Далекий роман

-…я вижу те ненавистные руки, которые тянутся к нам, чтобы задушить нашу революцию, нашу молодую, зарождающуюся из руин прогнивающей Империи страну, - жилистый кулак бывшего путейского рабочего крепко ударил по столу. Комиссар ВЧК Петроградского Реввоенсовета поправил ремень портупеи и, стремительно одернув гимнастерку, играя желваками, сказал:
- Да  что тут говорить. Сам и прочти.
Он протянул мне газетную вырезку. Это были строки из монархической газеты одной из зарубежных стран:

Черный заголовок «Памяти убиенных».
«На панихиде по убиенном капитане лейб-гвардии его величества полка Курмакове и ротмистре Витковском прочувственное слово к русской пастве произнес протоиерей Даманский. Кроме господ офицеров вышеуказанных полков, на панихиде присутствовали адъютант начальника гарнизона барон фон Экке Сумский».

(По мотивам рассказов  «На далекой заставе», сост. И.Никошенко)



«…Мамина мама, моя бабушка, умерла в тридцать восьмом году в лагере. Вся ее вина состояла в том, что она знала четыре иностранных языка, играла на рояле, пела и назвала директора сельской школы, где работала учительницей, дураком. А директор оказался не только дураком, но и коммунистом. И написал куда следует...»



Тараканьи бега – состязание тараканов в спринтерской гонке. Участников помещают в желобки. Длина дистанции, как правило, около 1,5 м. Зрители делают ставки. Для наблюдения за забегом в наше время используется видеотехника.
               


«....милая княгиня, Ольга Владимировна! Я даже и не уверен, помните ли Вы меня еще, признаться, я долго размышлял, перед тем, как решиться написать Вам это письмо. Впрочем, первое и последнее, хотя, простите великодушно, писать Вам мне уже приходилось, однако разве можно назвать письмом ту самую записку, что передал Вам Митя на балу у Турчиных? Помилуйте, княгиня, я и сам до сих пор ощущаю неловкость и в какой-то мере угрызения совести за свой проступок, хотя так ли было все это, ведь я более чем уверен, что сейчас Вы знаете все...но тогда, в то беззаботное время я ощущал себя весьма дерзким и, как Вы справедливо заметили, несносным мальчишкой!  But let me reassure, my dear Princess, nobody perfect, especially for the greenhorn as I was before… Итак, возвращаясь к тем безоблачным и романтическим годам юности, я невольно вспоминаю тот день, когда впервые увидел Вас, дорогая княгиня, помните, идя с графом Нагинским по набережной Невы, я невольно поддался его порыву восхищения, да впрочем о чем это я, Вы же и сами помните славного Митеньку, способного лицезреть даже в пасмурную погоду красоту растекающейся по стеклу капли дождя...., он был прав – картина поражала своим великолепием: исчезающая под снегом мостовая, романтичные фонари вдоль набережной....и Вы! Да, я сразу заметил Вас, несмотря на то, что видимость была отвратительная, сгущались сумерки и шел снег, помните?.....»


