Новости должны быть такими

                1
     Точка. Точка. Запятая? Нет, всё же лучше точка. Гуру учил парцеллировать. Но никогда не называть это так. По крайнем мере, на газетно-журнальной полосе. То есть: писать короче (когда мысль можно завершить точкой, она, точка, всегда предпочтительнее запятой) и не умничать. Что такое парцеллировать, знают только они двое: она и гуру. Ну, и ещё такие же, как они. Не умные. Не избранные. Просто мастера или ремесленники пера. Мастера или
ремесленники – это уж у кого как получается.
     Нет, всё же здесь запятая оправданна. Дана перечитала предложение. Смотрится не длинно, не громоздко. Хоть и занимает (при выборе этого знака препинания) три с половиной строки. Но мысль выражена не грузно. Понятно любому массовому читателю.
     На самом деле гуру – никакой и не гуру вовсе, а просто личный наставник Даны, обучивший её всем тонкостям журналистского искусства. Он
вполне мог бы, как Жуковский Пушкину, вручить своей подопечной какой-либо предмет с символичной надписью: «Победителю-ученику
от побеждённого учителя».
     Азы Дана усвоила, а потом продвинулась и дальше по пути совершенствования своего умения. Навыка. Но прежде всего – развития таланта. Это и помогло ей превзойти в профессии, помимо «гуру», ещё и многих других своих значительно более опытных коллег.
     Одно «но»: удовлетворения ей работа уже давно не приносила. Казалось бы, всё отлично: отточила перо, только используй его на
благо общества, профессиональной гильдии, удовлетворения собственных амбиций и кошелька (желательно, конечно же, всего вместе). Пожинай, так сказать, плоды, во взращивание которых вложила столько сил. Однако радость постепенно улетучилась. Не в
одночасье, а как испаряется жидкость из открытого сосуда в жаркую погоду. Потихонечку. По капле, исчезающей для глаз, но не покидающей цикличный круговорот воды в природе. Вот и радость – Дана не смогла бы определить, когда её, этой радости, стало так
мало, что и говорить-то о ней уже не приходилось. «Любимая работа»… Теперь это словосочетание для неё, как и для огромного числа современных людей, сделалось оксюмороном.
     Стоп. Слово «оксюморон», как и «парцелляция», многие не знают. Большинство, точнее, не знает.
     Точка. Всё же точка. На сегодня. Статья терпит, она не «горячая». Дана вернётся к ней завтра. А сейчас – заслуженный отдых.
     Журналистка на остаток дня перестала быть журналисткой, а стала просто девушкой. Обычной, длинноволосой, длинноногой, вполне симпатичной, которая хочет гулять.
    «Пойти поискать вдохновение на улице, что ли», – пронеслось у неё в голове. Снова стоп, сказала себе энтузиастка. Опять работа,
хоть и пассивная. Слышишь: это опять работа! На сегодня – завязано. Просто прогулка.
     Улицы шумели. Зазывали или отталкивали. Одни шумели сугубо по-городскому, играли свой ноктюрн на флейте рычащих машинных
двигателей. Другие отзывались через километры иным звуком, вполне органичным даже для деревни: шелестом опадавшей листвы, каплями
прошедшего недавно дождя, которые запоздало сбегали по покатым крышам. Эти дождевые капли в шумных улицах тоже есть, но их там
не различишь, и кроме догонялок они там вполне могут играть в прятки. На тихих же улицах аккомпанемент дополняли одинокие скрипы качелей, приходивших в движение от порыва ветра, или что-то ещё в этом роде. Есть улицы умеренные по громкости: не рычащие,
но и не тихони. Таких полно за Садовым кольцом в густонаселённых районах. И в целом многоголосый город с его эклектичным,
контрастным, но таким органичным в своей контрастности шумом был как единый организм, который попеременно мог кричать и шептать, плакать и смеяться. И даже молчать.
     Вдохновение сегодня, однако, всё никак не приходило. Оно не пряталось ни в шелесте осенней листвы под ногами, ни в бегущих потоках людей, ни в рёве машин. Дана в
разочаровании подпнула компактную горку листвы, и та разлетелась, как неудачная рукопись, в отчаянии сброшенная автором со стола.
     2
     Табло в аэропорту загорелось нужными данными. Объявлен в рупор рейс, он же продублирован бегущей и на секунды замирающей строкой. Москва-Симферополь. Крым. Крым теперь «наш», а Илья его ещё ни разу не посетил. Упущение. Малый старался всегда быть в тренде: айфон (пусть в кредит –
неважно), одежда растиражированных брендов, модная музыка в наушниках, такая же литература в электронной книге. Заграница исколесена вдоль и поперёк, во всяком случае –  популярная у туристов её часть. Теперь дело стало за новым «нашим» курортом, где за пять лет с момента его возвращения в состав России отдохнуло уже несколько миллионов
россиян.
     Телефон зазвонил в самое неподходящее время: когда пассажир уже спешил к тоннелю, ведущему на борт. «Дана», – высветилось на
дисплее. Раздражение сменилось радостью. Дану Илья любил по-особенному: как подругу, которая никогда не переместится из френдзоны в иную зону, но никогда её не покинет. Слово «друган» будет даже вернее. Именно так внимательно, бережно и очень чутко относящаяся к слову Дана определяла себя в отношениях с Ильёй. Его же самого – за уже упомянутую особую привязанность к трендам –
акула пера прозвала «трындец».
   - Хеллоу, Данчик, – откликнулся искатель симферопольских приключений.
