Вдали от мира сего греховного...

Друзья!

Русское старообрядчество, удаленные скиты в тайге, монахи и монахини  в полном уединении- далекое ли  прошлое!? Ведь и многие святые (Серафим Саровский) были отшельниками. А что сегодня? Есть ли у нас такие истовые православные  верующие?

"Журналисты издания 66.ru нашли скиты, которые в уральской тайге основал наставник Среднеуральского женского монастыря схиигумен Сергий (Николай Романов), известный также как духовник экс-прокурора Крыма, депутата Госдумы РФ Натальи Поклонской. По данным портала, один из самых доступных скитов найден в бывшей деревне Новоселово, расположенной на реке Тура на территории Махневского муниципального образования, примерно в 90 километрах на северо-восток от Алапаевска. «Перепись свидетельствует, что в 2010 году в Новоселова жили 42 человека. Приехав сюда через девять лет, мы готовились к удручающему зрелищу. Но уже издали увидели башенки храмов, что взметнулись над лесом, — некоторые еще в сетке строительных лесов, с почти завершенными куполами», — описывают свои путевые впечатления журналисты.

В деревне одна улица, и она делится, как пишет издание, по гендерному принципу: «С одной, прибрежной, стороны строится деревянный храм пророка Илии — его возводят монахи, которые живут тут же. Другая сторона — женская. Здесь расположились строения скита для монахинь Среднеуральского женского монастыря».

Сердце этого скита — храм во имя Святого Мученика Вонифатия. Считается, что мученик Вонифатий избавляет от алкоголизма и наркомании. Именно со строительства храма Вонифатия и началась «экспансия представителей схиигумена Сергия в уральскую тайгу». Деревянную церковь построили в 2011 году."
...Что ж, Урал, Алтай, Сибирь давно приютили у себя раскольников- старообрядцев, спасавшихся четыре века назад от разгневанных царских властей. К счастью, сегодня на них нет жестоких гонений, костров. Хотя не все так просто!..

Отступление

Президент России В.В.Путин поддержал празднование в 2020 году 400-летия со дня рождения протопопа Аввакума.

Протопоп Аввакум (Аввакум Петров)- духовный вождь и главный идеолог старообрядчества. Родился 25 ноября (5 декабря) 1620 в с. Григорово, Нижегородский уезд. Священник Русской православной церкви, протопоп, автор полемических сочинений.

В конце 1640-х — начале 1650-х годов — протопоп города Юрьева-Повольского, участник влиятельного Кружка ревнителей благочестия, друг и соратник будущего патриарха Московского Никона, также входившего в этот кружок; впоследствии противник церковной реформы, начатой патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем, идеолог и наиболее видный деятель старообрядчества в период его возникновения. За свою религиозную деятельность был сослан, заточён в тюрьму и в итоге казнён  14 (24) апреля в 1682 году в г. Пустозерск через сожжение на костре.

В старообрядчестве на протяжении всей его истории являлся авторитетной и знаковой фигурой и почитается как священномученик и исповедник.

...Гонимый  ныне Московским патриархатом среднеуральский схиигумен Сергий не собирается покидать свой женский монастырь и таежные скиты.  Местные попы признали его раскольником, еретиком за то, что  резко критиковал их и всю путинскую власть!
Видимо,  вмешательство  в высокую  политику и ныне дело небезпасное для верующих!

Вл.Назаров
**************
Из жизни уральских старообрядцев

(предисловие от издателя)

    Очерк «Островок» был написан автором Л.М.Каптеревым  в возрасте 34 лет на переломе эпох, когда каждый из жителей Российской Империи, независимо от прожитых лет, былых успехов и достижений, выбирал для себя дальнейший жизненный путь, новые стремления и мечты. И вот, среди бурь и ураганов, сметающих всё и всех, ломающих судьбы десятков миллионов людей, и уничтожающих их жизни, вдруг находится спокойное место, которое обходят стороной все неурядицы внешней жизни. «Островок» – старообрядческий скит, где «в древлецерковном благочестии» заканчивают своё странствие «отцы» и «матушки», ожидая «настоящей», «вечной» жизни. «Кругом шумит-бушует мирское окиян-море, а здесь покой да благодать. Пристанище благоутишное».
    Читая очерк, любознательные краеведы могут заинтересоваться, где же этот «островок», о каком конкретно месте писал автор?
    Конечно, это литературное произведение нельзя рассматривать как строгий отчёт о посещении конкретного скита, его художественная ценность несомненна. Недаром некоторые из современных исследователей отмечают, что оно написано в лучших традициях А. Н. Мельникова-Печерского и Д. Н. Мамина-Сибиряка. Тем не менее, очевидно, что за основу взята невыдуманная история, и сам поход, и встречи-беседы с «отцами и старицами» имели место быть, и все перечисленные в рассказе персонажи – имеют реальные прототипы.
Да и подзаголовок очерка «Из жизни уральских старообрядцев» настраивает читателя на реальность описанного в нём. Однако в рассказе нет конкретного указания местоположения скита, об этом можно только строить догадки, опираясь на географические названия, проскальзывающие в описании пути до скитников.
    Но уж очень они расплывчаты: «Глубокое озеро, Омутный мыс, Белые горы» – такие местечковые топонимы (если они не придуманы автором) могут быть практически на любой территории Урала. Краеведы Нижнего Тагила убеждены, что речь идёт об одном из скитов, которые располагались близ Черноисточинского пруда: «..маленький островок веры и любви теплится на берегу Черноисточинского пруда.Из этого произведения видно, насколько полюбились автору
тагильские просторы: гора Белая, Черноисточинский пруд». Но никаких доказательств данного утверждения не приводят. Насколько же основательны заверения местных краеведов?
    С одной стороны, есть довольно-таки весомые доводы в пользу их гипотезы. Во-первых, черноисточинские места были издавна облюбованы старообрядцами для уединения от мира. Из архивных материалов известно о существовании в начале XX века не менее полутора десятков скитов, располагавшихся в окрестностях Нижнего Тагила.