Шел снег, и юркие снежинки, кружась в своем безудержном танце, медленно опускались на плечи. Казалось, что все вокруг зачарованно любуются их веселым хороводом,  не замечая, что ритм его заметно учащается - под утро прибавится работы дворникам, а шустрая ребятня немедленно начнет строить снеговики, лепя незамысловатые снежки из малого количества снега, непременно норовя обморозить пальцы и носы....
Граф Нагинский  показывал ему удачный вид для пейзажа – ракурс охватывал всего понемногу: и вид Невы, с ее мрачными водами, и приглушенный свет грациозных фонарей, и пустынную набережную. Однако, как всякий художник и куплетист, концентрирующийся на своем, граф порой не замечал главного.
В тот вечер он сразу увидел ее, несмотря на то, что граф Нагинский настойчиво просил его смотреть куда-то вправо, он даже и не замечал, находясь в своем творческом ажиотаже, женские силуэты идущие прямо на них.... Да, первое, что он увидел в Митенькином пейзаже, была она, а точнее сначала он услышал ее звонкий смех, а потом и его обладательницу. Он даже на миг зажмурился, пытаясь представить, каким должно быть ее лицо. Несомненно, оно должно быть неземным, так он подумал в тот момент!
Когда расстояние заметно сократилось, он отчетливо увидел стройные  фигуры в пальто, идущие прямо на них. Миниатюрные сапожки игриво стучали каблучками по мостовой, а сердце Юрия Витке лихорадочно стучало от предчувствия.
-- Юра, послушай, - не унимался граф Нагинский, - для полного ракурса не хватает луны, но если....
Поручик Витке определенно не слушал, все его внимание было приковано к девушкам, а точнее к одной их них. Проходя мимо, первое, что заметил Юрий, были глаза. Большие черные глаза, так необычно смотрящие на него. В вечерних сумерках девушка казалась, словно сотканной из тончайшего лунного света, а ее прекрасные глаза, контрастом выделяющиеся на общем плане, навевали нечто мистическое в сознании Юрия. Через мгновение, пройдя мимо них, девушки исчезли, растворившись в тумане. Очнувшись от наваждения, Юра услышал все тот же мягкий тембр голоса Митеньки, повествующий о чем-то, по-видимому, очень увлекательном для него:
-- ...и господь с ним, с Петраркой, настоящее вдохновение может быть навеяно и посредством обычной меланхолией, а не созерцанием каменного изваяния! Первопричину следует искать в душевном томлении, а окружающие нас предметы всего лишь помогают сконцентрироваться на нем, абстрагируя от идей важности первостепенной! А ты разве не согласен со мной?
-- Прости? А....наверное....зябко что-то, ты не находишь? – рассеянно ответил Витке.
-- Послушай, а пойдем к Турчиным?! – при этих словах, лицо Нагинского просветлело и на нежных, еще совсем детских щеках, показался румянец, - и правда, пойдем, мы ведь так давно у них не были?!
-- Да, уж…почему нет! Изволь, мой друг! – и, усмехнувшись про себя, вспомнил, что последний раз они захаживали к Турчиным только вчера. И главная причина их посещения была старшая дочь Турчиных Варвара Андреевна или Варенька, как ее называли все, за милый и чуть наивный образ и за неизменную привычку искренне умиляться по любому поводу. Несомненно, несмотря на то, что Варвара Андреевна была человеком высокообразованным, со светлыми идеалами, она так и осталась большим и добрым ребенком для всех, являясь ядром сплочения молодежных вечеров в их доме. Это качество особенно пленило Нагинского, который находил ее для себя эталоном женственности, нежности и чистоты,  воспевая в своих стихах и грезах. Все друзья и знакомые знали, что, посетив Турчиных, вы непременно откроете для себя нечто новое и особенное в брызгах искрометного и задорного юмора, беззаботного веселья, окутанного неподдельной заботой и домашним уютом.
Привычно позвонив в дверь, они услышали слабый и мелодичный звонок колокольчика в прихожей, и через мгновение дверь открыла прислуга Турчиных Дуняша, которая, присев в коротком реверансе, проводила господ в переднюю.
Отряхивая от снега шинель и передавая его горничной, Витке ненароком заметил:
-- Ты прямо цветешь сегодня, Дуняша! И такая нарядная! Много гостей у вас?
-- Ну что Вы, Ваше Сиятельство... – от похвалы щеки ее зардели словно маки, - Вы все шутить изволите, а господ нынче много, и сам светлейший Князь Абдрадишвили пожаловали!
При этих словах Витке нахмурился, так как был наслышан о князе Абрадишвили, адъютанте начальника штаба армии, генерала Юсупова. В широких кругах князь слыл человеком вспыльчивым и заносчивым, а также известным дуэлянтом. Там, где появлялся Абрадишвили, немедленно и стихийно возникали и всецело затягивающий азарт, и веселый флирт, и безумная страсть, и обжигающая ревность, следовательно, люди более искушенные пытались не попадаться на глаза Абрадишвили в неподходящий момент.
Пригладив волосы у высокого зеркального стеллажа в просторной передней, Витке, не спеша вошел в комнату, откуда уже доносились радостные возгласы неугомонного Митеньки Нагинского.   
Кивком головы, поздоровавшись с присутствующими и поцеловав изящную руку Вареньки, Витке не преминул игриво заметить:
-- Вы как всегда просто обворожительны, Варвара Андреевна! Толпы отчаявшихся поклонников падают ниц при одном лишь Вашем появлении, что, смею заметить, испытываю и на себе! Вы просто обезоруживаете своим очарованием!
-- Данное признание выше всякой лести, если к числу моих поклонников Вы также относите и себя, милый граф! – кокетливо улыбнулась Варенька, - прошу Вас, располагайтесь, Вы же знаете, что у нас без церемоний! Тем более близким друзьям.
-- Благодарю, графиня и весьма польщен! – с присущей офицерской выправкой, Витке склонил голову к подбородку, одновременно щелкнул при этой каблуками сапог.
Подойдя к камину, Юрий без интереса стал рассматривать собравшихся.  Гости небольшими группами разместились в просторной комнате, блистающей дорогим убранством и великолепием. Здесь  витала атмосфера непринужденности и покоя.  В другом конце комнаты играли в вист и все чаще были слышны восклицания князя Абрадишвили, который немедленно оказался всеобщим любимцем, заражая остальных своим азартом и невольно притягивая к себе внимание большинства.
 -- Варвара Андреевна, спойте! Вы ведь обещали! Вы так чудесно поете! – просительно посмотрел вдруг на нее Митенька.
-- И правда, господа, попросим! Спойте, Варенька, у Вас волшебный голос! Мы все Вас очень просим! – загомонили вокруг - спойте какой-нибудь романс... «Калитку»! Да, да...именно  «Калитку»!
-- Ну, если Вы просите...извольте! Митенька, - обратилась она к Нагинскому, - Вы, как мой бессменный кавалер, аккомпанируйте мне, пожалуйста!
При этих словах Митенька залился краской от удовольствия и с чувством явного превосходства подошел к роялю. После первых же звуков аккордов все разом умолкли и Варенька, медленно подойдя к роялю, в ожидании  подстраиваясь под темп игры Нагинского,  запела низким грудным голосом:
 
                Лишь только вечер затемнится синий,
                Лишь только звёзды зажгут небеса.
                И черёмух серебряный иней
                Жемчугами украсит роса.

Голос ее действительно был на удивление чудесным и Витке, невольно прикрыв глаза, медленно погрузился в мир музыки....
Стоя возле камина, Юрий почувствовал, как его всего мягко окутывает тепло, одновременно расслабляя и позволяя его мыслям сосредоточиться на своих безмятежных ощущениях. Чувственный и проникновенный голос Вареньки все уверенней вторгался в него, словно завораживая и ломая последние преграды робкой застенчивости, маня и унося куда-то далеко...   
               
                Отвори потихоньку калитку,            
                И войди в тихий садик, как тень.
                Не забудь, потемнее накидку,
                Кружева на головку надень.

                Там, где гуще сплетаются ветки,
                У беседки тебя подожду.
                И на самом пороге беседки,
                С милых уст кружева отведу.