     Друган на другом конце теперь уже невидимого провода отсалютовал по привычке. Способ здороваться «закадычные» не меняли.
   - Не опоздал в аэропорт-то? Или отвлекаю от забега к стойке регистрации? – подколола Дана не отличавшегося пунктуальностью товарища.
   - Неа. Между прочим, уже успел выпить капучино в зале ожидания, – звонок был не видео, но Дана по интонации поняла: «трындец» победно высунул язык.
   - Хорошей тебе, Илюх.
   - Погоды, в смысле?
   - И погоды тоже. Но я о другом. Посадки! Хорошей тебе посадки. Мягкой.
   - Не без этого. Я ж, ты знаешь, на себе и собственной безопасности не экономлю. Летаю только регуляркой. Чартеры вообще, считаю, надо запретить.
   - Ну, хорошо, молодец. Отдохни там не скучно. Фотки шли.
   - Ладно, если ты от зависти не позеленеешь и слюнями не захлебнёшься.
   - Было бы чем. Сочи рулят!
   - Вот и сравним. Точнее сравню я. Ты-то в Крыму не была.
   - Какие мои годы.
   - А ты в отпуск через две недели – ничего не путаю? Так и не решила с маршрутом?
   - Мой пункт назначения – Москва.
   - Ну-у-у, – разочарованно протянул турист.
   - Не «ну». Родной город знать надо. Я ещё в Москве много где не была и много чего не видела.
   - Сама же говоришь: какие твои годы.
   - Хочу посвятить отпуск рейду по столице. Вояж по малоизвестным, но интересным местам. Экскурсии. Музеи. Знаешь, сколько выставок привезли.
   - Вернусь – подключусь, Данец.
   - Счастливо, трындец.
     Дана нажала «отключить вызов» и погрузилась в начатый вчера материал. Тема по-прежнему не грела и не вдохновляла.
     Илья, сделав аналогичное действие на телефоне, вернулся в поток пассажиров, спешивших занять свои места в салоне согласно
купленным билетам.
     3
     Когда-то в детстве Аля мечтала быть журналисткой. Немного не характерно для десяти лет: большинство девочек такого возраста
грезит о сцене, воображает себя актрисами, певицами, балеринами. Более конкретные «дамы» с молодых ногтей хотят заниматься
конкретным делом на благо общества и помышляют о работе учителя, врача, следователя. Эмансипация принесла свои плоды: на экранах появилось множество женщин-политиков в элегантных костюмах. Моложавые подтянутые депутатки, две представительницы
прекрасного пола в кабинете министров, даже глава Центробанка – и то женщина. В череде будущих артисток стали проклёвываться отдельные энтузиастки, уже в началке решившие пойти во власть.
     Аля не стремилась в тележурналистику – постоянное мелькание на экране её не прельщало. Ей хотелось писать. Глаголом жечь
сердца людей. Но сложилось по-другому, и сегодня она, двадцативосьмилетняя молодая женщина, в очередной раз надела форменную одежду бортпроводника. Профессия стюардессы была одно время модной. Правда, совсем не поэтому Аля выбрала аэропуть. В авиакомпанию её привела потребность испытывать на работе если не острые ощущения, то хотя бы яркие эмоции. Ведь самый простой источник ярких эмоций на работе – коммуникации, а у бортпроводника их в избытке.
     Стюардесса по имени Аля готова к очередному рейсу. Улыбнувшись, она вошла в салон.
     Вообще она любила свою работу. Пусть не такую творческую, как журналистика. Хотя это как посмотреть. Ведь не зря же кто-то мудрый и, скорее всего, опытный сказал, что творчество – не перечень профессий, а подход к работе, способ и характер её выполнения. Осмысленность, душевный порыв, допустимая
инновационность в мелочах. Всё это присутствовало у Али, и даже заученный пошаговый инструктаж она каждый раз воспроизводила с энтузиазмом и вдохновением. Ведь аудитория, внимавшая ей, послушно выполнявшая всё ею сказанное, всегда была разной.
     Пару раз ей, правда, встречались одни и те же пассажиры. Молодого человека, вошедшего в аэробус чуть замешкавшись (всё тыкал в смартфон – прямо бич времени эти гаджеты!), она узнала. Они уже прежде летали вместе. Илья тоже обратил внимание на знакомое
лицо молодой и привлекательной стюардессы.
     4
    «Та-а-ак! Харэ халявить, ленивая задница», – с этим мысленным
пинком себе под ленивое место Дана приступила к заброшенной в очередной раз статье. То есть замороженной. То есть нет: приостановленной. Во-о-от! Так лучше.
     О чём писать? Нет, сейчас всё ясно, тема есть, и её надо добить. То есть раскрыть. То есть представить её так, чтобы понял и стар и мал, и умник и так себе. И даже таксебее, чем так себе. Массовая журналистика – она такая. Конечно, в специализированном аналитическом издании из того эшелона СМИ, которые можно причислить к «элитарным», трудиться было бы интереснее. Но конкуренция слишком высока. И даже несмотря на готовность Даны эту конкуренцию составить в интеллектуальном, профессиональном и
других самых лучших смыслах слова, такой работой ей, девчонке, не прокормиться. Периодичность подобных изданий невысока, бюджет, как правило, пилится при очень опосредованном (да попросту ничтожном!)  участии авторов, а профи всё же не так уж и мало. Есть матёрые. Есть с именами. Есть отраслевики, которые, уступая в чисто журналистском отношении, выиграют в конкурентной борьбе за счёт специальных знаний. Тех, кто претендует на место в издании, много. А полос мало. На них – жёсткая квота. Поэтому чаще одного материала в месяц в такие СМИ не попишешь. Текст, даже экспертный,
оценивается в пределах десяти-пятнадцати тысяч рублей.
