Строяк

100-летию ВЛКСМ посвящается

Предисловие автора

Совсем недавно, 29-го октября 2018 года, скупо, бездарно и мельком, стыдливо была отмечена вековая дата основания великой организации, с членства в которой начали свой сознательный жизненный путь, пожалуй, не менее двух третей, а то и поболе, активной части сограждан, проживающих на одной шестой части земной суши. Мало того, не будь этой организации, наша страна сейчас выглядела бы совершенно иначе, значительно более убого. Выглядело это молчание тем более неприглядно, если учесть, что именно в Союзе молодежи начинали свою карьеру все до единого отечественные палачи и могильщики Союза ССР – реального наследника Российской Империи, которые, поменяв ориентацию, позабыли заодно и о своем происхождении.
Русская народная мудрость, однако же, гласит: «кто старое помянет, тому глаз вон, а кто старое забудет, тому – оба». Поэтому я предпочитаю помнить свое прошлое, хотя бы и в одноглазом обличье, а прочим уродам предоставляю право щеголять слепыми, ежели им так угодно. Не скажу, что прошлое комсомола видится мне абсолютно лучезарным и безбрежно светлым, но покажите мне безгрешного человека, и я первым кину камень в того, кто посмеет ко мне его привести. Ибо, если есть пятна на солнце, то отчего бы им не быть и на всем остальном?
Ленинский комсомол был задуман как организация-предтеча и кузница кадров для КПСС, но создавался, в отличие от компартии, молодежью и для молодежи, обновляя и очищая себя с каждым новым призывом за счет новых и свежих сил. Лишь поставив на поток технологию огульного растления юных граждан, агентура «вечной оппозиции» в эпоху «развитого социализма» научилась промывать мозги молодежи еще на ранней стадии их вступления в ряды ВЛКСМ, тем самым заложив добротный фундамент для развала страны за много лет до горбачевской «Перестройки». Комсомол же, как и все население страны по имени СССР, был организмом сложным, противоречивым и очень неоднородным – именно поэтому память о нем у большинства бывших его членов остается скорее светлой: в молодости все мы были лучше, чище и наивнее, хотя и неопытней. А кто-то сохранил комсомольский запал и поныне, особенно ярко проявляется он на блёклом фоне современной огульной и повсеместной апатии молодежи.
Каждый из нас от природы склонен себя идеализировать, и в этом нет ничего зазорного: это лишний раз напоминает о том, что человеческая душа по природе своей – христианка, ей хочется если не быть, то хотя бы казаться лучше. Поэтому даже самый отъявленный злодей, если, конечно, он не душевно больной и не одержимый бесом, сделал когда-то и кому-то что-то доброе и имеет хотя бы примерное представление о добре и зле. У комсомола же была по крайней мере одна безусловно положительная черта: каждый их его членов мог сполна воплотить божественный принцип свободы воли, уж коли он туда вступил. А по плодам деятельности комсомольца уже можно было сделать соответствующие выводы о его привязанностях, пристрастиях и общем векторе движения – комсомол всегда побуждал к активной и продуктивной деятельности.
А о результатах деятельности бывших комсомольцев мы можем судить хотя бы по тому, что за три десятилетия деградации, разрухи и целенаправленного разложения наша страна до сих пор не потеряла способности продуктивно существовать – вот уж воистину непостижимый запас прочности! Наша страна вообще не похожа ни на одну страну мира, тем она и уникальна при всех ее мнимых и кажущихся недостатках. Мне же, как бывшему активному комсомольцу, глубоко отраден тот светлый факт, что я тоже причастен к этой великой созидательной силе, что не позволяет тлену и разложению возобладать в этом лучшем из миров. Так не будем забывать о хорошем!

***

Как и большинство моих сверстников, я вступил в ряды ВЛКСМ еще в школе, когда мне исполнилось 14 лет – я тогда учился в седьмом классе. Если мои родители в комсомол так и не удосужились вступить (тому были свои причины), то практика огульного приема к 70-м годам XX-го века там уже возобладала. Для того, чтобы тебя не порекомендовали в члены ВЛКСМ, надо было вырасти безбашенным хулиганом и вечным клиентом Детской комнаты милиции, либо полным дебилом или слабоумным. Почти вся культурная жизнь советских старшеклассников была сосредоточена в комсомоле. Поэтому ученик плавно перетекал из пионерской формы существования в комсомольскую – со всеми возрастными и культурными атрибутами: в каждой школе была своя комсомольская организация, которая в общих чертах воспроизводила черты своей «старшей сестры» – КПСС. Однако сама организация всегда оставалась молодежной в первую очередь. Пока мы были еще школьниками, комсомольская работа ограничивалась школьными делами, в основном, учебными. Комсомольскими активистами, таким образом, в первую очередь, становились те, кто хорошо учился и чем-то всерьез интересовался. Отсюда автоматически следовал довольно высокий образовательный ценз комсомольских активистов, который никогда не опускался ниже среднего уровня – хорошо учиться в советской школе было престижно. Естественно, были явные карьеристы, которые страстно рвались в высшие комсомольские органы, но в школе их потуги ограничивались уровнем успеваемости.
Когда я подрос и поступил в ВУЗ, то сразу столкнулся с жестким диктатом КПСС в комсомольской организации МИХМа. Тут уже Комитет ВЛКСМ всецело подчинялся Партбюро, о чем никто и никогда не забывал. И все равно комсомол обладал достаточно высоким уровнем самостоятельности. Даже если кто-то из студентов начинал филонить и становился кандидатом на вылет из ВУЗа, веское слово Комитета ВЛКСМ могло повлиять на окончательное решение деканата, и человек оставался в студенческих рядах. А уж что касалось комсомольской работы – то тут царило полное раздолье: ДНД, стройотряды, агитбригады, редколлегии, кружки по интересам, культурные, музыкальные, спортивные и танцевальные коллективы, шефская работа. Каждый комсомолец легко мог реализовать собственную инициативу на благо и во имя родного ВУЗа. Жизнь била ключом, и каждый московский ВУЗ проявлял себя по-своему. Например, начиная с 60-х годов и до середины 70-х большую популярность набрала игра в КВН. В каждом ВУЗе имелся музыкальный ансамбль или ВИА. На этом поприще вперед вышли МВТУ имени Н.Э.Баумана, МАИ и МЭИ. Ярко блистал студенческий театр МГУ. Потом в моду повсюду вошли конкурсы факультетских агитбригад. Престижным во все времена оставалась работа в студенческом оперотряде. Чуть менее престижным было членство в ДНД, но оно поддерживалось Парткомом. Буквально каждый прошел через студенческий строительный отряд, поскольку после второго курса он просто считался «добровольно-принудительным» мероприятием, то есть, обязательным для всех советских студентов. И не только для технических, но и для гуманитарных ВУЗов. Тех, кто каким-либо образом ухитрялся «отмазаться» и не съездить хотя бы раз в строительный отряд на «трудовой семестр», коллеги всячески презирали, не любили и считали неполноценными белоручками, поскольку «сачки» причиной «отмазки», как правило, называли неясные «медицинские показания» и «личные обстоятельства».
Что до меня, то тут мне повезло: в общей сложности во время учебы и работы на кафедре в МИХМе я побывал в студенческих отрядах восемь раз, из которых первым оказался «торговый» отряд во время Московской Олимпиады 1980-го года. Следующим в том же году оказался сельхозотряд, или попросту, «картошка», на которую регулярно посылали практически всех студентов-дневников в начале второго и четвертого курсов. После второго курса в 1981-м году следовал «добровольно-принудительный» трудовой семестр, или настоящий стройотряд. Мне такая деятельность пришлась весьма по душе, и следующий трудовой семестр 1982-го года, несмотря на большую технологическую практику, я тоже провел в стройотряде – это было уже после третьего курса. В начале четвертого курса, в том же году, как я уже упомянул, снова была «картошка». После завершения четвертого курса следовали военные «лагеря», и итогом «летних маневров» стало присвоение нам званий офицеров запаса войск химической защиты. А вот после пятого курса и защиты дипломной работы в 1984-м году мне вновь «подфартило»: поскольку я, комсомолец, по результатам учебы и научной работы в виде исключения был распределен на свою профилирующую кафедру, то Комитет комсомола и Партком принудили меня поддержать родной ВУЗ. Меня назначили командиром внутривузовского строительного отряда, в котором работали второкурсники, не имевшие возможности покинуть Москву на летнее время. Еще в двух сельхозотрядах, осенью 1985-ого и 1986-ого годов, мне довелось работать в качестве так называемого «полевого командира», вывозя студентов в дальнее Подмосковье на сельхозработы. Работать я старался не за страх, а за совесть, ибо всегда считал, что каждое порученное дело следует выполнять достойно. И все же, наибольшее созидательное удовлетворение за все время учебы доставило мне пребывание в настоящем строительном отряде.
Можно много спорить об абсурдности некоторых деяний и наилучшем соотношении возможности и целесообразности с точки зрения теории познания, но я твердо убежден, что мужчина во все времена обязан уметь выполнять тяжелую и созидательную мужскую работу. То есть, уметь выкопать траншею или котлован, сложить кирпичную кладку, срубить и посадить дерево, обтесать бревно, починить скамейку, сварить электродом металлоконструкцию, развести костер и сварить похлебку, отштукатурить и покрасить стену, постелить линолеум либо уложить паркет или плитку. При этом можно иметь семь пядей во лбу, иметь степень доктора философии и заниматься программизмом или кельтской филологией, играть на фортепиано, либо на саксофоне или в покер на деньги, спекулировать на бирже или сочинять эссе. Но если ты рожден мужчиной, то мужскую работу надо уметь делать, однозначно.
Так вот, когда, по возвращении из подмосковного совхоза «Полянки», куда наш второй курс, за исключением «блатных паралитиков», был заслан на весь сентябрь и половину октября на «картошку», нашему курсу было сообщено, что летом грядущего года нас ожидает «трудовой семестр». Тут я решил, что обязан сыграть на опережение и подобрать настоящий стройотряд, за пребывание в котором мне бы не было стыдно и мучительно больно. Где-то уже к ноябрю 1980-го года в Комитете комсомола МИХМа был готов примерный список строительных и сельхозотрядов, куда надлежало подать заявления. Если же к маю 1981-го кто-либо не был охвачен, то его имя в принудительном порядке заносилось в списки одного из депрессивных отрядов для безынициативных юношей и девушек. Жизнь и деятельность таких отрядов не отличались светом и лучезарностью, однако горемыкам приходилось терпеть все прочие общественные повинности комсомольской жизни, каковыми были: социалистическое соревнование, разнообразная абсолютно бесполезная комиссарская работа, участие в спортивных мероприятиях, иная бездарная социальная активность и в довершение списка – весьма низкая оплата труда. Однако на этом фоне порою даже самые пассивные студенты неожиданно находили себя в подобных делах и на глазах преображались.
Я же постарался собрать максимум информации обо всех формируемых в ВУЗе стройотрядах: состав, имена и сведения о командире и комиссаре, места формирования и дислокации, род занятий и, если повезет, заявленный объем работ в ценовом выражении. Естественно, от объема работ зависела и зарплата. А работать за жалкие копейки бедному студенту совсем не хотелось. Огромное значение имело место дислокации. Романтики начали бороться за места в отряде, который посылали на Дальний Восток, в Забайкалье, если не ошибаюсь, в Нижневартовск. Халявщики, развратники, обжоры и алкоголики, а также любители теплого климата уцепились за молдавский сельхозотряд. Но я же все продолжал теряться в отсутствии содержательной информации. И тут выяснилось, что отличный парень из 7-й группы с нашего курса, Саня Блохин, прошлым летом все же ухитрился попасть в замечательный выездной стройотряд «Воскресенск-80», вместо того, чтобы бесцельно и впустую торчать в Москве во время Олимпиады-80.
Я же почти весь год в течение двух семестров первого курса усиленно занимался английским языком параллельно в двух группах, привлеченный посулами обслуживания иностранных гостей Олимпиады. Не срослось! Вместо работы гидом я был заслан в «торговый» отряд и проработал больше полутора месяца грузчиком в булочной, в Девяткине переулке, возле Маросейки. Коллектив продавцов оказался чисто женским и склонным к мелким интригам, в особенности – заведующая Таисия. Сессия была сдана мною досрочно и на «отлично», в результате чего я был так же досрочно зачислен в обновленный штат булочной, который уже тогда считался комсомольско-молодежным коллективом. Все девчонки-продавщицы были комсомольского возраста, и в Москву их в полном составе прислали из города Саратова. В итоге, вместо режима работы «сутки – трое» меня перевели в особый режим: «сутки – двое». В довершение этой прелести – я в «каменном мешке» старого дома застудил дельтовидные мышцы рук и плечевые суставы, заработав хронический миозит. Мне не удалось посетить ни одного (!) из соревнований Олимпиады. Правда, на память о Московской Олимпиаде-80 у меня осталось несколько пестрых фирменных пластиковых стаканчиков от «Пепси-колы» и маленький коричневый полиэтиленовый Мишка-талисман – они и теперь лежат где-то в недрах старого кресла-кровати. Другим повезло еще меньше: мой знакомый из Энергетического института (МЭИ) продавал в розлив напиток «Фанту» на одном из олимпийских объектов, после чего ему пришлось долго и мучительно залечивать глубокую язву на руке – она развилась от постоянных попаданий напитка на сгиб пальца. Слабым утешением было вручение всем сотрудникам торговых точек фирменных джинсов с белым лампасом от компании «Пепсико», но оно являлось материальным напоминанием о неудобствах тех дней.
Саня же Блохин просто пришел в Комитет комсомола, просмотрел список всех стройотрядов и вписал свое имя в лист потенциальных бойцов отряда «Воскресенск-80». Поскольку учился он хорошо, препятствий к членству в отряде у него не возникло – и он поехал в город Воскресенск. Командиром отряда в 1980-м году был Александр Лукьянов. Поскольку у того осталось хорошее впечатление от работы Блохина, то препятствий к повторному членству в отряде не ожидалось. Я попросил Саню замолвить за меня веское словечко, если что… Он был совсем не против. Как выяснилось, в этом отряде сложились свои традиции: количество бойцов не превышало 40 человек, девчонок в него не брали, предпочтение отдавалось тем, кто владел строительными профессиями или отслужил в армии. Учитывалось мнение старых проверенных бойцов. Раньше отряд формировался от Профкома студентов и считался просто летней шабашкой, а теперь, после очередной смены состава Профкома, перешел под юрисдикцию Комитета комсомола, что ничего хорошего ему в перспективе не сулило.
Учился я хорошо, и с этой стороны никаких препятствий пока тоже не предвиделось. А поскольку в стройотряды никто и никогда особенно не стремился, то мое заявление некому было изъять из папки. В свое время я ходил на информационные собрания отряда и проверял наличие своего имени в списках и сохранность заявления. Оно естественным путем дожило до конца мая месяца – и я благополучно угодил в списки рядовых бойцов студенческого строительного отряда «Воскресенск-81».

***

Сессию я успешно и вовремя сдал. После финального экзамена можно было слегка передохнуть от учебы и повалять дурака. Мы с ребятами и девчонками с курса изредка мотались в кафешку за Разгуляем, неподалеку от Елоховской церкви, напротив МИСИСа. Там подавали коктейли. Вот и на этот раз мы с товарищем по группе Саней Максимовым и тремя девчонками завалили в это заведение. Перед тем, как войти, Саня с таинственным видом показал мне на свой раздутый бесформенный грязно-желтый портфель. Судя по опухшему виду, там имелось нечто, придающее ему дополнительный объем.
Мы вошли в полутемное помещение кафе и, заняв места портфелями на стульях возле столиков, приблизились к стойке. В меню были перечислены четыре или пять названий коктейлей, которые ничего не говорили неискушенному посетителю. Я до сих пор запомнил одно название, нечто вроде «Шампань Коблер» или что-то наподобие. Наши девчонки, Светка Красакова, Ленка Симагина и Ирка (Уркия) Ахмерова, расположились гуртом вокруг занятого нами столика возле стенки. Ленка вскоре встала и подошла к нам с Саней. Спустя минуту-другую к ней присоединилась любопытная и нетерпеливая Светка. Мы немного пообсуждали заказ и сошлись на четырех одинаковых и одном оригинальном названии. Оригинальное, естественно, заказал я. Что-то взрывное, наподобие «Б-52» или наподобие… Уже сейчас и не помню.
Когда коктейли были готовы, и мы с Саней подошли за ними к стойке, девчонки уже снова сбились в кучку и оживленно щебетали, слегка прервавшись на подоспевшую выпивку. Места за столом всем явно не хватало. Порядки в кафешке водились простые: мы просто придвинули еще один столик и расположились с комфортом. Саня сперва чуть-чуть отхлебнул коктейль через цветную соломинку и, неожиданно сморщившись, словно съел что-то гадкое, выкинул ее на стол. Затем как-то воровато оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто за ним не следит, залпом махнул стакан коктейля себе в глотку вместе со льдом. Причем ухитрился не подавиться.
Я удивился такой прыти, но Саня превзошел сам себя: он уже рылся в бездонном портфеле, извлекая на свет Божий баллон портвейна «Иверия». Тут он как-то спохватился и, достав перочинный ножик, начал аккуратно срезать с горлышка пластиковую пробку, прикрываясь от чужих и любопытных глаз столешницей. Несмотря на то, что никто за ним и не думал следить, Саня согнулся в три погибели и, опустив свой стакан до уровня стоявшего на полу портфеля, под столом, набулькал в него густой темной жидкости. Я же продолжал не торопясь тянуть свой коктейль через трубочку. Саню от этого зрелища передернуло, и он совершил протяжный глоток любимого напитка. Я, хотя никогда и не восхищался портвейном, все же искусился и решил составить Сане компанию. Дотянув  коктейль, я протянул ему пустой стакан. Утолив первую жажду, мы разговорились. Зашла речь и о стройотряде. И тут неожиданно выяснилось, что Шурик Максимов тоже едет в Воскресенск – по линии Профкома. Нас было уже трое: я, Блохин и Максимов.

***

Начало работы всех летних студенческих отрядов приходилось на первое июля. Из числа досрочно закончивших сессию старых бойцов обычно выбирали так называемых квартирьеров: они должны были подготовить плацдарм работ, создать некий задел и решить вопросы поселения. Как правило, бойцы одного ССО размещались компактно в каком-то одном здании или помещении. Естественно, то, что в нашем отряде были только парни, вопрос поселения упрощало. Исторически сложилось так, что в этом отряде на выходные желающих отпускали в Москву. В стройотряде официально был объявлен «сухой закон». 1 июля 1981-го года в 8.00 утра личный состав ССО «Воскресенск-81» с вещами был построен на перроне Казанского вокзала в ожидании электрички «Москва-Голутвин». На всех была надета форма бойцов стройотрядов защитного цвета с простыми нашивками рядовых бойцов ССО. Ее каждый покупал себе сам для посещения занятий по военному делу, и стоила она совсем недорого. Правда, Саня Максимов нарядился в ярко-красную трикотажную олимпийку, которую ему выдали во время работы на Олимпиаде-80 в отряде стюардов на олимпийском объекте в Измайлове. Ехать нам предстояло до платформы «88-й км». Тут выяснилось, что с нашего курса тут есть еще ребята: к нашей компании присоединились Мишка Захаров и Витька Кушнир из 6-й группы.
Когда я собирался в стройотряд, то резонно заметил, что шевелюра при работе будет лишь мешать, поэтому попросил своего батюшку взять машинку и аккуратно обкорнать мне волосы на голове, что отец благополучно и с удовольствием сделал, поскольку сам всегда носил короткие стрижки, наподобие «полубокса». Мама, увидев меня в таком виде, всплеснула руками и смахнула слезу, а старший брат брезгливо выпятил губу и покрутил пальцем у виска: он с восьмого класса носил только длинные волосы, а теперь вдобавок обзавелся окладистой бородой. Мне же стало легко и вольготно, как никогда. Чтобы не пугать лысой головой окружающую публику, я прихватил круглую синюю джинсовую кепку с длинным козырьком, а нижнюю часть тела облачил в предельно зауженные джинсы отечественного производства, сшитые из дубовой и нелинючей ткани «Орбита».
Однако же, выяснилось, что я был не одинок в желании облегчить себе жизнь подобным образом. Захаров и Кушнир также постриглись наголо, и нас поначалу стали называть «трое лысых». Правда, прозвище не прижилось. То ли наши волосы быстро отрастали, то ли название нам не шло, то ли ходили мы все время врозь, но «лысыми» в памяти стройотряда мы так и не запечатлелись.
По пути в электричке все занимались кто чем: кто-то играл в карты, кто-то читал книгу, кто-то рассказывал анекдоты, кто-то спал. Командиром отряда был Володя Тулин – комсомольский активист из Бауманского райкома комсомола, кандидат в члены КПСС – личность высокая и весьма плотного сложения, несколько немногословная, но себе на уме. Комиссаром же назначили некоего Володю Фуфурина, фигуру субтильную, с дутой головкой тыковкой, покрытой редким рыжеватым пухом. Фуфурин был второпях назначен взамен утвержденного первоначально и всем хорошо известного Александра Лукьянова, который неоднократно был ранее командиром Воскресенского отряда, но скоропостижно сломал ногу. Вдобавок прошел слух, что Лукьянов уже в несколько раз превзошел допустимое Комитетом комсомола число «командирств», настолько, что его даже пытались обвинить в должностных злоупотреблениях и рвачестве. Просто таким образом он копил себе на кооперативную квартиру. Главное, что в те времена имелась реальная возможность честного трудового заработка.
Действительно, Воскресенский стройотряд отличался непревзойденными размерами заработка. А тут – командирство, ну никак невозможно себя обделить! Если простой боец привозил из Воскресенска никак не менее тысячи рублей (и это при размере средней стипендии в 40 рублей), то заработок штабного работника ССО мог превышать его, как минимум, вдвое. Тут же сделали всего лишь рокировку, формально назначив А.Лукьянова комиссаром, но ведь все важные зацепки и деловые знакомства все равно шли через него. И когда все заботы и соглашения подготовительного периода были оформлены, опытного и «тертого калача» Саню Лукьянова заменили на мелкого карьериста Володю Фуфурина. Мастером в ССО ехал странный тихий и никому не известный маленький лысый человек с кафедры Общей химической технологии по имени Юра Кузнецов, явно закомсомольского возраста. Он, как и командир отряда Володя Тулин, ходил в длинной голубой куртке с нашивками зонального штаба. Но если крупный и осанистый Тулин выглядел вполне достойно в подобном облачении, то к низкорослому и пузатому-одутловатому Юре раз и навсегда прилипло весьма подходящее прозвище «голубой бегемотик» (напомню, что в те времена слово «голубой» никто не ассоциировал с секс-меньшинствами, чище и целомудреннее были тогда люди).
В электричке я осмотрелся. Бойцы отряда в своем большинстве были люди взрослые и самостоятельные, в основном, отслужившие в армии. Сашка Блохин тоже был постарше нас с Мишкой Захаровым и Витькой Кушниром: еще учась на вечернем отделении, откуда потом перевелся на дневное, он год проработал на кафедре Технологии машиностроения и знал многих «михмачей», в том числе и Сашу Лукьянова. Но в армии он не служил. А вот Саня Максимов или, как его звал Сашка Блохин, Шурик, отслужил в армии, но на его внешности это почти никак не отразилось. Должен сообщить, что Максимов иногда вел себя весьма неординарно. Он мог спонтанно завести разговор на отвлеченную тему с незнакомым человеком и так же неожиданно его прервать.
Вспоминаю, как мы с ним познакомились. Дело было на лекции, если память мне не изменяет, по теоретической механике. Читал ее профессор Иванов, завкафедрой. В малом перерыве ко мне неожиданно обратился какой-то улыбчивый парень, театральным жестом смахнув длинные русые волосы со лба:
- Извини, пожалуйста, да, да, ты! – громко обратился он ко мне, вытянувшись вниз с верхнего яруса старой поточной аудитории и странно выпучив круглые серые глаза, - а ты случайно не приходишься родственником декабристу Венивитинову?
Меня такой вопрос как-то даже несколько обескуражил, но я не подал вида и ответил, что вряд ли. Заодно спросил парня, что его сподвигло на такое умозаключение. Тот сообщил, что мой облик чем-то напомнил ему декабристов. Так я познакомился с Шуриком Максимовым. А меньше, чем через полгода, мы оказались в одной группе.
Вышло так, что при поступлении, как и полагается законченному экстремисту, я подал заявление на Кафедру аппаратов и установок химии высоких энергий и температур (КАУХВЭТ), которой заведовал ее основатель, Заслуженный работник науки и техники РСФСР, профессор Серафим Николаевич Шорин. При подведении итогов вступительных экзаменов обнаружилось, что на соседней Кафедре аппаратов химических производств (КАХП), которой заведовал профессор Лев Самойлович Аксельрод, произошел большой недобор студентов. Меня и записали в 3-ю группу, что относилась к КАХПу. Узнав об этом, я возмутился и пришел в деканат.
Там сидел замдекана Факультета химического аппаратостроения (ХАС) А.Г.Климов, который весьма удивился моему появлению. Я четко изложил ему свои претензии. Он же ответил мне следующим образом:
- Еще неизвестно, как ты сдашь сессию. Если хорошо, то посмотрим. А пока у вас все предметы одинаковые, специализация начнется только после третьего курса. Может, ты к тому времени уже вылетишь из института?
На такие убойные аргументы мне покуда ответить было нечего. Но после досрочно сданных на одни пятерки экзаменов первой зимней сессии я снова пришел в деканат и возобновил разговор.
Климов был вполне доволен моими оценками, но переводить на другую кафедру совсем не торопился. Пришлось дожидаться самого декана ХАС В.В.Гутарева, доцента кафедры Термодинамики и теплопередачи. Василий Васильевич, всей своею фактурой поразительно напоминавший фельдмаршала А.В.Суворова, тут же закурил вонючую папиросу, увидев меня в деканате в неурочное время. Он тут же обратился к Климову за разъяснениями и, узнав о нашем давнем разговоре о группе и кафедре, глубоко затянулся дымом и протяжно изрек:
- Тут, Анатолий Георгиевич, уже никуда не попрешь! Слово не воробей, вылетит – не поймаешь! Обещанное надо выполнять! Ну что, Макунин, говори, в какую группу тебя перевести, в пятую или в шестую? Куда ты сам хочешь?
Я немного поразмыслил и решил, что пойду в пятую. Таким образом, мы с Шуриком Максимовым оказались в одной учебной группе.

***

Интересно, что в стройотряде мы с Максимовым почти не общались. Общение было ограничено, главным образом, тем объектом, на котором мы работали. А работала на каждом объекте, обычно, лишь одна бригада. Если я не ошибаюсь, Максимов, Захаров и Кушнир работали в бригаде мастера-плиточника Василия Альбертовича (!) Чекалова.
Итак, первым делом, нас разбили на бригады. Но сначала объявили, кто будет ездить на самосвалах и возить бетонный раствор – водителями назначались студенты из нашего отряда, у которых после армии имелись права на вождение грузовика. Далее – назначили бригадиров плиточников и бордюрщиков, а уж те набрали себе личные составы бригад – по списку бойцов ССО. В заключение – ветерана отряда Николая Марченко назначили бригадиром кровельщиков, и Коля набрал себе в бригаду бойцов – из еще оставшихся в списке. Вышло так, что я и Саня Блохин угодили в кровельщики. Тогда мы еще не знали, во что все это выльется. Но забегая вперед, скажу, что мастер Юра Кузнецов боялся кровельных работ, как черт ладана, что сделало нашу бригаду коллективом мастеров на все руки и профессиональными затыкальщиками дыр и прочих «узких мест».
Поселили нас в первом этаже общежития одиноких работников Воскресенского химкомбината. В то время это было грандиознейшее и богатейшее градообразующее предприятие страны. Насколько значительным и богатым оно было, можно судить по наличию в городе хоккейной команды «Химик», игравшей в высшей лиге и боровшейся на равных со «Спартаком», «Динамо» и «ЦСКА». Наш стройотряд призван был активно специализироваться на проведении дорожных и кровельных работ совместно с местным Воскресенским ЖКХ (жилищно-коммунальным хозяйством), начальником которого являлся некто Василий Муравьев (по-видимому, крупный ловкач и, по слухам, почти легальный советский миллионер).
Нашему отряду поручалась замена бордюрного камня, планировка и укладка плиточных дорожек и площадок для сушки белья, замена и укладка кровли на жилых домах, ремонт некоторых объектов ЖКХ. После поселения и выдачи спецодежды нам надлежало срочно «заткнуть несколько дыр», однако спецодежду в день приезда никому так и не выдали. На «затыкание дыр» мастер нас погнал в том тряпье, что было на каждом по приезде. Работа оказалась чрезвычайно неприятной и состояла в изоляции тепловых труб новой местной котельной стекловатой. Поскольку нам не выдали ни курток, ни рукавиц, ни респираторов, то моя рубашка, руки и почти все тело оказались сплошь покрыты «лесом» из тонких стеклянных иголок. Нижнюю часть тела спасли плотные джинсы. Приехавший на объект Тулин, увидев такие условия труда, срочно распорядился о прекращении работ, грубо отматерил трусливого «голубого бегемотика» и поехал ругаться лично к Муравьеву. В тот же день весь комплект отсутствовавшей спецодежды был нам срочно доставлена прямо в общежитие. Разместили одежду и обувь в пустующей покуда штабной комнате, оставив место для инструмента, на что ушло довольно много времени, даже устроив передачу по цепочке. Обедать же всем пришлось в ближайшем общежитском буфете на карманные деньги.
Перед раздачей спецодежды пришлось принимать душ, а рубаха потребовала не одной стирки, да и то порой спустя годы выдавала стеклянные иголки при носке. Выдача спецодежды проходила во дворе «общаги» и продолжалась долго. Каждому бойцу выдали черные штаны и куртку, рабочие башмаки из черной замши или юфти и подшлемник с завязками. После этого всех загнали в особое помещение, отведенное под штаб, и тут же устроили читку правил поведения на строительных объектах. Это действо называлось инструктажем по технике безопасности. В конце инструктажа «голубой бегемотик» выдал каждому бойцу особую карточку для фиксации нарушений техники безопасности – наподобие талона для фиксации автонарушений, что вызвало дружный ропот членов стройотряда. Оказывается, ее надлежало постоянно иметь с собой на объекте, и каждый прокол карточки мог в итоге серьезно повлиять на общий заработок бойца. Три прокола означали исключение бойца из стройотряда. Однако командир Тулин попытался нас успокоить, сообщив, что главное значение имеет работа. Но мы как-то слегка приуныли.
Однако причин раскисать пока не было, и нас стали распределять по жилым комнатам. Селили по четверо. Я угодил в одну комнату с Саней Блохиным и с ребятами с факультета Криогенной техники, или попросту «криогенки», спортсменами, пловцом Саней Сапуновым и его товарищем, горнолыжником Юрой Бурлаковым. Саня с Юрой были немного постарше, но склонностью к «дедовщине» отнюдь не отличались, были вполне адекватными деловыми ребятами, спокойными, немногословными и весьма аккуратными. Пока все знакомились между собой, наступил вечер. Отужинали мы теми припасами, что были взяты с собой, в буфет не пошли.
На следующее утро я встал в шесть часов утра, решив с первого дня пребывания в отряде вести здоровый образ жизни. Надев легкие тренировочные брюки, я пробежался для разминки вокруг квартала, где стояло общежитие, а для физзарядки забежал на спортивную площадку позади общаги, где у нас должны были проходить линейки. Мне повезло: на площадке стояли турник, брусья и имелось асфальтовое покрытие, на котором удобно было делать растяжку и физические упражнения. Отсюда хорошо было видно трубы химкомбината и грязный азотнокислый выхлоп, «лисий хвост», по направлению которого можно было судить о чистоте воздуха в городе. Я проделал свой обычный комплекс физзарядки и отправился в туалет и умывальню до того, как их заполнила основная масса народу. Мне было приятно заниматься с утра зарядкой, поскольку я делал это, начиная с девятого класса: бегал по Самотечному бульвару, а потом корячился, долго отжимаясь на асфальте возле дома. После умывания нас завели в буфет, где мы наскоро позавтракали стаканом кефира с бутербродом и чашкой чая.
После легкого завтрака нас повезли на комбинат, где каждому из бойцов и членов штаба в химкомбинатовской кассе выдали под расписку аванс размером где-то в 130 или 150 рублей, а после обеда в «химдымовской» столовой снова доставили в общежитие. Там, в штабной комнате, выданный аванс был под расписку же сдан командиру отряда Володе Тулину. Система финансирования стройотряда состояла в том, что выплаченный бойцам аванс сначала под расписку сдавался в общую кассу. Потом из нее еженедельно каждому бойцу выплачивалась некоторая сумма, которой хватало на питание в столовых и кафе города Воскресенска в течение недели вблизи того объекта, над которым работала бригада. Из той же общественной кассы финансировались и прочие нужды отряда.
Второй раз стоять пришлось уже за этой малой суммой, которую выдавали каждому бойцу на неделю. Командир заметил, что в случае отсутствия бюджетных столовых или кафе в окрестностях объекта сумма недельного аванса будет корректироваться в сторону увеличения, по согласованию с членами штаба. Для этого достаточно было черкнуть короткое заявление на имя командира. Однако я не помню, чтобы хоть раз это происходило: в славном городе Воскресенске повсюду кормили очень вкусно и недорого.
После решения денежных вопросов штаб вместе с водителями плотно засел за закрытыми дверьми и долго не расходился. Потом появился Юра-«бегемотик» и куда-то удалился вместе с бригадирами. Оказалось, что начались планерки, на которых были перечислены основные объекты и распределены по бригадам. Осталось лишь получить инструмент и наладить доставку строительных материалов на объекты. Для меня все это было внове, и я старался вникнуть в технологию процессов, хотя пока их еще не понимал.
Спустя какое-то время на МАЗе-самосвале приехал первый водитель, который не явился на планерку. Это был один из отрядных квартирьеров, Олег Спицын, он привез первую партию инструмента. Мы тут же отправились его разгружать. В основном, это были совковые и штыковые лопаты, простые и бордюрные ломы, молотки, кувалды, мастерки (кельмы), строительные каски, черные суконные подшлемники, катушки со шнуром для планировки (шнурка), а также, несколько листов толстой фанеры, цветная гуашь, кисти, карандаши, листы ватмана, журналы-пустографки и школьные тетради. Все это «богатство» свалили в штабной комнате, напротив буфета, рядом с жалкими остатками спецодежды и обуви. Ключ от этой комнаты поступил почти в полное распоряжение комиссара, ее даже стали называть «комиссарской» комнатой.
Спустя некоторое время по комнатам прошелся командир Тулин и объявил, чтобы все переоделись в рабочую форму и вышли во двор. Была объявлена первая рабочая линейка, на которой штабные должны были объявить нам о первых объектах. Я довольно долго возился с подгонкой рабочей одежды, поскольку куртка пришлась мне впору и была свободна, а штаны оказались на несколько размеров больше, чем нужно. В конце концов, я с ними справился, подпоясавшись ремнем, но ботинки были новые и совершенно не разношенные. Выглядели они тоже не очень, внешне напоминая специальные корявые ортопедические башмаки с длинной шнуровкой. Потом я к ним все-таки привык. А вот к штанам толком привыкнуть я так и не смог. Но пора было выходить на линейку.
Забавно было смотреть на нашу публику, облаченную в «спецуху». Некоторых не сразу удалось и узнать-то. Выяснилось, что еще с нашего курса в отряде оказались Серега Золотов из 1-й группы, Володька Рябов из 2-й и Ванька Тупицын из 6-й. Но все они угодили в бригаду бордюрщиков, и мы с ними почти не пересекались. С краткой речью выступил командир Володя Тулин, поздравив бойцов с наступлением 3-го трудового семестра и кратко изложив содержание наших основных работ. Оказалось, что от нас зависели качество и удобство жизни жителей города Воскресенска, но они могут этого не понимать, поэтому всем нам следует вести себя скромно, не ронять высокое звание московского студента и не пытаться уподобляться худшим представителям рода человеческого. Напротив, надо нести в массы разумное, доброе, вечное и так далее… Словом, лучше было не выпендриваться. Действительно, мы уже заметили на улицах довольно много крепких ребят, по виду «качков» и спортсменов.
Тут к «общаге» подкатили еще два тупорылых синемордых самосвала МАЗ-503, остановились и выпустили из своих недр остальных двух водителей, Гену Попкова и Сергея Воронина, или просто «Ворону». Правда, Гене пришлось сразу же запрыгнуть обратно, поскольку ручной тормоз у его МАЗа не держал, а заглушить двигатель он не решился. Машина Попкову попалась еще та: пневмосистема не держала давления, а запуск дизельного двигателя был устроен так, что стартер был запитан от нее. Поэтому сначала штатно запускали машину Вороны, а уже потом, с «толкача» – полуразбитый самосвал Гены Попкова.
Потом изощренный в технике и очень смекалистый Геннадий приспособился ставить самосвал на асфальте под уклон, и заводился, сначала спуская машину на «нейтралке», а потом ловко втыкая верхнюю передачу, или ухитрялся запустить двигатель обычным строительным ломом, вбивая его в асфальт под заднее колесо и прокручивая двигатель с включенной передачей. Короче, наших людей на мякине не проведешь – всегда найдут выход и выкрутятся из любой ситуации! Гораздо более серьезную проблему представлял поиск нужной передачи во время движения по дороге, поскольку кулисный механизм был донельзя изношен. Однако, к концу срока нашего отряда Генкин МАЗ из худшего стал самым ухоженным и даже мог заводиться от штатной пневмосистемы. Правда, никто, кроме самого Попкова, не мог представить, каких трудов стоило ему это «волшебное» преображение автомобиля.
А пока что, взвалив на плечи ломы и лопаты, запихнув в карманы катушки шнура и мастерки, бойцы строительного отряда «Воскресенск-81» по набирающим обороты жаре и солнцепеку пешком поплелись осваивать объекты. Поскольку об освоении кровельных работ пока не было даже речи, нашу бригаду раздербанили другие. Мне, например, сразу посчастливилось попасть на усиление бригады плиточников под руководством кудесника своего дела Юрика Степаняна. Юрик был родом из Стапанокерта, если не ошибаюсь. Где ему довелось осваивать азы плиточного дела, он никому не рассказывал, но в этом чудном ремесле он постоянно заочно соревновался с уроженцем города Воскресенска Василием Чекаловым. Худенький, лохматый и вроде бы невзрачный блондин Вася не бросался в глаза при встрече, но к его мнению пристально прислушивались все штабные. Можно было даже утверждать, что его авторитет в отряде был незыблем. Я сначала не мог понять корней этого явления. А потом, пообщавшись с ним совсем немного, понял: в каждом из скупых Васиных слов сквозила квинтэссенция народной мудрости и здравого смысла. Именно поэтому командир и мастер ССО всегда обращались к нему при возникновении спорных ситуаций и в случае производственных кризисов. Вася никогда не подводил, находя простые и действенные решения, стараясь не «нагонять волну» и взять нахрапом.
Вообще же я считаю, что прошел в ССО хорошую школу жизни и работы, поскольку каждый из бойцов оказывался здесь на виду, и невозможно было кого-то обмануть или обвести: сами результаты работы показывали, кто есть кто. Объекты наши располагались по всему городу, и первая дорожка, с которой я начал практическую работу в бригаде плиточников, оказалась буквально в двух шагах от нашей «общаги». Водители пока не освоились с порядками на растворном узле, и необходимо было подготовить плацдарм, то есть, привезти и разнести по объекту плитку, разложить и распланировать тротуарный бордюр, подготовиться к завозу материалов. Вся это подготовительная работа отбирала массу времени и сил, но Юрик Степанян никому не позволял филонить, начиная с себя самого. Обладая худым и невзрачным на вид телом, Юрик мог вкалывать по нескольку часов без остановки, как заводной, не выказывая никаких признаков усталости. Волей-неволей, бойцы его бригады старались ему всячески подражать в работе. Плитку он клал замечательно, ровно, аккуратно и быстро, часто напоминая штабу отряда, что «кует всем золотые яйца».
Действительно, плиточные работы оценивались очень высоко. Считалось, что в среднем один квадратный метр плиточного покрытия стоил около 25-ти рублей. Но не следует забывать, что, помимо укладки, сперва необходимо было подготовить площадку, разметить ее, спланировать, выровняв при необходимости неровности, установить и закрепить бордюр, разнести по объекту плитку и грамотно разместить «галошу», то есть, дощатую, обитую жестью, емкость для раствора. Она должна была стоять так, чтобы таскать раствор на лопате было удобно и недалеко, но не надо было ее часто двигать и, тем более, чтобы она не мешала рабочему процессу и позволяла свободно подъехать самосвалу вплотную для полного опорожнения и очистки кузова лопатами.