Звуки последних аккордов уже затихли, а Юрий все еще пребывал в глубокой задумчивости, когда из оцепенения его вывели некая суета и действо, происходящее в комнате. Причиной всеобщего оживления были вновь прибывшие гости, а именно гостьи, среди которых Витке сразу же узнал ту самую девушку, повстречавшуюся ему на набережной. Вторая гостья была, по-видимому, все той же спутницей первой.
Варвара Андреевна представила обоих:
-- Господа! Позвольте представить, княгиню Ольгу Владимировну Добропольскую и графиню Елену Дмитриевну Хитрово!  - и мило улыбнувшись всем с улыбкой искренности и застенчивости, добавила, - прошу любить и жаловать!   
Повсюду послышались негромкие комментарии и, подойдя поближе, Юрий услышал:
-- Хитрово...это, если мне не изменяет память, не камергера ли Хитрово дочь?
-- Нет, дальняя родственница его жены, а вот вторая, прошу заметить, дочь самого князя Допропольского!
-- Князь Допропольский, действительный статский советник и председатель совета попечителей при самом Государе Императоре? Мда-с…дела! Прелестна и весьма мила, смею заметить!
-- Да что Вы?! Писаная красавица, к тому же с весьма приличным приданным – первая невеста Петербурга!
Глаза Витке были прикованы к Ольге Допропольской и недавнее наваждение вновь нахлынуло на него...
-- Господа, а теперь давайте все играть в фанты! Да, да! В фанты! Все! И Вы, Князь, - обратилась Варенька к Абрадишвили, -  заканчивайте игру и присоединяйтесь к нам!
-- Один момент, милая графиня! Только обставлю в пух и прах этого фармазона и зазнайку, надо же проучить молодчика! – крикнул темпераментный Абрадишвили с нездоровым блеском в глазах со всей силы и неприкрытым азартом побивая взятки своего визави по игре. Видимо, чрезмерная энергия от принятого кокаина била в нем ключом.
На середину комнаты вмиг был выдвинут большой стол. Все оживленно расселись вокруг него. Ольга села напротив Юрия и он опять невольно взглянул на нее. Теперь, при свете старинного абажура, она выглядела иначе – волнистые каштановые волосы, причудливо ниспадали на хрупкие плечи, которыми иногда она зябко поводила, еще не отойдя от холода, белое, но не бледное, почти матовое лицо, правильной формы нос и...глаза! Сейчас они просто светились, каким то внутренним сиянием, поднимая в душе Витке совсем забытые и непривычные чувства. Несмело улыбаясь и отвечая невпопад на шутки Елены Хитрово, она как бы невзначай задерживалась своим взглядом на Юрии, отчего сердце его в этот момент непроизвольно начинало учащенно биться.
-- Итак, кто мне поможет приготовить фанты? Митенька? – ласково обратилась к Нагинскому Варвара Андреевна, мило улыбнувшись.  Митенька, сразу же срываясь с места, бросился к графине, при этом опрокинув вазу с вареньем. Извиняясь за свою неловкость, Митенька сразу же, как-то поник и сжался, покрывшись густым румянцем и бормоча что-то не совсем вразумительное. Под смех собравшихся он был увлечен за собой заботливой Варенькой. Через какое-то время, они вернулись с мелко нарезанными полосками бумаг, на которых старательно были выведены оригинальные желания или задания для всех участников игры. За столом в это время было весьма оживленно и весело, присоединившийся Абрадишвили сразу же оказался в центре внимания и, сев подле Ольги, немедленно начал расточать ей галантные комплименты, ухаживая за ней со всем свойственным ему  пылким темпераментом. Принимая его знаки внимания, как того требовали приличия, Ольга мило улыбалась, однако, поворачиваясь к Елене Хитрово, прыскала от смеха после его не совсем удачных шуток. Юрий, нахмурившись, пытаясь не смотреть на нее, как будто игнорируя происходящее, повернулся к своему приятелю Шадринскому, который начал рассказывать ему о своей кузине. Слушая эту ненужную ему болтовню о совсем не интересующей его кузине Шадринского, Витке поймал себя на мысли, что он жалеет о том, что не может вот так просто и галантно и даже в чем-то дерзко, как Абрадишвили, сесть возле Ольги и просто заговорить с ней. Попытаться даже пофлиртовать с ней, а лучше просто взять ее руку и ни о чем не говорить, просто молчать и ощущая нежное прикосновение ее кожи, чувствовать ее тепло. От этой мысли ему стало грустно и, видя, как весело смеется Ольга на попытку Абрадишвили изобразить павлина, из которого он после приказал своему камердинеру сделать жаркое, Юрий почувствовал, как звонкий смех девушки эхом отдается в ушах, заставляя кровь сильнее и сильнее приливать к его голове и растекаться ниже тревожным жаром по груди, застыв тупой иголкой в сердце, бешеным гулом отдаваясь в нем, раздирая все изнутри – ревность! И когда он невольно и украдкой обращал свой взор в сторону Ольги, то каждый раз как бы невзначай натыкался взглядом на ее красивые глаза, так пытливо, насмешливо и с интересом наблюдавшие за ним. От этого он еще больше краснел от неловкости и от ощущения, что его поймали врасплох и понимают все его мысли.
-- Итак, господа, начнем! – торжественно обратилась Варенька и сразу прыснула от смеха, все гости невольно поддавшись ее настроению, стали ожидать от предстоящей игры нечто увлекательное и авантюрное, - сначала будем тянуть номера, а после займемся желаниями...Митенька, будьте любезны, передайте шляпу по кругу. И покорный, но чрезвычайно счастливый Нагинский протянул летнюю фетровую шляпу Шадринскому, в которой были мелко нарезанные разноцветные бумажки с номерами. Когда шляпа благополучно обойдя круг гостей опять очутилась у Митеньки, Варенька ловко переложила в нее новые бумажки с написанными на них желаниями для того или иного номера и, улыбнувшись с озорной улыбкой продолжила:
-- Итак, а теперь, господа, давайте узнаем, что сделать этому фанту.... -  и с загадочным видом опустив руку в шляпу, вытащила свернутую пополам бумажку, не спеша развернула ее и с торжественным видом объявила, - номер 12! Этому фанту...этому фанту, что же сделать этому фанту?! – и с заговорческим видом шалуньи, крикнула, - этому фанту нужно изобразить молчаливую статую печального Амура, стоящего на одной ноге!
-- Это...как?! – растеряно молвил Шадринский и покраснев, заикаясь  добавил, -  я ведь не умею, и неловко как-то, это же какой-то чрезвычайный confuse!
-- Изобразить! Изобразить! Сию же минуту! – весело и с азартом начали скандировать все собравшиеся.
Бедный Шадринский, обреченно вздохнув и набравшись смелости, согнул одну ногу наподобие цапли и распростер руки на театральный манер, сложив их на груди у сердца, а на лице изобразил нечто среднее между любовным томлением и прощанием с несбывшимися мечтами, трагически закатив при этом глаза под лоб. Данная карикатура фигляра была принята собравшимися благосклонно и на «ура» под громкий смех, свист, улюлюканье и шумное рукоплескание. Бедняга Шадринский наконец-то был отпущен восвояси.
-- Итак, - голос Вареньки на этот раз звучал таинственно, - номер 9! Этому фанту... – и, помявшись на мгновение, для пущего напряжения добавила, - изобразить глас дикого зверя!
-- Это я с радостью! – закричал Абрадишвили, - это, господа, я мигом! Такого добра в моей жизни было столько, что и не перечесть, сам на медведя ходил с голыми руками, а он так кричал...во так, - и состроив на лице грозную гримасу, страшно зарычал, - Арррр-рры! РРР-рры!
Бедная Елена Хитрово даже чуть со стула не упала от неожиданности такого эффекта.
Все присутствующие громко зааплодировали, и польщенный Абрадишвили начал сразу же рассказывать, как однажды ночью он встретился один со всей волчьей стаей и сражался до утра как лев, убив их всех до одного. Присутствующие дамы неловко заохали, а кто-то даже и сказал:
-- Боже! Как смело! И неужели Вам не было страшно?!
На что Абрадишвили гордо и небрежно ответил:
-- Настоящий мужчина никогда и ничего не боится, тем более погибнуть от чар обворожительной и, неземной красоты, сказочной женщины! – и откровенно посмотрел при этом на Ольгу. Не понимая, что творится в нем,  не отдавая отчета в той безудержной силе, что все более жгла его грудь, не замечая розовой пелены, что застилала его глаза, раскалывая голову на части, Юрий вдруг крикнул:   
-- В особенности, чтобы обратить свое внимание на нее таким наглым и беспардонным враньем! – слова холодной сталью резанули воздух. Лицо Абрадишвили вдруг побледнело. С силой схватившись за рукоятку дорогого расписанного серебром кинжала, с налитыми от крови глазами он нервно выкрикнул Витке:
 -- Как прикажете Вас понимать, милостивый государь!
-- Да так и понимать изволите, что настоящему мужчине следует быть скромным и честным, а не паяцем!
-- Та-а-ак! Дальше, милостивый государь! Вы изволите упрекнуть меня в бесчестии?! – бледное лицо Абрадишвили вдруг побагровело, а на шее стали отчетливо видны набухшие вены. Все присутствующие вдруг замерли, и в комнате воцарилась гнетущая и напряженная тишина. Ольга испуганно и умоляюще посмотрела на Витке, сжав до боли своими хрупкими кулачками край стола.
-- Право, господа, перестаньте! Этого нам еще не хватало! Князь, - обратилась Варенька со своей милой и обезоруживающе наивной улыбкой, - Вы что, шуток не понимаете?! И Вы, граф тоже хороши!  - с выразительным упреком Варя посмотрела на Витке, - Вы что, хотите все нам праздник испортить?! Вот уж увольте, не позволю! Шампанское драчунам! Будут пить мировую!
-- Я требую извинения! – Холодно отрезал Абрадишвили и пристально посмотрел на мрачного Витке.
 -- Князь! – в голосе Вареньки явно сквозили стальные нотки, и она продолжила требовательным тоном, - Вы хотите поссориться со мной?! Прекратите сию же минуту!
-- Правда, Князь, - вдруг послышался приятный и мягкий голос Ольги, - я тоже Вас очень прошу! – в ее глазах читалась искренняя мольба.
-- Не смею отказать, княгиня! Только ради Вас! – и с галантностью кавалера, изящно изогнувшись в поклоне, он с жадностью поцеловал руку Ольги, бросив при этом на Витке полный ненависти взгляд.
-- Итак, господа, продолжим! Кто следующий у нас? – и Варенька, опять опустив руку в шляпу, вытащила очередную бумажку, - номер 13! Вот уж число! Что же ожидать этому «счастливчику»?! Сейчас посмотрим.... – и пытаясь придать своему голосу игривый тон, сказала, - этому фанту следует поцеловать персону под номером 3!
Все вдруг с интересом посмотрели друг на друга, а и без того бледный Витке с обреченностью посмотрел на свой номер – так и есть, номер 13!
-- Увы, господа! – пытаясь придать своему голосу шутовское выражение, - смиренно покоряюсь!
Все вдруг наперебой начали галдеть и смеяться, заглядывая друг другу в бумажки, когда отчетливо раздался голос Ольги:
-- Номер 3 у меня! – и смело посмотрела на Юрия.
-- Любые деньги, граф! – на Абрадишвили было страшно смотреть, его глаза стали безумными, - я покупаю Ваш  фант, назовите цену! Любые деньги!
Вокруг послышались завистливые возгласы сидящих молодых людей, смех, нечто вроде дружеского напутствия. Юрий почувствовал, будто его тело становится ватным и отказывается слушаться его, сердце же готово было просто выскочить из груди.
-- Граф! Я прошу Вас, любые деньги! – не унимался Абрадишвили, - только назовите цену!
