В краю ульчей

        Довелось мне как-то быть на Амур – реке. Ясное дело, не на всей реке, река то не малая, почитай почти четыре тыщи вёрст будет. Это тебе не фунт изюму! И есть на той реке, в нижней, самой мощной её части, знатное село Сусанино.
        Не ведаю, как там сейчас дела обстоят, а в те времена, когда по Амуру – батюшке огромные плоты из круглого леса сплавляли и ни о каких – таких  капиталистах – монополистах слыхом не слыхали, было село большим и богатым. Свой рыболовецкий колхоз «Память Куйбышева» был, да не абы какой, а мильоньщик.  Флот свой имелся, животноводческая ферма почти на пятьсот с гаком коровушек, мастерские всякие, теплицы под овощи и много чего ещё. А рыбу и солили, и коптили, и в консервы закатывали, а сколько всяческих полуфабрикатов из неё делали и кулинарии…,  и не счесть. Председательствовал там знаменитый на весь Амур, и не токмо, Николай Григорьевич Фроловский.
        Жил в том селе его тёзка, - Николай Яковлевич Полтарушка. Мужик он был справный, рукастый, силы не дюжей, да и ладный собою. Полтарушка, не то фамилия у него такая была, не то прозвище, не помню уже, но был он, ну вылитый Иван Сусанин, что на разных знаменитых картинах рисуют, то есть правильно сказать пишут, значит.  И был у него сын, - Ванятка, смышленый малый, таких ещё поискать надо, но шельма ещё та.  Хозяйки у них не было, уж давно померла. Пошла как то по весне на Амур, лёд под ней подломился, уж больно тучна была собою, - так и утонула. 
        Вот, говорят мол, дитя без отца только чуть сирота, а без матери полный сирота. Только, в нашем случае всё наоборот вышло.  Полтарушка жены себе новой не взял, хотя были очень даже заманчивые предложения, а занялся, всерьёз, сыном. Обучал его разному мужицкому делу. Как говорится и топором махать и землю пахать, и лапти плести и вражину снести, и детей обрести и честь соблюсти, и молотом ковать и родину не забывать. А за школьные дела спрос с Ванятки был особый, тут брат не забалуешь. Но, любил он своего сорванца так крепко, как не всякая родная мать дитя своё любит. Да и Ванька в отце своём души не чаял, тем паче, что Николай Яковлевич в селе был человек уважаемый, а за своё знатное кузнечное ремесло известен был далече.
         Хозяйство, постройки там всякие, обособливо кузня и баня, дом и всё что в доме, -  было у них в полном порядке, чисто да ладно, и взгляду приятно, и аккуратно. Глянешь, душа радуется! Но, более всего, любили они вдвоём порыбалить. Про то всё село знало. Не то, чтобы значит, их на более мужскую страсть не тянуло, - это я про охоту, тем паче, что зверья всякого в тех краях водилось предостаточно. Походить с ружьецом по тамошним лесам дело было привычное. Но та рыбалка, которой, окромя их в селе больше никто не занимался, это было что-то особенное, необычное, можно сказать, даже почти мистическое. 
        В конце августа, когда в этих местах уже явно пахнет осенью, дней за десять, двенадцать до школы, снаряжали, они значит свою надёжную, видавшую виды, -  моторную лодку «Казанка».  Ежегодный процесс этот, был отработан у них до мелочей, и само наблюдение за ним, за тем, как они всё делали ладно и складно, было захватывающе интересным, как при просмотре хорошего спектакля в народном театре. Некоторые, в не малом числе,  сельчане специально приходили, присаживались в сторонке, чтобы не мешать, и не без удовольствия рассматривали, как сначала на берегу вырастали небольшие кучки разного, иногда не совсем понятного, снаряжения и имущества и, как оно потом, таинственным образом, исчезало внутри «Казанки». Часть имущества укладывалось в дощатую плоскодонную лодку, которые издавна делались местными мастерами из ульчей, и называлась она угда. Её брали на буксир, и собственно на ней и перевозился будущий улов.