    Известный в начале прошлого века служитель Нижнетагильской часовни, начетчик, один из основателей журнала «Уральский старообрядец» Кузнецов Афанасий Трофимович (1879 – 1938) в своём труде «Исторические очерки уральского старообрядчества» также писал о распространении в этих местах скитничества.
    Во-вторых, Леонид Каптерев вполне мог посещать черноисточинские места именно в январе-марте 1918 года, то есть в период создания очерка. В архиве председателя нижнетагильского общества краеведов А. Ю. Хлопотова есть открытка, посланная Леонидом Каптеревым 25 декабря 1913 года в Черноисточинский завод своему брату Вениамину, учителю местного земского училища, в которой он сожалеет, что семья брата не сможет по его приглашению приехать на Рождество. Сам Леонид Михайлович в это время жил в Верхотурье. Наверняка, и сам Леонид навещал брата в Черноисточинске, возможно, и после своего переезда в Екатеринбург.
    Вместе с тем, в очерке есть ещё одна привязка к возможному местонахождению скита: Нижне-Култымский завод – гнездо «табашников-никониан», располагавшийся к северу от него. И здесь возникают сомнения насчёт Черноисточинска. Река Култым (Большой Култым) – протекает по Пермскому краю и Свердловской области.
Речка совсем небольшая, её длина составляет 43 км. Черноисточинск же расположен в 150 км. к востоку от устья реки.
    Явное несовпадение ориентиров: не мог «табашный» ветер дуть с севера, если его источник находился к западу от скита. Да и далековато. К тому же, упоминаний о Нижне-Култымском заводе нет ни в справочнике «Фабрики и заводы всей России», изданном в 1913 году, ни в современной энциклопедии «Металлургические заводы Урала» (Екатеринбург, 2001).
    Существовал ли такой завод в действительности? Может автор замаскировал под «Нижне-Култымским» какой-нибудь близлежащий завод, например, Нижне-Тагильский, который как раз располагается к северу от Черноисточинского пруда?
    Так что вопрос о местонахождении «островка» остаётся открытым. А нижнетагильским приверженцам черноисточинской гипотезы ещё придётся поработать над сбором доказательств. Впрочем, стоит ли упорно разыскивать это место? Ведь таких скитов по Уралу были сотни, если не тысячи, и каждый из них был островком уединения, спокойствия и любви для людей, презревших мирские соблазны.

С.Чумаков

*****************

В ПОИСКАХ ОСТРОВКА


Уже добрых часа три медленно подвигались мы с Афанасием Авдеичем по белой ледяной равнине Глубокого озера, направляясь к запрятанному в лесной глуши маленькому старообрядческому скиту.
    Сначала, пока шли под надёжной защитой Омутного мыса, было тепло и спокойно. Высокий, сплошь покрытый дремучим ельником, он далеко выдвинул в озеро свою несокрушимо-твёрдую, каменную грудь – как исполинский утюг на широкой белой скатерти – и хорошо заслонял нас от ветра. О том, что ветрено, можно было догадываться лишь по белым мелким облачкам, которые, подобно разорванным клочьям ваты, быстро неслись по небу.
    Послеполуденное, уже склонившееся к закату, но всё ещё яркое солнце весело играло в небе, отражаясь тысячами разноцветных искорок на ослепительно белом снегу.
    На льду там и сям маячили чёрные точки – это рыболовы терпеливо сидели у своих прорубок, укрывшись от ветра натянутыми на рамы пологами и рогожками.
    На душе было весело и радостно от сознания свободы и ожидания интересных впечатлений, запас сил казался неистощимым, обувь и одежда были теплы и удобны, дорога – ровна и просторна.
    Полной грудью вдыхая чистый морозный воздух, я бодро шагал рядом с Афанасием Авдеичем и с удовольствием слушал его безыскусственные, трогательно-простые рассказы о скитских подвижниках, о страдальцах за старую веру.
Всё было хорошо.
    Но едва только обогнули мы последние отвесные скалы мыса – «крутики», как их обыкновенно называют на Урале – как нас охватило ледяное дыхание пронизывающего до костей северного ветра. Казалось, он уже давно ждал нас и, истомившись долгим ожиданием, теперь с радостной свирепостью набросился на свою жертву. Он яростно и упорно бил справа, колол лицо тысячами жгучих иголок, заплетал полы одежды, крутил по белому простору озера шипящие, серые вихри, переметал дорогу.
    И чем дальше, тем труднее становился путь. Широкая, хорошо наезженная и плотная дорога превратилась в узкий, избитый нырками, сыпучий гребень, на котором уже не хватало места двоим в ряд.
    Мы потащились гуськом – Афанасий Авдеич впереди – и так, молча, шли в тяжкой борьбе с холодом и ветром вёрст около двенадцати.
    Силы начали ослабевать. Натомившиеся от трудной ходьбы, ноги неуверенно и расхлябанно ступали по сухому, рассыпавшемуся как песок, снегу. Порой снежный хребет дороги обрывался, сменяясь лысинами зеленоватого, похожего на бутылоч-ное стекло, потрескавшегося от жестоких морозов льда, и тогда идти становилось несколько легче
    Угас короткий декабрьский день, оставив на западе, как яркое воспоминание, широкую ленту зари. Заметно сгущавшиеся сумерки смягчили утомительную для глаз резкость дневных тонов, положив всюду мягкий голубой колорит.
    И вместе с последним лучом дня, казалось, угасло и то бодрое, жизнерадостное настроение, с каким я вышел из дома. Всё больше и больше овладевало мною тупо-безразличное состояние крайней физической усталости, когда члены как будто теряют связь с нервными центрами и служат лишь по инерции, когда мысль перестаёт работать и хочется только одного – повалиться, как мешок, где попало и, невзирая ни на что, уснуть.
    Озеро кончалось. Прямо перед нами, на близком уже берегу, зубчатой стеной темнел ельник, а за ним, на ярком фоне холодного зимнего заката, с постепенным переходом тонов от оранжевого до глубокого голубого, грозно и чётко рисовался огромный тёмно-синий силуэт Белых гор. Кое-где, среди далёкой синевы одевавшего горы леса, выступали бледно-лиловые пятна занесённых снегом полян.
    И при взгляде на эту угрюмую громаду, на этот восхитительный по богатству красок, но такой неприветливо-холодный закат
– ещё жёстче казался ветер, сильнее сказывались голод и усталость, ещё больше манило к теплу и домашнему уюту, И уже я начал малодушно раскаиваться, что пошёл.
– Далеко ещё? – окликнул я своего спутника.
    Афанасий Авдеич остановился и повернул ко мне лицо, казавшееся тёмно-красным пятном в белой рамке сплошь закуржавевших бороды и косматого воротника, – так что трудно было разобрать, где кончается борода и начинается воротник.
– Что, уходился, видно, парень? – добродушно-снисходительно рассмеялся он, обивая жёсткой рукавицей с воротника пушистое белое кружево куржака.
    –Ещё бы не уходиться по такой-то дороге, – раздражённо буркнул я, совершенно забывая, что сам же напросился на эту прогулку и что Афанасию Авдеичу ничуть не легче моего.
    Но усталый и голодный человек обыкновенно плохо рассуждает, всякая мелочь для него чувствительна и потому-то улыбка Афанасия Авдеича показалась мне обидной и окончательно нарушила душевное равновесие.
    –Ничего, потерпи ещё маленько,- подбадривал он меня, не замечая моего грубого тона. – Теперь уж совсем немного осталось шагать-то. Видишь, вон, – показал он палкой вдоль дороги, – вешку-то, что книзу вершинкой воткнута? Сейчас тебе тут будет поворот к берегу, а там уж не более, как с верстушку до скита-то.
    Из опыта наших прежних прогулок я уже знал отлично, как обыкновенно бесконечно-длинны оказывались на поверку все эти «верстушки» и «полверстушки», но промолчал.
    Дошли, наконец, до заметной вехи и круто повернули к берегу. И сразу же, едва только миновали мы прибрежную полосу сухо и тревожно шуршавших мёртвых камышей, и по засыпанной снегом дорожке углубились в извилистый зелёный коридор высокого леса, сразу стало тихо и тепло. Тесно обступившие тропу густые сочные пихты, вперемежку с рыжеватыми елями, и изредка попадавшие могучие пушистые кедры – гостеприимно укрывали нас от беспощадного, колючего ветра... Теперь он безвредно шумел и свистел где-то высоко вверху, лишь роняя иногда с ветвей мягкие хлопья снега.
    Совсем сгустились сумерки, глубже стал снег и труднее путь, ещё больше гнетёт усталость. С трудом переставляешь ноги, утопая выше колен в рыхлом, недавно напавшем снегу.
–Да скоро ли, наконец?
    Но мой нетерпеливый вопрос остался без ответа, и через минуту мне стало ясно, что действительно не стоило и отвечать.
    Совсем неожиданно для меня оборвалась дорожка, и мы оказались на небольшой полянке, охваченной плотным кольцом дремучего леса. Посредине стоял низенький домик, с примыкавшим к нему наглухо крытым двором, домик, похожий на старый приземистый гриб с белой шляпкой.
Окон не видно – они смотрели в другую сторону. Это и был скит.

