Подморозовики

В раннем полумраке сонный Иван Васильевич напряжённо сидел за кухонным столом, покуривая вонючую сигаретку. Свет он специально не включал, дабы лучше видеть пугающе-невзрачный антураж улицы. Жил он на шестнадцатом – последнем этаже старой панельки, а напротив возвышалась точно такая же – убогая, похожая на воткнутую в землю плиту многоэтажка на десять подъездов, только стояла она как бы в низине, поэтому из окна хорошо просматривалась ровная поверхность чёрной, смоляной крыши дома, которая в зыбкой утренней дымке бесснежного декабря сливалась с тёмной мрачностью тяжёлых небес предрассветного часа.
— Вот уже неделю хмурится и хмурится... беспросветно, – полушёпотом пробубнил мужчина и почувствовал, как по коже отчего-то пробежали неприятные мурашки. Руки его при этом задрожали, а в горле образовался сухой комок.
Этот печальный вид из окна нагонял тревожные мысли о скорой кончине, хотя явных причин беспокоится у Ивана Васильевича не было: он пока ни чем страшным не болел, а смертью ему никто не угрожал. Он не понимал, отчего в его голову постоянно лезет подобная белиберда, но и понять особенно не стремился. Иван Васильевич привык к поверхностному существованию, а когда вышел на пенсию, то и вовсе перестал проявлять какую-либо полезную активность, в том числе и умственную. Он как бы успокоился; внутри него сформировалось стойкое убеждение выполненного предназначения, поэтому мало что теперь его интересовало. Дни пролетали незаметно и они до тошноты походили друг на друга, поэтому Иван Васильевич путался и даже не знал, какой сейчас день недели.
— Заёб ты уже со своим куревом! – вдруг послышался мерзкий, но в то же время отрезвляющий визг жены из туалета. – Иди в подъезде кури! Дышать нечем, всю квартиру провонял своим говном!
Иван Васильевич тяжело вздохнул и, ничего не отвечая, задушил окурок о стеклянное дно пепельницы. Он очень устал от всего этого и, привычно умеряя  злость, подумал: "... а ты своим говном не провоняла?" Он медленно поднял своё грузное тело со стула и, кряхтя, неспешно побрёл к двери. Накинув на себя одну лишь куртку, он обул грязные тапки и вышел в подъезд. Видок у него был забавный: толстые, волосатые ноги торчали из под длинной куртки так, что могло показаться, будто бы Иван Васильевич без нижнего белья, но это было не так, – под курткой скрывались шорты и заношенная до дырок майка-алкоголичка с жёлтоватым пятном в области пупка, которое осталось от капли жира и почему-то упорно не хотело отстирываться.
Курить уже не хотелось, но Иван Васильевич не думал возвращаться домой, в замкнутом пространстве подъезда ему было спокойнее и уютнее, поэтому он всё же спустился на межэтажную площадку, блекло освещаемую простецкой лампочкой без плафона. Окно здесь тоже имелось, но оно распологалось довольно высоко и из него практически ничего не было видно, кроме свинцовых туч, замерших на небе.
На шлюзе мусоропровода стояла металлическая баночка из под кофе, полная окурков. Иван Васильевич легко распознал в ней свои бычки, что лежали прямо на поверхности, впрочем, кроме него здесь уже почти никто не курил, ведь современная молодёжь считала это неправильным, а потому курила либо у себя дома, либо на улице. Такое отношение немного подбешивало Ивана Васильевича и вызывало малообъяснимую неприязнь к более молодым соседям.
Он вновь закурил, ибо было скучно стоять одному без дела в гробовой тишине подъезда. Снова накатили страшные мысли. Они, как яд, отравляли всё его естество, но ничего поделать с загонами пенсионер не мог. В таких случаях немного помогала водка. Именно по этой причине Иван Васильевич последнее время частенько подбухивал. Раньше он вообще не пил, да и никогда ему не нравилось это тупое расслабленное состояние, когда любое море по колено, и всё такое, но что поделать? – приходилось терпеть и лить. Но самое странное в этой истории то, что Иван Васильевич стал замечать, как алкоголь чудесным образом находит его сам, даже в тех случаях, когда вероятная пьянка казалась невозможной. Водка появлялась в самых непредвиденных местах и обстоятельствах. Таким образом Иван Васильевич узнал много новых людей, но это мало приукрасило его бренное существование, скорее наоборот.