     Выбор в пользу массовой прессы был сделан сам собой, и теперь он вызывал маету. Ощущение ничтожности такого «труда» угнетало Дану. Но ещё больше угнетали конкретные его плоды.
Почитаешь – и кажется, что движешься по беспросветному новостному тоннелю, в конце которого уже не ожидается свет. Убили. Убили и ограбили. Убили и изнасиловали. Подросток, перестреляв семью, покончил с собой. Задержали. Задержали за крупную взятку.
Задержали за вопиющие нарушения (главврача, директора школы, директора завода, руководителя банка). Да, банки, кстати… Лишили лицензии. Обанкротился. Предприятия. Рухнуло. Закрылось. Производство закрылось из-за нерентабельности. Производство закрылось из-за неукомплектованности штата. Авария. ДТП. Катастрофа. Затопило. Село. Город. Целый регион. Или сгорело. Что-то сгорело. Дай Бог, чтобы просто склад, и никто не пострадал. А то бывает, что дом. Или соцучреждение. Или кинотеатр с несколькими
десятками детей. Дети – да, цветы жизни (какой заезженный фразеологизм). Им на операции собирают смс-краудфандингом (ох, снова неуместное слово). И то и дело СМИ вынуждены писать, как плохо то там, то тут проведены операции. И детям, и взрослым. В животе у пациента забыли тампон. Или ещё что-то. А ЖКХ… Просто притча во языцех (опять штамп! опять клише! даже в мыслях!). О проблемах ЖКХ можно писать так же бесконечно, как глядеть на огонь и на воду. А дороги. А дураки. В общем, новости – они такие. И потому
что тема дураков, сколько её ни раскрывай, не потеряет актуальности, – именно поэтому информационные поводы к газетно-журнальным публикациям не вселяют оптимизма.
     Дана в раздражении поставила точку. Форсированно, словно, ударяя по клавиатуре, хотела остановить поток мрачных мыслей о
сути современных новостей.
     Когда-то она, начитавшись Карла Маркса, спросила гуру: «Может, в новостях, как на любом рынке, спрос рождает предложение? Может, люди любят чернуху, потому у нас медиа
сплошь заполнены сообщениями о трагедиях, проблемах, неприятностях, казусах, конфузах и откровенных идиотствах?»
    «Нет, – чуть помедлив, но с полной уверенностью ответил тот. – Скорее наоборот: пипл хавает то, чем его кормят. Заметь, не только в
гастрономическом смысле. Не зря же журналистика – какая-никакая, а власть. Четвёртая. Но любая власть не варится в собственном соку, а зеркалит. СМИ пишут о том, что есть. Что видят, наблюдают. Журналистика – это зеркало. А как же искажения сведений, скажешь ты? Зеркало тоже может быть кривым. Может быть треснутым, разбитым. В нём может быть выщерблен небольшой фрагмент. Но оно в любом случае, захватывая в обзор солнце, не отобразит луну. Если перед
ним позирует белый, не покажет в амальгаме афроамериканца или китайца. Или если перед ним Моська – не покажет слона. Соображаешь?».
     Дана всё прекрасно соображала. После форсированной точки наспех оделась и снова пошла гулять.
     5
     Усевшись и осмотревшись, Илья сразу начал искать себе занятие. Хотелось что-то поизучать. Вид за окном не привлекал его внимания – он был давно изучен опытным путешественником. Пассажиры в салоне вызывали мало интереса. Книги, упакованные в багаж, дисциплинированно ждали своей очереди по прилёте: надо же чем-то
заниматься в шезлонге, а не факт, что на курортном пляже контингент будет пригодным как для исследования, так и для общения. В общем, книги сейчас вне доступа. Оставались «на безрыбье» газеты.
     Но с прессой пришлось повременить. Занятия сами нашли деятельного туриста. Сначала инструктаж, потом – обход «инспекторов». В аккурат перед вторым Илья ещё раз проверил ремень безопасности. По салону деловым шагом, двигаясь навстречу
друг другу, как в школьной математической задачке, проходили стюард и стюардесса. Они осматривали подопечных таким внимательным взором, каким мать проверяет, всё ли в порядке у
малого дитяти: завязаны ли шнурки, тесёмки у шапочки, заправлена ли рубаха в штаны и не измазан ли рот шоколадом. Это и забота,
идущая от сердца, и необходимость, продиктованная чувством ответственности: надо – так надо. Члены экипажа, особенно опытные,
тоже проникаются «родительским» чувством к пассажирам, осознавая себя в ответе за тех, кого «приручили».
     Когда симпатичная знакомая незнакомка в
форме бортпроводника скрылась из виду, делать было нечего: пришлось взяться за прессу, которую Илья, хотя и торопился (так как
замешкался из-за звонка), всё же успел захватить на входе в самолёт. Разворот первой же – «Российской» – газеты разочаровал. Банальности, банальности, банальности. Банальность на банальности сидит и банальностью погоняет. Масса плохо написанных текстов (уж он-то, имея в своём окружении такую акулу пера, как Дана, мог
оценить уровень!). Но это ладно. Бог с ними. Главное – содержание. Но оно тоже, как и форма, оставляло желать лучшего. Поняв, что
темы все до крайности убоги и изъезжены, даже новостные, которые по определению не должны этим страдать, будущий курортник решил проанализировать их под другим углом: позитивные ли сведения изложены или негативные? Что-то сделано или что-то разрушено? Что-то где-то улучшилось (масштаб события не важен) или ухудшилось? Стакан – Илья поймал эту не менее банальную ассоциацию, отхлебнув из собственной пластиковой тары минералку,
купленную в Дьюти-фри, – наполовину пуст или… Зачем или? Даже беглым взглядом успел увидеть: никаких или. Пуст. Наверное, даже не
наполовину.
