Нарцисс Араратской Долины. Глава 45

С продавцом бабочек Юрой, которого мы шутливо прозвали «Махаоном», я познакомился, как и со студентом ВГИКа Жоаном, через художника Мишу По; который, будучи «навеселе», умел хорошо знакомиться с людьми. Да и внешность у Миши, как я уже писал, была артистичная, кинематографичная и запоминающаяся. Миша сразу же сдружился с Махаоном, который был, не в пример нам с Мишей, человеком полноватым, круглолицым и довольно, на первый взгляд, важным и даже насупленным.  Юра Махаон носил окладистую, чуть рыжеватую, бороду и был старше нас на три-четыре года. У него уже имелась семья, состоящая из жены, которую звали Лада, и маленького трёхлетнего сына. На Арбате они с женой приторговывали игрушечными собачками-марионетками, собственного производства; и этот малый семейный бизнес их хорошо подкармливал. Кроме того, Юра продавал тропических бабочек, которых он доставал из разных тёмных полукриминальных каналов. Этих бабочек, в сложенном виде и в конвертиках, привозили из-за границы; и Махаон их приобретал по оптовым ценам. Потом он их, после неких тонких и трудоёмких операций, красиво оформлял в рамочку под тонким стёклышком, в такой вот маленький саркофаг. Бабочки очень хорошо у него «улетали», будучи очень приятными на глаз - и простому мещанину, и иностранному туристу, и расфуфыренной путане, и рок-певцу Макаревичу, и профессору из Гарвардского университета. А кому не нравятся бабочки? Эти символы скоротечности нашего земного бытия и быстротечности телесной красоты! Эти символы чудного превращения безобразных и страшных прожорливых гусениц, - в порхающих прекрасных насекомых, чьим существованием Создатель нам напоминает о том, что мы, люди, чем-то похожие на этих гусениц, в конце-концов и когда-нибудь, превратимся в красивых бабочек, и будем летать с одного цветка Радости на другой цветок Блаженства, и пить нектар Любви; и нам не нужно будет уже страдальчески ползать, и трудиться в поте лица,  зарабатывая себе «на хлеб», и расцветка наших крыльев будет соответствовать нашему характеру. У одних - крылья будут чёрные и мрачно-коричневые, а у других – белые, желтые и голубые, а у третьих же – серебристые и золотые…

                Юра с Ладой жили, по тем временам, очень даже неплохо, и они точно не голодали. При этом, Махаон не был жадноватым торгашом, чем он меня и подкупил. Я с Юрой сдружился практически сразу, находя его общество очень приятным и весёлым; при том, что сам Юра не был олицетворением оптимизма, - он, скорей, был меланхоликом, страдающим от всевозможных детских комплексов, как это всегда бывает у очень одарённых людей. По отношению ко мне, Махаон был сама Доброта, и он меня тогда сильно поддержал и в материальном, и в моральном плане. В то лето 1990 года, я у него на квартире «завис» чуть ли не на два месяца, и мне нравилась тамошняя обстановка. Лада с ребёнком уехала в Крым на всё лето. Юрина тёща иногда появлялась, но в основном, она обитала на даче. С нами жила ещё белая собачка, породы «болонка», с которой мы гуляли по утрам и поздно вечером, ведя задушевные беседы. Трёхкомнатная квартира принадлежала юриной жене и тёще; сам он был из Подмосковья, из городка Люберцы. Эта замечательная квартира располагалась прямо у метро «Автозаводская», в сталинском доме, где-то там на седьмом или восьмом этаже. Дух монументального сталинизма там ощущался довольно сильно, хотя вход в подъезд был скромный, и без всяких там мозаик и лепнин, ведь дома эти строились для простого рабочего класса. Всё равно, там были толстые стены и высокие потолки; и надо сказать, что жить в таком доме мне было приятно и романтично. Что-то такое таинственное было разлито внутри этих пространств; я бы даже сказал потустороннее; и не удивительно, что у некоторых чувствительных жильцов таких домов постепенно съезжает крыша и появляются психические отклонения. Юрина тёща, по его словам, страдала какой-то психической болезнью, и ей казалось, что её зять за ней следит, и что он тайно служит в КГБ. Честно говоря, в Махаоне было что-то такое подозрительное, и