    Настоящей сказкой веяло от затерявшегося в угрюмом, старом лесу жилья и в этой, столь необычной, обстановке, казалось, нужно было крикнуть:
– «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом!».
    – Ну, вот, и добрались, слава Богу, – прозаически промолвил Афанасий Авдеич, разрушая очарование сказки.
    – Только не спят ли уж старицы-то? – вслух подумал он и вопросительно посмотрел на меня.
– Рано, ведь, здесь в лесу-то укладываются оне.
    Поскрипывая настывшими валенками, он пошёл кругом скита, чтобы заглянуть в окна.
– Нет, живы ещё – сообщил он, возвращаясь с разведки, –очажок топится. Нам очень даже к разу.
    – Ну, пойдем! – пригласил он и нырнул куда-то в непроницаемую тьму крытого двора.
    При скудном свете быстро сгоревшей спички я успел рассмотреть здесь поленницу дров и около двери стоявший на скамье старо обрядческий гроб – выдолбленную из цельного дерева колоду.
    «Уж не на похороны ли попали мы?» – тревожно подумал я и шепнул Афанасию Авдеичу:
– Видел гроб-то?
    – Домовину-то? – поправил он меня. – Ты не беспокойся: это у них давным-давно заготовлено.
– Для кого?
– А кому придётся: кто наперед поспеет, тот и займёт. Постучав в затворённую дверь, Афанасий Авдеич «помолитвовался»:
– Господи, Иcyce Христе, Сыне Божий, помилуй нас! Мёртвое молчание было ответом.
– Господи, Иcyce Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – прокашлявшись, громче повторил он.
    На этот раз его услышали. За дверью послышались медленные, шаркающие шаги и низкий старушечий голос ответил:
– Аминь!
    Звякнул вынутый из дверного пробоя железный крюк, открылась обитая рогожей тяжёлая дверь, и мы вошли внутрь. И таким теплом дохнула на нас жарко натопленная русская печь, занимавшая почти половину комнаты, таким благодатным и тихим уютом веяло от чистенькой кухонки, освещённой лишь трепетным огоньком лампады, что позабылись все дорожные невзгоды. Нас встретила высокая, сухощавая, немного сгорбленная,но ещё крепкая старуха, того, теперь уже исчезающего типа, который на Урале определяют метким словом «кондовый». Такие люди как будто не знают износа и их железным телам вполне отвечают их суровые, непреклонно твёрдые души. Старуха была одета в тёмный косоклинный сарафан и по-старообрядчески повязана низко надвинутым на глаза тёмным платком.
    Старчески внимательным взглядом больших чёрных глаз с расходившейся от них паутинкой тонких морщинок всматривалась она в неожиданных, поздних гостей. Но тотчас же её строгое, иконописное лицо осветилось приветливой улыбкой.
–Да это, никак, Афанасьюшко? – разглядела она.
    –Он самый, – отозвался Афанасий Авдеич, стаскивая шапку и рукавицы.
    Крепко ударяя себя двуперстым крестом, он истово помолился на образа, а затем отвесил поясной поклон старухе.
    –Здорово, матушка Зиновия Варсонофьевна, – церемонно приветствовал он её.
–Здорово, Афанасьюшко Авдеевич, – в тон ему, густым певучим контральто отвечала матушка Зиновия.
–Прости меня, Христа ради, матушка!
–И меня прости, ради Христа!
–Бог простит.
    Лишь после того, как был выполнен этот сложный ритуал скитского «целования», Афанасий Авдеевич заговорил обыкновенным тоном и языком.
    – Ну, каково побегиваете? – спрашивал он, снимая с усталых плеч котомку с провизией и гостинцами и раздеваясь.
    – Молитвами наших милостивцев, христолюбивых благодетелей, живём помаленьку, скрипим старыми-то костями, – улыбнулась на свои старческие немощи старуха.
–А ты хорошо угадал, Афанасьюшко, очень даже к разу.
–А что?
    –Отец Маркелл здесь, – со значительным видом шепнула старуха.
    – Да ну-у? – радостно изумился Афанасий Авдеич. – Вот хорошо-то! Верно, что к разу подоспели, мать.
    –Здесь, здесь... Вчерась пришел. У отца Харлампия, сказывает, в Желтоводьи погостил, – докладывала мать Зиновия, – у Домникиных маленько опнулся, а теперь, значит, сюды.