Снизу кто-то зашебуршал дверным замком и через мгновение послышались приближающиеся шаги, оддававшиеся гулким эхом. Это был Федька с пятнадцатого этажа – частый собутыльник Василия Ивановича – он тоже решил выйти на перекур.
— Аха! Васильич, – сразу заголосил Федька, – и ты тут? Здорова, здорова, как сам? – он, в знак приветствия, протянул свою мозолистую ладонь. Происхождение этих мозолей, кстати, оставалось неясным, потому что Федька никогда нигде не работал.
— Да как обычно, – грустно сообщил Василий Иванович, – ты как? – ради приличия поинтересовался он в ответ.
— Я нормально, вот, день рождения отмечаю, – ответил Федька и мгновенно извлёк из-за пазухи бутылку мутноватой самогонки. – Отличный повод выпить, не правда ли?
Иван Васильевич гневно стрельнул глазами в направлении бутылки, потом не менее гневно в оплывшее лицо Федьки, но видя его весёлое и доброе выражение лица, растаял и с лёгкой досадой согласился-таки отметить день рождения соседа.
— А стаканы есть? – вцепился в отговорку, как в последний спасательный круг, Иван Васильевич, будто бы это реально могло воспрепятствовать назревающей пьянке.
— А как же? Айн момент, – успокаивающе произнёс Федька и с ловкостью фокусника достал из внутреннего кармана куртки две замусоленные стопки.
— Ну ты даёшь, – невольно прокомментировал Иван Васильевич, поражаясь, как легко всё вновь складывается.
В следующий момент рядом с банкой-пепельницей уже стояли наполненные до краёв стакашки.
— А закуска? – отыскал очередную проблему Иван Васильевич, – я без закуси не хочу.
Федька хмыкнул и, озабоченно хмуря брови, с нервной быстротой зашарил по многочисленным карманам, будто бы чувствуя, что сосед действительно может избежать попойки, если закусь не найдётся. Для этого он даже расстегнулся, и Иван Васильевич узрел весёленькую ярко-зелёную футболку с потускневшим изображением непонятного чудища, что пряталась под Федькиной курткой. Федька, хоть был и значительно моложе, по-итогу, во всех отношениях оказался предусмотрительнее и мудрее Ивана Васильевича: он и оделся приличнее, ибо стоял в штанах и кроссовках, и закусь отыскал.
— Во-о-от, – радостно и даже как-то трепетно протянул он, показывая несколько залежавшихся, помятых карамелек в бумажной обёртке, – помню ведь, были, и пожалуйста! – Ну, вздрогнем! – торжественно сказал Федька и незамедлительно опрокинул стакан. Сам он, кстати, обошёлся без закуски.
— За ваше здоровье, – несколько обречённо промямлил Иван Васильевич и, пару секунд помедлив, выпил свою порцию.
Распили быстро, где-то за полчаса.
— Хорошо, – бодренько заявил Федька, когда бутыль опорожнилась, – чё будем дальше думать?
— В смысле? – не понял пенсионер, вернее понял, но сделал недогоняющий вид.
— Ну, день рождения ведь. Нельзя на этом останавливаться. Праздник ведь такой раз в году только бывает. Нужно хорошенько отметить, чтобы помнить... ну, или не помнить. Кто знает, доживём ли до следующего?
— Почему же нет? – возразил Иван Васильевич, чувствуя, как язык заплетается. Ему было удивительно слышать подобные высказывания от столь молодого, по его меркам, человека.
Федька не ответил. Зато сделал предложение.
— Короче, решено, идём в гости.
— К тебе?
— Не, к Аньке с десятого. Такая чумовая девка – студентка, в технаре нашем учится. Ну, ты её знаешь. Молодая, симпотичная, и у неё есть кое-что интересное, пойдём. Выходной же сегодня, значит дома сидит, скучает. А мы её повеселим, – как-то двусмысленно намекнул Федька и подмигнул.
Василий Иванович знал Аньку с самого детства, помнил ещё, как её в детской коляске возили. И, по его мнению, красивой назвать её было сложно даже с большой натяжкой. Во-первых, мешала врождённая чрезмерная полнота девушки, а во-вторых, её сомнительный образ жизни (что значит "сомнительный образ жизни" сам пенсионер не понимал, он услышал данное определение по телевизору и отчего-то решил, что именно к Аньке оно лучше всего подойдёт).