Первой встала Ольга, или ему просто показалось, что она покачнулась или  все же... Не чувствуя свое тело и с трудом передвигаясь, пол комнаты при этом почему-то стал раскачиваться под ногами, Юрий подошел к Ольге. На миг их глаза встретились, и он мягко погрузился в них, медленно наклонился и несмело прикоснулся к ее губам. Ощущение невероятной легкости охватило его. На миг он почувствовал вместе с прикосновение ее губ запах душистого луга и теплого молока, а также сладкую боль, пронзившую его сознание от острого чувства родства, некогда забытого или утраченного им ранее. Казалось, что наваждение было вечным, но возгласы окружающих вернули его к реальности. Непроизвольно отпрянув, он и с испугом посмотрел на нее, в глазах Ольги читались откровенная нежность и боль. Та же боль, или ему показалось?
Как в тумане вернувшись к своему месту, он отчетливо услышал голос Абрадишвили, поджидавшего его:
-- Милостивый государь! Я надеюсь, что Вы, как человек благородный, не откажите мне в любезности прислать Вам своих секундантов, требуя немедленной сатисфакции!
-- К Вашим услугам, Князь! – ответил Витке с рассеянной улыбкой, не вполне осознавая происходящее.
-- Честь имею! – и церемонно поклонившись, Абрадишвили быстро покинул комнату.
Все вокруг кружилось в стремительном и неуловимом вальсе, а перед глазами Юрия отчетливо стояло испуганное лицо Ольги....
Всю эту ночь Витке так и не сомкнул глаз – не от предстоящего поединка, об этом он почти не думал, вернее просто гнал эти мысли прочь...единственное, что беспокоило его в данный момент, это то, что он не успел попрощаться с Ольгой. Он непременно должен объясниться с ней, но как? Мысли в хаотичном порядке роились в его голове, он снова и снова возвращался к тому вечеру и в который раз отчетливо видел глаза Ольги. Под утро он забылся тревожным сном, ему снилась Нева, вышедшая из берегов, Ольга, с побледневшим лицом, пытающаяся ему что-то сказать, зловеще улыбающийся своей демонической улыбкой Абрадишвили. Проснувшись совершенно разбитый, Юрий сразу же вспомнил о предстоящей дуэли – Абрадишвили был превосходным стрелком! И хотя он, Витке, будучи кадетом, брал призовые места по стрельбе, тем не менее, с нарастающей тревогой осознавал всю серьезность создавшейся ситуации - шансы у обоих соперников были примерно одинаковы, и это очень беспокоило его, ведь фортуна зачастую переменчива и весьма некстати в самый решающий момент. Но отказаться от дуэли невозможно – отказ влечет за собой несмываемый позор и бросит тень не только на честь его мундира, но и на весь полк, нет, отказаться просто невозможно! Итак, прежде всего, необходимо все же поговорить с Ольгой, просто объясниться…или нет, лучше написать письмо! От этой блестящей идеи, Юрий повеселел и направился в кабинет, когда вошедший Митрич, дворецкий Витке, известил его, что пришел граф Нагинский с нетерпением видеть его сию же минуту! Митенька буквально ворвался в комнату и сразу же бросился к Витке:
-- Юра, да что же это такое?! – от волнения он начал слегка заикаться, - ты стреляешься?!
-- Да, и что с того? – Витке попытался придать своему голосу безразличие и даже изобразил на своем лице подобие маски равнодушного отчуждения, однако через мгновение осознал, что это у него плохо получается.
-- Но это же дуэль! – голос Митеньки сорвался на крик, - тебя же могут убить!
-- Я знаю…но от этого уже никуда не денешься! Таков рок! – тяжелым голосом ответил Витке, - отказаться я не могу! Отказ равносилен смерти, что впрочем, одно и тоже…позор можно будет смыть только кровью!
-- Юра, но ведь это же не правильно! Давай я поговорю с Абрадишвили?! Я все объясню! Это же нелепо и глупо! – метался Митенька, - позволь мне поговорить с ним! Я все устрою!
-- Нет, уже поздно...да и что ты ему скажешь? Что я раскаиваюсь? Ну, уж нет! – отрезал Витке, - только к барьеру! Тем более, что такие люди как Абрадишвили, с их больным самолюбием....ты лучше вот что, сделай мне, дружок, одолжение, передай письмо!
-- Письмо? Какое письмо? Кому? – недоуменно спросил Митенька, обескураженный таким поворотом беседы.
-- Княгине Допропольской...Ольге Владимировне! Передашь? – Витке напряженно посмотрел на Митеньку и тот, не отводя глаз, ответил:
-- Конечно! Сейчас же и передам, где письмо?
-- Письмо? Ах да, письмо...подожди, я всего лишь пару строк... – Витке, подойдя к столу и взяв чистый лист бумаги, начал что-то торопливо писать. Потом, скомкав написанное и отбросив в сторону, взял новый листок и,  посидев какое-то время  в задумчивости, опять принялся писать письмо.
Митенька же, закрыв лицо руками и раскачиваясь всем корпусом, бесконечно
повторял:
-- Как все нелепо, нелепо, нелепо....ну зачем?!
Закончив писать, Юрий аккуратно сложил листок вдвое и, вложив в конверт, протянул его Нагинскому:
-- Вот, передай, прошу тебя!
-- Да, непременно, будь покоен! Сейчас же от тебя и непременно к Допропольским!
День пролетел быстро и весь остаток вечера Витке провел в раздумьях, несколько раз отрываясь, чтобы отдать кое какие приказания Митричу по дому и написать письмо матери, хотя, написав, он через некоторое время порвал его. Когда наступил вечер и первые розовые лучи заката озарили комнату Юрия, опять вошел Митрич, сообщив, что явилась какая-то дама и желает видеть его, Витке, немедленно! Накинув мундир на плечи и быстро застегивая его на груди, Витке прошел в гостиную комнату, где в не очень хорошем освещении был виден женский силуэт. Подойдя ближе, он невольно отпрянул назад и почувствовал, как сердце его радостно забилось – Ольга!
-- Вы?! Но как? – губы Витке пересохли от волнения.
-- Я получила Ваше письмо, Нагинский был весьма любезен, что передал мне его, и как нельзя кстати... – на лицо ее была накинута легкая вуаль, и только по голосу Витке понял, насколько она напряжена, - следовательно, невзирая на соответствующие приличия, я вынуждена была сама явиться к Вам...
-- Да, я попросил его оказать мне столь неоценимую услугу...