Наконец она обратила внимание и на меня.
    –А это кто с тобой? – спросила она у Афанасия Авдеича, пытливо всматриваясь в меня.
    Вероятно, моя слишком «мирская» внешность была кричащим пятном в своеобразной скитской обстановке.
    –А это дружок мой из города, – отрекомендовал меня Афанасий Авдеич. – Поохотился, вишь, посмотреть, как вы здесь живёте в лесу-то, ну приговорился, значит, ко мне.
–Чу, чево!
    – Извините уж, пожалуйста, – поклонился я матери Зиновии,– что явился я к вам непрошеным гостем, потревожил ваш покой.
    –Полно-ка, родимый мой, полно оговариваться-то, – успокоила она меня и с грубоватой лаской добавила:
    –Сымай-ка лучше шубу-то, да проходи в горницу, гостем будешь. Погрейся тамо-ка у очажка. Замёрз, поди?
    –Да, порядком, таки, и назябся и устал, – чистосердечно признался я.
    Окоченевшие, распухшие от холода пальцы плохо повиновались мне, когда я расстёгивал пуговицы своего пальто.
    –Ну, ну... Как не уходиться, – посочувствовала мать Зиновия.– Тоже, ведь, не близко место до нас шагать-то. Афанасий-то привычный, а твоё дело, поди, совсем другое... Ну, да и студёно сегодня. Озером-то, поди, больно задувает?
    –Здоровенько, – отозвался Афанасий Авдеич, отрывая настывшие на усах и бороде ледяные сосульки и морщась от боли. Сегодня ветер-то с табашной стороны, да и крепко дует, стра-а-асть.
    –То-то я и говорю: студёно. Давай-кось, давай, родимый мой, разболокайся, да грейся скорее, – повторила своё приглашение мать Зиновия.
II

Пока я раздевался и приводил себя в порядок, Афанасий Авдеич уже прошёл вперед, в следующую комнату, и слышно было, как он там здоровался, также многосложно и церемонно, с невидимыми пока для меня «батюшкой, отцом Маркеллом» и «матушкой Еликонидой».
    Ему отвечал слабый, глухой старушечий голос и чистый молодой тенор.
    И странно было встретить, когда я прошёл туда же, вместо человека средних лет, каким я, было, вообразил себе обладателя свежего тенора, – странно было встретить серебряно-белого старика, с наружностью библейского патриарха.
    Отец Маркелл сидел на лавке, освещённый ярким пламенем топившегося очага. В своей длинной белой холщовой рубашке, таких же портках и мягких «обутках», с белоснежной, спускавшейся почти до пояса, бородой, с белыми, до плеч, вьющимися на концах волосами, с ясным и необыкновенно благодушным взглядом, – он сиял величавой красотой маститой, спокойно- мудрой старости.
    И за этой внешней красотой чувствовалось и красноречиво сказывалось во всём облике патриарха глубокая внутренняя красота и богатство духа.
    Такие лица встречаются на картинах Нестерова и, мне кажется, бывают у тех, кто честно и чисто, не уклоняясь от веления совести ни вправо, ни влево, прошёл длинный жизненный путь и безбоязненно готов перешагнуть ту таинственно-жуткую грань, которую называют смертью.
    И так велико и неотразимо было обаяние этого необыкновенного старика, что я невольно молча поклонился ему в пояс и так же молча, поясным поклоном, ответил мне и он.
    Очень интересна и оригинальна была также и сидевшая у огня, на низеньком табурете, старуха с аскетически-измождённым лицом. Она была одета в такой же костюм, как и мать Зиновия, но только голова её вместо платка была покрыта чёрной, опушённой внизу, монашеской шапочкой.
    На мой поклон она не ответила, продолжая сидеть с неподвижно устремлённым в одну точку взглядом.
Всмотревшись в неё внимательнее, я понял, что она слепая.

    Волна добежала и до нас, охватила холодком неги и, поднявшись выше, колыхнула трепетный огонёк лампады и смутно-неопределённые тени.
    –А скажи-ка ты мне, миленький, как тебя звать-то? – обратился ко мне отец Маркелл
–Сергеем, дедушка.
–Сергей... Сергеюшко, – повторил старик и спросил:
    –Сергия Радонежского, преподобного, ангелом своим почитаешь?
–Да, мои именины 25-го сентября.
–Так, так... А ты, Сергеюшко, не охотничек?
–Раньше занимался, а теперь нет.
    –Ну и добре. Самое это последнее дело – божью тварь губить. Живёт она, радуется, Творца своего небесного славит, а тут пришёл человек, как злодей какой – и хлоп! Да добро бы хоть от нужды, для пропитания, а то сплошь и рядом потехи ради, особливо господа эти. О-ох, нет зверя жесточе человека, всех он лютее.
    Был я, друг, как-то в городе и что, слышь, там высмотрел? Собрались, это, господа молодые да богатые и устроили себе забаву: выпускают голубей да на лету, слышь, их и бьют. Стрелять, значит, учатся на живой-то птице. Десятка три, надо полагать, этак дуром-то перегубили, право... Э-эх! дома каменные и люди, видно, каменные!
Отец Маркелл скорбно покачал головой.
    Дремавшая сидя старая Еликонида нащупала изголовье и с кряхтеньем прилегла на своей жёсткой постели.
    –Господи помилуй, Господи прости, – бормотала она в полусне.

III

    –А порядком, таки, подмораживает на дворе-то, – сказал Афанасий Авдеич, возвращаясь с охапкой приятно пахнувших, смолистых дров. – Ветерок-то, однако, совсем стих. – И опять вместе с ним ворвались с улицы клубы морозного пара и, пробежав бесшумно и быстро по полу, растаяли вверху, колыхнув огонёк лампады.
    Грузно ступая под бременем тяжёлой ноши и скрипя половицами, Афанасий Авдеич подошёл к очагу и с грохотом опустил дрова на пол.
    И вдруг от сотрясения лежавшая в углу на лавке тёмная куча тряпья неожиданно зашевелилась. Сначала оттуда показались и медленно спустились на пол босые, костлявые ноги, а затем, также медленно, поднялась и уселась на лавке странная человеческая фигура.
    Это была необыкновенно ветхая старуха, тоже в скитском наряде. Высохшее, землистое лицо, с явственными очертаниями черепа и тёмным провалом беззубого рта; огромные, мутные, лишённые всякого выражения и глубоко запавшие глаза; слабые, неуверенные движения, – всё это говорило о том, что это жуткое подобие человека давно уже потеряло связи с живым миром и живёт лишь потому, что смерть позабыла о нём. Это был яркий, выразительный символ беспомощной дряхлости.
    –Испить бы мне, – голосом, напоминавшим сухой шелест опавших листьев, проговорила старуха и остановила на мне свой пустой, ничего не выражавший взгляд.
    Может быть, она даже и не видела меня, но так было жутко находиться под этим мёртвым взглядом, что я невольно отодвинулся в сторону.
    Мать Зиновия услыхала слабый зов и принесла ей воды в деревянной чашке.
    – Благослови, матушка, водицы испить, – прошелестела старуха, вероятно, чисто механически, в силу выработанной годами привычки, выполняя скитский ритуал.
–Бог благословит, – ответила Зиновия, кивнув головой. Дрожащая костлявая рука взяла чашку, поднесла к беззубому рту, и слышно было, как переливалась и булькала в горле вода...