здесь я бы не стал тёщу упрекать в мнительности, - Юра, на самом деле, производил впечатление человека поработавшего где-то Там. К людям, Махаон относился с юмористической подозрительностью; и, как и его тёща, вполне мог иметь психические отклонения. Он часто носил солнцезащитные очки, скрывающие его, уставшие от работы,  глаза; да и не любил он смотреть людям в их очи, то ли из-за своей крайней застенчивости, то ли из-за того, что ему просто не нравились все эти люди. Он очень сильно напоминал некого хоббита, которому не нравилось бывать на открытых солнечных улицах и площадях; и который предпочитает сидеть дома, в своей уютной норе, окружённый многочисленными красивыми вещами и книгами. Внешний мир для него представлял угрозу. Я уже писал про художника Виктора, который тоже не любил бывать «на людях». И надо сказать, я и сам был таким же, но мне приходилось себя преодолевать. Я тоже был домоседом, «домашним ребёнком», живя в Ереване; в Москве же, мне отсиживаться особо было негде, и надо было выживать, и ходить на Арбат, и находиться среди художников, и весело болтать, и вести себя адекватно, - без истерик и глупых чёрных меланхолий. И неудивительно, что я от такой вынужденной жизни довольно сильно психически уставал…

                Жили мы с Махаоном, можно сказать, душа в душу. Мои нервы, за то лето,  расслабились и отдохнули; ведь я тогда не только сумел пожить на хорошей квартире, но и смотаться с Юрой в Крым; когда он, наконец-таки, продал все свои «саркофаги» с бабочками, и сам предложил мне это небольшое путешествие. Мы как-то привыкли друг к другу, и жаль было расставаться. Он мне оплатил эту поездку, так как я тогда был на полной мели, по причине наступившего творческого кризиса. Я, правда, ему немного помогал, и участвовал в процессе сбыта, и таскал эти тяжёлые коробки, и мы вместе продавали их на Арбате. Можно сказать, отрабатывал харчи и жильё, а не просто был нахлебником. Махаон не был везунчиком, которому фартило, и у кого Юпитер в пятом доме в хороших аспектах с Солнцем, Венерой и Меркурием. Ему пришлось много страдать и размышлять о бренности человеческого бытия, - что мне  очень нравилось в нём. Юра был, вероятно, самым задушевным человеком, который мне повстречался на моём жизненном пути; вполне вероятно, он тоже ни с кем особо не был так открыт и разговорчив.  Был ли он открыт со своей женой? Мне трудно сказать, и, возможно, что нет, так как он её, явно, слегка побаивался и был под её каблуком, что и неудивительно. Лада не особо, скажем честно, любила своего мужа. Это Махаон был в неё сильно влюблён и, в конце концов, Лада вышла за него замуж. Она была очень умная и волевая женщина. Умней её я женщин не встречал. Она даже была не совсем женщина, в обычном понимании, а каким-то андрогином. Хотя, я тоже был каким-то непонятным андрогином и, надо сказать, Ладе я, возможно, этим отсутствием грубого «мужланства» и понравился, и она ничего не имела против того, что я проживал в её квартире тем летом. Лада не была злой. Она даже восхищалась моей беспечной жизнью, и моей красивой худосочной фигурой (это когда мы уже жили вместе в Крыму). Мы с ней были ровесники. Лада родилась в день космонавтики, 12 апреля 1966 года. У неё было высшее образование, - она по профессии была биологом, и занималась змеями. Она изучала змей и несколько раз ездила в научные экспедиции по Закавказью. Лада не была внешне яркой и сексапильной, - невысокая и очень худенькая, как подросток. Мы с ней были всегда на «Вы», и без всяких задних сексуальных мыслей. Голос у Лады был звонкий, как у пионервожатой. Лада была честная и прямая женщина, и говорила по существу, без слов паразитов и лишней дипломатии.  С мамой своей она находилась в сложных отношениях, и они практически не общались. Жили они, можно сказать, как не очень родные люди, а как соседи по коммуналке; у мамы - своя комнатка, а у Лады с Юрой – остальные две комнаты. Типичная московская семья. Мама с дочкой в напряжённых отношениях, но вынуждены жить вместе… А кто был ладин папа – этого я не знаю.

