтесь, сюда разные люди и при различных обстоятельствах попадают. Иногда вещички остаются. Но это – между нами.
Тут начальник вытрезвителя сделал своеобразный финт бровями, что теперь между ними установились особые отношения, куда посторонних не пускают.
Антона Павловича уже ничего не удивляло после неожиданной метаморфозы, поэтому он принял игру и многозначительно покивал головой, выпятив нижнюю губу. Более всего его обрадовало то, что ему пообещали выдать туфли: бродить по каменистой почве и асфальту во вьетнамках было довольно мучительно. Теперь оставалось только наблюдать, что же еще с ним произойдет в дальнейшем?


                ***


Ночь чудесного поселения Кости и Насти у Ираклия не прошла без последствий. Насте, по-видимому, стало стыдно от столь откровенного ночного проявления чувств перед Костей. Более всего ее раздосадовало то, что оно не было оценено по достоинству, а напротив – полностью проигнорировано. Подтверждал это богатырский храп, то и дело доносившийся со стороны спящего на раскладушке молодого человека. А вот Насте не спалось: она почти до утра проворочалась на диване, так и не сомкнув глаз. Едва забрезжила заря, девушка выбралась из-под простыни, стараясь не шуметь, надела модный раздельный купальник и, наскоро закинув в легкую сумку нужные вещи, выбралась из комнаты и отправилась на пляж. По пути она время от времени оглядывалась и старательно запоминала дорогу.
Костя же в это время досматривал тридцатый или сороковой сон. Проснулся он уже глубоко за десять часов и не торопился вставать, заметив, что диван пуст. Мало-помалу, он восстановил в памяти все события минувшей ночи, но не стал делать далеко идущих выводов, а решил для начала выкупаться и плотно позавтракать.
С питанием, как выяснилось, на Юге было не очень. Если в период межсезонья местный общепит находился в состоянии спячки, то курортный сезон заставлял его напрягаться сверх всяческих возможностей. В столовых, кафе и забегаловках стояли огромные очереди, превращавшие процесс отдыха граждан в пытку. Легче было тем, кто питался по месту жительства, готовя сам или полагаясь на кулинарные способности хозяев. Ну, и пожалуй, в наилучшей ситуации находились высокооплачиваемые граждане, привыкшие ни в чем себе не отказывать – те питались в дорогих ресторанах, но там тоже по вечерам стояли длинные очереди, преодолеваемые с помощью взяток «халдеям».
Естественно, все это касалось лишь тех, кто приехал сюда «дикарем», а для тех, кто отдыхал по путевкам, проблемы практически отсутствовали: у них было, как минимум, двух- или трехразовое питание, оставалось лишь не опаздывать. Кстати, в некоторых пансионатах и домах отдыха питание было столь обильным, что отдыхающие регулярно пропускали отдельные его фазы, посещая, допустим, завтрак, и игнорируя обед или ужин. В основном, вызвано это было заменой материальной пищи духовной, до которой советский человек был всегда весьма жаден. Пищевое изобилие позволяло довольно часто протаскивать на обед и ужин «чужаков» из числа пляжных «дикарей» и даже местных, если пропускной режим немного ослабевал, а ослабевал он регулярно.
Новой жертвой духовных исканий стала и Настя. Вдоволь накупавшись в море, она полежала на постеленном на теплую гальку полотенце, понежилась на солнышке, которое оказалось не в пример жарче, чем на Балтике. От скуки Настя решила поподробнее ознакомиться с пляжем и двинулась вдоль береговой линии, через светофильтры модных очков любуясь морским пейзажем с легким прибоем. Вскоре ее внимание привлекло маленькое заведение под навесом-зонтиком, где молодой армянин варил кофе по-турецки. Настя заказала себе чашечку и кольцо с орехами, а армянин начал довольно нагло к ней приставать, прося заглянуть вечером, а уж он ей кое-что покажет. Девушка торопливо допила кофе, который оказался довольно хорош, хотя и омрачен армянским вожделением, и бодро устремилась дальше в сторону города Туапсе.
Если с утра на пляже отдыхало еще не очень много народу, то ближе к полудню почти некуда было ступить. Хотя, конечно, скученность в Лазаревском невозможно даже сравнивать с пляжами Большого Сочи. Тем не менее, народу здорово прибавилось. Время от времени, почувствовав, что ее спина и ноги слишком сильно нагрелись, Настя шла в воду и купалась, охлаждая тело и освежаясь. В одном месте, ближе к Свирке, ее привлекла толпа молодежи, окружившей кого-то плотной кучкой. Она подошла поближе.
Метрах в двадцати от воды, почти у самой железнодорожной насыпи, под большим белым зонтиком, сложив по-турецки ноги, сидел худой и смуглый голый по пояс небритый и нечесаный узколицый брюнет с длинными грязными волосами, заплетенными кое-как в тонкие косички-колтуны, и что-то нудно вещал скрипучим монотонным голосом. Облепивший его народ старался протиснуться как можно ближе, поскольку брюнет говорил тихо, картаво, гундосо и невнятно. Больше всего вокруг собралось довольно молодых некрасивых и, похоже, незамужних женщин.
- Кто это? – спросила Настя ближайшую соседку.
- О, это сам его Святейшество в миру Аарон-Лайсак Минкин-Тушкевич, почтил нас своим дивным посещением и милостиво обещал прочесть расширенный курс лекций об очищении души и кармы.
- Какой такой кармы? – простодушно спросила Настя, не слишком глубоко ориентируясь в терминах восточной философии.
- Вы что, даже Блаватскую не читали? – возмущенно зашипела на нее чесночным духом высохшая до состояния живых мощей соседка.
- Нет, - честно ответила ей Настя.
Соседка неожиданно сменила гнев на милость, вспомнив, возможно, о частой необходимости чистить карму. А вдруг у нее из-за этой смазливой девчонки появятся кармические проблемы? Еще реинкарнируешь не в того, в кого хочется.
- Ладно, у меня имеется на квартире съемной кое-какая литература: «Бхагават Гита», «Шримад Бхагаватам», «Шри Ишопанишад», что-то от общества «Угунс», из Агни-Йоги, от Рерихов, - завалила она Настю обилием непонятных и загадочных имен и терминов, - сейчас дослушаем вступление, проводим Учителя в ашрам и сходим «домой».
В Насте неожиданно проснулся дремавший доселе интерес к эзотерике и доселе непознанному, все это выглядело так романтично, загадочно, особенно на фоне южной экзотики, моря, громадного синего неба, шума прибоя и субтропической флоры. Поэтому, едва картавый и неопрятный человек закончил вступление, девушка охотно двинулась вместе с кучкой адептов «нового знания» в сторону импровизированного ашрама.
Настя рассчитывала увидеть нечто вроде монастыря, окруженного кирпичными стенами с бойницами и боевыми башнями с деревянными воротами, однако, то, что она узрела перед собой, ее озадачило и разочаровало. Процессия подошла к хилому некрашеному штакетнику, за которым стояло несколько убогих дощатых сараюшек и небольшой неухоженный хозяйский домик посредине. По хилой растительности небогатого огорода гуляли и паслись разноцветные и разнокалиберные куры.
Процессия почтительно остановилась перед калиткой, пропуская своего сутулого «гуру», который, похоже, этого даже не заметил и обыденно и меланхолично проник во двор, почесывая пятерней грязную и давно немытую голову. Остальные последовали за учителем кармы. Всю дорогу процессия хранила молчание, а когда «гуру» уединился в самом большом сарае, некоторые оживились и стали переговариваться. Настина «наставница» крепко схватила девушку за руку и громко зашептала:
- Тебе крупно повезло! Обычно учитель всех отправляет по местам постоя, а сегодня что-то поменялось. Возможно даже, что «гуру» допустит нас до своего святейшего тела.
- Как это? Что значит «допустит до тела»? – попыталась уточнить Настя.
- Ты что, не понимаешь, что значит телесная близость? Вчера родилась, что ли? – выпучила глаза «наставница», - если Учителю будет угодно, он вступит с тобой, как со многими из нас, в священный телесный союз, благодаря которому у нас и у тебя появится возможность устранить все кармические проблемы. Учитель достиг такой высокой степени духовного совершенства, что для него кармических проблем уже не существует, поэтому, вступая с ним в телесный союз, мы имеем возможность причаститься духовного мира Учителя, поднимаясь все выше и выше, приближаясь к его духовному уровню. Но, конечно, достигнуть столь высокого уровня можно лишь на короткое время, это своего рода катарсис, момент наивысшего блаженства. Если тебе повезет, и Учитель выберет тебя, то ты тоже сможешь причаститься его Божественного совершенства…
В это время «гуру» с полотенцем на плече, сутулясь, выбрался из сараюшки и, проходя мимо, коротко бросил Настиной «наставнице»:
- Много болтаешь, Мариам…
Та моментально замолчала, зажав себе рот рукой и выпучив в ужасе глаза. Видимо, грех многословия и болтовни был настолько ужасен, что за него можно было поплатиться кармой. Однако Мариам быстро оправилась и успела шепнуть вдогонку своему «гуру»:
- Учитель, у нас новенькая!
Как ни странно, но слово «новенькая» подействовало на того магическим образом: он остановился, развернулся на 180 градусов и моментально ощупал своими черными маслянистыми глазами Настю, словно раздевая. Та мигом покраснела до корней волос, отступила на шаг и опустила глаза долу, твердо сжав губы. Ей сразу вспомнилось, как еще учительница истории в средней школе рассказывала классу про рабовладельческий строй и невольничьи рынки. Насте показалось, что этот самозваный «гуру» посмотрел на нее так, как некогда смотрели рабовладельцы на «живой товар». Сказать, что ей это не понравилось, значит, ничего не сказать. Однако такая реакция Учителя привела в восторг ее «наставницу» Мариам:
- Радуйся, радуйся, Учитель обратил на тебя внимание! У тебя, похоже, появилась возможность познать Божественное откровение и досрочно достичь нирваны. Ну, это типа выполнения пятилетнего плана за четыре года! Сейчас пойдем ко мне, я тебя наскоро проинструктирую, что есть что. А ты старайся запомнить! Я не хочу краснеть за тебя перед Учителем, если он тебя о чем-нибудь спросит, а ты сморозишь ему чушь!
Мариам схватила Настю за руку, сжала ее запястье как клещами и поволокла со двора по каким-то закоулкам, расположение которых запомнить не было никакой возможности. Минут через двадцать они уже сидели за дощатым столом заднего двора аккуратного белого двухэтажного дома, расположенного в узком переулке на склоне крутого холма. Мариам приволокла с собой целую стопку кустарно переплетенных дореволюционных и самиздатовских книжек вперемешку с рукописными лекциями неизвестного происхождения. Теперь все это многообразие она пыталась вбить в голову Насти, потратив минимум времени с максимальной эффективностью.
Настя, конечно, что-то слышала еще в курсе максистско-ленинской философии о разных реакционных идеалистических направлениях восточных учений, но никогда не вдавалась глубоко в их подноготную, крепко помня, что «марксизм-ленинизм – единственное правильное учение, сила которого состоит в том, что оно верно». Тут же перед ней открылась целая бездна, целый мир идеалистической философии, в котором одна терминология оказалась столь богата, что ей бы не хватило и пары лет для выучивания всех названий. Из объяснений Мариам она поняла, что на основе традиционных восточных учений виденный давеча «гуру» создал нечто свое, что позволяло ему теперь вольготно проживать на курорте за счет своего «ашрама», ничуть не заботясь о хлебе насущном и плате за постой.
От новой информации и обилия впечатлений у Насти разыгрался дикий аппетит. Она решила спросить новую знакомую, когда та собирается обедать, на что получила в ответ лишь задранные вверх брови и недоуменный вопрос:
- О какой еде может идти речь, если мы стоим на пути нового знания и духовного перевоплощения? Пищу мы потребляем только совместно, да это и не пища даже. Это священный прасад, который мы принимаем совместно во время службы Господу.
- И что, вообще ничего не едите, когда проголодаетесь? – возмущенно спросила Настя, вскинув от удивления уже свои брови.
- Конечно, «гуру» должен всех благословить на прием священной пищи, которую все мы приносим ему на освящение и проверку достойности.
- Как это? Достойности? Что может быть недостойного в еде? – искренне, уже в который раз, удивилась Настя.
- Почему тебя это так удивляет? Неужели ты ничего не знаешь о достойной и недостойной пище? Что можно есть, а что строжайше запрещено? – черед удивляться настал уже для Мариам.
- По-моему, если ты захотел есть, то выбрал из того, что доступно и нравится, да и поел, чем так заморачиваться, - ответила Настя.
- Ты глупая и духовно недоразвитая примитивная особа! Прости, что я так тебя называю! Неужели ты никогда не слышала о кошерной, халяльной или иной посвященной Богу пище? Что нельзя есть плоть нечистых животных или мясо священной коровы? – начала снова поучать свою «подопечную» Мариам.
- С каких это пор говядина стала «нечистой пищей»? – возразила Настя.
- Нет-нет! Просто есть мясо коровы нельзя – это священное животное, гораздо более чистое, чем даже человек, - продолжала «просвещать» новенькую Мариам.
- Ну, я не знаю. Чистая или не чистая эта пища, а я здорово проголодалась от всего этого! – категорично заявила Настя.
- Вот что, - задумалась «наставница», - пойдем к Учителю. Может быть, он благословит тебя на прием священного прасада. Заодно и я тоже причащусь общей священной трапезы.
Решение было компромиссным, но, по крайней мере, давало надежду на то, что Настя в ближайшее время не свалится без сил от голода. Она решила потерпеть и заодно выяснить, что это за прасад такой.


                ***


Леха допустил с утра непростительную оплошность в отношении спасенных ими туристов. Когда рано утром малая нужда выгнала его из палатки наружу, он невзначай задел стойку модной и дорогой полусферической палатки «Лотос», где почивал семейный квартет. Палатки этого типа отличались склонностью к выделению конденсата на внутренней поверхности полога. Вода тут же окатила ее обитателей, на что женская часть группы ответила синхронным рефлекторным визгом – это закончилось моментальным пробуждением всего туристского лагеря «Псенодах».
Более всех недоволен оказался Игорек. Он рассчитывал вдоволь отоспаться, а тут пришлось в несусветную рань вставать вместе со всеми и собирать вещи: вечером на общем совете решено было покинуть гостеприимную стоянку и спускаться к морю форсированными темпами. Оказалось, что людей возле озера бродит гораздо больше, чем предполагалось вначале. Активность свою Игорь начал с того, что втихаря договорился с семейным квартетом о передаче ему всего излишка продуктов из своего рюкзака. Согласно сепаратной договоренности, львиная доля круп и макарон безвозмездно поступала в полное распоряжение спасенной семейной группы.
Когда Леха с Колькой узнали обо всем уже по факту, было поздно: семья шумно благодарила Игоря, записывая на бумажку адреса и телефоны и зазывая его к себе в гости, в город Курск. Откатывать назад было поздно, оставалось пересчитать продукты и вещи и оценить, хватит ли их до конца похода. После скрупулезных подсчетов друзья решили, что если начать экономить, то может и хватить. После чего начали быстрые сборы: а вдруг Игорек еще что-нибудь кому-то пристроит.
Позавтракали все вместе гречневой кашей с говяжьей тушенкой, от которой Колька уже не отворачивался по утрам. Около десяти часов утра группа попрощалась со спасенными, снялась с места и двинулась траверсом склона в том же направлении, куда давеча мотался Леха. Поскольку он рассказал о том, что видел вчера на горизонте море, романтик Игорек ради такого случая загодя облачился в морскую тельняшку. После этого к нему намертво прилипло и уже не отлипало прозвище «Матроскин».
Пройдя перевал, группа начала крутое снижение, поскольку им предстояло пройти так называемый «Веселый спуск»: Западный склон Большого Кавказа значительно круче Восточного. На спуске их обогнала плановая группа «горнопляжников»: ребята шли налегке, поэтому им не приходилось так же напрягаться. Кажется, им еще не доводилось встречать «настоящих» туристов, и они с нескрываемой завистью смотрели на здоровенные рюкзаки Кольки и Лехи, на фоне которых «дачный» мешок Игорька-Матроскина выглядел карикатурно маленьким.
После «Веселого спуска» троице пришлось отдыхать и восстанавливать дыхание, тогда как плановики легко двинулись дальше сразу после пересчета состава группы. Следующим пунктом программы, если следовать указаниям инструкторов с турбазы «Цице», был егерский блок-пост перед Бабук-аулом. Если им удастся удачно его миновать, никаких препон дальше до самого моря не предвидится. Троица подтянула лямки рюкзаков и бодро двинулась дальше. Было еще довольно рано, жара не успела пропитать влажный субтропический лес, двигались бодро. Часа за полтора они добрались до крупной высокой скалы, за которой и находился тот самый блок-пост.
Посовещавшись, ребята решили дождаться группы плановиков, чтобы вклиниться и вместе с ними пройти потенциально опасный участок. Плановики заявили о себе задолго до появления дружным пением бодрой блатной песни «Кипит веселье в доме дяди Зуя».
Чувствовалось, что группа хорошо спелась за время похода, инициативная тройка задавала слова, ритм и мелодию, а все остальные хором подпевали «Елы-палы» и «Семь на восемь». По всем окрестностям громко разносилось:
«Кипит веселье в доме дяди Зуя –
Елы-палы!
А дядя Зуй сидит в углу, как кот.
За Ваську, жирного буржуя –
Семь на восемь!
Маруську замуж выдает!»
Троица надела рюкзаки и изготовилась. Плановики чуть ли не в ногу вывалили из перелеска и, не останавливаясь, замахали руками, приветствуя попутную группу. Троица тоже помахала, немного выждав и не сговариваясь, встроилась в разные места плановой группы и двинулась в одном темпе с «туристами-матрасниками», как их, в отличие от «настоящих» туристов, именовали инструктора с турбазы.
Слегка раздувшаяся от новых туристов группа бодро прошагала мимо скалы и приблизилась к егерю, сидевшему на крыльце бревенчатой сторожки и чистившему охотничью двустволку. Заметив исполинскую и явно плановую группу из 20 – 30 человек, работник заповедника не стал ее останавливать, а лишь громко спросил:
- Вы здесь не встречали какую-нибудь самодеятельную группу?
Один из идущих в авангарде членов группы плановиков, видимо, чрезвычайно склонный к стукачеству, громко и отчетливо сообщил:
- Да-да, здесь рядом, перед поворотом, стояли трое с рюкзаками – они очень подозрительно выглядели!
Троица возблагодарила небо, что они вклинились в группу позади зловредного мужичонки-стукача, а не то бы тот их точно заложил. Остальные же члены группы были к ним вполне лояльны. Мало того, Колька уже договорился с одним из плановиков, что тот перепишет ему насколько классных песен из их репертуара на привале.
Троица тоже решила не ударить лицом в грязь перед плановиками. Едва те допели про дядю Зуя, как москвичи затянули свою «фирменную» песню:
«Ох, не слабо, братцы, ох, не слабо.
Плеск воды, шуршание весла,
Крокодилы, пальмы, баобабы
И жена французского посла».
Номер прошел на «ура». Плановики решили ответить новой «коронкой»:
«Как на поле Куликовом прокричали кулики,
И в порядке бестолковом вышли русские полки.
Как дохнули перегаром – на семь верст разит,
Значит, выпито немало: будет враг разбит!»
И на пол-Кавказа разнеслось разгульно и лихо припевом:
«Слева от нас – рать!
Справа от нас – рать!
Хорошо с перепою
Мечом помахать!»
Колька был в восторге от новой песни: достав из рюкзака и расчехлив гитару, он на коротком привале не «слезал» с парня-заводилы до тех пор, пока тот не записал ему три или четыре «коронки». Зато и сам он записал ему не менее трех своих излюбленных вещей с аккордами, которые были тому неизвестны.
После бодрой почти что пробежки троица здорово притомилась. Справа от дороги, начавшейся сразу за сторожкой, протекала река. Отпустив вниз группу плановиков, они решили через заросли густой субтропической растительности напрямую спуститься к реке и расположиться на стоянку. Палатку договорились не ставить, чтобы не демаскировать лагерь. С дороги же ушли очень вовремя: вскоре со стороны сторожки проехал вахтовый «УАЗик», который время от времени останавливался, и из него кто-то выходил и проверял окрестности на предмет наличия нарушителей режима заповедника. «УАЗик» еще раза три или четыре проехал по дороге в том и другом направлении.
Вскоре наступил вечер, что позволило перемещаться в окрестностях лагеря немного посвободнее. Лишь теперь троица позволила себе полноценный обед, он же ужин. Горная часть похода кончалась.  Группе еще предстояло спускаться по западным предгорьям и долине реки Шахе. Следующий день группа провела, спускаясь вниз через Бабук-аул, где удалось спокойно перекусить на берегу.
Тут случилось еще одно непредвиденное происшествие. Использованная при готовке и опорожненная банка из-под тушенки валялась в кустах. Рядом паслись чьи-то темные полудикие поросята. Один из них, привлеченный запахом тушенки, решил вылизать банку изнутри и насадил ее на пятачок. Сначала он не обратил на это внимания и продолжал гулять. Но непонятный инородный предмет мешал добыче еды. Свинтус начал попытки снять банку с пятачка – все оказалось тщетно. Примерно полчаса попыток ничем не увенчалось. В результате измученный свин заверещал, брякнулся на бок и уже не вставал.
Узрев такой исход, группа шустро собралась и очень бодро задвигалась в сторону Солох-аула. Мало ли что мог подумать хозяин поросенка. Тут недалеко и до греха.
Переправившись через Шахе по подвесному качающемуся мосту, группа добрела по левому берегу до Солох-аула, который, как выяснилось, является родиной краснодарского чая: именно здесь в начале двадцатого века были разбиты первые в России чайные плантации. Немного поторчав в ожидании на остановке, троица по серпантину была автобусом доставлена в большой поселок Дагомыс: горную часть похода они успешно завершили. Наступала его приморская часть.
Остановиться покуда решили на берегу, поставив палатку неподалеку от устья реки Западный Дагомыс, на прибрежной гальке, почти напротив «косухи» строящегося отеля «Дагомыс». Пока Леха занимался починкой каких-то своих вещичек, а Игорек-Матроскин привычно загорал, Колька смотался в магазин и затарился на всю честную компанию необыкновенно холодным бутылочным пивом и пирожками с мясом. Готовить ужин уже не было необходимости.
Вечером Колька объявил, что нынче ночью намечен заплыв в Турцию. Игорь и Леха на это никак не среагировали. Однако где-то около часу или полвторого ночи Колька всех растолкал и серьезно сообщил, что его объявление – не шутка. Пока ребята продирали глаза, медленно собирались и надевали плавки, он играл на гитаре песню Владимира Высоцкого «Спасите наши души», нарочито нагнетая напряжение смачным выделением слов «мы гибнем от удушья».
Снаружи было хоть глаз выколи, лишь кое-где горели огни, да время от времени мощный пограничный маяк посылал своим прожектором луч на несколько километров, сканируя морскую гладь и часть побережья. Троица вошла в воду и, гребя брассом, поплыла прочь от берега. Вода еще не успела остыть, она ощущалась ночью как парное молоко. Гребли довольно долго, стараясь не разбредаться, пока Леха, который отчасти обладал способностями никтолопа (виденьем в темноте), не сообщил, что к ним движется что-то большое и темное. Остановились и решили возвращаться. Как выяснилось, очень вовремя: большое судно с установленным на нем земснарядом двигалось по направлению к устью реки, не включая ходовых огней. Если бы они продолжали плыть от берега, не исключено, что судно могло их не заметить и утопить.
Авантюра закончилась благополучно. Правда, когда ребята залезали в палатку, им почудилось, что на берегу лежат какие-то валуны или блоки. Когда утром троица решила выяснить, что же появилось на берегу, оказалось, что это – группа горных туристов из девяти или десяти человек, спавшая прямо на гальке, забравшись в спальные мешки. Примерно к полудню группа куда-то исчезла, и пляж снова опустел. Троица же задумалась, что же делать дальше. Кольке с Лехой хотелось вдоволь помотаться по побережью, а вот Матроскин желал одного: спокойно загорать на солнышке, и чтобы к нему никто не приставал. Назревал очередной конфликт интересов.
При этом следовало где-то оставить снаряжение и рюкзаки. Первое, что пришло в голову, попробовать оставить их в камере хранения на какой-нибудь турбазе. Для начала надлежало найти турбазу. Оставив Матроскина возле палатки загорать, Колька с Лехой бодро отправились на поиски, которые очень быстро увенчались успехом. Они даже нашли камеру хранения и договорились о размещении вещей. Когда же ребята в таком же бодром темпе вернулись на берег, романтик Матроскин отсутствовал, а возле самой палатки терлась пара весьма подозрительных небритых типов, на лицах которых вроде бы нарисовалась досада от появления хозяев. Правда, они тут же начали стрелять у Кольки сигареты, а потом пообещали научить одной хорошей песне. Похоже, мужички втихаря уже давно следили за эволюциями группы.
Колька с сомнением на лице вручил им гитару, не особо веря, что из этого выйдет что-то путное. А Леха неожиданно обнаружил, что бродяжка-гитарист очень напоминает ему Кольку, но только на несколько десятилетий старше и калибром поменьше, с усатым лицом, покрытым множеством морщин, и с алкогольной сеточкой на носу. Однако то, что исполнили мужики на мотив блатной песни «На нары», превзошло все их ожидания:
«На море праздник день-деньской.
Здесь море, солнце и покой,
И вина, …, и пиво, …, и воды.
Но портят эту красоту
Сюда наехавшие ту-
Неядцы, …, моральные уроды.
Спят тунеядцы под кустом,
Не занимаются трудом
И спортом, …, и спортом, …, и спортом.
Нет вовсе даже брюк на них,
Одна чувиха на троих,
И шорты, …, и шорты, …, и шорты.
Ей год шестнадцатый пошел,
Куда глядел, …, комсомол,
И папа, …, и мама, …, и школа.
Купальник пестренький на ней,
А под купальником, ей-ей,
Все голо, …, все голо, …, все голо!
Сегодня парень виски пьет,
А завтра парень продает
Секреты, …, военного завода.
Сегодня он при бороде,
А завтра где? В НКВДе:
Свобода, …, свобода, …, свобода!»
(в целях соблюдения подобия нравственности краткие матерные вводные слова заменены многоточиями …)
Песня вызвала у Кольки и Лехи настоящий восторг и простым большинством была признана достойной считаться групповой, наряду с «Женой французского посла». А вскоре явился романтик Матроскин: оказалось, что он сначала с наслаждением выкупался, а потом захотел пить и спокойно отправился за пивом, плюнув на палатку и друзей. Пивом-то он сам надулся, как клещ, а вот товарищам ничего не принес, вдобавок подверг лагерь опасности тотального разграбления теми самыми пресловутыми тунеядцами.
Такого ни Леха, ни Колька снести не смогли. Они вынесли Матроскину последнее китайское предупреждение, после которого в случае серьезной провинности он должен быть исключен из состава группы. Тому, похоже, теперь все стало нипочем: он грубо и вполне романтически обругал их витиеватыми многоэтажными матюками и прямо заявил, чтобы они катились на все четыре стороны, еще не хватало, чтобы ему какие-то козлы диктовали, как следует отдыхать на море. Тем самым он поставил себя вне закона, и все его вещи уже через две или три минуты валялись на гальке перед палаткой, причем без спальника, взятого напрокат у Лехи.
Такого исхода уже Матроскин никак не ожидал, а вот Леха с Колькой решили, что в самый раз: наглеца следовало примерно наказать. Итак, группа «Псенодах» распалась, почти едва образовавшись. Правда, осталась надежда, что за время перемещений по побережью кто-нибудь к ним примкнет. Ведь надежда – это последнее, что умирает.


                ***


Миша Остен-Бакен готовился к конкурсу скрипачей. Тайком от деда он подал заявку на участие и теперь почти каждое утро еще до восхода солнца уходил на берег моря репетировать. Живущие поблизости сперва подивились ранней побудке, состоящей из разных скрипичных партий. Хотели «для порядку» обратиться в милицию, чтобы сразу заглушить незваного скрипача. Но Миша играл столь хорошо и мастерски, что активистов и сторонников утренней тишины мягко «загасили», позволив «маэстро» самому выбирать репертуар. Больше ничего и не требовалось. В отличие от большинства коллег, учившихся играть исключительно по нотам, Миша обладал абсолютным слухом, что выгодно его от них отличало. Ему было достаточно услышать интересное музыкальное произведение, чтобы запомнить его мелодию, а пары-тройки внимательных прослушиваний с самоличным воспроизведением на скрипке хватало на оригинальную аранжировку.
Этой весной ему впервые довелось вплотную столкнуться с таким явлением, как человеческая зависть. Он решил заглянуть в музыкальную школу и навестить учителя, который привил ему любовь к фамильному инструменту. Миша вполне справедливо полагал, что он не только этим ему обязан. Учитель был уже далеко не молод, он когда-то давно, уже после войны, закончил Одесскую консерваторию по классу скрипки. Ему прочили блестящее будущее, но он, сын «врага народа», решил не уезжать в Москву, чтобы пробиваться там на свой страх и риск в знаменитости и «звезды», а перевез больную мать из уездного шахтерского городка сюда, на Черноморское побережье Кавказа, где продолжал за ней трепетно ухаживать. Работа же по специальности тут нашлась лишь в качестве преподавателя детской музыкальной школы по классу скрипки.
С личной жизнью учителю не очень повезло, он был разведен и бездетен. Лучшим своим учеником и продолжателем дела он считал Мишу Остен-Бакена – ведь это ему привил он настоящую любовь к игре на скрипке! Поэтому Миша регулярно навещал педагога, а в этот раз решил выступить на выпускном вечере в родной музыкальной школе и порадовать учителя и его учеников своей виртуозной игрой и импровизацией.
Порадовать-то он порадовал, но вызвал дикую ревность в сердце одного из «отцов города», бездарная дочь которого заканчивала в этом году школу – тоже по классу скрипки. Миша собирался поступать в консерваторию – тайком от деда. Туда же собралась поступать и «дочка». Невозможно было допустить, чтобы она сдавала вступительные экзамены на фоне такого «бриллианта», как Миша! Папаша заранее подготовил клаку к выпускному вечеру: после блистательного выступления скрипач был позорно освистан наемными лизоблюдами. С ним случилась истерика!
Лишь учитель кое-как привел Мишу в чувство и изложил ситуацию. Миша был потрясен, он и в толк не мог взять, что можно довести ложь до такого исхода. Но в консерваторию он в тот год решил не поступать, чтобы не вляпаться во что-нибудь такое же, как на этот раз. Правда, оставалась опасность, что его призовут в армию. Учитель же старался ему внушить, что Мишу, как единственного родственника немощного старика, каковым он считал Мозия Лукича, то есть, опекуна, в армию ни в коем случае не возьмут. Но ведь не он же придумал поговорку: закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло.
Мише всерьез светила армия. В принципе, он даже был не против службы, как таковой. Он опасался дедовщины, что ему могут испортить руки. Сплошь и рядом встречались ситуации, после которых талантливые музыканты уже не могли продолжать свои серьезные занятия музыкой из-за увечий. Он даже знал одного парня, который закончил их «музыкалку» и обещал стать прекрасным пианистом, но теперь вынужден был работать официантом по причине отсутствия четырех пальцев на левой руке, с корнем отрезанных в армии на хозработах циркулярной пилой. Поэтому слово «армия» Миша воспринимал с содроганьем и внутренней дрожью.
Тем не менее, скрипач решил заявиться на конкурс. Он послал открытку в адрес оргкомитета, и ему ответили! Буквально через пару недель ожидалось приглашение на первый тур: впервые в жизни Мише предстояло оставить деда одного и ехать в незнакомый город. Чтобы приучить Мозия Лукича к одиночеству, Миша старался реже оставаться дома, но капризный старик словно что-то чуял: он по десять раз на дню разыскивал Мишу в поселке и заставлял его играть гаммы, от чего внук ну никак не мог отказаться. Миша даже стал подумывать, а не взять ли деда с собой на конкурс в качестве талисмана: в присутствии Мозия Лукича у него переставали трястись руки и никогда не сбивалось дыхание. А пока он каждое утро ходил репетировать по утрам на море…