IV

    – Сходить, ино, поколоть дровец-то, – поднялся с лавки Афанасий Авдеич. – Да за одним уж и дорожку к колодчику прочистить. А то, смотрю, совсем вы запали.
    – Сходи-ка, сходи, родимый мой, – одобрила мать Зиновия, крутя веретено своими крепкими, суховатыми пальцами. – Хорошо сейчас робить-то: светло на улке-то, ровно днём.
    – Где у вас топор-то? – спросил Афанасий Авдеич, одевая на кухне кафтан.
    – Там, около «домовины» на лавочке лежит. А метёлка с лопатой – у поленницы.
– Ладно, найду, – донеслось уже из сеней.
    Скоро со двора послышались удары, – то глухие, когда топор попадал в сучковатое, неподатливое полено, то звонкие, когда встречались сухие и прямые, легко коловшиеся сосновые дрова.
    Моё внимание давно уже привлекали лежавшие на аналое книги, в потемневших от времени и рук усердных читателей переплётах, замкнутых массивными медными застёжками.
– Можно посмотреть? – обратился я к матери Зиновии.
    – Отчего нельзя? Посмотри, родимый мой, посмотри, – разрешила она. – Только темно тебе, поди, будет с одной-то лампадой? Погоди ужо, я тебе ещё свечечку затеплю.
    Она тяжело поднялась и, положив боком на скамью прялку с воткнутым в куделю пузатым веретеном, зажгла от лампадки вправленную в медный подсвечничек жёлтую восковую свечу и поставила на стоявший в уголке маленький столик.
– Садись-ка вот сюды, – предложила она. Тоненькая свечка скупо освещала стол.
– А лампочку нельзя зажечь? – спросил я.
    Мать Зиновия строго посмотрела на меня, и я почувствовал, что допустил какую-нибудь бестактность.
    – Не держим мы лампу-то, родимый мой, – холодно ответила она, поджимая губы.
– Почему?
    Вместо ответа мать Зиновия взяла с аналоя одну из книг и долго что-то искала в ней, перекидывая толстые, погнутые внизу, листы. Потом подала мне раскрытую книгу.

    – Вот, Вот, почитай-кось, родимый мой, что тут про лампу-то написано, – показала она сухим пальцем в нужное место. Я прочёл вслух:«Въ коимъ дом? ?гненный змїй зельный и бирный, огнь  сатанинъ  лампа,  въ  коимъ  доме  случится  мертвець, въ томъ доме погребенїе не петь, гробъ не делать и могылы не копать, а сволочить въ ровъ, акы пса смердящаго
   
    –Вот оно что за лампу-то полагается, – наставительно качнула головой старуха. – Обойдись уж, родимый мой, лучше восковушечкой. Пчёлкина-то жертва – она куды как хороша: не применишь, небось, к вашему-то смрадному огню.
Возражать не приходилось, и я уселся за столик.
    Книга, предлагавшая столь суровую епитимию за употребление керосиновой лампы, называлась «Цепь небесная». Она была печатана не типографским способом, а рукой какого-то трудолюбивого переписчика, по всей вероятности, скитского отшельника. Многочисленные оригинальные заставки и рисунки в старинно-русском стиле, без пропорции и перспективы, грубо-откровенные и в то же время наивные, – украшали славянский текст.
    На одном из рисунков изображалась «Трапеза благочестивых и нечестивых». Благочестивые – четыре человека – закусывали в верхнем этаже разрезанного по фасаду дома, украшенного башенками, колонками и орнаментами. За столом, довольно скудным, прислуживал мальчик в длинной сиреневой рубашке, зелёных шароварах и жёлтых сапогах. Позади трапезовавших, незримо для них, стоял ангел в ярко-красной одежде. Над куполообразной крышей, в верхних углах рисунка, отгороженных пёстрыми облаками, похожими на бумажные цветы, были изображены: в правом углу Христос, в левом – солнце, ярко-красное, с человеческим лицом.
    Грешники – трое мужчин и две женщины в русских костюмах XI-XII столетия – устроились в нижнем этаже и, по-видимому, несравненно лучше, чем праведники. На столе, сервированном гораздо богаче, чем у благочестивых, виднелось много яств и стояли солидные бокалы для напитков. По столу разгуливали, невидимые для пировавших, лиловые черти, причём один из них, самый маленький, без церемонии уселся на край солонки для отправления естественной потребности. Слух пирующих услаждали двое музыкантов. Плачущий ангел робко жался в прихожей.

V

Первое, что бросилось мне в глаза, – был незамеченный мною раньше, в сумерках, небольшой могильник, теперь облитый
меланхолическим лунным светом.
    Под широкой сенью тёмно-пушистых старых кедров приютились восемь могил.
    Тёмные, почти чёрные великаны-деревья; полузасыпанные зеленоватым в лунном освещении, искрящимся снегом, могилы; чёрные голубцы и осьмиконечные кресты над ними; и глубокое безмолвие ночи и смерти, – всё это создавало необыкновенную картину, полную задумчиво-скорбной красоты.
Восьмеро из приходивших сюда – может быть прибитые к «островку» мирскими бурями обломки – нашли здесь ничем ненарушимый покой.
    Кто они – эти успокоившиеся здесь, – белые, чётко выделявшиеся на чёрном фоне крестов, славянские надписи мало говорили. «Раб Божий Артемон», «раб Божий Иоасаф», «странник Ианн Мяконьких» – и только...
    Может быть, вот этот Иоанн Мяконьких, с ранних лет отравленный сладостным релипозно-мистическим ядом, не мог ужиться в обычной обстановке, где служат и Богу и маммоне, не мог удовлетвориться одними лишь мертвящими живой дух внешними формами веры.
    И бросив дом, он страстно искал Бога, переходя с места на место, от одного толка к другому, и вся жизнь его была рядом религиозных этапов, с последним, заключительным этапом в этом лесу. И лежит он здесь, беспокойный богоискатель, и ждёт «трубна гласа».
    А в мозгу змеится пугающая мысль: «когда-нибудь, а может быть и очень скоро, и я буду также лежать, безмолвный и безучастный ко всему, что ещё накануне было полно для меня огромного интереса»... И так страшно подумать об этом, и так странно представить мир без себя!
    Но пока я ещё жив. Я жив! Об этом громко кричит каждый мой нерв. Я жив ещё, и могу любоваться захватывающей красотой северной ночи.
А ночь... Господи, какая дивная, величавая красота!
На совершенно ясном, безоблачном небе сияла серебряно-полная луна.