***

Работать нам приходилось в самых разнообразных условиях. Мы клали, или, как говорили некоторые опытные бойцы, «старики», «ложили» плитку на тротуарах, во дворах, на площадях, в прогончиках, на дорожках, на водозаборе, на набережной и даже в соседнем детском садике. Единственное, что меня действительно бесило в бригаде Юрика Степаняна, так это его манера запрещать бойцам даже минимальный отдых после обеда. Бывало, ты с наслаждением насытился изумительным комплексным детсадовским обедом из четырех блюд с компотом и прилег на установленные загодя вдоль дорожек стопки плитки, как вдруг откуда-то появлялся злющий бригадир Юрик Степанян и начинал громко орать на бойцов:
- Что развалились? Кто работать будет? Обед давно закончился! Быстро, плитку таскайте! Скоро раствор привезут! Подъем!
И тут же сам начинал таскать стопки тротуарной плитки. А надо сказать, что плитка имела размеры 25 х 25 см при толщине от 4-х до 6-ти см и весила от трех до шести килограммов каждая. Изготовляли ее неподалеку от станции «Шиферная» Казанской железной дороги, утилизируя всевозможные строительные отходы, включая знаменитый фосфогипс, из которого вокруг Воскресенского химкомбината еще в 60-е были возведены исполинские курганы, или терриконы, выражаясь по-научному. Вот из этой самой плитки и укладывали мы для местного населения всевозможные покрытия и дорожки. Надо сказать, плитка была довольно гигроскопична, то есть, склонна к впитыванию воды, поэтому срок ее эксплуатации оказывался несколько ограничен и не превышал пяти-восьми лет. Именно благодаря этому скорбному обстоятельству в город Воскресенск год за годом приезжали на третий трудовой семестр студенческие строительные отряды, получая навыки командной работы и осваивая полезные при любом политическом строе профессии планировщиков, плиточников, бордюрщиков, кровельщиков, каменщиков, истопников, такелажников и прочее, прочее, прочее.
Когда же, наконец, на наш объект приезжал долгожданный самосвал с раствором, начиналась самая настоящая «движуха». Выработать раствор следовало до того, как он начнет густеть, но сначала следовало дождаться, когда он «созреет», то есть, примет надлежащую консистенцию начинающей загустевать сметаны. Иначе уложенная плитка могла мигом просесть, провалившись сквозь жижу и образовав «дыру» или «яму». Так назывался ярко выраженный провал, в котором потом в дождливую погоду начинала скапливаться вода и неизменно образовывалась лужа. Такой «дырявый» объект обычно был безвозвратно загублен. Выправить проваленную плитку стоило больших усилий и времени, а то и просто невозможно. Для этого надо было подковырнуть несколько соседних плиток и извлечь их из занимаемых полостей, а потом очень аккуратно добавить жидкого раствора и, мягко раскачивая плитку, посадить до нужной глубины, учитывая выпячивание соседних плиток и усадку за счет ухода воды. Страшная, бездарная и малопроизводительная работа, которая не приносит никакой пользы и только ворует у бойцов стройотряда время и деньги. Удивительно, но пару или тройку раз такую работу делать приходилось, но из-за жидкого состояния раствора – лишь однажды. Все прочие случаи неизменно были связаны с проходом по свежей плитке стремительных женских ножек на каблучках.
Никогда не забуду, как на улице Гагарина, на роскошном, многоденежном и богатом, почти идеальном объекте, Юрик Степанян с огромным наслаждением закончил укладку последней плитки и уже выравнивал край площадки, надеясь на нем по доброй традиции расписаться своим мастерком. Внезапно откуда-то из-за кустика выпорхнула симпатичная легконогая девушка-блондинка в серой мини-юбке и быстро-быстро побежала по свежеуложенной плитке стройными ножками, обутыми в изящные кожаные босоножки на тонких острых шпильках. Юрик среагировал моментально, причем реакция оказалась сногсшибательной:
- Девушка, милая! Пожалуйста, не надо здесь ходить! Назад! Стой! Сука, дрянь! Коза драная! Чтоб ты сдохла, плесень такая!
И это было лишь начало тирады. Прочие эпитеты я не рискую приводить, ограждая читателя от оскорблений. Но девушку сдуло, словно сухой осенний листик с подоконника. Однако, остались следы. Следы, которые невозможно было исправить. Но Юрик верил в возможности и умения вашего покорного слуги и Олега Яковлева. Мы вооружились мастерками, лопатой и остатками раствора, наковырянного из опустевшей «галоши», и отправились исправлять поднявшуюся «раком» плитку. Раствор еще не успел загустеть и схватиться. Мы успели довести кладку почти до идеального состояния. На следующий день Юрик разрешил мне попробовать «ложить» плитку самостоятельно. Конечно, совсем немного, когда раствора в «галоше» осталось лишь чуть-чуть. Ведь мне-то никто раствор не подтаскивал. Я сам носил его себе на лопате, а потом выравнивал кельмой. Юрик мне тогда просто ничего не сказал. А я понял, что это самая высокая похвала: плитка была уложена мною на «отлично»! В противном случае я получил бы по полной программе, и у меня надолго отпало бы желание класть плитку. Ко мне стало приходить мастерство!
Но все это случилось уже почти во второй половине срока работы нашего отряда. А пока вечно мрачный Юрик, огрызаясь на неумех, пытался показать, как правильно делать планировку объекта, втыкая прутья арматуры вдоль будущей кромки малого бордюра, как натягивать «шнурку», как выверять ширину дорожки с учетом припуска на швы. Короче, приходилось личным примером шаг за шагом обучать каждого из нас азам работы с дорожными покрытиями. Некоторым это не нравилось, а кого-то просто бесило и не на шутку раздражало. Но работать все равно приходилось, поскольку каждый из нас написал заявление именно в этот строительный отряд.
Между тем, стройотрядовский быт потихоньку налаживался. Тулин сразу же после выдачи аванса сходил в столовую напротив «общаги», где договорился о ежедневном завтраке в 8.00 и заплатил за него вперед. Первая часть головной боли отпала, народ мог отправляться на свои объекты с уже наполненными желудками, не рискуя брякнуться в голодный обморок к обеду. Далее каждый из бригадиров, прежде чем начать работы на объекте, разведывал места удобных точек общепита, которые располагались в ближайших окрестностях: время было дорого, и терять его на дорогу до столовой не хотелось.
И тут случилась неприятность. Кто-то из бойцов, вольно или невольно, «заложил» Саню Блохина, а потом и меня, комиссару. Дело в том, что Блохин очень неплохо рисовал, и мы вместе состояли в редколлегии факультетской стенгазеты, которую надо было время от времени обновлять. С этой повинностью мы более-менее смирились, но тут к нам приступил Володя Фуфурин и начал с комсомольским задором наступать на принцип, что мы являемся членами общественной организации, благодаря которой вообще попали в этот отряд, и теперь просто обязаны отработать по полной программе. Начался шантаж возможными неприятностями по комсомольской линии. Короче, чтобы не попасть под выговор за невыполнение порученной общественной работы, нам следовало средствами наглядной агитации заявить, что здесь работает не просто какая-то шабашка, а бойцы из активного авангарда трудовой советской учащейся молодежи, передового комсомольского студенческого строительного отряда МИХМ. С одной стороны, конечно, его можно было понять, но потерянные, оторванные от работы часы и, главное, квадратные метры плитки нам никто и никогда не возместит, а это отрицательно скажется на нашем заработке. Этого-то еще никто не отменял, даже при социализме. Поэтому известие о том, что нам очень скоро придется заниматься «мартышкиным трудом», нас с Саней Блохиным как-то вовсе не порадовало.
Мы старались по возможности оттянуть момент нашего заточения в штабной комнате, но он все-таки наступил. Первоначальная мысль Фуфурина состояла в том, чтобы подробно написать красивым ровным шрифтом на десяти скрижалях целую повесть о Московском институте химического машиностроения и настрочить обширную историю с иллюстрациями про студенческий отряд «Воскресенск» с момента основания, но все это шло вразрез с нашим видением материала. Я, например, используя чертежный шрифт в чертежах, начисто игнорировал его в гражданских документах и даже в конспектах, предпочитая писать своим корявым почерком. А Блохин, насколько я знаю, был всегда неравнодушен к русской старине и даже реставрировал иконы, хотя никогда и не афишировал своих занятий. Напротив, специально для деканата факультета ХАС он собственноручно написал маслом очень добротный и похожий портрет вождя мирового пролетариата В.И.Ленина, но был скромен и никогда не выпячивал своего авторства.
Короче, замысел Фуфурина был воплощен слегка иначе, нежели тот его вынашивал. Когда нас замкнули на ключ в штабной комнате, а мы лишь успели слабо пискнуть Кольке Марченко о комиссарском произволе, очень быстро и в общих чертах был готов план действий. Состоял он в том, что работу следует завершить по возможности быстро, и чтобы у Фуфурина не возникло повторного желания впредь отвлекать нас на подобного рода авантюры. С целью воплощения плана нами был размечен большой лист толстой фанеры, а на него мы нанесли информационную надпись о том, что здесь, дескать, живут эти самые студенты МИХМа. Надпись мы сочинили без ошибок, но по стилю исполнения и шрифтам она оказалась столь эклектичной, что я до сих пор считаю ее неповторимым произведением авангардного искусства. Ни одна буква этой надписи не была нами воспроизведена дважды в том же виде и стиле, что и предыдущая. Иные буквы отчасти напоминали русскую вязь, но тут же, рядом, возникали реминисценции на тему готики и романского стиля. Некоторые буквы отдавали чем-то арабским, а в каких-то виделся намек на шрифт, напечатанный на пестрых этикетках популярной алкогольной продукции московской ликероводочной фабрики «Кристалл». Не знаю, сохранился ли где-то этот щит, или в тяжелые годы 90-х он был распилен на дрова или использован в качестве подкладки под автомобильный домкрат. Но я бы много сейчас отдал за возможность вновь лицезреть эту незабываемую помесь, которая при всей своей многостильности и бесформенности оказалась довольно органично состряпанной, вплоть до того, что где-то даже существует пара фотографий почти полного состава стройотряда, сплотившегося вокруг информационного щита с нашей надписью.
Что же, большое видится на расстоянии. Обязательно постараюсь найти эти самые фотографии и привести их в качестве безусловного свидетельства былого, чтобы никто не посмел обвинить меня в непоследовательности изложения и подтасовке фактов. Жаль только, что эти фотографии черно-белые. Благодаря тому, что некоторых современных технологий в те времена, о которых идет речь, еще не изобрели, многие нынешние мифотворцы считают жизнь молодежи той поры такой же блеклой, как ее бледные и полустершиеся изображения. Ничуть не бывало! Напротив, та жизнь была гораздо более насыщенной и эмоциональной, нежели современное болотообразное и депрессивное существование. И я совсем не завидую пресыщенной современной молодежи, которая в своем громадном большинстве лишена простого счастья физического благодатного и созидательного труда во благо родной Отчизны, а не просто на банальный собственный карман. Просто мне есть с чем сравнивать. Уж вы мне поверьте!
Но вернемся к нашему отряду. Когда вечером бойцы возвратились с объектов, щит с надписью уже стоял в вестибюле общежития и сразу вызвал нездоровое оживление. Надо сказать, надпись большинству бойцов понравилась, но она вызвала негодование Юрика Степаняна. Он обошел щит со всех сторон, потрогал надпись, отвернулся и высказал мне все, что он думал обо мне, о Сане Блохине и о комиссаре Фуфурине. Вкратце это можно передать следующими словами:
- Что, из-за этого дерьма мы потеряли полный человеко-день? Зачем комиссар (далее следовали нецензурные эпитеты, характеризующие комиссара, с вариациями, примерно на восемь строчек) подходил ко мне после линейки? Ты его просил об этом? (далее от Юрика следовали подобные, но также нецензурные эпитеты, характеризующие мою личность с наихудшей стороны, с вариациями, строк на десять). Можешь больше не просить!
Я же попросил его ни в коем случае не отпускать меня больше из бригады, ссылаясь на всевозможные обстоятельства и производственную необходимость. И кажется, Юрик мне поверил, что «комиссарская работа» вовсе не моя инициатива. Но меня больше ни разу не отвлекали от производственной деятельности на подобные мероприятия. То ли Юрик всерьез кое-что пообещал Фуфурину, или «Фуфику», как его все вскоре начали звать-величать, но я заметил, что тот стал обходить меня стороной и никогда не смеялся, когда я пытался по заведенной в отряде традиции слегка его поддеть, в отличие от других, спокойно превращавших все в шутку и легко парировавших «наезд». С этого дня для меня наступила пора благодатного свободного и  созидательного труда.
А вот Саню Блохина Фуфик еще раз все-таки выдернул из горнила наших текущих производственных дел на оформительские работы. Но если я не ошибаюсь, это случилось немного позже, когда Саня уже получил серьезную производственную травму, а может быть, чуть раньше. К сожалению, память весьма несовершенна!

***

В нашем «строяке» все было «по-взрослому». Мало того, что в отряде мы жили на полной автономии, ведя журнал финансово-хозяйственной деятельности со всеми обычными злоупотреблениями, включая журнал «реальной финансово-хозяйственной деятельности», то есть, ведя полноценную двойную бухгалтерию, позволявшую легко обходить формальности социалистического способа производства, у нас был даже свой «настоящий» доктор. Любому выездному студенческому отряду полагалось иметь своего медицинского работника, который в состоянии оказать квалифицированную медицинскую помощь бойцам при неких чрезвычайных обстоятельствах. Такой человек существовал и в нашем отряде. Поскольку формирование состава происходило под присмотром Саши Лукьянова, то и здесь в первую очередь просматривалась доминанта функциональности. Медработник был студентом-хорошистом, только что закончившим третий курс Первого Московского медицинского института. Звали его Петром Богомазовым, на что Блохин, неровно дышавший к русской старине, предположил, что он из северных русских богомазов-иконописцев. Однако, выяснилось, что родом он из города Зарайска, почти что с малой родины моих предков со стороны отца. Потом я несколько раз пытался найти общих с Петей предков, но так и не отыскал (надо будет еще разок попробовать). Петя Богомазов в тот момент своей медицинской карьеры находился на распутье: ему как раз предстояло срочно определиться со специализацией. Насколько я помню, он тогда был озабочен муками выбора между хирургией и гинекологией. Какой выбор он сделал, я не знаю, но судя по результатам, стезя хирурга для него оказалась не слишком фартовой.
Где-то ко второй или третьей неделе отряда на одной из планерок Коля Марченко поднял вопрос о существовании бригады кровельщиков. Нас по-прежнему продолжали переформировывать и швыряли на затыкание дыр то на плитку, то на бордюр, то на склад стройматериалов. «Марчелло» даже перестал ощущать себя бригадиром, результатом чего сделались частые посещения им одного кафе, где он во время обеда спокойно нарушал «сухой закон», принимая «для аппетита» стакан портвейна. Естественно, наш Коля не слишком налегал на вино, но если бы его засекли, то «бегемотик» Юра мог со спокойной душой выкинуть его из отряда, к чему он, по-видимому, страстно стремился, но опасался гнева Тулина. Во всяком случае, почти все бойцы стройотряда по его милости получили минимум по одному проколу в талоне-карточке техники безопасности, не исключая вашего покорного слуги. В случае исключения бойца из стройотряда наработанная им доля легко могла быть разделена на остальных или присвоена «штабными». Поэтому «голубого бегемотика» мы здорово не любили, а словам его не доверяли. Зато между собой бойцы отряда крепко сдружились. Заложить друга – последнее дело.
Одним словом, Тулин заставил мастера начать работы по запуску «кровли». Здесь, конечно, «бегемотик» перестраховывался, но делать было нечего: он начал подготовку. Откуда-то притащили на буксире котел для битума, который  сначала пару недель стоял во дворе общежития, а потом был доставлен на объект. Для растопки жарового котла были выписаны дрова, а со склада загружены несколько здоровенных катушек битума. Почему катушки? Просто твердый гудрон или битум хранился на открытом складе в виде обтянутых бумагой цилиндрических кусков наподобие бочек, которые, плавясь на солнце, под действием сил земного тяготения приобретали с торцов несколько сплющенный и сюрреалистический вид – что-то вроде кособокого намотанного веретена. Потому и катушки. Затем их следовало специальным топором с длинной рукоятью расколоть на более мелкие куски и осторожно закинуть внутрь специального котла с дровяной печью в нижней части. Это напоминало странную помесь работы мясника и истопника. При топке твердый битум расплавлялся, и тогда его можно было налить исполинским ковшом в большую бадью – высокое ведро с дужкой, за которую его цепляли крюком и поднимали с помощью электрической лебедки на плоскую кровлю жилого дома. Туда же, естественно, предварительно поднималось некоторое количество рулонов рубероида, которые и раскатывали, перестилая старое кровельное покрытие или прямо на него.
Сначала обязанность топки котлов поручили мне и Блохину, вероятно, помня, что первый фанерный щит мы тоже ваяли вместе. Но однажды, при заполнении котла свежей порцией гудрона, из горячей жижи выскочила довольно крупная капля жидкого битума и угодила  Сане прямо на сгиб большого пальца правой руки. По своим адгезионным свойствам этот жидкий битум ничуть не уступал напалму, вдобавок он сильно нагрел своим жаром мягкие ткани Саниной руки. Дело закончилось тем, что внутри кисти образовался дико болезненный крупный нарыв, который Петя Богомазов регулярно и осторожно смазывал мазью Вишневского, не рискуя на радикальное хирургическое вмешательство. Я же настаивал на вскрытии нарыва и даже предлагал свои услуги, но Богомазов почему-то медлил. В конце концов, боль сделалась нестерпимой, и Блохин отправился в местную клинику. Там нарыв оперативно вскрыли, выдавив изрядное количество гноя, и сообщили, что дело едва не довели до гангрены. Слава Богу, успели вовремя! Саня на какое-то краткое время даже отлучился домой, в Москву, на поправку, а битумные котлы стали топить мы вдвоем с Олегом Яковлевым.
Удобно было то, что мы жили в соседних комнатах. Можно было легко чередовать дежурства, не мешая соседям, благо, следить за котлами приходилось днем и ночью. Поскольку кровельные работы мы начали довольно поздно, то в августе ночи были уже холодные. Приходилось вертеться, чтобы не замерзнуть. Бывало, ночью повернешься к котлу лицом и задремлешь, а проснешься от того, что спина уже совсем замерзла.
Олег был весьма занятный и ответственный человек, но при этом весельчак. Мы хорошо с ним сошлись, и он рассказал мне истинную причину его выбора стройотряда «Воскресенск». Еще в школе он близко сошелся с одной девчонкой, в результате чего они расписались в возрасте 16-ти лет, когда уже невозможно было скрыть последствий их любви: папашей Олег стал в 17-летнем возрасте. Фактически, после рождения дочки он оказался единственным мужчиной в доме, а прожить семье из трех человек на скудную 40-рублевую стипендию было физически нереально. Поэтому он работал и подрабатывал, где только возможно. При этом Олег был творчески одаренным человеком. Например, он сочинял короткие-прекороткие рассказы, примерно в стиле Даниила Хармса. Один из них я приблизительно запомнил. Назывался этот рассказ «Жизнь Зули». Вот он:
«Умер Зуля как-то странно. Жил, жил себе, да и помер. Вот, собственно, и все».
Олег, извини, если где-то напутал! Но не нарочно, ей Богу!
Иногда Олег, которого все бойцы звали отчего-то Олегом Иванычем, хотя он был по батюшке Александрович, любил пошутить с детьми. Дети почему-то тянулись к нам и не боялись, что мы их обидим. Но мы иногда над ними подшучивали и даже пугали.
Как-то раз к нам подошел мальчонка лет пяти и остановился возле битумного котла, сунув палец в рот и пристально наблюдая за нами. Мальчику, по-видимому, было страшно любопытно и немного боязно. Олег долго следил за ним, а потом позвал:
- Эй, мальчик, иди сюда!
Мальчик подошел ближе, не вынимая пальца изо рта.
- Мальчик, ты знаешь, что такое битум? – спросил его Олег.
Тот отрицательно замотал головой и вытащил изо рта палец.
- Вот в этом котле варится горячий-прегорячий битум. Ты хочешь, чтобы мы тебя туда бросили? – спросил мальчика Олег. Тот вытаращил от ужаса глаза и тут же снова отрицательно замотал головой из стороны в сторону.
- Вот будешь себя плохо вести, мы тебя обязательно найдем и бросим в битум! – завершил Олег свое нравоучение.
Мальчик стоял-стоял, что-то соображая, а потом вдруг, видимо, до него дошло, что его ожидает, если он будет себя плохо вести, и он опрометью кинулся вон от нас.
Потом дети иногда ходили посмотреть на нас и на котел с битумом, но так близко уже не подходили, очевидно, зная от мальчика, что их ждет в случае плохого поведения. Но это случилось уже в середине августа, а в июле мы еще продолжали «затыкать дыры».