        До места рыбалки добирались в два этапа. В первый день, выходили рано утром, почти затемно, как только начинало светать и шли вверх, по Амуру до древнего ульчского поселения Ухта, что на левом его берегу, как раз супротив столицы Ульчского райна, - большого села Богородское. Не справедливо будет не сказать, что знали об этих ежегодных походах Полтарушки даже в Одессе. Вы скажите причём здесь Одесса, Украина?! А притом! Что, как оказалось, окромя Нижнего Амура, проживают ульчи, как это не странно, на Украине. Как они там оказались, и каким ветром их туда занесло, - то мне не ведомо, но по данным официальной советской статистике, из всего огромного Советского Союза они проживали ещё только там. И получалось, что из почти трёх тысяч человек малого народа ульчей, почти сто из них проживало на ридне украине. Да что там говорить! В те, описываемые мной времена, в самой Ухте не просто жил, а председательствовал, как говорили местные ульчи, да и он сам, - «Главный ульч», из самых натуральных, я бы даже сказал, матёрых хохлов.
        Конечно, потомков переселенцев с Украины в бассейне Амура проживает не мало, ещё со времён столыпинской реформы, да и ранее. Но, этот «Главный ульч», был нечто особенное. Роста он был высокого, собой статен, с большими отвисшими вниз усами, лет уже под пятьдесят, может чуть больше, свою большую голову брил налысо, без всякого чуба, двигался быстро и за словом в карман никогда не лез. В селе у него был жесточайший сухой закон, хотя сам, особенно если прибывали знатные гости, да и так, по случаю, мог себе позволить стопку, другую. Говорили, что был он из служивых и в далёкой молодости, после неудачного раннего брака и развода, сильно пил. Был затем уволен, но сам сумел, как говориться, - завязать, на родину не уехал, и так себя проявил, что местные ульчи, сами избрали его в «Главные ульчи». Детей у него не было, был он холост и жил практически в правлении, в большой, просторной избе, где у него была своя,  вполне приличная комната  с отдельным входом.  В отпуск он никогда не ходил и каждый день, в восемь часов утра, не зависимо  от погоды, под доносившийся из репродуктора записанный бой курантов московского кремля, морских склянок и марша «Гибель Варяга» поднимал он во дворе правления, на отдельно стоящей высокой мачте, военно-морской флаг. Вечером, сам же, с заходом солнца, тоже под музыкальное сопровождение, только уже марша «Прощание Славянки», спускал его. Правило это было незыблемое, и, если, в какой день его не было на месте, то им назначался специальный человек, который поднимал и спускал флаг вместо него. Все капитаны Амурского пароходства, да и иные, отлично знали об этой особенности Ухты, и, проходя мимо, всегда приветствовали гордо веющий, овеянный славой в боях, советский военно-морской флаг, зычными гудками своих судов, а было их ох как много.
        После подъёма флага, также ежедневно, кроме воскресенья и известных всеобщих празднеств, «Главный ульч» проводил развод своих, как он их называл, - «земляков»,  на работы, большая часть которых, была ему буквально по грудь. Это мероприятие стоит того, чтобы описывать его отдельно, как очень яркое театральное представление со своими зрителями, буквально падавшими от хохота, и хватавшимися за животы, режиссурой и т.п., но…, в другой раз! Причём, чем «земляки» в принципе будут заниматься, знали ещё с вечера и соответственно готовились. «Главный ульч» знал их язык в совершенстве, даже лучше самих ульчей, особенно тех, кто помоложе, всё больше говоривших на русском. Да и вообще, с общей организацией, планированием, контролем и учётом практически всего и вся, у него было налажено будь здоров, далеко не везде такое встретишь, да ещё в таком  многонациональном  сочетании. Ульчи, как и все остальные селяне,  искренне его уважали и любили. Да и было за что! Жили в селе хорошо, дружно и явно не бедствовали.
        Более всего, любил «Главный ульч» когда ему попадался собеседник, свободно говоривший на родном ему суржике, - на этой витиеватой, звучной и сочной смеси украинского и русского языков, с элементами молдавского, польского, венгерского и я думаю, что это ещё не все. Словами это не описать! Это надо слышать и видеть! Как человек быстро преобразуется, самые разные эмоции так и прут из него, загораются искрами глаза, выражение этих глаз и мимика лица стремительно меняются, все части тела начинают двигаться, как бы тоже участвуя в разговоре, и даже, если каких-то слов не понимаешь, то суть и смысл разговора улавливаются практически мгновенно. В такие минуты «Главный ульч» настолько преображался, что казалось, дай ему сейчас саблю, да казачью шапку, - ну вылитый Тарас Бульба, только что, несколько похудее будет, а щедрость его в эти минуты была просто беспредельной. Вот действительно, по языку и характер народный виден!