VI

Старая Еликонида не ошиблась, предсказывая накануне снег. Действительно, капризная погода резко переменилась, и вместо ясного морозного утра с великолепным солнечным восходом, как я рассчитывал вчера, пришёл тихий и тёплый ненастный день-нерассветай.
    С гор лениво сползали густые, тяжёлые облака и, низко плывя над лесом, бесшумно роняли мягкий, пушистый снег. Медленно, как будто задумчиво, падал он крупными хлопьями и, казалось, тушил всякий звук и вся природа как будто притихла в ленивой сонной грёзе.
    Кажется Бьёрнсон*, а может быть и кто-нибудь другой – не помню точно – говорил, что когда стоишь под хлопьями падающего снега, в особенности вечером или ночью, то испытываешь чувство полного одиночества. Это глубоко верно. Действительно, как будто эта белая движущаяся сетка изолирует тебя от остального мира и порой начинает казаться, что ты не в состоянии проникнуть сквозь неё.
    Лес придвинулся ближе и пейзаж, казавшийся сказочно-таинственным в волшебном освещении лунной ночи, теперь потускнел, стал проще и понятнее.
    Со двора вышел Афанасий Авдеич, в одной рубашке и без шапки.
    – Ты чего, чудак этакой, под снегом-то стоишь? – окликнул он меня, сверкая из-под тёмных усов ровными белыми зубами. Иди горячую картошку есть, матушка Зиновия зовёт. Вишь ведь, всего засыпало.
    И когда я подошёл к нему, он с безобидной бесцеремонностью сдёрнул с моей головы занесённую снегом шапку и, отряхнув её, стал смахивать ею хлопья снега с моих плеч и спины.
- Ну, заходи, – отворил он двери.
    В кухне слышался аппетитный запах только что вынутого из печи хлеба. Два больших каравая лежали на откидном столике близ печи, прикрытые сыроватым грубым полотенцем, «отдыхали».
— Давай-кось закуси, родимой мой, – обратилась ко мне хозяйка

  * Бьёрнстьерне Мартиниус Бьёрнсон (1832-1910) – норвежский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1903 года. – Ред.

–Ну что? поглянулось? – встретила меня мать Зиновия.
–Очень, – ответил я.
–То-то и есть.
Афанасий Авдеич был уже совсем готов и торопил меня.
    –Давай собирайся скорей, да пойдём, – сказал он. – Время- то уж не мало.
–Одиннадцать, – посмотрел я на часы.
–Ну, видишь, вот.
    Я с сожалением вздохнул и стал собираться. А когда подошёл проститься с матерью Зиновией, то опять нарушил скитский этикет. Мать Зиновия не приняла моей протянутой руки и сказала:
–Нет, родимый мой, руки я никому не подаю.
    И на мой смущённый поклон ответила низким и степенным поклоном.
–Прощай, отец Маркелл! Прощай, матушка Еликонида!
Очень рад, что познакомился с вами!
    –Прощай, батюшко, – откликнулась Еликонида. – Спаси тебя Христос: больно уважил ты меня, почитал нам вчерась.
–Прощай, голубок!
    Отец Маркелл с матерью Зиновией вышли нас провожать и, стоя рядом у входа во двор, смотрели нам вслед.
    Но вот, крутой поворот тропы скрыл от нас и скит и его обитателей. Прощай, сказка!

Леонид Каптерев

Екатеринбург, март 1918 г.
********************

2.ЗАГАДКИ ЗАБРОШЕННОГО СТАРООБРЯДЧЕСКОГО СКИТА НА ОЗ. СУНГУЛЬ

Начало девятнадцатого века ознаменовалось рассветом  уральской промышленности. В доселе диком крае были построены крупные промышленные предприятия, основаны фамильные династии, ставшие позже могучими кланами промышленников. Их власть нельзя было назвать «абсолютной», но то что позволяли себе суровые уральцы, многим петербургским чиновникам и представителям знати было неподвластно.  Не стоит забывать еще и о том, что на начало девятнадцатого века пришлось одно из серьезнейших реформ в православной церкви. Приходы разделились на правильные и неправильные — старообрядческие. Старообрядческая вера оказалась  под запретом, абсолютно табуирована властью. Многие из тех кто не нашел убежища в центральной части России, но оставались верными своим канонам, переселились на Урал и в Сибирь. К слову сказать, что старообрядческая вера в здешних краях имела достаточно серьезные позиции и пользовалась популярностью среди местных заводо-владельцев.  Одним из «сочувствующих» староверам оказался могущественный Лев Расторгуев, именно он проспонсировал создание по сути противозаконного скита на озере Сунгуль, причем, сам по воспоминаниям современников, религией не увлекался. С этого момента берет начало одна из загадок Урала старообрядческого.

История раскола церкви сложна и противоречива и сегодня уже сложно понять «масштабность причин», которые, начиная с 1660-х годов, поставили в оппозицию и церкви, и государству миллионы человек. Спасаясь от гонений, они расходились по всей стране и за ее пределы, пробирались в потаенные места – подальше от глаз, разбивали скиты в труднопроходимых лесах и топях чем обрекали себя на тяжелое существование, но их вера была сильнее всех тягот и невзгод кои им предстояло стойко переносить.