                Махаон должен был, за тот июль месяц, изготовить какое-то  количество композиций и коллажей с бабочками; потом продать их на Арбате; а потом, с набитым купюрами кошельком, поехать в Алушту, к своей семье. Юра рассчитывал в Крыму оказаться в начале августа, и там отдохнуть, и походить в горы, где можно было наловить местных летающих насекомых для своих коллажей. Меня, как я уже писал, он тоже пригласил поехать с ним; на что я легко согласился, так как важных дел в Москве у меня никаких не было (важных дел у меня никогда не было). Какие у меня могут быть дела? Как я уже писал, - в те времена я просто плыл по течению, и никуда особо не стремился, и цели у меня никакой не было. Мне нужно было сделать себе новый паспорт, но я не спешил и, как говориться, сильно «не парился». В Крым же можно было поехать и без паспорта. На этом полуострове я никогда не был, хотя в детстве меня возили на Чёрное море, в район городка со странным названием Адлер. Там был, так называемый «Овощной совхоз», и мой папа там любил отдыхать. Садились мы на поезд «Ереван-Сочи», и ехали в это замечательное место, где пахло цветами, морем и варёной кукурузой, которую продавали прямо при выходе на каменистый пляж. Папа любил туда ездить обычно в сентябре, в «бархатный сезон», когда народу там было уже не так много, и не было длинных очередей в столовую, и легче было снять угол. Раза два я с ним ездил на море именно в сентябре, и меня от школы как-то освобождали, и делали мне справку, что я болел. Это всё было в середине и в конце 70-х, когда я ещё находился в раннем подростковом возрасте. Потом мы ездить на море, почему-то, перестали. Моему папе было уже за пятьдесят и, видимо, в нём начались процессы, которые медики называют старением. Мой папа тогда начал постоянно ездить в Приэльбрусье, в Тырныауз, в свои геологические командировки, где ему очень нравилось; и с морем я с тех пор не виделся. К тому же, эти поездки на Чёрное море для нашей семьи были довольно разорительны и, видимо, мой папа, после этого отдыха, попадал в некую долговую яму; как я уже упоминал, я вырос в семье со средним достатком, и лишних денег у нас не было.  Мы, конечно же, не голодали. Голодать я, периодами начал, уже живя в Москве, будучи предоставлен сам себе; хотя, опять же, я ничего страшного в том не видел, и относился к этому философски. Это было, конечно же, неприятно, но ещё неприятней было, когда кончались сигареты, и тут у меня начиналась некая паника, хотя курил то я всего два года. А именно тогда в Москве начались проблемы с табаком. Махаон тоже был злостным курильщиком и, помню, мы тогда, на какое-то время, оказались совершенно без денег, без еды, и без курева. Потом мы вышли на Арбат с его бабочками, и тут же, после первой продажи накупили сигарет и пошли в кооперативное кафе, и там наелись так, что на другой день мне стало плохо. Слава Богу, мой молодой цветущий организм справился с этой едой…

                Юру Махаона можно было назвать трудоголиком, который постоянно что-то делал, и который очень мало отдыхал, и совсем не предавался лени; и это его сильно отличало от меня, - я же совсем не умел подолгу трудиться. Юра же мог большую часть суток  кропотливо заниматься, так сказать, творческой деятельностью; он часами высиживал над своими коллажами, которые он изготовлял с изумительной филигранностью. Обычно у него посередине композиции находилась какая-нибудь тропическая бабочка, а вокруг неё он создавал некую атмосферу из крыльев других, менее ценных, бабочек; а также из разных там кусочков дерева, ниточек, веточек, камушков. Это были его самые дорогие и трудоёмкие произведения, которые очень хорошо продавались, и уходили навсегда от своего грустного творца, чтобы украсить чью-то стену. Юра Махаон не умел халтурить, и делать свою работу небрежно, - всё равно никто это особо не оценит! Это и была его самая большая