                ***


Оленька еще с детства была влюблена в Валеру, а тот даже об этом и не догадывался. Просто при встрече ласково здоровался с нею, называя «барышней» или «мадемуазелью», в зависимости от настроения, отчего та смущалась и краснела, после чего опускала глаза. А Валера только улыбался: ему льстило такое поведение «соседской соплюшки», как он в узком и близком кругу за глаза иногда шутливо именовал Оленьку. Что выгодно отличало Валеру Воробьева от прочих молодых людей, так это то, что он никогда не старался кого-то беспричинно или случайно обидеть. Что же касалось Оленьки, закончившей в прошлом году среднюю школу и теперь ради медицинской практики работавшей нянечкой в больнице, то она с самого малолетства считала Валеру истинным джентльменом и настоящим рыцарем без страха и упрека. В-общем, если разобраться, он таким и был. За это его и уважали в доме.
Валера жил в сугубо мужском мире и занимался абсолютно мужскими делами: работал в порту такелажником, любил туризм и при первой возможности уходил в горы, коллекционировал марки зарубежных стран и технические новинки, был увлечен техникой и практической картографией. Иногда школьный приятель Валентин брал его с собой на охоту, но стрелять в птиц и животных Валера не любил, считая нечестным, а вот на стенде мог дать фору многим при стрельбе мелкой дробью по тарелочкам.
В отличие от судового механика Эдика Глазкова из его же подъезда, который старался не пропустить ни одной юбки, Валера в женском обществе терялся, грустил и чувствовал себя не в своей тарелке. Что не мешало ему быть вполне оптимистичной личностью: в этом году он собирался поступать в технический ВУЗ на заочное отделение, куда уже получил направление от портового начальства. Попробовали бы они не дать, ведь Валера был автором двух очень дельных рацпредложений по транспортировке груза и даже одного настоящего изобретения! Правда, авторское свидетельство он из какого-то гусарства прилепил на дверь домашнего туалета, но это уже его право.
Главное, что отличало Валеру от окружающих, состояло вовсе не в этом: Валера был заядлым голубятником. Удивительно, как это сочеталось в его характере, но при всей любви к технике и тяге к изобретательству он более всего любил возиться с птицами и выпускать их в небо. За птицами он готов был ехать за тридевять земель, да хоть в тридесятое царство. Пару белых голубков он купил, например, на Одесском привозе – не лень было ехать, но, как говорится, для бешеной собаки – сто верст не крюк.
И самое главное – занятие это было весьма рискованное. Причиной были маленькие сокола – кобчики. Если обычных сизарей они не трогали и даже к обычным воробьям приставали весьма неохотно, предпочитая питаться крупными стрекозами – «богатырчиками», то белые декоративные голубки вызывали в них поистине животный интерес: они словно с цепи срывались, пытаясь сбить столь крупную и престижную добычу. Тут уж сразу было видно, что в небе сокол. Выручало то, что, в отличие от ястреба, нападающего на жертву из засады, сокол всегда бьет в лет. Вот и приходилось высматривать, не вьются ли в небе «истребители», как их называл Валера.
Зато удовольствие от созерцания кружащих в небе белых голубей нельзя было сравнить ни с чем иным. Иногда голубятники затевали свои обычные игры: старались заманить чужих голубей на собственную голубятню. В этом случае проигравшая сторона шла на поклон к захватчику. Бывало, что стороны легко сговаривались, а случалось, что распря растягивалась на годы и даже перерастала в войну. Но такое случалось давно. А нынче с каждым годом голубятников становилось все меньше и меньше. Так что, можно сказать, Валера относился к своего рода «вымирающему виду».
Вот и на сей раз, двигаясь твердой поступью к любимой голубятне, Валера вновь повстречал белокурую Оленьку – все звали ее только так, уменьшительно-ласкательно.
- Здравствуйте, Валерий! – первой поздоровалась она.
- Здравствуйте, барышня! – отвечал он, находясь в благодушном расположении духа. Та смутилась, по обыкновению, и потупила взгляд. Но не отвернулась, а спросила:
- Валерий, а можно мне с Вами? На голубятню, - уточнила Оленька.
- Это не вопрос! Извольте, барышня! – ответил Валера и церемонно поклонился.
- Все Вы смеетесь! Я серьезно! – надула щеки Оленька.
- Я тоже – серьезно, - ответил Валера несколько недоуменно.
Далее они почти не говорили до самой голубятни. Там Валера галантно предложил своей даме забраться вверх на крышу по вертикальной лестнице, а потом вдруг сообразил, что на Оленьке надето легкое светлое платье в темный горошек, а не брюки, и, звонко хлопнув себя по лбу ладонью, энергично полез первым. Оленька осмотрелась, убедилась, что за ними никто не следит, и тоже вскарабкалась по ступенькам следом за Валерой. Тот уже открыл дверь в голубятню и теперь проверял, все ли в порядке, есть ли в поилке вода, пора снова убираться или можно повременить. Оленька впервые оказалась здесь вместе с Валерой, раньше она тайком поднималась сюда лишь в его отсутствие.
Валере было приятно, что девчонка интересуется теми же вещами, что и он сам. Раньше ему даже в голову не приходило, что кого-нибудь из его соседей или близких знакомых могут заинтересовать голуби. А тут вдруг – Оленька. А она хорошенькая. Он даже и не замечал ее, «соплюшку соседскую». А она, оказывается, интересуется.
- Валера, а Вы будете их сегодня запускать? – спросила Оленька.
- Обязательно! Только вот окрестности осмотрю. Вдруг враги опять прилетят.
- Какие враги? Вечно Вы смеетесь! – с горечью произнесла Оленька.
- Я не смеюсь. У птиц очень много врагов. И главные из них – сокола! – серьезно продолжал Валера, пристально вглядываясь в предвечернее небо.
- А я и не знала, что у голубей бывают враги! Там, в небе, так хорошо, так покойно, никаких врагов, никаких забот, - мечтательно вполголоса сказала Оленька.
- Покой нам только снится, как сказал поэт, - констатировал Валера и продолжил:
- Похоже, в небе никого. Можно запускать!
Валера приоткрыл створку голубятни, взял в обе руки по голубю, вышел из-за решетчатой створки, как-то хитро развернулся торсом и, широко размахнувшись, запустил в небо по очереди того и другого.
Птицы часто-часто замахали крыльями, стабилизируя полет, потом сошлись вместе, слегка спикировали на левое крыло и пошли большим кругом, почти синхронно махая крыльями и забираясь все выше с каждым витком. А Валера тем временем запустил еще пару, потом еще и еще. И вскоре уже вся стая пошла вверх, облетая кругом голубятню и сбиваясь теснее, образуя подобие строя. Валера вытащил длинный шест, нацепил на него кусок темного материала от старого халата и начал раскручивать в направлении птичьего полета. Потом убрал шест, подержал над глазами ладонь наподобие козырька, запихнул два пальца в рот и заливисто засвистал, как учил его еще в детстве батя-фронтовик и страстный любитель голубей, от которого и унаследовал Валера свое увлечение.
Оленька завороженно наблюдала за полетом стаи, поддавшись охватившему ее восторгу. Тут солнце выскочило из-за кудлатой тучки и ослепило голубятников. Они и не заметили, как с солнечной стороны, трепеща крылышками, появилась пара сереньких точек, довольно быстро принявших птичьи очертания.
Валера снова засвистел, уже нараспев. Голуби как-то клюнули носами, будто наткнулись на невидимую преграду, часто-часто забили крыльями и поменяли траекторию полета. Теперь они летели по сложной кривой, напоминающей восьмерку. Оленька подошла вплотную к Валере и теперь, задрав голову, держалась за его руку, как ребенок. Вместе они следили за полетом голубей, как будто души их были там, сверху, вместе с птицами. Внезапно Оленька вздрогнула и сжала руку Валеры:
- Там, справа, враги! – шепнула она.
Действительно, пара маленьких соколов заняла позиции для атаки. Напасть они решили со стороны солнца, точь-в-точь, как это делали истребители Люфтваффе в минувшую войну. Валера начал посвистывать призывно, надеясь успеть подозвать голубей до атаки хищников. Те среагировали, но делали все медленно, будто нехотя.
Один из соколов, похоже, понял, что добыча уходит, и решил ускорить события. Сделав короткий боевой разворот, он стремительно набрал высоту и с ходу начал атаку, целясь в слегка отбившуюся от стаи маленькую белую голубку. Валера понял, что сейчас произойдет, и усилил трели.
Стая снова будто уперлась в незримую преграду, а потом разом спикировала в сторону голубятни, словно неожиданно почуяла опасность. Голубка замешкалась, но тоже развернулась. И когда до спасительной створки оставалось всего несколько метров, в нее стремительно врезался сокол.
Голубка потеряла равновесие и перевернулась в воздухе, а за нею, вцепившись в белую холку клювом и когтями, пошел кувыркаться маленький хищник. Оленька бросилась к голубке, не соображая, что находится на высокой крыше. Протянув обе руки вперед, она каким-то непостижимым женским чутьем угадала, куда упадут обе птицы, сплетенные в воздушном смертельном объятии. Валера при этом видел лишь тоненькую фигурку Оленьки, стремительно рванувшуюся к краю крыши в спасительном порыве. Она поймала птиц, даже не думая, успеет ли остановиться, а Валера схватил ее поперек стана, чудом удержав на самом краю карниза.
Удивительно, но обе птицы оказались невредимы. Сокол быстрее пришел в себя и слетел с руки, не дожидаясь пленения, а контуженная ударом голубка некоторое время вертела головой, не в силах сообразить, что же такое произошло только что. Валера крепко прижимал к себе Оленьку, теперь твердо зная, что это навсегда, никуда он ее от себя уже не отпустит.


                ***


Новая жизнь началась у Антона Павловича с примерки аккуратно вычищенных, отремонтированных и выглаженных до стрелочек брюк, на которые он даже не хотел давеча смотреть, а тут с удовольствием надел и почувствовал себя человеком, поскольку все пуговицы оказались на месте. Розовая смрадная рубаха также удивительным образом обновилась, так что ансамбль оказался Борщу к лицу. Кстати, лицо его также при помощи безопасного станка лишилось вылезшей за короткое время обильной щетины и выглядело вполне довольным и ухоженным, не считая легкой седины на висках. Из представленной ему начальником медвытрезвителя выставки обуви Антон Павлович отобрал для начала три пары, из которых впору пришлась одна – светло-серые щегольские легкие замшевые полуботинки на тонкой и твердой кожаной подошве. Вьетнамки он поначалу решил в сердцах выкинуть, но потом голос разума подсказал, что они могут еще пригодиться.
Начальник вытрезвителя одобрительно наблюдал за своим «подопечным», внутренне радуясь происходившему на его глазах преображению. Последним «штрихом к портрету» Антона Павловича стал тонкий бежевый пиджак из льняной ткани, только что аккуратно выглаженный твердой рукой исполнительного подчиненного из штата медвытрезвителя.
Антон Павлович одернул руками полы пиджака и подошел к зеркалу сначала вплотную, а затем отступил на пару шагов. Что ж, вполне прилично… не сказать, что идеально, но для сельской местности сойдет. Тут он вспомнил, что давеча начальник вытрезвителя рассказывал ему о привлечении к его делу сотрудников КГБ, и как-то слегка погрустнел. Лично ему никто из «конторы» вреда не сделал, но общий фон учреждения оставался не очень радужным еще со времен НКВД, а наличие в родне «врага народа» придавало предстоящему общению с ее сотрудниками некую напряженность. Антон Павлович тяжело вздохнул, что не ускользнуло от наблюдательного психолога, каковым просто по факту своей должности обязан был начальник медицинского вытрезвителя.
- Что с Вами, уважаемый Антон Павлович? – обратился он к Борщу, - Что-то не так?
- Нет-нет, все так! Просто подумалось, а если бы вместо Вас оказался другой человек, не столь чуткий, не столь ответственный?
- У нас, Антон Павлович, все люди на своих местах. И все отнюдь не случайно, хотя многим этого очень бы хотелось, наверное.
- Ну и слава Богу! – заключил Борщ.
- Да Вы, как я погляжу, в богоискательство кинулись. С чего бы это? Все так хорошо складывается, а Вы загрустили! – забеспокоился начальник, - предлагаю Вам для начала хорошенько закусить!
- А вот это было бы очень к месту, да только денег-то у меня – тю-тю – не осталось после этих аферистов.
- Не волнуйтесь, мы Вас покормим. Как Вы относитесь к блюдам кавказской кухни?
- Очень положительно! А конкретно, если можно?
- Оцените по факту. У нас существует некий фонд, можно сказать, для представительских целей, для общественных нужд. Короче, Вы теперь полностью обмундированы, и можете приступать, - в лексиконе начальника отчетливо проступила воинская лексика, заставляя предполагать соответствующую выучку и прошлое воина.
- Тогда я готов, - тут же развернулся Антон Павлович на каблуках и слегка посторонился, пропуская старшего по положению.
- Ну и ладушки! Вперед, Антон Павлович! – отрезал начальник.
Вскоре он уже возглавлял короткую процессию, следом шел Борщ, а замыкал одетый в свежий белый халат сотрудник медвытрезвителя.
Пройдя знакомым белым коридором, начальник проследовал через все здание и оказался перед закрытой наглухо дверью черного хода, которую тут же отомкнул своим ключом и выпустил процессию на задний двор. Там уже все было приготовлено к появлению гостей. Посреди цветущей природы на ровной зеленой лужайке стоял застеленный белоснежной скатертью накрытый стол, на который в художественном беспорядке и в чисто кавказском стиле оказались навалены десятка полтора хачапури по-аджарски и по-менгрельски, кучка свежей розово-белой крупной редиски, десяток больших и ароматных помидоров, изрядный ворох разнообразной зелени и молодого чесноку, дюжина сваренных вкрутую белых яиц и горка сероватой каменной соли, высыпанной на тетрадный лист в клетку. Чуть поодаль особняком стоял запотевший стеклянный кувшин с густым красным вином явно местного происхождения.
- Присаживайтесь, Антон Павлович! – хозяйским жестом обвел стол гостеприимный начальник и отодвинул стул, приглашая Борща начать трапезу. Тот уже ничему не удивлялся, кроме того, насколько он проголодался. Зато угощение оказалось выше всех похвал. Сотрудник вытрезвителя отлично заменял официанта, было заметно, что эта служба ему не в новинку. Опытной рукой он закончил сервировку, нарезав и поделив закуску и разлив вино в чистые граненые стаканы – все было устроено функционально, грамотно, без лишней помпы и со вкусом.
- Спасибо, Антон! – обратился начальник к своему сотруднику, - садись и присоединяйся к трапезе, у нас без церемоний. Тезка Ваш, - это уже Борщу.
Тезка коротко и без разговоров кивнул и занял место напротив. Служащие здесь были людьми бывалыми и не привыкли ничему удивляться. А Борщ продолжал получать удовольствие от происходившего действа, к которому теперь добавилось истинное наслаждение от качественных и вкусно приготовленных блюд.
- А ведь я до сих пор так и не знаю Ваших имени и отчества! Вам не кажется, что так слегка нечестно? – укоризненно обратился Антон Павлович к начальнику вытрезвителя.
- Что ж, извольте, я представлюсь, но, Бога ради, не смейтесь и не удивляйтесь:
меня зовут Леонидом Ильичем, я полный тезка нашего дорогого товарища Генерального секретаря. Только вот фамилия слегка подкачала: Евстафьев. Но я нисколько не жалею и горжусь ею. А меня Вы можете звать просто, по-дружески – Ильич. Да-да, так бывает, - подтвердил начальник, заметив недоверчивый взгляд Борща.
- А меня родители нарекли таким именем, что получился полный тезка писателя Чехова, которого я, откровенно говоря, терпеть не могу. Мама очень Чехова всегда любила, - добавил, слегка помедлив, Антон Павлович.
- Ну, что ж, на вкус и на цвет…, как говорится, - коротко прокомментировал Евстафьев, аппетитно запивая кусок хачапури изрядным глотком красного вина.
Антон Павлович не стал отвечать, а лишь кивнул, предпочтя отдать дань вкусной и здоровой пище. Вскоре он почувствовал, что пьянеет от еды, хотя отхлебнул не более глотка вина. Веки его стали сами собой закрываться, и ему стоило большого труда кивать или крутить головой, пытаясь хоть в какой-то степени поддерживать диалог. Но Ильича мало интересовала реакция Борща, он с воодушевлением расписывал местные редкости и достопримечательности. Чувствовалось, что поговорить вот так, запросто, ему доводится не часто. Сотрудник также молчал, наворачивая угощение за обе щеки и регулярно доливая пустеющий стакан. Даже начальник вынужден был прервать монолог и тормознуть его краткой фразой:
- Антон, не налегай! Еще рабочий день впереди!
От этой фразы Антон Павлович очнулся и отчего-то продолжил:
- Вот-вот, с утра выпил – и целый день свободен.
Начальник с удивлением воззрился на него:
- Браво, Антон Павлович! К Вам уже вернулось чувство юмора! Весьма похвально! Я должен с удовольствием констатировать: у Вас весьма адаптивная нервная система.
- Да нет, что-то навеяло, вспомнил шутку, - хмыкнул Борщ.
- Как раз из таких мелочей и складывается общая клиническая картина. Уж Вы мне, старому психологу, поверьте, Бога ради! – уверил Леонид Ильич.
- А почему клиническая? Со мной, что, что-то не так? Вы не скрывайте, пожалуйста! – тревожно попросил Борщ Евстафьева.
- Нет-нет! Напротив, с Вами-то как раз все в порядке, особенно учитывая комплекс обстоятельств. Насколько я понимаю, на Вас в течение последних нескольких дней воздействовал буквально вал психологически стрессовых факторов, которые Вам в диковинку, мягко говоря. И Вы в этих обстоятельствах не теряете чувства юмора, позволяете себе шутить. Если угодно, я Вами даже восхищаюсь, Антон Павлович!
- А все-таки, почему клиническая? – не унимался Борщ.
- Экий Вы, все-таки! Ну, просто я, практикующий психолог, психотерапевт и психиатр, привык все пропускать через призму профессионального взгляда, который пытается втиснуть все и вся в прокрустовы рамки классификации и психотипа. Не беспокойтесь, у Вас все в пределах нормы, даже слишком, я бы сказал.
- Леонид Ильич, а можно вопрос, с глазу на глаз, если позволите? – осмелел Борщ.
- Антон! – коротко чуть повысил голос Евстафьев. Сотрудник кивнул, быстро вылил в рот только что долитый стакан вина, без суеты поднялся, запихнул в рот остаток хачапури и пучок зелени, собрал со стола крошки в ладонь и шустро удалился в дом.
- Антон Павлович, мы одни, тет-а-тет, так сказать. Я Вас внимательно слушаю.
- Вы знаете, я еще вчера поймал себя на одной детали. Мне кажется, что все это происходит будто не со мной. Я просто наблюдаю, как будто со стороны. Наблюдаю и испытываю какое-то странное удовольствие и интерес к процессу. Нормально ли это? – встревожено и напряженно посмотрел на Леонида Ильича Борщ.
- Интересно-интересно! Очень нетипичный взгляд, и чрезвычайно продуктивный, я бы так его охарактеризовал. Никакой патологии я здесь не вижу, однако такой взгляд или самооценку я, пожалуй, в своей практике еще не встречал. Хотелось бы Вас понаблюдать подольше, не обижайтесь, пожалуйста! Просто Вы интересный субъект и объект в одном лице, в одном объеме, так сказать! Что-то с Вами происходит. Хотелось бы посмотреть, куда все это Вас выведет.
- То есть, Вы меня за психа считаете, Леонид Ильич?
- Нисколько, Антон Павлович! Просто Ваш психотип, если угодно, меня, как специалиста, чрезвычайно заинтересовал. В Вашем сознании присутствует, если хотите, некая самооценка, реализованная в форме эдакой аутосиноптической возвратной функции, позволяющей в мягкой форме корректировать собственное поведение в аномальных условиях, не позволяя скатываться в истерические реакции и психиатрический коллапс. Так мне кажется. Это мое личное мнение.
- То есть, это не патология, на Ваш взгляд? – недоверчиво и испытующе посмотрел на Евстафьева Борщ.
- Нисколько, Антон Павлович. Но понаблюдать за Вами мне бы хотелось. Из любви к искусству, если угодно. Позволите? – уже как-то искательно обратился к Борщу Ильич.
- Ну, я даже не знаю. А как Вам это видится? Я должен все время быть под Вашим наблюдением в стационаре или психушке? – встревожился Антон Павлович.
- Нет, что Вы, совсем не обязательно. Просто мне хотелось бы с Вами время от времени встречаться, возможно, задавать Вам какие-то вопросы, что-то уточнять.
- А можно мне попросить Вас об одолжении? – уже как-то виновато обратился к Евстафьеву Борщ.
- Да ради Бога! – даже будто обрадовался Евстафьев.
- Не могли бы Вы одолжить мне некоторую сумму, пока мне не пришлют из дому? Просто у меня не осталось ни копейки. Стыдно до … ну, сами понимаете! – с Борща согнало всякую зевоту. Ему теперь хотелось примерно наказать обидчиков.
- Не беспокойтесь об этом. Говорите, сколько Вам надо! – отрезал Евстафьев.
- С моей стороны не будет большой наглостью просить у Вас двадцать пять или даже тридцать рублей? – покраснев, произнес Антон Павлович.
- И только-то? Нет, не отказывайтесь, Бога ради! Я даю Вам ровно двести рублей, - тоном, отвергающим всякие рассуждения, отрезал Евстафьев, - ни больше, ни меньше!
- Но этого мне просто много, а мне пришлют!
- Вопрос снят – и точка, - произнес начальник, - потом вернете!
- Ну, хорошо! – вынужден был согласиться Антон Павлович. У него с души как будто камень свалился, хотя и до этого все выглядело вполне мирно и спокойно. Он налил себе полстакана вина и отпил, не чокнувшись, как воду. Потом как будто спохватился, долил вина до краев стакана и поднялся во фрунт:
- Дорогой Леонид Ильич! Позвольте мне поднять этот тост за Вас, за Вашу чуткость, профессионализм и сострадание к ближнему!
У Евстафьева поднялись брови домиком, столь неожиданно прозвучал для него этот краткий панегирик, видимо, нечасто доводилось ему слышать такие оценки. Он даже закашлялся, смутившись, но потом взял себя в руки и парировал:
- Давайте, Антон Павлович, выпьем за то, что нам довелось здесь встретиться, хотя и при несколько странных обстоятельствах! – и тоже поднялся, - до дна!
Если бы кому-то случилось наблюдать эту сцену, то он обратил бы внимание, как два взрослых серьезных мужика вытянулись по стойке «смирно», чокнувшись и оттянув мизинец, держа согнутую правую руку со стаканом в горизонталь, выпили по стакану вина до последней капли и поставили пустые на стол. Произошло нечто сакральное, не объяснимое в рамках обыденного сознания. Произошло и вдруг растворилось, пропав до поры, но оставив после себя неуловимый легкий и необычайно долгий след в душах двух повзрослевших мальчишек.


                ***


Костя терпеливо выстоял длинную очередь в кафе «Минутка» и теперь с наслаждением поглощал большую, в крупную тарелку, яичницу с любительской колбасой, помидорами, укропом и имеретинским сыром, запивая ее горячим какао с молоком из тонкого стакана в мельхиоровом подстаканнике. Добавку какао можно было долить еще из исполинского алюминиевого чайника с надписью «Какао», который стоял тут же на синем пластиковом подносе, поодаль, на отдельном столике. От вкусного и обильного завтрака на лбу Кости выступили крупные капли пота, и он вспомнил любимую отцовскую присказку: «Ешь – потей, работай – зябни». Но сейчас стояло лето, а он находился в очередном отпуске, который совсем не хотелось провести, как попало.
Прошлогодний отпуск не удался, поскольку комитет комсомола припахал его в качестве командира зонального отряда к инспекции за строительными отрядами их района или «зоны», как они по традиции звались еще с 30-х годов. Что поделаешь, если тебя в виде исключения распределили в родной московский ВУЗ на кафедру, несмотря на то, что ты и не член партии? Но, видимо, что-то ныне изменилось в местном партийном руководстве, поскольку таких, как он, в прошлогоднем выпуске оказалось сразу четыре человека – они и заткнули все бреши в руководстве летними стройотрядами. А его – на удивление всем – назначили зональным командиром. Правда, комиссаром зонального отряда оказался кандидат в члены КПСС Димка Волосюк, заезжий проныра годом моложе, но его такое назначение глубоко оскорбило, и он целое лето забрасывал Центральный Штаб ССО анонимками на Костю, пока его не вызвали в ЦК ВЛКСМ и не напугали там до «медвежьей болезни» обещанием вечного кандидатства.
Короче, прошлый отпуск был загублен, а в этот он собрался буквально за три дня, так и не выяснив, куда лучше ехать и на каких условиях, купив билет до Адлера с рук возле предварительных касс Ленинградского вокзала. В Лазаревском он сошел, прельстясь рассказами соседей по плацкарте, а с комнатой ему повезло, когда он решил поискать место постоя на пару со случайной знакомой ленинградкой Настей. Теперь весьма симпатичная ему Настя куда-то усвистела ни свет ни заря, видимо, застеснявшись своего ночного порыва, а он, молодой специалист Константин Севастьянов, проснулся один в раскаленной южным солнцем съемной комнате на старой раскладушке.
Перво-наперво, Костя поспешно добрел до пляжа и выкупался впервые в жизни в теплой и соленой воде Понта Эвксинского, или Моря Гостеприимного, как окрестили когда-то греки Черное море. Купание не принесло ожидаемого облегчения от жары, и тогда Костя решил сперва плотно позавтракать. Теперь он с наслаждением боролся с утренним голодом растущего организма в случайно попавшемся на пути кафе, а заодно соображал, куда бы направить свои стопы после утоления оного. Наилучшим вариантом было бы обзорное путешествие по всему абсолютно неведомому побережью Черного моря, но поскольку ему, по причине недостатка времени на сборы, не удалось обзавестись товарищами, одержимыми сходными идеями, то, для начала, следовало хотя бы облазить ближайшие окрестности. Сейчас с собой у Кости был только маленький линялый зеленый рюкзачок из палаточной хлопчатобумажной ткани, с которым он уже исходил половину Подмосковья пешком и на лыжах.
Рядом с кафе по замшелому железобетонному желобу сочилась какая-то водица, похоже, проточного свойства. Он поинтересовался у прохожего, что это за Переплюйка такая. В ответ ему сказали, что это река Свирка, а вытекает она из Свирского ущелья, в глубине которого находится памятник мегалитической культуры каменного века – дольмен. Слово «дольмен» произвело на Костю магическое действие – он решил, во что бы то ни стало, достичь загадочного объекта и обязательно его сфотографировать. Неужели зря он взял с собой фотоаппарат «Вилия-авто» с десятком кассет ГДР-овской цветной слайдовой пленки «ORWO Chrom», что ли?
Костя перешел на другой берег Свирки и осмотрелся. Во-первых, следовало произвести ревизию снаряжения, во-вторых, пополнить запасы съестного на случай задержки в пути, в-третьих, подготовиться к возможным капризам природы. Термин «снаряжение» отдавал предельным самодовольством: ноги Кости были обуты в обычные дешевые китайские сине-белые полукеды, которые в горах не шибко функциональны – ноги в них потеют, а на траве и лишайнике они скользят. Нижняя часть тела облачена в хлопчатобумажные брюки из однотонной плотной и довольно тонкой синей ткани с контрастным желтым швом и алюминиевыми заклепками, так называемые «техасы». Это не очень удобно и жарковато, но что поделаешь? Клетчатая рубаха-ковбойка с короткими рукавами вполне подходит для лета. В общем, можно куда-нибудь забуриться ненадолго.
Костя решил прикупить какой-нибудь сухомятки для перекуса. Пары горячих чебуреков, взятых с лотка неподалеку, ему показалось довольно. К ним вскоре присоединилась бутылка фруктовой воды «Буратино». Что же касается непогоды, то он находился в полном неведении относительно дождей и прочих осадков Кавказского региона. Поэтому, наличие зонта в рюкзачке Костя посчитал вполне достаточным.
По иронии судьбы, место старта в Свирское ущелье оказалось совсем недалеко от «ашрама» доморощенного «гуру» Шри-Свами Минкина-Тушкевича, где крепко застряла одержимая нестерпимой жаждой духовного роста Настя, но Косте это было покуда неведомо. Поэтому, не долго думая, он двинулся вверх по Свирской улице, надеясь на новые встречи с непознанным.
Довольно скоро его обоняние было оскорблено плотным гнилостным запахом, доносившимся слева и сопровождаемым натужным кряхтением дизельного мотора. После нескольких шагов, неподалеку от дороги обнаружилась обширная помойка, которую утрамбовывал чумазый желтый гусеничный бульдозер на базе трактора ДТ-75, от которого и исходил звук. Костя решил поскорее проскочить неприятное место и оказался возле дощатой будки и маленького шлагбаума. Висевший рядом плакат сообщал, что здесь начинается Сочинское отделение Кавказского Государственного заповедника.
Далее ничто не мешало ему двигаться по своему усмотрению. Намотав на ус полученную информацию, Костя двинулся по тропе, несколько раз переходя по камням с одного берега ручья на другой. Вскоре он оказался на зеленой ровной поляне, где была оборудована стоянка с кострищем, большим столом и парой скамей. Видимо, это было популярное место, где довольно часто люди устраивали вылазки на природу и пикники. Ручей уходил куда-то вправо и, двинувшись вдоль русла, Костя неожиданно обнаружил в проточной воде пару малюсеньких крабов. Он никогда и не предполагал, что в речной воде могут жить крабы. На всякий случай Костя их сфотографировал и бодро двинулся дальше, но вскоре уткнулся в мокрую отвесную скалу, с которой скудными струйками сочился и стекал Свирский ручей.
Пришлось возвращаться на тропу, которая полого поднималась в горы. Далее из придорожного плаката выяснилось, что кроме дольмена, в ущелье находятся и другие достопримечательности: какой-то «лунный камень» и несколько проточных купелей со смешными названиями. Костя решил, что непременно осмотрит их все, а возможно, и выкупается в них. Короче, развлечений должно было хватить на целый день.
Так оно и получилось. Дольше всего пришлось искать дольмен, который, надо сказать, Костю разочаровал: в глухом месте колхидского леса, почти на вершине отрога горы, стояло несколько разворошенных мшистых камней, из которых росло дерево. Если бы не фронтальная стенка сооружения, в которой кем-то очень давно было просверлено круглое отверстие, прочие камни из-за обилия мха можно было просто не заметить. Похоже на то, что дольмен разрушили преднамеренно. Однако Костя сфотографировал дольмен с  нескольких точек, надеясь, что впечатление со временем поменяется.
«Лунный камень» оказался на деле исполинским осколком красноватого гранита, который непонятно как появился среди осадочных пород, слагающих окрестные горы. Возможно, что это была вулканическая «бомба», долетевшая сюда с одного из кавказских вулканов, может быть, даже с Эльбруса. Эта загадка весьма заинтересовала Костю, знавшего о морском происхождении большинства горных пород Кавказа.
Искупаться удалось, но не во всех купелях. Кеды себя проявили не с лучшей стороны, поскольку иногда скользили на каменистых мшистых склонах. Взятой еды хватило лишь для «замора червячка». На привале ему очень пригодилась самодельная «сидушка», которую Костя, по обыкновению, ставил в спинку рюкзачка для придания ему удобной для носки формы.
Когда Костя уже спускался по склону «финишной прямой», наконец, стремительно стемнело. Тут-то он и обрадовался собственной предусмотрительности: с утра при сборах он прихватил электрический фонарик. Идти сразу стало труднее, скорость спуска уменьшилась. И здесь оказалось, что в горы отправилось довольно много людей, у которых не было вообще никакого снаряжения. Возле «поляны пикников» скопились люди, потерявшие в темноте ориентировку – все «пляжники». На ногах женщин, без которых и тут не обошлось, оказались надеты в лучшем случае легкие тапочки, в худшем – вьетнамки или босоножки. Теперь вся эта толпа устремилась за Костей с фонарем, как за Данко – единственным источником света и местным героем.
На тихой Свирской улице наступило мгновенное оживление, когда люди, благодаря его за помощь, наконец, выбрались на освещенное фонарями пространство. Тут только Костя вспомнил, что еще никогда не купался в море ночью, и в волнении отправился на пляж. Прибой почти отсутствовал, царил покой, и Костя, наконец, только сейчас ощутил, что приехал на отдых. Раздевшись до плавок, которые за день совсем высохли, он с удовольствием вошел в теплую соленую воду и поплыл. Сколько времени он купался, неизвестно, но по возвращении на берег оказалось, что ночной пляж живет довольно бурной жизнью. Кто-то купался, кто-то ловил рыбу, а многие, разведя костры прямо на берегу, что-то жарили, ели, пили, разговаривали, смеялись, пели под гитару, целовались и танцевали. Костя неожиданно ощутил свое полное одиночество, ему захотелось вернуться в маленькую комнатку и встретить там милую Настю, а с другой стороны, ему очень хотелось узнать больше об этом еще неведомом ему мире по имени Кавказ, мире, который оказался ему интересен, приятен и чрезвычайно притягателен.