Но не только Расторгуев был благосклонен к  старообрядцам их охотно принимали на работу и другие уральские заводчики Коробковы, Демидовы, Расторгуевы, которые и сами придерживались втайне старой веры.
Приобретя завод на склоне горы Вишневой Лев Иванович Расторгуев прежде выстроил часовню старой веры в самом заводском поселке, а затем, в 1811 году, «проспонсировал» старообрядческий скит (монастырь) на полуострове озера Сунгуле, который за четверть века стал одним из крупнейших центров на Урале и имел многочисленные связи со староверскими общинами от Волги до Сибири. Сунгульский монастырь жил на пожертвования богатых купцов и хозяев завода. Пожертвования поступали и из центральной России. На противоположном берегу оз. Сунгуль у монастыря было подсобное хозяйство, где содержали коров, возделывали поля. Монастырские земли тянулись от места, где сейчас находится санаторий «березка» и до Ближнего Берегового.  Вокруг монастыря обитали в лесах одинокие скитники и целые семьи. О чем в наши дни нам напоминают местные топонимы. На острове, напротив монастыря, жил с семьей скитник Никодим, сейчас многим известен ос.Никодим. В районе, где сейчас Вишневогорское лесничество, жили семейные скитники. В горах скрывались одинокие скитники: Ерема – на горе Еремиха, Кобелев – на горе Кобелиха. Возле речки, что около «Монашек», сохранились кельи Максимова и Вассы. Напротив скита содержал лодочную станцию (там она и сейчас) башкир Мендарка – якобы двоюродный брат самого Салавата Юлаева.
Приобретя завод на склоне горы Вишневой Лев Иванович Расторгуев прежде выстроил часовню старой веры в самом заводском поселке, а затем, в 1811 году, «проспонсировал» старообрядческий скит (монастырь) на полуострове озера Сунгуле, который за четверть века стал одним из крупнейших центров на Урале и имел многочисленные связи со староверскими общинами от Волги до Сибири. Сунгульский монастырь жил на пожертвования богатых купцов и хозяев завода. Пожертвования поступали и из центральной России. На противоположном берегу оз. Сунгуль у монастыря было подсобное хозяйство, где содержали коров, возделывали поля. Монастырские земли тянулись от места, где сейчас находится санаторий «березка» и до Ближнего Берегового.  Вокруг монастыря обитали в лесах одинокие скитники и целые семьи. О чем в наши дни нам напоминают местные топонимы. На острове, напротив монастыря, жил с семьей скитник Никодим, сейчас многим известен ос.Никодим. В районе, где сейчас Вишневогорское лесничество, жили семейные скитники. В горах скрывались одинокие скитники: Ерема – на горе Еремиха, Кобелев – на горе Кобелиха. Возле речки, что около «Монашек», сохранились кельи Максимова и Вассы. Напротив скита содержал лодочную станцию (там она и сейчас) башкир Мендарка – якобы двоюродный брат самого Салавата Юлаева.

Первое крещение царской властью Сунгульский скит прошел в эпоху Николая I. Панические отношения Николая I к любым «политическим волнениям» («декабрьский синдром») не могли не записать старообрядцев в разряд государственных преступников, всегда «преисполненных всяких преступных замыслов».  В средине 1830-х гг., под «ружье» было поставлено значительное количество чиновников министерства внутренних дел, которые должны были свести воедино данные о числе раскольничьих монастырей, скитов и молелен. Итоги этой «аналитической проверки» оказались неутешительными: все данные, поступавшие как в Синод, так и в III отделение, были занижены. Число раскольников колебалось от 700 до 900 тысяч человек. А по утверждению генерала Обручева Н.Н., имевшего доступ к секретным правительственным данным, число это должно было быть близким к 8 миллионов человек (4). В 1836 г. по всей России прокатилась целая волна типичных бюрократически-политических самоуправств. Закрывались все старообрядческие часовни, молельни и превращались в единоверческие церкви. Подобные события происходили по всей стране. В 1837 г. скит пришел в разорение, в нем доживали век несколько старцев и стариц. На заводе они не бывали, провизия им доставлялась в скит. Большинство монахов ушло в Сибирь. На тех кто остался, были заведены уголовные дела. Фактически скит прекратил свое существование в том виде в котором он был создан…

После того как скит пришел в упадничество, его вторая жизнь началась уже после 1861 года – отмены крепостного права.  Приблизительно в 1900 г. на Сунгуле поселилась монахиня  Ксенофония. Феодосия и Елена, жительницы Каслей, получили от отца и матери разрешение уйти в кельи на озере. Там девушки основали свой скит, в котором сначала было 5 человек. В течение последующих 2 –3 лет обе отшельницы были пострижены – Феодосия под именем Феклы, а Елена под своим собственным именем. Около 1903-1904 гг. в этот скит пришли сестры Елены, Мария (м. Мелетина) и Анна (м. Анатолия), а затем Татьяна Михайловна Людиновскова (м. Тавифа) и ее младшая сестра Александра (м. Алевтина).  Стараниями Феклы, руководившей внутренней жизнью скитской общины и помогавшей ей Елены, новая Сунгульская обитель стала весьма авторитетной и многочисленной. Заводские жители часто отправляли туда своих детей для  воспитания и обучения грамоте, знаменному пению и рукоделию.  Некоторые сунгульские насельницы, например, Александра Людиновская и Анна Меренкова, славились мастерством вышивки, изготовления бисерных икон, могли искусно «писать полезные письма», вырезать из дерева кресты, учили пению «по крюкам».   Мирно просуществовав до 1917 г. обитель на Сунгуле испытали в полной мере потрясений революционного времени и установления советской власти. Из-за голода 1921 – 1923 гг. крупный скит Феклы и Елены разделился. Несколько келейниц, в т. ч. и м. Елена остались на старом месте, а большинство вынуждены были временно переселиться на «Большую землю».   Еще до закрытия Сунгульского скита, во второй половине 20-х гг. ХХ вв. более десятка человек с матушкой Фёклой перебрались сначала в пустынь около д. Солобоево, а затем на реку Танаевку (80 км от Тюмени). Для многих из них это стало началом долгого и полного опасностей пути на восток, через Колыванскую тайгу и тайные поселения на реке Парбиг. Путь послушниц лежал в скиты на реке Безымянке и Дубчесе в бассейне Енисея.  Но не смотря ни на что веру Сунгульских послушниц сломить было сложно.. Такова особенность этого места, что послушники скитов буквально «привязывались» к здешним кельям и несмотря ни на тягостные условия жизни, ни на смертельную опасность, они не хотели покидать обжитый скит. Так и очередные послушницы скита пережив первую волну борьбы с «народным опиумом» в 1926 г. Сунгульский скит опять обрел жизнь и стал самым крупным в округе, на тот момент в стенах его каменных келий проживало 35 человек (7 мужчин и 28 женщин). 17 апреля 1927 г. скончалась Елена, разумеется, похоронили ее на кладбище при ските.  Но не смотря на стойкость веры скитников в 1929 г. вновь начались гонения.  Советская власть не желала мириться с мирным сосуществованиям обители. Как вспоминали современники, уничтожение скита более напоминало карательную операцию… отряд НКВД напал на скит ночью, тайно. Мирно спавших монахинь и послушников оглушил вой сирены, ружейные выстрелы и крики офицера о необходимости сдаться. Почти все задержанные старообрядцы были заточены в лагерь в Верхнем Уфалее. На этом официальная история Сунгульского скита заканчивается. Просуществовав более ста лет, уникальный объект оказался «вне закона» и фактически был уничтожен. О судьбе пленников собственной веры ничего не известно, хотя по опираясь на историческую справу о репрессиях тех лет, можно предположить, что вряд ли для многих эти события закончились более менее благополучно.  Вот уже восемьдесят пять лет скит прибывает в запустении, жизнь в нем замерла и в этот раз похоже на всегда, ведь и суть «старой веры», той за которой пришли на Сунгуль первые поселенцы уже давно нет в народной памяти. В наши дни сунгульский скит стал популярным местом препровождения летнего отдыха «на природе» со всеми вытекающими отсюда последствиями, побережье заполняется мусором и следами веселых компаний, не гнушаются вандалы осквернять память святого места и в наши дни на долю скита выпало очередное испытание.  Стоит отметить, что сохранить скит необходимо ведь это не просто куча камней и «домиков в земле» это своего рода уникальное историческое место, которое до сих хранит в себе множество тайн и овеяно пеленой легенд и мифов. Потерять скит означает совершить достаточно серьезную ошибку.