        К слову сказать, с ульчским языком вышла неприятная закавыка. Когда русские появились на Амуре, своей письменности, как мы её понимаем,  у  ульчей  не  было.  И  вот,  в  конце  двадцатых,  начале тридцатых  годов,  теперь  уже  прошлого века, - почему-то  решили  их отдельную, собственную письменность не создавать, а перешли к обучению  на  нанайском  языке,  на основе  созданного  найского  (на базе русского) алфавита. Ясное дело, что из этого ничего путного не получилось, тем более, что нанайцы и ульчи хоть и близкие и рядом живущие, но достаточно разные народы, и так они себя ощущали и воспринимали всегда. Нанайцы, то есть «люди земли», тоже малый, но более многочисленный и соседний с ульчами народ, проживает, в основном, по берегам Среднего Амура, реки Уссури, Сунгари и их многочисленным притокам. И тяготеют они, как говорится, ближе к континентальным людям, - к маньчжурам (чжурчжэням), удэгейцам, даурам, к северо-восточному Китаю. А вот ульчи (буквально «местные люди»), те больше тяготеют к людям моря, - к побережью Охотского моря и Татарского пролива, к Сахалину, к айнам, орочам и ульта.
        Ещё в описываемые мною времена, каждый год, в конце марта месяца собирались ульчские мужчины в небольшие ватаги, артели и отправлялись на промысел к морскому побережью и далее на Сахалин, бить морского зверя, - нерпу, сивуча, тюленя. Свои большие дощатые лодки угда, запрягали собаками и те тащили их по снегу, до самого места охоты, где жили в специальных постройках конической формы, по ихнему значит «наму аундяни». Животных били гарпунами, то есть «дарги», и в мае месяце, уже на лодках с добычей, возвращались домой, по только что освободившейся от ледохода воде.
        Устойчиво держится среди ульчей и легенда о том, что в стародавние времена, когда третий Великий хан монгольской империи Гуюк (внук Чингисхана), уничтожив чжурчжэньское государство Восточное Ся (со столицей в районе нынешнего г. Уссурийска, в которое входили и территории на которых проживали ульчи), повелел насильственно переселить большую часть его жителей в ранее захваченную монголами китайскую провинцию Ляонин, практически в рабство и на верную гибель. Кстати, это был тот самый хан Гуюк, который под предводительством хана Батыя (Бату) участвовал во взятии и разорении Рязани и в битве у Коломны, где был убит младший сын Чингисхана Кулькан. Но, главы родов вольных мангунов решили, что не бывать этому (так, в те времена, называли ульчей соседние народы, - по названию реки Мангу (теперешний Амур). Шестьсот лучших юношей и девушек, через Сахалин, отправились к союзным айнам на остров Ватаришима (ныне о. Хоккайдо), где основали свою колонию. Так что, получается, что в жилах японцев, проживающих на острове Хоккайдо и прилегающих к нему небольших островках, течёт кровь и айнов, и потомков ульчей – мангунов.
         И только в конце семидесятых, начале восьмидесятых годов, тоже уже прошлого века, был создан ульский алфавит (на базе русского), а в начале девяностых, - создана письменность, началось преподавание на ульчском языке, появилась учебная и иная литература. Только, как бы,  не  было  поздно!  Однако,  мы  явно  отклонились  от  основной истории наших героев из села Сусанино. Возвращаемся!
        На следующий день, после ночёвки в Ухте, Полтарушка с Ваняткой, поднимались по одноимённой протоке Ухта, заходя по пути в ульчские поселения Солонцы (ранее Сильчура) и Кельчем. Николай Яковлевич был в тех местах, как и у себя на малой родине,  человек известный, авторитетный, ему многие искренне доверяли и, пользуясь случаем, он ежегодно, добросовестно доставлял от правобережных ульчей, проживающих от Сусанино, Кальмы, Тахты и дальше, ниже по Амуру до самого лимана, небольшие посылки, подарки, письма и даже устные поручения и известия для их родственников, проживающих на левом берегу от Ухты до Дуди, и на правом, - от Булавы до Нижней Гавани, и обратно.