                ***


Колька с Лехой быстро разобрали палатку, перебрали рюкзаки и, оставив спальники и личную мелочь в легкой дорожной сумке и маленьком штурмовом рюкзаке, двинулись в сторону турбазы, где заранее договорились об использовании камеры хранения. Романтик Игорек-Матроскин в это время сидел в одних плавках на прибрежной гальке и тихонько, чтобы никто его не услышал, матерился и шептал страшные проклятия в адрес теперь уже бывших друзей. Он считал их чокнутыми самодурами, которым хочется, чтобы все вели себя так, как они считают нужным, не считаясь с личными привычками и пристрастиями окружающих. Тем не менее, расставание прошло даже несколько трогательно: ребята пожали друг другу руки и похлопали по спинам, как бы, уверяя, что все будет нормально. Игорек остался на пустом замусоренном пляже, а Леха с Колькой двинулись на турбазу, где и разместили тяжелые и объемные вещи.
Не обошлось без приключений. Когда Колька с Лехой, оставив рюкзаки на лавке возле камеры хранения, вошли внутрь в поисках завхоза, сидевший в тени здоровенный мужик со сломанным носом и вроде бы дремавший до поры, неожиданно пробудился и встал. Окинув двор турбазы мутным пьяным взглядом, он невнятно произнес:
- Со всех по рублю!
Заметив пару бесхозных рюкзаков, мужик поднялся на неровных ногах, подхватил мешки вместе со своим тощим выцветшим военным «сидором» и довольно шустро, хотя и покачиваясь, двинулся к выходу с турбазы. Через полминуты уже ничего не напоминало о его присутствии на территории, если не считать остатков запаха водочного перегара.
Когда Колька с Лехой вышли из душного помещения камеры хранения вместе с завхозом, во дворе переминалась с ноги на ногу свежедоставленная в Дагомыс группа туристов-плановиков, а их объемных рюкзаков не было и в помине.
Экстренный опрос плановиков уверил ребят в быстрой преднамеренной краже, о которой они поведали завхозу. Тот и вспомнил, что в теньке отдыхал инструктор из местных, который терпеть не может москвичей, Вася Трипольский. Порывшись в памяти, завхоз рассказал Кольке и Лехе, что лет пять или шесть назад один москвич из плановой группы сломал Васе дрыном нос и раскроил башку за безудержное хамство в пьяном виде. С этих самых пор при каждом удобном случае Вася мстил всем встречным москвичам, как только мог. На сей раз, видимо, услышав, что ребята приехали из Москвы, он и решил их наказать, украв мешки с поклажей, предназначенной для сдачи в камеру хранения.
Вещи надо было срочно спасать. Кто знает, что могло взбрендить на ум пьяному и больному на всю голову мужику, одержимому навязчивой идеей? Колька с Лехой решили разделиться и попытаться прочесать Дагомыс. Прежде же они спросили завхоза, где можно найти этого Васю, хотя бы в виде гипотезы. Тот отвечал, что Вася может пойти куда угодно, но обычно его перемещения заканчиваются либо в пивной, либо в отделении милиции. Начать решили с конца, то есть, с милиции.
В отделении им сказали, что Вася личность известная и посоветовали написать на него заявления. Однако, даже в случае его поимки с поличным, ребятам надлежит сперва дождаться суда, если они действительно хотят справедливого наказания вора, а это потребует не меньше месяца. После таких серьезных предупреждений, естественно, никто никаких заявлений писать не стал, а на свой страх и риск попытались разрешить вопрос своими скромными силами. Лишь после выяснения ситуации в отделении милиции ребята приступили к прочесыванию Дагомыса.
Леха дважды или трижды прошел через весь Дагомыс вдоль и поперек, когда уже во второй половине дня узрел на выходе из местного пивного зала здоровенного мужика, по всем приметам очень напоминавшего искомого Васю. Его под белы руки ласково выводили из помещения два официанта или рабочих заведения. Однако при Васе не было ровным счетом ничего. Да и сил ему хватило лишь на то, чтобы, грязно ругаясь и заплетаясь языком, выбраться из зала и плюхнуться на скамейку рядом с пивной.
Леха задал несколько вопросов мужикам о ручной клади клиента, но те заверили его, что Вася был налегке и уже сильно датый. Леха не поверил и подробно прочесал все помещение пивного зала, посетил подсобку и дошел до самого кабинета директора, но тот только руками развел: все видели Васю пустого, без ручной и тяжелой клади, почти без денег. Именно их отсутствие и привело к выводу клиента на воздух. Тот все заказанное выпил и требовал бесплатного продолжения банкета. Леха был близок к отчаянию.
Его спасло появление Кольки. Тот улыбался во все лицо, что означало: нашел!
Тут Колька поведал товарищу, что тоже почти отчаялся в поисках, прочесав несколько раз весь Дагомыс и несколько раз завернув при этом на рынок. И вот, выходя в очередной раз с рынка, он чуть ли не нос к носу столкнулся с Васей, волокшим на плече их рюкзаки. Колька решил для начала просто за ним проследить, а не поднимать шума до поры. Тактика себя оправдала: вскоре Вася подошел к небольшой будке, в которой сидел сапожник и ремонтировал обувь. Они о чем-то поговорили, а Вася снял с себя всю поклажу и уложил на пол в будке, на что сапожник среагировал резко отрицательно. Тогда Вася показал ему большой и натруженный кулак, силком вытащил из нагрудного кармана сапожника несколько мятых бумажек, громко произнес свою любимую фразу «со всех по рублю!» и двинулся по направлению к пивной. А Колька, убедившись, что объект наблюдения завис на некоторое время в заведении, побежал в милицию сообщить, что украденное имущество найдено и опознано.
Узнав о личной инициативе ограбленных, в милиции нисколько не обрадовались, но дали Кольке в сопровождение сержанта, с которым он и посетил сапожника. Сапожник также оказался в числе обиженных Васей: тот похитил у него из кармана аж четыре рубля кровных честно заработанных денег. Правда, заявление писать сапожник также отказался. Видимо, знал о последствиях столь опрометчивого поступка. Короче, прижать Васю легально оказалось крайне сложно. Поэтому Колька решил просто отжать добро.
Теперь они вместе с Лехой быстро двигались в сторону будки сапожника, надеясь, что присутствие милиционера поможет им завладеть своим имуществом. Но того уже и след простыл. Однако сапожник и без милиционера горел желанием как-нибудь насолить Васе: он предоставил Кольке с Лехой возможность спокойно забрать все вещи, включая Васин «сидор», и не париться: не стоит он того. Словно тяжелая ноша упала у друзей с плеч, когда они вернули похищенные вещи. Угрызений совести от завладения чужим «сидором» также никто не испытывал. Колька кратко определил все одной фразой:
- Либо се ля вы, либо се ля вас!
Улов, правда, был невелик: в Васином мешке оказались три или четыре луковицы средней величины, две пары вонючих дырявых носок, алюминиевая кружка, грубо вырезанная уродливая самодельная деревянная ложка и старый-престарый обшарпанный ВЦСПС-овский ледоруб, который Леха с радостью взял себе в качестве трофея.
Завладев имуществом, ребята поспешили на турбазу, где завхоз уже собирался закрывать «лавочку» и уходить домой, но с удовольствием узнал, что правда и справедливость восторжествовали. Вещи были успешно отправлены на полку, квитанция выписана, а Колька с Лехой продолжили активно выполнять свои прожекты.
Несколько банок тушенки, курагу, примус, запаянную банку бензина и початый пакет гречки они прихватили с собой на случай «автономки». Посетив хинкальную и наскоро перекусив, друзья двинулись на станцию, чтобы отправиться далее по железной дороге. Поскольку им было безразлично, в какую сторону ехать, то решили так: поедем туда, куда пойдет первый поезд. Ждать пришлось долго, поскольку поезда ходили крайне редко. Когда Колька уже начал ныть, что они плохо подготовились, и следовало вначале изучить расписание, со стороны Большого Сочи появилась выцветшая на солнце зеленая электричка. Ребята быстро купили билеты в кассе и успели вовремя погрузиться в поезд.
Электричка двигалась не спеша, тормозя на каждой станции, что довольно быстро наскучило. Выгрузиться решили на станции «Лазоревская», уж больно им понравилось название, да и знакомые утверждали, что место это хорошее. Высадившись, друзья сразу отметили архитектурные особенности здания вокзала, который им весьма приглянулся, а также обилие зелени, отличавшее в лучшую сторону Лазоревское от Дагомыса. Однако надо было подумать о ночлеге и жилье, поскольку палатку они оставили на турбазе. Это друзей не сильно смущало: в крайнем случае, можно было переночевать на пляже.
Купив рядом с вокзалом пару бутылок теплого пива и по паре пирожков с капустой на каждого, друзья, не торопясь, пересекли улицу и вскоре выбрались на бесконечный галечный пляж, который им понравился куда больше, чем в Дагомысе. Во-первых, здесь было чище, во-вторых, безлюднее, а в-третьих, из воды не торчали бесформенные куски арматуры и бетона, мешающие купанию. Короче, Лазаревское им приглянулось, и они даже пожалели наказавшего себя Игорька.
Мало того, выяснилось, что на всех пляжах стоят удобные кабинки, каких они почти не заметили в Дагомысе, и это им тоже пришлось по душе. Накупавшись, ребята не стали переодеваться, а пошли дальше в сторону Туапсе, разглядывая приморские строения и навесы – так делали многие из отдыхающих. Таким образом, не торопясь и время от времени залезая в воду и купаясь, они добрели до Свирского пляжа. Здесь их привлекло некое забавное строение, напоминавшее нечто среднее между тропической хижиной и придорожным кафе. Оказалось, что здесь местные подвижники обучают детей подводному плаванию с аквалангом, но за отдельную плату могут поучить и взрослых. На близком открытом рейде неподалеку на волнах покачивалась белая крейсерская яхта, до которой подвижники добирались по утрам на пластиковой шлюпке.
Леха сразу начал интересоваться, как можно да почем взять несколько уроков подводного плавания, чем сразу расположил к себе жену хозяина заведения. А когда во  время знакомства выяснилось, что у друзей имеется гитара, и они поют под нее песни, вопрос о ночлеге был решен сам собой. Головная боль отпала, и Колька расчехлил свой инструмент. Началась обширная культурная программа, прерываемая лишь мелкими оргмероприятиями, наподобие рукопожатий, тостов, знакомств, разогревания чайников, новых тостов и новых знакомств. Прокуралесили так часов до двух ночи, потом прямо на песке на карематы постелили спальники и мигом вырубились под натиском дневных впечатлений до рассвета.
Наутро их разбудили нежные звуки скрипки. Сначала обоим приснилось что-то сказочно-волшебное из области явно нереальной, но потом звуки как-то странно материализовались и, что было удивительно, не исчезли, а напротив, сделались более осязаемыми, что ли. Поскольку никуда вылезать надобности не было, в отличие от ночлега в палатке, а оставалось лишь выбраться из спальника или откинуть оный, то друзья очень скоро оказались на открытом галечном пляже.
Солнце еще не вылезло из-за горного хребта, но своим ярко-розовым сиянием уже освещало кудряшки облаков над горизонтом. Леха почему-то сразу же вспомнил строки из Гомеровой «Одиссеи» в переводе В.А.Жуковского:
«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;
Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев;
Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;
После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши».
Платье и меч друзья, естественно, надевать не стали, остались в плавках, но вместе насторожились и прислушались, ибо звуки скрипки не утихали, напротив – они еще усилились. Вскоре им удалось обнаружить источник их происхождения.
Прямо на краю железобетонного мола, почти со всех сторон окруженный морской водою, обернувшись лицом в сторону моря, со скрипкой в руках стоял одетый в белую рубаху с длинным рукавом и черные эластичные плавки вместо брюк худощавый черноволосый кудрявый парень и играл на старой и сильно потертой, но весьма голосистой скрипке. Играл дивно, играл божественно, так, как можно играть лишь под аккомпанемент природы, вдохновенно и легко, как летит облако, или течет вода, или колышется лист под дуновеньем ветра. Волосы его при этом поднимались и разлетались в разные стороны, под действием музыки, что ли.
Леха с Колькой тихо подошли поближе и замерли. Сколько времени они так простояли, не знал никто, а тем более они сами. Скрипач закончил играть лишь тогда, когда первые отдыхающие появились на утреннем пляже, разделись и полезли в воду с громким фырканьем и шумом.
Тут только наши друзья очнулись от оцепенения. Музыкант достал из-за резинки плавок чистую белую салфетку и нежно протер скрипку, отняв ее от груди. Потом развернулся и возвратился по бетону мола на пляжную гальку. Там возлежал старый черный кожаный футляр, в котором ожидала скрипку чистая белая фланель, в которую и был завернут бесценный для Миши антикварный инструмент. Лишь тогда к нему вплотную подошли наши герои.
- Здорово ты играешь! – только и промолвил в восхищении Колька.
- Да! – осталось лишь добавить Лехе. И он тут же без промедления продолжил, протягивая скрипачу руку:
- Леха!
Тот ответил, протягивая свою:
- Миша!
Тут только Колька сунул ему свою клешню:
- Николай!
- Ты чего это так, над морем, каждый день играешь, что ли? – спросил Колька.
- Ну да! К конкурсу готовлюсь. Уже меньше, чем через пару недель надо ехать на отборочный тур. Вот только не  знаю, как с дедом быть: старый он у меня.
- А ты его с собой возьми! – предложил Леха.
- Правда? А разве можно? Я уже и сам думал, не взять ли его, как талисман на Олимпиаду, - обрадовался Миша.
- Конечно, возьми! – поддержал Колька, - мы тут еще потремся, если надо, в чем-нибудь да поможем. Правда, Леха?
- Да легко! – подтвердил Леха.
- Точно! – подытожил Колька, - а теперь – купаться!
И новоявленная троица, не долго думая, полезла в воду. Потом все вместе они добрели до хижины, где крепко спали после вечерней попойки хозяева. Вынужденная задержка послужила поводом для завтрака, приготовленного на примусе, к которому присоединился и Миша, после чего троица снова вернулась на берег.
Хозяева уже проснулись и, не торопясь, готовились к новому трудовому дню. Леха напомнил о своем желании понырять с аквалангом и поучиться азам подводного плавания. У хозяев сразу обнаружился реальный стимул ускориться. Пока они доедали кашу с рыбой, Колька и Леха таскали в шлюпку баллоны, маски, трубки, регуляторы, грузы и всякую прочую подводную оснастку. Мише даже стало неудобно задерживать сборы, и он запросился к деду, но ребята взяли с него честное благородное слово назавтра так же точно утром встретиться на берегу и примкнуть к их подводным погружениям. Пришлось согласиться, тем более, что Мише ни разу в жизни не доводилось погружаться в море с аквалангом, а он давно мечтал об этом.
Леха с Колькой налегли на весла и через десяток минут уже стояли на яхте. Лехе доводилось немало ходить под парусом на «Эмке» в подмосковных «Водниках», но на крейсерской моторной яхте он оказался впервые. Однако такелаж не сильно отличался от простого открытого швертбота, и они с Валентином – так звали хозяина яхты – довольно быстро нашли общий язык. Снявшись с якоря и поставив грот со стакселем, ребята решили отойти на десяток кабельтовых от берега на чистую воду, где никто не должен был помешать их погружениям.
Зато ничто не могло быть лучше и интереснее подводного мира, в который столь неожиданно угодили путешественники. Им здорово повезло: они встретили под водой пару добродушных дельфинов и катрана – небольшую черноморскую акулу. Хотя ребята и знали, что катраны на людей не нападают, их сердца бешено забились, словно пытаясь выскочить из грудной клетки. Акула ведь, все-таки, не плотвица какая-то!
День оказался насыщен сверх всякой меры. Когда ребята, довольные, словно сытые удавы, вылезли из шлюпки на берег, а Валентин отправился на своих «Жигулях» заправлять баллоны сжатым воздухом, солнце уже клонилось к закату. Леха расчехлил гитару и запел песню, которую исполнял, только находясь в отличном настроении:
«Бьются, не спят сердца. Годы и месяца
Мимо проходят. Нас обдувает ветер.
Жизнь наша бьет ключом: мы за собой влечем
Женщин, друзей, врагов и все на свете.
Там, где прошел хоть раз, уже не увидят нас:
Манит, влечет, зовет к себе дорога.
Трудно с нее свернуть, выждать, передохнуть
И успокоиться немного».
К нему подсел Колька, и вместе они затянули припев:
«Края, где горы и леса кругом,
Мы поперек и вдоль пройдем,
А если будет слишком крут уступ,
Помогут друг и ледоруб».
К ребятам потянулись другие обитатели «хижины», а те затянули второй куплет:
«Счастье нельзя купить, выменять, утаить,
Как самоцветы, машину, дачу, клячу…
В тех, кто идет вперед, пламя уже не умрет –
Оно других зажжет в придачу.
Радость нельзя познать, рухнув ничком в кровать,
Или в трактире, или на пляже даже.
Надо себя превозмочь и пересилить, и смочь –
Каждый бродяга вам об этом скажет».
Пляж пока нестройно подтянул припев. А ребята продолжали:
«Трудно сюда дойти. Здесь, на краю пути,
Ты поймешь, что стоит жить на свете
Только за тем, хотя б, чтобы, сюда придя,
Ты понял, где родится ветер.
Как поет тишина, о чем шумит вода,
И зачем чудак бредет по свету:
Горы, туман вдали, рай на краю земли –
Раз увидев, вспоминать об этом».
А весь пляж теперь уже стройнее подтянул припев:
«Края, где горы и леса кругом,
Мы поперек и вдоль пройдем,
А если будет слишком крут уступ,
Помогут друг и ледоруб».
Вечер оказался ничуть не хуже предыдущего, и ребята снова засиделись за полночь. Только сразу спать они не стали, а решили выкупаться в ночи и прогуляться перед сном по опустевшему пляжу. Там-то они и увидели, как целая толпа чернявых крепких парней с явно хулиганскими целями сперва окружила, а потом взяла и набросилась на симпатичную пару, которая до этого просто гуляла по пляжу, взявшись за руки. Надо было выручать!


                ***


Насте было в диковинку наблюдать, как целая толпа взрослых мужчин и женщин встают в очередь и поодиночке подходят к полуголому неопрятному человеку, получая от него «благословение» употребить в пищу тот или иной фрукт или овощ. Как незадолго перед этим разъяснила ей Мариам, заставив щедро раскошелиться на целую сумку разнообразных фруктов, теперь, после их соответствующих благоговейных размышлений о природе Божества и последующих молитв и манипуляций «гуру», пища восприняла особые вибрации и превратилась в освященный прасад, который можно с пользой души и тела вкушать всем, кто идет путем Дхармы. Для Насти это оказалось настоящей «китайской грамотой», но она внимательно слушала наставницу, почти не перебивая и зная по опыту, что рано или поздно освоится со сложной терминологией и привыкнет к этому покуда «тарабарскому» языку. Кроме того, ей ужасно хотелось есть, но она уже поняла, что чем меньше вопросов будет она сейчас задавать, тем быстрее утолит ставший почти нестерпимым телесный голод.
Что касалось голода духовного, то здесь все обстояло отлично, если не считать личности самого «гуру»: уж слишком много вожделения прочла она в глазах «учителя» и «святого», когда Мариам давеча заикнулась о появлении «новенькой». В глазах у Насти так и застыли эти черные масляные похотливые глазенки, которыми он буквально ощупал ее тело с ног до головы. Настю даже передернуло от отвращения. Однако ей не хотелось отвлекаться от объяснений Мариам, которая подробно рассказывала ей о значении тех или иных странных на первый взгляд действий верующих. Волей-неволей Насте приходилось сравнивать эти действия с поведением ее бабушки, которая была довольно набожной православной верующей и регулярно по большим церковным праздникам посещала храм Божий. Надо сказать, практика отправления культа весьма разнилась.
Прежде всего, «гуру» в самом начале «богослужения» несколько раз подряд прочел известную и часто употребляемую мантру «Ом Мани Падми Хум», после чего, из уст «учителя» последовала какая-то странная белиберда на неизвестном языке:
«Дибиби Дибебе Казажаж А О Кайа
Дивака Айя Ия Кайак Влакак
Ямама Музал Вясл Внал».
Когда Настя поинтересовалась у Мариам, что это значит по-русски, та выдала ей следующий вольный перевод заклинания, видимо, с санскрита или тибетского:
«О Великий и Всемогущий Космос, я – Твоя маленькая частица, прошу Тебя, дай мне сил, чтобы преодолеть преграды, стоящие на моем пути и чтобы я смог победить все свои недуги»,
из чего следовало, что сектантское «Божество» просто отождествляется с Космосом, который не обладает свойствами личности, в отличие от христианского, еврейского или мусульманского Бога.
Если у бабушки никогда не заносило ум за разум с посещением церкви, и она сохраняла здравомыслие и иронический взгляд на вещи и события в любой ситуации, то, глядя на завсегдатаев «ашрама», Насте стало казаться, что им серьезно «сносит крышу». Иначе как можно было понимать попытки насыпать прах из-под ног «гуру» себе на голову и на лицо или «отключение» верующих во время произнесения «святым» «благородного» звука «Ом»? Причем «отключение» было абсолютным, состояние транса приводило к полной неподвижности, которая у иных моментально сменялась дикой гиперактивностью, проявляющейся в пляске, ужимках и прыжках. Иногда Насте казалось, что она наблюдает в деле клиентов психиатрической клиники или, на худой конец, алкогольного диспансера.
Мариам относилась ко всей этой свистопляске вполне серьезно, называя ее «высшей сублимацией религиозных чувств», хотя сама и не доходила до подобных состояний. Но по секрету шепнула, что даже завидует этим людям, способным приходить в состояние полного самозабвения. Когда Настя высказала ей свои сомнения в психическом здоровье указанных сограждан, Мариам возмущенно возразила, что даже подобные помыслы могут серьезно нарушить карму неофитки. Настя решила эту тему более не поднимать.
Далее Мариам начала растолковывать Насте смысл этих странных манипуляций. Оказывается, для серьезно верующего и вставшего на путь Дхармы, то есть Добродетели, огромное значение имеет авторитет Учителя или Гуру, воплощающего в себе образ Божества. В практике богослужения это носит название Даршана, то есть лицезрения объекта поклонения или почитания. Когда верующие приносят с собой пищу, они обязаны думать о ней почтительно, как о жертвенном приношении Божеству (Мурти) в образе Гуру. При этом «учитель» совмещает в себе как Предмет поклонения, так и Верно Поклоняющегося и Приносящего Жертву. В этом смысле Гуру дважды почитаем. Кроме того, что Гуру приносит правильно Освященную Пищу на Алтарь Божества, истинным Алтарем является наш разум, в котором осуществляется внутреннее Богослужение в честь Истинного Божества. Поэтому так важно воспитывать в себе правильный взгляд на мир и окружающих, подавляя в себе скверные мысли и желания.
Насте очень захотелось спросить Мариам по поводу мыслей и желаний здешнего «гуру», но она снова сдержалась, поймав себя на том, что уже начала контролировать свои мысли и вопросы, чему даже порадовалась – пока что, про себя. Мариам же продолжала, рассказывая о том, что в обычных случаях пища разделяется на пищу, приготовляемую адептом Пути для себя – Бхога, и пищу, приготовляемую для Божества – Прасада. В нашем случае Господь так наставил в истине нашего «гуру» (то есть, «пророка» Минкина-Тушкевича), что тот не стал практиковать этого разделения, а огульно прямо объявил всю пищу, приносимую в «ашрам», исключительно прасадом, естественно, после того, как лично он осуществит необходимые культовые действия.
Таким образом, для последователей нашего «гуру» теперь начисто исключалась возможность потребления «неблагословенной» или откровенно вредной «эманированной Ракшасом» (злым духом) пищи, если, конечно, адепт не жрал ее ночью под подушкой или тайно не посещал явный источник порока или Адхармы – ресторан. Видимо, именно поэтому «гуру» Минкин-Тушкевич приобрел столько последователей среди почитателей нетрадиционных для России вер и религий. Теперь «ашрам» просто ломился от желающих достичь Дхармы массовым штурмом или кавалерийской атакой, тем более, что «гуру» объявил себя обладающим «особенной благодатью» по отношению к верующим.
Настя про себя отметила, что правильно всегда ее бабушка говорила, что «наглость – это второе счастье». Мариам она, естественно, ничего такого не сказала. А той скромная «новенькая» нравилась все больше и больше: вопросов почти не задает, а если задает, то по делу, послушная (не ест, а терпит), старается все запомнить, не перебивает. Насте же «секта» нравилась все меньше и меньше. Останавливало ее теперь, главным образом, то, что ее убедили накупить большое количество фруктов, и она не оставляла надежды на употребление хотя бы малой доли из этого множества. Ведь не дарить же все это врагам!
Слово «враги» было употреблено главным образом в отношении доморощенного «гуру», который не вызывал в ней никаких чувств, кроме брезгливости, презрения и отвращения. Тем временем гнусавый «пророк» странным горловым голосом выводил «благородный» звук «Ом», произносил мантру «Ом Мани Падми Хум», осуществляя какие-то плавные таинственные пассы над головой и, видимо, обозначая таким образом, что пища предназначается Божеству. После этой довольно длительной процедуры, сопровождаемой трансом и биением нескольких человек в подобии припадка, «гуру» развернулся к толпе и мерно приступил к персональной раздаче прасада. К ужасу и отвращению Насти, почти каждый из присутствующих здесь верующих норовил припасть к телу «пророка» и облобызать пятку или голень «святого». В конце концов, она встала, набралась наглости и решила приступить к получению своей доли.
Она поднялась с земли, где сидела, сложив ноги по-турецки, и осмотрелась. На ней был надет модный голубой весьма откровенный раздельный купальник-бикини, поверх которого она накинула белое махровое полотенце, скрепив его английской булавкой, а снизу как юбку повязала крупный кусок бирюзовой полупрозрачной ткани, заменяющей парео. Волосы Настя плотно увязала на макушке при помощи простой черной резинки, изобразив подобие модного фонтанчика. Голову она склонила, подобно кающейся Марии Магдалине с картины знаменитого голландского художника Эль Греко, изображая крайнее смирение, а плечи опустила и подняла вверх сложенные лодочкой ладоши, как будто просит воды или пищи. Минут через пять очередь дошла и до нее.
Минкин-Тушкевич, увидев, что к нему подошла «новенькая», несколько ожил, встрепенулся и набрал полные ладони «священного прасада», что означало незрелое крошечное яблоко, малую кисточку винограда, три или четыре тщедушных диких абрикоса и щепотку очищенного арахиса. Все это Насте без особого труда удалось удержать в маленьких ладошках. А «гуру», по всей видимости, теперь жадно мечтал о «поклонении». Настя изящно сделала нечто напоминающее короткий и низенький книксен и собралась идти дальше, чтобы предаться «священной» трапезе. Однако «гуру» остановил ее своей грязной, выпачканной красной охрой, ладонью:
- Стой! Это все?
- А что еще? – недовольно спросила Настя.
- А поклонение?
- Какое поклонение? – подняла брови Настя.
- Дождись меня. Я тебе все растолкую, - недовольно произнес «гуру».
Настя ничего не ответила и, слегка насупившись, отправилась на прежнее место, наблюдая за подобострастными ужимками прочей «паствы».
Прежде всего, оказалось, что никто фрукты так и не помыл, а есть их грязными ей совсем не хотелось. Мало ли кто и где их лапал и таскал? Даже ее голод куда-то подевался от брезгливости. Потом, прасада ей досталось до смешного мало. Вдобавок, она заметила, что адепты, которым не хватило, съедают и подходят вновь и вновь за свежими порциями прасада, пока не насытятся, хотя, по идее, это недопустимо, следуя логике Мариам. Но Мариам ведь тоже может не во всем разбираться, - решила Настя и снова поднялась. Прежнюю дозу фруктов она завернула в носовой платок и оставила на месте.
- Ты куда? – зашипела на нее Мариам.
- За следующей дозой, - ответила Настя.
- Больше нельзя, - продолжила Мариам.
- А почему этим можно? – спросила Настя и снова встала перед «гуру».
- Что тебе? – удивленно спросил «святой», сверля глазами просвечивающие из-под тонкой ткани красивые ляжки Насти.
- Прасад, - ответила та.
- Ты же вроде уже взяла? – недоуменно ответил «гуру».
- Мало, - протянула руки Настя, - я не насытилась.
- Это не просто пища, это – благодать! – возвышенно произнес «учитель».
- Вот мне и не хватило благодати, - объяснила Настя.
- Ладно, на, в виде исключения, - насыпал ей полные ладони фруктов Тушкевич.
Настя только кивнула, но делать книксен уже не стала, а пошла на старое место.
Мариам сидела, вытаращив на нее глаза:
- Ну, ты даешь! И он выдал тебе полные ладони прасада! – она просто не могла поверить своим глазам.
- Ну да. Я же сама купила эти фрукты. Значит, имею право на свою долю, - пояснила ей Настя, - это справедливо!
- А почему ты их не ешь? – снова удивилась Мариам.
- Их никто не удосужился помыть, а немытое есть вредно. Мало ли кто их трогал.
- Но это же священная трапеза, - не унималась Мариам.
- Священная или нет, а гигиену еще никто не отменял, - констатировала Настя.
- Может быть, ты и права, - сдалась Мариам.
- Конечно, права, - ответила Настя, - ты что, и детей своих будешь кормить грязными орехами и фруктами? А если там зараза всякая налипла?
- Да, действительно, я и не думала даже об этом, - затормозилась Мариам.
- А думать надо. И чем чаще, тем лучше, - заметила ей Настя.
Тем временем «раздача слонов» закончилась. Мариам теперь сидела какая-то  пришибленная, озабоченная и напряженная. Видимо, Настины слова сделали свое дело. Она теперь туго соображала, хорошо ли сделала, что съела немытые фрукты. Даже внутри ей стало как-то нехорошо. А вдруг она отравилась какой-нибудь кишечной палочкой? Нет, лучше об этом не думать. А так было хорошо все. И началось из-за «новенькой». Думать ей надо, видите ли! Кто ее тут думать просит? И Мариам совсем скисла.
Тем временем «гуру» помычал свой «Ом», произнес еще несколько мантр, поднялся из позы «лотоса» и, поклонившись пастве, побрел в сторону умывальника. Настя решила, что с нее выше крыши хватит такой «благодати». Она поднялась, взяла узелок с фруктами, с грустью подумав, что за все приходится платить, и собралась выходить. Солнце уже клонилось к закату, а темнело здесь, как она хорошо запомнила, очень быстро. Тут кто-то крепко схватил ее за запястье. Она обернулась. Рядом стоял «гуру» и держал ее за руку.
- Пойдем! – произнес «учитель кармы».
- Куда еще? – подняла брови Настя.
Вместо ответа «гуру» мотнул головой в сторону своего сарая. Настя нехотя двинулась за ним. Что ему опять надо? Но, надо думать, ненадолго.
Войдя внутрь, Настя с удивлением обнаружила, что обстановка внутри сарая оказалась продумана с некоей претензией на оригинальность. Посредине было устроено некое подобие ложа с марлевым балдахином, а вокруг стояли предметы, каким-либо образом ассоциированные с индийской культурой и тантрической традицией. Около изголовья располагалось какое-то многоэтажное металлическое устройство с длинной трубкой, наподобие кальяна. С другой стороны от ложа стояла тумбочка, напоминающая алтарь или жертвенник. Для антуража на нем были помещены несколько игрушечных слонов, а в широком блюде дымились воткнутые в песок тонкие ароматные палочки.
- Тебе надо учиться безусловной благодарности и поклонению, - произнес Тушкевич, не отпуская руки девушки.
- Каким образом? – спросила Настя, прямо устремив на «гуру» смелый взгляд своих красивых голубых глаз.
- А вот таким, - произнес «гуру» и, неожиданно обняв Настю за талию, попытался заткнуть ей рот поцелуем. Та просто обомлела от такой наглости, но быстро среагировала и вырвалась из объятий, развернувшись на месте вокруг вертикальной оси. Но тот и не думал отступать, а крепко схватил ее за руки, задумав лишить возможности двигаться. Тем самым «гуру» поставил себя в весьма уязвимое положение. Снова попытавшись поцеловать Настю в губы, «пророк» раскрылся. А девушка, ощутив отвратительный и тошнотворный запах смеси лука, чеснока и гнилых зубов, внезапно сделала незаметный выпад, сперва притянув к себе «учителя кармы», а затем, высвободив руки из захвата и выведя его из поперечного равновесия, заставила выставить ногу в сторону. В тот момент, когда «гуру» переносил центр тяжести с одной ноги на другую, Настя почти рефлекторно сделала короткий замах правой ногой назад, а затем быстро и с хорошей амплитудой вогнала ее подъемом прямехонько по свисающим под набедренной повязкой мужским тестикулам, а проще говоря, по яйцам «пророка» и «святого».
Чего тут было больше, неожиданности, боли или обиды, сказать очень трудно, но схлопотав ногой по яйцам, «гуру» издал сдавленный утробный звук, странно булькнул губами и, закатив глаза, грузным и безжизненным мешком брякнулся на столик со «священными предметами», разворотив блюдо с песком и дымящиеся ароматные сандаловые палочки. Настя с облегчением брезгливо стряхнула с себя возможные следы прикосновений «пророка и учителя кармы», пригладила свой скупой, но не слишком скромный туалет и, стараясь не суетиться, пятясь и кланяясь, выбралась из сарая. Однако, остаться незамеченной ей не удалось. Почти тут же к ней буквально вплотную подбежала наставница Мариам и крепко ухватила за руку.
- Счастливая! – страшно зашептала та, - учитель, похоже, на тебя запал. Как это он тебя отпустил так быстро?
- Сказал, чтобы я индивидуально над собой поработала, надо кое-какие моменты поклонения подправить. И очень просил себя не беспокоить. Медитирует, - произнесла Настя благоговейно почти магическое слово, выпятив вверх указательный палец.
- Медитирует, - только и осталось повторить Мариам.
Слово «медитирует» сработало, словно заклинание. По «ашраму» сразу разнеслось: «учитель» медитирует! Вся активность сразу прекратилась, а наиболее приближенные тут же завалились спать, имитируя, видимо, таким образом процесс медитации.
Настя потихоньку, пока «гуру» еще не пришел в себя, решила «сделать ноги». Выбравшись за калитку, она быстро-быстро, чуть ли не бегом, задвигалась в сторону моря, надеясь, что месть «учителя» ее не настигнет. Как же она ошибалась! Минкин-Тушкевич был не из тех, кто прощает обиды.
Едва оклемавшись и пошевелив конечностями, а потом, осторожно ощупав отбитые места, «гуру» понял, что ему нанесли несмываемую обиду действием и, возможно, кто-то из адептов мог оказаться свидетелем его позора. Одна лишь мысль об этом заставила кровь ударить в голову, и он заскрежетал зубами в бессильной злобе.
Месть, месть, месть «новенькой»!!! Месть, месть, месть проклятой «незнакомке»!!! Но месть – холодное блюдо! При ее подготовке ни в коем случае нельзя опираться на «свою» паству! Да, конечно! Надо подключить местную шпану! План действий был готов. Следовало торопиться, но не спеша. Пока оскорбительница не ушла далеко…
«Гуру», слегка оклемавшись, более-менее привел помещение в надлежащий вид, хотя наблюдательного человека могло бы удивить столь быстрое исчезновение блюда с тлеющими палочками и ряда «священных» предметов. Тушкевич убедился, что может шевелить губами, не корчась поминутно от дикой боли в паху, и наконец, позвал своего помощника. Тот появился совсем не скоро, из чего «гуру» заключил, что хитрая девка каким-то образом сумела убедить весь «ашрам», что он отдыхает или занят чем-то чрезвычайно важным, и его ни в коем случае нельзя беспокоить… Хоть эти-то уроды пускай остаются в неведении.
Помощник был удивлен, что «учитель» столь быстро закончил медитацию, а также тем, что потребовал найти главаря местной шпаны, причем быстро, срочно, немедленно…
Настя же тем временем уже бегом неслась в сторону моря, надеясь, что оно смоет с нее всю дурь и грязь, которой за один день накопилось так много. Лишь на берегу она остановилась, переводя дух. Надо же, так вляпаться! Вот к чему приводит безудержная жажда духовного развития и недостаток жизненного опыта. Хотя, если разобраться, опыт и приобретается примерно таким вот образом.
Пока Настя рассуждала про себя, наступила южная ночь. Девушка никогда не купалась ночью, а ей захотелось поскорее смыть с себя грязные следы прикосновений отвратного «гуру». Благо, переодеваться ей было не нужно. Она сдернула в темноте купальник и с наслаждением полностью обнаженная забралась в теплую морскую воду, отплыла от берега, перевернулась на спину и смотрела теперь в бездонное звездное небо, любуясь мириадами далеких светил и отвлекаясь от человеческой суеты.
Сколько минуло времени, десять минут или полчаса, никто не скажет. Насте сделалось немного прохладно, вдобавок над морем пронесся легкий ветерок. Она решила, что пора возвращаться. Выбравшись на берег, она не сразу нашла в темноте тапки, сумку, полотенце и накидку. Оказалось, что течением ее снесло метров на сто. На берегу никого не видно. Обувшись и сменив купальник и парео на платье, Настя медленно двинулась в противоположную сторону, то есть, в сторону Большого Сочи. Где-то неподалеку завели запись новомодной группы из Великобритании «Смоки». Проходя мимо прибрежной постройки, днем служившей в качестве столовой, а вечером превращавшейся в дискотеку, ее кто-то вдруг окликнул по имени. Она даже не сразу сообразила, что позвали именно ее.
- Настя, это Вы? – вежливо прокричал кто-то очень знакомым молодым голосом.
Она остановилась и напряглась. Тех, кто мог ее так называть, здесь было меньше, чем пальцев на одной руке. Из сумрака радостно выскочила худощавая фигура.
- Это же я, Костя! – раздался голос ее соседа по комнате. Вот так встреча!
- Добрый вечер, Костя! До чего же я рада, что встретила Вас! - сбивчиво произнесла Настя, щурясь, часто моргая и отводя мокрые волосы с лица – в глаза из темноты ярко бил фонарь, мешая смотреть на собеседника.
- А я-то как рад! – обрадовано смеялся Костя, - сегодня весь день о Вас думал, а Вы куда-то с утра пораньше убежали. Я уже в Свирском ущелье успел побывать. В одиночку, правда. Дольмен видел. Зато много людей удалось спасти от переломов и ночлега в лесу.
- Каким же образом? – заинтересовалась Настя, - А разве мы не перешли на «ты»?
- Точно, перешли, но я заснул и … все забыл. Просто у меня был фонарь, а ни у кого не было. Представляешь, люди пошли в горы в одних босоножках!!! Во, дела! Чуть ноги не переломали. Спускаюсь, а они, как животные какие-то, сгрудились: ни туда, ни сюда.
- Да, уж! На людей это похоже! У меня тоже без приключений не обошлось, - и Настя начала рассказывать Косте о своих злоключениях в «ашраме» «пророка».
Чем дальше продвигалась Настя в своем повествовании, пытаясь разгрузить или смягчить те или иные моменты, тем более мрачнел Костя. Когда девушка рассказала о том, как она наказала похотливого «пророка», Костя на короткое время развеселился, а потом глубоко задумался. Почесав лоб, он изрек:
- Насколько я знаю таких или подобных самовлюбленных и тщеславных типов, он постарается тебе отомстить.
- Как отомстить? – тревожно спросила Настя.
- Пока не знаю. Но, скорее всего, своих адептов вовлекать не будет, а может кого-нибудь нанять. Бандитов, шпану какую-нибудь. Всегда есть те, кого можно снарядить.
- Боже, что же я наделала! Теперь тебе тоже грозит опасность, - встревожилась Настя, - быстрей пойдем домой…, то есть, в нашу комнату!
- Ну, я не думаю, что они так быстро сработают, но лучше перебдить, чем недобдить, как говорят сторожа, - произнес Костя, - ладно, пойдем по пляжу. А знаешь, сегодня я в первый раз ночью искупался. Да и вообще, в первый раз в море залез. Это надо отметить.
- Ты никогда не был на море? – удивленно, как будто впервые увидев Костю, произнесла Настя, - а на каникулах как же?
- Нет. Я все каникулы в стройотрядах работал. Коровники строил, плитку клал, кровлю чинил, бордюры, теплотрассы, дороги и канавы прокладывал. А в прошлом году вообще зональным отрядом командовал, будь он неладен. Инспектировал и проверял.
- И что, ни разу никуда на отдых не ездил? – вытаращила глаза Настя, - разве такое у нас в стране бывает?
- Не ездил, а что такого. Лучший отдых – это смена впечатлений! – бодрился Костя, - зато деньжат заработал, пальто и магнитофон купил, костюм спортивный.
Так, болтая, ребята двигались по темному ночному пляжу, иногда прижимаясь друг к другу, чтобы услышать ответ на вопрос: вдоль моря по железной дороге исправно и шумно везли людей поезда – на отдых и с отдыха. Они шли и пока не знали, что мстительный и злобный «пророк» и «учитель кармы» уже нанял за пятьдесят рублей шестерых местных клиентов исправительных заведений для поиска и срочного наказания действием своей лютой обидчицы.
А обидчицей «пророка» является смазливая светло-русая девица с классной фигурой среднего роста, одетая в откровенный раздельный купальник фасона «бикини» голубого цвета и подвязанная длинной бирюзовой накидкой вместо юбки. Возможно, она уже переоделась. Ее следовало срочно и жестоко наказать. И чем раньше, тем лучше.