проблема. Он слишком много вкладывал души в эти прекрасные коллажи, забиравшие у него много жизненной энергии; и ему очень хотелось получить какое-то признание, а не только денег. Возможно, в глубине души, он мечтал о международных выставках, и о том, что его работы попадут в музеи. В этом смысле, Юра был настоящим Художником, а не каким-то там коммерсантом, торгующим прекрасными, но мёртвыми тельцами бывших гусениц. О как это было печально! Возможно, что когда я, беспечный и ироничный паяц, находился где-то рядом, и что-то там весело болтал и глупо шутил и, неким образом, поднимал ему настроение, и моё присутствие спасало его от хандры и депрессии, к которым он был склонен. Махаон не любил одиночества, и ему, явно, не нравилось жить одному. Я же его совсем не напрягал, и мы тогда сильно сдружились. Он мне открывал свою душу, а я туда, в эти дебри, с некой боязливостью заглядывал, и иногда мне становилось не по себе. Всё-таки, Махаон был «ненормальным». Даже, возможно, больше чем я. У него с головой были большие проблемы, от которых он сильно страдал. Не удивительно, что его жена была такая строгая и рассудительная женщина, которая не давала ему расслабиться и поплыть вниз по течению, в бездну его меланхолий и чёрных мыслей. Всё-таки, Лада была героическая женщина… хотя, даже её не хватило, и она через несколько лет его бросит; но это уже другая история, о которой я не буду писать, так как не люблю все эти семейные драмы.  Мне было очень жаль своего друга, но Жизнь – это суровая проверка на психическую устойчивость, и Юра Махаон её, в конце концов, не выдержал.  Он не был готов к новым капиталистическим отношениям, которые потребовали от бывшего советского человека быстроты, хитроумия и глупого оптимизма; где нельзя предаваться грусти, и быть слишком чувствительным и ранимым; и где нет уютного и несуетливого места для настоящего художника, чтобы он мог служить своей Музе…

                Не будет лишним ещё отметить, что Юра Махаон очень любил женский пол. Любовь эта носила довольно таки сильно чувственно-мазохистский характер, и интеллигентный бабочник Юра чрезмерно подпадал под женские чары. С женщинами он порой оказывался в самострадальческих ситуациях, и этим он мне напоминал моего другого московского друга - геодезиста Ваню, о котором я уже писал ранее. Они не были друг с другом знакомы, хотя один раз случайно пересеклись на Арбате; и мне, почему-то, запомнилась эта встреча двух людей, с совершенно непохожими судьбами, но со слегка похожим трагическим темпераментом, который их резко выделял из толпы обывателей. Оба моих друга, говоря возвышенно, были страстотерпцами! При этом, Ваня был истово верующим, стыдящимся и совестливым христианином, и это ему помогало побороть своего внутреннего беса; а Махаон же к религии относился не очень радушно, ибо был, скорей всего, грустным агностиком, не верующим в то, что есть некая высшая Справедливость и какая-то там необходимость сдерживать свои любовные порывы. В этой неприкрытой честности, Юра мне был духовно ближе, так как я тоже не видел особого смысла обуздывать желания своей молодой плоти, - в разумных пределах, разумеется. При этом, надо признать, в сравнении с желаниями Махаона, мои желания были на значительно более примитивном плотском уровне; и честно говоря, тогда я был очень сдержан, и крышу мне, всё это, не сносило; и я мог довольствоваться успокоительными мастурбациями. От отсутствия женской ласки я не сильно страдал; и меня не одолевали по ночам буйные эротические фантазии; видимо потому что, много сил уходило на выживание в то непростое время. Если бы я тогда жил более спокойной и сытой жизнью, то, возможно, меня так же накрывали бы эти неподвластные нам половые вожделения. Махаона же, видимо, сильно мучало именно то, что между его фантазиями и реальностью была огромная пропасть, и ему думалось, что всё дело в деньгах, и