***

Трудясь почти постоянно в бригаде плиточников, я очень хорошо приспособился к специфике этой работы. Например, в отличие от прочих рядовых «лопаточников», я научился ловко менять руки во время интенсивной работы и практически не уставал, тогда как остальные просто выматывались во время «чёса» на «квадраты». Вдобавок мне здорово пригодилась практика физического труда: мы с родителями до окончания мною третьего класса местной школы жили на Клязьме в деревянном доме, и я хорошо знал о многих особенностях загородной жизни не понаслышке.
Родившись в самом центре Москвы, у Покровских ворот, в Лепехинском тупике, я до десяти лет вместе с родителями и старшим братом Николаем жил вместе со старенькой бабушкой Серафимой – маминой мамой, по возможности, ухаживая за ней. Посильно помогая отцу во всех домашних делах, я освоил грабли, метлу, топор, колун, совковую и штыковую лопату и прочие ручные инструменты, а также научился быстро и бездымно растапливать печь-«голландку», что стояла у нас в комнате. Поэтому простая и суровая стройотрядовская специфика не была для меня откровением: я пользовался почти любым рабочим инструментом со знанием дела. Главным стимулом для всех бойцов в нашем отряде было наработать побольше «квадратов» или «метров», то есть, квадратных метров плитки и погонных метров бордюрного камня, чтобы нам от ЖКХ в свое время выплатили максимальное количество «шевелюшек», то есть денег, за нашу работу.
Иногда доводилось «усиливать» бригады бордюрщиков. Здесь основной инструмент называли «карандашиком», а по сути, он представлял собой большой, то есть усиленный, бордюрный лом, имеющий круглое или шестигранное поперечное сечение диаметром 5-6 см и длиной обычно более двух метров. Работать этим «карандашиком» надо было уметь, а сперва подготовить к работе руки. Держать его в толстых рукавицах не было никакой возможности, поскольку при ударе он вибрировал и норовил удрать из рук. Голыми руками его тоже было сложно удержать, поскольку вибрация срывала с ладоней кожу, если, конечно, на ней не образовались особые «бордюрные» мозоли. Наиболее всего приспособлены для бордюра оказались тонкие белые рукавицы, которые не мешали держать лом в руках и защищали кожу от сдирания при ударе. Через несколько дней усиленной работы каждый, кто имел хоть какое-то отношение к бордюру, обзавелся такими мозолями, которые своевременно сошли, и уже к середине стройотрядовского срока все научились спокойно работать ломом с голыми руками. Тем не менее, каждый уважающий себя боец стройотряда имел в кармане куртки-спецовки пару тонких «бордюрных» перчаток, чтобы, в случае чего, пособить соседям-бордюрщикам.
Однажды к нам в «общагу», с утра пораньше, заявился корреспондент какой-то местной Воскресенской газеты. Сначала он вдоволь пообщался со штабом нашего отряда, допросив Тулина и мастера Юру Кузнецова, а потом начал останавливать бойцов прямо в коридоре и с ходу задавать им всевозможные вопросы. Случилось так, что по коридору в это время по какой-то надобности проходил «Олег Иваныч». Корреспондент тут же, не мудрствуя лукаво, вцепился в него мертвой хваткой и стал всячески выпытывать, чего же тот ожидает от работы в стройотряде, особенно упирая на романтику комсомольской работы. Невозмутимый и меланхоличный поутру Олег возьми ему, да и ляпни:
- Мне бы «кусочек»! (на тогдашнем жаргоне «кусок» – то есть тысяча рублей – по тем временам для трудящегося человека – огромные деньги).
А корреспондент сначала даже не понял и несколько раз переспросил. Олег махнул на того рукой и спокойно дошел до двери в свою комнату, где и скрылся. Когда бойцы отряда, переодевшись после линейки в рабочие спецовки, вышли в коридор, ушлого корреспондента уже и след простыл: желание интервьюировать столь прагматичную публику у того начисто пропало, и он куда-то сбежал, так ни с кем и не попрощавшись.
Мне же здорово надоела людоедская манера Юрика Степаняна разносить плитку вместо отдыха после обеда, и я попросил Володю Тулина, чтобы он больше никогда не направлял меня в его бригаду для экстренного усиления состава. Подозреваю, конечно, что Юрик был на меня за это сильно обижен, но, в конце концов, мы живем с людьми и среди людей. Меня «штабные» отныне стали частенько посылать «на усиление» бригады плиточников под руководством Пашки Хромова. Плиточником у него в бригаде работал Мансур (или попросту, «Мишка») Гилязетдинов. Сам Мансур был родом из Башкирии, если мне не изменяет память, из Уфы, где жило много татар. Откровенно говоря, я ни разу не встречал ни одного башкирца, который приехал бы в Москву из Башкирии. Все мои знакомые оттуда были татарами. И Мансур Гилязетдинов тоже был татарин, но это никогда не создавало каких бы то ни было проблем при нашем общении. Главное – какой ты человек! (Тут мне вспомнился «бородатый» анекдот про армянское радио и унитаз).
А Мансур был хорошим, справедливым и компанейским парнем. Он отслужил в армии, но никогда не пытался это выпячивать. После муки у Степаняна работа в бригаде Павла Хромова показалась мне просто каким-то раем земным. Каждый тут занимался тем делом, которое считал нужным для бригады, никто никем не помыкал. Например, молчун Сашка Моторин был виртуозом по части установки малого плиточного бордюра, который он ухитрялся буквально «подвесить в воздухе» при планировке будущей дорожки. Я, как «неубиваемый» подносильщик раствора для мастера-плиточника, выполнял также всю прочую подготовительную работу, особенно же мне нравилась планировка площадок, которую я делал хорошо и с неизменным удовольствием. В этом мне здорово помогал врожденный глазомер и умение неплохо рисовать. Во всяком случае, я всегда старался исправить какие-то «ляпы» планировки, причем Пашка и Мансур мне неизменно доверяли при этом, отметив качество моей работы. Вскоре по всем показателям бригада Павла Хромова стала здорово опережать бригаду Юрика Степаняна. Я считаю, что немалую роль здесь сыграла манера работы Юрика и его авторитарный стиль управления бригадой.
Вскоре «штабные» стали регулярно прикреплять меня к плиточной бригаде Пашки Хромова. Павел был отличным, свойским, работящим и очень скромным парнем, родом из города Мурома. В глаза сперва бросалась его яркая белобрысая голова, а потом все сразу обращали внимание на Пашкину манеру говорить: он всегда здорово окал при разговоре. Отчего-то ему все время казалось, что я то ли чего-то боюсь, то ли постоянно робею. При этом Павел своим окающим говором частенько пытался меня нараспев ободрить:
- Не рОбей, Леха! Все будет хОрОшО!
Меня это всегда удивляло, и я спрашивал Пашку, почему он считает, что я чего-то боюсь, на его взгляд. Он очень удивлялся, поднимал брови и нараспев переспрашивал:
- А ты тОчнО не бОишься? Так этО же хОрОшО!
А при следующей встрече он все так же, как и прежде, нараспев, повторял:
- Не рОбей, Леха! Все будет хОрОшО!
Вскоре я к этому привык и перестал удивляться. А потом выяснилось, что он таким же образом общался со многими бойцами из нашего стройотряда. Но как свой парень и бригадир Пашка всегда был отличным и надежным товарищем. Какая разница, в конце концов, окаешь ты или акаешь, если ты нормальный человек?
Доводилось мне работать и на бордюре, но несколько реже, чем на плитке. Почти все наши бордюрщики были ребятами крупными, но попадались и исключения. Например, довольно мелкий и субтильный Ванька Тупицын, староста шестой группы, в которой учились Мишка Захаров и Витька Кушнир, угодил в бригаду бордюрщиков. Их задачей была замена ломкого бордюрного камня при очередном переасфальтировании дорожного покрытия. Сначала же необходимо было снять старый камень. Этому изрядно мешало наличие здоровенной подушки, на которую сажали бордюрный камень. Иногда старый бордюр оказывался изготовлен из гранита. Вес камня мог достигать при этом сотен килограммов. А если там была еще и крупная подушка, намертво прихваченная зеленым водостойким бетоном, то ноша оказывалась просто неподъемной. В этом случае нам на помощь приходил тяжелый автопогрузчик, которым управлял бывший милиционер Володя Асонов. Это была личность в высшей степени примечательная.
Как-то раз Володя сам рассказал нам свою историю, которая в виде легенды уже циркулировала в стройотряде. Он водил мотоцикл патрульно-постовой службы (ППС), но при этом был совсем «не дурак» выпить. Причем, подобно очень многим нашим пьющим соотечественникам, начав пить, Володя не знал удержу. А выпить он мог чрезвычайно много, судя по его рассказам, и очень этим гордился. Как-то раз он воспользовался какой-то местной командировкой в один из районных поселков, куда он вместе с напарником доставлял важный документ в качестве курьера, и, выполнив порученное дело, решил расслабиться. Процесс релаксации для Володи Асонова имел два преимущественных варианта исполнения: крепкая выпивка на природе и акт прелюбодеяния, мягко говоря. Был избран первый вариант, более предпочтительный и легко выполнимый. В качестве напитка напарниками очень скоро была раздобыта четверть самогона. В летнее время закуска в изобилии располагалась в любом деревенском палисаднике, что позволяло этим вопросом даже не заморачиваться.
Расположившись с выпивкой и закуской на свежей травке в тени, наши блюстители социалистического порядка и законности довольно быстро уложили предложенное, но тут обнаружилось, что о доставке документа им надлежало в тот же день отрапортовать по начальству. Вернувшись к оставленному возле конторы мотоциклу, Володя неожиданно понял, что вести его по дороге он уже не в состоянии. Мало того, обычно исправно действовавшие ноги у него почему-то подкосились. Он лишь успел доковылять до машины и рухнуть около коляски. Его напарник кое-как сумел затолкать неподвижное тело внутрь. Сам же бодро сел за руль и погнал мотоцикл в Воскресенск, гордясь и искренне радуясь, что оказался крепче самого Володьки Асонова по части выпивки. Рано же он радовался.
Не доехав несколько километров до города, на прямом участке дороги, его укачало, и он заснул прямо за рулем. Несколько километров напарник проехал по прямой, как стрела, асфальтированной магистрали с улучшенным покрытием, так жестоко и подло с ним подшутившим. Но совсем рядом с городской чертой главная дорога на развилке резко заворачивала влево, а направо тянулась грунтовка. Примерно посередине был установлен дорожный знак на металлической палке. Мирно спящий напарник, не шелохнувшись и крепко держа руль обеими руками, продолжал двигаться прямо вперед. Он врезался в трубчатую опору дорожного знака аккурат сцепкой, что закреплена между мотоциклом и коляской. Столкновение оказалось столь филигранным, что ни мотоцикл, ни коляска, нисколечко не пострадали. Порвало лишь хомут, прикрепляющий коляску к мотоциклу. Мало того, и мотоцикл, и коляска проехали еще немного вперед – каждый вдоль своей дороги – и завалились бочком: каждый – в свой кювет. Спустя краткое время по дороге проезжал какой-то казенный автомобиль, не то пожарный, не то из военной прокуратуры. Ехали они быстро и куда-то сильно спешили. Но, имея на борту рацию, тут же тревожно сообщили по специальной милицейской частоте, что на таком-то километре, возле развилки, в придорожном кювете лежит человеческое тело, а на голове у него надет шлем с буквами «ППС». Рядом с телом замечено некое явно механическое устройство, напоминающее мотоцикл. Буквально через несколько минут туда спешно был направлен милицейский патрульный автомобиль.
Приехавшие на место чрезвычайного происшествия (ЧП) работники милиции сперва решили, что при погоне за нарушителями героические сотрудники ППС применили таран в отношении преследуемого транспортного средства, водитель и пассажиры которого совершили какое-то тяжкое преступление. Однако, начав транспортировать тело героя, ощутили ни с чем не сравнимый аромат самогона-первача. Версия начала разваливаться на глазах. И тут из соседнего кювета, что тянулся вдоль проселка направо, раздался не то стон, не то песня. Оставив «героя» подле машины, милиционеры рванули на звук. И тут обнаружили лежащую отдельно от мотоцикла коляску, в которой счастливым детским сном с улыбкой на устах почивал командир экипажа Владимир Асонов. Принюхавшись, командир патрульной группы обнаружил, что он также мертвецки пьян. Спасло двух сослуживцев от уголовной статьи лишь то, что их поручение было с честью и в срок выполнено, а мотоцикл практически не получил никаких повреждений, за исключением разрыва крепежных хомутов. Но из милиции Асонова все-таки поперли.
Однако он из-за увольнения не сильно переживал, а очень быстро устроился работать в ЖКХ, к «Ваське» Муравьеву, с которым был давно и хорошо знаком и даже состоял в приятельских отношениях. Тот и дал ему мощный автопогрузчик с могучим ковшом, который Володя, имеющий странную тягу к анимализации техники, тут же окрестил «Драконом». На этом «Драконе» он теперь и рассекал по городу, развлекая себя общением со студентами стройотрядов и выполняя эпизодические задания по очистке улиц Воскресенска и обильных помойных завалов.
Внешность у Володи Асонова была весьма примечательная и своеобразная. Глядя на него, я наконец-то понял, как мог выглядеть былинный богатырь. Рост его никак нельзя было назвать высоким, ну выше среднего, что ли. Зато голова по высоте и размеру превышала голову среднего человека чуть ли не вдвое, что в высоту, что в ширину. Шея резко расширялась и плавно перетекала в плечи почти обычной ширины. Ноги казались слегка коротковаты, но были чрезвычайно толсты по всей длине. А вот руки – это нечто. Во-первых, кулаки его были размером с голову обычного среднего человека. Во-вторых, толщина рук почти не уменьшалась от самых кистей – и до плеч, а в-третьих, эти руки оказывались столь длины, что, казалось, они могут доставать до колен. При этом торс Володи был почти средней ширины, а сзади он легко мог сойти за самого обычного и ничем особым не примечательного советского гражданина. Но эти руки…
Однажды на бордюре нам попался старый гранитный камень с огромной бетонной подушкой. Подушка оказалась усилена мощной стальной арматурой, от которой с искрами отскакивал большой бордюрный «карандашик» (так мы называли длинный усиленный лом, имеющий диаметр около шести или семи сантиметров). Выковыряв, наконец, этого страшного монстра из земли, мы решили перекантовать его подальше, чтобы расчистить место под новый бетонный бордюр. Упершись ломами, мы с криками «раз-раз-раз» попытались выворотить чудовище из грунта. Но ничего не выходило. Тут с громом и стрекотом из-за поворота на высокой скорости выкатил «Дракон». Мы бросили пустую возню и все пошли здороваться с Володей Асоновым.
Пока покурили, пока обменялись новостями, а потом речь зашла о текущей работе. Бригадиром бордюрщиков был Валюха Образцов – красавец мужчина, культурист, бывший морской пехотинец. Он был любимцем всех бойцов отряда, балагур и весельчак. Вдобавок его люто ненавидел наш «голубой бегемотик». Ненавидел, но ничего не мог с ним поделать. Дело в том, что наш Валька принципиально никогда не надевал форменных шмоток. У Образцова была своя собственная особая бордюрная «униформа». На ступни были надеты белые «чешки» на тончайшей замшевой подошве. Вместо мешковатых форменных брюк Валя Образцов носил ярко-синие эластичные гимнастические брюки-трико с широким ослепительно-белым лампасом. Далее следовал крепкий загорелый и мускулистый голый торс культуриста и гимнаста, который при перемещениях по городу Валька облачал в белую майку, а его красивую голову венчала столь же ослепительно-белая кепочка-«блин». На спокойном лице Валентина Образцова обычно располагалась белозубая улыбка, а в руке или на плече он, как правило, словно Давид пращу, держал двухметровый «карандашик».
Но тут даже Валя призадумался: как же такую «дуру» закинуть в ковш погрузчика, а для начала – хотя бы извлечь из ямы. Тут-то Володя Асонов и предложил свою помощь. Мы с сомнением покачали головой, а тот стал вдруг подозрительно серьезен и произнес:
- А ну-ка расступись!
Мы тут же расступились, а он вдруг раскорячил ноги, растопырил ставшие вдруг необычайно длинными и хваткими руки, и – крепко ухватился этими руками за гранитный бордюр с противоположных сторон. Первая попытка выдернуть монстра из земляной траншеи провалилась, а Володя неожиданно тихо произнес каким-то чужим голосом:
- О-ого! Что-то не идет…
Потом сделал какие-то странные движения мышцами спины и шеи, поменял несколько причудливых гримас на лице, чудно переступил ногами взад-вперед – это то, что мы, собравшиеся вокруг, только и успели заметить. Володя подался вперед, как-то продвинул вперед ноги вместе с торсом, снова выпрямился, обхватил камень, несколько раз подвигал свои чудовищные ладони по его поверхностям – неожиданно выдернул его вверх и тут же с каким-то утробным звуком из недр могучего организма метнул его прямо в середину ковша своего «Дракона».
Еще несколько секунд он пребывал совершенно неподвижно в этом странном положении, как будто время для него раз и навсегда остановилось, а потом медленно зашевелился и выпрямился, тряхнул огромной головой и застенчиво пробормотал, коротко при этом матюкнувшись:
- Вот, б…, портки порвал.
И только тут мы заметили, что его серые брюки на бедрах разошлись по швам с обеих сторон. Мы все до единого испытали безмерное уважение к человеку, которого так щедро одарила, а может быть, наоборот, наказала природа, наделив непостижимой силой и мощью: суммарная масса гранитного бордюра с подушкой, по моим оценкам, прилично переваливала за 400, а то и за все 500 кг.
Но Володя не заметил в этом акте демонстрации нечеловеческой силы ровным делом ничего сверхъестественного: он только немного смущенно ухмыльнулся и обыденно произнес, обращаясь к Вальке Образцову:
- С тебя стакан!
Тот моментально отправился выполнять заказ, а мы расположились вокруг Асонова на травке в предвкушении очередной забавной истории из его собственной жизни.
***
Из трех наших водителей я ближе всех сошелся с Геной Попковым. Обликом Гена чрезвычайно походил на польского танкиста Гуслика из многосерийного и весьма популярного в советское время фильма «Четыре танкиста и собака». Он был таким же высоким и суховато-широким в теле, как и Гуслик. Только его нос был слегка свернут в сторону, вероятно, после драки. Мой отец-фронтовик добродушно посмеивался и говорил, что этот фильм о том, как три поляка, грузин и собака победили всех во Второй Мировой войне с фашистской Германией. Меня же всегда просто поражала схожесть Гены с этим популярным польским актером (я вспомнил имя: его звали Франтишек Печка).
Родом Гена Попков был из подмосковного города Рошали, что по Куровской ветке Казанского направления. Еще мой отец рассказывал, что после восстания декабристов 1825-м году на Сенатской площади в Санкт-Петербурге всех солдат и унтер-офицеров, что стояли и выполняли приказы мятежных генералов, также наказали, но не выслали в Сибирь на поселение, как дворян, а отправили своим, пешим ходом, на каторгу. Причем царская гвардия тоже угодила в опалу, но во время пешего марша в Сибирь ей пришлось остановиться на «зимние квартиры» в Рошали. По преданию, с той самой поры народ в подмосковном городе Рошали стал рождаться как на подбор, высокими, стройными и осанистыми, как царские гвардейцы. Полагаю, что предком какого-нибудь из опальных гвардейцев был и наш стройотрядовский «водила» Геннадий Попков.
В тот год лето стояло как на заказ, теплое и почти без дождей. Мы постоянно пили воду и квас, благо, квас в Воскресенске был весьма хорош. Чтобы не таскать с собой каждый раз туда-сюда большую трехлитровую банку из-под яблочного сока, которую мы использовали в качестве квасной тары, на каждом объекте мы устраивали схрон, куда и прятали некоторые вещи. Так повелось, что Гена Попков довольно часто позволял себе немного передохнуть, прилечь и попить кваску в приятном обществе раздербаненной бригады кровельщиков, преимущественно прикрепленной к бригаде плиточников под началом Павла Хромова. Меня Попков неизменно почему-то спустя некоторое время стал именовать «Леопольдом». То ли какие-то мои манеры напомнили ему симпатичного мультипликационного кота Леопольда, то ли я выделялся среди наших бойцов своим миролюбием, но все обращения Попкова ко мне начинались с обращения:
- Леопольд! А помнишь, как мы на складе то-то и то-то … и т.д.
Я на это обращение реагировал вполне спокойно, но оно в отряде не прижилось, все обращались ко мне по-разному. А вот Попков называл меня Леопольдом. Да ты меня хоть горшком назови, только в печь не ставь! Я же его вскоре начал именовать Генрихом.
После выработки раствора мы всей бригадой довольно часто отправлялись в общагу на Генкином МАЗе. Павел и Мансур утверждали, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Правда, я иногда с ними не соглашался, но за компанию все равно залезал в кабину. Удивительно, но всей бригаде плиточников, вместе с нашим подкреплением, удавалось поместиться в довольно тесной кабине грузовика. При этом Гена вполне успешно ухитрялся им управлять, а если мы проезжали мимо поста ГАИ, то заставлял прятать головы тех, кто сидел рядом с ним и на полу, во избежание штрафов и замечаний. И мы ни разу не попались: нам просто дико везло!
Благодаря жаре, мы благополучно почти весь день легко обходились без туалета: вся влага выходила наружу через кожу вместе с потом. К середине стройотрядовского срока ко мне все-таки прилипло одно или даже два прозвища: «импортный рабочий» и «мистер рубероид». К тому и другому приложил свой язык Олег Иваныч. Дело в том, что черные рабочие штаны были мне здорово велики, и я приспособился работать в собственноручно ушитых мною до предела «дубовых» джинсах из ткани «Орбита» и старой дырчатой голубовато-застиранной майке с коротким рукавом. Вместо рабочих черных башмаков я обычно обувался в более привычные и удобные мне дешевые отечественные кроссовки из натуральной кожи на светлой микропористой резиновой подметке. За это я был однажды наказан «голубым бегемотиком» Юрой Кузнецовым и получил прокол в личной карточке техники безопасности. На голове от солнца я носил мягкую джинсовую кепку с длинным козырьком, а черную форменную куртку надевал лишь при перемещениях по городу от общаги до объекта и обратно или с объекта на объект. На поясе я неизменно носил черный кожаный чехол с охотничьим складным ножом. Вид, пожалуй, действительно у меня слегка отличался от простых рабочих и прочих бойцов ССО. «Импортность» же моя проистекала, по-видимому, от зауженных джинсов и кепки, но я не сильно переживал на сей счет. Главное – чтобы было удобно работать.
И это я повторяю неспроста. Однажды, работая с ломом на набережной в «группе поддержки» бордюрщиков, я всем весом налег на снаряд, и тот сорвался со старого гранитного бордюра (сделал «чижика»). Я, не в силах удержаться на ногах, полетел назад, а лом кузнечиком перескочил через меня и усвистел в кусты напротив через дорогу. По всей логике развития процесса падения, я должен был вылететь спиной на дорожный асфальт, но каким-то боковым зрением засек, что дороге несется ПАЗовский автобус (тот, на котором в советское время возили на кладбище покойников). Я каким-то просто фантастическим образом мигом сгруппировался и сделал фляк назад, а потом в прыжке оттолкнулся руками от асфальта и ногами вперед отправился вслед за ломом в кусты. Этот феерический прыжок спас мне жизнь, потому что водитель автобуса никак не успел бы затормозить. Я от себя такой прыти, надо сказать, сам не ожидал. Но этот случай запомнил на всю жизнь. Видимо, в моменты крайней опасности организм мобилизует какие-то скрытые резервы, которые помогают сохранить жизнь. Потом я пытался прыгать фляки на матах в борцовском зале, но так технично, быстро и точно у меня уже не получалось. Думаю, что здесь решающее значение имела удобная одежда.
Что же касается «мистера рубероида», то это наименование ко мне пристало, когда мы стали заниматься «кровлей». Готовя битум к загрузке, я всегда рубил его топором, укрепленном сваркой на длинной стальной трубе вместо ручки, с тем, чтобы заготовить куски удобного размера и формы. Я обычно перед рубкой раздевался по пояс, чтобы одежда не мешала движениям, и приступал. В один из таких напряженных моментов, когда на мне не было ни единого лоскута форменной одежды, меня и поймал мастер, и я получил прокол в карточке ТБ. Искусство рубки битума в чем-то сродни искусству рубки мяса, поскольку и по консистенции, и по плотности они весьма походят друг на друга. Вдобавок, удары надо наносить по возможности точнее, чтобы линия раздела не гуляла, но, то же самое относится и к мясу. К концу стройотряда я научился отрубать любой кусок черного гудрона за три-четыре сильных удара, заслужив почетное наименование «мистер рубероид» (кстати, крыши мы перекрывали рубероидом).
Вспоминаю, что Ванька Тупицын, который при всей своей субтильности угодил в бригаду бордюрщиков, спустя некоторое время по отношению ко мне начал произносить странную фразу, которая, правда, в отряде тоже не прижилась:
- Самый хитрый из армян – это Лешка Макунян.
Что Ванька хотел этим сказать, не представляю, возможно, вдумчивость при работе. Тем не менее, он перековеркал мою фамилию, наградив армянской «концовкой» -ян, а порою иногда вообще перевирал ее, произнося, как Манукян. Но фраза в коллективе не привилось, зато я потом использовал это прозвище в качестве псевдонима.
В положении нашей бригады имелся один неоспоримый плюс: за время работы в отряде я хорошо освоил все рабочие профессии, за исключением водительской. Я мог работать на плитке, на бордюре, на кровле, на теплотрассе, тогда как узко профильные бригады готовили бойцов именно по какой-то одной специальности. На следующий год я сознательно выбрал именно плитку, поскольку был твердо уверен, что смогу показать именно в этой профессии максимальную производительность и принесу своему отряду наибольшую прибыль.
Порою у нас происходили совсем нетривиальные встречи. Как-то раз во время обеденного перерыва мы с Олег Иванычем, Саней Блохиным и «смотрящим» от ЖКХ пожилым мужичком (уже не помню, как его звали) отдыхали на скамейке после еды. Это у нас называлось устроить «перекур на обед». Местный пожилой субъект был приставлен к нам для пригляда, контроля и первоначальной помощи в опасной кровельной работе. Он нам тогда казался настоящим «дедком», хотя теперь, с высоты прожитых лет, мы бы, наверное, сочли его почти сопляком.  В ЖКХ больше беспокоились, естественно, о собственной ответственности, если что…, и поначалу не рисковали оставлять студентов на «кровле» одних, без попечения. Мужичок же, естественно, не «пахал», как мы, но первоначально пристально наблюдал за подогревом битума и соблюдением общих правил безопасности на крышах. Был он весьма разговорчив, благодушен в отношении студентов и очень любил  рассказывать нам всякие местные байки.
И вот, в этот перекур (где курили, помимо «смотрящего», еще Саня и Олег), к нам подошел довольно пожилой и ничем особо не примечательный человек с выразительными внимательными глазами,  кивнул нам и приветливо поздоровался с нашим куратором. О чем-то перекинувшись с ним буквально несколькими  словами, на что мы даже не обратили внимания, тот ушел. А наш «дедок», дождавшись, когда тот отошел достаточно далеко, чтобы ничего не услышать, состроил круглые глаза и с какой-то гордостью нам поведал, что это известный вор в законе по фамилии Вентгровер. Тот, вроде бы, уже давно «завязал», а сейчас вполне легально проживает на свободе и довольно часто приезжает сюда, в город Воскресенск, чтобы погостить у родных (вот только не помню, то ли у дочери, то ли у бывшей жены), живущих в его же подъезде.
И наш куратор рассказал нам, как он совсем недавно чуть не угодил в переплет со случайно захлопнувшейся квартирной дверью. По простоте душевной он обратился к подвернувшемуся Вентгроверу с просьбой открыть замок, на что этот уголовный товарищ со смехом посоветовал ему вызвать слесаря. Он сообщил, что мог бы спокойно открыть замок за минуту, но побоялся поддаться искушению. Дескать, пойду теперь открывать все двери подряд в этом подъезде. Мы, сознаться, еще никогда прежде не слыхали о такой патологической зависимости уголовников от своего воровского ремесла. Поэтому тут же сочувственно покивали головами, понимаем, мол…  В те времена воры, даже законники, никакого уважения у нормальных людей не вызывали. Наше общество в ту пору, по большому счету, еще было вполне здоровым…
Пока же приходилось «летать» с объекта на объект, осваивая самые разные ипостаси. Однажды утром, перед самым завтраком, ко мне с хитрой рожей приступил Гена Попков и, затормозив и отведя в сторону, произнес:
- Леопольд, у меня завтра день рождения, но я не хочу его отмечать в своей комнате. Заложат, скорее всего. Можно будет посидеть у вас?
- Генрих, какие могут быть вопросы? Естественно! Соберемся у нас потихоньку, так, чтобы Тулин и Фуфурин не услышали, - подтвердил я. А тут подошли Саня Блохин и Олег Яковлев, которых мы с Геной потихоньку тоже поставили в известность.
Наутро Попков надел новую свежую майку, чего, естественно, никто в отряде не заметил. Однако Тулин во время линейки поздравил новорожденного и отвел потихоньку в сторону. Потом Гена признался, что Тулин пригрозил ему различными карами по комсомольской линии в случае нарушения «сухого закона». Но, как говорится, «собака лает, а караван идет». Мы с Олегом и Саней что-то придумали в качестве подарка, но сейчас я этого уже вспомнить не могу, хоть убей! День спокойно протекал, как обычно. Мы трудились на плитке у Хромова, а раствор нам тогда привозил, кажется, Спицын.
В общагу мы двинулись уже в девятом часу, поскольку работали до тех пор, пока можно было что-то делать. А делать можно было, пока более-менее светло. В общагу мы добрались уже в глубоких сумерках. Гены нигде не было. Народ шлялся по коридорам из туалета в буфет и из комнат до душевой и обратно, а Попков все не появлялся. Я в тот день все-таки купил бутылку светлого сухого вина, которую пока доставать опасался. Время от времени я выглядывал в коридор, боясь пропустить новорожденного.
И тут появился Гена Попков. В руке он нес какой-то странный грязноватый сверток. По нему было видно, что он уже давно привел себя в порядок, а теперь куда-то отлучался. Я знаком пригласил его к нам в комнату, и мы приступили к трапезе. Естественно, ни в какой буфет мы не ходили, а просто поставили кипятить воду. Я не стал афишировать вино, разлив его по кружкам всем, кто находился в комнате. А получилось то ли шесть, то ли семь человек. Выпили за новорожденного, но было ясно, что этого как-то совсем мало. И тут Гена развернул свой сверток. Оказалось, что на растворном узле он гармонично влился в компанию Воскресенских водителей, и они, узнав о его дне рождения, вручили ему бутылку шоферского самогона. Я сразу попросил понюхать. Дело в том, что я с самого раннего детства отличался редкой чувствительностью к запахам. А мой дед по отцу, Николай Анисимович, вообще, после ранения в ногу под Сталинградом, работал на пищекомбинате дегустатором масла и молока, что считается гораздо более сложным и тонким делом, чем дегустация вина и чая. Видимо, я унаследовал от деда эту особенную чувствительность. Гена протянул мне бутылку, и я нюхнул. Мало сказать, что запах мне совсем не понравился. Это был жестокий первак с отчетливым запахом обильных сивушных масел, который автор напитка попытался забить ванилью. А кроме того, бутылка многократно кем-то использовалась в качестве буферной емкости, куда, по всей видимости, наливали бензин, тормозную жидкость, ацетон и Бог знает, что еще. Короче, букет оказался еще тот…
Но делать нечего, надо было отмечать день рождения. И все мы набулькали себе этой неоднозначной жидкости. Забыв про сантименты, мы поздравили Гену, вручили ему подарок и довольно быстро прикончили шоферский самогон. Похоже, что по крепости он здорово превышал водку. Но все захмелели, а Олег Иваныч даже слегка окосел. Я шустро поставил завариваться чай и начал рисовать Олега, поскольку такую пьяную рожу еще надо было получить в качестве модели. Под воздействием спиртного все возбудились и говорить стали громче, чем обычно, что закончилось визитом в нашу комнату Володи Тулина. Он резко, без стука распахнул дверь, видимо, рассчитывая застукать нас всех с поличным. Но все выглядело вполне обыденным чаепитием. Однако Володя потянул носом и спросил, чем это в комнате пахнет. Я ответил, что, похоже, тянет чем-то с улицы, возможно, с Химкомбината, и посетовал, что придется закрывать окно на ночь (хотя жили мы на первом этаже, обычно спали с открытыми окнами). Кажется, такой ответ его удовлетворил. Никаких признаков пьянки он не обнаружил, поскольку бутылки были вовремя эвакуированы нами за окно.
Я благополучно завершил портрет Олега Яковлева, который всем очень понравился. К великому моему сожалению, спустя чуть больше, чем через полгода, этот портрет был утрачен навеки, поскольку был порван вместе с блокнотом. А сделал это «старый охотник», подполковник Качур, что читал нам курс «партполитработы», отобрав его у моего одногруппника Сережки Дюкова и найдя там массу различных рисунков, включая многочисленные шаржи на Адольфа Гитлера и офицеров с военной кафедры. Бог ему судья, но мне до сих пор недостает этого рисунка…
А наутро я не смог полноценно сделать пробежку и легкую разминку, поскольку после шоферского самогона болела голова, во рту царило форменное безобразие, хотелось пить, спать, валяться, но только не работать. На линейке вся наша бригада выделялась землистыми лицами и выражением глубокой апатии. Володя Тулин поглядел на этот маскарад и объявил, что бригада кровли в полном составе направляется на склад.
Это был воистину акт милосердия и благородства! До конца жизни я не забуду этого чудесного решения, на которое сподвигнул командира ангел-хранитель нашей бригады (если, конечно, такой существует). Только склад мог нас спасти. И мы в полном составе угодили на склад! Там мы отоспались, отдохнули, послали гонца за квасом, кинув на спичках жребий. Где-то к обеду мы пришли в более-менее нормальное состояние и могли уже загрузить плиткой самосвал. Но тут сменился ветер – и началось. С каких-то складов и пакгаузов прямо на нас пахнуло смесью ванили и бензина! И в наших еще неокрепших после шоферского самогона организмах снова пошел какой-то мерзкий процесс. Кого-то вывернуло, и от этого стало немного легче. А вот мне легче не становилось, поскольку завтракать нормально я не смог, а только чуть-чуть пригубил манной каши. Лишь к вечеру меня слегка отпустило. Но эту чудовищную смесь сивухи, спирта, ванилина и бензина я никогда в жизни уже не забуду.

***

Неподготовленный читатель может ужаснуться написанному. А как же отдых? Где студенческий досуг? Где романтика, в конце концов? Можете меня распять, но я всегда считал романтиков самыми последними людьми на свете, которые пытаются ввести всех остальных в массовое заблуждение. На самом деле это никчемные работники, подлые трусы и предатели, а также низменные прохиндеи, которые лишь пытаются проехать на чужом горбу в рай. Слава Богу, в нашем отряде таких было очень мало. Но проехаться на «романтическом коньке» все время норовил наш комиссар Володя Фуфурин.
Мало того, что он похитил у меня целый рабочий день, оторвав на оформительские работы, чего я ему никогда не прощу. Поняв, что со мной ему не совладать, он повторно подлым образом сорвал на «комиссарскую работу» Саню Блохина, что завершилось, правда, изготовлением второго фанерного щита с контурным изображением бойца «третьего трудового семестра» и надписью «МИХМ, даешь третий трудовой». Саня не привык роптать, но я подозреваю, что он изрядно потерял в зарплате из-за «комиссарской работы» и «битумной» травмы, когда бригадиры в конце срока отряда подводили итоги и определяли личные «коэффициенты трудового участия» бойцов.
Комиссар постоянно, с первого дня, был одержим идеей хоть каким-нибудь образом вовлечь бойцов отряда в какое-нибудь культурно-массовое мероприятие, чтобы заслужить «галочку». Наконец, видимо, Тулину наскучило с ним бодаться на эту тему, и в один «прекрасный» день Фуфурин объявил, что на эти выходные бойцов в Москву не отпустят, а вместо этого все они в полном составе отправятся на территорию летней базы отдыха Химкомбината, где можно будет «культурно отдохнуть» на природе. Никому из бойцов отряда это известие оптимизма не прибавило, но, как говорится: надо, значит, надо.
И вот, в субботний день 11-го июля к «химдымовской» общаге, где все мы жили, подъехал длинный магистральный автобус «Икарус» венгерского производства. Фуфурин развил бешеную деятельность, заставив всех перетаскивать разнообразный антураж. Потом каждый прихватил с собой сумочку с необходимыми вещами, которые брали обычно на побывку в Москву. Нас все-таки заинтриговала новизна события, и, как люди пытливого ума, мы решили выяснить, во что же все выльется в итоге. Автобус долго вез нас по красивым и зеленым окрестностям города Воскресенска, пока не остановился на берегу какого-то крупного водоема. Скорее всего, это было одно из многочисленных озер, которыми изобилует Подмосковье. Место, действительно, оказалось довольно приятным, но не приспособленным для того отдыха, который был нам всем необходим.
Вкалывая пять дней в неделю не за страх, а за совесть, суббота и часть воскресенья уходили, прежде всего, на отсып и отдохновение от серьезного физического труда. Насколько мы смогли проанализировать поведение комиссара за предыдущие недели, он никогда не занимался серьезным и производительным трудом, мало смысля даже в самых простейших вещах. Зато языком он бил замечательно, находя красивые слова и пытаясь пустить пыль в глаза начальникам из зонального штаба ССО. Однажды шутник Валя Образцов во время обхода очень серьезно обратился к нашему комиссару с просьбой «по-комсомольски» помочь выковырять упрямый бордюр. Фуфурин побледнел, затем сразу покраснел и попытался приподнять «карандашик», но тот выпал из его изнеженных и абсолютно непривычных к труду хилых «комиссарских» рук, чуть не отбив себе ступни ног тяжелым кованым железом. С тех пор комиссара на рабочих объектах никто и никогда не видел. А если нужда выгоняла его из штаба, то лишь в сопровождении командира и мастера, да и то, походя.
А тут, в зоне отдыха, Фуфурин оказался как рыба в воде. Выяснилось, что он просто обожает фотографировать. Раздав бойцам отряда подстилки из текстиля, он предложил всем расположиться на травке и провести серию турниров по шашкам, шахматам, домино и картам. Правда, потом, немного поразмыслив, решил карты исключить, но было поздно: оставив шашки и домино, бойцы уже резались, кто в дурака, кто в очко, кто в сику. Этого он не учел. А если бы Фуфурин начал отбирать у них карты, то легко мог схлопотать и в «сопелку». Володя стерпел и продолжал наводить аппарат на бойцов и фотографировать, пытаясь их поймать в неожиданном или комичном положении.
Кое-кто попытался поддержать комиссара в «тихих» играх, затеяв несколько партий в шахматы, но таких идейных бойцов оказалось столь мало, что массового турнира не вышло. Эта странная вылазка на природу выглядела просто абсурдно, поскольку бойцы к середине дня буквально начали валиться с ног. Организмы требовали отдыха, которого им не давали. Некоторые улеглись на подстилки, но вскоре им пришлось вскочить, так как в траве сновали и ползали муравьи и не позволяли пришельцам расслабиться. На солнце сидеть было невыносимо жарко, но даже выкупавшись в озере, расслабиться все равно никак не получалось.
Бордюрщик с «криогенки» Пашка Бондаренко из Харькова по прозвищу «Бандура» тоже взял с собой фотоаппарат. Он являлся обладателем дорогущей «зеркалки» марки «Киев» со сменной оптикой. Видимо, меня жара тоже сморила. Пробудился я от странного и неприятного ощущения, что на меня кто-то долго и пристально смотрит. Оказалось, что в качестве очередного объекта фотосъемки Бандура выбрал мой красный нос, который я недавно поцарапал, пытаясь содрать с него облезающую от солнечного ожога кожу. Уже потом, в конце стройотряда, Пашка подарил мне несколько простых черно-белых фотоснимков, на которых крупным планом были изображены какие-то кратеры и неровности, наподобие лунных. Оказалось, что это мой бедный исцарапанный нос, снятый при хорошем увеличении.
В нашем отряде был еще один настоящий (украинский) «хохол», который постоянно ходил хвостом за Бондаренко, но я почему-то долго не мог вспомнить его имя и фамилию, пока мне не попалась коллективная фотография нашего стройотряда. Звали его Сергеем Лысенко или «Лысым». Приношу ему заранее свои извинения, но постараюсь  рассказать то, что мне удалось запомнить. Помню, что Пашка Бондаренко-Бандура все время звал его попросту «Цуценятко», что на украинской «мове» означает «Маленькая собачка» (от общеславянского «цуцик», то есть, щенок). А этот Цуценятка действительно выглядел, как какой-нибудь щеночек, особенно на фоне крупного и шумного Пашки. Росту он был совсем небольшого, сложения – тщедушного, а его широкое лицо постоянно хранило странную гримасу смеси веселья и страдания. Голова была кудлатой и неухоженной, так что лохматые волнистые темно-русые волосы торчали во все стороны. С Пашкой Бондаренко они были почти неразлучны, но работали в разных бригадах. Вместе они постоянно между собой собачились, а врозь – скучали друг по другу. Причем Пашка любил частенько поучать Цуценятку, как надо что-либо делать или говорить.
Например, весь отряд от души потешался над тем, как Бандура учил Цуценятку посылать кого-нибудь матом. При этом позер Пашка любил сначала громко и публично продемонстрировать свое умение материться, а уже потом требовал от Цуценятки повторить. Обычно он окликал кого-нибудь из бойцов, кто только что прошел мимо. Тот оборачивался, а Пашка громко и зычно, с чувством, с толком, с расстановкой, произносил:
- А пошел ты на …!!!
Проходивший мимо обычно крутил пальцем у виска и двигался дальше, а Бандура заставлял Цуцкнятку повторить, что тот и пытался сделать, произнося нечто похожее по смыслу, но абсолютно плоско и бесцветно, без Пашкиного куража и размаха:
- Пошел на …!
По сравнению с Пашкиным цветистым матюком, Цуценяткин, естественно, не котировался, но бойцы стройотряда просто катались по земле от хохота, держась за животы. Контраст Бандуры и Лысого был настолько комичен, что автоматически вызывал у всех смех, который Пашка переживал по-философски, а Цуценятка страшно кипятился и не на шутку обижался.
Тут же, на базе отдыха, Цуценятке сделалось не до смеха. Он сидел на траве, чуть не плача, а смешанное выражение широкого лица сменилось маской откровенного страдания. Тут уже всполошился Пашка:
- Шо с тобою зробылося, хлопче? – обратился он к едва не плачущему другу. Тот сидел на зеленой травке, по пояс голый, растопырив ноги в черных рабочих брюках, и постанывал. Но ответ разбудил всех, поскольку оказался совершенно непредсказуемым. Цуценятка, плаксиво поскуливая, неожиданно произнес:
- Я сижу, а у меня по яйцам муравьи ползают и кусают.
Все, кто это услышал, просто грохнулись наземь от хохота. А остальные, не поняв, в чем дело, обиделись и потребовали повторить то, от чего все снова начали ржать, аж до икоты, чем вызвали новый, еще более сумасшедший приступ смеха.
В конце концов, совокупное ржанье охватило всех, не исключая штабных. Все это уже здорово походило на коллективную истерику. Но легче нам все равно не становилось.
От этой многострадальной вылазки на природу осталось несколько фотографий, на одной из которых я засветил пленку в аппарате Мишки Захарова отражением солнца от своей блестящей и светлой лысой башки. На другом снимке оказались запечатлены Саня Блохин в солнцезащитных очках и я – с гитарой, а на третьем – раздетый по пояс пижон Шурик Максимов с кинематографической улыбкой. В кадр комиссарского аппарата угодил Витька Кушнир, который куда-то спешил, держась за собственную обнаженную грудь. Потом из этих снимков Фуфурин сваял стенгазету, подписав каждый из своих фотоснимков. Насколько я помню, под Кушниром он разместил надпись «Хоть за свою подержусь», что, по мнению комиссара, было остроумно и к месту.
Помню, как Саня Максимов, картинно щерясь зубами и лучезарно улыбаясь, пытался изобразить из себя тупого карикатурного «фрица», каких иногда показывали в кино, в старых фильмах военного времени. Он время от времени кивал, произносил некое подобие немецких фраз, что-то типа «Даст ист фантастиш», «Зеер гут, дас ист фройя», «Ундер шпиле», «Гиммер битте», «Нихт шиссен», «Нихт ферштейн, йа-йа» и так далее. Выходило даже как-то похоже. Короче, на некоторое время бойцы оживились, но потом это фиглярство всем быстро надоело, и похоже, что в первую очередь, самому Сашке.
Часов около половины второго Фуфик достал из сумок какую-то сухомятку, но на жаре есть ее почему-то не хотелось, а хотелось только пить. Коля Марченко мечтательно произнес, что хорошо бы сейчас холодненького пивка, чем только разозлил соседей. Чуть не подрались с Серегой Муратовым. Володя Тулин, похоже, лишь сейчас понял, что такой вид отдыха только деморализует, выкупался пару раз, попробовал прикорнуть в теньке, но неудачно. В конце концов, был объявлен общий сбор, на котором он объявил, чтобы мы не слишком расслаблялись, поскольку в августе нам еще предстоит защищать честь нашего отряда на празднике в День Строителя.
Если принять во внимание, что автобус вывез нас от общаги около девяти утра и уехал, а вернулся за нами лишь около пяти или половины шестого вечера, то, принимая во внимание минимум получасовую дорогу, мы пробыли в этой треклятой «зоне отдыха» около семи с половиной или восьми часов, что, по сути, равноценно полному рабочему дню. За этот день мы настолько утомились, что остатки воскресенья все бойцы отряда попросту проспали, как мухи, но совершенно не отдохнули.
Вся следующая неделя оказалась провальной по трудовым показателям: отряд не сумел восстановиться за минувшие выходные. Мало того, у нас начали травмироваться бойцы: несколько человек подвернули себе ноги, а кто-то располосовал руку. Фуфурин предложил следующие выходные загрузить чем-то подобным, но внезапно мгновенно рассвирепевший Тулин чуть не набил ему морду. Кажется, от жестоких побоев его спас лишь вовремя появившийся «Доктор Айболит», то есть, наш отрядный доктор, Петька Богомазов. Тулин только сейчас, наконец, понял, что этого комиссара следует держать под замком или в жестокой узде.