                ***


Владлен Тимофеевич после последнего неудачного собрания как-то сразу осунулся, спал с лица и почти перестал узнавать соседей. Так или иначе, но он перестал здороваться даже с обитателями лестничной клетки, не говоря о жителях других подъездов. То ли у него начались функциональные отклонения головного мозга, то ли он обиделся на всех жителей родного дома, но тех эти проблемы мало интересовали, своих хватало.
Кончилось тем, что при встрече со своей заместительницей Шурой Сахно Иудин неожиданно отвернулся и перешел на противоположную сторону улицы. Он не только не ответил на громкое приветствие общественной помощницы, но и загородил себе лицо ладонью. Заместительница сочла этот жест отлучением от должности и провела вечер в слезах, ушла в себя и пару дней не выбиралась из дому по причине затяжной депрессии.
О чем теперь судачил весь дом, так это – о неожиданно взаимно вспыхнувших чувствах портового механика Валеры и всеобщей любимицы Оленьки. Даже бывший урка, встретив во дворе Валерия, добродушно и доверительно сообщил ему:
- Обидишь девку – убью!
После чего заулыбался, пожал руку и похлопал опешившего парня по плечу.
А Эдик Глазков кому-то из домашних болтунов проговорился, что Валера с Оленькой уже подали заявление в ЗАГС. Видели их теперь только вместе, не считая поспешных перемещений до работы и обратно. Но видели редко, поскольку пара часто и надолго исчезала, ничем о себе не напоминая. Видимо, наверстывая упущенное, они посвящали друг друга в таинственные кладовые душ и пристрастий, что было совсем не удивительно: им было о чем поведать друг другу.
Валера показывал Оленьке потайные и сокровенные места в окрестностях поселка, а как-то раз увез вообще на Красную Поляну, где они провели все выходные. Вернувшись, Оленька в восторге рассказывала подругам о прекрасных местах, в которых она бы никогда не побывала без Валеры. Вскоре эта практика прижилась, и почти каждые выходные влюбленная пара проводила в новом ущелье.
Чаще всего они гуляли вдоль пляжа, купались в море и, конечно же, запускали в небо голубей. Нападений кобчиков больше не было, но кто может застраховать от них в будущем? Поэтому Валера с Оленькой пристально и подолгу вглядывались в небо вокруг себя, прежде чем выпустить на свободу своих подопечных.
Иногда влюбленные разговаривали, планируя совместные путешествия и покупки, но чаще просто сидели молча, слушая дыхание друг друга – ведь это здорово – просто вместе помолчать с любимым человеком, зная, что он тебя понимает…
Однажды поздно вечером пара спокойно гуляла по темному пляжу в дальней части поселка, не подозревая ни о чем дурном. Внимание Валеры привлекли грубые и громкие выкрики группы чернявых ребят, которые явно пытались кого-то спровоцировать на драку. Валера решил подойти поближе и самому во всем разобраться, поскольку нападать большой группой на одного было просто не честно. Оленька повисла на его руке и просила не вмешиваться, но Валеру это не остановило. Ситуация выглядела со стороны весьма некрасиво: на одного средних размеров худощавого парня, который защищал русую девушку, вышли шестеро крепких ребят. Мало того, нападающие явно чувствовали свою полную безнаказанность и решили примерно проучить противников, тем более, что парень находился в полном одиночестве, если не считать его красивой спутницы. Но в драке девушки не в счет. А здесь создалось впечатление, что объектом нападения является именно девушка. Теперь даже попытка сбежать паре вряд ли бы удалась, поскольку нападавшие окружили их плотным кольцом, пытаясь развернуть лицами к фонарям.
- Эй вы, - крикнул Валера, - а вам не кажется, что это не очень честно – нападать вшестером на одного?
- Слушай, дорогой, - ответил ему с сильным кавказским акцентом тот, что был поближе, - ми тебя пока не трогаем, иди своей дорогой, или ти пожалеешь, что родилься!
- Валера, не связывайся с ними, пойдем отсюда! – испуганно заговорила Оленька, - что же это такое делается?
- Парень, вали отсюда, или тебе жить надоело? – с сильным акцентом грубо крикнул второй парень из группы, - а то ми и с твоей телкой тоже бистро разберемся!
Такой наглости Валера уже не выдержал и, быстро налетев на хама, посягнувшего на честь его дамы, одним коротким точным ударом в левую челюсть с ходу отправил того в глубокий нокаут, надолго выведя из игры. Тот, что стоял рядом с выведенным из строя, шустро отбежал в сторону моря и громко и истерично заорал подельникам:
- Он, сука, Стоматолога вырубил! Я говорил, надо было еще троих взять!
Трое тем временем яростно накинулись на неизвестных Оленьке с Валерой девчонку и парня, а это были хорошо нам знакомые Настя и Костя, который довольно грамотно парировал удары и пока только уклонялся, видимо, в глубине души еще надеясь на прекращение атаки. Двое до поры не вступали в схватку, но стояли поодаль, разминая кулаки и делая выпады ногами, имитируя движения киношных каратистов. Расстановка сил была все еще слишком неравной: двое против пяти. И похоже, что для пляжной ватаги такое нападение уже вошло в привычку, вели они себя спокойно и нагло, не считая удивления и короткого столбняка от быстрой и результативной Валериной контратаки.
Валера решил, что с подобной швалью надо продолжать в том же духе. Когда он служил в армии, ему частенько приходилось вступаться за «молодых». Он знал, что дебют
подчас определяет исход поединка: многие из морально нестойких «стариков» легко отступали, поскольку сами попадали под влияние более активных «буйных». Поэтому Валера почти сразу же погнался за крикливым истериком, но тут же затормозил: со стороны пляжа из темноты вынырнули два мускулистых бородатых парня в одних плавках и с явно серьезными намерениями – он сперва принял их за подмогу нападавшим. Один из них громко закричал:
- А ну, стоять! Сколько Вас тут на одного?
Тот, что отбежал в сторону моря, понял, что теперь сам оказался в абсолютном меньшинстве и попытался сбежать, обогнув Валеру по воде. Не тут-то было: тот оказался проворнее и в падении подсек парня. Тем более, что он его вспомнил: им доводилось сталкиваться в крупных потасовках, которые местная шпана любила устраивать на дискотеках, а Валера четыре года честно отработал в комсомольском оперотряде. Этого гаденыша точно следовало примерно наказать, что он и сделал, нанеся четыре коротких удара в голову и по печени, а потом с ходу взяв на болевой в плечевом суставе. Кажется, он маленько пережал противника в пылу борьбы, поскольку в суставе у того что-то хрустнуло, а парень охнул, перестал проявлять какую-либо активность и вырубился.
Так или иначе, но ребята в плавках сразу сообразили, что Валера «за нас», и рванули вверх, где двое зажали паренька и, вывернув ему руки, заваливали наземь, подставляя под удары третьего, а еще один наотмашь вовсю размахивал руками перед девчонкой, пытаясь расквасить ей лицо. Косте удалось вывернуться и крепко заехать в ухо одному из нападавших, опрокинув наземь, но в этот момент второй выхватил из-за пояса какой-то предмет и с размаху двинул его по затылку. Тут к ним подскочил один из «плавунцов» (а это был Колька) и вогнал свой кулак нападавшему с размаху в середину рожи. От нее почти не осталось ничего путного: размазанный нос плюнул кровавыми соплями, а голова будто отделилась от шеи и запрокинулась назад, в то время, как тело по инерции еще продолжало стоять почти прямо. Но ноги подогнулись, тело надломилось посередине и мешком рухнуло рядом с обездвиженным Костей. В руке у нападавшего был зажат кастет.
Второй из «плавунцов», Леха, решил продемонстрировать технику нижнего боя: пока его противник в очередной раз пытался попасть Насте кулаком в голову, он быстро оттолкнулся и очень технично уложил его сдвоенным ударом ног в грудную клетку. Тому даже не пришлось искать место успокоения, поскольку «плавунец» поймал его на вдохе. Тем не менее, Леха нанес дополнительный сдвоенный контрольный удар в челюсть любителя бить женщин, но тот его, возможно, уже и не почувствовал.
Сваленный Костиным ударом нападавший слегка оклемался, помотал головой и, увидев необычный для шпаны отрицательный расклад, решил сбежать, но быстро был настигнут Валерой, уложившим его боковым «крюком» уже в другое ухо. Почти одновременно с ним Леха догнал уже далеко удравшего поганца, который сперва выкручивал руки Косте, а потом, смекнув неладное, неожиданно попробовал утечь. Леха не стал его сбивать, а просто «добавил газу», направив всю силу ноги в «пятую точку» пациента. Неожиданного ускорения тот не вынес и в темноте с размаху врезался в бетонное ограждение дорожки, спилив при падении до костей коленки джинсов и локти рубахи, а также воткнувшись стертой головой в асфальт. Приняв неестественную позу, он замер, из чего Леха сделал вывод об удачности примененного к противнику приема.
Скорость, с которой бой был завершен, оказалась удивительной: обычно местная шпана нападала, побеждая с четырех-пятикратным перевесом, а тут, правда, с учетом дам, у противных сторон оказалось поровну – шесть на шесть. Насте тоже досталось: ее противник все-таки сумел задеть ее кулаком в скулу, которую она теперь растирала одной рукой, другой тщетно пытаясь привести в чувство своего раненого спутника. Но тот не поднимался и никак не реагировал: лицо Кости было разбито, а на голове темнела рваная рана от кастета, из которой сочилась кровь.
Валера кое-как успокоил Оленьку и теперь благодарил так вовремя пришедших на подмогу Кольку с Лехой. Уж кто-кто, а Валера хорошо знал эту хулиганскую публику, да и местную милицию тоже. Теперь главное было – не угодить в КПЗ, а то еще придется откупаться от родственников «невинно побитых». Уже кто-то из ночных посетителей пляжа прокричал, что избивают невиновных, начали подтягиваться «свидетели». Поэтому Валера быстро снарядил «плавунцов», чтобы они оттащили Костю подальше от пляжа под присмотром Насти, а сам вместе с Оленькой решил произвести «инвентаризацию».
На пляжной гальке были ровно уложены шестеро местных парней – все с разной степенью уголовного прошлого и с различной степенью повреждений. По одежде и экипировке Валера сразу определил главаря – тот оказался одетым в настоящие линялые джинсы «Рэнглер», больше известные у нас под именем «Вранглер», а в руке у него оказался зажат предмет, однозначно относящийся к категории холодного оружия – кастет! Некоторым из «недобитков» Валера сразу решил добавить для верности – чтобы не утекли, на что Оленька сначала возмутилась, но потом – под натиском фактов – простила.
Валера прекрасно знал, что милиция в первую очередь задерживает тех, кто уже не в состоянии перемещаться. На этот раз все сложилось удивительно удачно: в числе пострадавших был только один из «наших», если не считать слегка побитую Настю. Обычно оказывалось наоборот – шпана специально заранее планировала нападения и все варианты выходов из них. Теперь же будет вести себя куда как осторожней.
«А заявления мы на них все-таки напишем – не отвертятся! - подумал Валера, - вдобавок мы у них отобрали кастет, а это аргумент железобетонный».
Поэтому решили захватить с собой главаря и доставить его прямехонько в отделение милиции, где Валера был хорошо известен еще со времен его подвигов в оперотряде.
Остальных «недобитков» связали найденной возле железнодорожной насыпи алюминиевой проволокой, заткнув рты грязной паклей из щелей какого-то склада. Можно  было надеяться, что сердобольные отдыхающие еще не скоро освободят наемников – до утра оставалось несколько часов. Костю постарались поскорее привести в чувство, но толку от этого было мало: из-за удара кастетом по голове и потери крови ходок он был неважнецкий, но все-таки старался идти своим ходом. А вот главаря банды пришлось тащить – удар у Кольки оказался хорошо поставлен, и приходить в себя тот не торопился.
Хорошо, что отделение милиции находилось поблизости: там на уши сразу подняли два экипажа, и те уехали вместе с Лехой забирать «недобитков». Дежурный вначале начал вонять про пределы допустимой обороны, но Валера предъявил ему побитое лицо Насти и рану Кости. Когда же дежурный продолжил в том же духе, тот достал вещдок – кастет и объявил, что все напишут заявления. Оставалось признать, что с подобными аргументами вожаку меньше двух лет лагерей точно не светит. А Валере подумалось, как бы у того не оказалось родичей среди местного начальства: уж больно нагло вели себя нападавшие.
Так и вышло. Пробив «недобитка» по базе, в милиции выяснили, что это племянник жены местного исполкомовского начальника. Значит, с этой стороны могли обнаружиться неприятности. Но думать о плохом совсем не хотелось, тем более, что столкновение закончилось для шпаны поражением, а дальше, возможно, удастся доказать и наемный характер нападения – это уже не шутки, а спланированное групповое преступление.
Посему, завершив бумажную волокиту и наскоро замазав повреждения и побои йодом и зеленкой под аккомпанемент причитаний местной бригады «скорой помощи» о необходимости госпитализации, вся сборная команда медленно, насколько позволяли силы раненого, двинулась в сторону съемной комнаты Кости и Насти, благо, она находилась в двух шагах от Валериного/Оленькиного дома. Выпросив у эскулапов болеутоляющего и пару пачек стерильного бинта, Оленька забинтовала Косте голову. Весь «колхоз» добрался «домой», когда уже начало светать. По дороге все ребята и перезнакомились, тем более, что Леха их нагнал на выходе из отделения милиции. Оказалось, что всех «недобитков» погрузили в КПЗ и покуда поручили врачам, а разбираться решили уже с утра пораньше, так что, следовало появиться там быстрее всяких родичей, адвокатов и прочих подстраховщиков задержанных. Поэтому не мешало для начала хотя бы поспать.
Настя, правда, сразу попыталась готовить чаи-угощения, а Костя постарался тут же заснуть на уступленном ему диване, хотя получалось у него не очень. Колька с Лехой прилегли прямо на дощатом полу, а Валера с Оленькой, обнявшись и, то и дело, останавливаясь – для долгого сладкого поцелуя, отправились восвояси, предварительно договорившись о встрече с ребятами возле отделения милиции в девять утра.
Спать получалось плохо: еще не улеглись возбуждение и шок. Боль только начала настигать Костю, голова от сотрясения словно раскалывалась, и ему совсем не спалось. Неожиданно «пробило» Настю: у нее задрожали руки, она затряслась и разревелась, но это ей было лишь на пользу. Зато сразу сделалось легче. Чаи на сегодня отменялись.
Быстрее всех отрубились ребята-«плавунцы»: у них впечатлений хватало, поэтому организм уже втянулся и воспринимал дорожные стрессы и неприятности как нечто само собой разумеющееся. Досадно было то, что назавтра им не удастся, скорее всего, продолжить подводные тренировки, но встречу со скрипачом никто еще не отменял.