Иван Васильевич заколебался, но, тем не менее, явных причин для отказа не находил, потому что альтернативой стало бы его сиюминутное возвращение домой, где ждала старая и ещё более уродливая химера, на которую пенсионер насмотрелся за многие годы брака... и натерпелся. Он сразу представил эту типичную сцену, полную оскорбительных выкриков и обвинений в беспробудном пьянстве, пассивности и тому подобном... В общем, намного хуже. Лучше уж пойти к Аньке, ведь там вряд ли кто-то будет орать и надоедать. К тому же Иван Васильевич невзначай вспомнил сегодняшнее утро и этот унылый вид из окна – такой страшный для него и угнетающий, – что окончательно убедило его праздновать дальше.
"Да-а-а... что творится... куда мир катится? Ладно..." – тягостно повертелось в его голове и преобразовалось в готовое решение.
— Что ж, ну пошли, коль не шутишь, – согласился Иван Васильевич и почувствовал неожиданную лёгкость, словно камень с души свалился.
Они направились к лифту. В кабине терпко воняло мочой, обшарпанные стены были исписанны и изрисованны всякой похабщиной, а добрую половину кнопок уже давно выжгли малолетние хулиганы.
Ивану Васильевичу явно не хватило выпивки, видимо нужно было поддать ещё, чтобы этанол наконец смог пробить твердыню гнетущего настроения. Пенсионер надеялся, что Анька незамедлительно предложит бухнуть ещё, иначе зачем они к ней идут? Это было логично.
— Эх, как-то не весело мне, Фёдор, – поделился Иван Васильевич, дабы хоть чем-то заполнить атмосферу тесной пустоты.
— Да? Мне тоже, – сочувствственно отозвался Федька, хотя по нему сложно было сказать, какие чувства он испытывал по-настоящему в данный момент. – А вообще, меня Петькой ведь зовут по паспорту, – вдруг продолжил он, – просто никогда мне это имя не нравилось и матери моей тоже, поэтому она меня Федькой звала. Батя мой, царствие ему небесное, сопротивлялся сначала, типа: как так? что за дела такие? да где это видано? А потом и он привык. Так и стал я носить два имени – одно официальное, а другое в жизни. Не все знают, кстати.
— Бывает, — спокойно констатировал Иван Васильевич, – поэтому за границей и дают детям сразу по три, а то и по четыре имени, чтобы таких проблем не возникало, – сказал, а сам подумал: "... ну и бред... зачем ты мне это рассказал? ну вот зачем?.. и, главное, к чему?"
Кратковременные размышления его прервались, когда кабина жёстко затормозила и двери лифта со скрипом разъехались в разные стороны. Собутыльники вышли и тут Василий Иванович вспомнил, как он одет.
— Погоди, так я почти голый, как я пойду в таком виде?
— Да ладно, Анька нормальная девка, поймёт всё, – принялся успокаивать Федька. – Думаешь, она голых мужиков не видала?
— Да не в этом дело. Не могу я так – не прилично как-то.
— Нормально всё, дело житейское, не в ресторан идём, – отмахнулся Федька и нажал на звонок Анькиной квартиры.
Послышалось протяжное "дзинь", после чего за дверью зашуршало, а потом почти безшумно некто подбежал к двери и, не спрашивая, кто пожаловал, отворил.
Анна предстала растрёпанной и заспанной. Её светло-рыжие волосы с пшеничным оттенком беспорядочными завитушками болтались над плечами, а округлое некрасивое лицо с объёмным носом было немного помято. Она сладко зевала и потягивалась в дверном проёме, какое-то время совершенно не обращая внимания на визитёров. Одета она была в домашний махровый халат фиолетового цвета, который плотно обтягивал её бочкообразные формы. Но больше всего в глаза бросалась именно выразительная грудь Аньки, что по-молодецки крепко выдавалась вперёд, словно вопя: смотрите, какая я, ух! Даже Иван Васильевич пришёл к внутреннему консенсусу, что такая грудь многое меняет во внешнем облике и в данном случае является доминантой.
— А-а-а, это ты, Федька, привет, заговорила она чересчур тонким голосочком. – Иван Васильевич, и вы тут? Драсте... ну заходите уже, чего стали? Не май месяц.
Федька шаловливо взглянул на Ивана Васильевича, улыбаясь, пожал плечами и кивком головы пригласил внутрь. Анька к тому моменту уже удалилась и что-то тараторила в глубине квартиры, но разобрать её слова издалека было невозможно.