-- Я хочу Вам сообщить, милостивый государь, - сухо перебила его Ольга, - что глубоко возмущена Вашим вчерашним поступком и было бы весьма неосмотрительно с моей стороны оставаться такой же безучастной и также продолжать так глупо вести себя и дальше! Дуэли быть не должно!
-- Но, княгиня, увы, это невозможно! Поединок состоится!
-- Нет, вы не будете стреляться! – отрезала Ольга, - по причине первой, что я этого не желаю и не позволю этому быть!
-- Но, я никак не ожидал, что Вы... – Витке покраснел и спросил с глупым выражением на лице, - но почему?!
-- Граф! – с упреком покачала она головой, на ее губах показалась мягкая улыбка, в такие минуты она напоминала мать, объясняющая нерадивому ребенку его проступки и шалости, - Ваше поведение итак заставило меня поступиться рамками приличия. Одно уже мое присутствие в Вашем доме говорит о моем весьма опрометчивом и легкомысленном поступке! Неужели мне следует объяснять Вам все это?
-- Графиня...Вы...я хотел сказать, что.... – от этих слов Витке почувствовал, что язык напрочь отказывается ему подчиняться, и не отдавая себе отчета в том, что говорит, выпалил: - я думал о Вас все это время!
-- Вот как? – засмеялась она своим мягким грудным голосом, добавив при этом,  - и чтобы завоевать мое признание, бросаетесь на опрометчивые поступки?
-- Но я не мог поступить иначе! Моя честь.... – начал он.
-- Я знаю, что такое дворянская честь и каковы ее последствия, поэтому поединка не будет!
-- Ольга...Владимировна! – Витке невольно запнулся и прибавил отчество, - я...я действительно думал все это время о Вас...тот вечер у Турчиных...
-- Да, я заметила, как Вы упорно пытались меня игнорировать, но у Вас это плохо получалось! – весело засмеялась она, - скажите, а Вы всегда такой застенчивый?
-- Почему застенчивый? – совсем растерялся Юрий.
-- Потому, что даже в темноте я вижу, как Вы все время краснеете! Кстати, о темноте...мы так и будем играть в прятки или займемся сеансом спиритизма? Прикажите зажечь свет, я хочу видеть моего визави! – капризно топнула она ножкой.
Витке не заметил, как поглощенные беседой, они оказались почти в полной темноте. Очнувшись от неловкости, он позвал дворецкого и когда неповоротливый Митрич начал неторопливо зажигать свечи, комната постепенно стала озаряться светом и Витке, с каждым мгновением все отчетливее видел ее прекрасное лицо. Отбросив вуаль, Ольга почувствовала себя неловко, словно обнажилась и, залившись краской, промолвила:   
-- Ну вот...мы и на равных... – и несмело улыбнулась.
Невольно подавшись порыву смелости, Юрий шагнул к ней и, взяв ее нежные хрупкие руки в свои ладони, внезапно наклонившись, несмело коснулся их губами. Видя ее растерянное лицо, вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Казалось, что она не противилась, но через мгновение как только он ощутил вкус ее горячих губ, она отпрянула...:
 -- Никогда больше не делайте так! Что за ребячество! – казалось, что она возмущена, однако густой румянец выступил на ее бледных щеках, - тоже мне, моду нашли - целоваться! Запомните, Витке, излишнее чтение французских романов весьма чревато и непростительно для особ излишне впечатлительных и уж тем более достойно сурового порицания! – и, не выдержав строгого тона, засмеялась, - какой же Вы все таки еще мальчишка!
-- Я...мальчишка?! Но...почему? – и не дожидаясь ответа, опять притянул ее к себе...
На этот раз поцелуй был долгим, и Ольга не противилась натиску, обняв его шею и с наслаждением закрыв глаза, чуть опрокинув назад голову.
-- Мальчишка.... – медленно отстраняясь от Витке повторила Ольга, - но, наверное, поэтому я сейчас и здесь. Какое безумие потерять Вас и трижды безумие не помешать этому! Дуэли не будет!
-- Но...Ольга, милая! Я ведь связан обязательствами...а моя честь?
-- К черту честь...будь она неладна! Я была уже у Абрадишвили, князь согласен отменить поединок!
-- Вы...Вы были у князя? – глаза Юрия округлились, - но зачем?! Что Вы сказали ему? Он отказался от дуэли?!
-- Да, князь был настолько любезен, что не обратил внимания на Вашу выходку и...согласился отменить дуэль.
-- Абрадишвили согласился?! Соблаговолил не обращать внимание на выходку.... – упавшим голосом повторил Юрий, - был настолько любезен с Вами, что простил выходку мальчишки, чтобы Вы снизошли к нему, оценив его благородство....
-- Юрий, ну какой же Вы, в сущности, еще мальчик! При чем тут это? – нахмурилась Ольга, - просто я объяснила ему, что Вы не хотели и раскаиваетесь.... – и тут же машинально закрыла рот ладонью, негодуя на себя за невольно сорвавшиеся слова.
-- Значит, я раскаиваюсь?! И Вы изволили извиняться за меня, взяв на себя роль моего защитника....я представляю, как Вы говорили обо мне, как Абрадишвили снисходительно соизволил уступить Вам, полагая, что меня даже и не стоит принимать всерьез в качестве соперника...его тщеславие было вдвойне удовлетворено, что Вы…именно Вы пришли сами к нему и что дуэль не состоится, так как я струсил и Вы пожалели меня! Нет! – глаза Витке горели нездоровым блеском, а на бледных щеках выступил румянец, он крикнул тоном, не терпящим возражения, - я буду стреляться!
-- Нет! Это глупо!
-- Сегодня же я извещу его секундантов! – и упрямо повторил, - я буду стреляться!
-- Вы... – голос Ольги дрожал, а на глазах выступили слезы, - ну так знайте, что я ухожу и Вы никогда, слышите, никогда больше не смейте думать обо мне! Никогда! И не вздумайте писать мне! Мальчишка! Вы просто несносный мальчишка!
И с глазами мокрыми от слез, набросив на лицо вуаль, выбежала из гостиной...   
« Дурак! – мысленно обругал себя Витке, - какой же я дурак! Я же не увижу ее больше...дурак! Так и надо! Поделом мне!»