       Не могу удержаться, чтобы не отметить импозантной фигуры тогдашней главы Солонцов. Если не ошибаюсь, фамилия у неё была, кажется, Дечули, а величали Людмилой Афанасьевной. Вот калорийная была барышня! Росточка, чуть выше среднего, но вида грозного. Такая, не то что в избу горящую…, или коня на скаку…, но и бронепоезд на встречу направит. Телом крепкая, с явно выраженными женскими прелестями, она сама управлялась с тяжёлым  бульдозером, водила мотоцикл с огромной самодельной коляской, и не абы какой, а «Урал», с таким и не каждый мужик управится, да ещё по абсолютному бездорожью! Местные мужики её побаивались, могла и поколотить, то есть вылитая наша, русская, - «Бой баба»! Однако, на лицо, как не придирайся, настоящая ульчанка. Эх, как говорится в таких случаях, - «И куда только русская кровушка не попадала, иногда пропадала, но, всегда жизнь порождала, и родину не забывала!». Но, кажется, нас опять куда-то занесло. Об этом крае писать, не переписать! И всё же…
        После Кельчема, выходили на широкую гладь знаменитого, заповедного озера Удыль. Места там дикие, современным человеком практически не тронутые, и, особенно в это время года, просто наикрасивейшие, - «Ни в сказке сказать, ни пером описать!». На возвышенном, северном берегу озера, между малыми речками Средний и Малый Силасу, среди высоких пихт, стройных берёз, кедрового стланика, кустарников жимолости и багульника, стоял в укромном, закрытом от ветров и не видимом с озера месте, добротный летник, на сваях. Срублен и сделан он был по примеру того, как это делают ульчи и назывался, соответственно, - генгга. Прибрежные скалы нависали над водами озера, и там между ними, только по одному ему, Николаю Яковлевичу, известным приметам, можно было разыскать вход в небольшую, тихую, укромную гавань и, едва видимую короткую, тропу, ведущую к жилищу.
        Если, в этом месте взобраться на скалу, то открывается сказочный вид на величественный хребет Гидали. И видно, как по поверхности озера, густо разбросаны цветы болотноцветника, похожие на огуречные,  только  по  более  и  по  кувшинестее,  которые покрывают зеркальную гладь яркими жёлтыми, солнечными зайчиками, разнося по ветру медовые ароматы. Удыль, это Вам не какое-то озерцо, или даже озеро, а настоящее, я бы сказал, - озёрище! Почитай почти сорок четыре километра в длину, и местами до одиннадцати километров в ширину. Даже в самом узком месте, у мыса Жолмых, ширина озера около пяти километров. При средней глубине в пять метров, на озере бывают серьёзные ветра и настоящие шторма, и ульчи не зря называют его морем. Есть, конечно, в краю ульчей и другие, тоже не малые и знаменитые озёра, - Большие Кизи, Кади, Дальжа, Дудинское, но такой знатной рыбалки, как на озере Удыль, нигде больше не сыскать! И какой только рыбки, да и в немалом количестве,здесь не водится! И белый амур, и сазан с хорошего поросёнка, и толстлоб, и монгольский краснопёр, белый лещ, карась и верхогляд, касатка-скрипун, уссурийский сиг, чукучана и упитанный чебак, крупные сомы, ленок, а уж пескаря и щуки, - просто немерено! Через Удыль, в период нереста, в водотоки озера идёт  и кета, и горбуша. Но, в нашем рассказе речь пойдёт об особенной рыбалке,  на особенную рыбу, - на тайменя.
        В те времена, поймать на озере Удыль десятикилограммового тайменя можно было почти без особых навыков и достаточно легко. Но, наши герои, Полтарушка и его сын Ванятка, прибыли сюда не ради ловли рядового таймешки, а за особой царь-рыбиной, за тайменещем, - этим огромным, идеальным хищником, хозяином водоёма, не знающим конкуренции. Это уникальное создание природы, семейства лососёвых, до двух метров длиной и весом до ста килограмм, обладает большим мощным ртом, доходящим до жаберных щелей, с двумя рядами крупных и острых зубов, загнутых, словно крючки, внутрь. И питается он не только рыбой, но, пожирает и плавающих мышей, белок, крыс и даже собак, не говоря уж о гусях и утках. Говорят, а народ зря болтать не будет, тем более ульчи, что в этих местах, однажды, поймали тайменя, когда шёл нерест кеты, из которого, при вскрытии, вытащили три кетины килограмм по пять каждая. Такая рыбина ударом хвоста может запросто и лодку перевернуть, да и вытащить из воды и удержать такого гиганта, очень даже не просто!