     Ни одной стопроцентно радостной новости. Новости! Новости очень уж напоминают старости, потому как дублируют друг друга изо дня в день. А с другой стороны, когда ничего особого ни в стране, ни в мире не происходит, остаётся жевать жвачку, отслеживать вялую динамику внутри вчерашних тем. Из пустого в порожнее. Американцы в
очередной раз обвинили Россию в нарушении уже денонсированного ДРСМД. Вчера же об этом писали! И о санкциях тоже. Что новый пакет санкций вводится против России. И об атаке беспилотников на авиабазу Хмеймим. Пару дней назад же атаковали? А-а-а, сегодня новая версия, откуда у террористов беспилотники. Ладно, допустим. Если новость, реальная новость не созреет до завтра, то в следующем номере выдвинут ещё одну версию.
     Но Сирия – ладно, там хотя бы наша военная база есть. Пусть опосредованно, но в «Российской газете» о наших, русских, российских людях пишут. А какого рожна опять фейс Зеленского на полполосы? Ах-ты, ёлки зелёные: он позвонил по телефону Трампу. Интересно, дозвонился? Говорили о России и российской агрессии. «Такое впечатление, что живём на Украине», – внутренне возмутился Илья, перелистнув очередную страницу. Мало того, что по «ящику»
только о ней и слышно. Каждый шаг и в прессе отслеживается с такой завидной педантичностью, с какой следовало бы писать даже пусть о малейших достижениях России.
     Почему так мало пишется о России? Даже не столько по количеству отечественных новостей, сколько по акценту на ту или иную информацию. По объёму, раскрывающему её. По детализации и общему направлению СМИ. По настроению, которое царит на газетных полосах.
     Илья не был нытиком-ретроградом и даже в силу возраста не мог в прямом смысле «ностальгировать» по советскому прошлому. Он
его не застал лично, а читал о нём и слышал от старшего поколения. И представители этого поколения вспоминали содержание советских
газет.
     Открыт новый завод, а уже функционирующий в нынешнем году повысил производительность на сколько-то процентов.
     Достроен ДК.
     И тот ДК, что достроен был совсем недавно, уже ощутил народную любовь к искусству.
     Увеличен объём заготовленного зерна.
     Урожай вырос и по другим культурам.
     Но не хлебом единым жив человек.
     Промышленность: широкий спектр отраслей, по которым что-то увеличилось, что-то прогрессировало. Лёгкая, тяжёлая – всякая.
     Очередная техническая новинка введена в эксплуатацию.
     Апгрейд за апгрейдом.
     Изобретено какое-то новое устройство.
     От инженеров-конструкторов не отстают и учёные-теоретики: открыто новое лекарство, новая формула, позволяющая решить прежде казавшиеся неразрешимыми проблемы.
     Россия. Быстрее, выше, сильнее.
     Обилие сведений о происходящем в стране – ещё полдела для пробуждения всеобщего чувства гордости за неё. То, как муссируется
каждое национальное достижение, каждый созидательный шажок, вызывает патриотический подъём даже у лишённого особых сантиментов читателя. Сколько внимания уделялось ему, нашему родному эСэСэСэРу. А мировые новости где-то вскользь. Как-то «между прочим».
     За чем же дело стало теперь? Ведь и сейчас есть что презентовать. Есть чем порадовать народ и по-хорошему прихвастнуть. У современной России немало достижений. Конечно, пятилетки за три года в двадцать первом веке не выполнялись, но всё же обошлось без пробуксовок в основных сферах. Были! Были
успехи! Точнее – есть. Где они? Где-то на периферии периодической печати. В региональных, районных газетах. А на передовицах изданий флагманского эшелона – Трамп и Зеленский. И наш-то родной Президент красуется там сегодня в контексте не отечественного события, а международного саммита.
     Илья в раздражении отхлебнул из своего наполовину полного стакана (привычка не глушить из бутылочного горлышка, а переливать
в одноразовую тару сформировалась у него безотчётно, каким-то естественным образом), перелистнув очередную страницу.
     Безусловно, знакомить народ с международной повесткой и мировой политической конъюнктурой надо. Не за железным занавесом, чай, живём. Но не в таких же мега-излишних подробностях! Газон у Букингемского дворца вместе с официальным лицом, примявшим его, занял целый столбик. Кому надо знать об этом столь обстоятельно, те обратятся в иностранные СМИ через Интернет. В этом нет никакой экзотики, всё общедоступно. И к чему тогда этот столбик здесь?
     Где? Где мы? – стакан в руках Ильи стал теперь уже не наполовину, а полностью пуст.
     Где наши достижения?