На рассвете за ним заехали Митенька и Шадринский, до их приезда Витке успел приготовить мундир, надел чистую сорочку и тщательно побрился. Зябко кутаясь в шинель, Витке отрешенно смотрел по сторонам, когда они ехали на извозчике. Ехали в  полной тишине, каждый, думая о своем, Шадринский дремал, Митенька был рассеян и старался не встречаться взглядом с Витке. Стреляться решили на выезде с города в березовой роще.
Они приехали первыми и, расплатившись с извозчиком, оглядели место предстоящего поединка. Снега почти не было, настала оттепель, и предрассветный туман стелился мягким ковром, обволакивая своей дымкой все вокруг, казалось, что все потонуло и растворилось в нем, только силуэты деревьев изредка проглядывали сквозь него. От необычной тишины на душе было тревожно и в эти минуты Витке почему-то вспомнилось детство, события давно прошедших лет мгновенно пронеслись перед глазами....
«Боже, неужели я сейчас умру?! – Витке стало страшно от этих мыслей, - но почему?! Почему это все происходит именно со мной?! Я не хочу, не хочу...»
-- Юра?! Что с тобой, ты меня звал? – Витке понял, что последние слова он невольно произнес вслух, и полностью очнувшись, увидел перед собой лицо Нагинского.
-- Нет, ничего...привиделось что-то...спасибо тебе, Митенька! – растроганно сказал Витке.
-- За что? – удивился Митенька.
-- За то, что ты всегда был рядом, мой верный и добрый Митенька! Не поминай меня лихом, друг мой!
Нагинский, явно не ожидающий этого, вздрогнул и, заикаясь от волнения, начал быстро говорить:
-- Юра, ну что же это?! Это же нелепо! Давай я поговорю с Абрадишвили?! Зачем вам все это? Он поймет! Я объясню! – в сотый раз начал опять повторять Нагинский, - Юра, позволь мне поговорить с ним!
И в это время послышался звук приближающегося экипажа. Абрадишвили был в белой бурке, туго подпоясан ремнями, а рядом с ним замерли его секунданты:
-- Господа, позвольте представить, штаб-капитан Облочков, мой секундант и врач, - стоящий рядом с ним один из офицеров, молодцевато щелкнул каблуками, - и поручик Гавадзе! – второй офицер незамедлительно проделал ту же церемонную процедуру, под стать первому.
Шадринский и Митенька вежливо поздоровались, а Витке просто сухо кивнул.
-- Итак, если стороны не против, - начал поручик Гавадзе с сильным кавказским акцентом, то можно приступить! Прошу секундантов проверить и зарядить пистолеты! – фигуры стоящих неподвижно людей невольно вздрогнули, - дистанция 15 шагов, поединок продолжать до тех пор, пока один из участников будет в состоянии держать в руках оружие! – при этих словах  Абрадишвили  пренебрежительно фыркнул, и на его лице появилось что-то подобие улыбки.
-- Прошу! – перед Витке через мгновение выросла статная фигура Гавадзе, протягивающего ему открытый черный футляр, внутри которого среди обшитого красного бархата грациозно покоились два пистолета.
-- Еще раз, позвольте обратиться к господам перед началом поединка, не изволите ли прекратить дуэль и принести друг другу извинения? – и, видя хмурое и отрешенное лицо Витке и зловеще улыбающегося Абрадишвили, Гавадзе громко продолжил:
-- В таком случае, господа, прошу к барьеру! На счет «три» - сходитесь!
Скинув шинель и оставшись в одном мундире, Витке направился к барьеру.
-- Юра! – с мольбой крикнул Митенька, - не нужно!
Не оборачиваясь на крик, Витке решительно сжал рукоятку пистолета до боли в суставах.
-- Раз! – скомандовал Гавадзе и Юрий увидел, как стремительно начала приближаться фигура Абрадишвили, его белая бурка сливалась с туманом и Витке сразу же отметил, что целиться будет очень трудно.
-- Два!
«Скотина! - мысленно разозлился про себя Витке, - он специально так сделал! Это же не честно! Ну, ничего, мы еще поглядим!» И стараясь унять внезапно появившуюся дрожь, Юрий уверенно поймал в прицел сливающийся силуэт князя.
- Три! – и сразу же послышался выстрел,  Абрадишвили не выдержал и первым выстрелил в Витке. Щеку Юрия обожгло чем-то горячим, и вся округа вдруг оживилась криками испуганного воронья, которые взмыли вверх и черной тенью начали кружить над их головами.
Машинально, не отдавая себе отчета, Юрий выстрелил в ответ и близоруко щурясь, увидел, как несмело качнулась впереди маячившая фигура Абрадишвили. В ушах еще шумело от выстрела и, не совсем понимая, что происходит, он увидел, как стремительно побежали  секунданты и единственное что услышал он, были слова Нагинского:
-- Юра, живой! Слава Богу! Живой!
Впереди стоял какой-то крик. Он увидел сгрудившихся секундантов, которые, обступив кого-то, размахивали руками в непонятном ажиотаже.
-- Абрадишвили тяжело ранен! Пробита грудная клетка, но жив! Пуля прошла в сантиметре от сердца! Юра! – Митенька был бледен и Витке подумал, что он, наверное, также выглядит неважно.
-- Извозчика, немедленно! В больницу! – кричал штабс-капитан, а молодцеватый Гавадзе, что-то яростно кричал и ругался по-грузински.
-- Юра! – подбежал Шадринский, - что же теперь будет?! Боже мой!
Наутро Витке был вызван к гарнизонному начальству и не сообщив ничего вразумительного по случаю ранения Абрадишвили, был отправлен под домашний арест, до дальнейшего выяснения обстоятельств по делу, а через неделю, был отправлен в Царицын в действующую армию. На улицах было тревожно, доходили сведения, что вооруженные отряды рабочих и крестьян взяли Зимний Дворец, в Петрограде беспорядки и мятежи...
Провожать Юрия на вокзал пришел только Нагинский. Подслеповато щурясь, он был немногословен и все время тяжело вздыхал:
-- Что же теперь будет со всеми нами, Юра?! Вот и ты уезжаешь. Я теперь останусь совершенно один... Варенька сказала вчера, что на следующей неделе они всей семьей отправляются в Тамбов в деревню. Говорят, что будут вводить карточки - люди раскупают все продукты в магазинах. Что же будет со всеми нами?!
Когда прозвучал третий гудок и машинист выпустил пар, Юрий крепко обнял Нагинского:
-- Не переживай, друг мой! Все образумиться, вот увидишь! А ты поезжай в Тамбов! К Вареньке. И попроси ее руки! Время смутное, любящим людям нужно быть вместе в это время! Прощай! Я напишу тебе из Царицына!
И ловко запрыгнув в медленно тронувшийся вагон, в последний раз помахал Митеньке рукой.  Проходя по вагону к своему купе, он периодически заглядывал в окно, видя, как одиноко стоящая на перроне фигура Митеньки  удаляется все дальше и дальше. И готовый уже навсегда отрезать себя вместе с набирающим скоростью поездом от этого ненавистного города, принесшего ему столько боли, он вдруг увидел ее. Она стояла подле колоны старинного здания вокзала и смотрела прямо на него. Ее глаза, такие выразительные и красивые на бледном лице, взирали с мольбой.
-- Ольга! – хрипло крикнул Витке и, оттолкнув кондуктора, бросился к выходу. Пробежав через весь поезд и схватившись за поручни, он выглянул из последнего вагона и обомлел - на том месте, где стояла Ольга, было пусто, только кипа утренних газет, оставленных кем-то из отъезжающих, одиноко лежала возле колонны.
-- Ольга... – только и смог прошептать Юрий, а по лицу его прошла болезненная судорога. Всю ночь Витке не сомкнул глаз, так и просидел одетый у окна, провожая пустым взором проносящиеся мимо полустанки и  вокзалы, невольно предавшись воспоминаниям о прошлом, с горечью осознавая неподдельную утрату всего...

