Чтение как жизнь 5

      

    В 9 классе грянуло  продолжение «Овода». Не продолжение, конечно, герой же умер под пулями. А прибавление. Часть жизни Артура во время его добровольного изгнания. В центре повести - печальная судьба  девушки Маргариты. В отчаянии из-за неизлечимой болезни она тоже отказалась от Бога. Войнич не выражает сожаления.  Не выражает, а оно, это сожаление, чувствуется, потому что очень глубоким бывает пространство между строк. И в этой глубине я авторское сожаление прочувствовала. Повесть называлась «Прерванная дружба».  Редкое счастье большой дружбы  разрушил Артур-Овод. Непримиримый атеист  не позволял своему сердцу смягчаться.


«Хижину дяди Тома» читают девочки в книге Осеевой «Динка». Хорошая писательница  –  Валентина Осеева, ее рассказ «Синие листья» воспитывал и нас, и наших детей. Но  вот повесть о дочках революционера, как и «Овод»  –  несла  кроме мотивов  добрых ещё и безбожную идею. Несла, да не донесла: не приняло её моё сердце. Добрый самарянин стоял рядом со мной  с драгоценным христианским елеем.


   Незабываемое, полнокровное произведение  Гарриет Бичер-Стоу – драматично-доброе! Яркие образы людей. За 200 с лишним лет повесть стала проверенным  снадобьем, которое просто необходимо (больно об этом говорить, но не промолчу) родителям умирающих детей. И самим детям. Конечно, не надо ждать беды, а лучше прочитать эту книжку в пору сказок и дяди Степы. Но прочитать так, чтобы это запомнилось, вошло в сознание крепко. Я бы взялась выполнить сокращенный вариант – изложение по книге. Многостраничные диалоги о необходимости отменить рабство сейчас неактуальны. Можно и сократить. Но вот страшное событие-завязка. Особенно страшное, если приложишь его к себе. Продан мальчик, чудесный малыш. За красоту и весёлый нрав он продан очень дорого.  И купил его жестокий человек. Мать, спасая дитя, убегает с ребёнком через вскрывшуюся уже бурную реку, по льдинам.  У читателя колотится сердце. Да! Вот ещё кому следовало бы прочитать книгу, или посмотреть фильм по этому роману. Женщинам, написавшим отказ от ребёнка. Пусть заплачут, видя, как Лиззи прыгает по льдинам бурной реки, спасая маленького сына.


   Жалеть или не жалеть, что я тратила память на заучивание поэм Горького и Маяковского? А может быть, это к лучшему? Как поразит меня в  будущем контраст с духовными произведениями! Обычные русские слова, но как они красивы на страницах церковных! Впрочем, слова вовсе не обычные, редкие.


           Но до встречи с духовными книгами  нужно было  пережить множество  заблуждений.  В 1966 году (я в 9 классе)  в нашей  древней столице, в  редколлегии журнала «Москва» решалась судьба романа Булгакова «Мастер и Маргарита».  И решилась.  Так что в  10 классе  я узнала о нем от замечательной девушки – Ариадны Шарниной. Рида (так её все звали) была ещё в школьные годы большим эрудитом, собирала репродукции картин,  сочинения Пушкина и Лермонтова читала до последнего тома, объясняла нам, что  многоточие на всю строчку или даже на несколько строчек – это купюры цензуры (а складно звучит – вы заметили? купюры цензуры). Вот эта замечательная девочка Рида (а сейчас известный питерский ученый Ариадна Борисовна) и навела мой прицел на журнал Москва за 1966 год номер 11. Шли весенние каникулы – это когда ноги мерзнут оттого, что рано переобулась в туфли, зато шею под легким шарфиком обдувает тёплый ветер.  Я  пришла в библиотеку минут за 10 до открытия и смотрела на небо в луже. Смотрела и думала: жалко, что я совсем, ну, совсем не художник. Поэтому и не могу понять, как в грязно-черной луже синеет небо?!


     Через час ты получишь ответ на свой вопрос   – лукавую книжку  – в грязной отвратительной луже сверкнёт и обожжёт сердце синее небо.
Гм-гм,   не велика в нашем городе слава соблазнительной книжки  – беспрепятственно беру 11 номер «Москвы» за 1966 год. Продолжение (оно же окончание) нашлось почему-то не в 12 номере 1966 года, а в первом 1967.  Видно, шли в редакции бои. Хотели, небось, много точек поставить, купюр настричь.   Я прилетела домой,  сбросила туфли под батарею и села читать.

  Необычайно легко, долгожданно вливались в  ум и сердце страницы о страннике Иешуа Га-Ноцри.  По закону торичеллевой пустоты я моментально вобрала в себя его философию, хотя она только слегка обозначена в интонациях смиренного арестанта. Стукнула в сердце догадка:  может быть, Иешуа – это Иисус?   Но тогда… как больно верить, что Его, Иисуса Христа,  не было. А может, всё-таки, был прототип?