        По прибытии на место, распаковав и разложив по местам привезённые вещи и снаряжение, приводили в порядок жилище, обустраивали лагерь. Затем, на старом обустроенном кострище, разводили небольшой костёр, отдыхали, пили душистый, заваренный на местной голубике чай с привезёнными припасами и наблюдали, как красиво парит и рыбачит величавый белоплечий орлан…
        На третий день, начинали непосредственно готовиться к предстоящей ночной рыбалке.  Рыбачить, а точнее бить тайменя, предстояла с плота, а значит от его надёжности, устойчивости и обустройства напрямую зависел и успех всего предприятия,  и поэтому им в первую очередь и занимались. Плот делался, как бы, в два слоя, в два наката, из толстых жердей длиной до четырёх метров. Собственно, каждый из двух основных плотов состоял, как бы, из четырёх малых, при соединении которых, в центре плота образовывалась прорубь (понятное дело не во льду) почти в виде квадрата, шириной поболе аршина. Готовые малые плоты хранились стоймя, на толстых плахах из лиственницы, у задней стены генгги. Их тщательно проверяли, осматривали и, при надобности, чинили или меняли испорченные жердины. Саму сборку и крепление двух основных плотов делали на воде, одевшись в рыболовецкие непромокаемые полукомбинезоны. При этом, два основных плота крепились таким образом, что направление жердей верхнего плота, было поперёк (по научному, - перпендикулярно) направлению жердей нижнего плота. 
        После сборки плота, занимались его обустройством.   На одном углу плота крепился из толстой жести лист, с загнутыми в верх краями, на соседнем углу укладывались два настоящих спасательных круга (подарок одного из капитанов «Метеоров», ходивших от Хабаровска до Николаевска-на-Амуре), на следующем, - укладывался самодельный якорь из камня, обвязанный капроновым канатом, один конец которого жёстко крепился к плоту. На плоту, под наклоном, крепилась  палка с куском трубы на её верхнем конце, для установки факела, так, чтобы огонь от него был почти над серединой «проруби». На эту же палку вешалась сумка из прорезиненной ткани с 7-9 факелами, каждый из которых мог гореть не менее получаса.  К плоту лагом (боком) швартовали большую берестяную лодку – оморочку (собственно в неё и укладывался улов). На оставшийся, свободный угол плота, крепилась бухта с прочным линем, не меньше 130-150 метров. На этом подготовка плота практически заканчивалась, на него ещё клали, пару не менее чем четырёх метровых шестов, пару небольших вёсел, да пару складных брезентовых стула. Затем, проверяли и готовили ледник для хранения улова-добычи, и делали прочую, необходимую для предстоящей рыбалки, работу. На всё это уходил целый день.
        Но, сама подготовка ещё не заканчивалась. На следующий день, на берегу устанавливались две небольшие треноги, одна побольше и повыше, а другая, соответственно, поменьше и пониже, на каждую из которых подвешивалась всем известная керосиновая лампа «летучая мышь». Треноги собирались непосредственно в выбранном месте и ставились одна за другой, метрах в семи, десяти друг от друга, и, таким образом,  получался створный знак, по которому ночью было легко найти вход в бухточку, да и вообще ориентироваться на воде относительно берега. Потом, заготавливали и укладывали на просушку новые, взамен использованных, жерди. На этом, основная подготовка завершалась, и далее, несколько притомившись, готовили ужин, после которого, с приятным чувством хорошо выполненной работы, ложились отдыхать. 
         На саму рыбалку выходили в соответствующую, особенную, практически безветренную, погоду, которую по особым же, местным приметам ждали день или два, а то и три дня.  Благо  чем  заняться,  и что интересного посмотреть, в здешних местах, было предостаточно! Но, об этом тоже в другой раз.
