Мак Маг. Вережский лес, гл. 5

- Елена Федосеевна, что было дальше?
Пожилая 85-летняя Елена Вересковая молчала. Она сомневалась.
Я не знал, как дать, чтобы она поняла – я хочу только добра.
- Зачем вам это? – Наконец, спросила она, - у вас такая должность – знать, как человек умирает?
Я откинулся на спинку кресла. Ждал.
«Допустим!»
Уйти ей было неловко и потом – слишком многое она уже раскрыла.
«Почему люди бояться довериться опытному специалисту?» - размышлял я.
Подождал ещё, потом поднялся, чтобы приготовить клиентке чай. Мне на днях друг тут привёз отличный…
Она хрипло откашлялась. Я присел назад.
- Подождите, - начала она, удостоверившись, что я снова был напротив неё и слушал, - это не так просто. Мне, э-э, вспоминать свою смерть как-то…
Я молчал, понимая, что теперь все раскроется.
- Мой сын держал меня за руку, я говорила уже… Он…
- Он говорил с вами?
- Он говорил со мной? Он говорил со мной, в том-то и дело: тем языком, манером таким, который я ненавидела.
- И что же он говорил? И как он говорил? – Вставил я, синхронно.
- Он верующий и верит в этого…
- Ну, хорошо, я понимаю. Это не важно…, то есть важно, но... - запнулся я и поглядел на внимательно следящую за мной женщину. – Это, разумеется, важно, однако…
Она все понимала. Ни к чему была увертюра.
 Она была уже где-то уже близко к «Там», а кто «Там» бывает, тот ищет пояснений.
Но мне нужно было вытянуть из неё только факт смерти.
- Он верующий и он говорил очень неприятно со мной, когда я заперла глаза…
- Заперли глаза?
- Да-да, - она посмеялась, помолчала, подумала, глубоко вздохнула. Запах из ее рта медленно достиг моего обаяния.
Продолжила:
- Мне казалось, что сейчас, вот-вот, я попаду под власть какого-то монстра, - моего сына, смысла его пониманий, заблуждений – мне этого не хотелось. Я, знаете ли, атеистка и всю жизнь боролась с недоверками. Эти их навязчивые разговоры, высиделки в Интернете, молитвы, иконы. Лишь бы кому всунуть.
- И вы?
- И я крепилась, чтобы не выругаться. Это при смерти-то!
«Как это можно, интересно - крепиться, умирая?»
Женщина говорила:
- Он держал меня за руку и твердил, гудел – нет, он шептал то ли, но это звучало больно – колоколом в ушах. Он шептал о том, что я де должна быть готова к какому-то переходу. Что я - не умираю, а ПЕРЕХОЖУ, тьфу! - Елена Федосеевна снова посмеялась, но глаза ее выражали отнюдь не радость.
Она и сама это поняла и прикрыла рукой улыбку, а убрав ее, улыбку стёрла мгновенно, горько посмотрела в сторону.
- Он держал меня… да, я, это, кхе-кхе, говорила. И он шептал мне хорошие, тёплые слова, я помню. Сжимал так руку, -
женщина перехватила себе запястье, демонстрируя, как сын сжимал ей руку, - он даже целовал ее. Я не знаю... Но так было тепло, и ясно. Мне кажется, все дело не в том Переходе, в которое религиозцы верят, а, знаете ли...
- Я горжусь своим сыном, - вдруг выпалила она и поглядела на меня вопросительно.
- Вы, - разомкнул я губы, - скажите, что было дальше?
- Дальше? Дальше я не понимаю зачем: я сделала преступное, - я закрыла глаза - он продолжал шептать - я  выдохнула, и ... мне показалось, что вот он уже  – конец и глаза чуть-чуть приоткрыла, приготовившись.
- Так-с. А он?
- А он, - кончик носа Федосеевны порозовел и обострился, она приподняла руку, мне казалось - полсекунды и она заплачет.
- И он, - передала она.
- И он подумал, что вы умерла, то есть, умерли, да?
- Да, он так подумал.
- Что же дальше?
Федосеевна уставила на меня прочно остекленевшие глаза. Ее ум находился где-то в воспоминаниях, а я – психолог, как-будто, как – будто никого передо мной не было – она одна, ее дыхание и что-то ещё.
Подбородок ее дрогнул и замер.
По моему телу побежали мурашки. Я чувствовал: сама Смерть, ее - та, бывшая, Доклиническая, могла стоять теперь рядом с нами. Поглядеть – что, да где, оглянуться - невмочь, да страшно.
- Что же он сделал? – Не своим голосом выдавил я из себя.