          Когда настала минута  взять в руки настоящий Новый Завет издания XIX века, первым делом я ринулась искать, торопливо листая,   строки про Понтия Пилата и странствующего философа. Такое было волнение – видеть славянский шрифт – как удостоверение вечности.  Новый Завет привезла из Харькова моя подруга Елена Ч.   Как мне жаль, что она до сих пор не в Церкви.


              Оставалось 12 лет до того дня, когда я примусь читать Евангелие под руководством духовного отца. А на тот момент, видно, не наелась я рожков из корыта. Стыдно  вспомнить  тяжкий грех, в котором признаюсь. Я ходила по Исаакиевскому собору  с десятилетним сыном,  Павел замирал перед   Распятием, а я, скрепя сердце, говорила ему,  что Иисус был очень хороший, но это легенда.
                ***
     Моя подруга Наташа, студентка филфака УрГУ,  в 1968 году,  ранней весной, пригласила меня в  церковь. Наташа любила поэзию, а в стихах русских поэтов часто говорилось о Боге.

– Пойдём в церковь,  – предложила Наташа.

– Пойдём! – я охотно согласилась (интересно же).

      Возле гостиницы «Исеть» мы сели в трамвай и через полчаса подошли к Иоанно-Предтеченской церкви. Это был чуть ли не единственный православный храм на всю Свердловскую область. Вошли. Кто-то подсказал нам снять варежки. Воскресенье, но уже середина дня, людей почти нет. Смотрим  на иконы, свечи. Распятие.  Вошла женщина, молодая, лет тридцати и стала класть земные поклоны перед алтарём. Я подумала, что перед пустым местом так невозможно молиться. Но дальше мои мысли не пошли. В киоске книжек не было. Какой момент упущен! Ведь можно было спросить  книжку у матушек в киоске!  Там работала в те годы  монахиня Николая. Через тридцать с лишним лет я познакомлюсь с ней. А пока… в молчании уходим.

     Дома я рассказала, как женщина молилась на коленях, и мой дядя прокомментировал: «Нагрешила много».  Я  внутренне  его словам не поверила, но ничего не сказала.


              Владимир Солоухин – писатель не только интересный, но и смелый. Его «Черные доски» – книгу о собирательстве старинных икон – читали и обсуждали как столичные интеллигенты, так  и мы, провинциалы. Я ещё раньше восхищалась его романом «Мать-мачеха» о том, как солдат стал писателем. Сказочный вначале сюжет (недаром фамилия героя Золушкин) симфонически резко сменяется откровением о больной совести, о раскаянии. Так и ждёшь, что сейчас парень, распростершийся на траве близ родной деревни, воскликнет: «прости меня, Господи!». Но нет. Молодой писатель ищет утешения в природе, в жёлтом цветке мать-мачеха.  Финальные строки бледноваты, как трава в тени. Смелость тоже была ограничена в те годы.
«Черные доски» я из любопытства полистала, но  уже точно знала, что эти изображения  не интересны мне, в Третьяковке и Русском музее я проходила эти залы «курьерским» шагом – не останавливаясь.

              Но вот рассказ Солоухина «Золотое зерно» заронил в меня золотое зерно благоговения  перед  церковными песнопениями. Автору рассказа  посчастливилось выступать в гастрольной поездке вместе  с нашим знаменитым певцом  Иваном Козловским. Времена были глухо-атеистические, но Козловский – это слава страны. И вот в древнем Новгороде певец пригласил поэта в православный  храм. Пожилая женщина-смотрительница памятника культуры открыла двери. Московские гости поднялись на хоры, стояли молча, впитывая дух вечности. И вдруг Козловский запел…   «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу Твоему…   «по глаголу Твоему…» – так мне понравилось это словосочетание. Что это? Почему струнка в душе отозвалась – ведь я даже не слушала, а просто читала? Что же за сила в старинных словах?



            О фильме Тарковского «Андрей Рублев» говорили бурно, тем более, что в прокате он был как-то узко.  Дадут один сеанс в кинотеатре и попробуй достать билет! Фильм производил впечатление сильное, но смутное.  Недавно стала его пересматривать…  на грани ереси, по-моему. Тарковский современные ему социальные проблемы хотел затронуть, видимо. Святого Андрея Рублева я не увидела.
Но зато… (так и бегут со мной по жизни «но» и «вдруг»)  однажды в книжном киоске Уральского университета я увидела книгу «Андрей Рублев» с черно-белыми репродукциями икон. Рука не хотела возвращать её на прилавок. Ладно! – говорю себе. На обед выпью чаю, но книжку куплю! Читались статьи трудно, ссылки на Маркса только путали всё. Эсхатология, апокалипсис… так далека я от этих понятий. Но икона Спасителя! … я снова и снова смотрю на Его лик. Сейчас смотрю, да-да.  Той советской книжки давно нет, а страничка с иконой взята в рамку и стоит у меня в святом уголке. Репродукция со старого Рогожского кладбища.