        Определившись с выходом, ложились спать пораньше и вставали чуть за полночь. Для Ванятки это был уже седьмой год, как отец стал брать его с собой на эту рыбалку, и поэтому каждый из них отлично знал что, когда и как надо делать. Не суетясь, тепло одевались (в этих местах в конце августа, да ещё и на воде, - уже заметно прохладно), поверх, - пробковые жилеты (тоже подарок, только уже от «Главного ульча») и вперёд. Полтарушка нёс пару железных острог, ульчи называют их дёгбо, а Ванятка увесистую деревянную колотушку, да небольшой заплечный вещмешок с необходимым для такой рыбалки набором, никак не стеснявшим его движения. Затем, Ваня зажигал фитили в «летучих мышах», грузились на плот, разжигали на жестяном поддоне совсем небольшой костерок, огонь  от  которого  никак  в воде не отражался, и, Николай Яковлевич в три, четыре замаха шеста перегонял плот через бухточку и проход через узкую полоску земли, отделявшей её от озера. Здесь, плот прижимался к берегу, Ванятка сматывал с бухты огон (эдакая петля, сделанная на конце, в нашем случае, линя) и крепил его за большой, тяжёлый камень на берегу. Полтарушка с силой втыкал вторую острогу в плот, она получалась, как бы и запасной, и для Ванятки опора, и дальше отправлялись почти в свободное плавание, настолько, на сколько позволяла длина линя.  Становились напротив друг друга, так чтобы оморочка была по правую руку и Николай Яковлевич шестом, а если до дна было глубоко, то веслом, перемещал плот, ища подходящее, ему одному известное, затаённое  место. Определившись, если было не глубоко, что было редко, крепились к шесту, с силой воткнутому в дно,  или, что гораздо чаще, без всплеска, опускали якорь. Ванятка выбирал слабину линя и плот замирал на поверхности озера.
        Факел сразу не зажигали. Молча, в наступившей тишине, минут пятнадцать, двадцать сидели на складных стульях и рассматривали завораживающий вид огромного звёздного неба, отражавшегося, вместе с неполной луной, в, казалось, застывшей глади озера.  Иногда, вокруг плота слышались всплески, это шла ночная охота подводных хищников за своей добычей. Слабый огонь костерка едва освещал, как тихое прибрежное течение прибивало к плоту опавшие, разноцветные листья. Красотища! Так бы и смотрел без удержу, да надо и делом заниматься!
        Николай Яковлевич вставал, так чтобы было по устойчивее, брал в правую руку острогу-дёгбо, а для Ванятки это был знак. Он, тоже без резких движений, доставал из подвешенной сумки факел, зажигал его от костерка и плотно вставлял в кусок привязанной к палке трубы, - рыбалка-охота начиналась. Если, пока сгорал факел, таймень на его огонь не всплывал, что было крайне редко, поскольку Полтарушка знал здешние места на отлично, то плот перемещали и всё начинали сначала. Так же поступали, когда огромную рыбину выволакивали на плот,  где  для  надёжности  Ванятка  своей  дубинкой  глушил  её  по голове, и далее перекладывали в оморочку. Таймень, хищник одиночка и в одном и том же месте их двое точно никогда не бывает. А бывало, приходилось и отказываться от того, чтобы бить всплывавшего тайменя даже двумя руками, уж больно огромная его морда, медленно поднимаясь, появлялась в проруби плота. Экземпляр  таких размеров, а значит и с не малым весом, и вытащить-то нелегко, да такой мог бы и сам плот разнести, и потом, потомство от такого будет не малым, что тоже не маловажно.
        Рыбачили только одну ночь, до утренней зорьки. Не спадающий и нарастающий азарт, чётко ограничивался количеством факелов и, главное, временем. Ведь, мало было добыть, главное, - надо было сохранить добытое, доставить, как говориться в лучшем виде, домой. Нежное, розового цвета, мясо тайменя, - наивкуснейший деликатес, и сохранить его совсем не просто, тут, как говорится, - «С кондачка не возьмёшь!». По уму всё делать надобно! Но, в любом случае более пяти особей не брали. Огромных рыбин потрошили, вырезали жабры. При этом, далеко не все внутренности выбрасывались. Например, желудок тайменя считается у ульчей лакомством. Водой не обмывали, а тщательно протирали внутри и с наружи сухой чистой ветошью, перекладывали в большие, плотные полиэтиленовые пакеты (уходило по два пакета на хвост), перевязывали, и до утра следующего дня, - в ледник. Затем, разбирали плот и треноги, прибирались в лагере и в жилище - генгги, - всё укладывалось и крепилось по своим местам до следующего года. Готовились к выходу «Казанка» и лодка-угда. 
