Русская рапсодия

- Что ж, други, за нас, за вас и за лоу-брасс! – Мордехай дунул, плюнул, крякнул, изящно оттопырив толстый, покрытый рыжими волосами мизинец, нацепил на крошечную вилочку оливку и немедленно выпил.
Компания эта жила-была уже лет сорок; сколько играла, столько и квасила – какие ж еще у музыкантов занятия? Сыграли, выпили-закусили.
Их, как мушкетеров было четверо. Мордехай (по-настоящему, конечно, Мишка, да уж больно могуч был) – тубист; Окуневский дул в тромбон, а Борчик с Гончаренко мучили валторны.
Дружили они с училища (сучилища или шараги по-нашему), а уж сколько водки съели за всю жизнь – и не сосчитать.
Мордехай и Окуневский профессию имели наследственную. Отец Мордехая в родном Гомель-Гомеле (помните анекдот бородатый: «- Вы куда едете в Баден-Баден? – Нет, в Гомель-Гомель».) жмуров на кладбище своей тубой провожал в составе местного духового оркестра; недолго правда – сам скоро до смерти допился. Окуневский старший был довольно известным тромбонистом. Борчик с Гончаренко вышли из народа.
Мордехай был огромный, рыжий, волосатый; то задумчивый, то невпопад разбитной. Он сам считал себя балтидом, хотя морду имел как на подбор: жидовскую. Музыку любил страстно, но ленив был до одури, не любопытен и потому карьеры блестящей, несмотря на недюжинный талант, так и не сделал.
Окуневский- лучший друг Мордехая с самых младых ногтей и поныне – был, напротив, тонкий, изящный, сразу видно – из рода графов Румянцевых. Как скушает, бывало, беленькой, косячка пыхнет – да такую пургу понесет – приходи глядеть! Играл, как зверь, хоть и не занимался лет с двадцати ни разу.
Гончаренко был в этой компании своего рода Рахметовым, хотя, видит Бог, русской литературы сроду не читал. Изучал нейробиологию. Спал на гвоздях. Зимой и летом ходил в одной рубашке. Правда, всем видам пищи предпочитал дешевую водку.
А Борчик? Ну что скажешь о человеке, которому даже проститутки не дают за деньги …

Тем зимним вечером друзья вспоминали о временах, когда были и они рысаками.
Мордехай рассказывал свою любимую историю случайно зашедшей на огонек невнятной молодой альтисточке.
- Летом дело было. Пошли мы, как водится, на болото, знаешь, возле общаги, шашлычков пожарить, пивка попить, раскуриться. Ну посидели, покурили, выпили, а тогда Гончаренко сильно на религии поехавший был. Вскочил как ошпаренный и кричит: «Парни, кто во имя Аллаха в воду со мной зайдет? Кто верит в Аллаха, у   того нет страха, жи есть! » Ну я и пошел. Окуневский, падла, по  берегу бегает, хохочет, Борчик спит у костерка, а мы с этим мудилой вульгарис по камням на коленях в залив заходим. Руки подняли вверх, я по грудь зашел, а эта падла эвакуированная шла пока вместе с поднятыми руками под водой не скрылась… Ну, вышел, дурила обратно, слава Богу…

Потомственный тромбонист, накушавшись, по обыкновению, едва прошелестел:
- Пацаны, а помните, как к нам рожкисты Херра Путтала и Залуппа Трахханен из Финки приезжали? Мы тогда еще баню черную топили на озере, ну там, под Каменогорском? Это  когда Гончаренко в лес ночью ходил медведя пугать – Окуневский мерзко захихикал.

Тут подал голос и сам Гончаренко:
- Чуваки, а помните, когда маэстро Глеб Караянович шалаву свою к нам на говноточку притащил? Это еще когда он ужратый за Ванькой бегал, чтоб он Арину-мать солдатскую не смел лапать больше?
- Да, - славная была охота, - промычали Мордехай с Окуневским.

Борчик по обыкновению молчал.

Все расползлись по койкам.

Вот вам и русская рапсодия, а вы всё: "Паганини-Паганини"!