***

Помимо вылазки на природу, от Фуфика бойцы все же пытались обрести что-нибудь путное, естественное для четырех десятков мужиков, от души вкалывающих на летней шабашке. Поскольку я, Саня Максимов и Леха Горохов участвовали в факультетских агитбригадах, то мы, слегка покумекав, все-таки решили устроить выездное выступление объединенного актива МИХМовской агитбригады.
Готовить нечто специальное не было времени и желания, а потому решили пойти по пути наименьшего сопротивления, вспомнив несколько номеров, вошедших в нетленный запас студенческого фольклора. Для начала решили показать подобие древнего циркового парада-алле, на котором выступает группа силачей Дубов-Задунайских, в заключение же приглашается силач Помпула, который «поднимает два венских стула и выжимает мокрое полотенце». Потом решено было сыграть старую «бородатую» репризу про студента и профессора на экзамене. Дополнялось это действо простенькой сценкой из колхозной жизни на «картошке». На «засладку», шутник Леха Горохов согласился спеть под гитару. Продумав программу, мы решили, что выступления Лехи Горохова под гитару будет более, чем достаточно. Если местным обитателям общаги понравится, то после его выступления можно будет устроить что-то наподобие дискотеки, хотя, по моему мнению, музыкальный репертуар у нашего отряда был слегка бедноват для такого мероприятия.
Чтобы не осрамиться, еще в течение трех или четырех дней наш агитбригадовский актив собирался на «репетиции», которые сводились в основном, к репертуарным спорам и определению самых основных штрихов программы, шлифовать которые никто даже не собирался – все было сшито на живую нитку. Уходили мы с объектов – самое большее – за полчаса до конца работы, когда основная работа уже была выполнена, но все бригады живо интересовались, что же мы им готовим. Выступать решили в помещении буфета, который по выходным превращался в подобие деревенского клуба.
И вот – наступила среда. Мы резонно решили, что лучше всего выступление пройдет в середине недели, а не в конце. Во всяком случае, будет моральная передышка, да и народ не настолько устанет от напряженной рабочей недели. Почти перед самым началом представления мы решили кое-что поменять, а большинство номеров вообще изъяли. Но результат превзошел все ожидания. Мы использовали минимум технических средств, фигуры и эпизоды выглядели смешно и гротескно. Фокусов мы показывать не собирались, но что-то удалось просто на «ура». А в заключение с гитарой вышел Леха Горохов и спел собранию несколько юморных песен, что даже сначала показалось диссонансом ко всему предыдущему содержанию вечера.
Начал он с того, что, поднявшись из зала и увесисто гремя высокими и мощными каблуками черных узконосых сапог-«казаков», уверенно и не торопясь, Леха вышел на самую середину помещения буфета и накинул на плечо ремень своей желтой гитары. Окинув насмешливым взглядом аудиторию, Горохов не стал объявлять номер, а сразу «взял быка за рога», то есть, запел старую добрую «маевскую» песню:
Что же нам делать - женщинов нету,
Фай дули фай, дули фай.
Я улечу на другую планету,
Фай дули фай, дули фай.

Сяду на спутник, ножки я свешу,
Фай дули фай, дули фай.
Круг колбасы и бутылку подвешу,
Фай дули фай, дули фай.

Чтоб было не скучно
Лететь сквозь Вселенную,
Фай дули фай, дули фай.
Водку возьму я как спутницу верную,
Фай дули фай, дули фай.

Лучше возьму я деву земную,
Фай дули фай, дули фай,
Чем колесить по Вселенной впустую,
Фай дули, фай, дули фай.

К чёрту пошлю я любую планету.
Фай дули фай, дули фай,
Если вина там и женщинов нету,
Фай дули фай, дули фай.

Вставлю перо я в пятую точку,
Фай дули фай, дули фай.
И проведу на Венере я ночку,
Фай дули фай, дули фай.

Леху публика приняла весьма благосклонно, а он, желая укрепить свои позиции, тут же принялся за следующую песню, на сей раз, за шлягер  Константина Беляева:
Соседи Сёма с Моней отправились в лекторий,
Жена моя Дуська билет взяла в кино,
А я, пролетарий, подался в планетарий –
Хотел посмотреть на Вселенную давно.
Летают кометы, вращаются планеты,
Давно бы пора бы отдать им якоря.
Сижу еле-еле, конечности взопрели,
Снимаю галоши, снимаю прохаря.
И тут среди гула портянкой потянуло,
Народ во Вселенной поднялся как-то враз.
Бегут пионеры, летят пенсионеры,
А дядя профессор, надел противогаз.
Встаю без смущенья, понюхал помещенье,
Обулся, надулся и матерно сказал,
Шершавой ладонью смял сапоги гармонью
И, гордо ступая, покинул звёздный зал... А шо?
Встреченный слегка настороженно аудиторией поначалу, к середине песни Леха полностью овладел залом. У каждого слушателя на лице были запечатлены интерес и внимание. Тулин выглядел вне себя от радости, а вот Фуфурин напрягся и покраснел, словно сделал что-то постыдное. Наградой Горохову были щедрые аплодисменты.
Завершил Леха Горохов свое незабываемое выступление официально запрещенным, но широко известным в узких кругах монологом драматурга Александра Галича. Исполнял он его от имени нашего знаменитого отечественного футболиста, «мастера кожаного мяча», аспиранта педагогического института, капитана команды и любимца советских телезрителей Владимира Лялина, вышедшего на зеленый газон международного матча с целью нейтрализовать и отменно наказать профессионального английского нападающего Боби Лейтона.
Никогда не забуду красной, пятнистой и потной рожи нашего комиссара Володи Фуфурина, когда Леха ударил по струнам гитары и хорошо поставленным голосом, подражая Галичу, сначала в стиле знаменитого советского радио- и телекомментатора Вадима Синявского немного прокомментировал ход футбольного матча, а потом невозмутимо и уверенно запел:
А он мне все по яйцам целится,
Этот Боби, сука рыжая,
А он у них за то и ценится –
Мистер-шмистер, ставка высшая!
Помню, что командир Тулин ржал так, что чуть не упал со стула. Комиссар вскочил со своего стула и куда-то убежал, будучи не в состоянии дослушать крамольную песню. Несколько человек из числа одиноких обитателей общежития тоже сперва потихоньку выскочили из помещения буфета, где мы выступали, но вскоре поспешно вернулись, приведя коллег по комнате. Леха же спокойно продолжал:
Ты давай из кучи выгляни,
Я припас гостинчик умнику,
Финты-шминты с фигли-миглями –
Этот, рыжий, – все на публику!
Фуфурин все же возвратился, но садиться на стул уже не стал, а нервно стоял возле двери, словно монумент, правда, нервно суча и перебирая ногами, при этом все его лицо пошло бесформенными красными пятнами. А Леха Горохов, ничуть не смущаясь, бравурно закончил выступление:
Вас, засранцев, опекаешь и растишь,
А вы, суки, нам мараете престиж!
Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл!
Начал делать, так уж делай, чтоб не встал!
Духу нашему спортивному
Цвесть везде!
Я отвечу по-партийному –
Будет сде...!
Наградой Лехе Горохову стали настоящие овации, насколько они вообще физически возможны в крошечном помещении буфета заводской общаги. Выступление нашей агитбригады удалось на славу!
А в заключение все-таки была устроена небольшая дискотека, на которой «гвоздем программы» стал танец бордюрщиков, экспромтом исполненный под композицию английской группы «Куин» («Quinn») «We Will Rock You». Несколько человек синхронно изображали вбивание бордюрного лома в асфальт, сопровождая это соответствующей страшной мимикой. Завершился вечер романтической инструментальной композицией группы «Secret Service».
После удачного вечера Тулин от души крепко пожал руки всем исполнителям, а в особенности – долго тряс руку Лехи Горохова. Без спецоптики было видно, что наша работа пришлась по душе командиру отряда. Это было приятно.
Мало того, я почувствовал, что даже в общаге отношение к нашему отряду здорово поменялось. Если до этого вечера мы все существовали, вроде бы, в каком-то совершенно отдельном пространстве от обитателей общежития, то теперь мы стали почти «своими». С нами стали заговаривать, спрашивать совета в каких-то вопросах, приглашать на какие-то свои мероприятия, то есть, мы словно вынырнули на поверхность. Как говорится, для нас закончилась акклиматизация, нам стало здесь комфортно. По крайней мере, я ощутил нечто подобное. За других бойцов ручаться не могу.
Припоминаю, что после этого выступления, кажется, во время одного из наших «безвыездных» выходных, группа бойцов в несколько человек, слегка «набравшись», отправилась на какие-то, устроенные местными, танцы или дискотеку, но были изловлены и изобличены Тулиным. Был нарушен негласный Устав отряда, подразумевавший запрет на пьянство и участие в местных массовых мероприятиях, что само по себе было серьезно. Однако Володя решил не предавать дело огласке, ограничившись келейным «штабным» разбирательством. Никто из участников «мероприятия» наказан не был, поскольку все произошло в выходные. Но энергия бойцов требовала постоянного выхода и приложения.
Вообще, должен заметить, что музыка имела большое значение в жизни нашего стройотряда. Почти в каждой бригаде или комнате имелось какое-нибудь устройство для извлечения музыки: гитара, радиоприемник или магнитофон. Иногда ими обменивались и давали на время в бригаду или в комнату под честное слово.
Кажется, наш водитель-прохиндей Олег Спицын везде и всюду возил с собой маленький портативный кассетный магнитофон «Спутник» и постоянно крутил вновь и вновь одну и ту же излюбленную кассету, на которой мне запомнилась очень интересная инструментальная композиция. Про нее бойцы говорили, что она называется «Звездный капитан». Она мне тогда сразу понравилась, но с тех пор я ее ни разу нигде больше не встречал и не слышал. А хотелось бы. Тогда она своей нетипичной манерой в странной смеси стилей симфо-рок и синтетик-рок навевала чудесные фантастические ассоциации, чему нисколько не мешали ни скверное качество записи, ни обильные шумы и дефекты воспроизведения, ни отвлекающие факторы окружающей среды. Я от нее просто балдел.
Кстати, именно в стройотряде я открыл для себя группу «Воскресение», которая разительно отличалась приятными лирическими мелодиями и своими порою грустными, но глубокими и вдумчивыми текстами Алексея Романова и Андрея Сапунова от скандально популярной и якобы опальной и мнимо «запрещенной» группы Андрея Макаревича «Машина времени». Леха Горохов отлично исполнял песню «Музыкант». Именно с этих пор я стал более внимательно относиться к своим песенным текстам, которые уже тогда сочинял, начиная с первого курса, на собственные же мелодии и музыкальные мотивы. Правда, обнародовать свои песни я решался лишь в компании друзей и близких знакомых, но занятие это считал вполне серьезным делом и занимался им тогда еще достаточно регулярно. Но вернемся к теме музыки в нашем стройотряде…
Вспоминаю такой эпизод. Однажды мы в составе бригады Павла Хромова работали в одном из дворов центральной старой части города. Мы клали плитку перед пятиэтажным домом. Работа спорилась. Мы почти завершили этот объект, оставалась только еще одна площадка для сушки белья, которая располагалась в пространстве между домами. А в тот день мы планировали завершить дорожку, что шла вдоль дома. Все вспомогательные и подготовительные работы были нами закончены, маленький бордюр установлен, песчаная подушка распланирована и выровнена. Осталось лишь заполнить «галошу» раствором и уложить плитку. Но самосвала все не было. Время близилось к сумеркам. И тут, когда мы уже решили собирать инструмент, чтобы возвращаться в общагу, появился наш самосвал. Пригнал его Ворона, что случалось крайне редко. Оказалось, что он залип на растворном узле, и на всех объектах бригады уже отказались от раствора. Вот он и решил заглянуть к нам на объект, просто так, на удачу.
Что же, делать нечего, надо было вырабатывать «квадраты». Вывалив раствор в «галошу» и вычистив лопатами кузов самосвала, мы потихоньку начали подтаскивать его мастерам для укладки плитки. На глазах смеркалось. И тут какой-то добрый человек с четвертого или третьего этажа вытащил на балкон музыкальную колонку и включил магнитофон. Заиграла песня английской группы «Смоки» («Smokie») под названием «Needles And Pins» («Булавки и иголки», или, как мне говорил еще один мой одноклассник, поступивший учиться потом в МГИМО, в более точном переводе, «Покалывание после онемения»). Все мы очень любили группу «Смоки», а тут просто забегали в такт ее ритму. Вскоре почти половины «галоши» как не бывало. Но песня закончилась. И мы почувствовали, что за этот день начисто выдохлись. Сразу движения сделались вялыми и медленными. И тут наш благодетель, перемотав пленку, снова включил для нас эту же самую песню. И откуда только взялись силы? Мы снова забегали, как угорелые, подтаскивая на лопате раствор для укладчиков. Наш незримый помощник еще три или четыре раза ставил на воспроизведение нашу любимую композицию. Не буду врать, но мы тогда раскидали полную «галошу» раствора втрое или вчетверо быстрее, чем обычно. Объект был благополучно завершен, и мы все вместе уехали с него на Воронином самосвале с чувством честно выполненного долга.
Сашка Моторин на следующий год привез в стройотряд «Воскресенск-82» уже купленный на стройотрядовские деньги свой любимый здоровенный многодиапазонный радиоприемник «Океан» и ежедневно брал его с собой на объект, неизменно включая и целый день слушая музыку по УКВ. А я тогда, конечно, уже несколько лет мечтал о собственном магнитофоне и добротном стереофоническом проигрывателе. Благодаря Воскресенскому стройотряду часть моей мечты вскоре воплотилась.
Пока же бедному студенту приходилось довольствоваться прослушиванием музыки через чужие источники воспроизведения или самому играть на мандолине или гитаре, которые я самостоятельно освоил, еще учась в восьмом и десятом классах школы. Просто в то время в Москве хорошие гитары были в дефиците, а первую свою «шестиструнку» я купил, когда меня и других хороших учеников школы премировали поездкой в столицу Советской Эстонии город Таллин. Оказалось, что в Таллине, в отличие от Москвы, гитара вовсе не являлась тогда дефицитом. В Ленинграде акустические гитары, как ни странно, тоже вполне свободно продавались и обладали весьма высоким качеством (в советское время именно Ленинградские гитары славились, в отличие от глухих, корявых и не держащих строй Шаховских). Но гитару в стройотряд я с собою брать не решился: все-таки работать ехал, а не развлекаться. Долго соображал, брать ли с собой мандолину, но вспомнив, как на нее реагировал народ на «картошке», раздумал.
Кстати, Володя Асонов тоже любил послушать со студентами на объекте музыку, после чего мог совершить что-нибудь невероятное или героическое. Или что-то рассказать из собственной истории… Об этом и пойдет речь далее.

***

Как-то раз Володя Асонов заехал в гости к своему другу, бригадиру бордюрщиков Вальке Образцову, и решил немного передохнуть. В отряде же установилось негласное правило: в случае появления на объекте начальства или важного лица вся работа сразу прекращалась, а бригада собиралась вокруг бригадира и дорогого гостя и не разбредалась до тех пор, пока гость не покинет подведомственную территорию. Да и то далеко не сразу. Поскольку Володя Асонов был для всего нашего отряда личность заслуженная и весьма высокопоставленная, то есть, рассекавшая на «Драконе», то его появление на объекте моментально прекращало всяческую активность бригады.
На сей раз, Володя возжелал послушать музыку и рассказать нам об одном из своих приключений. Для начала он прилег на травку с включенным магнитофоном и послушал записи, но когда разряженный аккумулятор начал «тянуть» и «тормозить» песню, Володя его с возмущением выключил, заявив, что это издевательство над музыкой. Присевшие вокруг бойцы приуныли. А Володя неожиданно спросил:
- А хотите узнать, как меня собственная жена решила от водки отвадить и чуть на тот свет не отправила?
Естественно, что всем сразу захотелось это узнать. Поэтому Володя перевернулся на другой бок, оперся на пришедшийся по месту бордюр и начал свой рассказ.
Сказать, что Володя Асонов любил выпить, значило почти ничего не сказать. Он любил не просто выпить, а угодить в какую-нибудь невероятную историю. А для этого следовало не просто выпить, а хорошенько напиться. Поскольку Володя был весьма стоек к алкоголю, то пить ему приходилось много и системно. Обычно ординарной дозы ему просто не хватало, чтобы довести себя до надлежащей кондиции.
Если следовать классификации степени алкогольного опьянения от Виктора Гюго, приведенной в его бессмертном романе «Отверженные», то в большинстве случаев Володя доходил лишь до степени «обезьяньего вина», то есть, вино приводило его в состояние повышенной возбудимости и желания повеселиться или над кем-нибудь подшутить. Для приведения Володи в состояние «львиного вина», когда в раздражении пьющего тянет на драку, следовало уже весьма серьезно накачать его крепким алкоголем. Да и то, при его чрезвычайном природном добродушии, лишь чья-то крупная гадость или провинность могла заставить его обозлиться. О возможности же достижения Володей «ослиного» или «свиного» вина я даже и не упоминаю – это было просто нереально! Но если бы это когда-то однажды случилось, им было бы наделано множество странных и летально непоправимых вещей.
В тот раз в доме Асоновых отмечали то ли какой-то незначительный юбилей, то ли очередную годовщину свадьбы. Володя так и не смог толком вспомнить. Но он предвидел, что ему предстоит закончить застолье, так его, по сути, и не начав. Поэтому он решил слегка предварительно подготовиться. Зная, что в ходе обычного семейного застолья будут перерывы и передвижения гостей и домашних по квартире, он загодя налил себе полный граненый стакан водки и поставил его на полку, позади от одной из семейных фотографий. Расчет был прост: при перемещении по квартире он рассчитывал спокойно и незаметно выпить стакан, чем должен был слегка превысить исходную плановую мизерную дозу, заранее уготованную ему благоверной супругой.
То ли Володя потерял бдительность и был замечен супругой в процессе подготовки, то ли его засекла теща и пожаловалась дочери, однако, план его был тайно вскрыт, но утаен от него злобными женщинами, жаждущими реванша. Видимо, дело тут не обошлось без предварительного женского сговора.
Но когда наступил перерыв в застолье, и Володя отправился исполнять задуманное, обнаружилась подлая подмена. Основная масса гостей, по обыкновению, двинулась совместно созерцать семейный фотоальбом и умиляться, оставив хозяина дома наедине с собою. Асонов, не желая терять времени, быстро отодвинул маскировочный портрет и единым залпом отправил в глотку содержимое граненого стакана. И только тут он понял, что выпил что-то не то. Глотку и пищевод пронзила резкая боль, а дыхание неожиданно перехватило. В стакан кто-то из самых лучших побуждений налил до самого верху уксуса. В глазах у Володи померкло, он едва не отключился. Спас его душка-тесть, который решил предложить ему маленько выпить, пока остальные смотрят альбомы. Он-то и обнаружил зятя в состоянии предсмертного оцепенения, не в силах шевельнуть перстом, стоящего перед сервантом с остекленевшим взором и распахнутым ртом. В руке горячо любимый зять крепко сжимал пустой граненый стакан.
Тесть быстро среагировал и громко заголосил:
- Жена, быстро, сюда! Володьку убивают!
Теща моментально прискакала на зов мужа с большим кувшином молока в руках. Именно это никем не запланированное появление потом заставило всех задуматься о женском заговоре. Теща бросилась к Володе и начала суматошно отпаивать его молоком. Как рассказывал он нам сам в лицах:
«- Теща льет мне в рот молоко, а у меня изо рта – творог! В рот – молоко, изо рта – творог! Так литров пять точно сгубила. А ничего не помогает! Изо рта – творог!
Тут его тесть начал орать благим матом:
- Водки, водки ему, быстро! Водки дайте! Водки!
Кто-то из «дорогих» гостей сразу сообразил, водки принес, «бескозырку» с бутылки сдернул, полный стакан налил – и мне поднес. Ну, я, как только водки выпил, чувствую: кажись, ожил! Но для полной кондиции пришлось еще пять полных стаканов принять. Только тогда отпустило!
А жена с тех пор мамашины советы слушать перестала. Повинилась, прощения у меня просила. Даже на колени становилась, чтобы я ее на нее зла не держал. Ну, я же не каменный. Что поделаешь? Простил, конечно…
Потом три месяца меня дома с работы со шкаликом встречала. А домой, слегка выпивши, когда я приходил, даже словом не обмолвившись, до двух уже лет дошло, принимала все, как должное.
И тестю своему я оченно благодарен. Правильный у меня тесть. Полагаю, он потом свою супружницу, тещу, то есть, дома учил. Батогом учил, надо думать. И правильно: чуть зятя своего к праотцам не отправила… Господь отвел…»
И тут неожиданно Володя Асонов истово, широко и во всю грудь, по православному канону, перекрестился, предварительно поднявшись с травы и оборотясь к востоку. А мы, идейные комсомольцы, бойцы студенческого строительного отряда «Воскресенск», замолчали и глубоко задумались, хотя и считались тогда, все до единого, убежденными атеистами, марксистами и ленинистами. Потом многое в жизни нам пришлось пересмотреть и глубоко переосмыслить, но тот случай, рассказанный Володей, крепко мне запомнился и надолго засел в памяти.
История, действительно, оказалась неоднозначной и весьма поучительной. А Володя отряхнул руками зазеленившиеся колени, пожал руки всем бойцам бригады без исключения и полез в свой серый «Дракон». Пора было ехать на другие объекты, помогать бойцам, убирать мусор, чистить подведомственные территории.

***

Хотя в отряде и принят был «сухой закон», но его никогда не пытались исполнять бездумно, словно некую догму. Просто после крепкой выпивки обычно не до серьезной работы. Поэтому никто и не злоупотреблял, абсолютно сознательно. Но были в отряде люди, относившиеся к выпивке как к чему-то само собою разумеющемуся. Разумеется, их было у нас совсем немного.
О дне рождения Гены Попкова я уже упоминал. Но тут скорее произошло исключение по причине знаменательной даты. А вот Коля Марченко принимал винцо регулярно, почти ежедневно. Надо сказать, что обличием Марченко напоминал кинематографического итальянского мафиози. Что и послужило причиной присвоения ему странного прозвища, созвучного с фамилией: «Марчелло». Действительно, его грубовато рубленая физиономия с квадратным подбородком навевала на мысли о южных корнях. Короткая стрижка, вечно недобритые щеки отдавали чем-то бандитским. Голос его был хриплым и отрывистым. А по сути – ангел Божий во плоти, просто душа-человек. Он отслужил в армии и многое умел. Иначе бы его не назначили бригадиром кровельщиков. Меня он очень уважал и любил иногда задать какой-нибудь философский вопрос, а потом долго и с наслаждением слушал, что я ему втираю. Более же всего на него повлияло мое живое воспоминание о годовой учебе в экономико-математической школе при Экономическом факультете МГУ («экономашке») и то, что я прочитал еще в девятом классе «Капитал» Карла Маркса целиком и без сокращений. По Колиному же глубокому убеждению, нормальный человек этого сделать просто не в состоянии, что поднимало меня в его глазах на немыслимую высоту.
Марчелло рассказывал, что «Капитал» К.Маркса он обычно дома и в общаге использует вместо снотворного: если ему не удается заснуть, достаточно только раскрыть один из томов этой обширной книги и прочесть парочку-тройку строк – и тут же сразу засыпаешь, словно подкошенный. Поэтому на меня Коля смотрел иногда как на иностранца или инопланетянина.
В общении с бойцами своей бригады Марчелло всегда оставался убежденным либералом, но мог дать и в глаз, если человек начинал откровенно наглеть. Желающих наглеть почти не было, но все же одному недоумку (имя которого я запамятовал) он врезал как-то раз для общей профилактики, и никто из бойцов тогда Колю не осудил: так было надо. Коля же больше всех переживал, что «голубой бегемотик» всячески оттягивает сроки запуска «кровли». Уж кто-кто, а наш Марчелло очень хорошо знал, что «кровля» оценивается даже выше «бордюра» и «плитки». И никто так не радовался, как Марчелло, когда «кровлю», наконец-то, запустили.
А до этого почти ежедневно наш любимый бригадир Николай Марченко, а попросту, Марчелло, во время обеденного перерыва приводил всех без исключения бойцов своей бригады в симпатичное кафе возле набережной, ставил в очередь и предлагал выпить с ним стакан портвейна «за скорейший запуск кровли». За такое ну просто нельзя было не поднять стакан! Но пили мы с большой оглядкой: того гляди, мастер сзади подкрадется. Однако, Бог миловал – не засек.
Не помню, откуда я приволок в отряд одну дурацкую «черную» песенку, которую иногда исполнял под гитару на мотив какой-то заунывной мелодии в ритме вальса:
Я целый день играл на контрабасе,
А вечером скончался дядя Вася.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем же ты скончался, дядя Вася?
Собрал я все грибы в одну корзину –
Грибами отравилась тетя Зина.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем ты отравилась, тетя Зина?
Решили как-то мы покрасить крышу –
На крыше оступился дядя Гриша.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем ты оступился, дядя Гриша?
Поставил я в саду на крысу мину –
На мине подорвалась тетя Нина.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем ты подорвалась, тетя Нина?
Я памятник воздвиг себе близ дома,
Но памятник упал на дядю Рому.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем ты умираешь, дядя Рома?
И все в этаком же духе… Но Коля Марченко ржал до слез, слушая эту песню. А потом вообще стал меня уговаривать, чтобы я придумал продолжение песни про наш стройотряд, особенно про штабных. Ну, в конце концов, не мог же я отказать своему любимому бригадиру в такой безделице. Вскоре после обычных старых и всем известных куплетов бойцы запели отрядное продолжение:
Пришел будить нас Тулин слишком рано –
Стул пролетел, нанес сквозную рану.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем пришел будить нас Тулин рано?
Залез к нам комиссар на «кровлю» с дури,
И в битуме сварился наш Фуфурин.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Зачем забрался к нам на «кровлю», дурень?
Мы плитку разгружали с самосвала:
Кусок в висок – и мастера не стало.
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Всегда бы так удачно все летало!
Однако вскоре общими усилиями появился другой, параллельный вариант, в котором речь также шла о «любимце» отряда, мастере Юре Кузнецове, «бегемотике»:
Вчера мы разгружали МАЗ бордюра –
Один упал – не стало «дяди Юры».
Я плачу о тебе, я плачу о судьбе:
Ну на кого теперь сгружать бордюры?
Этот вариант пережил, мне кажется, все препоны судьбы, и очень полюбился бойцам стройотряда. По крайней мере, все бойцы его очень часто цитировали и частенько хором исполняли на объектах, особенно, когда дожидались запоздавшей машины с раствором, бордюром или плиткой.
Песенка прижилась, несмотря на всю свою глупость. Теперь в обеденный перерыв частенько можно было услышать забавное продолжение. Некоторые бойцы развивали сюжеты и выдумывали свои новые куплеты. Веселье продолжалось в течение всего срока работы отряда. Естественно, в присутствии штабных старались эту песенку не петь, но бывало, что кто-нибудь и проговаривался. Тулин даже обиделся, что все отказываются напеть ему куплет, в котором фигурирует его персона. Надо отдать ему должное, он не злился, справедливо полагая, что у бойцов должна быть возможность «стравить пар».
А вот мстительный и скрытный «голубой бегемотик» Юра Кузнецов, узнав, что бойцы стройотряда склоняют его в каких-то куплетах, втихую затаил злобу и начал применять самые грязные методы провокации,  нарочно подлавливая бойцов возле объектов и уличая их в «нарушениях техники безопасности». Я полагаю, что и мой талон был просечен именно по этой причине, а не из-за отсутствия рабочей одежды на теле. Но мне все равно стало это неприятно. Такова оказалась плата за популярность и попытки утверждения в отряде справедливости.
Однако после просечки талона ТБ Марчелло меня еще более зауважал. Тем более, что я никогда не отлынивал от работы, как бы она ни была тяжела. На мой взгляд, самой неблагодарной оказалась ночная сменная работа, связанная с топкой битумных котлов. Температуру гудрона в котле нужно было поддерживать всю ночь, чтобы, начав работу с утра пораньше, завершить замену рубероида на кровле дома в течение светового дня. Если начинать растопку с утра, котел раскочегарится лишь к обеду, а вдобавок возникала опасность возгорания жидкого гудрона при больших тепловых потоках, что мы с Сашкой Блохиным и Олегом Яковлевым уже проходили.
Был такой случай, когда мы решили резко перегреть котел, рассчитывая потом слегка пофилонить. Не вышло. Когда котел раскочегарился настолько, что кипящий гудрон начал булькать и вырываться наружу из-под крышки «кастрюльки», внезапно тяжелая крышка сама собою распахнулась, и вверх с громким хлопком вылетел оранжево-желтый факел-выхлоп. Мы с Саней опрометью рванули от котла: уж больно хорошо запомнился нам обоим тот плевок битума на руку Блохина. Потом все равно пришлось вернуться, чтобы захлопнуть крышку, затушить пламя и выгрести из топки излишки горючего материала. Лишь таким образом удалось предотвратить пожар. А если бы в тот момент проходил обход объектов штабными, то мастер-«бегемотик» постарался бы мигом удалить нас из отряда, как дантист – гнилой зуб изо рта. Нам в очередной раз повезло – все обошлось без ужасных последствий. Впредь мы топили котел потихоньку, не позволяя гудрону без нужды закипать и булькать, а только доводя его до жидкого состояния.
Однажды мною был поставлен личный рекорд бессменного пребывания на рабочем месте: насколько я сейчас помню, я не покидал топочный пост у битумного котла в течение 42-х часов, отлучаясь лишь на обед и посещение туалета в середине дня, когда меня подменял Олег Иваныч. Натерпевшись за ясную звездную ночь августовского холода и устав от постоянных поворотов фронтом и тылом в сторону теплой топки, я с удовольствием передал дежурство Олегу, а сам отправился в общагу, где, насытившись в буфете и завалившись в «люлю», продрых более суток, пока снова не проголодался. За это время бригада полностью закончила укладку «кровли» на старом объекте, и я даже ухитрился проспать начало переезда на новый.
А готовили мы очередной объект следующим образом. Сначала завозили самосвалом материальную часть: консоль с блоком, противовесы, электрическую лебедку, битумную бадью, спецовки, ковши, пеньковый канат, рулоны рубероида и прочую мелочь. Потом вручную втаскивали по лестнице на крышу дома консоль с противовесами и закрепляли на краю. Сбрасывали вниз канат и вручную втаскивали наверх стальной трос от лебедки. Затем выставляли и юстировали лебедку и подключали к электрощиту. Дальше все сразу становилось гораздо проще: с помощью лебедки можно было взгромоздить наверх любую тяжесть, а главное – хорошенько закрепить ее при подъеме. Остальное было делом техники. Основная опасность возникала при наполнении бадьи битумом, переносе до крюка лебедки и при подъеме наверх. Дальше требовалось лишь разлить ковшами жидкий битум по требуемой площади и аккуратно раскатать по нему рубероидные рулоны внахлест, а потом точно так же пролить гудроном швы. Вот, по сути дела, и вся «кровля». Но, как говорится, «дьявол кроется в деталях». А напороть можно было на любой стадии. Поэтому приходилось делать все спокойно и не торопясь.
Одним словом, как ни трусил наш «голубой бегемотик», но «кровлю» мы освоили в полном объеме, чему Володя Тулин был очень-очень рад. Из этого все бойцы отряда сделали вывод, что отряд перевыполнил заявленные первоначально производственные объемы, и мы идем с опережением графика работ и перевыполнением плана, что сулило всему отряду отличные заработки «шевелюшек» в финале.
Из плановых мероприятий беспокойство вызывал лишь День Строителя. Каждый год его отмечали во второе воскресенье августа, что всегда приходилось на вторую половину стройотрядовского срока. Поскольку наша работа самым непосредственным образом относилась к дорожному строительству, то Сам Господь Бог велел нам принять участие в праздновании этого знаменательного Дня.