                ***


Утро вечера мудренее – Антон Павлович Борщ давно усвоил действенность этой поговорки, особенно за последние дни, когда ситуация меняла знак буквально в течение нескольких часов. Леонид Ильич лично проследил, что его подопечного вежливо усадили в милицейскую машину и повезли в отделение, где с него должны были снять показания о подробностях встречи с преступной парой в поезде дальнего следования. Теперь Борщ, словно барин, восседал на заднем сидении точно такого же «вороненка», что доставил его в медвытрезвитель всего несколько часов назад. Единственное, что его огорчило, так это модный льняной пиджак. Раньше ему не доводилось носить льняной одежды, и он не знал, что лен исключительно легко мнется. Едва Антон Павлович закончил застолье и, наконец, выпрямился, он понял, что разгладить складки на спине ему не удастся. Дальше – больше: посидев в кузове «уазика» не более четверти часа, он весь пиджак превратил в жеваную тряпку, которую носить стало очень неудобно для такого аккуратиста, каким был Борщ.
Теперь ему оставалось надеяться, что это будет последней каплей его злоключений. Как же он ошибался! Едва заскрипели тормоза, и ему предложили выйти, Антон Павлович уже ощущал спиной и руками каждую складочку опрометчиво надетой чуткой обновы. Кое-как разгладив ладонями рукава и одернув измятые полы, он выбрался наружу через услужливо отрытую ему сержантом милиции дверь машины.
Сержант так же аккуратно закрыл дверь и знаком пригласил Борща войти в здание местного отделения милиции. Тот поинтересовался, как быть: ведь у него нет при себе паспорта. Сопровождающий его успокоил, указав на папку, врученную ему лично под расписку Евстафьевым. Там на подопечного была собрана вся «фактура». Естественно, Антону Павловичу очень захотелось с ней ознакомиться. Но порядок есть порядок.
К удивлению Борща, в отделении милиции следователь не стал заострять внимания на его персоне и особенностях пребывания на отдыхе, а, как говорится, сразу «взял быка за рога», то есть, начал выяснять обстоятельства происшествия, приметы и манеры преступников. Затем пострадавшего препроводили в отдельную комнату, где почти три часа пара специалистов по опознаванию заставляла его напрягать память и по особому альбому восстанавливать отдельные части и черты лиц «майданщиков» с целью создания фотороботов. В итоге получилось очень даже похоже, несмотря на весьма серые и невыразительные черты воров-профессионалов. В ход пошла буквально вся информация, вплоть до вида и содержимого бездонных портфелей «Славика» и «Егор Андреича».
С одной стороны, Антон Павлович весьма скептически оценивал шансы на поимку его обидчиков, а с другой – помня о привлечении к его делу сил КГБ – он полагал, что милиция постарается не ударить в грязь лицом перед конкурирующей спецслужбой. Под угрозу была поставлена «честь мундира», а подобных угроз никто не любит. Одним словом, личное общение с сотрудниками отделения неожиданно оставило у Борща впечатление профессионализма и умения работать, если очень надо.
Тесное общение с органами внутренних дел у Борща завершилось далеко во второй половине дня, поэтому он неоднократно помянул добрым словом «дорогого Леонида Ильича», как он несколько иронично стал именовать про себя Евстафьева, ничуть не кривя душой при этом. Более всего ему понравился завтрак в кавказском стиле. Однако целый день напряженной интеллектуальной работы заставил здорово проголодаться.
Наконец, где-то уже после четырех часов дня Антону Павловичу было объявлено, что работа со свидетелем на сегодня закончена, и еще раз был зафиксирован адрес его остановки у Сергея – для справки, а также, на случай необходимости получения с него дополнительных сведений или изменения статуса дела.
Только теперь Антон Павлович поймал себя на мысли, что он находится на Юге, на отдыхе, на море, наконец. Следовало хотя бы выкупаться для начала. И он двинулся на пляж. Однако для того, чтобы купаться, надо было иметь плавки и прочие купальные принадлежности. А их у него при себе не было. Он легко похлопал себя по внутреннему карману. Там уютно устроились несколько бумажных купюр из выданной Ильичем денежной ссуды в двести рублей. Сумма была распределена весьма мудро: сто рублей помещены в пару зеленых купюр достоинством по пятьдесят рублей, еще пятьдесят – в пару лиловых «четвертных», то есть, по двадцать пять рублей, а оставшийся «полтинник» уместился в три красненьких «червонца» и четыре «синеньких» пятирублевика.
Рядом с центральным пляжем в подземном переходе под железной дорогой гудел импровизированный рынок, на котором Антон Павлович заприметил импровизированный лоток с купальными принадлежностями, снабженными яркими и модными импортными этикетками. Борщ сильно сомневался в забугорном происхождении трикотажных изделий, но на ощупь эластичная тряпка выглядела вполне благопристойно, не давая повода сомневаться в ее ценных потребительских свойствах. Правда, нитки могли оказаться не синтетическими, а хлопчатобумажными, но на пару недель пляжной жизни их бы точно хватило. Цена, конечно, слегка кусалась, но если хочешь похлебать супцу, то надо иметь ложку, которая хороша именно к обеду.
Антон Павлович отошел, слегка развернулся от продавщицы к стене перехода и достал из внутреннего кармана деньги, решив их разделить: сотня крупными купюрами была незаметно отправлена в правый внутренний карман, а из второй сотни был извлечен червонец, который надлежало разменять, сохранив комплект пятерок и четвертных нетронутыми. Пятерки с десятками и четвертаками ненавязчиво отправились в левый внутренний карман, а одна десятка – извлечена на свет Божий и предъявлена продавщице. Та отлистала сдачу мятыми рублями, добавила серебристой мелочи и вручила Борщу целлофановый цветастый пакетик с обновкой. Антон Павлович демонстративно разложил и расправил рубли и, не таясь, сунул их в правый наружный карман с таким важным видом, как будто в пачке было не менее полусотни.
Тут его сразу с двух сторон как-то плотно притерли в толпе, какой-то рыжий тип ругнулся, другой толкнул и стал урезонивать за нерасторопность, а супружеская пара, мимо которой он проходил, посмотрела на него удивленными глазами и отправилась дальше. По спине Антона Павловича пробежал странный холодок, как тогда, в вагонном купе, когда «глухонемой» начал доставать самодельные карты, и он схватился за боковой карман. Так и есть: снаружи в ткани была прорезана длинная – почти во весь карман  – дыра, а  сдачи – и след простыл. Борщ почувствовал, что только что избежал большой беды, разделив деньги, но решил на людях не проверять, сколько у него еще осталось. Лишь отойдя метров тридцать-сорок от людского скопления, он позволил себе пройтись по собственным карманам. Внутренние оказались целы, а вот мелочь из правого бокового исчезла полностью, вместе с целостью льняного пиджака. Даже пиджак неожиданно полюбился и вызвал приступ жалости во вторично ограбленном Антоне Павловиче.
- Знал бы прикуп, жил бы в Сочи! – сами собой неожиданно произнесли его губы. И как-то сразу полегчало. Можно теперь и выкупаться!
Борщ вполне серьезно относился к таким вроде бы мистическим вещам, как парность случаев, поэтому его постоянно не отпускало тревожное чувство, что после «развода» в поезде его может настичь парная утрата. И лишь одному Господу Богу известно, что будет хуже, первая или вторая потеря. Теперь парность была восстановлена «малой кровью», что сразу сняло напряжение. Борщу очень захотелось пива, но сначала – купаться!
Антон Павлович нашел свободную кабинку, переоделся в новые плавки, которые пришлись впору, и выбрался на предвечерний пляж, сияя белым телом свежеприбывшего на отдых отпускника. Вещи были плотно запихнуты в одолженный у Евстафьева простой полиэтиленовый пакет с грубым контурным изображением шестой модели «Жигулей» и надписью «LADA», на который вряд ли кто польстится. Можно было залезать в море. Тут-то и пригодились его видавшие виды вьетнамки, которые он едва не выкинул в сердцах.
Расположившись на прибрежной гальке возле мамаши с девочкой, Антон Павлович попросил даму присмотреть за его вещичками и с наслаждением полез в воду. Солнце уже перестало печь и лишь изливало мягкое тепло на прогретый пляж, где основная масса народу уже пресытилась морем, но появилась та часть отдыхающих, что к середине дня стараются перебраться в более уютные места, чтобы занять себя чем-то поинтересней. Для мужчин это – обычно, «пуля» или выпивка. А женщины – те весь день на солнышке.
Вдоволь накупавшись, Антон Павлович вышел на берег и растянулся на гальке в полосе прибоя, стараясь не терять из виду играющую возле лежащей пластом мамаши малышку с куколкой. Наконец-то он ощутил освобождение от вала проблем, которые накопились за год работы и, в особенности – за последние несколько дней нескончаемой головной боли. Борщ положил лоб на теплую гальку и понял: еще несколько минут такой неги – и он вырубится. Насколько – неизвестно. Поэтому он заставил себя подняться, поблагодарил даму и девочку за то, что присмотрели за вещами, и двинулся вдоль пляжа, то и дело поглядывая на опускающееся к закату солнце. На горизонте четко проявилась темная и тонкая граница моря и неба, и  кто-то неподалеку коротко произнес:
- Похоже, будет шторм…
Замечание незнакомца оставило Борща в полном недоумении, поскольку ничто не напоминало об изменении погоды: кругом было все так же тепло, спокойно и безветренно. Он дождался, пока освободится кабинка, и решил переодеться.
Пребывание льняного пиджака в тесном объеме полиэтиленового пакета не улучшило его внешнего вида, а напротив, добавило несколько десятков новых морщин, к чему Антон Павлович уже слегка притерпелся. Теперь он двигался по направлению к съемному жилью, где следовало более содержательно поговорить с Сергеем или с его родственниками об условиях постоя. Вдобавок, там лежали его скудные пожитки и самое главное – документы. Последние события заставляли Борща то и дело оглядываться: не следит ли кто за ним с целью завладения имуществом. Хотя где-то внутри он понимал, что напряженность прошла, и дурная полоса отступила. Но паранойя все не отступала.
Неподалеку от дома, где он остановился, Антон Павлович зашел в небольшой магазинчик и купил-таки бутылочку «Жигулевского». Калитка оказалась заперта, но отомкнуть ее не составило труда. Скорее всего, Сережка отправился на обычный вечерний промысел – на рынок, а поэтому сейчас его никто не потревожит. И Антон Павлович со спокойной душой вошел в сарай. Похоже, что за сутки с небольшим, что он отсутствовал, там вообще ничего не изменилось. На скамье лежал его выставочный пакет со скудными пожитками и документами, а по земляному полу вышагивали куры. Борщ уселся на скамейку и, сбив о ее край пробку, приложился к «дульцу» пивной бутылки. Благодать!
Антон Павлович с наслаждением стащил с себя мятый пиджак, забыв про матрас, развернул старое одеяло и набросил его на широкую, загаженную курами лавку. Затем разделся до трусов,  запахнулся полой, свисавшей до земли, сделал еще один большой глоток пива и, долив в горло остатки, с каким-то невиданным ранее наслаждением отбросил пустую бутылку от себя. Благодать! – чужим рефреном напоследок отозвалось в пустеющем мозгу Антона Павловича, и он заснул, как провалился.
Разбудил его чудовищный раскат грома. Антону Павловичу сперва показалось, что небо раскололось пополам прямо у него над головой, и его поглотит Всемирный Потоп. Но минута проходила за минутой, а потоп все не наступал. Слышно было, что сквозь крышу просачивается вода, течет по земляному полу, сквозь щели сверкает яркая молния, а потоп так и не наступает. Борщ понял, что это лишь гроза. Еще он осознал, что, наконец-то полноценно выспался. То ли грозовой озон так подействовал на него, то ли он, наконец, почуял, что черная полоса миновала. Но в мире внезапно все поменялось к лучшему. Теперь все будет уже совсем по-другому. Мир преобразится, люди станут добрыми и честными, справедливость восторжествует, и все обидчики получат по заслугам.
Антон Павлович даже по привычке поднял левую руку, чтобы взглянуть на светящийся в сумерках циферблат и стрелки наручных часов: который час? Но тут же вспомнил, что первое, на чем сосредоточили взгляд давешние мошенники, были его красивые и дорогие швейцарские часы «Брейтлинг» – подарок начальника главка, за который ему теперь всегда будет стыдно – не уберег! Главное, что здесь такие не купишь, да и стоят они – сколько, наверное, он и за полгода не заработает.
Но часы-то ему все равно будут нужны! Вот и первая большая покупка будет! А ночная гроза, похоже, уже выбилась из сил и подходила к концу. В щелях сарая немного просветлело. Скоро наступит утро нового дня, и он вполне к нему готов.
С этой благой мыслью Антон Павлович снова заснул, на сей раз почти до десяти утра. Поднялся он в бодром расположения духа и тела, умылся и почистил зубы, побрился и, наскоро собравшись, отправился через пляж на исследование поселка.
Только вот моря он не узнал: там бушевал настоящий шторм. Огромные волны с завидной регулярностью исполинскими валами налетали на растянувшуюся береговую линию, низким гулом заглушая все более слабые звуки. Антон Павлович подошел поближе и чуть не поплатился: высоченная волна на излете попыталась окатить его ноги, зацепив обувь и брюки. Пришлось бегом ретироваться, чтобы не оказаться мокрым.
В воздухе висел плотный соленый аэрозоль из морской воды, столь целебный для  астматиков и страдающих легочными болезнями. Борщу он тоже понравился, хотя и непривычно постоянно ощущать во рту соленый привкус, но он притерпелся. Ясно было лишь то, что на сегодня купание отменялось. Не хватало только утонуть для полного счастья! Из-за довольно плотных облаков выбралось солнце и моментально преобразило морской пейзаж, а над пляжем заискрились небольшие радуги – к удаче.
Откровением оказался еще один промысел местного населения: с раннего утра на пляж выползли обутые в резиновые сапоги худые мужики в штормовках и с лопатами в руках. Все они копались в кучах принесенного штормом морского добра в надежде отыскать что-нибудь ценное. Судя по обилию таких искателей, удача подворачивалась довольно часто, иначе поиски не привлекли бы столь обильный штат желающих.
Насмотревшись на шторм, Борщ решил вернуться в поселок, но неподалеку от железнодорожной станции неожиданно набрел на интересного мужика, который, сидя на привычном месте, продавал разнообразные керамические изделия. Среди множества банальных горшков с привычными надписями «Сочи», «Лазаревское», «Черное Море», «Курорты Кавказа» и им подобных, внимание Антона Павловича привлекли три затянутых бумагой горшочка с надписями «Доброе», «Разумное», «Вечное». Стоили они по одному рублю – каждый. Борщ решил, что за столь уникальную покупку – не такие уж и запредельные деньги. Такого же мнения придерживался, по-видимому, и продавец керамических ценностей. Слегка помедлив, Антон Павлович вытащил деньги.
Убирая пакетик с ценным приобретением в мешок с надписью «LADA», ему в голову пришла крамольная мысль: а что, если бы здесь продавались такие же горшочки с надписями «Ум Нашей Эпохи», «Честь Нашей Эпохи» и «Совесть Нашей Эпохи». Ведь в этом случае, по существу, были бы решены без излишних формальностей все сложные вопросы принадлежности к Ленинской Партии. Дольше развивать эту мысль он не стал.
В нескольких сотнях метров от железнодорожной станции, на противоположной стороне улицы, Борщ заметил скромный одноэтажный домик с надписью «Бани». Антон Павлович зашел внутрь, поскольку ему никогда не доводилось посещать южные бани, а он был большим поклонником банной процедуры. Из расписания на стенке и ответов на дополнительные вопросы женщины за стойкой он выяснил, что так называемые «мужские» и «женские» недели чередуются, но сегодня ему повезло – баня работает.
Поэтому Борщ сразу купил пару дубовых веников и отправился в поселок, надеясь отыскать подходящую мочалку, шапку, подстилку, несколько футболок с коротким рукавом и большое банное полотенце. Поиски увенчались успехом, поэтому, слегка перекусив на рынке хачапури по-аджарски с жигулевским пивом, он отправился париться.
Даже опробовав множество московских и областных бань Центральной России, южная баня показалась ему экзотикой. Если в русской бане основным элементом является печь-каменка, то здесь источником тепла был перегретый водяной пар, поступавший от котельной через дорогу по специальному воздушному паропроводу. При этом посещение южной бани стоило почти столько же, сколько в Москве обходились «Сандуны» первого разряда. Но там была Москва с ее потрясающим обилием (более четырех сотен) самых разных общественных бань, а тут – Черноморское побережье Кавказа.
Из посетителей Борщ оказался пока в одиночестве. Заняв подходящее место в маленькой раздевалке, раздевшись и повесив одежду в особый двухстворчатый шкафчик за спинкой сидения, Антон Павлович взял веники и полиэтиленовый мешочек с банными принадлежностями, нахлобучил панаму и проследовал в моечный зал. Здесь в довольно скромном объеме помещались скамьи из искусственного камня и краны с душевыми кабинками. Здесь же стопками стояли и оцинкованные железные двуручные шайки. Залив свою шайку кипятком и сунув в нее веники для распаривания, Борщ вошел в парную, разулся и забрался на верхнюю ступеньку высокого многоэтажного полка. Кроме него, в бане пока никого замечено не было. Пара, правда, тоже не хватало. А как и где его добыть, никто объяснять не торопился. Поэтому Борщ решил подождать и дождаться хотя бы одного местного знатока, который сделает все так, как надо.
Ждать пришлось недолго. В парную просунулась голова в фетровой шапке грязно-желтого цвета с петелькой на макушке. Дверь почти сразу же закрылась, но буквально через минуту распахнулась настежь, впустив пару голых мужиков с ободранными вениками в руках. Антон Павлович понял, что они будут прибираться, поэтому сразу приготовился уходить. Но мужики не стали его сгонять, а только прошлись мокрыми вениками и сухими тряпками по поверхностям полка и угнали собранный сор в моечную, вскоре вновь зайдя – уже облаченные в длинные рукавицы. Один полез открывать форточку, а другой – под полок, где начал отворачивать какой-то исполинский маховик.
После трех или четырех поворотов под полком раздался густой свистящий шум, и вдоль горизонтали прямо над полом в стену ударил мощный поток перегретого пара. Мужик едва успел убраться, но вскоре перекрыл подачу. Верхний мужик размотал белую простыню и начал ее раскручивать над головой у Борща. Тот поспешил ретироваться в моечный зал. «Поддавальщики» повозились несколько минут в парной, закупорили форточку, покинули парную и забрались отдыхать в холодный душ, за неимением бассейна, попросив парильщиков подождать несколько минут снаружи. Тем временем в баню незаметно подтянулись еще несколько человек.
Вскоре при входе в парную скопилась небольшая куча народу – человек пять-шесть. «Поддавальщики» дали «добро», и вся толпа зашла в парную. Удивительно, но оказалось не так уж и плохо. Конечно, было далеко до настоящей каменки, но все же, прогревало. Пар оказался не столь легким, но довольно чистым. Для пущего эффекта Борщ решил при следующей поддаче добавить запаху мяты – он купил в аптеке пузырек спиртовой настойки. Получилось очень даже неплохо. Четырех или пяти заходов с вениками вполне хватило для полноценной пропарки, вдобавок пару раз Борщ сам поддавал пару, и весьма преуспел в этом деле. Париться он бросил, когда почувствовал пресыщение.
В раздевалке его ожидал еще один приятный сюрприз: общий самовар, а возле него –
чайник, в котором каждый желающий мог заварить свой «фирменный» напиток. Заварки у Антона Павловича не было, но он с удовольствием выпил пару чашек чая, заваренного одним из завсегдатаев. Вымывшись напоследок, он с наслаждением вытер тело новеньким махровым полотенцем, оделся в свежее и прихватил пожитки, не забыв взять веники, после чего, довольный, отправился на место постоя, горя телом и обливаясь потом.
Там его ожидала новость: из Абхазии возвратилась хозяйка, Антонина Яковлевна. Он решил сразу явиться пред ее светлые очи. Та его узнала моментально, причем сразу стала называть по имени-отчеству. А он поскорее поспешил закруглиться с квартирным вопросом. Узнав, что Сережка поместил его в грязном сарае, хозяйка сперва решила примерно наказать сына, поселившего «дорогого гостя» в хлеву, но Борщ упросил пощадить подростка. Мало того, он сильно удивил хозяйку, не пожелав перебираться в общий дом, поскольку уже привык к отдельному входу и отсутствию необходимости всякий раз беспокоить хозяев.
Кроме того, Сережка, похоже, уже рассказал матери о том, при каких странных обстоятельствах к нему явился Антон Павлович, и теперь она горела желанием услышать от него самого повесть о железнодорожном «разводе». К ее разочарованию, Борщ отнюдь не стремился снова распинаться о своих злоключениях и бередить лишь недавно успокоенную душу, а заплатил аванс и вежливо пожелал ей спокойной ночи.
Перед тем, как заснуть, он вспомнил отца. Как, все-таки, жаль, что он был с ними так недолго. И все равно, он многому его научил. Научил любить Родину, научил честно работать, хотя некоторые вещи он уже понимал неверно, уделяя излишек внимания карьере, а не трудовому содержанию. Он даже принял за аксиому такой стиль работы, при котором главным критерием всегда оставалось довольство начальства – а там и трава не расти! А вот его отец всегда работал, как и воевал, не за страх, а за совесть, так, чтобы не стыдно было взглянуть в  глаза любому и сказать: - «Я сделал все, что мог, для своей страны, семьи и народа». Как же сегодня его не хватает!
Утро началось с какой-то странной возни во дворе, которая и разбудила Антона Павловича. Дело в том, что сразу после кормления кур Антонина Яковлевна заметила пару милиционеров, пытавшихся отпереть калитку. Вместо содействия представителям власти, хозяйка заорала во всю глотку о нарушении социалистической законности и недопустимости произвола – пока старший из посетителей не предъявил ей вместе с удостоверением официальную бумагу о приглашении в качестве свидетеля гражданина Борща Антона Павловича, такого-то года рождения, временно проживающего по такому-то адресу. Милиционер вежливо попросил хозяйку пригласить квартиранта.
К этому времени шум сделал свое дело: Борщ уже привел себя в порядок и вышел к милиционерам во всеоружии. Как выяснилось, «моя милиция меня бережет», а именно: пара сотрудников отделения доставила свидетелю преступления повестку, в которой его уведомляли, что ему надлежит прибыть в расположение Управления внутренних дел города Туапсе для опознания личностей целого ряда подозреваемых в совершении противоправных деяний. Такой прыти Антон Павлович не ожидал. Новость его озадачила не меньше обладателя лотерейного билета, которому сообщили о предполагаемом выигрыше. Теперь ему предлагали сделать выбор, доводить дело до конца или фактически заочно снять обвинения. Наверное, совсем не зря вспомнил он вчера перед сном отца. Уж тот пошел бы до конца, наверняка. Это и решило исход дела.
- Я готов, еду с вами, - только и произнес свидетель, открывая заднюю дверь милицейского «УАЗика». Милиционеры растерялись, они вовсе не были уполномочены доставить Борща в Туапсе. Все должно было ограничиться вручением повестки.
- Извините, товарищ свидетель, но мы не уполномочены, - удивленно среагировал сержант, - мы можем довезти Вас только до местного отделения.
- Ну так, поехали, - спокойно произнес Антон Павлович.
Милиционеры сели в машину и повезли свидетеля в отделение.
Система, запущенная на поимку злодеев с привлечением сил КГБ, раскручивала неповоротливый милицейский маховик не торопясь, с трудом преодолевая чудовищно инертный механизм. Появление Борща в отделении не было предусмотрено, однако следователь и начальник отделения усмотрели в нем возможность взять реванш у конкурирующей спецслужбы, заработав тем соответствующие очки. Они оперативно связались с УВД города Туапсе, удостоверились в том, что необходимо опознание, и предложили ускорить события. Там инициативу поняли и одобрили. Теперь следовало оформить командировки и выбить транспортные документы. За полчаса все было завершено. Начальство «дало добро» на очную ставку.
Все это время Борщ сидел в закутке перед окошком дежурного и грыз ногти, волнуясь, как перед экзаменом. Но вот, все формальности были успешно преодолены, милиционеры попрыгали в «УАЗик», посадили свидетеля и махнули в Туапсе. Дороги с утра были, конечно, слегка перегружены, но проехать все извилины трассы удалось быстро, менее, чем за час. Вскоре запищали тормоза, и милицейский «козлик» застыл возле центрального здания Туапсинского УВД.
Выяснение всех формальностей обнаружило следующее: составленные со слов Борща фотороботы и словесные портреты преступников позволили всего за одни сутки снять с поездов Кавказской железной дороги целых четыре пары подозреваемых в карточном жульничестве плюс двенадцать «глухонемых», снабженных самодельной порнографией. Темпы были чудовищные. Если все пойдет с такой скоростью, скоро некуда будет сажать преступников. А если к делам подмешаются судебные ошибки, то осужденных может стать в несколько раз больше, чем обычно.
Пока же следовало осуществить опознание. Борща провели в специальную комнату, где сотрудники УВД провели инструктаж свидетеля и заставили расписаться, что он в курсе ответственности за дачу ложных показаний и сознательные ложные обвинения невиновных граждан. Теперь следовало найти понятых, лиц, похожих на подозреваемых, облачить их в схожую одежду и разместить в комнате для опознания.
Где-то около часу потребовали подготовительные операции. Наконец, все заняли соответствующие места. Борщ напряженно ждал. Наконец, его ввели в помещение. Вдоль стены на стульях сидели мужчины средних лет примерно одинакового телосложения. Свидетеля несколько раз провели перед рядом, а потом предложили сделать выбор. Все предъявленные были чем-то неуловимо похожи. Преступником же мог быть лишь один.
Антон Павлович мысленно представил себе давешнего мошенника. «Егор Андреич» обладал некой особой статью, заставлявшей его слушать, подчиняться. А эти – все тихие, какие-то словно неживые. Он обратился к сопровождавшему его сотруднику УВД:
- Извините, а можно сделать так, чтобы они что-то сказали?
Тот приподнял брови:
- Смотря что?
- Можно попросить их произнести одну фразу?
- Назовите фразу!
- «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи», - произнес негромко Борщ.
Следователь громко и внятно объявил:
- Каждый из находящихся на опознании должен произнести фразу:
«Знал бы прикуп, жил бы в Сочи», всем ясно?
- Ясно. Всем ясно, всем, - подтвердили мужчины у стены.
- Давайте, по очереди, - предложил следователь.
Каждый из находящихся на опознании мужчин произнес предложенную фразу.
Антон Павлович в это время словно находился одновременно в двух местах и временах, пытаясь сопоставить, кто и как произносил фразу тогда и сейчас. И тут его словно пробило: он почувствовал, как должна была звучать фраза – и моментально сделал свой выбор.
- Вот этот, - указал Борщ на одного из мужчин, того, что сидел крайним слева.
- Уведите остальных, - распорядился следователь, потом подошел к Борщу и как-то удивленно, если не восхищенно, на него посмотрел:
- А Вы смелый человек! Не каждый решится вот так, как Вы.
- Скажите, пожалуйста, как результаты? Я его опознал? – возбужденно спросил следователя Антон Павлович.
- В «яблочко»! – подтвердил тот, - Мы за этим «фруктом» несколько лет гонялись. Настоящий «хамелеон»!
- А те, другие мужчины? Кто они? – встревожено спросил Антон Павлович.
- Кто, кто? Просто люди, понятые, - обыденно произнес следователь.
Борщ облегченно вздохнул: ну, теперь-то, вроде, все. Не тут-то было!
- Как себя чувствуете? – обратился к нему следователь, - Дальше сможете работать?
- А что, надо еще кого-то опознавать?
- Конечно! У нас их четыре пары! – пригвоздил он свидетеля.
Борщу ничего не оставалось, как согласиться. В результате восьми опознаний были выявлены четыре пары железнодорожных преступников-шулеров или, как их именуют сами воры, «майданщиков». Во всех случаях попадание было стопроцентным. Самое смешное состояло в том, что Антону Павловичу довелось общаться лишь с одной парой преступников, но опознать удалось все четыре пары, и никого из милиционеров это нисколько не напрягло. Все восемь рецидивистов были хорошо известны «органам», на всех были заведены богатые «дела», в дактилоскопической базе УВД имелись все их «пальчики» без исключения, за каждым «артистом» тянулся целый шлейф афер и жертв, все имели по несколько «ходок» в исправительные колонии.
В заключение Антон Павлович обратился к следователю:
- Извините, пожалуйста, а какова судьба моих вещей? Они ведь меня почти до нитки обчистили! Вчистую раздели! Можно эти вещи вернуть, ну хотя бы частично? Да и деньги тоже на дороге не валяются! Посодействуйте, пожалуйста!
Тот нахмурился и почесал затылок:
- Видите ли, здесь мы несколько не компетентны. Мы – оперативники. А этим занимается другой отдел. Сбыт краденого – не наша епархия, так сказать. Но я постараюсь навести справки. Вы можете составить подробную опись украденного?
Остаток светового дня Антон Павлович посвятил составлению подробной описи выигранного, а точнее, украденного имущества и ценностей, включая число и номинал денежных купюр, перешедших в распоряжение преступников. Опись пришлось составить в двух экземплярах, один из которых под расписку был вручен свидетелю для контроля.
Обратно ехали уже в темноте, а выспавшиеся за день в прохладном закутке милиционеры всю дорогу восхищались прытью «распознавателя» – такое прозвище неожиданно прилипло к Борщу. Тому же было не до разговоров: он только сейчас вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера, но спать ему хотелось не меньше, чем есть.


                ***


Анзор Аванесович Амбарцумян впервые был в таком бешенстве: наверное, с самой юности он не применял подобных эпитетов армянского языка в таком количестве и концентрации – и к кому? К своей собственной жене, которая ничего не могла сказать в свое оправдание. Он, ответственный работник райисполкома, пригрел на своей груди эту гниду, эту змею. Короче, Самвел, племянник его жены Аревик, теперь сидит в камере предварительного заключения местного отделения милиции по обвинению в организации преступного сообщества, за деньги производящего лютые расправы над людьми!
Конечно, все мы не ангелы, и он сам в юности хулиганил, дрался, приставал к девушкам, отбирал у мальчишек то, что ему нравилось, даже приворовывал из куражу – время было такое. Но бить людей за деньги! Это выше его понимания. И если бы это был прохожий с улицы! Такого к стенке поставить мало. Но это чужой – плевать на него! Здесь же удар ему нанесли ниже пояса. Это был очень близкий родственник, которого он сам нянчил, держал и носил на руках, кормил с ложечки. Это – сын брата его жены Аревик. О, мерзкий выродок!
Анзор Аванесович еще не забыл позора, связанного с лечением постыдной интимной болезни заднепроходного отверстия, геморроя, будь он неладен! Столько позора в своей жизни он еще не переживал. И все из-за этой дуры, Аревик, будь она тоже неладна! С чего она взяла, что эти свечи непременно надо было зажигать? Романтики ей захотелось, видите ли! Романтическая дура, и все тут!
Что теперь делать? Из-за этого наследника глупости своего недоделанного рода под угрозу попадает вся карьера, все будущее семьи, можно сказать, будущее народа. И все это – из-за одного единственного выродка! А этот выродок – его близкий родственник, его племянник Самвел!
О, горе мне! Будь проклят день, когда я прельстился этой глупой женщиной, Аревик! Где были мои глаза, где были мои мозги? Чем я тогда думал?
Хорошо, что эта новость еще не дошла до его начальства в Большом Сочи!
Подумать только, племянника сотрудника райисполкома задерживают и доставляют в милицию не сотрудники компетентных органов, а какие-то случайные ребята, которые здесь просто проездом. Задерживают в бессознательном состоянии, с поличным, с вещественными доказательствами, с холодным оружием, с кастетом. И в ходе дознания выясняется, что его племянник – организатор преступного сообщества, которое за приличное вознаграждение согласно наказать каких-то людей. Стоп!
Какое вознаграждение? А вот здесь следует разобраться. Кто заказывает наказание? За что надо кого-то наказывать? У кого вообще есть право кого-то наказывать? Это что, советский суд? Нет! Третейский суд? Нет! Товарищеский суд? Тоже нет!
Так кто же решил, что его Самвельчик должен кого-то наказать? Кто этот злодей? Вот кого надо вывести на чистую воду! А Самвел – это всего лишь бедная жертва гения преступного мира, которого запугали, ввели в заблуждение, запутали, принудили, заставили, наконец, и дали в руки оружие, чтобы оклеветать и раздавить его, Анзора Амбарцумяна! Короче, так мы и будем действовать. Промедление смерти подобно!
А пока надо будет поработать со следователем, со свидетелями, с этими залетными. Поработать, пока все не повернулось в другую сторону. Надо собрать побольше свежей информации. Надо найти этого заказчика. Найти и примерно наказать! Только так можно будет слить воду и отмазать этого кретина и выродка!
О, Аревик! Где были мои мозги? Чем я только думал? Воистину, Боже, если Ты хочешь наказать, Ты посылаешь женщину!
Анзор Аванесович поплотнее прикрыл дверь, придвинул к себе телефон и, слегка помедлив, набрал номер. На том конце провода сразу ответили – по-армянски. Анзор Аванесович тоже заговорил по-армянски: никто не должен знать, о чем и с кем он договаривается. Секретарша не понимает армянский язык и ничего не узнает, даже если снимет трубку. Это слегка успокаивало. Работник исполкома давал инструкции кратко, деловито, по существу. Разговор закончился быстро, явно к удовольствию Анзора Аванесовича. Но дело еще не было закончено. Передохнув и наскоро прокрутив в голове какие-то мысли, Анзор Аванесович снова сел на телефон. Этот разговор также проходил на чистом армянском языке и так же, как и первый, закончился очень быстро.
Теперь следовало переходить к активным параллельным действиям. А поскольку все разговоры здесь пойдут уже по-русски, то следовало покинуть служебный кабинет. Для этого у Анзора Аванесовича всегда имелось несколько «железобетонных» отмазок. На сей раз ему пришлось проверять состояние курортного жилфонда. Ну, а если быть совсем точным, ему надлежало пройти несколько сотен метров до телефонной будки (дай Бог, чтобы телефон работал) и позвонить очень хорошему адвокату, мастеру своего дела, еврею. К великому сожалению, он не знает армянского языка, а не то бы все оказалось гораздо проще. Ведь этому кудеснику своего дела многих тяжелых фигурантов удалось освободить из-под стражи прямо в зале суда. Но телефон-автомат работал, мелочь в кармане нашлась, адвокат оказался на месте – все сложилось удачно.
План Амбарцумяна состоял в том, что для выяснения всех сопутствующих обстоятельств в дело должны были быть вовлечены два его не очень близких родственника: Ашот Данильянц и Эдик Казарасьян. Эти родственники были не со стороны Аревик, а с его, Анзора, стороны. Почти никто и не знает, что он состоит с ними в каких-то родственных отношениях. Хватит недоумков в этом деле!
Эти люди должны изучить все малейшие нюансы дела в сто раз лучше милицейских ищеек, отыскать пресловутого заказчика расправы, этого злого гения и гнусного злодея, который страшными карами заставил бедного и незрелого юношу Самвела согласиться на нападение, причем, он всего лишь попытался припугнуть жертву. Но для устрашения и пущей дискредитации в глазах представителей власти Самвелу был навязан предмет, который он никогда раньше и в глаза не видел, иначе бы и в руки его не взял – пресловутый предмет, отнесенный к категории холодного оружия, а именно: кастет.
Ашот должен прочесать весь поселок и найти злодея, а найдя, вызвать непременно на откровенность и получить признательные показания любой ценой, кровь из носу! Для этого годятся все средства: угрозы, подкуп, насилие. Как получится.
Эдик же должен так обработать свидетелей, чтобы они изменили показания в отношении Самвела, максимально их смягчив. Здесь также необходимо действовать быстро, гибко и во сто крат аккуратнее, чтобы не восстановить свидетелей против себя. Надо вести себя предельно уверенно, мягко и в то же время непримиримо в отношении преступного сообщества, заставив поверить свидетелей, что он всецело на их стороне, не дрогнет и стерпит все во имя справедливости, которая обязательно, непременно должна восторжествовать. На такое способен только Эдик. Вдобавок он не должен быть стеснен в любых средствах, как денежных, так и деловых.
Если все срастется, а оно должно срастись, то гнусный придурок, возможно, и сможет избежать зоны и получит условный срок, который впоследствии можно будет и «забыть» при переоформлении документов. Ну, и естественно, дело за опытным адвокатом, выигравшим не один десяток дел подобного свойства. Лишь при наличии всех трех, как минимум, компонентов, дело можно будет развернуть нужной стороной.
Завершив необходимый перечень хлопот, Анзор Аванесович, уже не заходя на службу, решил пораньше вернуться домой. Здесь он столкнулся с тем, чего он ну никак не мог предвидеть. Дом кишмя кишел близкими и дальними родственниками его жены, Аревик Георгиевны. Они заполнили буквально все углы их немалого, надо сказать, дома.
Как ей удалось за столь короткий срок и в столь большом количестве пригласить их в гости, рациональный ум Анзора Аванесовича понять отказывался. Ясно было, что этот экстренный слет родственников был вызван именно попаданием племянника в КПЗ, и ничем иным. Амбарцумян даже представил себе эту толпу в помещении милицейской «дежурки» с подношениями – и содрогнулся от ужаса. Ничего более глупого и бездарного и придумать было невозможно! Если эта толпа с подарками и яствами двинется в сторону ОВД, можно забыть обо всех хлопотах: Самвела засудят так, что мало не покажется! Теперь следует терпеливо и ласково объяснить гостям, что таким образом делу не поможешь. И Анзора Аванесовича прошиб холодный пот.
Как хорошо, что он сегодня пришел домой пораньше! Почти шесть с половиной часов Амбарцумян разъяснял этим людям, то есть родственникам, что их поход в сторону отделения милиции может лишь навредить Самвельчику, и что ничем хорошим это завершиться не может. Гости галдели, протестовали, выдвигали свои убогие аргументы, а в заключение выяснилось, что дядя Аревик уже полдня сидит в «дежурке», ожидая, что его сменит кто-то из новоприбывших.
Это уже перехлестывало через край. Амбарцумяну не пришло в голову ничего лучшего, чем на ночь глядя выкатить из гаража свою черную «Волгу» и ехать за дядей, пока он не посулил там чего-нибудь такого, за что ему инкриминируют попытку дачи взятки должностному лицу при исполнении… Слава Богу, пронесло! Дядя всего лишь договорился с дежурным, что принесет ему большую корзину с фруктами, которую он пока оставил на попечение своей любимой племянницы, дорогой Аревик.
Привезя дядю домой и посидев за щедро накрытым столом в обществе «любимых» родственников, Амбарцумян еще долго распихивал их по углам и сусекам, неожиданно спохватившись, что ему самому тоже следует где-то ночевать, поскольку с утра – на службу.  Но и этот вопрос был в конце концов разрешен, и к утру дом ответственного работника исполкома наконец погрузился в тревожный и чуткий сон.
С утра пораньше Анзор Аванесович был взбудоражен телефонным звонком своего доверенного лица Ашота Данильянца, который буквально погрузил его в бурную пучину треволнений: делом заинтересовался Сочинский отдел КГБ, взяв на контроль все, что с ним связано. Патрон тут же поручил Ашоту выяснить все, что только возможно узнать об обстоятельствах дела и причинах нетрадиционного расклада. Весь день Амбарцумян ходил сам не свой, а во второй половине ушел домой, сославшись на нездоровье и повергнув тем самым в шок свою секретаршу: раньше за ее начальником никаких болезней никогда не водилось.
Ситуация же осложнилась вот по какой причине: поскольку в результате быстрых и слаженных оперативных действий милиции были с поличным схвачены и изобличены четыре пары (!!!) железнодорожных воров-рецидивистов, местное отделение службы госбезопасности посчитало себя ущемленным. С какой это поры милиция вдруг стала работать результативнее КГБ – непорядок! А любой непорядок в этой сфере должен быть оперативно исправлен! Кровь из носу! Тут-то и подвернулось дело о преступном сообществе, готовом за деньги решить любую проблему. Дело раскручивалось не на шутку и обещало дать обильные всходы – в случае серьезного подхода к нему.
Вдобавок поступила новая информация о полной потере бдительности одного из заслуженных работников общественной сферы, В.Т.Иудина, которого сам Амбарцумян лично знал на одно десятилетие. Да уж, никто из нас не вечен. Заместительница Владлена Тимофеевича, впав в ступор, заявилась в жилотдел райисполкома и устроила слезную сцену, поведав, что общественник обиделся на весь свет после неудачного расширенного собрания жилищного актива и не желает никого видеть и слышать. Потеря была серьезная, если все обстояло так, как рассказывала девчонка. Конечно, такую соплю на это место не назначишь, а значит, предстояло снова ломать голову, кем Иудина заменить.
Если из-за придурка Самвела власти проявят интерес к его персоне, то единственным человеком, которого действительно следовало опасаться Амбарцумяну, был председатель контрольно-ревизионной комиссии Райкома Партии по фамилии Щепетильников. Его натура полностью соответствовала его имени, то есть, он был щепетилен до малейшей мелочи, считая каждую государственную копейку. Даже мелкие дела, на которые в любых компаниях или структурах закрыли бы глаза, Щепетильникову удавалось раздуть до хищений в особо крупных размерах. Подкупить его было невозможно, можно было лишь распорядиться вышестоящему руководству о привлечении или не привлечении товарища Щепетильникова (или КРК) к рассмотрению дела. Причем, во всех случаях привлечения КРК нарушения были выявлены. Поэтому, с тех пор, как обнаружился «прокол» с Самвелом, над Анзором Аванесовичем витал незримый «дух Щепетильникова», от которого не было спасу. Но это было лишь начало треволнений.
Анзор Аванесович теперь совсем потерял покой: как бы дурная наследственность его супруги, Аревик Георгиевны, не сказалась на его собственных детях, половина генов которых усвоена ими от родной матери, будь она неладна! Где был мой разум, когда я решил взять ее себе в жены? О, Боже! За что и как Ты хочешь меня теперь наказать?