     Современное центральное телевидение помаленьку переняло добрую советскую традицию. На Первом активно вещают о
нацпроектах, на Втором – хвастаются самым большим урожаем зерна (даже белорусов уделали, экие мы!), а на МИРе рапортуют о стыковке космонавтов одноимённой станции и выходе спутника на орбиту. А вот
газеты и в «оптимистизации», как и в оперативности (в оперативности
хоть по понятным причинам) отстают…
     Послышался характерный – сперва приглушённый, потом более отчётливый – рёв. Заработали двигатели. Началась наземная гонка с выездом на взлётную, полосу. Звук всё   нарастал, сообщая о том, что гонка вот-вот переместится в воздух. А последующий волнообразный скачок это подтвердил: момент отрыва от земли ни с чем не спутаешь.
     Самолёт набирал высоту. Илья посмотрел в иллюминатор: облака пенной шапкой вскипали над исчезающим городом. Красота! Очень уж он любил такие виды. Именно поэтому предпочитал летать в световое время. Ночной город с яркими дорожками огней, конечно, тоже красив.  Чарующ. Но ничто не сравнится с естественным
великолепием природы.
     Насладившись обзором, путешественник закрыл глаза. Лететь предстояло относительно недолго. Не успеет даже развернуться в своих витиеватых крымских мечтах, как окажется на желанной земле. Вдохнёт распиаренный благотворный воздух обновлённого курорта
(заодно и проверит: удалась ли модернизация?). Пройдётся по золотому песку, подпинывая голубые волны Чёрного моря. Продлит себе жизнь. Во всяком случае, так считают врачи, в унисон рекомендуя приморский отдых.
     Одно плохо: с чистой питьевой водой в Крыму швах. Хотя она во многих регионах в дефиците, и об этом так громогласно не трубят.
Пьют себе с палочками и бактериями. Но надо надеяться на то, что и столь щекотливой сферы модернизация тоже коснулась и в ней хотя бы наметился прогресс. Пускай не всех жителей обеспечили экологически чистой, безопасной водой, но отдыхающим престижного курорта такое благо наверняка теперь доступно.
     Илья нажал кнопку вызова стюардессы. Негоже стакану оставаться пустым. Ни наполовину, ни целиком. Ему хотелось, чтобы воду принесла примелькавшаяся бортпроводница. Может, получится завязать знакомство. Однако он даже не успел додумать эту мысль до конца.
     6
     Из состояния задумчивости Илью вывело лихорадочное лавирование борта. Движения самолёта явно отличались от предсказуемо плавных, хотя ни о какой зоне турбулентности не
предупреждали. В салоне началось нестандартное для штатного полёта шевеление, не похожее на обычное коротание часов
вынужденного бездействия. Оживление сверх нормы.
     Пассажиры, вжавшись в кресла и проверив прочность прилегания ремней безопасности, напряжённо прислушивались и присматривались. Особо смелые и любопытные из тех, кому это было доступно согласно посадочным местам, устремили взоры в 
иллюминаторы, как будто там мог найтись ответ: почему же лайнер так странно себя ведёт? В это время в кабине пилотов ответ уже знали. Он очевидной неизбежностью светился на панели управления. Амир Барханов и Сергей Северов летали в паре давно и понимали друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда.
   - Птицы, – сказал командир корабля Барханов.
   - Угу, в двигатель, – подтвердил второй пилот Северов. – Надо возвращаться в Жуковский.
     Барханов секундами ранее думал об этом. Попробовать набрать высоту, задержаться, отработать отказ, развернуться, попросить у
диспетчера зону ожидания в аэропорту… Но оказалось, что времени было мало. Критически мало. Самолёт начал снижаться. Зайти на
аэродром, развернуться не удастся…
     И поняв, что чайки своим вторжением повредили не один, а сразу оба двигателя, обычно невозмутимый Амир Барханов судорожно вздохнул. Но сумел сохранить почти будничный тон:
   - Не успеем.
     Северов не мог не согласиться, хотя это признание давалось очень тяжело. В иллюминаторе чётко виделась суша. Лайнер уже
набрал приличную скорость, хотя с момента взлёта прошло чуть больше минуты. Топлива израсходовано литров пятьсот из
шестнадцати тонн. Полным-полна «коробочка», и её не выработать никак. Идти на аварийную посадку сейчас, с полными баками, очень
рискованно: сдетонирует – мало не покажется. А земля всё приближалась и приближалась, всё укрупнялась и укрупнялась навстречу полному ужаса взгляду. В иллюминатор стало невозможно смотреть.
     До последнего – хотя этого слова и нет в их словаре – у обоих пилотов была отчаянная надежда: вдруг сейчас самолёт вытянет,
выровняется, пойдёт вверх… Сигнализация перекрикивала мысли, мешая сосредоточиться. Изо всех сил Барханов пытался удержать
падающий самолёт. Но попытки ни к чему не приводили.
     Стая чаек врезалась в силовую установку аэробуса, разбив двигатели. Один заглох сразу, второй какое-то время держался, но потом и у него обороты начали работать нестабильно из-за нехватки тяги. И он, вслед за первым, тоже постепенно умолкал, не оставляя выбора.
Пришлось заглушить моторы и перекрыть подачу топлива, чтобы не допустить горения в небе. Вспышки пламени из двигателя, казалось,
капитан видел даже не боковым, а каким-то иным зрением, хотя это и было физически невозможно. Он просто знал, что огонь уже нашёл себе благодатную среду для разрастания.
   - Сажаем, – голос капитана исключал любые возражения.