***

В 1981-м году День Строителя пришелся на 9-е августа, а днем раньше, 8-го августа, в субботу, как выяснилось, был День Физкультурника, к которому мы все, как минимум, неровно дышали. А как же, ведь каждый из нас, если не занимался физкультурой, то ежедневно поднимал и перетаскивал до нескольких тонн разнообразных грузов. И значит, День Физкультурника тоже был нашим праздником. По крайней мере, Коля Марченко точно поднял стакан вина за этот знаменательный день.
Между прочим, работая в славном городе Воскресенске и наблюдая за жителями в реальной обстановке, мы все вместе пришли к выводу, что его мужское население можно было условно разделить на две категории: «спортсменов» и «хроников». То есть, одна половина мужчин активно занималась физкультурой и спортом, следя за режимом дня и количеством поднятых килограммов, а другая, как полная им противоположность, следила за режимом работы винных отделов и магазинов и активно принимала на грудь приобретенные там литры. Можно было сразу заключить, что если ты живешь в городе Воскресенске и не занимаешься спортом, то ты точно хроник, и обратно.
Особенно же нас занимала пограничная популяция, которой мы, бойцы стройотряда «Воскресенск-81», так и не смогли обнаружить, как ни пытались. Видимо, грань была столь неуловима, что, в зависимости от образа жизни и внешних обстоятельств, любая произвольно взятая особь (далее – житель города Воскресенска мужского пола) могла вести образ жизни попеременно, то спортсмена, то хроника. Тому были примеры. Нам неоднократно доводилось видеть, как стопроцентный спортсмен, деловито пройдя давеча с огромным хоккейным баулом в направлении от Ледовой арены «Химик» к собственному дому, спустя некоторое, весьма краткое время, мог проследовать обратно уже в обличии отъявленного стопроцентного хроника. Правда, обратного и зеркального превращения мы в этом городе ни разу не наблюдали. Видимо, такому перевоплощению что-то регулярно препятствовало.
Короче, почти весь День Физкультурника мы потратили на полноценный отсып и внутреннюю моральную подготовку ко Дню Строителя.
И вот настал День Строителя. Мы приоделись почище, но так, чтобы, в случае чего, одежда не стесняла движений. Дело в том, что в прошлом году, по рассказам Сани Блохина, произошел короткий, но весьма бурный конфликт во время празднования Дня Строителя. Обычно праздник представлял собой пеструю смесь парадных выступлений различных стройотрядов и прочих студенческих коллективов, работающих в окрестностях Воскресенского района и в самом городе. Из них в ЖКХ действовали два отряда: наш, МИХМовский, и МГУшный – сформированный из студентов Химфака МГУ имени М.В.Ломоносова. Эти два коллектива вот уже много лет тесно соприкасались и ревниво соревновались за право считаться лучшим стройотрядом города Воскресенска. По всем основным показателям и роду деятельности мы почти не отличались, что дополнительно подогревало наше вечное соперничество. Естественно, ни один из соперников уступать не собирался, что год за годом возобновляло многолетнюю неустанную интригу. Правда, два года подряд наш отряд разрабатывал тему кровли, отсутствовавшей у МГУ.
Так, проходя мимо бригады МГУшников, кладущих плитку, мы почти всегда громко и демонстративно отмечали «добрым» словом дурную манеру класть ее «пузом», то есть, формируя выпуклость, заведомо предотвращающую накопление воды в виде луж, но сильно снижающую эстетическое впечатление от их работы. Вдобавок, я подозреваю, что зимой, в гололедицу, местным жителям было не очень-то приятно ходить по таким выпуклым дорожкам. То ли дело мы! Наши дорожки и площадки выглядели гораздо симпатичнее на фоне химфаковских. Но, тем не менее, МГУшные «мастера» считали, что заложенная ими «функциональность» гораздо важнее всего остального, продолжая год от года обучать своих плиточников работе с заложенной дефектностью. Ясно, что класть ровную плитку труднее, чем ярко выраженное «пузо», но за хорошую работу и платить надо больше. МГУшникам нечем было крыть, поскольку жители Воскресенска также предпочитали нашу работу химфаковской. И этот факт лишь подливал масла в огонь.
На прошлогоднем Дне Строителя во время финального единоборства отрядов МГУ и МИХМа, которое заключалось в интеллектуальном действе перетягивания каната, кто-то не сдержался и затеял драку. В нашем отряде «Воскресенск-80» на бордюре работал мускулистый и весьма крупный уроженец славного города Воскресенска, армянин по происхождению, Коля Авакян, который буквально парой резких движений пресек все попытки МГУшников нанести урон нашим бойцам. Естественно, мы понимали, что такая обида не могла быть забыта за какой-то там год. Само собой, мы ожидали провокаций, поскольку в этом году Коли Авакяна не было в составе отряда. И – о чудо! Коля Авакян все-таки пришел на стадион «Химик», чтобы поддержать своих коллег и одноклубников. Но мы-то тогда не знали, что он придет на День Строителя. Мы надеялись на собственные силы. И эти силы у нас, к великому счастью, имелись!
Я уже упомянул имя Валентина Образцова, бригадира бордюрщиков. Он сам был парень не промах, да и в его бригаде водилось немало крепких ребят. Но среди всех Валиных бордюрщиков примерно к середине срока работы отряда молва начала особо выделять Володю Белухина, или, как все его обычно называли, «Хохла». Это был парень из Белгородской губернии, где испокон веку проживали люди, говорившие на чистой практически «западенской мове», или на языке, известном нам в России как Малоросский диалект Правобережья Днепра.
При этом они всегда считались русскими людьми, поскольку специальных настроений их говор никогда не вызывал, да и сами они называли себя русскими. Белухин постоянно говорил на этом странном для уха коренных жителей Центральной России диалекте, нисколько не сомневаясь, что его речь всем ясна и понятна. Ему даже странно показалось, приехав в Москву, что его принимают за «хохла», а вдобавок выяснилось, что его соплеменники «настоящих хохлов» при этом как раз и недолюбливают. Но никто даже не попытался разобраться в этнографических или этимологических тонкостях Володиной диалектной речи, и прозвище «Хохол» раз и навсегда приросло к Белухину.
Так вот, этот самый Хохол отличался просто удивительной физической силой, хотя, естественно, ему нечего было даже тягаться с Володькой Асоновым. Но Асонов не был бойцом нашего отряда, а Володька Белухин был. Я поначалу тоже сомневался в его физической силе, пока сам как-то раз не забрел на «бордюр» в гости к Вальке Образцову.
Естественно, вся Валькина бригада сразу прекратила всю работу, как обычно, едва в ее расположении появлялся кто-то посторонний. Лишь один неугомонный Серега Золотов пытался призвать к ответу пожелавшего остаться неизвестным члена бригады, который допустил какой-то непорядок на «бордюре». Серега во всеуслышанье обещал «выписать люлей» тому, кто, по его мнению, «разводит триппер» на объекте. Самое удивительное в этом было то, что никто и не думал признаваться. Поэтому Серега попыхтел-попыхтел, да и затих. А я тем временем переговаривался с Валькой Образцовым о каких-то пустяках.
Тут Валька лукаво ухмыльнулся и задал мне странный, на первый взгляд, вопрос:
- Леша, хочешь цирк посмотреть?
Я сперва, естественно, удивился, но тут же охотно подтвердил, что, конечно, хочу. Валька прошелся немного вдоль набережной, где его бригада все еще меняла бордюрный камень, и вежливо и очень ласково обратился к одному из своих бойцов:
- Володя! Белухин! Можно тебя на пару минут?
Из группы ребят поднялся одетый в полное рабочее обмундирование худощавый и длиннорукий суховато-жилистого сложения светло-русый парень с длинными и густыми, вислыми светлыми усами и светлыми глазами с прищуром, и переспросил:
- Шо? Валю, ты мине звал?
- Да, Володя, тебя.
- А шо зробылось?
- Да видишь ли, Володя, там, метрах в трехстах, лежит один лишний бордюр. Я посмотрел и заметил, что его надо бы поближе сюда перетащить. Не место ему там, не место. Если тебя не слишком затруднит, будь так добр, перетащи его сюда. А то я всерьез опасаюсь, что мы его там забудем. Я буду тебе очень признателен…
После таких вежливых и учтивых слов должно было растаять самое холодное сердце. А Володя Белухин всегда считался и был действительно добродушным и отзывчивым парнем, хотя и немного странноватым. Он лишь коротко ответил Вальке:
- Ага!
И побежал исполнять столь витиевато изложенное Образцовым распоряжение. На месте «Хохла» любой боец начал бы ныть и отлынивать, почуяв подвох в таком странном приказе. Действительно, какого рожна следует волочь неизвестно откуда 90- или 130-килограммовый бетонный слиток, если можно просто продвинуть соседний метра на полтора, да и дело с концом? Но Володька Белухин воспринял распоряжение бригадира как немедленное руководство к действию и вразвалочку поплелся вдоль набережной, потешно перебирая своими кривыми и сухими ногами. Пройдя метров 300 или 350, он отыскал «лишний», по его оценкам, бордюр, слегка выпирающий из разложенных вдоль автодороги профилированных бетонных чушек, наклонился, приподнял за одну из сторон и легонько так взвалил себе на плечо. Когда Хохол приблизился к нам с бригадиром Образцовым, я разглядел, что выбрал он себе не «половинку», а полноценный 130-киллограммовый камень, но, нисколько не запыхавшись, допер его до Валентина и только тут аккуратно сгрузил торцом в придорожный песок возле траншеи.
- Спасибо тебе большое, Володя! – с чувством произнес Образцов, потихоньку пунцовея и с трудом сдерживая не то смех, не то рыдания. И Валька тут же постарался развернуться к Белухину спиной, чтобы тот не успел «проинтуичить» его реальное душевное состояние.
У меня же в душе смешалось желание дико заржать с восхищением от увиденного. Более же всего меня поразило совершенно безропотное подчинение Хохла бригадиру и его безупречный облик: несмотря на постоянную жару, стоявшую все лето, Белухин продолжал щеголять в застегнутой на все пуговицы застиранной плотной черной рабочей куртке и таких же штанах. Стоит ли говорить, что на ногах у Володьки были надеты тяжелые и глухие рабочие башмаки. В таком облачении никакие просечки талонов ТБ были ему не страшны. Ребята с «бордюра», уже получившие дырки в талонах, рассказали, что мастер Юра Кузнецов часами ошивался возле их бригады, подходя по нескольку раз и с разных сторон, но так и не сумел подкараулить Белухина: тот всегда был упакован на все пуговицы, как будто вовсе не ощущал никакой жары.
Еще про Белухина рассказывали, что он, в условиях хронического дефицита в СССР стереофонической звуковоспроизводящей аппаратуры, за вполне приемлемые деньги изумительно паял высококачественные усилители мощности, настраивая их на слух лучше, чем иные – с помощью осциллографа.
А я лично был свидетелем его экспрессивных ухаживаний в электричке за местными девицами. Володя Белухин что-то такое интересное-преинтересное с жаром и в лицах рассказывал им, отчаянно жестикулируя и беспрерывно тараторя на своей «мове», отчего те очень быстро приходили в странное состояние какой-то полной расслабленности и транса. Я просто готов был поклясться, что они ни черта не понимали из его бесконечного и сбивчивого монолога, но потом, похоже, он мог их тащить куда угодно и делать с ними все, что ему только заблагорассудится. Такая вот магия слова.
Еще мне запомнилось, что Хохол один наш самодельный инструмент, используемый для посадки нового бордюра на песчаную «подушку», почему-то называл «тромбовко», и именно с буквой «о» на конце слова. Инструмент этот представлял собой деревянный вертикальный квадратного сечения копер, сбитый из доски-«пятидесятки» и снабженный для пущего удобства пользования двумя парами ручек. Использовали копер следующим образом: после насыпания в свежую бордюрную траншею песчаной «подушки» на нее устанавливался новый бетонный бордюр, естественно, с запасом, то есть, немного выше уровня, определяемого при планировании и задаваемого туго натянутой «шнуркой». После установки бордюр следовало слегка «посадить», то есть, вдавить в «подушку». С этой целью пара бойцов брала руками копер и легонько, но увесисто сажала бордюр парой-тройкой ударов в песок до нужного уровня. После этого отъюстированный бордюр следовало зафиксировать бетонным раствором. Хохол сперва до слез рассмешил всю бригаду, назвав копер словом «тромбоуко». Но вскоре почти весь отряд заразился и не называл этот инструмент как-то иначе. Тромбовко, и все тут, хоть тресни!
Так вот, этого самого Хохла мы всерьез решили использовать в качестве «секретного оружия» нашего стройотряда в случае непредвиденной, но вполне вероятной стычки с бойцами конкурирующего с нами МГУшного отряда. Но это были еще не ягодки, это были еще «цветочки»!
Дело в том, что о скрытых способностях моего соседа по комнате, Юрки Бурлакова, или «Худого», мы узнали совсем недавно и почти случайно. Наработавшись за день, мы иногда вечером спонтанно начинали бороться на руках, пытаясь выяснить, кто же из нас крепче. И вот, после нескольких таких поединков, которые теперь по новой англоязычной моде досужие обезьяны стали именовать «армрестлингом», оказалось, что самым стойким бойцом отряда на обе руки является наш скромняга, «Худой», Юра Бурлаков. Начав расследование, мы от самого Юрки узнали, что он является кандидатом в мастера спорта по горным лыжам. Тут-то все и встало на места: на тренировках этих горнолыжников нагружают покруче тяжелоатлетов, заставляя двигать мощные противовесы с пружинами, накачивая атлетов как статически, так и динамически. Он даже завалил слева и справа могучего Вальку Образцова, который несколько раз пытался взять реванш, но все же был вынужден нехотя признать первенство Юрки Бурлакова.
А вот с Хохлом получилось весьма интересно: в спокойном состоянии Юра его спокойно валил как с левой, так и с правой руки. Но стоило Белухину запсиховать, как он уже валил всех подряд. Как выразился Худой, повторив крылатую фразу знаменитого спортивного комментатора Николая Озерова, «такой спорт нам не нужен», после чего плюнул и не стал больше с ним связываться.
У нас же неожиданно объявился еще один «джокер»: это был житель Воскресенска Игорек Гущин, которого можно было встретить лишь на бордюрном объекте. В общаге его никто не видел до самого выступления агитбригады. Да и я с ним познакомился, лишь когда «укреплял» бригаду бордюрщиков. Выяснилось, что Гущин – отменный спортсмен, кандидат в мастера спорта по современному пятиборью. А раньше никто даже не мог заподозрить в подобном высокого и крепкого «очкарика» с бордюра. Парнем же Игорь оказался весьма крепким, что и показал, схватившись с прочими на руках на стадионе.
Когда МГУшники увидели со своих мест, что наши ребята сами на трибунах еще борются между собой на руках перед тем, как отобраться и выйти на решающий поединок с перетягиванием каната, они сразу смекнули, что их ждет. Короче, тот поединок мы выиграли морально еще до того, как схлестнулись с МГУ на тартановой дорожке. Наши бордюрщики просто уволокли «химиков» за собой на пеньковом канате, и немудрено: еще сидя на трибуне и активно выясняя силовое первенство сильнейших среди равных, Юрка Бурлаков в легкую «заломал» на руках гиганта Колю Авакяна. Такого от него никто из отряда просто не ожидал!
Я и по себе чувствовал, что здорово поздоровел за время работы в отряде. Ведь, помимо подтаскивания на лопате раствора для мастера-плиточника, приходилось грузить бордюр и плитку, ковырять и снимать старый бордюр, ставить новый, планировать площадки и доводить дорожки, вбивая в плиточные щели сухую цементную смесь, бесконечно рубить на куски битум и заготавливать дрова для его растопки, а потом поднимать гудрон с рубероидом на крышу и заливать новую кровлю. Все это требовало изрядных не только физических, но духовных и душевных сил: из-под палки такую работу не сделаешь. Для качественного и успешного результата надо было всерьез любить эту работу и выполнять ее с удовольствием день за днем. Именно поэтому я искренне считаю комсомольский студенческий строительный отряд почти идеальным средством для разностороннего мужского воспитания. Тем более, пока работаешь чисто физически и специально не напрягаешь извилины счетом, перебором или иной рутиной, у тебя имеется возможность хорошенько продумать и проанализировать многие сложные явления нашей быстротекущей жизни.
Кстати, в нашем стройотряде был свой «сын полка». В практике стройотрядовского движения имелись многочисленные прецеденты, когда в состав бойцов по рекомендации Детской комнаты милиции и отделов УВД в целях трудового воспитания включались так называемые «хулиганы». Обычно это были забитые ребята-подростки из неполных или неблагополучных семей. В прошлом году таких ребят было аж целых двое. Саня Блохин даже рассказывал мне со смехом, как однажды мимо него по общаге в ужасе пронесся один из таких «подопечных» со словами:
- Я и не знал, что студенты московских ВУЗов одеколон пьют!
После таких новостей и предупреждения, что они «не доживут до утра, если заложат командиру» любителей одеколона, оба «хулигана» всегда вовремя приходили на объекты, где честно вкалывали вместе с бойцами и вели себя, как шелковые. Правда, рабочий день у них, как у «мелких» и несовершеннолетних, был существенно короче. Но на работе они не филонили, бойцам придраться было не к чему. Полагаю, что их «трудовое воспитание» прошло вполне успешно.
Но в 1981-м году вместо «хулиганов» к нашему отряду прикрепили «блатного» девятиклассника, Генку Козлова, сына какой-то «шишки» из Бауманского райкома партии. «Мамашка» решила, что ее сыночку неплохо было бы заработать хорошие деньги на строительных работах в прибыльном стройотряде. Ее «административный ресурс» не позволил Комитету комсомола МИХМа отказать, и девятиклассник Гена отправился работать в серьезный мужской коллектив. Надо сказать, что в меру своих сил он работал в бригаде плиточников просто очень хорошо, но отпускать его с объекта приходилось около пяти часов вечера, то есть, тогда, когда самая работа только начиналась. Он неоднократно порывался остаться на объекте, но бригадиры пристально следили за соблюдением КЗоТа в отношении несовершеннолетнего бойца, и «Козленку» ничего не оставалось, как идти в общагу и отсыпаться впрок. При этом весь отряд по старой памяти называл Гену Козлова именно «хулиганом», и никак иначе.
День Строителя принес нам массу положительных эмоций, несмотря на то, что не довелось съездить в Москву на выходные. Однако это был не «комиссарский» выезд на природу, а давно задуманное плановое мероприятие. Не могу сказать, что у нас в отряде работали какие-то «пофигисты», но делать лишнюю или «мартышкину» работу не хотел никто. Не хотел и Тулин. Но, поскольку он был вполне «своим» парнем, а на деле – сознательным и внятным прагматичным партийным карьеристом, то на все это дело он смотрел житейски, по-философски и даже несколько иронично. Так или иначе, все бойцы вполне понимали Тулина, а он – их, несмотря на редкие конфликты и разногласия.
А вот Фуфурин, кажется, был «диким». На таких ничего не действует. Поэтому даже сам Володя Тулин, как мне казалось, его слегка побаивался, хотя и не ставил ни в грош. Тулина, полагаю, изумляла и даже слегка пугала Фуфуринская непредсказуемость. Совершенно никто не знал и не мог даже представить, что может отчебучить этот фрукт. Абсолютно неожиданно, спустя несколько лет, уже в самый разгар горбачевской «Перестройки», мы узнали, что Тулина кто-то здорово подставил: из закрытого сейфа в Райкоме комсомола похитили его партийный билет. По всем партийным законам, за такую чудовищную провинность его полагалось гнать из партии «поганой метлой». Володю не выгнали, но вкатили «строгача с занесением», после чего вся его партийная карьера в одночасье рухнула, словно карточный домик. Так вот, я всерьез подозреваю, что это Володя Фуфурин или кто-то подобный «дикий» отомстил ему таким жестоким и экзотическим способом за какую-нибудь старую и «бородатую», но несмываемую обиду, о которой сам Тулин уже давно позабыл.
Но, так или иначе, на следующий год Вова Фуфурин «выбил» себе у Комитета комсомола место командира Воскресенского стройотряда, забив тем самым «осиновый кол» в его грудь. Спустя пару лет этот легендарный строительный отряд, в который все стремились попасть на «третий трудовой», прекратил существование, превратившись в затрапезный «комсомольский отстойник», скучный, нудный и депрессивный, но насквозь пропитанный никчемной и пустой «комиссарской» работой, а по сути, уже не способный ни на что. Но об этом позже. А пока что мы вкалывали не за страх, а за совесть, оставаясь весь вечер до темна на объектах, наслаждаясь работой и грубоватыми шутками, здорово напоминающими простой солдатский юмор.

***

Но ведь мы не только работали. В нашем отряде было много хорошего и разного. Например, когда мы трудились в Новлянском районе города Воскресенска, что находится на другом берегу Москвы-реки, я повстречал чрезвычайно симпатичную девушку с густыми светло-русыми волосами, которая мне сразу приглянулась. Однако при всем желании отыскать ее там же в дальнейшем, ни одна из попыток не увенчалась успехом, в чем я даже грустно признался однажды Гене Попкову. Тот некоторое время глубоко подумал, многозначительно и мудро покачал головой, покрутил кончик своего кривого носа и, наконец, не торопясь, с чувством, толком и расстановкой изрек следующее:
- Леопольд, а если глубоко поразмыслить, то, возможно, тебе крупно повезло: если бы ты ее нашел, то, возможно, женился бы на ней. А дальше весь твой путь по жизни был бы полностью предрешен. Пошли бы дети, пеленки, ты бы стал «ишачить» на семью, как все, превратился бы в простого и ничем не примечательного обывателя. А тут – ты снова собран, держишь себя в тонусе, следишь за собой, не давая расслабиться. Вся твоя жизнь – это поиск чего-то нового, свежего, нетрадиционного, оригинального. Так что, Леопольд, не журись и не кисни, а расправь плечи и вздохни: жизнь только начинается! Ты еще свою женщину найдешь!
Видимо, желая меня еще немного приободрить, Генрих взял карандаш с листком бумаги и тут же набросал весьма замечательную картинку: он изобразил стаю летящих в небесах белых лебедей, снабженных огромными и чудовищно непропорциональными мужскими детородными органами. Тут мне уже стало совсем не до грусти, а наш общий дружный хохот тут же привлек в комнату едва ли не треть бойцов стройотряда, которую Генкин игривый скетч во мгновение ока довел до коликов и безудержной икоты. Всю грусть и печаль как рукою сняло.
И действительно, я переосмыслил слова Гены Попкова и стал относиться мало-помалу ко всему по-философски. Пожалуй, действительно, я избежал, таким образом, многих разочарований и крушения надежд, стараясь, по возможности, видеть все в здравом и реальном свете. Моим девизом стал мой собственный афоризм, которого я стараюсь придерживаться и доселе:
- Чтобы не разочаровываться, не стоит обольщаться.
И каждый день я начинал с того, что выбегал на утреннюю пробежку вокруг общаги, а потом шел на задний двор и делал там физзарядку, которую завершал подтягиваниями на турнике и отжиманиями от асфальта. При этом я пристально, как и в первый день моего пребывания в городе Воскресенске, наблюдал за дымом, что вырывался в небеса из труб химического комбината: если дым уходил налево, то погода хорошая, и нам в городе не грозит удушье от «лисьего хвоста» – рыжего оксида азота. А это значит, что очередной рабочий день пройдет без сучка и без задоринки. Когда я возвращался в общагу, вся наша шатия-братия только начинала просыпаться, а я уже чувствовал себя, как огурчик.
Далее следовала очередная отрядная линейка, на которой не выспавшийся Тулин с отекшим лицом и едва подавляемой зевотой объявлял о наших грядущих новых трудовых свершениях и вместе с «бегемотиком» Юрой распределял все бригады по объектам, а нудный Фуфурин изредка встревал, чтобы напомнить о каких-нибудь комиссарских глупостях. Иначе мы его даже тогда и не воспринимали.
Кстати, приехав в стройотряд с лысой головой, я вознамерился отпустить к тому же и бороду, но встретился с непониманием в лице всего штаба. Пришлось, не доводя дела до персональных внушений, добывать бритвенный станок и делать срочное усекновение уже довольно длинной щетины. А вот одному из бойцов, что трудился в бригаде Вальки Образцова на бордюре, не столь повезло.
Сперва я позабыл его имя, но потом вспомнил, найдя его фамилию на изнанке общей фотографии ССО: звали его Толик Фейш, и тогда он считался одним из примерных бойцов отряда, вроде Хохла. У него на лице страшно быстро отрастала темно-рыжая щетина, с которой он по собственной наивности вовсе и не думал бороться, видимо, полагая, что в ССО это не обязательно. Тулин уже несколько раз намекал ему при встрече, что его внешний вид оставляет желать лучшего, на что тот кивал и оставлял все, как есть. Однако всему приходит предел. В один прекрасный день Володя Тулин решил, что тот над ним просто издевается. На линейке он провел Толика перед строем, указав всем на его неопрятный внешний вид и на то, что тот целенаправленно день ото дня глумится над штабом, не уничтожая щетину, вопреки предписанию. Парень тут только смекнул, чем для него может обернуться подобный «пофигизм». Он тут же согласно закивал своей круглой головой и примирительно и гундосо промычал:
- Хорошо, поброюсь!
В ответ прогремел дружный хохот всего отряда, а выражение «хорошо, поброюсь» вошло в глубокие анналы памяти Воскресенского стройотряда. Главное, что напряженность была снята, а вскоре и сам боец неожиданно преобразился, утратив щетину. Но если в нашем отряде возникала какая-то неловкость или появлялся момент неопределенности во взаимоотношениях бойцов, выражение «хорошо, поброюсь» моментально разрешало все конфликты.
Так вышло, что в стройотряде все встречались вместе только на утренней линейке, а дальше, после общего завтрака кашей с маслом или творожной запеканкой на втором этаже в столовой напротив, все разбредались по объектам. Одним из самых грандиозных объектов оказалась набережная большого затона, примыкающего к окраине старого района города. Дальше, за затоном, протекала Москва-река, через которую мы переправлялись нечасто, но зато по вантовому пешеходному мосту, который чем-то напоминал одновременно московский Крымский мост и рижский Вантовый мост через Даугаву (она же Западная Двина, по-русски). Потом выяснилось, что позже мне этот мост здорово напомнил пешеходный мостик через реку Аманауз в горном курортном поселке Домбай в Карачаево-Черкесии и пешеходный мост через овраг возле профилактория ФЭИ (Физико-энергетического института) в наукограде Обнинске Калужской области.
А мы по этому мосту пересекали Москву-реку и попадали в Новлянский район или, как мы его называли, в «страну Новляндию». Там нам довелось проложить несколько небольших дорожек в 1981-м году, зато на следующий год «Новляндия» стала чуть ли не нашим домом: мне лично довелось уложить там более тысячи «квадратов» плитки!
К концу отрядного срока мы знали почти весь центр Воскресенска как свои пять пальцев. Вне нашего внимания оставалась прилегающая к химкомбинату территория и продолжение, которое простиралось далеко в сторону Коломны. Как мы выяснили, в черту города, помимо остановки «88 км», входили такие станции и остановки, как, собственно «Воскресенск», «Шиферная», «Цемгигант», «Пески» и, вроде бы, «Конев Бор». Конечно, лучше всех город знали наши водители, но и их знания ограничивались, в основном, дорожными развязками, растворными узлами и складами стройматериалов.
На периферию нас не особо тянуло, а вот «Новляндия» заинтересовала, поскольку здорово отличалась от старой и довольно традиционной части города. Если его старые районы чем-то напоминали пятиэтажные московские Черемушки, то Новлянский район больше смахивал на какое-нибудь Ясенево или Чертаново. Сходства с Москвой ему придавали жилые многоэтажки, крупные универмаги и продмаги, которых не водилось в центральной части Воскресенска. Теперь очень модно стало рассказывать, какой дикий дефицит царил в СССР в эпоху социализма.
Все это мифы, которые выдумывают так называемые «демокрасты» с «либерастами». При социализме было практически все, ну, разве что, туалетная бумага не всегда сразу доставалась, когда она появлялась в магазинах – ее очень быстро разбирали. Но и столь же быстро ее завозили туда вновь. Думаю, что все это специально сейчас сочиняют, чтобы опорочить реальные завоевания социалистического строя. А лет через сорок, когда после «Перестройки» останутся в живых одни старые маразматики, населению можно будет забить башку любой дезинформацией. Если евреев таскали 40 лет по Синайской пустыне, чтобы они раз и навсегда позабыли, как здорово им жилось среди зеленых оазисов Нила в Египте, то отчего бы не повторить это в России для русских второй раз за столетие?
Короче, в советских магазинах было практически все. Просто фирменные шмотки не всегда валялись на прилавке в свободном доступе, а так, все необходимое, причем, довольно высокого качества и по доступной цене, имелось. Например, я никогда не тянулся за модными шмотками, мне это казалось просто недостойным мужчины. А вот мой старший брат, к великому сожалению и даже горю моих родителей, был весьма подвержен этой гнусной болезни. На него всегда оказывало влияние окружение, причем, далеко не самого лучшего свойства. Отец мой очень от этого страдал, хотя и старался не подавать вида. Для него, фронтовика, десантника, прослужившего в общей сложности семь лет до демобилизации из-за того, что он пошел на фронт добровольцем в 1943-м году, едва ему исполнилось 16 лет, прибавив себе в военкомате лишний год, в голове не укладывалось, как можно так мучиться, закатывать истерики и страдать от отсутствия в гардеробе каких-нибудь модных импортных  кожаных сапог на высоком каблуке или полуботинок на платформе.
Чтобы не быть голословным, приведу такой пример. В советских магазинах легально и в открытую продавались «фирменные» линючие джинсы. Причем, насколько я помню, стоили они в московских спортивных магазинах или в «Рабочей одежде» у Колхозной площади (теперь Сухаревская) ровно 21 рубль. В продаже появлялись джинсы следующих «брендов»: «Леви Страус», «Вранглер», «Супер райфл», «Ли» и «Монтана» (эти стоили дороже из-за «молний» на задних карманах). Говорят, что где-то иногда даже проскакивали американские джинсы «Мустанг», но я никогда таких не встречал. Все эти марки были сшиты из толстенной и очень прочной линючей ткани с характерным для «джинсы» диагональным плетением, за исключение «Вранглера» (у тех плетение сильно отличалось). «Линючесть» ткани можно было легко определить путем покручивания смоченного слюной обратного конца спички по лицевой стороне материала. Если проявлялся яркий синий цвет «индиго» на торце спички, то ткань была «родная». Про эти джинсы сочиняли даже чудные короткие стишки, наподобие таких:
Я пришел к тебе на хаус
В модных джинсах «Леви Страус»,
или,
Я пришел к тебе под кайфом
В модных джинсах «Супер райфл».
«Выкидывали» «фирмовые джины» на прилавок довольно часто, особенно в ГУМе, но в чрезвычайно малых количествах. Я догадывался, что основная масса джинсов просто расходилась среди торговых работников и членов их семей, не попадая на прилавки магазинов в достаточном количестве. А уже потом, со значительной наценкой, эти самые члены семей «торгашей», под видом фарцовщиков, продавали их «населению», то есть, нам, обычным гражданам.
Но некоторым везло, и они ухитрялись, отстояв очередь в спортивном магазине где-нибудь на Кировской улице (ныне Мясницкая) или на проспекте Мира, легко и спокойно купить «родные» джинсы по госрасценкам. Тем не менее, большинству за модный товар приходилось переплачивать. В конце 70-х – начале 80-х появилась социалистическая альтернатива: поляки начали поставлять в СССР довольно качественные джинсы «Одра» (некоторые – даже с толстым светло-коричневым ремнем из толстой и ароматной свиной кожи), а болгары – тонкие джинсы «Рила», производящие при носке круглые катышки.
Большой популярностью пользовались индийские джинсы «Милтонс», «Луи» и «Вакуэро». Правда, они почти не линяли при стирке, а ткань была не столь крепка и толста, как у настоящей «фирмы». Мои первые «линючие» джинсы достались мне в составе польского джинсового костюма «Комес» (брюки плюс жилет) в магазине «Рабочая одежда» на Сретенке в конце лета 1981-м года, сразу же после памятного Воскресенского стройотряда. Джинсы эти давно уже протерлись и пошли на заплатки, а жилет все еще висит где-то на задворках гардероба, хотя я в него уже не помещаюсь. Так что, тот, кто очень хотел в советскую эпоху модно одеваться, так и поступал.
В нашем стройотряде с этим был полный порядок. Бойцы жили реальной жизнью, их невозможно было смутить каким-то сверхмодным шмотьем. Хотя никто у нас не старался облачиться в рубище, все одевались аккуратно, чисто и опрятно, но без каких-то излишне модных наворотов. Ничего не могу сказать об эпохе «стиляг», но то, что я о них слышал, всегда вызывало во мне отвращение. Я как-то раз увидал по «ящику», как популярный в 70-80-е годы «властитель умов молодежи», писатель-«неоромантик» Василий Аксенов увлеченно рассказывал, с каким трепетным чувством он надевал бывшее в употреблении «настоящее» американское пальто, которое до него носил какой-то янки. После этого мне было противно просто даже брать в руки написанные Аксеновым книги. Ведь до какой же степени надо было ненавидеть и не уважать свой народ и вскормившую тебя Родину, если только одно легкое прикосновение к поношенным кем-то вонючим импортным шмоткам вызывало в этих низких и позорных «стилягах» «священный» трепет, придыхание и «спирание в зобу».
Я, сын фронтовика и потомок русских казаков, офицеров и воинов, просто презираю таких людей. А нынче стало очень модно и «круто» выворачивать все на импортный лад. Именно по этой причине, из-за этих никчемных, мелких и ничтожных людишек, имеющих наглость занимать не приличествующие им высокие посты, наша Родина, Россия, Русь, оборачивается для большинства честных русских людей не праведной страной-матерью, а подлой, жестокой и злой мачехой. Могу всем и без ложной скромности сообщить, что подавляющее большинство из окружавших меня студентов-комсомольцев делали свое дело в отряде достойно, безо всякой шумихи и суеты, чему способствовало достойное молодежное воспитание, которое вот уже четверть века всячески пытаются опорочить «демократические» СМИ. Именно благодаря простым и честным людям, выполняющим свой моральный долг и держащим порученный им «плацдарм», мы еще не развалились как государство и до сих пор способны создавать хоть что-то хорошее и полезное. Мы очень четко и хорошо сознаем и всегда сознавали, что никакая «заграница» нам никогда и ни в чем не поможет.
Тогда нас окружали вполне добротные и качественные отечественные товары, люди ездили на еще немногочисленных тогда отечественных автомобилях, говорили на родном русском языке и не забивали речь импортным сором. В ту пору не было Интернета, еще не вошли в обиход мобильные телефоны, отсутствовали копировальные машины, а все-все деловые бумаги и документы приходилось писать от руки или печатать на пишущей машинке. Людям же были присущи те же самые добродетели и пороки, что и ныне, но в целом было как-то чище, что ли. Честнее было и яснее. А теперь слишком много грязи и лжи. «Пропиаренные» в СМИ психологи из США и Израиля даже договорились до того, что простые честные люди, по их мнению, неполноценны и ущербны в умственном отношении, в отличие от лжецов. Оказывается, теперь следует лгать, везде и во всем!
Поэтому я считаю, что та эпоха, которую ныне принято именовать «застоем», на самом деле являлась воистину «эпохой расцвета» социализма, который нам тогда еще посчастливилось застать и принять личное участие в созидательном труде на благо Родины. Сравнивая нынешнее аховое положение в российской экономике, политике, образовании, медицине, науке и социальной сфере, должен признать, что «дело дрянь», образно говоря. Все развивается лишь по инерции, и еще теми людьми, которые помнят, как было в СССР и как должно быть в идеале. Но полно о грустном!
Пишу об этом я сейчас именно потому, что еще далек от состояния маразма. Я еще очень многое помню и искренне хочу, чтобы молодежь и все те, кто придет в будущем к нам на смену (если, конечно, кто-то еще придет, кроме многочисленных и вездесущих китайцев), знали и сознавали, что было время, когда люди говорили правду, если хотели сказать правду, а в их душах жила искренность, и сами советские граждане тогда разговаривали и общались друг с другом совсем по-другому, без «фиги в кармане», как нас сейчас учат различные «ток-шоу» и «телеигры» с «реалити-шоу».
Потихоньку подходил к финалу и наш стройотряд. За эти два с лишним месяца мы сами здорово изменились, возмужали, окрепли, научились смотреть на жизнь вокруг по-хозяйски, а не потребительски, что частенько имело место до того. Мы стали ценить свое рабочее время, правильно оценивать силы, не распыляться впустую на мелочи, но и не упускать их из виду, научились концентрировать внимание и выделять главное, не забывая о второстепенном. Мы освоили в совершенстве полезные и подчас незаменимые рабочие профессии плиточников, бордюрщиков, каменщиков, укладчиков, кровельщиков, стали в полном смысле слова профессионалами, научились добросовестно отвечать за свои слова и обещания.
Меня поразило в финале отряда, что за день один мастер-плиточник, спокойно и без особого напряжения, стал укладывать 100-120, а то и поболе, «квадратов» плитки, делать это быстро, качественно и на совесть. Встреченный нами как-то раз один из «местных», рабочий по имени Васятка, что помогал освоиться нашим квартирьерам в самом начале срока, все так же безудержно «бухал» «хулиганский» портвейн и выдавал в день не более 6-8-и «квадратов» плитки. Возможно, что причиной тому была совершенно иная система оплаты труда. Мы-то все работали чисто на «сдельщине», выполняя так называемый «аккорд», а им, рабочим ЖКХ, кажется, платили повременно. В итоге, местные рабочие-«хроники» совершенно не были заинтересованы в выполнении крупных и рекордных объемов строительства: они ходили на работу лишь ради «галочки» в листе табельного учета. Поэтому большая часть их рабочего времени превращалась в затяжную пьянку.
Васятке было, по моим оценкам, не менее пятидесяти лет, но для всех он оставался всего лишь «Васяткой». По-другому его не называл никто. Видом своим Васятка никак не выделялся, представляя собой малорослую худую скрюченную фигуру со сморщенным смуглым лицом. Одет он был всегда в одну и ту же застиранную до серости драную рабочую спецовку, а на ногах – обут в полуразбитые рабочие башмаки. Я как-то раз встретил его в состоянии освобождения от перепоя портвейном путем обильной рвоты, а рядом, тут же, на дорожке, стояла недопитая бутылка «бормоты». Когда Васятка боковым зрением меня заметил, он каким-то образом прекратил блевать и вполне внятно произнес:
- Смотри, не разлей!
Меня такая реакция поразила до глубины души: после столь серьезной интоксикации я бы не менее года просто не смог бы смотреть на эту гадость! А тут: «Не разлей!» Воистину, жизнь прекрасна и удивительна, несмотря на всю свою непостижимость!
Раствор для местных возил старенький самосвал-«захарка» (ЗИС-157), в кузов которого не помещалось более полутора-двух «кубов», а то и поменее. Но и этого, мизерного, на взгляд наших бойцов, количества раствора им было более, чем достаточно. Они просто не успевали его выработать физически: раствор застывал в «галоше», образуя «козла». Хотя плитку «местные» клали довольно ровно, но делали они это настолько медленно, что смотреть на них становилось просто мучительно. Особенно нам, кто освоил этот процесс быстро и в совершенстве. Ведь даже работающие рядом две бригады плиточников старались между собой всерьез соревноваться, кто уложит больше при прочих равных. Здесь старались учесть даже такие серьезные нюансы, как песок. Уж кто-кто, а мы-то, «лопаточники», очень хорошо знали, как здорово отличается «легкий» раствор на тонком «горном» песочке от раствора на «речном». Поэтому старались не мухлевать, а делать все по-честному.
С местными же мы даже не пытались соревноваться. Поэтому все были весьма озадачены, когда они сами предложили нам посоревноваться, кто уложит куб раствора быстрее и качественнее. Официально ничего не оформляли, но от нашего отряда решил выступить Мансур Гилязетдинов, давно работающий укладчиком плитки. Пашка Хромов лично дал «добро». Спорить договорились на пол-ящика коньяку. Ставить штаб в курс дела тоже не стали, да и вообще старались не «светиться». Ведь в отряде официально был объявлен «сухой закон».
Скорее всего, местные долго готовились к состязаниям, иначе бы не предложили. Наши тоже отнеслись к делу вполне серьезно. Долго не могли решить, на каком объекте проводить соревнование. Помог случай: наши объекты практически совпали в самом центре города. Поэтому подсчитывать «квадраты» было легко. И вот – в один прекрасный день все сложилось. Пока готовили оснастку в виде бордюра, разносили плитку, покупали «призовой» коньяк, ездили за раствором. Отрядили представителей, которые следили за соблюдением условий соревнования. На растворном узле проследили за количеством и качеством загружаемого в кузова цементного раствора. Мне довелось таскать на лопате раствор для Мансура. А он к тому времени уже освоил весьма производительный способ укладки плитки без использования мастерка. Вместо укладочной кельмы-мастерка для выравнивания раствора использовалась сама плитка. Вдобавок можно было при известной сноровке работать без рукавиц. Нам лишь к концу срока стройотряда стали подвозить в ограниченном количестве специальные «плиточные» рукавицы, пропитанные черной резиной – чтобы раствор не разъедал руки. До этого же приходилось работать в простых брезентовых рукавичках, стараясь уберечь их от раствора по возможности дольше.
Решилось все очень быстро. Местные явно переоценили свои силы. Мы раскидали «галошу» полностью, тогда как Васятка со товарищи еще не добрались и до середины. За явным преимуществом единоборство завершили досрочно, а объект местных присвоили нашему отряду, в связи с чем призовой фонд на радостях разделили пополам. Поскольку я никогда не любил коньяк, то уступил свою долю бригадиру Марченко, лишь слегка пригубив, чисто символически. Все равно, победа была за нами. Насколько мне известно, до «штабных» так и не дошли сведения о соревнованиях с местными. Но нас местные здорово зауважали.
К концу отряда весь объем кровельных работ был полностью завершен. Для нашей бригады это означало, что мы опять переходили в полное распоряжение штаба, и из нас снова начнут формировать «летучие» отряды поддержки «плитки» и «бордюра». Но общее отношение к бригаде Коли Марченко здорово изменилось: наш, «кровельный», вклад оказался чрезвычайно весом на общем фоне заработка отряда.
Я, по-прежнему, опять «подносил» раствор в бригаде Павла Хромова или, в виде исключения, Юрика Степаняна. А на следующий год я, Мансур Гилязетдинов и Сашка Моторин снова встретились в одной бригаде «плитки», а меня объявили лучшим в отряде мастером-плиточником. Но первый раз был, естественно, острее и интереснее. Да и штаб поменялся: командиром отряда «Воскресенск» стал «Фуфик».