        Ужинали рано, а можно сказать, что и поздно обедали, и потом заготавливали, известные только им, травы. Это был их семейный секрет, позволяющий сохранить выпотрошенного тайменя на предстоящем переходе в родное Сусанино.  Точнее говоря, секрет-то был не совсем их… Когда-то, когда Ванятки ещё и в плане не было, очень известная и знаменитая среди ульчей шаманка Алтаки Ольчи из непризнанной их столицы, - села Булава, назвала Полтарушку Николая Яковлевича, после того, как он выковал для неё бронзовую фигурку остроголового и одноногого духа бучу, человеком, которого «тронул» медведь. Такой человек, сразу же, становился среди ульчей особо почитаемым и обладающим особенными же, способностями.  А вскоре, когда Ванятке было уже года два, и ещё жива была его матушка, Полтарушка впервые отправился на свой, ставший потом ежегодным, промысел за тайменем.  Здесь, на озере Удыль, проживал в те времена, уединённо с семьёй, единственный среди ульчей шаман, имевший небесного покровителя и небесного духа-помощника, - шаман Коткин. Он являлся непререкаемым авторитетом и пользовался огромной популярностью не только среди ульчей, но и среди нанайцев и других малых, коренных народов, проживающих в этих обширных краях. Вот он то и поведал тайну заповедных трав человеку, которого «тронул» медведь. И пока жил тот шаман на озере, Николай Яковлевич, каждый год, готовил для него специальное угощение, по ульчски, - сугдичуву.
        После заготовки трав, ложились спать и вставали ещё до зари. Днище угды устилали влажными тростником, осокой, листьями ольхи, крапивой. В леднике с тайменей снимали пакеты, нутро каждой особи набивали диким чесноком и крапивой, с добавлением смеси тех самых, особенных трав, предварительно мелко их пошинковав и перемешав. Этот же набор трав выкладывали на большой тряпице, наподобие простыни, и в неё плотно заворачивали каждую рыбину отдельно. Затем обвязывали и по одной, на оморочке перетягивали к угде, где укладывали, обильно пересыпая и обкладывая тем же тростником с осокой и листьями ольхи, так, чтобы свёртки друг с другом не соприкасались. Сверху, настилали черёмухой и влажным брезентом. Пока, суть да дело, - светало, окончательно сворачивали свою стоянку и в обратный путь!
        Как обычно это бывало, молва об их удачной рыбалке и скором возвращении опережала самих рыбаков, и при подходе к родному берегу множество любопытствующих односельчан собиралось им на встречу. Как всегда, первый самый крупный тайменище, отправлялся в местную школу. Второй, - самый малый, хотя разница была абсолютна не принципиальная, - в детский сад. Ванятка, с гордым видом, раздавал посылки и письма. Остальной улов, снаряжение и имущество благополучно перемещались в добротное хозяйство Полтарушки. Потом, ещё целую неделю, разные люди приходили к ним в дом и Николай Яковлевич, степенно, передавал, пересказывал устные наказы и новости от их родственников, рассказывал об их житье-бытье, а Ванятка вручал оставшуюся почту.
        Вот так тогда, самые разные советские люди, жили на Нижнем Амуре, в Ульчском районе, в славном селе Сусанино, - не чета нам! Сами дружно жили и с природой дружили, сытно и вольготно, справедливо и благородно. Да и было их, ох как по более, чем сейчас. Простого человека тогда уважали! Знай себе, трудись не ленись, к знаниям стремись, ты о людях позаботишься, и они тебя не забудут, делай, что должен, и будет, что будет. А к закону обращались тогда, когда, хоть и редко, но точно не знали, как поступить. Всё, что для большинства людей делается (а не для какой-то там кучки), без всякого там обмана, открыто да справедливо, и людям от этого хорошо, то и законно! А иначе, зачем он им нужен?! А самый суд был, - что люди скажут, да совесть своя! Как говорится: - «Тепереча, не то, что давеча!».
                Конец.
                Февраль,  2020 г.