     Но отнюдь не уверенность в правильности этого решения придавала ему авторитетность. Принятое от безысходности, оно могло привести к чему угодно. Никаких гарантий, что посадка пройдёт успешно. Более того, не факт, что это решение – наилучшее из возможных. Может статься, через какие-то считанные секунды они
грохнутся оземь. Произойдёт взрыв. И самый короткий в практике Барханова полёт – продолжительностью чуть больше минуты – станет уже не крайним, как выражаются пилоты, а последним. Барханов трудился в авиации не первый день, и всё у него всегда получалось.
Но в небе мастерство и опыт подчас оказываются заложниками ситуации, и тогда ситуация одерживает верх. Возможно, такой момент
настал и для него.
     Однако нужно было что-то делать. Не давать волю сомнениям. За плечами у него были многочисленные часы полётов в разных
условиях. А сейчас за плечами – и уже не в метафорическом, а в самом прямом смысле – находились сотни людей, которые ему
доверились. Доверились сами и вручили под крыло – не только самолёта, но и его, укротителя этой воздушной машины, личное «крыло», под его защиту, – самое дорогое – своих детей. И эта
ответственность давила на плечи больше, чем чувство профессионального долга или страха за собственную жизнь.
     Он, этот страх, есть у самых отчаянных смельчаков, заслуживших своими подвигами высшие ордена и медали. В прежние времена, при господстве идеологии над всем и вся, об этом было стыдно говорить. Даже неприлично. Признание, что ощутил страх, приравнивалось к трусости, умаляло даже проявленную доблесть.
Мужество и отвага преподносились как отсутствие страха, что, конечно, рисуя общую картину героического народа, в каждой
отдельной душе, в самих её тайниках, сеяло ощущение собственной ничтожности. Ведь наедине с собой каждый знал, что и у него, когда
он бросался на амбразуру, сердце клокотало в горле, лоб покрывался испариной, в висках стучало вовсе не от патриотического запала, а от самого настоящего животного ужаса. И самый смелый когда-то, когда уже стало можно и не стыдно, произнёс это вслух, избавив сотоварищей по ощущениям от мук совести. И тогда все вдруг
поняли, что бояться – это не позорно, а естественно. Не порицания, а уважения заслуживает человек, который испытывая страх, смог с ним совладать, подчиниться не ему, а чему-то другому, высшему, да потом ещё и признаться в этом открыто.
     Герои наших дней подчас любят разоблачаться. Это стало даже какой-то модной традицией. Орденоносцы афганской, чеченских, а сегодня уже и сирийской войн один за другим развенчивают представление о том, что сделаны из стали. Рассказывают о своём человеческом, откровенничают, как думали в момент опасности о своей судьбе-долюшке и кидались совершать подвиг, дрожа, словно осиновый лист на ветру. И всё же, всё же…
    Но абсолютно гражданский человек Барханов искренне не испытывал сейчас, на пороге смертельной угрозы, страха. На это у
него и времени-то не было – в отличие героев-воинов на поле боя, опасность над которыми сгущается тоже стремительно и мгновенно,
но которые, мобилизованные, уже готовы к ней и ожидают её прихода с минуты на минуту. Возможно, если бы критическая ситуация
продлилась дольше, он бы тоже успел вкусить это ощущение. Но возможно, тут ещё другое. Порой чувству, чтобы прийти, достаточно
доли мгновения. Просто иной раз одно, даже сильное, заслоняется другим, ещё более сильным. Командир корабля знал, что за ним была не просто Родина, не абстрактная и многоликая Москва, пяди которой нельзя уступить врагу, не символичное знамя, которое, конечно же, важно уберечь от вероломного захвата, – за ним были жизни людей. Конкретных людей, чьи лица он видел. Он не думал о собственной жизни – перед ним вдруг всплыли пёстрой вереницей образы
суетливой бабушки с флегматичным дедушкой, которых, очевидно, направили в Крым добрые и уже взрослые внуки; женщины, державшей на руках ребёнка в панамке с лягушонком; группы
смеющихся подростков, возможно первый раз путешествующих без родительского надзора и оттого упивающихся не только предстоящим
отдыхом, но и свободой; влюблённой парочки – не исключено, что они отправлялись в свадебное путешествие. Вдруг эти двое всего каких-то
несколько дней назад клялись быть вместе, пока смерть не разлучит их? Но это не должно случиться так скоро!
     Вряд ли пилот за штурвалом всё это так явственно, побуквенно, осознал. Скорее всего, пассажирский калейдоскоп двадцать пятым кадром проскользнул перед его мысленным взором. Но именно это освободило мозг и сердце от страха за себя и даже за собственных детей, которых непонятно кому придётся кормить, если вдруг посадка на кукурузное поле окажется неудачной.
     Кукурузное поле… Именно оно простиралось уже не перед мысленным, а перед зрительным взором командира корабля. В
августе этот злак находится в самой поре. Кукурузные пики устремились вверх – добирать недостающие соки перед сбором. В этот пасмурный день они робко поглядывали из своих пыльно-салатовых коконов туда, на небо, где проживало солнце, которое сегодня почему-то никак не хотело выйти из-за облаков, чтобы
поздороваться со своими земными подопечными.