***

Почти каждые выходные мы всем отрядом старались съездить в Москву. Тем, кто жил в Москве или Подмосковье, было легче: им было, где остановиться, а вот приезжим приходилось выкручиваться. Дело в том, что на все лето их выписывали из общаги в Измайлове или на «Соколе», и для того, чтобы переночевать, надо было договариваться с теми, кто в виде исключения обитал там летом. Но каким-то образом все наши бойцы эти проблемы преодолели. Поэтому утренняя электричка от платформы «88 км» до самой Москвы по субботам была забита нашими бойцами.
По дороге «туда» обычно бойцы спали или дремали, почти не общаясь друг с другом, или рассказывая анекдоты и правдивые случаи из жизни. Ближе к Москве все спящие просыпались и начинали прихорашиваться: все-таки возвращались в столицу нашей Родины. Вечером в воскресенье картина повторялась в обратном порядке. Главное – быть с утра в понедельник на линейке как штык. Насколько я помню, в нашем отряде не произошло ни одного чрезвычайного происшествия, или, как их тогда именовали, ЧП. Зато каждый следующий понедельник в отряде появлялись новые истории, анекдоты и просто новости.
Как-то раз один из бойцов занес в отряд забавный анекдот про первый полет Юрия Гагарина в космос. Суть состояла в том, что когда Гагарин пролетал над территорией Соединенных Штатов Америки, хитрые и завистливые янки связались с нашим героем-космонавтом по рации и предложили приземлиться на их территории, посулив ему все мыслимые и немыслимые блага. Естественно, наш Юрий Алексеевич отказался стать предателем Родины. Мало того, он передал американским «коллегам» открытым текстом некий цифровой код и спокойно проследовал по орбите до территории Союза ССР, где в штатном режиме спокойно приземлился на родных степных просторах. А наши любимые американские «друзья» сломали себе лбы и зубы, тщетно пытаясь расшифровать загадку, присланную им Юрой с земной орбиты. Загадка состояла в пяти цифрах, которые что-то означали, и никто из американцев не мог понять, что именно. Вот эти цифры: 11038.
Лишь когда Юрий Гагарин в рамках мирового турне посетил Соединенные Штаты, загадка разрешилась. Герой-космонавт самолично взялся расшифровать цифровой код. А для этого он просто разместил приведенные им цифры на плоскости, немного развернув и слегка перегрупперовав, что в результате образовало абсолютно ясное графическое послание весьма неприличного содержания. После ознакомления всех бойцов отряда с этим чудным анекдотом общение преобразилось: в случае обиды или какого-то недоразумения все стали применять известный цифровой код, абсолютно прекратив ругаться матом.
Теперь если кто-то пожелал кого-то и куда-то послать, либо обозначить негативное отношение к чьему-то нерадивому решению или пожеланию, один из оппонентов спора или недоразумения просто озвучивал цифровой код: 11038. Всем все сразу становилось понятно без лишних слов и ругани. И все были чрезвычайно этим довольны.
Но как-то раз мой сосед по комнате Саня Сапунов по какому-то поводу всерьез повздорил с самим Володей Тулиным. Естественно, что посылать командира ССО по известному адресу не полагалось. Саня не нашел ничего лучшего, как применить известный Юрию Гагарину и почти всем остальным бойцам отряда цифровой код, прикрепив его к двери штаба. Володя Тулин оказался в шоке и недоумении: цифровой код был ему абсолютно неизвестен. Как только ни пытался он его разузнать, никто из бойцов отряда не раскололся.
А потом, в один прекрасный день, кто-то из бойцов в порыве хорошего настроения просто так, между прочим, рассказал Володе этот анекдот. Тот пришел в полный восторг, но через день или два, встретив в коридоре общаги Сапунова, энергично жестикулируя и образно демонстрируя содержание кода, сообщил тому, что обещанное ранее у того не выгорит. Саня оказался сильно разочарован и долго пытался дознаться, кто же раскрыл командиру тайну. Но ведь такие вещи в России все равно рано или поздно становятся «секретами Полишинеля». Долго такую «тайну» от своих разве утаишь?
После того случая Володя Тулин и сам при удобном стечении обстоятельств применял известный «цифровой код». Чаще всего в отношении комиссара или мастера, которые, похоже, до самого последнего дня пребывали в неведении относительно смысла. Им-то уж точно никто «по-свойски» анекдоты не рассказывал. На следующий год в целях искоренения в бригадах сквернословия бойцы и бригадиры даже стали штрафовать друг друга на 10 копеек за каждую матерную ругань, но очень скоро прекратили, потому что все бойцы после пары недель в отряде абсолютно перестали ругаться. Я считаю, что привычка к грубой ругани обусловлена, прежде всего, городскими и античеловеческими формами существования людей. На природе и на воле она просто атрофируется и полностью пропадает, иногда уродливо проявляясь в виде обыденного контекстного применения, как, положим, у военных, которые утверждают, что они на нем говорят. По крайней мере, в нашем отряде было именно так.
Видимо, поначалу, пока мы еще не отошли от давления мегаполиса, душа порою требовала резких слов и выражений, но когда мы привыкли к здоровому и благотворному физическому труду на свежем воздухе, организм уже перестал ощущать избыточное давление на него цивилизации. И на воле необходимость в сквернословии отпала сама собой, как отмершая старая кожа. Естественно, когда мы возвратились в Москву и приступили к учебе, отказывая себе порою в самом необходимом – ночном сне во время сессии, еде и питье вовремя, матерная ругань вернулась в студенческий обиход во всей своей красе. Мало того, многие, вроде Пашки Бондаренко, ею еще и щеголяли, как чем-то весьма ценным. Но в определенных условиях (скажем, при общении с преподавателями) все равно приходилось себя сдерживать и не распускать язык.
Физическая усталость сильно отличается от усталости моральной – в этом мне многократно довелось убедиться. Порой физическая усталость помогает бороться с моральной, и никогда – наоборот. Но я для себя вывел один закон: если ты силен физически, то с моральной усталостью бороться легче – тело само тебя вытягивает и не позволяет размякнуть душе. А вот если ты слаб, хил и не подготовлен морально, то тебе точно конец!
Поэтому я всегда старался держать свое тело в хорошей физической форме, так меня приучил еще отец. День я старался начать пускай с хилой, но разминки или физзарядки. И так продолжалось много лет год от года. Считаю, что не последнюю роль здесь сыграл и стройотряд, воспитывавший привычку к разнообразному, в том числе и физическому, труду. Как мне сказал кто-то из медиков, если человек наделен от природы крепким и плотным телосложением, то он просто обязан как можно чаще работать физически, иначе ему не миновать тяжких болезней и мучительной преждевременной смерти. Работа лечит.
Поэтому мой совет: не ограждайте себя от физического труда. Он реально способен сослужить весьма хорошую службу не только телу, но и духу. Хотя, конечно, известно: лень-матушка раньше нас родилась.
Каждые выходные приносили в отряд что-то новое. Новые анекдоты, новые истории, порою, новые знакомства, новые выражения. Как-то раз из Москвы привезли свеженький и новый анекдот про хохлов. Тут я немного поясню, что «техасами» в советское время называли широкие рабочие брюки из довольно тонкой и дешевой грубой синей ткани, несколько более плотной, чем халатная, простроченные, на манер джинсов, контрастными желтыми, оранжевыми или красными нитками, и скрепленные на стыках передних и задних карманов алюминиевыми заклепками. Вот этот анекдот:
Приехал хохол в Москву за шмотками и отправился на толкучку. А там стоит другой хохол с пакетом и что-то пытается продать. Тот, что хотел прибарахлиться, походил, побродил туда-сюда, но вернулся ни с чем, да и спрашивает у продавца:
- Эй, ты, уважаемый! Шо, у тя джипсы е?
А тот ему отвечает:
- Не-а, джипсов уже нема-е. Тильки чухасы е!
Ну, этому делать нечего, он и говорит:
- Ор лайт! Завертайте!
После этого анекдота бойцы долго докучали Володьке Белухину, задавая вопрос:
- Володь, а Володь! А у тя джипсы е? Али тильки чухасы?
Тот только отплевывался, пытаясь не обращать внимания на дураков. А потом всех сильно удивил, приехав с побывки из Москвы в шикарных новеньких джинсах «Ренглер» (или, как их тогда почти все называли, «Вранглер») и фирменной синей джинсовой рубашке на медных кнопках. Когда кто-то что-то у Хохла спросил, тот в духе свежего анекдота остроумно ответил:
- Усе, джипсы е!
После этого от него отвязались. Но в отряде привилась другая шутка, которую стали пробовать применить к Мансуру Гилязетдинову, нашему добродушному плиточнику и штатному отрядному татарину по совместительству.
Шутка была явно армейского происхождения, где она обычно применялась к лицам среднеазиатской национальности, но, поскольку татары тоже иногда путают временные и падежные формы русского языка, то теоретически могла быть применена и к нашему Мансуру. Звучала она следующим образом:
- Кому спишь? Подъем давно была!
Но Мансур на нее не среагировал, поэтому дальше шутку использовали без разбора национальностей ко всем нерадивым или спящим на объектах бойцам. Мне говорили, что на нее сильно обижался Володька Рябов, к концу отряда ставший с устатку недосыпать и пытавшийся «добрать» днем на объекте. Иногда она звучала в нашей общаге просто так, когда кто-то чего-то не понял с первого разу. Потом эту шутку многократно применяли ко всем без изъятия во время летних «военных лагерей».
А вообще, ребята были дружны и никого просто так не доставали и не разыгрывали. Поэтому и воспоминания у бывших бойцов остались преимущественно теплые: кого я ни спрашивал о стройотряде, все отзывались о нем исключительно хорошо. И еще одно: за все лето не пролилось ни одного сильного дождя. Все дожди, что вылились над городом Воскресенском, закончились ночью, под утро. А день за днем, все лето напролет, стояла прекрасная теплая погода, ведро. Это нам и позволило досрочно завершить «кровлю».
В последние дни «добивали» все объекты, старались, доводили их до филигранного состояния. Руководству отряда предстояла процедура «закрытия» и подписания нарядов, калькуляция всех работ. В результате, правильно и грамотно «закрытые» наряды бригад позволяли существенно увеличить суммарный заработок бойцов отряда и штаба. У Вовы Тулина, как и ранее у Сани Лукьянова, с этими процедурами был полный порядок: свое дело они знали. И тут кто-то сообщил: у нашего стройотряда остался лишь один грандиозный объект – дорога на водозабор, мы элементарно можем не успеть его вовремя закончить. А надо завершить все работы до конца августа. Иначе ведь это будет форменная катастрофа! И после обеда наш стройотряд в полном составе, всем кагалом в 40 человек рванул на самую окраину города, на Воскресенский водозабор.
Объект был не просто экзотическим, он был чудовищно большим. Довольно узкая, покрытая многочисленными глубокими трещинами асфальтированная дорожка тянулась и вилась вдоль деревьев по лесу и исчезала в далеком далеке среди зелени, не имея, казалось, ни конца, ни края. Полагаю, что многие бойцы, увидев такое, внутренне обомлели и произнесли:
- Вот это влипли …
Однако вслух, конечно, они ничего такого не сказали. Потому что нам необходимо было выполнить весь объем, аккордом. Что поделаешь, придется делать.
Но ужас был еще впереди: на всем протяжении этой дорожки на нас со всех сторон безжалостно нападали оводы и слепни. Полагаю, что у этих насекомых, как и у известной по Афгану американской переносной зенитной установки «Стингер», имелась головка теплового самонаведения: они жалили нас без промаха, попадая в самые уязвимые и болезненные места. Но делать было нечего, приходилось терпеть. Еще одним неприятным моментом оказалась невозможность повсеместной установки «галоши» для раствора. Но мы его преодолели, применив челночный перенос раствора на лопатах на длинную дистанцию большим количеством бойцов.  Вечером к нам на объект заявился собственной персоной сам В.Муравьев и обомлел: дорожка в лесу была полностью закончена. Лишь несколько человек с метлами затирали щели между плитками сухой цементно-песчаной смесью. Такого «хозяин» ЖКХ от студентов МИХМа просто не ожидал.
Как потом признался мне в каком-то приватном разговоре Володя Тулин, мы в тот день «сделали» более 2500 «квадратов», причем, абсолютно без потери качества. Я думаю, конечно, что в иных местах, там, где дорожка пролегала по явно болотистой почве, можно было здорово усилить песчано-бетонную подушку, которую мы укладывали под плитку, но, по большому счету, вся эта работа была, скорее, придумана лишь для «отмазки», чтобы можно было нас хоть как-то задержать в Воскресенске. Путем эксплуатации  студенческих строительных отрядов городскому начальству удавалось заделывать грандиозные бреши в бюджете и провальные упущения в капитальном строительстве и благоустройстве города. Сами жители Воскресенска иногда на объектах подходили к нам и благодарили, говоря, «что от этих «отцов города» ничего целый год не дождешься, вот и приходится ждать вас, студентов».
Но мы-то были совсем не против. Работа нам нравилась, а подработать на свежем воздухе – так это же милое дело! Кстати, должен отметить один весьма полезный обычай: когда в Воскресенске «сдавали» под жилье новый микрорайон, то вовсе не торопились проложить дорожки, а ждали, когда новоселы сами протопчут новые стежки и тропинки. А уже потом по протоптанным следам выкладывали благоустроенные дорожки из плитки. В результате все дорожки были проложены по оптимальным и наиболее удобным местам и траекториям. Мы же просто придавали им лоск цивилизации, а исходные пути пролагали сами жители микрорайонов. Я считаю, что такой утилитарный подход весьма мудр и достоин дальнейшего использования.
Несмотря на близость завершения работ, «голубой бегемотик» Юра буквально до последнего дня пытался выловить нарушителей техники безопасности, чем здорово восстановил против себя бойцов. В результате, у наиболее «горячих голов» возникло желание примерно наказать «любимца народа». Несколько человек, в основном, из служивших в армии, решили выследить и проучить «бегемотика» Юру сразу после выдачи зарплаты. Дело в том, что последний день стройотряда посвящался отчету перед городом, сдаче инвентаря, рабочей одежды и инструмента. Я же решил сохранить свой мастерок с ободранной красной ручкой и лопнувшей рабочей поверхностью на память, несмотря на категорические запреты штаба.
Всю первую половину дня бригадиры вместе со штабом делили общий валовый заработок на каждого в отдельности, используя личные весовые «коэффициенты трудового участия». Естественно, что самая большая зарплата была установлена командиру отряда Володе Тулину. Он получил за свое «командирство» более пяти тысяч рублей. Фуфик получил более трех с половиной тысяч, а то и поболе, что я считаю вопиющей несправедливостью, поскольку должность комиссара формально подразумевала его равноправную с бойцами работу на объектах. Большая зарплата причиталась бригадирам и мастерам бригад. Лично моя финальная зарплата составила фантастические для студента 1140 рублей. С учетом 150-ти рублей аванса я суммарно заработал в отряде 1290 рублей. Впервые в своей жизни я увидел нераспечатанные пачки крупных купюр достоинством в 10, 25, 50 и 100 рублей, что называется, «вживую». А вожделенную тысячу, или «кусок», мне выплатили пачкой красных «десятирублевок». «Хулиган» девятиклассник заработал около 900 рублей.
Воистину, это были огромные деньги. Кажется, больше я никогда в жизни не получал такой грандиозной суммы. Разумеется, я не учитываю здесь инфляционные эффекты «Перестройки» и нынешний тощий курс нашей, так сказать, «национальной» валюты. Реально, по покупательной способности, пожалуй, это был мой самый большой заработок в жизни. Нынешняя нищенская зарплата и рядом с ней не лежала. Теперь же каждый был волен потратить ее по своему усмотрению.
Олег Яковлев также получил свой вожделенный «кусочек». Надеюсь, что ему с семьей надолго хватило этих денег. Но, к великому моему сожалению, на следующий год он уже не поехал в Воскресенск. Что у него тогда не сложилось, я не знаю. А хитрый Сашка Блохин, насколько я помню, не стал себе покупать ничего из вещей и техники, а приобрел золотой перстень-печатку, резонно решив сделать таким образом вложение на будущее. Меня, надо сказать, этот поступок всерьез удивил. Но, как говорится, вольному воля. Помню, что на эту весть Олег Иваныч отреагировал следующим образом. Он красноречиво хмыкнул и хмуро изрек:
- Ну что же, «Блоха» в своем репертуаре!
Я же на заработанные деньги сделал два грандиозных и полезных, на мой взгляд, приобретения: купил себе теплое демисезонное пальто из роскошного серо-черного драпа в «елочку» и стереофонический магнитофон «Маяк-205», о котором давно мечтал. Я этими дорогими и «взрослыми» покупками всерьез гордился, помня, как мой старший брат клянчил у родителей магнитофон, учась в восьмом классе средней школы и обосновывая нужду в его приобретении необходимостью изучения английского языка. Куда там! Ни о каком языке не было и речи! Мой брат, заполучив магнитофон «Дайна», смог спокойно слушать модную западную музыку, переписывая ее с радиолы и грампластинок на магнитную ленту. Зато я свой первый магнитофон купил на личные, «кровные», трудовые деньги, заработанные в стройотряде, чем горжусь. Помню, что за пальто я отдал 180 рублей, что было весьма немало по тем временам. Пальто стало мне узко совсем недавно, но почти нисколько не потеряло в качестве за минувшие 38 лет, благо, зимы в Москве стояли, преимущественно, мягкие, и я редко его надевал. Буквально в позапрошлом году я подарил его одному аспиранту, имя которого не буду разглашать.
А магнитофон «Маяк», который я приобрел по звонку моего знакомого продавца из магазина радиоэлектронной техники, что располагался прямо напротив центрального входа в Институт имени Н.В.Склифосовского, фактически «по блату», до сих пор на ходу, хотя реально давно не используется. Техника ушла далеко вперед, и никто теперь уже не применяет для звукозаписи магнитофонные ленты. А в 1981-м году он стоил то ли 210, то ли 220 рублей, что тоже было совсем немало.
Конечно, мне хотелось обзавестись полноценной стереофонической аппаратурой, но добротную четырехдорожечную стереофоническую магнитофонную приставку «Юпитер-204», стереофоническую «вертушку» (проигрыватель) «Вега-206» с классной польской «головой» «Unitra G-602», усилитель «Одиссей-002» и двухполосные звуковые колонки «S-30» я купил себе уже лишь после второй поездки в славный город Воскресенск на следующий год.
Пока народ суетился и мечтал, кто и что купит себе на честно заработанные в отряде денежки-«шевелюшки», «любимец публики» мастер Юра Кузнецов потихонечку, бочком-бочком, выбрался из помещения касс химкомбината, где нам выдавали наши «кровные», и был таков. Только мы его и видели. У наших «правдоискателей» наказание «обломилось». Тайной для всех бойцов стали как размер зарплаты «бегемотика», так и точный маршрут его исчезновения. Но на фоне радости никто не огорчился, разве что «правдоискатель» Серега Золотов из 1-й группы с нашего потока. Ничего не скажешь, добрый у нас народ, добрый и не злопамятный. А вот после драки кулаками уже не машут.
Хотя мне кто-то из сведущих бойцов обмолвился, что если бы я не «потерял» свой талон ТБ по вине «голубого бегемотика», то получил бы почти 1500 рублей, а то и поболе, поскольку работал в отряде хорошо, добросовестно и честно. Подозреваю, что надбавка нашего «мастера» во многом сложилась из штрафов по технике безопасности, а с учетом численности отряда в 40 человек, он оказался едва ли не самым высоко оплачиваемым членом строительного отряда. Хотите – верьте, хотите – нет! Слухи подтверждали, что мастер ухитрился перещеголять в размере зарплаты самого командира: кто-то видел в платежных ведомостях на имя «бегемотика» огромную сумму около 8 тысяч рублей, с учетом дополнительных ведомостей. Пожалуй, что это был наиболее чувствительный отрицательный момент, оставшийся в моей памяти как вопиющее нарушение трудовой и социальной справедливости.
В тот же день, сдав инвентарь и спецодежду, а скорее, покидав все в одну общую кучу в «штабной» комнате, приняв душ и переодевшись, мы шумной толпой устремились к железнодорожной станции «88-й км», чтобы успеть взять билеты на дневную, удобную всем, «быструю» электричку. Володя Тулин и Володя Фуфурин остались в общаге еще на одну ночь, чтобы решить свои дела, отчитаться за материальные ценности, а возможно, что и отметить финал в своем узком, «штабном» кругу. Но я этого не утверждаю.
Дома я появился уже в сумерках. Меня в середине недели не ждали, поэтому для домашних мое появление оказалось большим сюрпризом. Мама даже расплакалась на радостях. Старший брат, оценив мой внешний вид, быстро пришел к выводу, что я стал «совершеннейший бугай». Отец встретил меня тепло и долго хлопал по плечам и рукам, щупая увеличившуюся в объеме мускулатуру. Ему нравилось, что я не отлыниваю от физического труда и легко осваиваю рабочие профессии. Он этот процесс сформулировал предельно просто, веско произнеся:
- Будет на кого дом оставить!
Мне же было очень приятно его скупое одобрение. Правда, через пару лет я здорово обиделся на отца, когда он, без моего ведома, воспользовавшись моим отсутствием дома по причине военных сборов в Кинешме, неумело и бездарно уложил кафельную плитку на стену кухни. Уж кто-кто, а я мог сделать это профессионально и со знанием дела!
Но натуру не обманешь! И я, и мой отец – мы всегда старались все сделать сами и своими руками. Поэтому я больше был обижен на то, что делал он это через силу, а в результате – надорвался и угодил в больницу. Но это уже совсем другая история…
Оставшиеся несколько дней до занятий я провел в Москве, привыкая к жизни в мегаполисе и ностальгически вспоминая лето 1980-го года, когда столицу очистили от «нежелательных элементов», доведя численность населения до номинальной величины в два миллиона душ. Пожалуй, это был единственный раз на моей памяти, когда жизнь в Москве была действительно удобна и комфортна, естественно, не считая особенностей, связанных с моим пребыванием в торговом отряде.
Надо сказать, что я настолько привык ходить в Воскресенске голым по пояс среди городского летнего солнцепека, что даже где-то на Земляном Валу снял с себя рубаху и двинулся в таком виде по Садовому Кольцу. Недолго я так шел. Я был освистан постовым милиционером, который довольно шустро ко мне бежал, несмотря на зной. Я его успокоил и снова оделся, так что, обошлось без штрафов и прочих дурных последствий.
Не успели мы отработать свой срок в «Воскресенске-81», как в голове уже начали роиться мысли о будущем: а хорошо бы на следующий год снова туда съездить на трудовой семестр. Правда, было известно, что после третьего курса нас ожидает долгая и важная технологическая практика, от которой никак не отлынить. Но все равно, мысль была запущена, и начался процесс активного воплощения желания в жизнь.

***

Третий курс был довольно напряженным. Достаточно сказать, что, поскольку я всегда аккуратно старался посещать лекции, тогда как основная масса народу с потока использовала начальные часы для сдачи курсовых и зачетов, то защита курсовых работ для меня состояла в череде комиссий, уже после всех сроков сдачи. Поскольку наш лектор по «Деталям машин» Владимир Дмитриевич Довженко славился исключительно педантичным и формальным подходом к защите студенческих курсовых работ, то, несмотря на сугубую инновационность моих технических решений, тянущих если не на изобретение, то, по крайней мере, минимум, на рацпредложение, я, вопреки ожиданию, получил оценку «хорошо», а не «отлично». При этом вредный преподаватель протянул мне зачетную книжку и глумливо произнес:
- Ну что же, умнейте дальше!
В следующем семестре картина грозила повториться, поскольку предстояла защита курсового проекта по «Подъемно-транспортным машинам» (ПТМ). Проект я защитил на «отлично», применив трубчатую конструкцию, имеющую гораздо большее значение несущей способности в поперечном сечении, а также разнесенную схему полиспаста. Однако на экзамене наш лектор Борис Михайлович Ломакин устроил мне долгий допрос с пристрастием буквально по всем разделам учебного курса, в результате чего я получил ни с чем не сравнимое удовлетворение, а преподаватель в заключение протянул мне мою «зачетку» с оценкой «отлично», картаво заявив:
- Прошу! С Вами можно работать!
Ближе к лету начала выстраиваться картина практики. Где-то в апреле или начале мая уже было известно, что меня посылают на практику в город Дорогобуж Смоленской области. Заявление в строительный отряд я подал еще чуть ли не в октябре, а теперь оставалось лишь сверстать все концы и сроки. Примерно за пару недель до практики был утвержден состав нашей группы и руководитель. В группу практикантов, кроме меня, вошли: староста нашей учебной группы Сашка Грицук, Ленка Симагина, Галка Иванова и Ирка (Уркия) Ахмерова. Руководителем практики был назначен Старший научный сотрудник кафедры КАУХВЭТ, к.т.н. Валерий Сергеевич Румянцев, или, как его звала вся молодежь из нашей Проблемной лаборатории, «Бугор». Нам всем он тогда казался весьма пожилым и очень опытным человеком, хотя ему было всего лишь «сорок с хвостиком», вдобавок его чрезвычайно уважал патриарх и заведующий нашей кафедры Серафим Николаевич Шорин. Все это было неспроста: Валерий Сергеич был исключительно грамотным экспериментатором, никто с таким изяществом и мастерством не создавал экспериментальные стенды и методики исследований.
Поэтому я сразу и без лишних слов приступил к Румянцеву, сообщив ему, что собираюсь несколько раньше покинуть базу практики. Тот удивленно посмотрел на меня и спросил, с какой это стати. Я объяснил, что еще с прошлого года записался на лето в стройотряд и хочу подработать. Судя по виду Валерия Сергеича, его такой ответ вполне удовлетворил, но он погрозил мне пальцем, заявив, что я должен пахать за всю группу, чтобы раньше уехать. Этого мне и было нужно. Остальное – детали.
При уточнении информации о практике, выяснилось, что в действительности она должна была проходить на базе установки синтеза аммиака разработки японской фирмы «TOYO Engineering» мощностью 1360 тонн в сутки, размещенной на Дорогобужском химическом комбинате, рядом с поселком Верхнеднепровским. Ехать туда предстояло на пассажирском поезде дальнего следования, до станции Сафоново, широко известной в определенных кругах своей «химической зоной», то есть, местом заключения, в котором отбывают срок осужденные, работающие в свою смену на «химии», то есть, на вредном производстве, на Дорогобужском химкомбинате.
Поскольку я был лицом заинтересованным, то все билеты заказывал и покупал я. Ехали мы в двух смежных плацкартах. Насколько я запомнил, на верхних полках одной из плацкарт размещались я и Ленка Симагина. Дорога заняла всю ночь, и уже утром нам пришлось вылезать из вагона на станции Сафоново. До поселка Верхнеднепровского нам предстояло ехать на автобусе. Там следовало отыскать общагу, в которой уже ждал нас В.С.Румянцев. Разместив по комнатам, руководитель повез нас на химкомбинат.
Пока то да се, на проходной нам выписали пропуска и впустили на территорию огромного химического предприятия. Если от поселка Верхнеднепровского до Комбината и обратно курсировали автобусы, то по его территории перемещаться приходилось пешком, и никак иначе. К счастью, Валерий Сергеевич неплохо знал местность, и вскоре мы успешно добрались до грандиозной установки синтеза аммиака. Она не только занимала изрядную площадь, несколько десятков гектаров земли, но имела большую высоту печей и агрегатов, не менее тридцати метров.
Лишь тут и теперь до меня дошла глубокая провиденциальность всего, что связано для меня с процессом синтеза аммиака. Дело в том, что еще в школе, когда я сдавал после десятого класса курс «Общей химии», мне в билете попался процесс синтеза аммиака, схему которого я выучил в совершенстве. Надеясь, что этим все и ограничится, я сильно не переживал. Но при сдаче аналогичного курса за первый год обучения в ВУЗе мне снова в экзаменационном билете попался все тот же процесс синтеза аммиака. И вот – на свою главную технологическую практику я угодил именно на это же самое производство, а именно: на блок паровой каталитической конверсии природного газа, естественно, со всеми сопутствующими системами.
Тут Румянцев представил нашу группу начальнику участка. Тот носил знаменитую фамилию – Суворов. Это был очень серьезный мужичок небольшого роста, который практически никогда не улыбался. От него-то мы и узнали основные требования к оформлению отчета по нашей практике. Побыв еще какое-то время на объекте, мы ближе к вечеру всей командой возвратились в нашу общагу. И там выяснилось, что у нас теперь появились соседи. Таковыми оказались: молодой спортсмен-легкоатлет по имени Игорь, которого почему-то все называли «Тигрица», а также пара добродушных ребят-белорусов, что также практиковались на Комбинате, но где-то совсем в другом цехе и на ином участке. Я запомнил, что у одного из них была чудная звериная фамилия – Барсук.
Предстоящие выходные я сразу же решил загрузить весьма обширным культурным содержанием, запланировав поездку в город Смоленск. Поездка, надо сказать, удалась. Я ножками прошел вдоль и поперек почти весь город, многократно выходя на знаменитую стену, выстроенную выдающимся форификатором Федором Конем, спускаясь к Днепру и вновь поднимаясь к стенам храмов и зданий. Город мне понравился, я возвращался из Сафонова в поселок Верхнеднепровский на такси, водитель которого многозначительно жестикулировал и обильно болтал, все время отрывая руки от рулевого колеса. Видимо, у смолян это в крови, как и тяга к сверхбыстрой езде и рискованным обгонам.
С понедельника мы снова были на Комбинате, собирая материалы для отчета. Я же решил еще раз пересогласовать с Румянцевым свои действия, имея в виду досрочное завершение практики. Заодно решил укрепить знакомство с нашим старостой Саней Грицуком. Это была личность в высшей степени примечательная. Мало того, что он был гораздо старше всех нас. Его послали учиться от завода, когда ему исполнилось уже 27 или 28 лет, будучи отцом девочки-школьницы. Сначала же он в течение года учился на Подготовительном отделении, освежая материал школьной программы. Сложения он был тщедушного, узкий в плечах, небольшого роста. Голова была лысой, свекловидной формы, а черные глаза горели из глубоких впадин, подобно взгляду террориста-бомбиста или убийцы Раскольникова. Говорили, что в армии он служил в Западной группе войск, отвечая за снабжение нашего Контингента в Германии этиловым спиртом.
Застолье решили совместить с соседскими посиделками. Для этого я купил бутылку «Кубанской» и закуску. Посиделки планировали устроить после рабочей смены в общаге. А еще на Комбинате я договорился с Румянцевым, что он зайдет к нам в гости. Мы потихоньку занимались кто – чем, когда отворилась дверь и вошел Валерий Сергеевич. Саня Грицук среагировал моментально, тут же налив стакан. Я вручил его руководителю. Тот не стал отказываться и сразу выпил. Я вручил ему закуску – бутерброд с чем-то (кажется, с какой-то колбасой). Сергеич протяжно выдохнул и произнес:
- Это же водка!
Я подтвердил, что да, это водка, и предложил с нами посидеть и перекусить. Сергеич отказался, сославшись на занятость: он собирался утром срочно уезжать в Москву. Я напомнил ему о том, что тоже должен буду пораньше уехать. Румянцев подтвердил, что он не против, но упорно настаивал, чтобы мой отчет был самым лучшим и наиболее полным во всей группе. И чтобы Суворов также ничем мне не препятствовал. На том и порешили. Румянцев попрощался с нами и ушел.
Тут к нам подвалили белорусы, и мы начали застолье. Грицук рассказал, как он однажды выпивал дома с шурином, который собирался куда-то ехать на поезде. Шурин пил хорошо, время от времени доставая билеты и произнося одну и ту же фразу:
- Билет в кармане – поезд не уйдет!
В результате – шурин Грицука все-таки опоздал на свой поезд. А его фраза – стала крылатой! Теперь если кто-то начинал безудержно пить-гулять перед дальней поездкой, обязательно находился кто-то, кто произносил:
- Билет в кармане – поезд не уйдет!
Мы уже здорово поднабрались, и тут «кубанская» кончилась. Но Грицука, похоже, все никак не «брало». Он озабоченно спросил у белорусов, осталась ли еще где-то водка. Те сообщили, что есть: они тоже подготовились. Грицук тут же встал и двинулся в соседнюю комнату за добавкой. А Барсук быстро рванул за ним, сообщив, что тот без него не найдет бутылку. Я же, усомнившись в этом утверждении, вскользь обратил внимание, что перед самым уходом Сашка Грицук заглотил какую-то белую таблетку. Буквально на минуту мы с другим белорусом остались в комнате вдвоем.
Почти тут же воротился Барсук. А на плече у него, словно плащик, лежала худая фигура в черном пиджаке – Сашка Грицук. Естественно, я удивленно спросил, что с ним такое случилось.
Барсук ответил, что едва Сашка вошел к ним в комнату и взял в руки бутылку, как внезапно рухнул, словно подкошенный. Мы посмотрели, что Грицук оставил после себя на столе, там, где сидел. Оказалось, это была упаковка от наркотического средства «Промидол». Водки ему оказалось мало, так он добавил наркотик.
Мы еще немного посидели и разошлись. Даже водку не допили. Разговор у нас что-то совсем не клеился. Вырубившийся «в ноль» Сашка Грицук как-то всех полностью деморализовал. Посиделки закончились, толком так и не начавшись.
А ночью Грицук с грохотом свалился лысой башкой на деревянный крашеный пол. Я с трудом взгромоздил его бесчувственное и обмякшее тело на постель, несколько раз ухитрившись спросонья вновь уронить. А ведь с утра нам надо было идти на работу!
В восемь часов мы все-таки кое-как встали. Голову с похмелья страшно ломило. Во рту царил полный кошмар! По пути на участок синтеза аммиака мы вдобавок угодили в область химического заражения: образовалось огромное зловонное облако, в котором мы едва не заблудились. Однако, обошлось! А ведь нам надо было еще договариваться с Суворовым. Тот не стал нам препятствовать, но сообщил, что для «досрочного освобождения» надлежит сделать обширную аккордную работу. Удовлетворенно потирая руки, он явно был собою доволен.
Вскоре он предъявил мне аккордный объект. Суворов, по-видимому, полагал, что мы надолго застрянем на нем. Я же оказался разочарован. Следовало разобрать невысокую кирпичную стенку под пароконденсатором, с помощью которой цех аммиака боролся с зимним обледенением. С этой целью по распоряжению начальника участка нам выдали маленькие стальные молоточки. С таким инструментом мы бы точно потеряли не менее недели. Но я решил поступить иначе.
Я отправился к женщине-сварщице и очень вежливо попросил у нее на короткое время «кувалдометр» и «карандашик». Та не стала мне препятствовать. Я же, хорошо помня уроки Воскресенского стройотряда, сначала ломом слегка наметил точки разлома, а потом, уже кувалдой, уложил последовательно части стены. Девчонки же молоточками разнесли треснувшие большие блоки на отдельные кирпичи. На все про все – хватило минут сорок. Сварщица даже удивилась, что я вернул ей инструменты так скоро. Но более всех был удивлен Суворов, когда проходил часа через полтора мимо. Он сначала глазам своим не поверил. Но – пришлось. Я подошел к нему и объявил:
- Аккорд выполнен! Уговор дороже денег!
Делать было нечего. Мне лишь оставалось с легкой душой засесть в библиотеке за отчет и за пару дней завершить и подписать его у Суворова. Практика была завершена.
Я получил полный расчет и поехал в Сафоново за билетом. Потом вернулся и узнал, что мои спутники уже успели скопировать отчет и предъявили его Суворову. Тот все подписал и дал «добро» на завершение практики. Пока я завершал дела, ребята тоже не теряли времени даром: они сходили в бухгалтерию и получили деньги за все время практики, включая последний день. Вышло так, что по сравнению со своими товарищами-сокурсниками я потерял изрядную сумму, почти в двести рублей, честно заранее уволившись из аппаратчиков для завершения отчета по практике.
Даже уехала вся группа в Москву на одном поезде, но в разных вагонах: я вернулся домой в вагоне купе, а прочие – в плацкартных. Но я не жалел, поскольку собирался работать в Воскресенске, где должен был возместить все финансовые потери. Вскоре я должен был встретить любезных мне людей и дальше почти два месяца работать на открытом воздухе на строительных работах. Начинался новый, очередной «строяк».