- Мой сын поднял ладонь. Я видела ее огромную тень, и прикрыл мои глаза. Да, - Федосеевна кивнула несколько раз, - прикрыл.
- И?
- И я – умерла, - закончила она и подобно мне откинулась на спинку стула, внезапно поправляя на своей груди кофточку.
Мы уставились друг на друга.
- Вы пришли в себя спустя время?
- Спустя двое суток. Меня вытащили Оттуда.
- Ага. Вы чувствовали что есть «Там»?
- Я «Там» не была, нет.
- "А жаль", машинально пронеслось во мне дурное.
- Мне было просто плохо.
- Вы «Там» не были, значит.
- Нет. Всего-то коматозное состояние, так, кажется, доктор объяснил – так кажется, да, так, - Григорьевич.
- Ага. И что вы хотите от меня теперь?
Елена Федосеевна поморгала, снова уставилась на меня, но уже в другом настроении. В изумлении потащились вверх ее старческие брови, и не найдя во мне "мокрого" места ещё раз задумалась, аккуратно поёрзала на стуле.
- Это вроде вы хотели от меня что-то, а не я? – Ответила она - Я лишь пришла, чтобы вы мне подписали эту бумажку.
Она протянула мне измятый терапевтический лист.
Я принял его, взводя авторучку. С сожалением я наблюдал, как женщина, испытывая некое разочарование, обратилась к своей сумочке, пыталась вынуть из неё платок, и не найдя его, снова взглянула на меня. Я не мог собрать из неё энергии. И вернуть ей дыхание здоровой Кармы, как о том просил ее сын, встречаясь со мной тайно от нее.
- Вы, я напомню, - попробовал я ещё раз, - хотели бы знать две вещи, - был ли с вашей стороны обман родного человека, и каким образом он поступит с вами в следующей (живите долго, конечно!) подобной ситуации?
- Родного человека?
- Сына, то есть?
Она смотрела на мою руку, - как скоро я подписывал бумажку.
- Ах, сына? Ну да, я хотела знать.
- И второе: что это в вас этакого было, что заставило пойти на этот неблагомеренно предсмертный шаг?
"Ого, сказал! - Подумалось мне, но я поджал губы, изображая, что произвёл некое научное определение ее действиям.
- Меня именно этот нюансик ещё больше интересует, - блеснуло в ее зрачках.
«Так! Вот! Человек оживает! - Подумал я, - тяга все-равно узнать, что будет дальше неистребима!»
 И вдруг я понял, ощутил, что вот – пришла сия «минута», которую мы вместе ждали, - энергия ее живого, истинного вопроса нашла себя, стала выплёскиваться.
- Да, мне хотелось бы знать, как сын поступит в следующий раз со мной? Что он будет говорить? Ведь не то же самое? И как я могу выглядеть, если клуша меня такая-то возьмёт и я опять окажусь жива. Это болезнь что ли такая: умирать и воскрешать?
- Ну! - Прервал я бабушку, - мы сейчас договоримся!
Елена Федосеевна, сама того не замечая, легко и свободно выдохнула. Ее дыхание снова достигло окружило и облетело вокруг.
- Да-с, - промолвил я, - все, что было с вами - это ложное Эго.
- Чего-чего? – В руках женщины платок полотном плотно натянулся на большой палец и она потянула его в нос.
- Ваш момент недоверия к собственному сыну, - объяснял я, - через упорное неверие в Высший Мир, в ту краткую минуту Смерти, будем говорить даже Условной смерти – легко поместилось в минуту эксперимента, вашего, понимаете?
- Нет, - женщина сказала, что пришло в голову.
Я смягчился, выразил воздушную улыбку и ещё раз попытался:
- Вашего эксперимента над самой собой. Все, от чего  вы бессовестно, так сказать, желали бы избавиться, грехов, поступков не благостных, мыслей нехороших, вдруг поместилось в одну минуту, и вы дали шаг к ней. Новый шаг как бы. Это была ваша природная исповедь, исповедь неверующего человека, минута ложного Эго. Вся дрянь последними условиями желала сама выскользнуть из вас естественным манером.
Елена Федосеевна приоткрыла рот, спрятала платок и протянула руку, чтобы немедленно забрать бумажку.
- Вы ведь думали о том, что совершали что-то порочное и прочее в этой жизни нехорошее?
- Порочное? Ну, да, на да. Но я не предполагала, что так скоро согласна умереть! Я, разумеется, схожу в церковь.
- Да-с, - сказал я, передал справку и распрощался с пациенткой.