     Прямо по курсу располагалась небольшая деревня, но, к счастью, до неё оставалось ещё далеко. Риска задеть живую душу не было и не приходилось делать сложный выбор между людьми в небе и людьми на земле. Тех, что в небе, некому спасти, кроме Бога. Но Бог часто
действует руками человека. И сегодня этим человеком может стать Амир. Когда-то Амиру сказали, что авиация – не для него. Ну, или он –
не для авиации. Так решили уполномоченные люди в больших административных кабинетах. И ему долго потом пришлось доказывать обратное. Гораздо дольше идти к своей мечте – мечте
летать – именно потому, что однажды эти люди, имевшие власть распоряжаться должностями и земными измерениями судеб, его не выбрали. Зато, видимо, сегодня его выбрал Бог…
     На размышления не только о своей смерти, но и о своей жизни у Барханов не было ни времени, ни сил, ни обстановки. Сигнализация
шумела так, что уши закладывало больше обычного. Он посмотрел ещё раз на приборы, которые показывали изменение режима работы
обоих двигателей.
   - Садимся здесь, в кукурузу, – повторил командир своё решение.
     Есть ситуации, когда ни за что не хочется быть первым и главным. Но кому-то всё равно приходится им быть.
     Поле уже заканчивалось. Впереди маячили дорога, очистные сооружения, деревня – и всё это примерно в километре от Жуковского.
Падающий лайнер успел улететь максимум на пять километров. Подумать только – они в небе находятся чуть больше минуты, а кажется, что полёт длится целую вечность… Отсюда, с такого
«высока», на котором находился сейчас Барханов, у него не получалось думать о секундах свысока в значении «непочтительно».
Каждая из них может стать судьбоносной: трагической или спасительной.
     Подходы к аэродрому в радиусе нескольких десятков километров распахали под поля на случай нештатной ситуации и вынужденной
аварийной посадки. По этой же причине в округе почти не было деревьев. Это немного облегчало задачу и давало шанс. Теперь всё
зависело от того, как капитан сумеет им воспользоваться и как этому будут способствовать либо препятствовать другие факторы и условия. Их нельзя было назвать благоприятными. Но на то он и профессионал. Мастер. За сотую долю той секунды, о которой уже думаешь как о драгоценности, он успел вспомнить один из своих любимых рассказов – «Последний дюйм» Джеймса Олдриджа.
Десятилетний мальчик смог посадить самолёт, когда его отец-лётчик оказался при смерти. Неужели не получится у него, взрослого и
сильного мужчины, который годы доказывал другими и самому себе, что летать – его призвание?
     Он переключил рычаги. Поднажал. Шасси, остававшиеся выпущенными на протяжении всего непродолжительного полёта, пришлось убрать, чтобы облегчить жёсткую посадку. Если самолёт уткнётся в мягкий грунт, то с большой вероятностью перевернётся. Шасси могут создать дополнительное сопротивление.
     Барханов сажал подбитый птичьей стаей аэробус вручную. Поле уже близко, вот-вот брюхо самолёта коснётся его. Остался какой-то «последний дюйм». Самый трудный, как считают сами пилоты.
     7
     Текст продолжал «не идти». Вот встал, как вкопанный, и хоть что ему. Дана понимала – почему. Не грела её навязанная редакцией
тема. Как в такой теме развернуться таланту? Чем он больше, тем сложнее. Чем крупнее слон, оказавшийся в маленькой посудной лавке, тем большим количеством битого стекла вскоре будет усеян пол… Вот бы тему – такую, чтоб прям ТЕМУ. Но опять была всего лишь «темка».
     В то же время каждый раз, когда из-под её пера, как в русской сказке из рукава, вылетали не розы и лебеди, а огрызки и кости, Дана оставалась недовольна собой. И лишь отчасти винила предлагаемые ей главредом обстоятельства.
     Впервые обнаружив всю скудность результатов своего мастерства, годами оттачивавшегося под руководством гуру, она
буквально рассвирепела. Яростно разорвала статью, походя покрушила оказавшиеся поблизости предметы в комнате, досталось
даже любимой меховой собачке, которую раздосадованная хозяйка бросила на пол. Второй аналогичный вывод привёл уже к
менее бурной реакции. Впоследствии Дана научилась просто механически отмечать: вот, очередная проходная писанина. И уже
вроде как притупились эмоции по этому поводу. Но на самом деле снежный ком неудовлетворённости всё нарастал. Дана копила в себе
это, копила. И чувствовала, что когда-то накопленная потенциальная энергия прорвётся либо в мощный текст, который оправдает всё
предыдущее бумагомарание, либо в поток слёз о собственном бессилии и неправильно выбранной профессии, возможно, даже с последующим уходом из неё. Но скорее всё же в первое. Ведь Дана чётко знала, что далеко не бездарна. Напротив – талантлива. А значит, не бессильна. И профессия… Кем бы она могла ещё стать? Выбор специальности у неё был очевидным. Нет, тут ошибки быть не могло. И никуда она со своей, второй древнейшей, дорожки не свернёт. Поэтому, вероятно, когда-нибудь она всем ещё ПОКАЖЕТ. И сейчас кратковременные приступы хандры по поводу собственной несостоятельности она успешно сублимировала в приличные с общепринятой точки зрения материалы…
     Дана включила телевизор. Экстренное. Что-то опять экстренное, уловила журналистка, не вслушиваясь в содержание. Странно, но
профессиональной привычки автоматически цеплять ухом любую новость у девушки не было. Оставив новостной выпуск в качестве фона для собственного труда, Дана вернулась к написанию
«мертвечины». Именно так обозначила она свою очередную статью. Уже которую подряд. Потому что уже к которой подряд это отвратительное слово как нельзя лучше подходило. Статья ни о чём, а самое главное – ни для чего. Просто стоит задача заполнить полосу. Есть заказ на «темку» и на её раскрытие под определённым углом.
Вот и всё творчество.