***

Началом отряда, как обычно, было объявлено 1 июля 1982 года. Встреча же была назначена, как всегда, на перроне пригородных электричек Казанского вокзала в 8 часов утра, до отхода поезда Москва – Голутвин. Многие старые бойцы радостно обнимались, вспоминая прошлогодний стройотряд. Я сразу же прибился к Мансуру Гилязетдинову и потребовал, чтобы он включил меня в свою бригаду. Здесь все было на мази. Уже было известно, что он будет назначен бригадиром. А вот с руководством отряда все оказалось вовсе не так однозначно. Командиром стройотряда Комитет комсомола заранее назначил Володю Фуфурина, что, по-моему, не радовало никого из порядочных бойцов, которых было подавляющее большинство. Но вместе с нормальными, благодаря Фуфику, в отряде появилось изрядное количество блатных. Их вычислили практически сразу – по глазам.
Саша Лукьянов в этом году ехал в качестве комиссара. Хотя занимался он совсем другими вещами, обеспечивая техническое обеспечение отряда, то есть, был на своем месте. А вот мастером Фуфик снова взял «голубого бегемотика» Юру Кузнецова. Всем стало ясно, что «комиссарская работа», благодаря «командиру нового типа», у нас теперь поднимется на небывалую высоту, в ущерб настоящей, что, вообще говоря, не слишком всех радовало и обнадеживало.
Если в прошлом году в первый же день отряда нас швырнули на теплотрассу безо всякой спецодежды, то на сей раз первый день ССО запомнился чудовищной «штабной глупостью», которая состояла в скашивании травы на территории склада при помощи выданных нам совковых лопат. Ребята, которые отслужили в армии, утверждали, что даже там не сталкивались с такой вопиющей дурью. А у меня от этого дивного события даже сохранилось добротное документальное свидетельство в виде черно-белого фотоснимка. Слава Богу, вскоре в общагу водители привезли спецодежду и рабочий инвентарь, который мы тут же начали интенсивно разбирать.
Поселили нас все в той же самой «химдымовской» общаге для одиноких работников. Если я не ошибаюсь, то я угодил даже в ту же самую комнату, где жил годом раньше. Со мною вместе поселились Серега Муратов и его приятель Володька Степанов. А вот моим третьим соседом стал армянин Альберт Агаджанян с механического факультета. Но это все было пока неважно, поскольку там мы лишь ночевали, а почти вся активность бойцов протекала на улицах города Воскресенска.
В этом году «голубой бегемотик» добился своего, вовсе исключив «кровлю» из поля деятельности стройотряда. Зато «плитка» оказалась усилена большим количеством новых бойцов. Я также перебрался из категории «лопаточников» в «мастера». Скажу без ложной скромности, но по результатам многочисленных опросов бойцов я был признан лучшим мастером отряда, обойдя многих «стариков», чем до сих пор по праву горжусь.
Зная мое отношение у «комиссарской работе», Фуфурин ко мне даже не пытался приблизиться. Зато он привез с собой достаточное количество подхалимов, которые целые дни проводили в «штабной» комнате за оформлением стендов и «боевых листков». Один из подобных «жополизов» по фамилии Парипса даже угодил в нашу бригаду, чем здорово понизил наши трудовые показатели. Дело в том, что время, проведенное на пустой «комиссарской работе», оценивалось Фуфиком так же, как и время, проведенное на объекте, так что «коэффициенты трудового участия» у работающих на объектах бойцов равнялись КТУ «жополизов». Но деньги-то приносила только реальная, живая работа, «квадраты» и «метры». В конце концов, это и привело к гибели отряда спустя два года.
Утреннее питание было организовано так же, как и год назад, в столовой напротив. Бюджет отряда формировался на основе аванса, который все сдавали в общую кассу, а потом еженедельно частично возвращали. Общая организация работ почти не изменилась, однако штабом было закуплено для «комиссарской работы» так много инструментов и средств наглядной агитации, что аванс пришлось выписывать дважды: средств от одного аванса в этот раз не хватило на еженедельные выплаты бойцам.
В этом году я обзавелся новой штормовкой защитного цвета на молнии, на которую и прикрепил стройотрядовские нашивки – это стало моей парадной формой в отряде. В остальном моя экипировка не претерпела каких-то существенных изменений. Я носил на объекте те же самые зауженные джинсы и голубую выцветшую дырявую майку, а на объект и обратно надевал черную куртку-спецовку. Иногда я надевал широкие черные форменные брюки: в этом году они пришлись мне впору. А казенные черные башмаки в этом году оказались мне тоже почти впору, поэтому я стал надевать их на объект гораздо чаще. Складной нож в черном кожаном чехле также всегда висел на моем боку.
Мастер «дядя Юра» в этом году не столь яростно преследовал бойцов проколами талонов техники безопасности. Чем это объяснялось, даже не представляю. Возможно, это было связано с погодой. Если летом 1981-го года дождей почти не было, то лето 1982-го оказалось более прохладным и дождливым. Видимо, по этой самой причине бойцы реже разоблачались и носили больше одежды на теле. По той же причине нам гораздо чаще приходилось искать на объекте туалет.
У меня сложилось впечатление, что в этом году набранный в отряд народ оказался мельче и хилее, чем в прошлом. Зато на его фоне ярко выделялся ростом и статью мой давний приятель с «криогенки», веснушчатый, рыжий и курчавый еврей Женя Лейбман – здоровяк и весельчак. По всей видимости, в его роду имелись одесские «биндюжники», которые профессионально таскали всякие тяжести и занимались ремеслом грузчиков. К Жеке прилипло прозвище «Джон» или «Джонни», что ему очень даже нравилось. Он никогда не упускал случая над кем-нибудь или чем-нибудь поржать. Но на «бордюре» ему просто цены не было, поскольку Джонни никогда не отлынивал от физического труда, в отличие от большинства своих соплеменников. Например, угодивший к нам в бригаду с Мансуром Гилязетдиновым любимец Фуфика Игорь Парипса сразу получил прозвище «Полипса», поскольку он старался по возможности чаще отлынить от реальной работы и при любом раскладе остаться в «комиссарской» комнате общаги под предлогом оформительской деятельности. Поэтому Мансуру пришлось дважды серьезно поговорить с Полипсой и пригрозить тому понижением его КТУ до абсолютного минимума. Лишь только тогда он стал регулярно появляться на объекте.
Если бы оформительской работой у Фуфика занимался лишь один Полипса! Таких «полипс» новоявленный «командир» пригнал в отряд где-то около пяти душ, которые, естественно, пытались отлынить от нормальной продуктивной работы под предлогом общественной. В результате, в среде бойцов то и дело стали назревать конфликты, приводящие к серьезным «разборкам» с «гостями», как нормальные бойцы стали звать любимчиков «командира». Но, в конце концов, здоровые силы возобладали, и все дело ограничилось лишь несколькими разбитыми носами и конечным количеством синяков на рожах «гостей». В нашей бригаде даже обошлось без рукоприкладства, поскольку хитрый Полипса вовремя смекнул, что его ждет, а Андрюша Гончаров, сынок одного из известных в МИХМе преподавателей, чувствуя себя «блатным» и попытавшийся поначалу подражать Полипсе, стал потихоньку меняться к лучшему. Хотя сперва он тоже порывался филонить, хамить и изображать белоручку.
Что касается работы, то нам сразу пришлось переместиться в «страну Новляндию», надолго обосновавшись в обширном дворе, ограниченном исполинским многоквартирным и многоподъездным домом, неподалеку от пешеходного моста. Вся середина двора была вытоптана и усеяна множеством стежек и тропинок, которые теперь надлежало срочно культивировать, заменив плиточными дорожками. Кроме того, в Воскресенске было заведено правило сушить выстиранное белье на специальных площадках, сложенных из плитки прямо посреди двора. Такие площадки требовали чрезвычайно аккуратной планировки, которая не допускала бы появления ям и луж. Зато по метражу не было объектов выгоднее: в отличие от дорожек, площадки требовали минимума работы с бордюром. Хотя наш молчун Сашка Моторин, повторяю, наоборот, страстно любил устанавливать маленький плиточный бордюр.
Новляндия пришлась нашей бригаде по душе, поскольку здесь располагалось множество обильных и богатых продовольственных магазинов, где мы регулярно закупались продуктами на ужин. Те бойцы, что работали в старой части города, почему-то даже не встречали таких продуктов, которые считались привычной обыденностью в Новляндии. Я даже не знаю, чем это можно было объяснить. Ведь по категориям снабжения разные части города Воскресенска никак не отличались.
Здесь же, в большом дворе, гуляло множество мальчишек-дошколят. Видимо, они каким-то образом чуяли, что я люблю детей, и просто облепляли участок, на котором я клал плитку. Мне не хотелось их обижать, но при определенном количестве они начинали просто вертеться под ногами и мешать. Пришлось их построить и приобщить к нашему производственному процессу. Какая-то часть ребят подтаскивала плитку, какие-то ребята, покрепче, подносили раствор. В результате, даже в отсутствии Полипсы и Гончарова на объекте, я ухитрялся уложить до 80-100 «квадратов» плитки с помощью моих бесплатных маленьких помощников. Мансур был сильно этому удивлен, поскольку все «лопаточники» бригады работали в иные дни на него. Позже он стал делиться «лопаточниками» со мной.
Такая же картина продолжалась потом почти на каждом объекте. Я даже пытался обучать ребятню класть плитку, что у многих неплохо получалось. В остальном, все было почти так же, как и год назад. Только люди были уже другие, да и общая атмосфера с переходом Фуфика в качество «командира» несколько поменялась.
Практика отъезда коллектива отряда на выходные в Москву была продолжена. Мало того, Фуфурин отнюдь не настаивал на непременном пребывании бойцов отряда по выходным в расположении отряда. Налицо было различие ролей комиссара и командира. Видимо, он хорошо помнил прошлогодние эксцессы с усталыми бойцами, а повышенная травмоопасность работ и неуправляемость досуга его совсем не устраивали. Поэтому каждая новая суббота неизменно начиналась со сборов бойцов в Москву, а воскресенье завершалось возвращением бойцов в расположение отряда, в общагу. Даже выезда в зону отдыха мы так и не дождались. Да не очень-то и хотелось!
Каждое утро я начинал точно так же, как и годом раньше: бегал и делал зарядку. При этом я внимательно наблюдал за направлением дыма из труб Химкомбината. Обычно ветер имел западно-северо-западное направление, но иногда он менялся, и в этом случае могло начаться загазовывание города. Но нас этот исход миновал, как и годом ранее.
Более всего меня удивляло отсутствие Володи Асонова. Но однажды рядом с одним из наших объектов лихо тормознула легкая красная самоходная тележка на базе колесного трактора «Владимирец». Дверца распахнулась, и оттуда вылез сам Владимир Асонов, собственной персоной. Естественно, вся работа надолго остановилась. Пока старые знакомые хлопали друг друга по плечам и спинам, я задал Володе вопрос, куда девался «Дракон». Тот как-то странно хмыкнул и ответил, что теперь он летает на «Конкорде». Надо было полагать, что «Конкорд» – это та самая тележка. Из дальнейших расспросов выяснилось, что Муравьев его чем-то здорово обидел, за что Володя, не мудрствуя лукаво, дал ему по морде. В результате Асонов был отлучен от любимого «Дракона», взамен которого ему был поручен хилый и непрестижный «Конкорд».
По всей видимости, назначение «Конкорда» несколько не вязалось с обслуживанием бойцов строительных отрядов, поэтому Володю Асонова мы видели теперь крайне редко, а многие из новых бойцов его даже и не узнали. А жаль – колоритнейшая была личность! А может быть и есть. Хотя, если принять во внимание стойкую тягу Володи к спиртному и среднюю малую продолжительность жизни мужчин в России, то маловероятно, что он живет и здравствует до сих пор. Вдобавок с учетом «лихих» 90-х и вечной тяги Володи к справедливости. Но я был бы страшно рад его повстречать, ей Богу!
Общение бойцов, как и год назад, во многом определялось расположением объектов. Поскольку почти все объекты нашей бригады оказались сосредоточены в Новляндии, то мы почти не сталкивались с бойцами, работающими в старой части города. Ко второй части срока к нам в Новляндию подкинули подкрепление: поскольку многие участки района еще не обзавелись дорожками и площадками для сушки белья, наши плиточники освободились и начали их строить. Естественно, общение между бойцами стало более тесным. Правда, почти все «бордюрные» объекты остались ограничены «старым» городом или областью водозабора. Что удивительно, этот самый водозабор буквально за один год сделался чрезвычайно популярным местом, хотя раньше почти не посещался людьми. Я думаю, здесь немаловажное значение сыграла дорожка, сложенная нами за один день в конце прошлогоднего стройотрядовского срока.
Для меня плитка превратилась в сплошную ежедневную рутину. Я теперь был «мастер», которому следовало подносить раствор при его наличии. Необходимо было научиться ладить с «лопаточниками», поскольку при известной сноровке им можно было легко наказать плиточника, вылив часть раствора не под плитку, а в лицо или за шиворот мастера. Мне все эти приемы были хорошо известны, поэтому я, как бывший ранее «неубиваемый лопаточник», постарался поделиться техникой смены рук, однако, почти никто, кроме Андрея Гончарова, не внял моим урокам. Да и Андрей, видимо, так и не сумел приспособиться к частой смене полушарий головного мозга, оставшись «крепким правшой». Серега Муратов тоже пытался приспособиться, но тоже не сумел, а жаль.
Лишь сделавшись мастером-плиточником, или укладчиком, я в полной мере оценил вольготность и безответственность «лопаточной» жизни. Мастеру приходится почти полностью выкладываться на укладке плитки, имея лишь две позиции: на корточках либо «раком». И работать приходится до тех пор, пока «галоша» с раствором не иссякнет. При этом жесткость раствора постоянно растет, в пределе стремясь отвердеть. И необходимо постоянно учитывать его вязкость, стараясь сохранить поверхность уложенной плитки ровной. А ведь все плитки имеют разную толщину!
Покончив с укладкой, мастеру необходимо срочно подготовить себе свежий плацдарм для следующего «сеанса укладки», то есть, когда привезут на самосвале новую порцию раствора. Это значит, что надо уложить «подушку» и, если это необходимо, установить маленький бордюр, постоянно ведя учет ширины дорожки или площадки в плитках, либо заранее наломать части плитки для точной укладки по ширине. Надо рассчитать расстояние от «галоши» до начала и конца участка укладки – этот виртуальный интеграл будущей площадки, производная от которого должна стремиться к нулю в точке установки «галоши». Многие величины рассчитать в таком явном виде просто невозможно, их просто кожей надо чувствовать. Я же понял, наконец, что почти любая работа может быть «поверена алгеброй», а также существует еще такая вещь, как талант строителя. Этот самый талант и состоит в том, что весь расчет происходит где-то внутри, не прорываясь наружу, но без специальных расчетных и измерительных процедур позволяет просчитать реперные точки, которые точно окажут решающее влияние на результат. Я стал это буквально чувствовать  кожей.
Видимо, занимаясь почти любым видом человеческой деятельности, можно до бесконечности приближаться к идеалу, так его и не достигая. По крайней мере, в строительном деле это обстоит именно так. Иначе на белом свете не было бы бессмертных гениев архитектуры и строительства, творения разума и рук которых до сих пор удивляют и поражают современников удивительным и непостижимым совершенством строений и соразмерностью пропорций.
Я, конечно, при планировке объектов, укладке плитки и установке бордюра вдоль дорожек и площадок, тоже по-своему и довольно неуклюже старался приблизиться к совершенству, однако на таких простеньких объектах это было весьма нелегко. Правда, силы все равно регулярно выматывало. Поэтому аж в целых двух местах я позволил себе вдоволь поглумиться над материалом. Дело обстояло так, что некоторые объекты требовали лишь ремонта, а не полного изготовления «от и до». Ценились они ниже, чем оригинальные, выполненные бригадой с самого начала и до окончательного завершения, как сейчас говорят, «под ключ». Поэтому можно было ими сильно не заморачиваться. Что я себе и позволил с великим наслаждением.
Первым таким объектом оказалась дорожка, которую следовало отремонтировать после неудачной укладки, приведшей к проседанию в самой середине. Эту дорожку укладывали наши вечные конкуренты с Химфака МГУ в прошлом году, а исправлять их ляпы довелось мне. Вопреки их вечному стремлению к изготовлению «пуза», кто-то из университетских «мастеров» «зевнул», по всей видимости, жидкий раствор и не учел его усадки при сходе воды. В результате, вместо «пуза» сформировалась «дыра», на месте которой регулярно стала образовываться «миргородская» лужа. Мне и было поручено эту «дыру» ликвидировать. Главное, что «дыра» зияла в бойком месте, возле магазина.
Не мудрствуя лукаво, я решил вытеснить «дыру» фирменным «пузом», как это и было обычно принято у МГУшников. Единственной неприятностью здесь стало удаление старой притоптанной плитки. Но после ликвидации двух плиток процесс расчистки пошел как по маслу. Дальше все было делом техники: подгонка высоты подушки из тонкого «горного» раствора заняла буквально десяток минут, и вот – классическое МГУшное «пузо» готово. Теперь воде просто негде было задерживаться: злосчастная «дыра» оказалась ликвидирована, а лужа исчезла навеки.
С другим объектом вышло не столь изящно, но зато он получил собственное имя и популярность у бойцов стройотряда. Объект представлял собой сильно изношенную площадку для сушки белья, которая находилась в одном из старых дворов Новлянского района. Края и бордюр этой площадки были выложены весьма некачественной плиткой, что быстро привело к ее износу за счет весенней эрозии. Плитку просто разорвало ночным льдом по весне, из-за чего площадка сразу угодила в список вечных ремонтных объектов. Поскольку мастера, которые укладывали плитку на этой площадке, подошли к своему делу предельно добросовестно, для полноценного выравнивания пришлось бы снимать подушку по всему периметру. А разрушение не шло ни в какое сравнение с созиданием, особенно по части оплаты. Напомню, что каждый квадратный метр уложенной плитки оценивался примерно в 25 полновесных советских рублей (для справки, один доллар в те времена стоил от 66 до 72 копеек). Поэтому я подошел к делу творчески: ломом расковырял податливую «подушку», которая явно требовала замены, а сверху щедро выложил «пузо» из новой плитки, задрав ее ближе к середине площадки, не позволяя лужам собираться и разрушать кладку при обледенениях. Этот шедевр я звучно нарек «Глобусом Украины».
После этого почти все бойцы нашего отряда считали своим долгом лично заявиться на этот объект, чтобы вдоволь насмотреться и от души поржать над делом рук вашего покорного слуги. Совершенно неожиданно объект приобрел громадную популярность, вплоть до того, что однажды меня один из бойцов МГУшного стройотряда на празднике в честь Дня Строителя остановил и спросил, не тот ли я хохмач, который сотворил в Новляндии памятник ССО под именем «Глобус Украины». Я не стал отпираться, а тот долго тряс мне руку, всерьез утверждая, что это было гениально.
Каюсь: я специально даже не стремился к такому результату. Все свершилось как-то само собою. Но факт остается фактом: «Глобус Украины» еще долгие годы украшал этот двор Новлянского района. Могу утверждать это со знанием дела: я многократно ездил на свои старые объекты и проверял их состояние – не менее десяти лет кряду. Поэтому я утверждаю: не только преступников тянет на место совершенного противоправного деяния. Это же самое правило относится и к людям, которые где-то оставили после себя плоды честного созидательного труда. Приятно сознавать, что после тебя в мире осталось что-то хорошее и полезное людям и потомкам.
Поэтому мне горько наблюдать нынешнюю грустную действительность, когда после людей, как правило, остаются лишь следы разрушений, в отличие от тех лет, когда многое и почти все в нашей Отчизне было направлено на плодотворное созидание. Когда уважали чужой труд и не гнушались испачкать руки цементным раствором или шпаклевкой, когда трудовой героизм был не пустым местом, а особой экономической категорией, требующей достойной оплаты, и когда хвалы и дифирамбы возносили не ростовщикам, барыгам и ворам в особо крупных размерах, а людям крепкого слова и хорошего дела.
А то, что имела место своя, советская трудовая героика, то не сомневайтесь в этом! Нас сейчас пичкают рассказками об ужасных советских временах, когда ничего и никому не хватало, замещая правду наглой ложью об отсутствии в магазинах колбасы и женских трусов и колготок. И при этом никто даже не пытается нам напомнить, что комплексные экологические проекты были начаты именно в СССР, а нынешние власти способны лишь на отведение все больших площадей под грандиозные свалки и помойки, вместо того, чтобы объявить задачу сохранения природного достояния Родины приоритетной. Вместо этого обширные территории Дальнего Востока и Сибири за сущий бесценок сдаются в аренду Китаю, который превращает их в чахлую пустыню ради древесины, из которой изготавливают убогую мебель для разучившейся работать России, а обрезки идут на палочки для еды. Когда-то очень скоро все это выйдет боком наследникам нашего бывшего богатства. Просто мы позабыли, что тот, кто предает свое прошлое, никогда не остается в благодарной памяти своих потомков.

***

Как и год назад, какое-то время ушло на процессы притирки и приработки. Молодые бойцы за это время овладели навыками физического труда, а многим просто пришлось себя ломать из-за полного незнания правил техники безопасности и абсолютного неумения пользоваться ручным инструментом. Всему надо учиться. Но ведь не я писал за них заявления о приеме в стройотряд. Поэтому большинство освоилось довольно быстро, хотя «стариков» в этом отряде оказалось несколько меньше, чем обычно.
В этом сезоне наш стройотряд превратился в подлинный интернационал, хотя и в прошлогоднем наборе хватало «хохлов». Однако в этот раз, помимо вездесущих хохлов и нашего бригадира, татарина, среди бойцов отряда были отмечены хохлы, молдоване, татары, пара или тройка среднеазиатов, а также грузин с армянином. Подверженный стандартной советской пропаганде, я по простоте душевной считал грузин душевными и покладистыми ребятами с душою нараспашку, готовыми отдать ближнему последнюю рубаху. Вопреки моему ожиданию, наш отрядный грузин Гиви Цатаидзе оказался диким, тупым, злобным и упрямым существом, практически, животным, заносчивым до идиотизма и абсолютно чуждым какого-либо такта. На его отвратительном фоне мой армянский сосед Альберт Агаджанян показался мне просто каким-то ангелом Господним. Мы с ним очень неплохо сошлись в то лето.
Еще очень хочется отметить человеческие качества одного парнишки из ближнего Подмосковья, Андрея Шумилина. Он работал в другой бригаде, но оказался настолько тактичен и дружелюбен, без потери деловых качеств, что скажу без лишних слов: я бы пошел с ним в разведку. И вообще, большинство ребят работало самоотверженно, не за страх, а за совесть. Но так же, как ложка дегтя портит бочку меда, все эти Фуфуринские «блатные» ставленники здорово омрачали жизнь стройотряда «Воскресенск-82». Мне это было неприятно, и я поделился наблюдениями с Мансуром Гилязетдиновым. Он со мной полностью согласился. Поэтому мы старались держаться с нормальными ребятами заодно, не общаясь с «фуфуринцами». Похоже, что они сами пожалели, что поехали в стройотряд. Во всяком случае,  этот «блатняк» сам поставил себя в положение изгоев. И при первом же удобном случае они старались отлынить от работы на объекте. Фуфурин им потакал, а Лукьянов старался не обращать внимания, хотя было видно, что ему все это противно.
Короче, назревали конфликты, которых было просто не избежать. В итоге, бойцы сами начали разбираться с «блатняком», который стал практиковать ябеду. Я не буду называть «блатных» пофамильно, но они просто начали держаться гуртом, стараясь не общаться с коллективами бригад. Думаю, что для них облегчением было завершение отряда, поскольку само их пребывание в здоровой среде вылилось в сплошное мучение. Однако, поскольку Фуфик ставил им «комиссарскую работу» эквивалентно реальным рабочим часам, то общая производительность отряда ощутимо упала.
Тем не менее, на объектах напряженность спадала и как-то забывалась. Все бойцы старались честно работать на общее благо, не считая, конечно, «фуфуринцев». Тех, естественно, держали на расстоянии, пытаясь перевоспитать или заставить работать. К сожалению, такая неоднородность и зацикленность на «комиссарской работе» пошла не на пользу трудовым результатам. Несмотря на самоотверженную работу большинства бойцов, результаты оказались гораздо слабее, чем в прошлом году. Но тут я слишком здорово забежал вперед.
Что касалось организации работ, то вся ее львиная доля легла на Сашу Лукьянова. Фуфурин с «бегемотиком» Юрой откровенно филонили, почти не появляясь на объектах. В лучшем случае, Фуфурин объявлял на линейке фронт работ каждой бригады, явно беря пример с Володи Тулина, но реальной работы боялся, как черт ладана, почти не навещая и не проверяя объекты. Саня Лукьянов терпеть не мог «комиссарской работы», поэтому все реальное производство легло на его худые плечи. «Бегемотик» Юра Кузнецов просто обнаглел, почти не появляясь на объектах, благо, его ненавистной «кровли» в этом году не стало. Подозреваю, что он днем дрых в общаге. Бойцы же бригад, само собой, трудились в традиционном для Воскресенских стройотрядов режиме: до конца светового дня.
В этом году у нас снова было три самосвала, но лишь два из них – МАЗы. Третий же самосвал оказался «ЗИЛком» – это был ЗИЛ-130 со стандартной бело-голубой кабиной, который достался водителю Володьке Минаеву с нашего факультета. Володька учился одним курсом младше меня, кажется, во второй или третьей группе. В армии он был водителем какой-то легкой машины, и «ЗИЛок», как он сам мне признался, его несколько пугал. Помню, что я как-то раз навестил его на съемной квартире на Проспекте Мира, возле Капельского переулка, где он жил с женой и недавно родившейся дочкой. Его жена мне пожаловалась, что Володя до сих пор иногда просыпается среди ночи и, глядя в темноте на окружающую его мебель и квартирную планировку, начинает сокрушаться, как же он отсюда вырулит, несмотря на то, что прошло уже несколько месяцев с даты завершения стройотряда.
Прежде чем эксплуатировать «ЗИЛок», пришлось несколько раз чистить его кузов, на который налипло огромное количество засохшего цементного раствора. Лишь на второй или третьей неделе стройотряда, приехав с Володькой на свалку, я бордюрным ломом сумел отбить толстую корку «козла» в кузове. Лишь после этой операции, стоившей мне нескольких содранных на руках мозолей и пары часов упорного труда, кузов «ЗИЛка» начал вмещать более-менее приличное количество раствора: где-то около трех или четырех «кубов». Для Володьки, после процедуры отбивания растворного «козла», я стал непререкаемым авторитетом. Еще у самосвала неважно работало зажигание и плохо включались передачи. Короче, Володька здорово намучился с этим самосвалом.
А вот Генка Попков выбрал себе вполне достойную машину, воспользовавшись прошлогодними связями. Если годом раньше все вечера уходили на ремонтные работы, то в этом году он чувствовал себя гораздо вольготнее. Второй самосвал МАЗ достался Олегу Солоухину, немногословному парнишке с механического факультета. Для остальных ребят, что работали в отряде после второго курса, мы были «стариками», но старались не наглеть. Однако нас все здорово уважали и слушались почти беспрекословно. Ну, если не считая лени и упрямства Андрюшки Гончарова и Игоря Полипсы. А вообще, нормальные бойцы жили душа в душу.
Как и в прошлом году, первые пару недель молодые бойцы отчаянно матерились. Мансур потерпел-потерпел, да и объявил в один прекрасный день, что за каждый мат все бойцы бригады будут штрафоваться на 10 копеек. Предложил голосовать. «Против» были только Гончаров и Полипса. Все остальные – «за». С этого момента штрафной фонд стал полностью уходить на приобретение кваса. Поскольку «молодые» ругались больше всех, то они постоянно покупали квас. Лишь недели через три-четыре они начали фильтровать свою речь, а на квас стали скидываться всей бригадой, поскольку штрафного фонда уже перестало хватать. Что же, вода и камень точит.
На второй или третьей неделе работы Сашка Моторин привез в расположение отряда шикарный многодиапазонный радиоприемник «Океан». С тех пор у нас на объекте постоянно звучала музыка, которую он ловил на УКВ. Надо сказать, что это мне за период работы здорово надоело, несмотря на то, что музыку я люблю. Но терпеть ее постоянно стало для меня мучительно. И кажется, здесь я был не одинок. Похоже, что Андрей Гончаров тоже от нее изрядно устал. Иначе чем объяснить то, что как-то раз он плюхнул раствор с лопаты таким образом, что брызги угодили прямо на корпус приемника. В пару прыжков Сашка оказался возле «Океана». Казалось, что сейчас Моторин Гончарова убьет. Но обошлось. Однако на следующий день Саня не взял приемник на объект. Я тот день вспоминаю с наслаждением, поскольку просто млел от тишины.
Но вскоре Моторин снова приволок свой злосчастный «Океан» на объект, и все началось сызнова. Правда, он стал вчетверо строже следить за приемником, заранее прикрывая его рубахой или спецовкой от возможных актов вандализма. Музыка снова стала мне докучать. Но все же, я предпочел терпеть, чем портить своим товарищам настроение. Ведь Мансур Гилязетдинов и Сашка Моторин форменно балдели от музыки на объекте. А вот «лопаточникам» Сереге Муратову, Альберту Агаджаняну и Игорю Полипсе было все равно, насколько я мог судить по их реакции, вернее, ее отсутствию. Поэтому, если нашей бригаде доставалась пара относительно близких объектов, то я с Андреем Гончаровым, Альбертом Агаджаняном или Сережкой Муратовым старались уйти на свой отдельный объект. В результате такого мудрого разделения общая производительность труда нашей бригады здорово повысилась, и по результатам общей наработки мы стали здорово опережать других. Вдобавок по экстра-качеству укладки меня по опросам бойцов вскоре почти единогласно признали лучшим мастером-плиточником стройотряда, поскольку я всегда старался делать ровную кладку, в отличие от других, слегка тяготевших к «пузу».
Мансур, конечно, ревновал, но был вынужден смириться: главное – это шло на руку нашей бригаде и всему отряду. По сути, у нас в бригаде произошло разделение на два подразделения, которые иногда объединялись на крупном объекте, а при наличии двух параллельных объектов мы делали их одновременно. Все «лопаточники» работали у нас попеременно, но Сашка Моторин постоянно состоял при Мансуре – они дружили.
Бордюрщики, как и в прошлом году, долго трудились на набережной вдоль затона. Только в этом сезоне они меняли бордюр уже на внешней стороне дороги, что была ближе к затону и к Москве-реке. Однажды я проходил по какой-то надобности по набережной и угодил прямо на объект, где трудился весельчак Жека Лейбман. Тот не на шутку обрадовался, и работа вся бригады замерла почти на полчаса. Все эти полчаса мы ржали, рассказывая друг другу всякую всячину, анекдоты и хохмы. Именно здесь и родилась у нас идея устроить выездное выступление агитбригады. Но на сей раз мы решили соорудить полноценное игровое выступление, поскольку такого певца-хохмача, как Леха Горохов, в этом сезоне к нам не приехало.
Интересно было то, что при наличии крупного и могучего тела, смех у Женьки Лейбмана был тих и тонок, как у ребенка, что сразу же создавало комическую ситуацию: слушать его тонкий и тихий смешок мало кто мог выдержать без смеха. А поскольку мы постоянно друг над другом подтрунивали и хохмили, то полновесный ржач стоял на бордюре до тех пор, пока я не покинул объект, измученный смехом до колик в животе.
Однако в тот же вечер мы сошлись в холле общаги и решили предварительно набросать скетч выступления. Единодушно было решено, что представление будет поставлено в традиционном стиле, без фонограммы и световых эффектов. Так нам точно никто ничего не обломает. Для начала решили придумать вступление. Поскольку в команду сразу весьма органично вписался невысокий Андюха Шумилин, то наша троица (я, Лейбман и Шумилин) образовала нетленную триаду – средний, «громила» и «малыш». Ясно, что средним оказался я, «громилой» – здоровяк Лейбман, а «малышом» заделался Шумилин. Вскоре к нам примкнул усатый смугляк Серега Муратов, после чего «троица» превратилась в квартет, а Муратов получил условное наименование «красавчик» или «гусар». К нам долго порывался примкнуть «Альбертик» – худощавый и тщедушный Альберт Жданов, приветливый и улыбчивый парнишка непонятной национальности, приехавший учиться в Москву откуда-то из Средней Азии, но мы так и не смогли отыскать для него подходящего амплуа. А работать «речевиком» он не мог по причине косноязычия. Но на выступление мы его все-таки взяли – в парад-алле: уж больно комичной была его худая фигура.
Так мы и стали потихоньку собираться на репетиции после восьми-девяти часов вечера, стараясь не особо афишировать нашу подготовку. Но, как известно, шила в мешке не утаишь, и скоро весь отряд узнал, что Макунин с Лейбманом и их компания что-то затевают. Однако все ребята вели себя вполне тактично и не мешали, но, в то же время, разными правдами и неправдами старались проникнуть в буфет, чтобы понаблюдать за репетицией. Однако я держал ухо востро и всех выпроваживал, без различия возраста и положения в отряде, чем создал дополнительный ажиотаж вокруг нашего грядущего выступления. Уже на предпоследнем этапе к нам примкнул долговязый блондин Володька Степанов, друг Сереги Муратова и мой сосед по комнате.
Так что, пара или тройка недель перед подготовкой выступления агитбригады превратилась в сплошное веселье: оно начиналось где-то во время утренней линейки, плавно перетекало в подначки и байки во время завтрака, переходило на объекты на весь световой день и завершалось во время прогонок частей выступления после работы перед сном. Я называл это продолжением «картофельного» девиза второго курса «Ни дня без прикола!» Этот девиз был руководством к действию во время работ в сельхозотряде в 1980-м году, после Олимпиады, а теперь плавно перетек в стройотряд «Воскресенск-82».
А еще нас веселили ребята, приехавшие на учебу в Москву из Средней Азии. Особенно нам полюбился некий, работавший в бригаде плиточника Саши Мишуры парень по имени Газиюла, с непонятной и трудной для нашего русского уха восточной фамилией, которого всем отрядом переиначили на русский лад и отныне звали просто Генкой. А вскоре к русскому имени прилип, да так и не отлип, эпитет «саксаул». Случилось так, что почти из каждой побывки в Москву мы привозили свежие байки и анекдоты. Генке тоже хотелось как-нибудь отличиться. В один прекрасный день он предложил бойцам после линейки послушать свежий анекдот. Кто же от такого откажется? Тут он возьми да и спроси:
- Кто-нибудь знает анекдот про саксаульную ворону?
Сперва никто ничего не понял, а лишь потом до кого-то дошло, что имелась в виду не «саксаульная», а сексуальная ворона. Но парню из Средней Азии гораздо проще оказалось запомнить саксаул, поскольку они растут в пустыне. С этого дня к Газиюле намертво приросло прозвище «Генка-саксаул». Ржанье продолжалось еще минимум три дня и три ночи. А потом, прервавшись, снова возобновлялось при встрече. Надо отдать должное Генке: в ответ он лишь улыбался. А анекдот все уже напрочь забыли.
Наши репетиции перемежались самыми разнообразными занятиями. Поскольку смеющийся Лейбман не мог никого оставить равнодушным – едва он начинал смеяться, все просто угорали до колик – то бойцы пытались как-нибудь простимулировать Жеку, чтобы он начал поскорее издавать свои ни с чем не сравнимые звуки. И вот – на одной из репетиций я предложил игру-экспромт: придумать какие-нибудь смешные способы выполнения нашей обычной работы на дорожных объектах. Похоже, я тогда слабо представлял, во что это все выльется.
Озабоченная агитбригада наперебой стала предлагать варианты сексуальных извращений, что в итоге вылилось в коллективно исполненный портрет Жеки Лейбмана, выламывающего из земли здоровенный бордюр с исполинской бетонной подушкой при помощи гипертрофированного полового органа вместо бордюрного лома. Правда, все сходство с нашим Женей состояло в кудрявой голове, веснушках и широченных плечищах, однако единодушие бойцов меня поразило. На вопрос «кто это?» все единодушно отвечали: это Джонни. А самого Лейбмана в этот момент в буфетной как раз и не было. Он задержался где-то на объекте.
Когда серьезный и деловитый Лейбман просунул голову в дверной проем и начал извиняться, что задержался, наступило гробовое молчание. Жека сразу насторожился: с чего бы это вдруг стало так тихо? Он вошел в помещение и застыл перед столом, на котором лежал рисунок. Достаточно было единственного взгляда, как он расплылся в широченной улыбке и вопросил:
- Это что, я, что ли?
И тут же комнату наполнил ни с чем не сравнимый тоненький смешок, моментально сменившийся коллективным громоподобным ржанием. Вот так мы и развлекались.