«....и невольно предавшись воспоминаниям о прошлом, с горечью и болью осознаю неподдельную утрату всего, что было...молодость...семья....друзья....все пересекается в таком понятии как Отчизна. Хотя где сейчас наша Отчизна, кому нужна она, а точнее сказать, нужны ли ей мы? Россия потеряна безвозвратно. Семья? Очень надеюсь и молю Бога, что мама и сестра Наденька благополучно добрались до родни в Саратов. Друзья? Где сейчас они, кто где...Шадринский в Страсбурге, Турчины, не решившись бежать, уехали в поместье под Тамбов. Митенька...бедный, славный и хороший Митенька...возвращаясь вечером домой (Вы же знаете его странности копаться допоздна в архивах профессора Лундорга) был ограблен в переулке и, не желая отдавать пакет, в котором, как оказалось, были труды Евклида, получил ножевую рану от шпаны. До больницы его не довезли, говорят, что он до последней минуты судорожно прижимал к себе такую ценную для него книгу. Вот и Вы сейчас в Париже, по крайне мере, я получил такие сведения, не знаю, насколько они верны, однако....храни Вас Господь!
Я же успел купить место на пароходе до Ростова, откуда и перебрался в Истамбул, где нахожусь сейчас. Надолго ли? Вы знаете, Ольга Владимировна, вчера, бродя по старым улочкам я наткнулся на тараканьи бега...да, да...здесь среди персов и белоэмигрантов это очень популярно, то ли время сейчас такое, то ли эти отчаявшиеся на все люди, пытаются в последний раз поймать свою удачу, так очевидно и жестоко покидающую их навсегда...я на миг представил себя той же бегущей в никуда среди всеобщего хаоса тварью, с одной только разницей, что в отличии от них, меня не ожидает выигрыш и всеобщее признание! Напротив, одно лишь бесславное забвение.  Увы, все потеряно, разве что дворянская честь да офицерская выправка, только нужны ли и они теперь? На паперти нищих и чистильщиков обуви, они не ставятся ни в грош. Я знаю, что это проклятие нам. Проклятие всей стране, которая уже потеряна для нас безвозвратно....
Страшно не только за совесть и малодушие, страшно за неизбежность грядущего – неминуемого краха Отчизны! Но еще страшнее – бессилие что-либо изменить!
Мне безумно жаль этих людей, в их повседневной суете, которые думают, что будут жить вечно – так же, как жаль ночного мотылька, который родился в сумерках, и всего срока ему отпущено до рассвета, и оттого он уверен, что жизнь это тьма, и предчувствует, что, именно эта ночь и есть вечность…

Прощайте, княгиня, моя милая Ольга Владимировна, пусть это послание будет для Вас лишь на миг воспоминанием ушедшего и навсегда забытого, искать меня не следует, тем более писать, адресата Вы вряд ли найдете -  наверняка знаю, что мы больше никогда не увидимся с Вами.
Прощайте и не поминайте лихом!

Поручик Преображенского полка Его Величества,
Граф Юрий Витке
Истамбул, 1918 г.»
 
Он неторопливо сложил письмо, аккуратно вывел на конверте парижский адрес и отложил его в сторону. Затем выдвинул ящик старого и ветхого стола, в котором блеснула вороненая сталь револьвера. Из задумчивости его вывел крик муэдзина, превозносящего хвалу их Всевышнему и возвещающего о начале нового дня, на часах показывало пять утра, он в последний раз оглядел ненавистные стены дешевой гостиницы, за которую вчера отдал свои последние сбережения и, перекрестившись по старому русскому обычаю, уверено потянулся к оружию....
А за окном уже брезжил рассвет, принося с новым днем для кого-то новую и зыбкую надежду, кому бесспорные барыши и славу, а кому - отчаяние и безысходность. Безысходность от утраты важного и дорогого для нас – веры! Веры в себя....