— А чё это вы в такую рань нагрянули? – спросила она, выходя в коридор и расчёсывая непослушные, жёсткие, как проволока, волосы. – Я только проснулась. Это не упрёк, но странно как-то.
— Да вот, день рождения у меня, мы тут немного отмечали, да решили к тебе зайти. Иван Васильевич грустит нынче, а я ему предложил в гости наведаться, если ты понимаешь, о чём я. Не против?
— Я? Против? Да ты чё? Всегда гостям рада, проходите, хули, – простодушно ответила Анька.
"Да уж", – только и промелькнуло в голове Василия Ивановича.
Вопреки ожиданиям, пьянка не продолжилась. Вместо этого, Анька, после малозначимых прелюдий, сразу же отправилась на кухню, откуда доносился душный запах жареной мойвы. Вернулась она с каким-то лотком, замотанным в белое вафельное полотенце.
— Ну как, успели нарости? – осведомился Федька, подобно любопытному ребёнку, бесшабашно заглядывая в распечатываемый девушкой свёрток.
— Ну так, – неопределённо ответила Анька, пожав плечами. Морозилка у меня хреновая, наверное 
— А что там? – спросил Иван Васильевич. Ему не нравилось, что он всё это время оставался не в курсе дела.
— Это подморозовики, – демонстрируя освобождённый от полотенца лоток, ответила Анька, и Иван Васильевич увидал странные грибочки, формой походившие на шампиньоны, только значительно меньшего размера, с ярко-синего цвета шляпками да светлыми с голубым оттенком ножками. Сидели эти грибочки в лотке наполненном то ли снегом, то ли толчёным льдом. Из-за квартирного тепла от лотка поднималось едва различимое испарение.
— Во блин, сколько лет живу, ни разу не слыхал о таких, – подивился Иван Васильевич.
— А у нас такие и не растут, – упиваясь осведомлённостью ответил Федька, — этот вид только в Антарктиде встречается, а потому долгое время он оставался неизвестен, пока один позднесоветский полярник контрабандой не вывез несколько экземпляров на большую землю.
— В Ан-тарк-ти-и-иде? – от удивления даже переспросил Иван Васильевич. – Я думал, там только льды, да пингвины водются.
— И полярники, — зачем-то добавила Анька.
— И подморозовики, – поставил точку Федька. – В общем, древнейшие, из известных, грибы на земле.
— Хм, а вам-то они зачем? – не понимал Иван Васильевич.
— Эти грибы меняют реальность! – воодушевлённо заявил Федька.
— Глюки, что ли? – недоверчиво выяснял пенсионер.
— Нет, круче. Говорят, после них всё кардинально меняется! Конечно, кого-то, может, и поглючит, но не в этом суть...
— А в чём? – не выдержал и перебил Иван Васильевич.
— Попробуйте сами, они безопасны, – тщетно стараясь выглядеть мило и убедительно, предложила Анька.
Иван Васильевич пытливо посмотрел на Федьку – его лицо выражало сладостное предвкушение чего-то желаемого.
— Не-е-е, ну её к чёрту. Ещё копыта отбросишь от них. У меня друг в армии был, так он один раз мухоморов обожрался. Тоже говорил, что вот, значит, шаманы сибирские едят, и ничего. Говорил, от них сознание расширяется. Ну и что в итоге? На скорой увезли, еле откачали. Это хорошо ещё с крыши казармы не свалился, когда он по парапету прогуливался и кричал, что он сокол, летящий в небеса.
— Да ладно, Иваныч, нормально всё будет, это ж не мухоморы. Мы с Анькой точно будем, а ты решай, насильно тебя никто не заставляет. Просто вещь исключительно редкая, их сорок дней в морозилке держали, чтобы из крошечного клочка грибницы что-то выросло, а после всхода, они могут годами плодовых тел не давать. Так что, считай, повезло нам.
— Не, я точно не буду, меня в жизни всё устраивает, чтобы из неё уходить раньше времени, – соврал Иван Васильевич. Поэтому в некотором забытье он поднялся со стула, поспешно попрощался со всеми и сбежал.
Поднимаясь на свой шестнадцатый этаж, Иван Васильевич раздражённо рассуждал про себя: "Развелось всяких наркоманов, чего им не нравится? Вечно обдолбаются, лишь бы мозги свои чем-нибудь отрубить и валятся балдеть... Предлагали попробовать ещё, вот мне делать нечего!.. Мне! Федька, хрен с ним, но эта-то куда лезет? Молоко ещё на губах не обсохло, а всё туда же. Всю молодёжь так и просрали. Эх, Россиюшка!.."