***

Не буду уделять много внимания описанию производственных сцен и героике труда. Но работали мы самозабвенно. Жаль, конечно, что человеческая память столь непрочна, да и сама жизнь коротка, как вспышка метеора. Но я нисколько не жалею о тех днях, что я провел в стройотряде, работая, не покладая рук, ради студенческого братства. Ну, и ради некоторого количества денежных знаков, то есть, «шевелюшек», естественно. Я считаю, что это честно, не стоит забивать людям башку романтической чепухой о героических первопроходцах и бескорыстном труде на благо грядущей победы коммунизма. Нет, мы сами воспитывали себя как будущих «командиров производства», инженеров добротного и светлого будущего, которое мы построим для себя по своим собственным лекалам.
Однако на деле все вскоре повернулось совсем другим боком. Наши враги втихаря нащупали себе союзников на нашей земле, сформировав «пятую колонну» из предателей Родины и отщепенцев, защитников личных карманов, вопреки национальным интересам государства и насущным потребностям общества. Громко горланя партийные лозунги, эти перевертыши продвигали только свое, личное, не думая об общественном. На мой взгляд, основная ошибка и червоточина коммунистической доктрины состояла в том, что она попыталась заместить собой религиозное мировоззрение масс, не выдерживая прямого противостояния с Церковью за счет отсутствия внутреннего духовного содержания.
Попытавшись тягаться с сакральным Даром Божьим, тужась внушить людям безбожие через псевдонаучные лжеучения о сугубо материалистическом преобразовании Природы и Общества, идеологи коммунистической доктрины недооценили глубины бессознательной тяги народа к природной простоте и силе Божественного. На фоне Церкви Христовой партийная демагогия предстала плоской и бесплодной, поскольку для подтверждения лояльности КПСС достаточно было делать вид – и только. Именно делая вид вовне, а про себя обхаивая и глумясь над великой идеей освобождения Мира и Человека, что само по себе низко и отвратительно, профессиональные карьеристы и партийные функционеры извратили саму суть доктрины коммунизма, ничуть не пытаясь в нее вникнуть. Если бы коммунисты взяли себе в союзники Науку и Церковь, не пытаясь замахнуться на Святое, вряд ли к власти в нашей стране пришло такое чудовище, как Михаил Сергеевич Горбачев.
В Китае же тщательно изучили наш горький и бесплодный опыт и сумели взять за основу изобретенную в России и освоенную еще до революции модель завоевания мировых рынков путем демпингования цен на товары и услуги. Благое и праведное знание, благодаря которому наши честные и даровитые предки завоевали экономическую самостоятельность и богатство во имя и процветание Великой России, было отринуто в результате трагедий Первой Мировой войны и лавины революций и переворотов,  напрочь забыто и предано самому глубокому забвению. Нам все это вылилось в кошмар «Перестройки» и ликвидацию самого государственного суверенитета. И одному Богу известно, во что оно нам еще выльется в дальнейшем. А вот китайцы проанализировали чужие исторические ошибки и ныне стараются их не совершать, споро и энергично завоевывая планету. Похоже, что в настоящее время на всей Земле нет силы, способной им активно противостоять. Надеюсь лишь на то, что, прочтя эти горькие строки, какой-нибудь мудрый мой земляк, близкий к коридорам власти, их усвоит, творчески переосмыслит и найдет реальные пути укрепления Отчизны.
Но полно об истории. Увы, но наш народ не только не учитывает чужих ошибок и уроков, но не хочет учиться даже на своих!
Итак, приближался момент выступления агитбригады. Похоже, мы нашли простой и незамысловатый стиль, в котором можно выступать перед любой аудиторией, располагая самым простым и немудрящим реквизитом. Музыкальное сопровождение мы исторгали из собственных легких, эксплуатируя лишь природную силу голосовых связок и слегка помогая гитарой.
Точно так же, как и в прошлом году, мы решили выступать в среду, чтобы усталость не довлела над нами, и лицедействовать приходилось не через силу. В качестве сцены мы избрали все тот же буфет, но на сей раз, помимо бойцов, все свободные места, сидячие и стоячие, были заняты жителями общаги. Был полный аншлаг!
Публика жаждала зрелищ и изнывала в ожидании действа. А нам было совсем не просто: кулисы отсутствовали, а вместо них имелся низкий буфетный прилавок, и наш мизерный реквизит там даже полностью не помещался. Но вот к публике обратился Андрей Шумилин, который, невзирая на малый рост и стать, подобно Юрию Левитану, обладал хорошим сильным голосом и почти безупречной дикцией:
- Парад-алле! Выступают лауреаты международных конкурсов, фестивалей и соревнований, братья-близнецы, силачи Дубы-Задунайские! Публика, аплодисменты!
И под шум нарастающих аплодисментов наша команда в составе Андрея Шумилина, меня, Жеки Лейбмана, Сереги Муратова, Володьки Степанова и Альбертика Жданова, в одних плавках, раскачиваясь, вышла и сделала несколько помпезных кругов с задранными кулаками, то и дело останавливаясь, разворачиваясь к народу страшными лицами и напрягая бицепсы в причудливых и эффектных позах, выдыхая при этом клич «Оп-па!»
Затем мы проделали дважды то же самое в противоположном направлении, а после общей остановки ловко соорудили «пирамиду» – причудливую трехэтажную фигуру, в основании которой стоял амбал Лейбман, его за руки растягивали мы с Муратовым, а на верхотуру была вознесена тщедушная фигура Альбертика Жданова. Скудное звуковое сопровождение номера состояло в одной лишь барабанной дроби, искусно исполняемой на арендованном в «Красном уголке» общаги пионерском барабане нашим Андрюхой Гончаровым, который, как выяснилось, умел почти профессионально играть на этом инструменте. Естественно, работая со мной в одной бригаде, он никак не мог отказаться от участия в выступлении.
Каждый наш простенький номер завершался громом аплодисментов. Видимо, вся общага еще с прошлого года изнывала по высокому искусству и теперь наверстывала упущенное за год, вовсю отбивая себе ладони. Но и мы старались оправдать ожидания: начав с физических упражнений, вскоре перешли к нетленному студенческому фольклору, изобразив жанровую сценку «На экзамене». Здесь снова нашлось место Альбертику Жданову, который своей тощей фигуркой не на шутку оживил довольно банальный сюжет. Далее по плану следовала очередная жанровая сценка из «жизни на картошке». Она была основана на реальной истории, состоявшей в путешествии из одной деревни в другую в поисках давно обещанной бани. По ходу повествования студент знакомился с девушкой из соседнего ВУЗа, работающего буквально рядом, тоже на сельхозработах. Ну и далее все развивалось вполне логично: молодая семья, надо ее кормить и содержать, и отец едет в стройотряд, чтобы подработать. Завершается все в городе Воскресенске Московской области, куда молодой отец приезжает на заработки. И вновь – теперь уже заключительный парад-алле братьев-близнецов Дубов-Задунайских. Примерно вот так. Простенько и со вкусом.
И хотя в этот раз с нами не было Лехи Горохова, нам вновь сопутствовал успех. Публика рукоплескала, словно на премьере столичной оперы. Нас минут десять не отпускали с импровизированных подмостков. Было чрезвычайно приятно.
Фуфурин даже ничего не стал нам говорить, а вот «комиссар» Саня Лукьянов оказался весьма удивлен и обрадован. Он подошел к нам, пожал всем руки и искренне поздравил «артистов»:
- Спасибо, порадовали! Я даже не ожидал, что будет так здорово и артистично!
«Бегемотик» Юра Кузнецов тоже нас никак не отметил. Видимо, чувство юмора у «штабных» и бойцов в этом году здорово отличалось. А спустя несколько дней поползли слухи, что «блатные» решили «сбить с нас спесь», как они называли заслуженный успех выступления, и подготовить свою, альтернативную программу «Агитбригады-2». Но, похоже, ничего путного у них не вышло, никто так и не выступил с новой программой.
Но это совсем не мудрено: если эти «фуфуринцы» не научились нормально работать, то и отдыхать они вряд ли умели. А тут – агитбригада! Это вам не фунт изюма на халяву слопать, тут надобно уменье! По этому поводу очень мудро выразился наш водитель-ветеран, а по совместительству оракул, Генка Попков (в этом году все его называли не иначе, как «Генрих»):
- Не суйся в волки, если хвост собачий!
И я его полностью поддерживаю. Если эти люди поехали в стройотряд, чтобы лизать зад своему патрону Фуфурину, то это их горькое горе: они никогда не познают прелести добровольного благодатного труда в добротной мужской компании, их ценности ничего не значат по сравнению с нашими. А это значит, что сделать бескорыстно любое доброе дело они просто не в состоянии.
Все это мы наблюдаем вот уже скоро как тридцать лет. За все это время свора бездарных «творцов» так и не смогла создать ничего самостоятельного, оригинального, бессмертного, талантливого и любимого народом. Хотя в их распоряжении имелось буквально все необходимое, кроме таланта и дарования: деньги, слава, благоволение властей. Максимум, на что их хватает, так это на так называемые «римейки», пошлые переделки по мотивам добрых старых произведений, в основном, с использованием шуток ниже пояса и похабных двусмысленных каламбуров.
Мы же после выступления снова начали работать в прежнем режиме. Я иногда скучал по прошлогодним бойцам: Пашке «Бандуре» Бондаренко, «Цуценятке» Лысенко, «Хохлу» Белухину, «Качку» Вальке Образцову, Толику Фейшу («Поброюсь»), «Худому» Юре Бурлакову, «Пловцу» Сашке Сапунову. В свободное время мы с Мансуром или Генкой Попковым рассказывали «молодым» байки о славном прошлом отряда. Так создавалась своего рода мифология отряда «Воскресенск».
У нас были и в этом году свои ухари. Так, например, на плитке бригадиром работал Саша Мишура, в бригаде которого трудился Генка Шумай, за созвучие фамилии со знаменитым немецком автогонщиком прозванный «Шумахером». Прославился своей несгибаемой принципиальностью Аркашка Асташко, усатый парень, поступивший в институт после подготовительного отделения и бывший гораздо старше большинства бойцов ССО. Он был известен ненавистью к табаку и тягой к восточным единоборствам, типа дзюдо и карате. Его, конечно, уважали, но иногда подшучивали и подтрунивали довольно беззлобно, хотя порою и колко.
Однажды, отпущенные на побывку в Москву, бойцы гуртом ехали все в одном вагоне. Дело было уже почти в конце отрядного срока, и многие недосыпали: усталость накопилась и почти не отпускала. Аркашка откинулся на спинку деревянной лавки и тут же моментально отключился. Ребята, зная, что он принципиально никогда не курил и всячески боролся с табакокурением в оперотряде, решили над ним подшутить. Кто-то пожертвовал свежей сигаретой с фильтром и потихоньку, стараясь не разбудить, сунул ее Аркашке в распахнутый рот. Тот не менее пяти минут так и ехал с сигаретой во рту, что привлекло к нему почти всех бойцов, желавших удостовериться, что это сам Асташко едет в таком странном виде. Общий дружный смех все-таки разбудил Аркадия, который мигом вскочил и попытался накостылять тому, кто сунул ему сигарету в рот. Да разве кто-то признается в содеянном? Никакое каратэ тут не поможет!
Аркашка плюнул, назвал всех дураками, растер в муку сигарету и выбросил крошки в окно. Потом, поняв, что он уже никогда не дознается, кто устроил ему эту пакость, хитро заулыбался в усы и произнес, покачав головой:
- Ну, прямо как дети, ей Богу!
Дальше никто Аркашку Асташко уже не трогал, но иногда ему напоминали тот случай во время перекура на объекте:
- Ребята, перекур! А ты, Аркаша, курить будешь? У нас есть.
Тот, конечно, злился и отнекивался, но ему вновь и вновь напоминали случай в подмосковной электричке, когда он так обмишурился. Но винить было некого: никто из бойцов так и не «раскололся».

***

В 1982-м году День Строителя пришелся на 8 августа, как всегда, на воскресенье. Праздник проводили как обычно, на городском стадионе. На сей раз ССО из МГУ был настроен к нам более чем лояльно. До них дошли сведения, что нашему отряду пришлось исправлять их прошлые огрехи, поэтому настрой был вполне миролюбивый. Если я совсем не запомнил, состоялся ли футбольный матч с участием бойцов нашего отряда в 1981-м, то в 1982-м был торжественный марш и вручение дипломов командирам ССО, работавшим в Воскресенском районе. Наш командир Володя Фуфурин щеголял с медалью на груди. Поговаривали, что эта медаль была прислана по разнарядке из Бауманского райкома ВЛКСМ, а потом разыграна между членами комсомольского актива и досталась Фуфику. Так или иначе, но Вова Фуфурин стал орденоносцем, что здорово повлияло на положительное развитие его дальнейшей карьеры в то время.
К сожалению, больше я ничего об этой награде вспомнить не могу, а напомнил мне о ней мой товарищ по стройотряду «Воскресенск-81» Миша Захаров: оказывается, тот розыгрыш произошел еще во время прошлогоднего стройотряда, а я о нем ничего не знал. Тогда активно двигали вперед многих, но быстро продвигались прежде всего люди с мозгами. Например, я нисколько не был против карьеры Володи Тулина, поскольку он был парень с головой. К сожалению, в основном в карьерном росте преуспевают не те, у кого лучше обстоит дело с головой, а скорее, напротив. Недаром говорили, что основным видом карьерного роста является отнюдь не мозговой, а партийно-половой метод.
А в советское время люди больше клевали на простые удобства жизни, поэтому явных карьеристов было относительно немного. Люди могли позволить себе заниматься любимым делом, волей-неволей соглашаясь нести некоторые общественные повинности, как бы в довесок. За время существования социалистического строя уже выработались некие правила игры, которые большинство не собиралось нарушать. Первым всерьез нарушил их М.С.Горбачев, решив взорвать страну своей «Перестройкой». А до этого социалистическая система претерпевала ряд относительно плавных эволюционных изменений, которые, в принципе, были в состоянии изменить страну в положительную сторону без революционных ломок – и тогда у нас могло быть совсем другое будущее. Но, как говорится, что выросло, то выросло.
В 1982-м году в нашем ССО старая прошлогодняя жалостная песенка-вальс слегка садистского содержания успеха почти не имела. Хотя состав отрядных действующих лиц остался на две трети прежним, «кровли» у нас уже не было, а значит, сюжет с Фуфуриным в битумном котле был уже не актуален. Зато привилась новая песенка, которая исполнялась на мотив знаменитого фронтового шлягера «На позицию девушка провожала бойца», в ритме танго. Однако припевом тут была повторяющаяся сентенция о том, что «можно выпить и стопочку, можно выпить и больше». Самое смешное состояло том, что «сухой закон» в ССО был по-прежнему незыблем. А в этом году у нас отсутствовали даже мало-мальски причастные к винопитию бойцы, вроде Кольки Марченко. Однако в свободное время, вооружившись гитарой, мы честно пропевали:
На меня надвигается из кустов хун-вей-бин.
Ну и пусть надвигается – у меня карабин:
Нажимаешь на кнопочку – хун-вей-бин – на ребро.
Можно выпить и стопочку, можно выпить ведро.
И так – до самого финала, который состоял в том, что наконец-то «… и я окосел».
Однажды обследуя после утренней зарядки общественный мужской туалет в общаге, я обнаружил целый пласт неизученной доселе письменной культуры, в котором я нашел несколько непризнанных шедевров. Одним из них я хочу поделиться. На стенке туалетной кабинки простым черным карандашом было начертано следующее категорическое и изящное по формулировке распоряжение:
Если ты покакал, сразу
Дерни ручку унитаза!
Если нету там такой,
Протолкни дерьмо рукой!
Видимо, регулярное общение со столичным студенчеством благотворно повлияло на местную рабочую молодежь, раз уж она начала отмечаться даже в местных общественных сортирах рифмованными стихотворными утверждениями.
Под конец стройотрядовского срока мною овладела какая-то грустинка. Я уже точно знал, что следующее лето будет полностью отведено под военные сборы. А это означало, что побывать в шкуре бойца студенческого строительного отряда мне вряд ли доведется. Как я тогда заблуждался! Прошло всего несколько лет, и мне пришлось доставать свою старую куртку с нашивками, чтобы водрузить ее себе на плечи. Но теперь я уже пребывал в качестве командира ССО, правда, внутривузовского, базирующегося в Москве, под боком у начальства. И все это лишь из-за того, что меня, беспартийного комсомольца, в виде исключения, за особые учебные заслуги и «красный диплом» оставили в родном ВУЗе на профилирующей кафедре.
После завершения всех работ и расплаты с бойцами, наши «штабные» как-то потихоньку и быстро смотались, что мы даже их не заметили. Кажется, они уехали все вместе на легковом автомобиле. Видимо, Фуфик решил «не дразнить гусей», а воспользовался прошлогодним опытом «голубого бегемотика» Юры. Мы же с Аркашей Асташко, слегка поразмыслив, решили переночевать еще одну ночь, с пятницы на субботу, в общаге и заодно отметить окончание стройотряда. К сожалению, нас с Аркашкой никто из бойцов больше не поддержал: все ребята торопились попасть поскорее домой. Тем более, что у многих бойцов ССО были жены и дети, по которым они здорово соскучились.
Мы с Аркашей бодро двинулись в винный магазин, благо, «сухой закон» на нас уже не распространялся. Из винного разнообразия Аркаша без тени сомнения выбрал кубинский ром «Хабана Клаб» (Habana Club – Гаванский Клуб), которым в то время был завален весь Союз. Я же никогда до этого вечера рома не пробовал и поэтому позволил себе поддаться вечной тяге экспериментатора к новому. Как же я тогда заблуждался!
Оказалось, что дальновидный Аркашка присмотрел себе в общаге одну долговязую рыжую девицу, почти на полторы головы выше себя, к которой мы и завалились с бутылкой. Однако долгое воздержание от всякого рода спиртных напитков сыграло с нами злую шутку. Едва мы влили в себя сладкую и жгучую влагу кубинских революционеров, я сразу почуял: с организмом творится что-то неладное. В голове очень быстро помутилось, а окружающее предательски запрыгало перед глазами. Аркашка начал куражиться перед подругой, а потом, спустя минуту, уже стоял на руках. Простоял он совсем немного: видимо, ром и на него подействовал. С пола он долго не мог встать самостоятельно. Чем я закусывал этот предательский ром, уже не помню. Только ночевать я все-таки спустился в свою старую комнату, к которой уже здорово привык.
Проснулся я весь разбитый, с дурным привкусом во рту. Должен сказать, что я до сих пор так и не научился пить ром. И слава Богу! Аркашка где-то к середине дня тоже выполз из своей комнаты, но так и не смог вспомнить, что он делал ночью.
Возвращались в Москву мы вместе на одной электричке. В дороге почти не говорили друг с другом: больше дремали. Удивительно, но дурной привкус изо рта исчез, а дома меня никто не уличил в выпивке: перегара не было. Видимо, это единственное преимущество кубинского рома. Но искать другие его достоинства что-то меня не тянет.
В 1982-м году я решил прихватить с собой домой рабочие башмаки и куртку: они мне потом неоднократно пригождались во время регулярных вылазок на овощную базу и на «картошку». Еще пару раз я ездил в качестве «полевого командира» на сельхозработы со студентами факультета, но того радостного чувства созидания, что я испытывал в ССО «Воскресенск», мне ощутить более не доводилось. В течение нескольких лет я регулярно наведывался в город Воскресенск и проходил по старым, но еще будто живым объектам. Мои камни на бордюре, моя плитка, уложенная вот этими руками – все это было нужно людям и активно использовалось. И было это чрезвычайно приятно!
Должен сказать, что мужские разговоры среди бойцов ССО ближе к концу «трудового семестра» во многом касались того, кто и что приобретет на заработанные деньги, что приготовит и съест дома, когда вернется, какие алкогольные напитки и в каких количествах употребит. Каюсь, но многое из того, что мы себе навыдумывали, так и не воплотилось. А если воплотилось, то не в том виде, как мечталось. Но основной смысл состоял не в деянии как таковом, а скорее, в возможности осуществления этих планов. А заработав даже немного денег, человек все-таки становится более независимым, самостоятельным, что ли. И именно поэтому, я полагаю, стройотряды постоянно вызывали такую ненависть начальства. Именно поэтому их постоянно пытались если не извести, то преобразовать. То же самое произошло и с Воскресенским стройотрядом.
Следующий год стал последним в истории его существования. Командиром отряда снова был назначен Володя Фуфурин, со всеми сопутствующими последствиями. То есть, с привилегированным положением для блюдолизов и прихлебателей. Если в 1982-м году, будучи лучшим плиточником ССО, я заработал всего 950 рублей против 1140 рублей годом ранее в статусе рядового бойца, то, по рассказам бойцов и очевидцев, в 1983-м заработок среднего бойца уже не превышал 600 – 750 рублей. Это практически сравнялось с зарплатой бойцов затрапезных отрядов «Малино» или «Молдавия». Самый лучший студенческий строительный отряд МИХМа из легенды превратился в дешевую рутину, и его просто упразднили. Тем более, что закончилась преемственность поколений, когда «старый» боец передавал свои знания и умения «молодому», а тот даже не помышлял ему перечить и чутко внимал все наставления.
Это немного грустно, но такова жизнь. Я вовсе не пытаюсь идеализировать прошлое, а пытаюсь напомнить то, что было мудро, полезно и приятно. Поэтому, дабы меня не сочли занудой, я постараюсь по возможности кратко и емко сформулировать некоторые выводы, с высоты, так сказать, своих лет и жизненного опыта.

***

Во-первых, я считаю, что комсомол был чрезвычайно полезной и интересной структурой или организацией. Несмотря на его прямую подчиненность и серьезную зависимость от КПСС, это была самостоятельная сила, с которой партии приходилось считаться. Если проанализировать все деяния ВЛКСМ, то лишь один их перечень заставляет относиться к нему с уважением. Именно в комсомоле люди учились ответственности за свои слова и обещания, формируясь как личности. Поскольку здесь всегда главенствующая роль отводилась реальным делам, то любая личность, волей или неволей, проявляла все свои дурные и хорошие стороны. По результатам своей деятельности в ВЛКСМ достаточно просто было судить о людях и об их мировоззрении. Членство в комсомоле формировало то, что называлось активной жизненной позицией. Таким людям скучать было некогда. Формы проявления этой активности могли быть самыми разнообразными.
Во-вторых, будучи порождением Компартии, комсомол во многом воспроизводил ее функции и формы существования, в том числе, в историческом аспекте. То есть, история комсомола была неотрывна от истории КПСС и страны в целом. Это связано, главным образом, с тем, что комсомол с самого момента основания задумывался как массовая молодежная организация. А это означает, что он всегда впитывал в себя все тенденции текущего исторического момента, как положительные, так и отрицательные.
В-третьих, имея главным идеологическим обоснованием своего существования идею социальной справедливости в коммунистическом воплощении, все зыбкие моменты теоретических недоработок партийного руководства проявлялись на комсомоле как на лакмусовой бумажке. Тем самым, партия имела возможность не «перегибать палку» в ряде случаев недальновидного перспективного планирования. Другое дело, что со временем этот важный аспект особенности перспективного развития перестали принимать во внимание – и поплатились потерей государства и суверенитета.
В-четвертых, искусственная реанимация комсомола при нынешнем общественном строе и капиталистических идеологических установках категорически невозможна. Если в социалистическом прошлом идеалом коммунизма признавалось построение бесклассового общества социальной справедливости с главенствующим экономическим принципом «от каждого – по возможности, каждому – по потребности», то в настоящее время происходит активное формирование архаически дикого олигархического сословного общества электронного подавления, в котором во главу угла поставлено безудержное нерегулируемое потребление, основанное на базе простого тезиса «деньги – это все». Таким образом, вся прежняя идеологическая база поставлена в состояние полного, тотального отрицания, выражаясь философским языком.
Кстати, комбинация принципа «демократического централизма», подразумевающего безусловность выполнения приказов вышестоящего руководства, и стимуляция ничем не обоснованной идеологической установки на «революционные преобразования», в итоге привели к массовому накоплению противоречий, приведших, в конце концов, к бесславному (прошу прощения за тавтологию) концу Социалистического Отечества. Например, в современном полукапиталистическом Китае коммунистическая партия отошла от принципа «условной несменяемости» высшего руководства, чем отчасти обезопасила себя от застоя и обеспечила регулярное пополнение партийной элиты «свежей кровью» и «молодыми мозгами».
Ориентация на революционность также привела к шельмованию старых, но вполне здоровых приемов, и замене их на мимолетные модные веяния. В частности, в качестве такой «моды» можно привести в пример всем известную «перестройку и ускорение» от М.С.Горбачева. Как выразился один из наших юмористов, это сочетание вполне способно привести к такому же эффекту, как смешение снотворного со слабительным. Именно на волне новых «революционных преобразований» в экономике мы в свое время получили массу наполовину криминальных городских центров научно-технического творчества молодежи (ГЦ НТТМ) под эгидой комсомола. Эти самые ГЦ НТТМ, воспользовавшись полноценным государственным разрешением на свободную внешнеэкономическую деятельность, активно начали легальный бесконтрольный массовый вывоз за границу стратегического сырья, подставив под удар госпредприятия и сформировав тем самым банк начального накопления нынешних олигархов – выходцев из ВЛКСМ 80-х. Они теперь и контролируют до 95% богатств «этой страны».
Короче говоря, сбылась поговорка: «гора породила мышь». А начиналось все с того, что мы гордились своей страной, называя ее «шестой частью суши». Выяснилось, что из этой «шестой части» для более-менее комфортного существования пригодно менее 15%, а все остальное – это вечная мерзлота, тундра да чрезвычайно пересеченная местность, слабо приспособленная к ведению успешной хозяйственной деятельности. И все это – остаток достояния Великой России, не сумевшей удержать свои исконные территории. Теперь «демокрасты» зовут ее «эта страна». Уж не знаю, смеяться надо или плакать? Потерпим немного. Хотя за 30 лет унижения у всех нас был лишь один законный повод для народного ликования. Когда в 2014-м году Россия возвратила себе Крым. Но с тех пор унижения только прибавилось.
И все-таки, хорошо, что у нас был комсомол, были стройотряды, была какая-никакая романтика (хоть я и отношусь к ней весьма скептически). Пускай все это сопровождалось иногда не совсем приличными вводными и комментариями, но это тоже – наша история, страницы нашей общей биографии.
И это здорово!

Алексей Владимирович Макунин
(Москва – Воскресенск – Москва)
21.06.2019.

Приложение.

Личный состав ЛССО Воскресенск – 1981 (по фотографии)
На снимке сверху:
1. Образцов Валентин (Бригадир бордюрщиков), («Культурист»)
2. Гущин Игорь («Пятиборец»)
3. Ломакин Николай
4. Придатчин Григорий («Аршин»)
5. Гилязетдинов Мансур («Мишка»)
6. Моторин Александр
7. Лысенко Сергей («Лысый хохол», «Цуценятко»)
8. Пауков Вячеслав
9. Сапунов Александр («Пловец»)
10. Муратов Сергей («Красавчик», «Гусар»)
11. Степанов Владимир («Блондин»)
12. Хаустов Михаил («Усатый»)
13. Бондаренко Павел («Бандура»)
14. Богомазов Петр («Доктор Айболит»)
15. Горохов Алексей («Певец»)
16. Максимов Александр («Фриц»)
17. Чернятин Александр («Танцор»)
18. Аксенов Василий («Козленок», «Хулиган»)
19. Спицын Олег (Водитель)
20. Блохин Александр («Блоха»)
21. Захаров Михаил («Лысый 1»)
22. Золотов Сергей

На снимке внизу:
23. Белухин Владимир («Хохол»)
24. Тупицын Иван
25. Фейш Анатолий («Поброюсь»)
26. Хромов Павел (Бригадир плиточников)
27. Степанян Юрик (Бригадир плиточников)
28. Тулин Владимир (Командир)
29. Кушнир Виктор («Лысый 2»)
30. Тихомиров Юрий
31. Макунин Алексей («Импортный рабочий», «Мистер Рубероид»)

На снимке отсутствуют:
32. Чекалов Василий (Бригадир плиточников)
33. Рябов Владимир
34. Попков Геннадий (Водитель), («Генрих»)
35. Воронин Сергей (Водитель), («Ворона»)
36. Яковлев Олег («Олег Иваныч»)
37. Бурлаков Юрий («Худой»)
38. Марченко Николай (бригадир кровельщиков), («Марчелло»)
39. Кузнецов Юрий (Мастер, «Голубой бегемотик», «Дядя Юра»)
40. Фуфурин Владимир (Комиссар, «Фуфик»)
41. Ковальчук Александр

Личный состав ЛССО Воскресенск – 1982 (по фотографии)
На снимке (слева направо):
1.Цатаидзе Гиви
2.Жуков Олег («Фельдмаршал»)
3.Чекулаев Алексей (внизу)
4.Синяков Сергей
5.Гончаров Андрей
6.Милешкин Александр
7.Каштанов Дмитрий (внизу)
8.Кулагин Сергей
9.Пашенцев Геннадий (внизу)
10.Мосичев Сергей
11.Шумай Геннадий («Шумахер»)
12.Алимов Илья (внизу)
13.Елисеев Владимир («Космонавт»)
14.Бурлаченко Владимир (сидит)
15.Павлюсь Геннадий
16.… Михаил
17.Муратов Сергей
18.Жданов Альберт («Альбертик») (внизу)
19.Моторин Александр
20.Лейбман Евгений («Джонни»)
21.Степанов Владимир
22.Асташко Аркадий («Аркаша») (внизу)
23.Макунин Алексей
24.Пинчук Виктор (внизу)
25.Гилязетдинов Мансур («Мишка») – «мой» бригадир
26.Мишура Александр
27.Парипса Игорь («Полипса») (внизу)
28.Агаджанян Альберт (в тени)
29.… Илья
30.… Газиюла («Генка-Саксаул»)
31.Шумилин Андрей
32.Гирко Михаил
33.Солоухин Олег – водитель МАЗа

На снимке отсутствуют:
34. Фуфурин Владимир – командир ССО («Фуфик»)
35. Лукьянов Александр – комиссар ССО
36. Кузнецов Юрий – мастер ССО («Голубой бегемотик, дядя Юра»)
37. Павлов Евгений («Фотограф»)
38. Попков Геннадий («Генрих») – водитель МАЗа
39. Расторгуев Иван
40. Минаев Владимир («ЗИЛок») – водитель ЗИЛа