***

 И здесь, пожалуй, я прерываю, сей рассказ.
Этот эпизод я, ваш покорный Мак Маг, привёл для того, чтобы объяснить те варианты нашего предыдущего согласия на совершение событий, когда, казалось бы, мы действуем обычно с точки зрения обычной совести, но вдруг – оказывается, что в нас просыпается нечто истинное – совесть иной марки. Но идёт она не Сверху, а от близких людей. Больше страха позора смерти, чем самой ее.
Мне пришлось передать - возвращаемся к рассказу Глафиры и потери Юлии - «второй вариант» - иной марки, приспосабливаясь к тому, что от меня хотели слышать, отставляя – первый.
Моя совесть преспокойно заставила предложить вариант второй и закрыть - первый.

***

- Так обо что ты споткнулся? – Пытала меня Глафира.
Вережский лес молчал, прислушиваясь к нашей беседе. Редкие отвлечённые клики какой-то неуемной глухой птицы в глубине его совсем не сопутствовал нашему разговору, заполняя паузы.
Потрескивание дровья в огне затаивалось иногда, будто прислушиваясь к непонятной человеческой речи и, готовое вспыхнуть новым неожиданным запалом, бралось гореть найденным жаром.
- Я переступил Юлию, когда бежал. – Признался я. - Но, с другой стороны, Глаша…
Глафира подалась и невольно, я заметил, бросила краткий осторожный  взгляд на запрокинутые назад мои связанные руки.
«Крепко ль, мол?»
Ах, Глаша! Ты не переставала меня разочаровывать! Улыбка на лице так удивительна, как ты сама, полузабвенна, полуприкрыта, прекрасна, но ты - сама отчуждена, не жива чистым родничком, который, казалось, уж начинал бить для нас обоих.
- Вы переступили через неё, переспросила она меня, -  и понеслись лесом на огонёк, значит?
- Но ведь, Глаша, каждый ошибается… - Я ни к делу усмехнулся.
- Ничего себе – ошибка! – Глафира поднялась и пошла от меня.
Ее шаги уверенные, плотно касались всей ступней кроссовок почвы.
Она уходила будто навсегда. Душа ее...
«Почему, собственно, меня это так волнует? - Разрешалось во мне, - Ведь если это бы ла бы моя та, Федосееская, секунда перед Условной Смертью! Моё ложное Эго просто выкрикнуло!
«И что?»
- Значит, - исповедовался я под лёгкую привычную мину «всепонимающей» Глафиры, которая, как мне дальше показалось не сильно-то скорбела на мой счёт. Она вернулась к костру и занялась подбрасывать ветки.
- Значит, я, по-твоему, совершил преступление? И память моя просто стёрла то настоящее свидетельство. А первое – я выдумал, так? Ты так думаешь?
- Каждый сам себе судья! - Ответила она равнодушно. - А первый-то какой там был?
- Первый был тот, что Юлия бежала, не оглядываясь, а я – за ней!
- А получается наоборот: ты переступил через неё, бросил...
Глафира покачалась на корточках, улыбнувшись огню, покачала головой, продолжая удовлетворяться чем-то совершенно своим, отличным вообще от нашей беседы, наполненным неизвестным для меня ей смыслом.
И тут раздался шорох кустов. Шаги!
- Ну! – Услышали и оба мы посмотрели в ту сторону.
- Ну, ребятушки! Вот и мы! - Это был голос Оливера.
- Господи! – Услышал я знакомый с придыханием голос. Мне пришлось приложить усилия, чтобы обернуться, - верёвки крепко фиксировали меня. Но я не обознался - это был голос Юли.
Она бросилась ко мне, хватаясь за тугие обвязки верви.
- Что вы тут делаете с ним?
- Сейчас развяжем! Не бойся, не остыл! – Издалека, деловито, не торопясь ко мне заявил Оливер, укладывая вещи и направляясь мимо меня к палатке, дружелюбно мне моргнул.
«Слава Богу!» - Дрожало в моем сердце одно, - Слава Богу!»
 Юлия, не дожидалась  Оливера, самостоятельно взялась развязывать тугие узлы, натёршие  мою кожу почти до крови.