                ***


Игорек-Матроскин не сильно переживал, прощаясь с товарищами по горному походу. Их взгляды действительно сильно расходились. Для проявления противоречий необходимы время и условия. Теперь все сошлось. Объективность восторжествовала.
Но почему-то осталась какая-то недосказанность, неудовлетворенность. Он так и не смог доказать им свою правоту. Но они могут точно то же сказать и в его адрес. Нет, как-то нехорошо все получилось. А хотя, все это фигня! Главное, что он на Юге, на море, один, свободен, как птица, может делать все, что заблагорассудится. А хочется ему сейчас … пива, купаться и загорать. Ну, как обычно…
Только вот не очень ему нравятся эти личности, с которыми недавно общались его приятели и даже вместе пели что-то под гитару. Кстати, эти личности и спереть что-нибудь могут, у них не засахарится. Игорек окинул взглядом свои скудные вещички. Небольшой вытертый зеленый рюкзачок, с которым он привык сопровождать мать на дачу по выходным, теперь здорово похудел: Леха забрал свой спальник и сдал его в камеру хранения на турбазе, чтобы не таскать лишнее – жмот проклятый! Ладно, как-нибудь перебьюсь. А рюкзачок лучше будет с собой потаскать.
Правильно говорила ему мамаша, что такие дружки доведут его до цугундера. Предупреждала же она, что ему, Игорю, потомку кавказских князей (что, вообще говоря, довольно сомнительно, поскольку он не знал своего отца), не пристало близко общаться с каким-то быдлом, вроде этих Лехи и Кольки. Мамаша, конечно, тоже может ошибаться, хоть она и завуч, несмотря на то, что без высшего образования. Зато практик хороший, кого угодно в дугу свернет. Но рассорились же вдрызг со спутниками! Значит, права!
Матроскин почесал живот и поплелся в хинкальную. Часть пути он решил пройти по пляжу. На сей раз что-то сложилось иначе, чем всегда. Навстречу Игорьку, довольно сильно качаясь, двигался высоченный детина в темных измятых брюках и светлой несвежей рубахе с коротким рукавом. Нос был обезображен следами старой драки. Но привлекало взгляд не это: в руках этот мужик легко тащил довольно длинный бордюрный шестигранный лом, в строительных кругах носящий веселое имя «карандашик».
Вся соль состояла в том, что мужик пытался изображать этим ломом некое подобие тех па, что показывают монахи Шаолиньского монастыря из Китая в разных киношных боевиках. Отступать назад было уже поздно, да и стыдно, и когда до мужика оставалось не более пяти метров, тот громко проорал, видимо, уже привычную фразу: «Со всех по рублю»! При этом он попытался изобразить ломом нечто изящное, ибо с серьезной амплитудой размахнулся, пытаясь прокрутить его вокруг себя. Но что-то у него пошло не так: на замахе «карандашик» повело не в ту сторону, и тот на излете угодил мужику прямехонько в лоб. От подобной встречи большинство крепких мужчин, скорее всего, уже никогда бы не встали. Но Вася Трипольский был не из их числа: он просто упал навзничь и на короткое время отрубился, просто потеряв сознание. А Игорек-Матроскин тут неожиданно понял, что возможно, он только что пережил второе рождение.
Игорек судорожно сглотнул, но во рту пересохло, слюны не было. Поэтому он ускорил шаги и принял твердое решение утроить обычную дозу пива, как минимум, а возможно, добавить и чего-нибудь покрепче. К счастью, в хинкальной подавали портвейн и водку в разлив. Поэтому, начав с пива, Игорек бодро перешел на портвейн, а закончил водочкой, что казалось вполне логично. Из заведения его уже выводили под руки в темноте. Сил Матроскину хватило лишь на перемещение до пляжа, где он и рухнул, сунув под голову по случайности не оставленный в хинкальной рюкзак.
Утром Игорька мутило, а во рту царил скверный привкус, но Матроскин стоически его преодолевал, так и не решившись почистить зубы: уж коли отдыхать, так по полной! Идти никуда не хотелось, и снова Игорек порадовался своей мудрости: вчера в самом начале одиночной пьянки или празднования «второго дня рождения» он дальновидно прикупил пару бутылок пива на утро. Сейчас это пиво оказалось, как нельзя, кстати, хотя и разогрелось уже сверх всякой меры. Игорек вскрыл бутылку и жадно припал губами к горлышку. Со дна желудка поднялся вчерашний спирт и снова долбанул в голову, даря утренний и душный похмельный кайф. Здорово полегчало, хотя голова не болела, а просто куда-то вело и сильно тормозило.
Неожиданно рядом кто-то очень вежливо мягким голосом попросил:
- Будьте добры, молодой человек, не допивайте! Меня так же, как и Вас, одолевает абстинентный синдром. Это объяснимо: вчера я тоже выпивал, и крепко.
Игорек недовольно повернулся. Рядом с ним на корточках сидел один из той самой пары «бичей», с которыми совсем недавно столь тепло общались возле палатки его бывшие приятели. Игорь слегка задержал руку, но оставлять пиво на дне бутылки не стал, а вылил его в горло до последней капли.
- Очень жаль, молодой человек, очень жаль! Я крайне сожалею, но, как говорится: хозяин-барин! Извините, коли что не так! – «бич» в явном расстройстве тяжело поднялся с корточек и медленно двинулся по пляжу в сторону устья реки Западный Дагомыс, оставив Игорька в одиночку соображать, правильно ли он поступил. Решил, что поступил правильно и внутренне даже похвалил себя за то, что купил не одну, а две бутылки на случай утреннего похмелья.
В члены вернулась теплота и ощущение полноты бытия, поэтому Матроскин решил, что можно теперь и выкупаться. Оттащив рюкзак на видное место и примостив на прибрежной гальке, Игорек стянул с себя одежду и в одних плавках полез в воду. Теперь из воды можно было наблюдать за вещами, что он и делал, время от времени бросая взгляды на берег, даже лежа в волнах на спине. Неподалеку от рюкзака мельтешили «бичи», но, по всей видимости, на вещи посягать не пытались.
Накупавшись, Игорек улегся загорать, а где-то через полчасика нагрелся и снова решил искупаться. Так провел он примерно половину дня, почувствовав, что здорово проголодался. Пора в хинкалькую. Налопавшись, наш «пляжник» захотел хоть как-то разнообразить свое растительное существование и двинулся на рынок. Довольно долго и бесцельно сытый, но неудовлетворенный Матроскин прошлялся вдоль торговых рядов, потом купил небольшую, но сладкую дыню, которую тут же, не торопясь, разрезал и съел.
Почти сразу он ощутил некие позывы в области живота и кишечника, которые воспринял как сигналы к опорожнению и отправился искать общественный туалет. Благополучно завершив сей физиологический цикл, Игорь отчетливо понял, что ему явно недостает какой-то изюминки бытия, а то все кругом протекает слишком пресно и предсказуемо. «Изюминка бытия» ему вскорости явилась в образе худого мужика с бегающими глазами, одетого в дорогой спортивный костюм фирмы «Адидас», сидящего на деревянном ящике перед небольшой фанерной столешницей, по которой он быстро и ловко перемещал три небольших одинаковых цветных пластиковых стаканчика в форме усеченного конуса. Негромко призывая желающих поиграть время от времени, мужик услужливо предлагал им за деньги угадать, под каким из стаканов находится небольшой зеленый шарик.
Игорек застыл, как завороженный. Наблюдая минут пять за легкими движениями мужика, он, по-видимому, полностью убедился, что досконально понял принципы перемещения шарика между стаканами, и решил, наконец, сыграть. Вынув из недр рюкзака специальную заначку, Матроскин отлистал сумму, достойную игры, а остатки спрятал на старое место. При этой манипуляции, прямо на его глазах, мужика дважды обыграли, то есть, угадали стакан с шариком, и тот честно расплатился, как и обещал.
Для начала Матроскин решил рискнуть малым. Риск оказался полностью оправдан. Мужик выглядел вполне раздосадованным, но трижды выдал Игорьку выигрыш без разговоров, проворчав, что впервые встречает подобного ловкача. Слово «ловкач» сработало как чудодейственный бальзам на болезненное самолюбие незадачливого «горнопляжника», тем более, что приятных эпитетов в свой адрес во время похода он от своих товарищей не слышал вовсе. Скорее, наоборот. Через полчаса Игорек снова развязал свою «мошну» и за деньгами уже не следил, поглощенный азартом новой для него увлекательной игры.
- Да Вы, батенька, оказывается, игрок, да еще какой! – неожиданно услышал он чей-то вежливый шепот возле левого уха, - только не надо делать резких движений…
Судя по голосу, с ним потихоньку переговаривался давешний «бич», которому он так жестоко отказал в остатках «похмельного» пива. Когда Игорек скинул туман азарта и прикинул баланс выигрышей и проигрышей, то вышло, что он уже «просадил» больше половины суммы, что взял с собой на отдых. Решив взять реванш, он резко увеличил ставку, но только проиграл. Поняв, что инициатива давно упущена и денег уже не вернешь, он резко спал с лица и неимоверным усилием воли отказался от следующего кона. Мужичок никак не среагировал, но потихоньку дважды кому-то кивнул. Попытавшись перехватить его взгляд, Игорь заметил в толпе, облепившей «игроков», знакомое лицо – «счастливого» мужика, который пару раз выиграл крупную сумму.
«Бича» рядом уже не было. Куда и когда он слинял, было непонятно, но на всякий случай Игорек напрягся, поскольку почуял, что за ним кто-то пристально наблюдает. Он прошелся вдоль разных рядов рынка, вышел через ворота и снова вернулся, и лишь тогда понял, что его никто не «пасет». А вдруг «пасут»? Игорь почувствовал, что снова сильно проголодался и двинулся искать «ППП» или «Три П», что означает «Пункт Приема Пищи». Вскорости таковой был найден. В этой столовой подавали простые советские «общепитовские» щи с мясом, поджарку с картошкой и какао с молоком, а на столе стояли корзинки с бесплатным черным хлебом, чистые салфетки и стандартный комплект специй: соль-перец-горчица. Впервые после горного похода Матроскин поел нормальной и привычной полноценной пищи, по которой уже успел соскучиться, питаясь острыми хинкали с пивом без первого.
Насытившись и покинув столовую, он не заметил, чтобы его кто-то высматривал, но на всякий случай сделал еще одну петлю, прежде чем двинуться в сторону моря. Наконец, придя на старое место, он обнаружил там пару давешних знакомых «бичей», одному из которых он так грубо отказал в утолении похмельного синдрома. Тот явно ждал его, не торопясь идти навстречу. Матроскин же чувствовал себя обязанным, поскольку, не будь он вовремя предупрежден, мог легко разом спустить все остатки отпускных средств.
- Очень рад за Вас, молодой человек! – на правах старшего, первым обратился к нему  «бич», - вижу, что кое-какие средства Вам все же удалось сохранить, поскольку Вы еще и в столовую сходили. Но отсюда я Вам советую поскорее слинять, поскольку эта братия взяла Вас на заметку, а они своего, да и чужого тоже, - никогда не упустят.
«Бичи» тут же снялись с места, а за ними – Игорь. И очень вовремя, поскольку буквально следом по пляжу проследовала целая кавалькада довольно неприятных типов, обслуживающих бизнес «наперсточника». Они зорко вглядывались в каждую щель и под каждый кустик, но объять необъятного, естественно, не могли. Так и ушли, не солоно хлебавши, но твердо пообещав вернуться, как тот самый Карлсон.
А Игорек-Матроскин был вежливо препровожден в заросший сорной травой тихий хозяйственный дворик, на территории которого в открытой дощатой будке с целой крышей и базировались «бичи». Место было тихое, отгороженное от остальной территории поселка деревянным забором, принадлежавшее какой-то курортно- развлекательной конторе, куда почти никто не наведывался. Игорьку было предложено расположиться тут же, под навесом. Территория охранялась: едва компания расположилась под крышей будки-навеса, откуда ни возьмись, вплотную подошла крупная дворовая собака неизвестной породы, но с явными признаками овчарочьей наследственности и удивительно умными глазами. К «бичам» она отнеслась как к своим, а вот на Матроскина потихоньку изнутри заурчала, почти не раскрывая рта.
- Вот и познакомились, - прокомментировал «бич», - позвольте представиться: Виктор Николаевич, - и протянул Игорьку руку для рукопожатия. Собака замолчала.
- Видите, Найда сразу признала Вас за своего! Это радует и даже вдохновляет: значит, Вы еще не стали законченной сволочью, как легко можно было заключить из нашего утреннего скудного диалога, вернее, даже монолога, - витиевато объяснил «бич».
- Извините, пожалуйста, я просто не понял, с кем имею дело, - начал виновато оправдываться Игорь, - я Вам очень благодарен. Если бы не Вы, то я уже спустил бы все до нитки – это какое-то наваждение просто.
- Не благодарите, пожалуйста, я сделал то, что обязан был сделать каждый порядочный и уважающий себя гражданин, увидев, что его соплеменник находится в опасной или пограничной ситуации. Однако, Вы себя сами изрядно дискредитировали, иначе Ваши друзья, а на мой взгляд – весьма достойные молодые люди, - не покинули бы Вас здесь одного. Надо сказать, они сами попросили меня и Анатолия Александровича, –  он кивнул на второго «бича», - немного присмотреть за Вами. Как мне кажется, сегодня наша забота Вам пригодилась, - заключил Виктор Николаевич.
Игорь чувствовал себя нашкодившим школьником, но никак не мог взять в толк, что столь интеллигентные и образованные люди с высшим или даже с двумя высшими образованиями, как у Виктора Николаевича, могут жить таким вот странным образом: без дома, без семьи, фактически, без вещей, на случайный заработок, на «птичьих правах», в какой-то «халабуде» без окон, без дверей.
Когда Матроскин попытался осторожно приподнять эту тему, Виктор Николаевич нахмурился и глубокомысленно изрек:
- Видите ли, мой юный друг, жизнь, любовь и алкоголь – это настолько не предсказуемые и взаимодействующие друг с другом субстанции, что их движения и пути развития практически невозможно предсказать. Вот эти самые движения и приводят к тому, что мы сейчас, увы, имеем.
На этой сентенции «бич» умолк, а Игорек начал соображать, что словосочетание «бич», по слухам, означает в действительности сокращение «бывший интеллигентный человек», что оказалось весьма похоже на правду. Предложенная «бичам» в виде компенсации вторая бутылка пива была с негодованием отвергнута, а факт знакомства предложено было коллективно «спрыснуть» в хинкальной, что компания незамедлительно и сделала, предварительно проверив заведение на предмет наличия в нем подозрительных личностей криминального толка. Таковых не обнаружилось, поэтому после «бичевского» угощения Игорьку оставалось лишь продемонстрировать аттракцион невиданной щедрости по отношению к пляжной компании. Тут же создали дополнительный запас «похмельного» пива в отрицание обнаруженному с утра «жлобству». На чем и завершили.
Уже впотьмах пьяная бездомная компания заявилась под навес, принеся собаке Найде запас сахарных костей, оставшихся после изготовления хинкали, и пару холодных чебуреков от буфетчицы Лизы, обожавшей животных. Кажется, теперь курортная жизнь Игорька начала потихоньку налаживаться.


                ***


Утренняя репетиция Миши Остен-Бакена была экстренно отложена по причине неблагоприятных погодных условий: ночью бушевала гроза, а с утра на море вовсю свирепствовал шторм, не позволяя выйти на бетонный волнорез и спокойно играть, не рискуя быть окаченным водою с ног до головы. Главный риск состоял в опасности для дедовской скрипки: она вряд ли выдержала бы подобные водные процедуры. Мише было очень неудобно, они с ребятами договорились встретиться на море с утра – и где их теперь искать? Жизнь, как обычно, внесла свои коррективы.
Кроме того, он набрался храбрости и раскрыл деду свои далеко идущие планы. Мозий Лукич сперва внимательно слушал, не перебивая и не вмешиваясь. Но когда Миша попросил деда стать своим «талисманом», тот не на шутку возмутился.
- И этот сосунок смеет называть меня талисманом! Так меня даже бездарный и глупый Аарон с Привоза не смел называть! И будьте любезны: сам родной внук имеет наглость применять эдакие эпитеты … и так дальше! Да ты скрипку в руках держать не умеешь, тебе только гаммы играть по утрам! И этот туда же … в папашу пошел, на конкурс ему захотелось! Что еще за конкурс?
Миша честно и благородно признался, что получил официальное приглашение в ответ на заявку. Просто надо съездить, сыграть и выйти в первый отборочный тур конкурса, а там … видно будет. Но если он пройдет отбор и выйдет во второй тур, то придется задержаться.
Тут уже дед сменил гнев на милость, но потребовал, чтобы Миша, не медля, привел в порядок его пасхальные брюки. Вот это была уже серьезная заявка! Это значило, что дед согласился ехать с ним на конкурс! Гора упала с плеч! Теперь он уже ничего не боялся.
Проведя часа полтора с утюгом и уничтожив все намеки на малейшие складочки, Миша решил, что на сегодня он заслужил отдых. Пускай скрипка тоже отдохнет! Ему захотелось повидать вчерашних ребят и поделиться с ними радостной вестью: это ведь они всерьез посоветовали ему взять с собой на конкурс деда. Как же их найти?
А у деда открылась новая блажь: вдобавок он полазил по сусекам и отыскал свой старый лапсердак, который надевал в синагогу еще в юности. Мише было велено привести его в идеальное состояние. Тем более, что дед в последний раз одел его в день рождения любимого внука. За это многое можно было ему простить. А уж привести в порядок лапсердак – таки это милое дело, чтоб я был так здоров, как раньше говаривал Мозий Лукич. Главное, чтобы налез! Но где же все-таки искать этих туристов?
Вчера они появились откуда-то со стороны Свирки. Миша двинулся вдоль моря по направлению к Свирскому пляжу. Море все не унималось, хотя волны сделались пониже, и болтанка слегка уменьшилась. В одном месте он обнаружил даже крейсерскую яхту, сорванную с якоря и выброшенную на берег. Такого он и зимой не видел. Береговая линия и полоса гальки резко изменили конфигурации, местами резко вздыбившись вверх и удлинившись. В некоторых местах сильно пострадала железнодорожная насыпь. Однако, в воздухе снова стало накапливаться тепло – ведь лето есть лето.
Ребята вчера сказали, что сегодня снова собираются плавать с аквалангом. По такому шторму это вряд ли, так что придется искать их на удачу. И Миша отправился туда, где они вчера расстались, то есть, в сторону Свирского пляжа.
В отличие от прочих пляжей, именно на Свирском царило странное оживление. Там крутились какие-то чудные люди, причем точкой их сосредоточения оказалось тело странного человека нездешней внешности, лежащего на полотенце. Миша подошел поближе и с любопытством уставился на скопление. Лежащий на полотенце оказался довольно молодым, но чрезвычайно худым смуглым человеком с длинными спутанными волосами, голым по пояс, но накрытым чем-то вроде женской юбки. Похоже, что ему буквально только что стало плохо. Окружающие явно чувствовали себя в замешательстве и не могли ничем помочь бедняге. Впервые Миша пожалел, что у него нет медицинского образования и прочих подобных навыков. Хотя в школе на уроках НВП (начальной военной подготовки) их учили, как следует поступать в подобных случаях. Но практика есть практика, а ее отсутствие делу точно не поможет.
Однако, похоже, что больной начал приходить в себя. Окружающие его люди неожиданно повалились на колени и стали биться головами о пляжную гальку и возносить руки к небесам, как бы, благодаря Всевышнего за возвращение им члена их сообщества. Выглядело все это как-то диковато, мягко говоря, в последней четверти двадцатого века. А больной в это время приподнял голову, обвел мутным взглядом окружающую его толпу почитателей и неожиданно болезненно сморщился, сдвинув обе руки в паху. Так он и застыл, не в силах более двигаться.
А дело было так. С утра пораньше доморощенный «пророк» решил устроить себе моцион и поплескаться в море. К тому времени он решил, что повреждения, причиненные его телу неблагодарной «неофиткой», уже сами собой залечатся, и не придал им значения. Тем не менее, двигаться «гуру» старался со всей осторожностью, поскольку ходить было еще больно. Когда же процессия достигла берега моря и обнаружила его штормовую неприспособленность для купания, один из рьяных почитателей «святого» пожелал упросить «учителя» о великой милости проповеди и яростно бросился перед ним на колени. Торопыга явно не рассчитал интенсивности своего движения, угодив своей головой прямехонько в причинное место «пророка», заставив того вновь издать резкий гортанный звук и пасть ничком на пляжную гальку. Толпа последователей тут же выписала оскорбителю щедрых тумаков и застыла в недоумении, до тех пор, пока «гуру» не начал проявлять признаки жизни. В этот момент его и застал Миша Остен-Бакен.
Пока толпа ликовала о возвращении к жизни «учителя кармы», тот судорожно соображал, что все-таки следует показаться врачу: трепетные тактильные прикосновения к ушибленным местам оказались гораздо болезненней, чем он воображал вначале. Конечно же, толпа этих недоумков с радостью доставит его на руках или на носилках туда, куда ему заблагорассудится, но в планы «гуру» Минкина-Тушкевича не входила чрезмерно широкая самореклама. Поэтому он решил ехать в больницу на такси, несмотря на срочные непредвиденные траты. Двое из особо приближенных помогли ему подняться на ноги и добрести до обочины улицы. После чего им строго было приказано удалиться и не мешать, что они и сделали.
Итак, Миша Остен-Бакен отправился дальше в поисках горных туристов, а Минкин-Тушкевич уселся в первую тормознувшую рядом машину и потребовал доставить его в больницу или травмопункт. Ехать пришлось довольно долго, там он еще не сразу отыскал хирургическое отделение, но, в конце концов, цель была достигнута: он записался в регистратуре к дежурному специалисту и сел на скамеечку, заняв место в маленькой очереди. Вскоре подошел и его черед. Тушкевич возблагодарил небо, поскольку прием вел мужчина. «Пророк» вошел в кабинет и сел на кушетку.
Дежурный хирург оказался весьма веселым персонажем. Он постоянно что-то бойко мурлыкал себе под нос, всем видом показывая, что жизнь хороша и жить хорошо.
- Здравствуйте! На что жалуетесь? – дурашливо произнес доктор дежурную фразу и умолк, сразу поняв по выражению лица «гуру», что ответных шуток от этого больного он сегодня точно не услышит.
- Доктор, видите ли, я получил серьезный ушиб в таком месте, что не очень хотелось бы его афишировать, - произнес «гуру», тщательно подбирая слова для объяснения.
- Афишировать, афишировать – это вовсе не фаршировать! – схохмил доктор, - это куда Вас там треснули? Покажите-ка! Снимайте, снимайте, не стесняйтесь, мы тут и не такое видали. Станет небесам жарко, сложат о героях песни!
Минкин-Тушкевич сделался мрачнее тучи, но начал послушно стягивать трусы. Доктор же в это время самозабвенно напевал песню Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова о героях спорта, иногда забывая слова, но четко попадая в ноты. При этом он делал все очень точно, не забывая о своих врачебных обязанностях.
- Да, попали Вам, должен сознаться, куда надо и со знанием дела! Кому-то Вы доставили массу неудобств и неприятностей. Полагаю, какой-нибудь даме сердца! Ха-ха-ха! – неожиданно развеселился доктор, - не примите за оскорбление. Как в том стишке:
«Я сказал соловью:
Ай лов ю!
Мне ответил соловей:
Гоу эвей!» Ха-ха-ха!
- Доктор, а нельзя ли без этих едких комментариев? – мрачно и едва сдерживаясь, чтобы не психануть, выдавил из себя «гуру».
- Отчего же? Конечно же, можно! Но зачем? Ха-ха-ха! – продолжил глумиться врач:
- Однако же, хорошо Она Вас задела! Я полагаю, был рецидив? – то ли вопрошая, то ли подтверждая, произнес доктор.
- Да, был, - очень неохотно подтвердил Минкин-Тушкевич.
- Симптоматика? – коротко буркнул хирург.
- Не понял, - отозвался «пророк».
- Что с Вами произошло? Резкая боль, шок, потеря сознания – каков характер его проявления, симптоматика? – уточнил врач, неожиданно резко посерьезнев.
- Сегодня меня вторично задели – по тому же месту, не нарочно. Но я потерял сознание от боли, - подробно ответил «гуру».
- Еще бы! Отбиты яички – а он тут рецидивы изволит устраивать! Скажите спасибо, что так легко отделались, не все отбили, - серьезно констатировал доктор. И тут же ернически добавил полушепотом:
- А Она действительно стоила того, чтобы? – и он хитро кивнул головой в сторону пораженных органов «пророка».
- Наверное, не стоила, доктор, - все-таки, после некоторой паузы, ответил «гуру».
- А я полагаю, что все-таки, стоила, - со смехом парировал доктор, - так попасть – это великий талант надо иметь, молодой человек! Ха-ха-ха!
Минкин-Тушкевич не на шутку обиделся и скорчил презрительную физиономию, а хирург сглотнул слюну, сплюнул, еще пару раз хихикнул, снова натянул на лицо маску непроницаемости и начал по-латыни выписывать рецепт. Были рекомендованы: мазь для втирания и заживления ран, болеутоляющие дешевые таблетки и еще какие-то витамины общеукрепляющего действия. Просмотрев выписанные средства, «пророк» решил, что не будет наказывать врача за ерничанье. Пусть его лечит людей, пока сам не нарвется.
В «ашрам» Тушкевич явился так же, как и уехал – на такси. Весь день он никого не принимал, и лишь перед самым закатом вспомнил, что морит людей голодом. Но те не роптали, сочтя, что «учитель» таким образом переводит их на новую ступень духовного совершенства. Ведь рассказывал же он им, что при соответствующем развитии духовных сил можно легко обходиться без телесной пищи, вкушая лишь пищу духовную.
Однако, признавая телесное несовершенство своей паствы, он кратким молебном «освятил» наличествующий в «ашраме» прасад и благословил его к потреблению, чем заслужил дружное ликование толпы. Сам же отгреб малое количество, удалился в покои и не появлялся уже до утра.
А Миша Остен-Бакен почти целый день впустую прошатался по поселку, так и не найдя скоропостижно исчезнувших туристов. Просто они почти целый день провели в отделении милиции, фиксируя и подписывая листы с показаниями.


                ***


Антону Павловичу так и не позволили полноценно отоспаться после опознания: его лично посетил «дорогой Леонид Ильич», как он шутливо теперь про себя называл Евстафьева. Еще жара не набрала мощи, как возле штакетника мягко затормозила новенькая белая «шестерка», двигатель заглушился, и через бесшумно отворившуюся дверь на свет Божий явился до блеска выбритый начальник вытрезвителя в элегантном и безупречном легком светлом костюме. На сей раз лицо его светилось довольством и оптимизмом. Глядя на него, точно можно было сказать, что этот человек с уверенностью смотрит в завтрашний день.
Стучать в дверь, как это делали милиционеры, Леонид Ильич не стал, а просто откинул петлю и отворил калитку. Он сразу смекнул, где поселился Антон Павлович, а возможно, навел справки у знакомых милиционеров, подвозивших Борща к отделению. Но, так или иначе, он не плутал, а сразу двинулся в сторону сарая. Осторожно, чтобы не разбудить «распознавателя», Евстафьев открыл дверь и довольно долго разглядывал спящее лицо своего старого «клиента». Антон Павлович во сне по-детски причмокивал губами, ему, видимо снилось что-то приятное. Поэтому Леонид Ильич не стал его будить, а потихоньку присел возле скамьи.
Разбудила Борща крупная помойная муха: она сначала большими кругами полетала над его физиономией, а потом взяла, да и села прямо на нос. Этого оказалось вполне достаточно для пробуждения. Мало того, пробуждения с громким чихом. Антон Павлович открыл глаза и сел на постели.
- Доброе утро! – обратился он к Евстафьеву, - давно Вы меня ждете?
- Доброе, доброе! – в тон ему ответил Леонид Ильич, - еще не успел устать: муха за меня все сделала.
- Тогда я предлагаю куда-нибудь сходить и позавтракать. Заодно и поговорим, - предложил Борщ.
- Я вовсе не против. Только вот одна заковыка имеется. Алкоголя нынче я не буду принимать – за рулем я сегодня.
- Ну и ладно. Мне больше достанется, - пошутил Антон Павлович.
- Смотрю я на Вас, милейший Антон Павлович, и все больше удивляюсь. Дошли до меня вести о Ваших подвигах. Вы даже особое прозвище заслужили – «распознаватель»!
- Да ну! А я не в курсе. Кто же это меня так приложил?
- Да наши, милицейские. Вы же почти их полугодовую работу выполнили, опознав целых восемь человек из нашего «спецконтингента». Вот я и ума не приложу, как Вы их так четко вычислили.
- Слово я знаю, дорогой Леонид Ильич! – полушутя, полувсерьез ответил Антон Павлович, - Вы ведь наверняка уже в курсе.
- Ну, слышал я, что попросили Вы всех по очереди фразу одну произнести – и что с того? Я и сам могу Вам эту фразу на разные манеры сказать.
- А вот у Вас и не выйдет, Леонид Ильич!
- Отчего же не выйдет? Или преступники эту фразу как-то иначе выговаривают?
- Совершенно верно! И я это услышал и почувствовал. И понял, что за смысл они в нее вкладывают, поэтому и опознал всех до единого. Чему очень рад и доволен.
- Честь Вам и хвала, дорогой Антон Павлович! Подъем! – надоело ждать Евстафьеву.
Борщ легко поднялся, заправил постель и, надев рубашку и брюки, отправился умываться и чистить зубы. Евстафьев же в это время ждал его в сарае, спасаясь под его крышей от начавшего здорово припекать солнца. Когда Антон Павлович привел себя в порядок, они вместе потихоньку выскользнули через калитку, не желая беспокоить хозяев.
Борщ решил посидеть в пивной: в это время заведение пустовало, забредали изредка «на похмел» лишь «клиенты» начальника медвытрезвителя. Многие знали Евстафьева в лицо, а у некоторых с начальником были особые отношения. Одно слово – психолог!
Антон Павлович с наслаждением потягивал прохладное, почти не разбавленное «жигулевское», время от времени запуская руку в корзинку с солеными сушками. Леонид Ильич ограничился только сушками.
- Леонид Ильич, а ведь меня еще раз обокрали – уже здесь, возле пляжа, - тихо и доверительно обратился Борщ к Евстафьеву. Тот сразу встревожился и собрался.
- Вы написали заявление? – строго обратился он к Борщу.
- Не-а! И даже не подумаю, -  смачно отхлебывая из «мухинской» граненой кружки, равнодушно ответил Антон Павлович, - сумма – копейки. Одно только огорчило – карман на Вашем восхитительном льняном пиджаке вдоль разрезали, сучьи дети. А так – одни хлопоты пустые. Вы их вряд ли найдете. Залетные.
- Откуда Вам знать? Они что, Вам о своих планах докладывали? – строго спросил Леонид Ильич, - или Вы и здесь какое-то слово знаете?
- По поведению, дорогой Леонид Ильич, по поведению. Ну что мне Вам объяснять? Это Вы – психолог, а я только так, пописать вышел. Тем более, что хозяйка мне этот карман очень даже хорошо заштопала – стал как новенький! – отхлебнул еще глоток Антон Павлович, не глядя на Евстафьева и жмуря от удовольствия, словно кот, глаза:
- Дорогой Леонид Ильич! Можно еще вопрос на засыпку?
- Пожалуйста!
- Можете мне как-нибудь посодействовать в возвращении вещичек. Очень меня один предмет беспокоит. Я поначалу о нем как-то позабыл в пылу борьбы.
- Что за предмет такой? Колитесь, Антон Павлович! Родина строга, но справедлива. Она готова поддержать даже такие заблудшие души.
- Часы. Часы подарочные! Перед начальником главка неудобно: наградные они, швейцарские. Здесь такие не купишь. Фирма «Брейтлинг». Дорогая штука!
- Ясно-ясно! Постараюсь Вам помочь. Такие вещички, или цацки, как их зовут блатные, сразу в глаза бросаются – не пропустишь. А я скажу – втрое пристальнее смотреть будут. Только вот одна беда – народу много проходит: не за каждым и уследишь. Но мы постараемся. А вообще как?
- Да вроде паранойя уже отступила. А то поначалу был как на веревках. На каждый куст оборачивался.  Теперь уже поспокойнее, отдыхать начал.
- Отдыхайте, Антон Павлович! Набирайтесь сил, отсыпайтесь!
- Отоспишься тут у Вас! Каждый день – то дознание, то опознание! Житья нет никакого! – шутливо протянул Борщ, дотягивая пиво и показывая официантке, чтобы несла еще кружку пива и свежую корзинку с сушками.
- И все-таки очень хорошо, что мы с Вами повстречались! Это еще раз подтверждает, что каждый человек должен занимать в этом мире свое место! – заключил Евстафьев.
- Вот в этом я с Вами полностью согласен, дорогой Леонид Ильич, - удовлетворенно подтвердил Борщ, сдувая пену со следующей кружки.
- Тогда я поехал. Дел накопилось – выше крыши, - поднялся с места Евстафьев, - А мы с Вами непременно еще повидаемся. Успехов и удачи! Вам не помешает!
Начальник вытрезвителя вышел из пивной, вернулся к машине, завел двигатель и тронулся. Хорошее настроение уже не покидало его весь день.