Но тут его внимание отвлёк кем-то забытый топор, который ненавязчиво покоился в тёмном углу лифта. Это было классическое орудие с деревянной рукояткой, немного потрёпанное временем, но вполне пригодное, так что Иван Васильевич, после недолгих колебаний, решил присвоить сей топор, – так, на всякий случай, – вдруг пригодится в хозяйстве? Дабы не быть раскрытым, он быстренько спрятал инструмент под куртку и, удовлетворенный своей находчивостью и находкой, вышел из кабины.
— Что? Явился? – сходу начала докапываться Нина Сергеевна – жена Ивана Васильевича.
— Явился! А тебе-то что?
— Я твоя жена! – подбоченившись, повысила голос супруга. – Нахуярился уже, что ли?
Какие-то мгновения Иван Васильевич не отвечал, разглядывая жену, принявшую свою фирменную боевую стойку. Казалось, любое дуновение ветра может сейчас вынудить её взорваться, поэтому отвечать следовало осторожно, подбирая правильные слова.
— Да так, с Федькой его день рождения немного отметили, – уверенно, но всё же с нотками вины проговорил пенсионер.
— С Федькой? День рождения? Ах ты пенчуга, да ещё и ****абол! – заверещала Нина Сергеевна.
— Да... да по почему ****абол? Правда! – обиженно развёл руками Иван Васильевич.
— Ага, как бы не так, – надменно ответила Нина Сергеевна, – у Федьки твоего летом день рождения.
— А мне по чём знать? Он сам так сказал, значит, наврал.
— Знаешь что, ты меня за дуру-то не считай, – строго тыча пальцем прищурилась жена.
— Да и в мыслях не было!
— Ой скотина, признайся уже. Скажи честно: да, я наебенился, и всё, – не оставала Нина Сергеевна.
— Да отстань ты от меня, дура, не обязан я перед тобой отчитываться! Заебала уже! – не вытерпел такого унижения Иван Васильевич, развернулся и хотел было снова уйти, но вспомнил, что придерживает найденный топор под курткой, поэтому начал его выкладывать, стоя спиной к супруге.
— Давай, давай, ****уй к своим алкашам! – победно заорала Нина Сергеевна, как она считала, вслед, но увидев, что муж мешкает, добавила: – Что, бутылку там поправляешь?
Это стало последней каплей. Иван Васильевич надеялся похвастаться, дескать вот, топор нашёл, а тут такая дерзость и такое непонимание. Внутри всё забурлило, мысли полетели с бешеной скоростью и готовое решение как-то само пришло в голову. Он вытащил топор из-за пазухи так, чтобы Нина Семёновна его не видела, прижал его к груди, как великую ценность и медленно обернулся, чтобы оценить ситуацию.
Нина Сергеевна продолжала стоять, широко задрав голову и наслаждаясь собственным доминированием. От неё так и вело неосмысленной, даже какой-то животной вредностю, отчего Ивану Васильевичу стало мерзко. Он даже удивился, как это ему удавалось все эти годы выносить подобное поведение жены, не помышляя об убийстве, или хотя бы разводе. Впрочем, так жили многие его знакомые, так что сие казалось некоторой общепринятой нормой.
Всё произошло быстро.
— А знаешь что, Нинок? – тихо проговорил пенсионер и, не дождавшись ответа, резко, с разворота, что есть силы саданул жене топром в область виска. Раздался тупой, немного щёлкующий звук. Нина Сергеевна даже не успела никак отреагировать, она с грохотом повалилась на пол, опракинув с тумбочки свои многочисленные пузырьки с парфюмом и кремами, что, разбиваясь, распространяли сладковатые ароматы. Однако удар оказался не смертельным, Иван Васильевич впопыхах ударил тыльной стороной топора, на голове Нины Сергеевны даже следов крови не было видно. Она пассивно лежала на полу и тихо стонала. Увидев и оценив всё это, Иван Васильевич испугался. Ему стало страшно от мысли, что он не убил-таки; стало горько, что он даже ударить нормально не смог: "Может, Нина права? Я действительно ничтожество, поэтому она об меня ноги всё время и вытирала?" – подумал он, – и эта мысль плотно укоренилась в его голове.