в том, что женщины его не любят, потому что он толстый. В этом смысле, Юра, очевидно, страдал раздвоением личности. Одна личность любила свою семью, бабочек, музыку и литературу; а его другая, - тёмная личина, - жаждала наслаждений и похоти. Так что его можно было бы назвать эпикурейцем, а не жалким и бедным страстотерпцем, боящимся своих низменных желаний. Бабочник Юра очень любил Удовольствия, в разных её проявлениях и, вероятно, поэтому мне и было с ним как-то весело и свободно. Махаон, будучи очень порядочным человеком, не был моралистом и ханжой, и я не слышал от него никаких глупых нравоучений, по поводу того, что я неправильно живу, и что мне надо жениться, и начать  нормально трудиться, и всё такое…

                Бабочник Юра хорошо умел рисовать, а не только творить свои чудные коллажи. Махаон иногда, для души, рисовал пером очень маленькие рисунки; и, на мой взгляд, его графика, была слишком миниатюрна; и он слишком «уходил» в свой шизоидный микромир. Рисовал он не часто, так как на это удовольствие у него просто не хватало времени, ведь ему надо было содержать семью. Юра был самым настоящим Сизифом-страдальцем, вынужденным постоянно свой камень катить в гору; и его, в этом смысле, нельзя было назвать настоящим художником, ибо он был Труженик. Самая трагическая фигура из всех моих друзей. А с другой стороны, в те времена, мало у кого имелся постоянный доход, и Юра, в этом смысле, довольно твёрдо стоял на ногах. Просто ему постоянно не хватало денег, поток которых через него шёл, но тут же утекал на бытовые нужды; не успевая скопиться в некий резервуар на развитие малого бизнеса. Махаон мечтал стать настоящим бизнесменом, и развиться во что-то более уважаемое, а не прозябать на этом чёртовом Арбате, который он, честно говоря, не очень то и любил. Ему совсем не нравилось там торчать, и весь день отвечать на глупые вопросы. Его коробки с бабочками привлекали большое внимание, и люди постоянно что-то спрашивали. Я ему, конечно же, завидовал! У него товар не залёживался, и ему постоянно надо было работать. Вокруг него кормились разные люди, - одни поставляли ему этих бабочек, сложенных в пакетики; другие делали специальные рамки со стёклышками. Бабочек же Махаон расправлял сам, у него для этого были приспособления, и это была очень тонкая работа. Хрупкие крылышки и усики могли легко обломаться. Коробки же он заказывал у разных столяров, и потом, ему приходилось, всё равно, эти коробки доводить до ума - шлифовать их и красить. Тонкие стёклышки тоже надо было где-то доставать, и он их добывал на каком-то военном заводе. Ещё нужен был картон, который ему воровали с типографии. Одна комната в его квартире была полностью завалена всевозможными материалами, и это была его мастерская. Комната была очень уютная, и там мне было хорошо и спокойно на душе. Весь свой полностью нераскрытый пыл, Юра отдавал этой работе. Просто сидеть и тратить время впустую он не умел, и этим он мне даже напоминал режиссёра-мультипликатора Роба Саакянца, который тоже был ужасный трудоголик. Бабочнику очень нравились армянские мультфильмы, и он меня сильно зауважал, узнав, что я работал у Саакянца. Махаон вообще любил всё восточное, и весь этот наш закавказский колорит, хотя никогда в наших краях не был. Юра был самым настоящим космополитом, и никакого пренебрежения к другим народам, населяющим наш СССР, он не высказывал. Махаон любил восточных знойных женщин, и, в этом отношении, мы с ним полностью были солидарны. Впоследствии, Юра влюбится в одну даму, с которой я его познакомлю, и это, каким-то образом, разрушит его семью; но это уже будет в 1993 году. Барышня эта будет полуеврейка-полугрузинка, родом из Баку; ставшая москвичкой через несчастливый брак с человеком, который будет её психологически давить и унижать, и у которого тоже будет не совсем в порядке с головой, и которого тоже будут звать Юрой…