Легенды
С Сунгульским скитом связано множество легенд. Так, например, некоторые исследователи полагают, что каменные постройки и колодец, оставшиеся ныне от скита, были сооружены задолго до появления на Сунгуле старообрядцев, в каменном веке.  Среди исследователей, разделяющих данную точку зрения саткинский краевед Александр Шестаков.
С Сунгульским скитом связано множество легенд. Так, например, некоторые исследователи полагают, что каменные постройки и колодец, оставшиеся ныне от скита, были сооружены задолго до появления на Сунгуле старообрядцев, в каменном веке.  Среди исследователей, разделяющих данную точку зрения саткинский краевед Александр Шестаков.

Он считает, что «каменный дом» в староверческом скиту слишком похож на археологический комплекс Скара-Брей (Skara Brae) — поселение эпохи неолита, обнаруженное на западном побережье Оркнейских островов в Шотландии.  Складывается впечатление, будто бы в Шотландии и на Южном Урале одни и те же строители возвели похожие объекты.

Внешне археологический комплекс имеет схожие конструкции «землянок», но на этом вся схожесть между двух объектов заканчивается. Считать, что Сунгульский скит был построен задолго до прихода старообрядцев по крайней мере ошибочно.

Другое не менее интересное с точки зрения мифотворчества место в ските – кладбище. На сегодняшний день могилы еле-еле видны, все же время берет свое. То что можно было обозначить как могилы, были варварски вскрыты грабителями кладоискателями. Около одной из них еще в 1990 г. была табличка с надписью: «Дунаев Данил Егорович. 1890 – 1953 гг.». По рассказам самих кладоискателей в могилах они находили только старинные оловянные крестики. Но был случай, когда они наткнулись на тело похороненной молодой женщины, нетронутое тленом. В страхе кладоискатели разбежались. Что стало с телом – неизвестно. Разумеется, что скорее подобные рассказы некий современный миф, как правило с единственной целью отвести от кладбища неискушенных «гробокопателей».

По следующей легенде мощи почитаемого старообрядца старца Леонида были вывезены в Москву, дальнейшая судьба – неизвестна.

Есть легенда о том, что когда-то давно в большом болоте, которое с юго-востока примыкает к скиту, был остров, на котором жили три старицы. Вроде бы ничего необычного, но только после того как старицы умерли, пришедшими туда людьми в одной из землянок была найдена чудотворная икона, исцеляющая болезни. Что случилось с иконой, чей образ на ней был запечатлен, ничего этого неизвестно.

Дырники. Пожалуй, наиболее распространенный миф о жителях сунгульского скита. Для начала стоит рассказать о том кто же это — «дырники». Дырники (также Дыромоляи, Щельники, Окнопоклонники) — старообрядческая группа беспоповцев-самокрещенцев, отличающихся от остальных старообрядцев в основном тем, что отрицают иконы как осквернённые образа и молятся строго на восток, для чего в стенах домов проделывают отверстия, чтобы иметь возможность молиться в зимнее время. Дырники не признают над собой религиозных наставников.

Дырники не почитают икон, написанных после церковной реформы  патриарха Никона, поскольку свяженники, рукоположённые до реформы уже умерли, а освятить «новые» иконы кроме них больше никто не может. Иконы же, написанные до реформы, дырники также не признают, поскольку считают их осквернёнными от принадлежности их «еретикам». Именно данные убеждения послужили поводом к принятию дырниками решения молиться в сторону востока. Также у дырников отсутствуют специальные помещения для проведения богослужений (поскольку их также некому освятить), поэтому летом члены группы молятся под открытым небом, а зимой для этих целей проделывают в стенах своих домов специальные отверстия (дыры или окна), поскольку молиться сквозь стену дома или сквозь застеклённое окно почитается дырниками за грех. Отверстия закрываются специальными затычками. Таким образом, можно заключить, что «дырники» это некие «сеператисты» среди верующих. Отличались крайне радикальными взглядами на религию и процесс религиозного служения.

Ничего общего  с жителями обители на берегах Сунгуля «дырники» не имели! Но от чего же пошел этот нелепый слух. Все дело в этом камне, найденном на старинном кладбище.

Как можно увидеть по центру каменной плиты расположилась «дырка», которая и повлекла за собой слух о том, что якобы приверженцы радикальной веры имели отношение к сунгульскому скиту. На деле это не так. Дырка в камне несквозная, а сам камень не имеет отношения к старинным захоронениям и использовался как основа для знака, видимо, указателя движения – прямо по курсу движения, мимо знака, находятся делянки лесорубов.

Заключение

Челябинским Управлением культуры Сунгульский старообрядческий скит (монастырь) внесен в список вновь выявленных памятников истории и культуры г. Касли и района и подлежит охране в соответствии с требованиями Закона РФ.

Если учесть, что основной удар по сохранности скита пришелся на последние 20 лет, ведь до 70-ых годов скит был в более-менее хорошем состоянии, то нужно понимать, что бесконтрольное и безалаберное поведение туристов на памятнике истории приведет к его полному уничтожению. И уникальный объект будет утрачен для нас навсегда.
Автор: ЛЮБУШКИН Андрей,
«Таинственный Урал»

https://yandex.ru/
******************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
28 августа 2020 года.