                ***


- Как голова? – спросил Валера Костю, видя, что черепушка у того еще плотно забинтована. Он зашел к ребятам, чтобы напомнить об очередном посещении отделения милиции: потребовались новые сведения, поскольку делом всерьез заинтересовались «безопасники», а это уже не просто «хулиганка», это – другая категория.
Из перекрестных допросов выяснилось, что заказчик расправы – лидер секты «гуру» Аарон-Лайсак Минкин-Тушкевич, или как его там звали, действительно твердо решил не спускать Насте оскорбления и привлек местную шпану к активным ответным действиям. Как уж они собирались искать девушку, большинство злодеев даже и не представляли, поскольку все серьезные переговоры «пророк» вел лично с Самвелом, пользуясь его тесным знакомством с одним из последователей «секты». А вот в том, что девушка будет обязательно найдена, Самвел даже не сомневался: все до единого злодея слышали, как он похвалялся тем, что его дядя отыщет любого через систему общественных активистов и осведомителей. Это – лишь вопрос времени. Сразу же в поле зрения «органов» попадал ответственный работник исполкома товарищ Амбарцумян.
Однако для «гэбистов» дело развернулось, как минимум, в двух плоскостях:
1) организация преступной карательной группы, за деньги осуществляющей жестокие заказные расправы и 2) действие на территории района тайной и официально нигде не зарегистрированной  идеологически чуждой организации, точнее, тоталитарной религиозной секты, разлагающе действующей на падких до различных новаций морально не стойких советских граждан.
Эдакое дело могло прогреметь на весь Союз, да еще накануне Олимпиады! А участие в нем ответственного работника органов власти придавало и вовсе подрывной оттенок всему совершившемуся. Такой гнойник следовало срочно купировать!
Так что, местное отделение Госбезопасности уже подняло на ноги всех способных что-то разведать и держать в руках предметы тяжелее листа бумаги или авторучки. Они и не знали, что в эти минуты доморощенный «пророк» и «учитель кармы» Аарон Минкин-Тушкевич, преображенный до неузнаваемости в отдаленной местной парикмахерской, помытый, почищенный и переодетый в новую легкую суконную пару, едет в купейном вагоне пассажирского поезда «Адлер-Москва» в сторону столицы нашей Родины, пропитанный насквозь вроде бы ничем не обусловленным ужасом.
Все дело состояло в том, что после посещения веселого доктора и приема внутрь и снаружи прописанных снадобий у «учителя кармы» неожиданно началась интенсивная и затяжная «медвежья болезнь». Повторно обращаться к врачу совершенно не хотелось, тем более, что «гуру» очень хорошо знал, что этот симптом в его организме действует безотказно: надо тикать! Надо «делать ноги», срочно!
Поэтому, никого не посвящая в свои действия, Минкин-Тушкевич героически превозмог общее нездоровье и боли в чреслах, объявил через приближенных, чтобы все забрали прасад и срочно покинули территорию «ашрама», а еще лучше – и сам поселок, до новых распоряжений (я вас сам найду). Сам же прихватил лишь кожаный портфель и отправился в ближайшую местную душевую.  Там за пятиалтынный он постарался теплой водой с мылом смыть с себя многодневную грязь и сало, после чего последовательно посетил цирюльню и магазин верхней одежды.
В «ашрам» он уже не возвращался, попросившись на вокзале в зал ожидания для командировочных. Там же с рук очень удачно был куплен билет на вечерний поезд и вовремя выглажены новые вещи. В поезде никто и не узнал бы в скромно и со вкусом одетом хрупком коротко стриженном загорелом молодом человеке прежнего лохматого «великого пророка». Вещей при «гуру» было немного – небольшой кожаный портфель, но там, помимо личных вещичек и гигиенических принадлежностей, лежала довольно крупная пачка собранных с паствы «общественных средств» – хватило бы на пару или даже тройку новеньких автомобилей «Волга».
И все равно «гуру» трясло и колбасило, он никак не мог унять внутренней дрожи, то и дело надолго занимая туалет к неудовольствию целого вагона. Так и не сумев достойно справиться с нервными проявлениями, «учитель кармы» сошел с поезда где-то, не доезжая Воронежа, унеся с собою некие тайны бытия, которыми он, возможно, еще будет делиться с лопоухими гражданами в обмен на государственные казначейские знаки.
Но об этом никто даже и не подозревал. Ребята в течение трех дней купно и в розницу подвергались допросам, все аккуратно фиксировалось на бумаге, пока не начались неизбежные повторы. Сотрудники милиции и КГБ поняли, что информация исчерпана, тем более, что никаких противоречий в показаниях обнаружено не было. Это означало, что либо все говорят правду, либо давно находятся в подробном сговоре, что очень маловероятно. Тем не менее, следовало все еще аккуратнее перепроверить.
В течение недели вся подноготная двух московских туристов, парня из Ближнего Подмосковья и девушки из Ленинграда, а также местной парочки была представлена на блюдечке, из чего выяснилось, что до ночи конфликта они между собой нигде и никогда не пересекались. При этом показания Насти имели решающее значение, поскольку только она лично общалась в «ашраме» с «пророком» и его паствой. Ее даже специально возили по поселку, а она показывала, где помещался «ашрам», где жила ее «наставница» Мариам, где проводил на берегу занятия «гуру». Однако ни одного последователя «учителя кармы» найдено не было, что оказалось для «сыскарей» полной неожиданностью и откровением. Перекрестные допросы местных жителей полностью подтвердили Настины показания, но ничего не дали следствию. Фоторобот «пророка» «органы» разослали по всей необъятной стране, но поиски также не дали никаких результатов. Следствие застопорилось.
Факт заказа на расправу был подтвержден, заказ преступная группа попыталась выполнить, но толком не смогла, а вот главный фигурант, сам заказчик злодеяния, а вдобавок наш идеологический противник, испарился, будто его никогда и не было. Дело рассыпалось на глазах. Вдобавок в поле зрения «органов» попал какой-то тип из местных исполкомовских «шестерок», который усердно делал вид, что помогает следствию, а на самом деле пытался повлиять на свидетелей, чтобы они изменили показания в отношении нападавших. Начальство объявило: брать! Эдик Казарасьян был задержан.
Всего лишь три часа в КПЗ расставили все по местам: в деле снова оказался замешан ответственный сотрудник исполкома Амбарцумян. Возможно, что он же и покрывал преступную деятельность тоталитарной секты и лично «гуру». И не за такие дела людей лишали партбилета! А тут – сотрудник исполкома покрывает секту! Некрасиво!
Анзор Аванесович сидел, по обыкновению, в своем глубоком кожаном кресле и читал заявление общественника Иудина В.Т. с просьбой освободить его от выполнения общественных обязанностей старшего по дому номер такого-то, находящегося на такой-то улице подведомственной территории райисполкома, в связи с ухудшением состояния здоровья и преклонным возрастом. Тяжело вздохнув, товарищ Амбарцумян взял авторучку «Паркер» с золотым пером и поставил на заявлении витиеватую подпись и резолюцию «Удовлетворить».
Затем ответственный работник исполкома поднял трубку телефона и распорядился, чтобы секретарша пригласила к нему на личную аудиенцию одну особу, которая вот уже несколько лет спала и видела себя на месте общественной активистки, творя интриги, «стуча» на жильцов и активно пытаясь отыскать крамолу, в основном, там, где ее не было и быть не могло. Главное, что жила она в том же доме, что и Владлен Тимофеевич, только в другом подъезде. Поскольку телефон у нее в квартире пока что отсутствовал, то пришлось отправлять приглашение с посыльным.
Не прошло и часу, как она предстала «пред светлые очи» товарища Амбарцумяна. Звалась особа весьма экзотично: Изольда Тихоновна Букашкина. Столь несочетаемые компоненты имени явно повлияли на ее мироощущение и осознание собственной неповторимости. Исходя из всех указанных выше предпосылок, товарищ Амбарцумян и принял решение в ее пользу.
Первой темой обсуждения явился телефон, который теперь Изольде, как активной общественнице, должны были установить в первую очередь. Далее были обговорены ее первостепенные, желательные и дополнительные функции, а также условия поощрения деятельности. На лице общественной активистки проявилось отражение крайней степени удовлетворения, которого она даже не попыталась замаскировать. Также в распоряжение активистки поступала молодая помощница, Шурочка Сахно, переходя, как бы по наследству, от старого общественника к новому без специальных процедур увольнения, оформления и передачи дел.
Итак, с этим делом было покончено. Похоже, что все сделано правильно и с умом. Амбарцумян посмотрел с высоты собственного роста на дела своих рук и ума, потер руки и решил, что оформил все верно и своевременно, мысленно себя похвалив. Написав текст приказа, он передал его для печатания секретарше, дождался чистовика, поставил на нем резолюцию и жирную подпись.
По иронии судьбы это оказалось его последнее распоряжение на старом и давно привычном месте работы. Подписав приказ, Анзор Аванесович поднялся из кресла и прошелся по кабинету. Затем он сел, посидел немного, спустя несколько минут снова встал и снова прошелся несколько раз по кабинету взад и вперед. Неожиданно в приемной послышалась какая-то суета, и в дверь без доклада и стука вбежала его секретарша.
- Анзор Аванесович, к Вам приехало начальство из Сочи! – с нескрываемой тревогой в голосе произнесла она.
А вот этого он никак не ожидал! Кто это и зачем его сюда занесло? Ясно было, что в такую даль начальство по пустякам не ездит, значит, тому есть причина. Неужели кто-то про Самвела настучал? Но дальше размышлять Амбарцумяну уже не дали.
В створ услужливо распахнутой секретаршей двери входил сам товарищ Первый секретарь райкома партии. Такой фигуры Анзор Аванесович никак не ожидал увидеть.
«Товарищ Первый» не отличался богатырскими размерами тела или громогласным голосом. Однако во всем его облике присутствовало ощущение значительности, основательности, фундаментальности, если угодно. Он важно и медленно прошествовал через кабинет и остановился, немного не дойдя до стола Амбарцумяна. Тот суетливо, насколько позволяла фигура и габариты, вскочил, одной физиономией сделав знак секретарше, чтобы она покинула кабинет. В проеме двери стояли еще два человека из секретариата, но входить в кабинет за «Первым» они не спешили. Анзор понял, что в случае его несговорчатости или каких-то недоразумений они в режиме «чрезвычайной тройки» легко могут принять на месте решение о его освобождения от членства в Партии. Понял и сразу очень-очень загрустил.
«Товарищ Первый» тем временем все еще стоял, горько покачивая головой перед Анзором, пока тот не придвинул от стены глубокое и тяжелое кожаное кресло почти вплотную к заду ответственного товарища. Тот ощутил окончание суетливых движений и позволил себе сесть. Повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь цоканьем механизма больших напольных часов с боем. Часы зашипели, заскрипели  и прозвонили трижды.
Лишь тогда «товарищ Первый» соблаговолил заговорить:
- Здравствуй, Анзор! Ну-ка, расскажи мне, старику, как же ты до такой жизни дошел! Разве этому мы тебя учили, время теряли, на собрания Актива и в Высшую Партшколу приглашали? До чего ты себя и свою семью довел? Перед людьми не стыдно? Работу развалил, разврат развел, чуть хороших людей на тот свет не отправил! Разве этого мы от тебя ждали? Разочаровал ты нас! До глубины души поразил! И что теперь с тобой делать прикажешь? Расскажи, покайся, объясни подробно. Слушаю тебя.
Анзор Аванесович стал на себя не похож. Он сдулся, словно резиновый шарик, из которого выпустили воздух. Ставшее внезапно дряблым и старым лицо затряслось, а из черных глаз на толстый темно-красный ковер кабинета вдруг полились слезы.
«Товарищ Первый» недовольно поморщился:
- Хватит, не распускай нюни! Будь мужиком! Садись! Рассказывай, как докатился?
Анзор Аванесович выдернул из-под стола для планерок простой деревянный стул с красной обивкой и, судорожно кивнув, задвинул себе под зад.
- Я не нарочно! Все как-то само собой получилось! Я даже и усилий к этому не прилагал! Как-то все само собой!
- Хватит! – неожиданно резко рявкнул «Первый», - говори толком, не мямли! Бандитизм под носом развел, племянника паханом бандитов сделал, идеологическую диверсию под самым носом перед Олимпиадой решил провести? Думаешь, тебе это сойдет с рук? Ошибаешься! Терпение у Партии не безграничное!
- О чем Вы говорите, «товарищ Первый»? Какой бандитизм? Какая диверсия? Ну, если только с разносчиков еды на пляже брал по чуть-чуть, с водителей такси маленько, с прокатчиков катеров, с кафе на берегу, с …
Амбарцумян запнулся, поперхнулся, закашлял, потом вскочил, схватил трясущейся рукой со стола графин с водой и стакан, налил, выпил, еще налил. Снова сел на стул, слегка собрался, замолчал.
«Товарищ Первый» сидел, качая головой. Потом выпрямился:
- Рассказывай, как племянника бандитом сделал! О «гуру» что знаешь? Когда стал людей за деньги наказывать?
- Мамой клянусь, не было такого, мамой клянусь! А с Самвелом в последние годы почти не общались. Аревик все за ним следила. Следила, а не уберегла. Разве можно доверять женщине? – с горечью произнес Анзор Аванесович. «Первый» молчал.
- А о «гуру» я только вчера услышал. Если бы знал, ноги бы его у меня на пляже не было! Выгнал бы, как поганую собаку!
- Не суетись, раньше надо было думать и следить за порядком. Разочаровал ты нас. Когда еще так было, чтобы людей за деньги били. Такое только при диком капитализме возможно! А ты допустил… прямо у себя под носом. Зачем родственника пустил, чтобы дело развалить? Такого я сам от тебя не ожидал. Очень ты меня лично разочаровал.
- Что же теперь будет? Под суд меня отправите? Семью по миру пустите? – почти истерично начал причитать Амбарцумян.
- Замолчи! – прервал его «Первый», - партия своих не бросает. Но сам понимаешь, такое дело никак нельзя оставить без последствий. Хорошо, что я к тебе лично приехал, будешь теперь мне по гроб жизни обязан. Если ты все правильно сделаешь, может, даже из партии тебя не выгоним. А то я пару людишек из секретариата с собой прихватил. За пару минут оформим. А потом – передадим в КРК, к Щепетильникову. Он быстро тебя раскрутит – под расстрел пойдешь, за хищения в особо крупных… или покаешься, примешь на себя грехи. Думай, как поступать!
Амбарцумян только сидел, дрожал, согнувшись, и часто-часто кивал.
- Напишешь докладную, покаешься, признаешь все ошибки, все возьмешь на себя – главное – чтобы без «уголовки» было, а так – ошибки и недочеты. Но не вздумай себя обелять – в порошок сотру! На этом месте, конечно, мы тебя оставить уже не можем – сам виноват! Напишешь заявление – по семейным обстоятельствам, дескать, прошу перевести на другую работу в связи с тем-то, тем-то. Из партии не попрем, но выговор без занесения железобетонно схлопочешь. Постараюсь не лютовать, но если не дотяну, уж не обессудь, то с занесением. А что ты хотел? С твоими-то грехами – скажи спасибо!
Амбарцумян вдруг бухнулся перед «товарищем Первым» в ноги и начал целовать ему руки, которые тот не стал отнимать, но сморщился. Потерпев пару минут, «Первый» уже гораздо более милостиво произнес:
- Ну, ладно, ладно, полно тебе! Что, я поп какой или благодетель? Да и Партия – это школа коммунизма, а не пыточная. Хорош, тебе сказал!
Но Амбарцумян уже едва мог себя сдержать, поняв, что почти прощен. «Дух Щепетильникова», похоже, покрутился над ним, но отступил… Тут же, прямо при «товарище Первом», Анзор Аванесович написал заявление о переводе на другую работу, упросив патрона посодействовать при рассмотрении дела негодяя Самвела – все-таки, родственник, мать его так … , и начал, не торопясь, прямо при начальнике, сочинять пространную докладную о допущенных промахах и недочетах.
«Первый» с удовлетворением отметил, что выезд прошел не зря, нарушитель покаялся и впредь не будет совершать подобных ошибок, немного побыл в кабинете, задал Анзору несколько вопросов о том, о сем, выпил рюмку армянского коньяку под лимончик, да и решил отбыть восвояси. А Анзор Аванесович, проводив начальника, вернулся в пока еще свой кабинет и начал обдумывать перспективы новой жизни, которая неожиданно замаячила там, где прежняя чуть было трагически не оборвалась.


                ***


Антон Павлович с каждым днем приобретал черты отдыхающего со стажем, покрываясь все более темным и ровным загаром, от которого весь облик его становился свежее и  мужественнее. Почти сошел весь лишний жирок, накопившийся от сидячей и неподвижной работы в области живота и по бокам, подтянулось тело, потерявшее уже несколько лишних килограммов. Борщ обновил свой гардероб, прикупив парочку новых летних рубашек и легкие брюки.
А буквально несколько часов назад он повстречал на пляже Ее, девушку своей мечты. Не она ли совсем недавно снилась ему, когда он, в пьяном угаре, спал на жесткой деревянной скамейке под крышей торгового павильона на рынке? Так или иначе, они познакомились и уже договорились о встрече вечером. Теперь Антон Павлович, чисто выбритый, уже минут десять разглядывал свое отражение в старом, покрытом темными подтеками, зеркале, которое перетащил «к себе» в сарай со двора.
Вроде все как надо, но чего-то не хватает для полноты образа. Ах, вот оно что! Он так и не удосужился купить себе новые часы. Но, поскольку он на отдыхе, это совсем не обязательно. Так или иначе, но Антон Павлович волновался, как мальчишка, впервые идущий на свидание с девушкой. Неужели снова начнутся эти дурацкие вопросы про Чехова? Или, не дай Бог, она решит, что он сам писатель. Хотя, нет, все-таки наши люди не могут дойти до такого невежества. Правда, он как-то раз познакомился с одним диким офицером, оперативником из КГБ, который даже не знал, что такое Евангелие. Ну, да ему простительно при такой-то службе.
Поскольку Борщ часов не имел, то для контроля времени ему пришлось зайти в дом к хозяйке. Та засуетилась при появлении «редкого гостя», как она стала его называть со времени захвата сарая. Оказалось, что она уже в курсе его «подвигов» в УВД города Туапсе, местное «сарафанное радио» работало исправно, поставляя и фильтруя важную информацию. Правда, в дополнение к известным фактам он узнал от хозяйки, что его ждет какая-то особая медаль от органов внутренних дел, что, естественно, опроверг.
Вышел Борщ с запасом в полчаса, на всякий случай. Решил для начала пройтись вдоль моря. Стоял прекрасный летний вечер, солнце уже клонилось к закату. Над морем клубились легкие причудливые облака, проникая в которые, солнечные лучи расходились веером, изменяя цвет морской глади и общий облик пейзажа. Возле горизонта медленно двигался большой круизный лайнер. Возможно, в это время кто-то стоит на его борту и смотрит на берег, мечтая о чем-то своем. Кто-то неизвестный потихоньку подошел сзади и окликнул Антона Павловича:
- Уважаемый, Вас часики не интересуют?
Антон Павлович и не ожидал такой удачи: худой и загорелый желчного вида незнакомец держал на ладони его наградные часы «Брейтлинг». Он попросил их у незнакомца. Точно, вот эта маленькая щербинка на ремешке, когда он сам задумал чуть-чуть его подправить бритвой и немножко срезал лишку. Борщ обратил внимание, как быстро забегали глазки незнакомца, когда он заинтересовался часами. Он решил не подавать виду, что часы ему очень нравятся.
- И сколько хочешь за «котлы»? – Борщ попробовал сымитировать блатной язык.
Незнакомец ухмыльнулся:
- Фирма, фраер. За стольник отдам.
-Это перебор. Себе не вам, перебору не дам, - вспомнил Борщ поговорку «Егор Андреича». Двадцатник – не более.
- Полтяк – и разошлись, - ответил незнакомец.
- Четвертак, - чуть уступил Антон Павлович.
- Ладно, три чирика – и твои, - сдал маленько продавец.
- Нет, четвертак, или до свидания, - не сдавался Борщ.
- Добро! – согласился незнакомец, - но с тебя пиво.
- Добро, – подтвердил Борщ, соображая, что он еще успеет на свидание, и достал деньги, уже не выпуская из рук часы и еще не веря в свою удачу.
Мужичок еще раз пробежался взглядом по окрестностям, свернул «четвертной» в тонкую трубочку, задвинул за ухо и медленно, вразвалочку, побрел за довольным Борщом в сторону ближайшей пивной. Благо, до нее было недалеко.
Антон Павлович заказал пиво на мужика, но, несмотря на восклицания барыги, что это не по-русски, сам отказался от «обмыва обновы» и стремительно выскочил из злачного заведения, решив, что новые приключения ему сегодня совершенно ни к чему.
Он успел как раз вовремя. Буквально через минуту появилась Она. Как в том самом странном сне, на ней было надето легкое свободное светлое платье. Она пребывала в хорошем и веселом курортном настроении: смеялась и то и дело кружилась, отчего подол ее платья колоколом поднимался вверх, давая возможность созерцать ее красивые стройные ноги в легких белых босоножках, сплетенных из тонких кожаных ремешков. Борщу было свободно и приятно рядом с этой девушкой, они разговаривали о каких-то забавных пустяках, не пытаясь чего-то друг другу доказать или самоутвердиться. Он почти забыл о своих злоключениях. На душе стало радостно и свободно. Но что оказалось самым любопытным, девушку звали Антониной.
Они вышли к морю. Солнце опустилось почти до самого горизонта, превратившись в густо-красный шар. Напротив Туапсе на рейде проступили контуры кораблей, которые днем были незаметны из-за морской дымки. Девушка вскочила на мол, и теперь они с Антоном Павловичем стояли и смотрели вдаль, чувствуя каждый вздох и запахи кожи друг друга. Его не покидало ощущение материализации сна, просто де-жа-вю какое-то!
Он решил рассказать новой знакомой о своих приключениях. Неожиданно она прижалась к нему и спросила:
- Наверное, Вам очень надоели люди, которые просят почитать что-нибудь из Чехова? Ведь мы с Вами полные тезки: Вы – Антон Павлович, а я – Антонина Павловна, но и мне от этого не легче.
Такого Антон Павлович точно не ожидал услышать, и он просто обомлел. А потом – они гуляли всю ночь напропалую, чего с ним не случалось уже лет двадцать. Когда они простились утром, а Борщ возвратился в свои «сарайные апартаменты», он понял, что безнадежно влюбился.
На юге для полного восстановления достаточно совсем немного времени, не чета северным широтам. Всего лишь двух часов сна хватило Антону Павловичу, чтобы вновь почувствовать себя свежим и окрепшим. А после купания он вообще словно заново родился. Теперь он двигался в сторону медицинского вытрезвителя, чтобы поделиться радостью воссоединения с часами со своим хорошим другом (в этом он был уверен) Леонидом Ильичем Евстафьевым. Успел он вовремя. Тот как раз с озабоченным видом выходил из своего заведения.
Видимо, ночь оказалась довольно беспокойной: Евстафьев выглядел устало и на бодрые восклицания Борща почти никак не отреагировал. Тогда Антон Павлович просто показал ему часы. Это возымело действие.
- Как они к Вам попали? – строго вопросил Ильич.
- Вчера на пляже у мужика купил. С рук. Посмотрел – точно, мои. Даже вот эта щербинка на ремешке – моих рук дело.
- Вы точно уверены?
- Ну да, уверен. Как в том, что вижу Вас перед собой.
- Скорее всего, это краденые. Тьфу! Ну, конечно же. У Вас же и краденые. Это – вещдок. Они должны быть приобщены к делу.
- Вы с ума сошли. Да, они были у меня украдены, но я их вчера купил у скупщика или как они там зовутся, продавца краденого, барыги, на пляже. Это мои часы!
- Вы должны их приобщить к делу! Это вещественное доказательство! И почем Вы их купили?
- Вы удивитесь. Всего-то за четвертак!
- Да, ладно! Не верю, что швейцарские часы можно буквально за копейки купить на пляже просто так.
- Как хотите! Можете не верить! Пойдемте на пляж. Может быть – и Вам повезет!
- Не пойду. Я устал и хочу спать.
- Может быть, поэтому Вам и не везет? Вы не ходите на пляж!
- Хожу, но редко. Вы ведь в Москве тоже не ходите в театр ежедневно.
- Эк, сравнили. Море у вас – это географическое благо и общее достояние! Надо этим пользоваться! А Вы ленитесь и не купаетесь.
- И Вы ленитесь. Это общий порок всех умных людей. Ладно, давайте часы, я их приобщу к делу и постараюсь поскорее Вам вручить их под расписку.
- Нет. Считайте меня пособником преступных элементов, но я Вам ничего не показывал и не рассказывал.
- Вы сможете опознать того, кто продал Вам часы?
- Смогу, но не стану. Все, идите спать – на Вас тяжело смотреть! Вы – устали.
- А Вы – оппортунист и соглашатель, вдобавок Вы потворствуете преступным элементам. Давайте сюда часы – мы их оформим. Постараюсь максимально ускорить.
- Все, проехали. Я Вам ничего не показывал и не говорил. Просто сегодня не Ваш день. Зайду как-нибудь в другой раз.
- Хорошо. Но я Вас предупредил. Это вещдок. Надо было человека задержать.
- Слушайте! Давайте, просто сходим куда-нибудь, посидим, выпьем. Или у Вас что-то личное? Что-то случилось?
- Ладно, пойдемте, - наконец, скрепя сердце, согласился Ильич.
Они зашли в небольшое кафе неподалеку. Утром там никого не было, кроме юной девушки-продавщицы. Даже «хроники» не заходили на похмел. Борщ заказал пару бокалов красного вина и два хачапури. Ильич попросил еще чашку крепкого кофе.
- Что случилось? – спросил Антон Павлович у Ильича. Тот выглядел каким-то раскисшим. Что-то его словно точило изнутри.
- Ничего особенного. Хотя, как посмотреть. Позавчера приехала в гости теща, то есть, мать моей супруги. Посмотрела на график моей работы и напела жене, что будто бы у меня имеется масса возможностей для измены и всяческих злоупотреблений. Вот что значит: судить обо всех в меру собственной испорченности. А жена завелась.
- Плюньте и разотрите!
- Вам легко говорить – Вы холостяк!
- Похоже, догуливаю!
- Ну-ка, ну-ка! Давайте-ка с  этого места, поподробнее! – заинтересовался и слегка оживился Леонид Ильич.
- Да вот, встретилась одна девушка на пляже – прямо де-жа-вю какое-то.
И Борщ рассказал, что в тот вечер, когда его взяли на рынке, перед тем, как везти в вытрезвитель, ему как раз снилась эта самая девушка, с которой он прогулял целую ночь. Удивительно, но после того, как Евстафьев получил от него эту информацию, он словно преобразился, в него словно влили силы, и он снова был готов на подвиги тела и духа.
- Обязательно познакомьте меня с нею, - попросил Ильич.
- Хорошо, - пообещал Антон Павлович, - кстати, ее зовут Антониной, почти тезка.
- Да это же просто замечательно! – воскликнул Евстафьев, - женитесь на ней!
- Ну, Вы и дали! Мы всего лишь один день знакомы. Вернее, ночь, - уточнил Борщ.
- А больше и не надо. Все равно – это сплошная лотерея. Тут живешь вместе годами, а наступает один «прекрасный» день – и опа! Приплыли!
- Не раскисайте, дорогой Леонид Ильич! Все устаканится! Уедет теща – и все возвратится на круги своя!
- Да она уже уехала. А жену взбаламутила – в пору разводиться!
- Вот что: пойдемте вместе к Вам домой! У Вас жена дома сейчас?
- Должна быть дома. А что Вы хотите ей сообщить? Я должен знать!
- Да успокойтесь Вы! Мы же с Вами не просто собутыльники какие-то!
- Ну, хорошо! Пойдемте!
И друзья двинулись в сторону дома начальника медицинского вытрезвителя. Домик был небольшой, но очень уютный, и стоял он, весь укрытый зеленью винограда и прочих фруктовых деревьев.
Жену Евстафьева звали Зинаидой. Борща он представил как одного из своих лучших клиентов, что породило недоуменье в ее лице. Антон Павлович срочно попытался тут же успокоить женщину, если она думает, что все дело в пьяных клиентах медицинского вытрезвителя, то она заблуждается, поскольку основной работой ее мужа является все же практическая психология, а вытрезвитель – это лишь место, где возможно такую работу успешно вести. Оказалось, что Зинаида Павловна работает учителем истории в местной школе. Сейчас летние каникулы, поэтому ей хочется почаще бывать вместе с мужем, а у него такой неудобный график работы.
Антон Павлович тут же предположил, что некоторые недалекого ума женщины, возможно, способны подозревать своих мужей в злоупотреблениях при подобном графике работы, а ведь, если разобраться, такой график был бы весьма удобен именно неверным женам. И разве можно в чем-то предосудительном подозревать такого, столь увлеченного своей работой, человека, как дорогой Леонид Ильич? Короче говоря, любезная Зинаида Павловна оказалась в полном восторге от Антона Павловича, и начала прикармливать его своими домашними заготовками. После такой реакции, по всей видимости, домашний конфликт в доме Евстафьевых резко пошел на убыль.
Борщ шел по улице в отличном настроении и думал, что сделал сейчас доброе дело хорошему человеку, и это очень правильно: ведь если каждый человек будет делать другому добро, то общее количество добра в мире будет только прибавляться. А ведь он еще ничего не рассказывал Антонине о Леониде Ильиче Евстафьеве и о том, что он для него сделал. Он шел и мечтал о новой встрече, мечтал о том, что будет много новых дней и ночей, новых встреч и новых расставаний. Главное – никогда не думать о плохом и не делать дурного добрым и хорошим людям, которых так много на свете.
Когда Антон Павлович возвратился в свой сарай, почти моментально к нему почти вприпрыжку прибежала Антонина Яковлевна и набросилась на него с гневной тирадой: ее просто замучили работники УВД, от которых просто нет проходу, они опять принесли повестку! При вручении повестки они потребовали ее расписаться – и это уже слишком! Из доставленной повестки Борщ узнал, что ему снова требуется явиться в УВД города Туапсе – уже для опознания личных вещей, согласно прилагаемому списку. Времени было мало, он решил не тянуть и двинулся к отделению милиции.
Возле отделения царило редкостное оживление: помимо людей в форме и погонах, здесь обнаружился целый молодежный клуб, четверо молодых людей и две симпатичные девушки, а также шестеро закованных в наручники злодеев мужского пола, которых грузили в машину для перевозки заключенных. Рядом причитали три явно местные женщины, упрятанные в черные глухие платья с задрапированными лицами.
Борщ поинтересовался, откуда такое изобилие, на что ему ребята рассказали занимательную историю о тоталитарной секте, глава которой пытался напасть на одну из присутствовавших здесь девушек – Настю, но та не растерялась, а двинула «гуру» ногой куда надо. Тут молодежь радостно захохотала, явно одобряя поступок Насти, а Антон Павлович подумал про себя, что «гуру» в результате такого отпора легко мог потерять способность стать отцом, что весьма  похвально. Разъяренный «пророк» решил отомстить и нанял злодеев, которых сейчас и грузят в «автозак». Насте и ее другу Косте здорово повезло – во время «разборки» им посчастливилось встретить ребят, которые хорошо всыпали наемникам. А Борщ рассказал свою историю – про «развод» в вагоне поезда и про удачное опознание. Оказалось, что его история уже обросла легендой – в поселке его зовут не иначе как «распознаватель».
Они перезнакомились, но он все извинялся, что не может сразу запомнить, кого как зовут, но постарается. Тут же выяснилось, что пара местных ребят – Валера и Оленька – собираются буквально на днях жениться и приглашают его на свадьбу. Можно с подругой. Двое ребят из Москвы – Колька и Леха – сразу начали у него выяснять, бывал ли он когда-нибудь в горах. Борщ ответил, что ни разу не был, на что земляки возмущенно стали ему доказывать, что нет ничего прекраснее гор. Короче, договорились до того, что следующий отпуск они непременно проведут вместе в горах, а если повезет, то выйдут к морю. Они обменялись адресами и телефонами и пообещали не терять связи, по крайней мере, до тех пор, пока находятся вместе у моря. Кстати, Колька с Лехой пригласили его завтра же попрактиковаться в подводном плавании возле Свирского пляжа, но попросили не задерживаться дольше восьми часов утра, иначе хозяева могут уже уйти в море.
Масса положительной информации требовала времени для усвоения. Но прежде следовало найти Антонину Павловну, как она вчера сама ему представилась. Он с ней повстречался где-то в середине поселка, на пляже «Бирюза», кажется. Оттуда и начал.
Девушка загорала почти на том же самом месте, что и вчера. Она очень обрадовалась и сказала, что насилу его дождалась. А когда он начал ей рассказывать о своих дивных похождениях – она слушала его, как сказки Шахерезады. Потом она говорила, что сначала приняла это за наглое вранье – столь нереальными показались ей сюжетные повороты реальности. Но вскоре она сама сумела удостовериться, что действительность может переплюнуть любые выдумки и небылицы. Поскольку весь день валяться на пляже неимоверно скучно, то Антон Павлович предложил ей вместе с ним съездить в Туапсе, чтобы поучаствовать в осмотре и отборе найденных вещей. Поэтому их пребывание возле моря ограничилось примерно часом дня.
В середине дня возле отделения милиции царила мертвая тишина. Борщ вошел в дежурку, где царили полумрак и прохлада, в отличие от открытых мест. Протянув повестку дежурному, он поинтересовался, что делать с нею. Дежурный уже хорошо знал его в лицо. Он сообщил, что поинтересуется у начальства, есть ли сейчас свободный автомобиль и исчез за дверью. Вернувшись минут через десять, он сообщил, что, к сожалению, свободных машин сейчас нет – все на линии. Если свидетеля устраивает, то с автостанции регулярно ходят автобусы до Туапсе и обратно, а если позволяет время – электрички, но они ходят очень редко. А так, завтра с утра пораньше можно будет зарезервировать «УАЗик». Тянуть до завтра не хотелось, поэтому Антон Павлович и Тоня двинулись на автостанцию, где как раз готовился к отправке «ПАЗик» до Туапсе. Едва они оплатили проезд и заняли места в салоне, как двери захлопнулись, и автобус поехал.
Доехали быстро, примерно за час, даже с остановками. Немного поискали здание УВД, но нашли быстро, а там отыскался знакомый следователь, проводивший опознание. Он и взялся их сопровождать. Сразу чувствовалось, что людям в милиции не хватает простого человеческого общения.
Вещи хранились в какой-то коптерке в подвале, откуда их нужно было поднимать наверх. Около получаса проканителились с пропусками и допусками, потом, вроде бы, плюнули на все, но приехал начальник УВД, и все началось по новой. Наконец, вещи извлекли на свет Божий и выложили на длинных досках, взятых из тира. Потом продолжилась долгая эпопея с подписанием бумаг и обязательствами не брать чужого имущества, помимо списка. И вот, при сопровождении понятых и в присутствии двух следователей в штатском, Антону Павловичу Борщу предложено осмотреть вещи и постараться признать свои, утраченные в результате противоправных действий.
Вещи действительно выглядели, как чужие. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы признать в этих мятых, скомканных и слежавшихся тряпках свои дорогие и дефицитные югославские пиджак и брюки, рубашки, носки, трусы, майки, плавки, подтяжки, панаму, пару книжных детективов про Аввакума Захова болгарского писателя Андрея Гуляшки. С этими вещами, кажется, разобрались.
Пошла речь о деньгах. Тут оказалось еще сложнее. Для получения денег, которые также нашлись в достаточном количестве, оказалось, что необходимо написать отдельное заявление, получить соответствующие визы в УВД и в намеченный заранее день явиться в Туапсинское отделение «Сбербанка СССР», поскольку все деньги обязаны сразу же сдаваться в банк. Из личных поручителей, которые могли засвидетельствовать особу А.П.Борща, с уверенностью можно было обратиться лишь к Евстафьеву, к хозяйке с подобной просьбой он бы подойти не рискнул. Но тут Антон Павлович вспомнил сегодняшних знакомых и решил, что уж они-то не откажут ему в такой малости. На том и порешили, временно успокоившись.
Чемоданы «сыскари» так и не нашли, поэтому вырученные вещи уложили в большие полиэтиленовые пакеты, которые используют для упаковки минеральных удобрений.
Про купленные на пляже у барыги часы Борщ даже ничего не стал рассказывать милиционерам – а вдруг им тоже, как Евстафьеву, захочется приобщить их к делу в качестве вещдоков?
После поездки в Туапсе у Антона Павловича осталось какое-то странное ощущение незавершенности, неполноты и некомплектности, как будто он что-то где-то забыл и никак не может вспомнить, где и что он забыл. Позже Тоня также ему по секрету призналась, что у нее появилось похожее чувство после посещения УВД. Кстати, близкое чувство иногда появлялось у Борща и при посещении блошиных рынков где-нибудь на «Птичке», на «Тишинке» или на «Преображенке».
На пляж Борщ и Тоня вернулись уже после пяти часов вечера, предварительно завезя вещи в «сарайные апартаменты» и передав их для глажки и отпарки Антонине Яковлевне, которой, надо сказать, Антонина очень понравилась, о чем она потихоньку шепнула ему на ушко, когда все вместе выходили из дома. Кстати, Тоня предлагала ему свои услуги в реставрации вещей, на что Борщ ей весомо возразил, произнеся загадочную фразу:
- Еще нагладишься!
На следующий день около половины восьмого утра Антон Павлович и Антонина встретились возле Свирского пляжа, выкупались, а вскоре к ним откуда-то тихо вылезли «плавунцы» Леха и Колька, голые и загорелые, в одних плавках, готовившие рядом на примусе гречневую кашу с тушенкой. Тезки присоединились к трапезе, а вскоре со стороны Большого Сочи появился невысокий худощавый черноволосый паренек с черным скрипичным футляром. Действительно, незадолго перед этим до пары вроде бы откуда-то доносились дивные звуки скрипки, но они сочли их за звуковые галлюцинации.
Они познакомились. Миша назавтра собирался на конкурс в Одессу, но прежде хотел хотя бы раз в жизни спуститься под воду с настоящим аквалангом. Кажется, сегодня его желание будет исполнено. Скрипку он, необычайно волнуясь, оставил хозяевам хижины, взяв с них честное и благородное слово не трогать и не вынимать из футляра инструмент.
Валентин подивился обилию гостей и сообщил, что придется сделать две ходки, поскольку за один раз он столько народу на яхту не перевезет. Еще он сообщил, что у него всего три баллона, каждый из которых рассчитан на сорок минут погружения, так что, сами решайте, кто и сколько времени будет нырять. Антон Павлович очень обрадовался, что его часы как раз приспособлены к подводным погружениям: на циферблате написаны буквы и цифры «Water resist 300 м», а внешний безель можно поворачивать, задавая время погружения в минутах.
Антон Павлович, Антонина и Миша были в восторге от нового опыта – им очень понравилось погружаться на дно с аквалангом, а Леха с Колькой чувствовали себя уже бывалыми аквалангистами или акванавтами, почти Ихтиандрами. Подводный мир всегда поражал новичков, а для многих становился настоящим открытием, которое переходило в любимое занятие и продолжалось потом всю жизнь. Будущее покажет, для кого это увлечение вырастет во что-то большее и значимое. Трех баллонов им хватило, чтобы получить первый опыт, а вот Валентин задумался и стал прикидывать, что надо бы прикупить еще баллонов – увлечение привлекало все больше и больше любителей.
После погружений и купания в море Миша пригласил новых друзей и знакомых на семейный праздничный ужин: по случаю поездки на конкурс скрипачей в качестве «талисмана», с чем он уже смирился, Мозий Лукич пообещал приготовить особое мясо по старому еврейскому рецепту, «который уже забыли все живущие на свете евреи», как он выразился. Рецепт состоял в следующем.
Старик договорился со знакомым мясником Лейбманом, что тот нарежет ему по цене обычной говядины лучших филейных кусочков размером примерно в полкулака, ну, как для шашлыка. Это мясо нужно немного подержать под гнетом, часа два-три. Потом надо налить в сковороду очищенного растительного масла, натереть три-четыре крупных моркови на мелкой терке, три большие луковицы – на той же терке, взять мелко-мелко нарезанный чеснок и отдельно натереть чеснок на мелкой терке. Натертый чеснок надо смешать с луком и морковью и запассеровать на малом огне в масле до появления темной корочки, но не сжигать. А потом добавить еще немного масла, выложить мясо в полученный маринад, добавить немного воды, слегка посолить, закрыть крышкой и тушить на медленном огне до полной готовности, иногда помешивая, а «уж об этом вам доложат ваши ноздри». Тогда надо высыпать в сковороду резаный чеснок, немного подержать, пока он передаст блюду аромат – и можно подавать на стол.
Жаркое оказалось восхитительным и ни на что не похожим. Действительно, это был настоящий забытый рецепт еврейского блюда! После такого угощения и удовольствия живота Миша просто обязан был завоевать все призы и поощрения! А в заключение дивного вечера Миша сыграл гостям то, что он собирался играть на отборочном туре. Это было его личное поппури из произведений Сарасате, Брамса, Паганини, Моцарта  и Вивальди. Получился просто чудесный, ни на что не похожий вечер, включивший в себя телесные и духовные наслаждения самой высокой пробы.
- Только сразу в море не лезьте, - сказал на прощание худой еврейский мальчик-скрипач, заботясь о жизни и здоровье своих объевшихся жареным мясом друзей.
- Ни пуха, ни пера! – суеверно пожелали они, на удачу.
- К черту! – только и оставалось ответить ему.
Антонине действительно такое и не снилось. В ее родном подмосковном поселке Одинцово все жило обыденной и какой-то одинаковой жизнью. День проходил за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Годы перетекали один в другой. Ничего не менялось, по большому  счету. Тут же, на юге, она оказалась в каком-то вихре, где события моментально сменяли одно другое, пролетали новые пейзажи, персонажи пробегали друг за другом. Но внезапно рядом появился человек, способный во всем этом разобраться, найти смысл, уложить в какой-то свой порядок и заставить все это работать так, как надо, создавая пользу, уют и наполняя новым смыслом. Таким человеком стал для нее Антон Павлович Борщ.


