Лезгинские розы

Бабка Тамара была помешана на тканях. Они её завораживали. Тамара их скупала, где только могла. Горошек она не жаловала, не брала, любила с цветами, с розами, с лебедями, с летящими журавлями, чтобы было побогаче и попышнее. Чего только у неё не было! По углам лежали сложенные пачками покрывала и скатерти, были отрезы и куски, свёрнутые в рулоны (это всё называлось "мадеполам"). Были плюш и ситец, шёлк и кисея, да ещё много всего разного - кружева, ленты в рулончиках, подзоры, гобелены, и, конечно, ковры. Как можно обойтись без ковров?
Причём, она никогда не шила, да и просто ничего не использовала, принесёт и спрячет, так её крохотная квартира превратилась в галантерейный склад.
Это было такое милое помешательство.

Вообще-то, Тамара была довольно экономна, но только когда дело не касалось её любимой темы. Тут она позволяла себе заоблачные траты. Выйдя на пенсию, она подрабатывала в овощном магазине, пенсию же целиком пускала на ткани.
Тётке моей это не нравилось.
- Тамара! Вы совсем не участвуете в нашем семейном бюджете!
- Ай, балам, пригодится!
- Кому?
- Вам!
- Что пригодится? Куски эти? Хватит, да!
Ругаться они могли часами, видимо, получая некоторое удовольствие от процесса. Тёте тогда было всего 70, бабке уже за 80, они переходили на восточные языки, а я, с атласом анатомии, убегал из этого ада на балкон.

Самый большой ковёр, дагестанский, моя тётя вынесла на помойку вскоре после бабкиной смерти, с ним и гобелены, я был тогда в Питере и не смог это предотвратить. Целую неделю тётка раздавала соседям стопки покрывал, освобождаю комнату и прихожую. Второй большой ковёр, со стены, в лезгинских розах, оказался у Йоси дома, и ребёнок провёл на нём начало своей жизни - такой вот удачный дар от старухи, которая его не увидела. Прошли годы, и Йосина мама этот ковёр выбросила, потому что сменила полы в квартире.
Ещё четыре ковра остались, два тётка постелила на пол - собственно, для того они и нужны, а ещё два оказались на балконе, где, свёрнутые в рулоны, они по сей день стоят у стены, как сгорбившиеся печальные люди.
Нашло применение постельное бельё в одуванчиках, тюльпанах и васильках - я зачем-то, два раза подряд, с небольшим перерывом, женился.
Отрезы и прочий "мадеполам" раздавали, продавали и дарили несколько лет. Кисея пригодилась потом, когда в Москве был дымный июль, ею завесили окна (тогда как раз Йося и родился). Дымина была такая, что не было видно вытянутой руки, и я вставал каждые два часа по будильнику, чтобы поливать кисею на окнах водой из пульверизатора.
Спустя пять лет, тётка, проведя ревизию шкафа, обнаружила на дне ящика два суконных отреза и один великолепный кусок шёлка - китайского или японского, в журавлях. Шёлк ушёл тёткиной подруге, а из кусков мне была пошита в ателье пара пристойных брюк.

Прошло уже 15 лет после Тамариной смерти. Тётка теперь вспоминает Тамару (которой приходилась племянницей) с теплом и даже плачет. Тётке уже самой под 90. Впрочем, она ещё ого-го. Недавно она забралась на стул, чтобы снять пыль со шкафов (в отличие от рослой Тамары, тётка небольшая) и увидела на шкафу коробку, а в ней - очередной тайник. Там лежали отрезы, скатерть в васильках и расшитые салфетки. Она отдала их мне, я подарил лучшему другу, и угадал с подарком.
Видимо, это было самое последнее бабкино добро.
Всё на свете кончается, даже её запасы. Думаю, она довольна, ведь всё вышло по её словам. Может, там, где она сейчас, плывут по глазетовому небу плюшевые облака, летят крепдешиновые журавли, и в ковровом саду никогда не отцветают лезгинские розы.