Пребывая в тяжёлых раздумиях, он переступил через Нину Сергеевну, медленно дошёл до кухонного стола, сел и закурил. Теперь жена не могла уже ничего обидного высказать на сей счёт. Отрешённым взглядом он пялился на крышу противоположной многоэтажки и думал, думал, думал, пока не стемнело. За это время он скурил все имевшиеся сигареты, Нина Сергеевна притихла.
Вдруг в дверь постучали. Иван Васильевич молниеносно вернулся к реальности. Несколько мгновений он не знал, что делать: сначала думал не открывать вовсе, но тем не менее зачем-то принялся передвигать Нину Сергеевну с глаз долой, иначе вошедшему хорошо было бы её видно от двери. Постучали вновь. Путаясь в мыслях, Иван Васильевич подошёл и тихо спросил:
— Кто там?
— Это я, Федька, – послышался жизнерадостный ответ соседа.
— Чего надо?
— Поговорить пришёл на счёт сегодняшнего.
"Чего тебе, ****ь, надо?" – злился Иван Васильевич, тем не менее отворил, но вместо того, чтобы впустить Федьку, вышел в подъезд сам.
— Чего шепчешь-то? – усмехнулся Федька.
— Это... жена спит, – помявшись, ответил пенсионер.
— А-а-а, понятно, – понимающе закивал Федька.
— Ну так... Чего хотел?
— Да так, спросить, всё ли нормально? А то ты сегодня так резко подорвался и ушёл, ничего не сказав, мы с Анькой за тебя переживали.
— Нормально всё, – неестественно ответил Иван Васильевич, – просто... скучно стало, вот и всё.
— Понятно. А я, прикинь, с Анькой замутил! – радостно объявил Федька. – Признаться, давно хотел, только вот не знал, как к ней подкатить. Но после подморозовиков, у меня появилась какая-то уверенность прямо, всё барьеры мигом растворились, я понял, что всё это у меня в голове было, и что моя задумка проста и реальна. Короче, красота!
— Поздравляю, – без эмоций, произнёс Иван Васильевич.
— А у тебя точно всё хорошо, Васильич? – вкрадчиво посомотрел на пенсионера Федька, щуря глаза. – Видок у тебя какой-то уставший, что ли. Может, прошвырнёмся?
— Эм... не, дела у меня, – невпопад ответил Иван Васильевич.
— Ясно, ну, а как вообще?
— В смысле? – сразу занервничал, не понимая о чём Федька хочет узнать, осведомился Иван Васильевич.
— Я про грибы, – как бы напоминая, широко улыбнулся Федька, – что-то почувствовал?
— Ты чё, дурной? – возмутился он. – Ты вообще о чём?
— Как о чём? – смутился Фёдор. – Забыл, что ли? Подморозовики... ели сегодня. Правда не помнишь?
— А я то тут при чём? Я ж их не ел. Я ушёл от вас, ты чё, Федька, обдолбался, да? – сердился пенсионер.
— Да уж, – покачал головой Федька, – слыхал я про такой эффект, но не верил, что бывает, – думал так, ****ят, ан нет, бывает оказывается. Мы вместе вообще-то ели, я, ты и Анька.
— ***ню не неси! – не выдержал Иван Васильевич и гаркнул.
— Я тебе отвечаю, – и для пущей убедительности, Федька перекрестился.
— Быть такого не может! Всё, как отойдёшь, поговорим, – отрезал Иван Васильевич и, хлопнув дверью, заперся в квартире.
"Да что за ***ня сегодня творится?!" – в сердцах воскликнул он, оставшись в одиночестве. Однако, очередной раз прокрутив в голове события дня, Иван Васильевич обнаружил некоторые закономерности, которые косвенно подтверждали Федькины слова и казались логичными. Три взаимозависимых факта выстроились в ряд: меняющие реальность грибы – случайно найденный топор топор – покушение на убийство.
"Стоп, или не покушение?" – наконец вспомнил про жену Иван Васильевич. Он подбежал к Нине Сергеевне – та лежала в той же позе, в которую её положил муж, и не подавала признаков жизни. Иван Васильевич с неопределённой надеждой пощупал пульс, но это было излишне – холодное, мраморно-бледное тело красноречиво указывало на наступившую смерть:
"Всё-таки померла", – не испытывая никакого сожаления, констатировал Иван Васильевич и вздохнул. Он понял, что, как бы там ни было, его реальность сегодня и вправду изменилась; и в глубине души заиграли нотки благодарности, будто к этому он и шёл многие годы. Мысль была странная, но мягко легла на сознание, видимо, там имелось заготовленное для неё место.