                ***


Утро наступило, принеся новые заботы. Ребятам до смерти надоела эта горькая бодяга с милицейскими допросами, дознаниями и очными ставками. Когда же Валера предложил «обновить точки обзора», идея была принята всеми «на ура». Немного переживали только Костя и Настя, с которых Ираклий взял деньги за постой за две недели вперед: он пригрозил, что не пустит их вторично, если они куда-нибудь съедут, а потом вернутся. Валера с Оленькой их успокоили, теперь они могли их подстраховать в любое время, тем более, что Костя с Настей были официально приглашены на их свадьбу на правах близких друзей. Они приютили у себя их вещички на время похода. Немного тормозило то, что у большинства ребят не хватало снаряжения. Однако, «плавунцы» уверили всех, что их шмотки лежат в камере хранения на турбазе в Дагомыса, а все недостающее легко можно взять в прокате там же.
День отбытия был назначен, вся шестерка встретилась на вокзале в Лазаревском еще до отправления электрички в сторону Большого Сочи. Все, разумеется, были в курсе, что сегодня же Миша морем вместе с дедом отправляется в Одессу, на конкурс скрипачей. Как и договаривались, каждый принес с собой список необходимых вещей, из которых галочками были отмечены имеющиеся в наличии. Пока ожидали электричку, просмотрели списки и обнаружили, что Костя и Настя не пометили отсутствия специальной обуви: ее как раз и не хватало группе «Псенодах» для полного счастья. Но, по словам «плавунцов», на турбазе в Дагомысе всего хватает в избытке, в том числе и юфтевых «ВЦСПСов».
Валера все заранее просчитал и взял отпуск с некоторым запасом, чтобы хватило и на горный поход, и на свадьбу, и на «медовый месяц», и на общение с родными. Если все сложится, как он планировал, хватит еще и на поступление в институт. А если повезет, то хватит и отдохнуть. Значит, теперь можно расслабиться и спокойно отдыхать.
Подошла выцветшая тупорылая электричка, компания загрузилась и поехала дальше, постигать чудеса мира. На станции «Дагомыс» все выгрузились и переписали расписание: Леха с Колькой предупредили, что здесь они оставили своего товарища, но не факт, что он к ним примкнет. Больше ничего сказано не было, оставалось лишь гадать.
От станции пришлось немного пройтись, но уже рядом с пляжем Колька и Леха почуяли неладное: пляж оказался абсолютно пустым, что выглядело весьма странно. Пройдя несколько раз туда и обратно и, вопреки ожиданиям, не найдя романтика Матроскина, ребята решили сразу покончить с необходимой частью посещения Дагомыса. Они двинулись на турбазу, где сразу удостоверились, что завхоз еще не появлялся на рабочем месте. Оставалось одно – ждать.
Часа через полтора завхоз наконец-то появился на турбазе. К этому времени на турбазу стянулась уже вся группа. Перво-наперво, Колька с Лехой вытащили и проверили свои рюкзаки, а потом обнародовали списки. Завхоз немного покобенился, что на складе есть не все размеры, но Леха показал ему горлышко бутылки, и сразу размеры нашлись.
Пока девочки мерили горную обувь, а ребята проверяли комплектность снаряжения, Валера, упакованный лучше всех, сверял по списку запросы с содержанием. Пока все сходилось. Решили взять еще одну палатку – для девчонок. А Валера с удовольствием подумал, что он давно хотел вот так сходить, хорошей группой единомышленников, по красивому и интересному маршруту. Наконец-то все сбывается.
Несмотря на то, что группа отправилась из Лазаревского первой Туапсинской электричкой, комплектование снаряжения закончили только часам к двум. Колька с Лехой в темпе снова двинулись на пляж. На сей раз им повезло: в кустах отдыхали «бичи». Ребята подошли поближе и поздоровались.
- О, кого мы видим? Туристы! – нарочито бодро и слегка на повышенных тонах среагировали явно поддатые мужики.
- Бог в помощь! Нашего приятеля нигде не встречали? – спросил Колька.
- Спасибо на добром слове! А вот приятель ваш капризный попался – в коллективе положительно не может ужиться. Не удивляюсь, что вы с ним не поладили. Где он сейчас – одному Богу известно. Но скорее всего, где-то неподалеку. Возможно, что сидит и квасит в соседней хинкальной.
Ребята не стали проверять предположения «бича» Виктора Николаевича и сразу отправились на станцию. Едва успели на электричку. На Красную Поляну им удалось попасть еще засветло. Сразу после асфальтовой дороги они и разбили палатки. Валера предложил ребятам пройти туда и обратно маршрут через перевал Аишха до Псебая. При нормальной подготовке маршрут можно было пройти за четыре дня, но Валера решил не торопиться и постоять в красивых местах на дневках. Не хватало только одного: у них не было с собой бензина. Поэтому пришлось потерять с утра еще несколько часов, пока не дождались машины: в горку карабкалась зеленая тупорылая «шишига». У водилы и выпросили пару-тройку литров бензина в обмен на чекушку спирта. Бензин залили в предусмотрительно взятую Валерой маленькую канистру.
Дальше решили так: выпросим у кого-нибудь на маршруте, если не хватит. Обычно у кого-то всегда остаются излишки, которые ставят на тропе или подле.
Первый день оказался несколько напряженным и слегка перегруженным. Зато они набрали неплохую высоту и сразу попали в область альпийской растительности. Здесь палатки поставили уже в красивом месте, а Колька расчехлил свою гитару. Пели песни часов до двух, а спали так, что начнись горная гроза – не проснулись бы.
Попасть из духоты субтропиков в прохладу горных альпийских лугов оказалось столь непривычно, что Насте привиделось, будто она угодила в рай. Она просто никогда еще не попадала в горы! Ощущения просто переполняли ее, она готова была визжать от радости. Костя никогда не видел ее в таком возбужденном состоянии и даже стал всерьез опасаться за ее здоровье.
Но Настя обняла его шею обеими руками и сказала:
- Когда я была в «ашраме» у доморощенного лжепророка, то поражалась тому, что некоторые долбанутые или «с протекшей крышей» целовали ему ноги и бились в трансе. Сейчас я вижу перед собой настоящую красоту и понимаю, что она стоит того, чтобы перед ней преклоняться. А еще мне очень приятно, что ты рядом и можешь разделить со мной эти чувства и ощущения. Все то, о чем я говорила тогда, в первую ночь нашего знакомства, остается в силе. Помни это!
И тут же она начала благодарить ребят, а в первую очередь – Валеру, за такой подарок судьбы, о котором невозможно было даже мечтать:
- Ребята, вы даже не понимаете, как здесь клево! Вы все такие хорошие, я так вас всех люблю, что вы просто не представляете! Спасибо вам всем! – с чувством говорила Настя, искренне и без тени рисовки.
 А потом снова вернулась к Косте. Валера с Оленькой тоже сидели неподалеку и наблюдали нежную сцену, а Валера тихо и меланхолично заметил, что, похоже, очень скоро мы будем отмечать еще одну свадьбу.
У Валеры в Заповеднике имелся знакомый егерь, который иногда помогал подгадать с погодой и мог задержать, если очень требовалось, машину или группу. Мог даже остановить какого-нибудь частника на «Ниве» и уговорить взять попутчика. Валера тоже не оставался в накладе и помогал ему иногда с каким-нибудь дефицитом. Вот и сейчас, прямо на маршруте, они повстречались и обнялись, как друзья, которые не виделись много лет. Им необходимо было побыть вдвоем, помолчать, что-то обсудить, обдумать. Сейчас Валера пригласил егеря к себе на свадьбу.
Группа дошла до кордона «Третья Рота» и решила вниз по реке не спускаться, а постоять здесь и передохнуть. Пожалуй, для одного Валеры этот маршрут не был откровением, все же остальные участники группы до последнего дня оставались в полном восторге. Валера также наслаждался природой, но вскоре им стали овладевать тревога и беспокойство: он переживал за птиц, несмотря на то, что поручил заботу о них своему соседу и во многом единомышленнику, Володьке Псареву. Но Володька, в полном соответствии со своей фамилией, обожал собак, а к птицам относился как к чему-то несерьезному. Поэтому Валера и переживал, а вдруг Володька забудет дать голубям корм или недольет воды в поилку? Одно слово: хлопотун, и только.
Оленька сразу поняла, что у Валеры эта забота сама собою не пройдет, и взяла все бразды правления в свои руки. Она заявила: дневка – один день. Завтра разворачиваемся – и идем обратно. Валера даже не сопротивлялся. Тем более, что бензин уже заканчивался.
Удивительно, если в первой части путешествия группы «Псенодах» ребятам иногда хотелось покричать и похулиганить, то в этой удивительной вылазке в Заповедник все пели исключительно мелодичные и лирические песни, от которых порой комок замирает в горле, а глаза начинают непроизвольно выделять влагу. Групповой песней стала старая песня Юрия Визбора «Домбайский вальс». Теперь, если кто-то начинал напевать:
«Лыжи у печки стоят,
Тает закат за горой»,
то вскоре кто-нибудь подтягивал и продолжал:
«Месяц кончается март –
Скоро нам ехать домой»
и так далее…
Вообще же, каждый поход не похож ни на один из прежних. Точно так же нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Нашим «плавунцам» повезло фантастически: в течение одной поездки они попали в два совершенно разных похода, как по степени подготовки, так и по духу. Чему они оказались весьма рады и что оценили сполна.
Когда ребята спустились с Красной Поляны, перед ними встала дилемма: возвращаться всем вместе в Лазаревское через Дагомыс или сделать еще один заброс – уже в Абхазию? С Валерой было все понятно. Надо кормить голубей, готовиться к свадьбе, короче, дел – выше крыши.
Но ребята находились в отпуске, так хотелось все посмотреть, пощупать. Решили так: поскольку вся Валерина часть является полностью автономной, и он никак не зависит от турбазы и Дагомыса, то они вместе с Оленькой едут домой, делают и завершают все, как планировали. А остальная часть группы едет до Сухуми и может посетить пещеры и Новый Афон. Никто не оказался в обиде, а ребята сели на автобус и махнули в Абхазию.
Там оказалось, что даже на пляже можно оставить тяжелые вещи в камере хранения, а с собой таскать лишь необходимый минимум. Это оказалось очень удобно. Особенно с точки зрения ночлега. Достаточно было вытащить вечером из рюкзака спальник и каремат, а спать расположиться на верхнем ярусе нового бетонного пляжа – и прямо перед глазами висит необъятное черное ночное небо, полное звезд и созвездий. Тем более, что здесь не ходило вдоль моря такого обилия ночных поездов, как в Сочи или Лазаревском, да и небо оказалось гораздо темнее. Видимо, сказалось более южное расположение места.
Ребятам довелось посетить две пещеры, одна из которых оказалась оборудована специальной цветной подсветкой и даже поездом особого метро для доставки под землю отдыхающих, а другая – вообще дикая. Сходили на Новый Афон, где посетили остатки православного монастыря, а также прошлись в качестве экскурсии по тенистому руслу речки Псырцха, где Костя снова встретил пресноводных речных крабов, в рассказы о которых отказывались верить Леха с Колькой.
Пока они находились в Сухуми, Леха пристрастился заседать в чайной у лысого грузина по прозвищу Кукури, попивая чаек с пряниками и записывая свои дорожные впечатления, прямо напротив гостиницы «Сухуми». Когда Леха спросил у кого-то, что означает слово «Кукури», то ему ответили – «Солнышко». Видимо, таким образом местные жители отметили одну замечательную способность лысины чайханщика – отражать свет и некоторые предметы при определенных условиях погоды и освещения.
Но все хорошее когда-то кончается. Надо было собираться и нашим туристам. Через два дня назначена свадьба Валеры и Оленьки, а подарки так и не были готовы. Удивил всех Колька. Оказалось, что когда он прочесывал Старый Сухуми в поисках хороших хинкали, до которых был весьма охоч, то нашел небольшой птичий базар, на котором продавались и голуби. Из разговоров знатоков он вынес, что в среде голубятников весьма ценятся почтовые голуби, способные пролетать многие сотни и даже тысячи километров, перенося письма на огромные расстояния. Исходя из этих предпосылок, на общем собрании единогласно было решено подарить молодым от группы пару самых роскошных белых почтовых голубей. Деньги были собраны, голуби – куплены.
На обратном пути заехали всем гуртом в количестве четырех человек в Дагомыс. Следовало сдать снаряжение, забрать оставленное на турбазе гражданское барахло и навестить Игоря, про которого как-то уже подзабыли. Со снаряжением  покончили быстро, а вот Игоря долго не могли найти. Наконец, уже во второй половине дня Леха заметил торчащие из кустов ноги, обтянутые невозможно грязными индийскими джинсами фирмы «Милтонс». Ноги были обуты в какие-то очень знакомые кроссовки. Подошли, пнули. Ноги зашевелились. Через некоторое время из кустов поднялось тело страшно худого и пьяного человека в грязной и порванной матросской тельняшке.
- Матроскин! – радостно прокричали «плавунцы», но Игорек (а это был именно он, безо всякого сомнения) их не узнал.
- Вы кто? – пьяным голосом спросил он, икнул, выпустил газы и упал ничком, полностью обессилев от содеянного. Такого никто не ожидал. Колька начал приводить приятеля в чувство, а Леха пошел за пивом, полагая, что таким образом скорее приведет Игорька в некое подобие здравого рассудка.
Пиво, действительно, помогло. Игорек начал их узнавать, а потом попросил поесть и выпить. Оказалось, что он уже несколько дней ничего не ел, а лишь пил пиво и остатки портвейна, что оставались после пиршества «бомжей». Спал он там же, где и пил, а пил там, где испражнялся. Похоже, что Игорек нашел себя: недаром он всякий раз поучал ребят, что те абсолютно не умеют расслабляться. Но с ним надо было что-то делать – ведь уезжали они одной группой. Если вернутся без Игоря, его мамаша поднимет дикий вой. Леха как-то «имел счастье» с ней общаться, и не мог вспомнить этот опыт без содрогания: кругом все и всегда во всем виноваты, а ее идеальный и самый умный и красивый сын прав во всем и всегда – просто по определению.
 Да и бросать человека в таком вот скотском состоянии было просто бесчеловечно. Тут Леха вспомнил, как их приятель «распознаватель» Антон Павлович Борщ ему рассказывал, что его хороший друг работает в медицинском вытрезвителе и здорово ему помог. Если бы не он, то неизвестно, где бы сейчас находился сам Борщ.
Сказано – сделано. Друзья сперва подняли Матроскина, потом частично раздели, затащили в море и выполоскали прямо на теле загаженные плавки. Затем выволокли беднягу на берег, натянули на него джинсы и тельняшку, подхватили под белы руки и дотолкали кое-как до железнодорожной станции.
С горем пополам загрузили тело в электричку, а на станции «Лазаревское» усадили в зале ожидания. Все это время Костя с Настей перетаскивали довольно тяжелые рюкзаки со снаряжением «плавунцов», наблюдая за их манипуляциями и ужасаясь, до какой степени низости может пасть человек. Надо думать, с этих минут Настя стала еще более ценить такого надежного парня, каким являлся Костя Севастьянов.
Итак, ребята с телом Матроскина остались в зале ожидания, а Леха с блокнотом, в который был зафиксирован адрес, по которому можно было отыскать Антона Павловича, отправился его искать. Ему несказанно повезло: Борщ оказался «дома» и отсыпался в «сарайных апартаментах» после очередной бессонной ночи, проведенной в обществе белокурой красавицы Антонины.
Спросонья Борщ никак не мог понять, зачем ребятам мог понадобиться начальник медицинского вытрезвителя, но когда врубился, понял, что только он в состоянии помочь бедняге Игорьку. Хорошо, что Евстафьев дал Антону Павловичу в свое время номер служебного телефона. Он сам вызвал машину через отделение милиции и лично с парой опытных санитаров отправился за пациентом, предварительно узнав имена всех сопровождающих, если те вдруг горой встанут на защиту спившегося товарища.
Все сложилось самым чудным образом. Когда «УАЗик» подъехал к зданию железнодорожной станции, Игорек сам начал проявлять какие-то признаки возвращения сознания, а выяснение личности позволило Леониду Ильичу забрать «клиента» без излишнего сопротивления сопровождающих его ребят. Вскоре подоспел Леха с Борщом. Они и завершили полное описание клинической картины романтика Матроскина.
Что Евстафьев делал с Игорьком, никто уже не узнает, кроме них двоих. Но результаты лечения превзошли все ожидания сочувствующих и приятелей. С тех пор Игорек здорово переменился, но с Лехой и Колькой общался с большой неохотой и вскоре перестал давать о себе знать. Говорят, что он женился, и у него с супругой вскоре народилась дочь. Даже Колька, кажется, был у него на свадьбе. А может быть, наоборот, Игорек был на свадьбе у Кольки. Но это уже не так важно.
А важно то, что совокупными стараниями самых разных людей дикий романтик Игорек Матроскин был возвращен в общество цивилизованных и культурных людей.


                ***


Свадьба удалась на славу! Приглашены на торжество были лишь самые желанные и близкие «молодым» люди, никто не буянил и не дрался, никто не орал «горько» в пьяном угаре, а было хорошо, достойно и весело. При этом пили все приглашенные, без различия пола и возраста. Пили красиво, культурно и не в запой. Так бывает очень редко на наших русских свадьбах. Но должен сознаться, что иногда – бывает!
Удивили и порадовали «молодых» отдыхающие из группы, которую Валера водил в поход, когда вдруг поднялись и под здравицы вручили им клетку с парой очень редких и дорогих белых почтовых голубей – воистину царский подарок!
Восхитили и озадачили «молодых» тезки Антон Павлович и Антонина Павловна, вручив им полное собрание сочинений Антона Павловича Чехова, которого, как точно знали Валера и Оленька, они оба терпеть не могли, но ради друзей преодолели себя и где-то достали чудовищный в то время дефицит. Одному Богу известно, чего им это стоило.
Молодой и подающий большие надежды Победитель скрипичного конкурса, Лауреат Первой премии и Приза зрительских симпатий Миша Остен-Бакен превзошел сам себя: весь вечер он играл на свадьбе Валеры и Оленьки Воробьевых все, что ему заказывали гости, а напоследок поразил буквально всех. Он закатил поразительное поппури из песен группы «Битлз», которую просто обожала Оленька и большинство девчонок. Исполнение произведения привело к тому, что Мишу носили на руках и подбрасывали ввысь минут десять, не меньше.
Эдик Глазков вручил «молодым» удивительный и дорогой подарок – маленький импортный кассетный магнитофон. Ничего подобного еще не освоила отечественная промышленность, а у них уже было такое «чудо».
Однако далеко не весь дом веселился на свадьбе молодых. Три дня назад от тяжелого инсульта скончался не вынесший позора и забвения заносчивый и тщеславный активист и общественник Владлен Тимофеевич Иудин. Вышло так, что нашли его дома чужие люди – курортники, снимавшие комнату в его квартире. Пришлось обращаться в милицию, те выяснили, что старик много лет живет один, родные его бросили и не навещают.
Похороны назначили на субботу, за счет средств исполкома, интересы которого много лет отстаивал экс-старший по дому. Поскольку желающих проводить старика в последний путь не нашлось, всем процессом занимались люди из исполкома. Наняли грузчиков – здоровенных мужиков, которые должны были выносить гроб из дома, перетаскивать на кладбище и опускать в могилу. Вот тут-то и не обошлось без казуса.
Известно, что хрущевские пятиэтажки – не слишком просторные дома. Не отличаются большими габаритами квартиры. Кухни тесные. Про санузлы и речи нет. Лестницы и проемы здесь тоже не слишком широки.
Когда большая и веселая свадебная, преимущественно молодежная компания начала гулять в простой панельной пятиэтажке, очень быстро сделалось жарко и душно. Первое, что пришло в голову: открыть все двери и окна в квартире. Так и поступили. Больше до конца торжества их даже не закрывали.
Однако, в самый разгар праздника, около полудня, в дверях появились четыре высоких и крепких мужика, одетых в черные одинакового покроя костюмы и несущие на плечах гроб, обитый красной тканью, по обычаю того времени. Мужики с гробом в полном молчании обошли вокруг праздничного стола, установленного буквой «П», и столь же тихо двинулись к выходу. Естественно, что все приглашенные, молодожены и даже профессиональный свадебный тамада, которого очень сложно удивить, моментально затихли и уже не подавали ни звука.
Когда мужики выносили гроб из комнаты, процессия внезапно остановилась, а идущий сзади высоченный мужик в коротком не по росту черном пиджаке повернулся к молодоженам и к приглашенной публике и скромно объявил неожиданно тонким голосом:
- Вы нас извините, пожалуйста! В вашем доме чрезвычайно узкие лестничные пролеты – ну просто невозможно развернуться с гробом. Горько!
Тут только до собравшихся на свадьбе дошла вся трагикомичность ситуации. Но веселиться долго не решались. Однако молодость и здоровая психика быстро взяли свое.
Вскоре по всему дому и окрестностям с завидной регулярностью вновь гремел обычный для каждой свадьбы возглас: Горько! Горько! Горько!
А Валера и Оленька с удовольствием и уже никого не стесняясь, на глазах своих друзей и близких, с удовольствием целовались. Горько? Подсластим!


                ***


Наступила среда. Вступившая в права старшей по дому Изольда Тихоновна Букашкина буквально моментально получила прозвище «Чертова кукла», которому, как ни странно это звучит, полностью соответствовала. Общественница почему-то возжелала непременно обойти все квартиры лично и оповестить всех до единого жильца о том, что нынче, ровно в девятнадцать ноль-ноль, состоится расширенное собрание жилищного актива дома, где непременно обязаны присутствовать все до единого ответственные квартиросъемщики или их представители.
Первый подъезд «Чертова кукла» обошла практически без эксцессов, застав на месте почти всех жильцов. А вот во втором произошел весьма странный инцидент.
Обходить жильцов новая общественница начала с верхнего, пятого этажа, что вполне объяснимо: спускаться проще, чем подниматься вверх. В двух первых посещенных общественницей квартирах ей открыли люди, которые просто приняли информацию как данность. Однако, вскоре Изольде пришлось звонить в квартиру покойного Владлена Тимофеевича Иудина.
Видимо, кто-то из доброхотов все-таки нашел способ сообщить одному их дальних родственников старика о его кончине. Тот приехал и немедленно занял опустевшую квартиру вместе с живущими в ней курортниками, которые возобновили процесс оплаты арендуемой площади душеприказчикам покойного.
На раздавшийся звонок из-за двери раздалось обычное в таких случаях:
- Кто там?
Изольда Тихоновна своим резким и едким голосом прокричала сквозь материал квартирной двери:
- Мне нужно передать конфиденциальную информацию ответственному квартиросъемщику Владлену Тимофеевичу Иудину.
Из-за двери ей в ответ сообщили, что тот скончался.
И тут «Чертова кукла» издала дикий вопль:
- Это что же, значит, он не придет сегодня на собрание?!!!

***  Занавес  ***

Все возможные совпадения и аналогии с реальными событиями носят случайный характер
30 июля 2018 года
Тигран Манукян