     Эти мысли опять замельтешили в голове у Даны, и, чтобы как-то от них отвлечься, она прибегла к привычному методу: решила
посмотреть телик, где качество и уровень медиапродукта частенько оказывается ещё ниже, чем у её письменно-печатного аналога. По центральному каналу всё ещё передавали новости, хотя по программе уже должно начаться ток-шоу. Подозрительно длинный репортаж. Что там? Самолёт. Накренившийся лайнер, дымящийся фюзеляж, отлетевший двигатель, крыло, мелькнувшее перед камерой
оператора… Самолёт явно на земле, явно «поверженный». Его заслонили субтитры. У разобравшей номер Даны сердце заколотилось: тот самый аэробус, на котором летел её друг Илья. Дана всегда близко к сердцу принимала чужую трагедию. А тут и вовсе не чужая. Только недавно разговаривали, как с живым.
     Но стоп! Он и сейчас, видимо, жив. Судя по репортажу, ЧП обошлось без жертв. ЧП ограничилось, к счастью, лишь жёсткой посадкой. Журналистка сделала звук телевизора громче и села ближе к экрану.
Камера активно летала, пытаясь поймать в свой объектив всё сразу.
Картина разворачивалась страшная, но веяло от неё каким-то оптимизмом. Не смертью, а жизнью. Чтобы это понять, даже необязательно было слушать закадровый текст. Однако Дана
слушала, внимательно слушала. «Выполнявший рейс Москва-Симферополь самолёт А321 с
неработающими двигателями лётчикам удалось посадить в кукурузное поле. Все пассажиры остались живы. Лайнер взлетел с аэродрома
Жуковский, и почти сразу в двигатели попали птицы. Эксперты назвали такую посадку беспрецедентной», – тараторил репортёр.
     В кадре замелькали аварийные бригады, люди в формах различных служб и отходившие от пережитого пассажиры. За кадром сообщали всё новые и новые подробности происшествия.
     У Даны в голове складывались «а» и «б». Случилось что-то страшное, а потом удивительно хорошее. Героическое. Пилот
оказался в сложнейшей ситуации: скорость триста километров в час, полные баки горючего без возможности их вылетать (если не вылетать, существует риск взрыва), нет шансов развернуться на полосу, возвратиться в
аэропорт. Ситуация практически патовая. Плюс ещё неполадки с шасси, вынудившие пилота сажать воздушное судно на брюхо. И он
смог!
     По кукурузному полю бежали люди. Кто-то кому-то помогал, кого-то успокаивал. Суета была настолько бурной, что оживление передавалось не только корреспонденту (даже в таком сюжете 
амбициозный журналюга вляпал-таки стенд-ап – хотя к чему он здесь?), – пусть не пережившему это потрясение, зато хотя бы присутствовавшему на месте событий, – но и телезрителям. Мощная
волна адреналина хлынула, преодолев плазменные экраны. Вся страна, как и Дана, замерла перед телевизорами.
     Корреспондент вещал: «Сейчас врачи скорой помощи оценивают состояние пассажиров. По предварительным данным, пострадавших нет».
Пострадавших нет! Пострадавших нет! – эти слова подпрыгивали, плясали, ликовали во весь голос и опор.
     Через мгновение на экране появился синхрон командира корабля. Серьёзное лицо уставшего, сдержанного человека. Уставшего конкретно сейчас, а сдержанного – наверное, всегда.
Иному бы просто не удалось сделать то, что сделал он. То великое и беспрецедентное, что состоялось сегодня его усилиями. Не менее
усталая улыбка озарила это лицо. Видно было, что герой смущался.
   - Не было возможностей вернуться на взлётно-посадочную полосу, – просто объяснял он, как будто говоря: «Пришёл в магазин, а
там технический перерыв». – Пока проверяли отказ первого двигателя, стал помпажировать, работать в срывном режиме второй. Признаюсь, у меня были мысли тянуть по максимуму на нём, пока он не заглох – возможно, получилось бы развернуться в аэропорту. Но он тоже оказался повреждён. Мы начали снижаться. Нужно было без кренов и разворотов, плавно посадить самолёт на брюхо. Получилось! Мы сели с нормальным углом тангажа, удалось, насколько возможно, смягчить жёсткую посадку. Примерно в двухстах метрах от нас шла дорога, потом бруствер, насыпь. Просто чудо, что мы не угодили туда. Вообще я не жалею, что сама ситуация не оставила нам выбора. Если
бы мы поступили как-то по-другому – не так, как поступили в итоге, я не знаю, чем это закончилось бы. А вообще мы ничего особенного не сделали. Действовали строго по инструкции, не больше, не меньше. Вот так! Ничего не сделали…
     Скромность не позволяла Барханову монополизировать успех. И он продолжил, явно злоупотребляя эфирным временем:
   - Вся команда действовала очень профессионально. То, что обошлось без жертв, – не только моя заслуга. Эвакуировали пассажиров по надувным трапам. Сам момент эвакуации я не видел, бортпроводники сработали мгновенно. Когда я вышел из кабины, все уже находились на безопасном расстоянии от самолёта.
   - То есть никто не пострадал? – непонятна была цель уточнения: то ли ложку дёгтя хотел найти и плеснуть неугомонный искатель новостей, то ли, наоборот, расписать всё радужным и победным.
   - Несколько пассажиров получили травмы. Вроде не тяжёлые, но это предварительный вывод, так сказать, на вскидку. Без осмотра
степень тяжести установить нельзя. Все живы, все в сознании и без увечий – это главное.
   - Среди экипажа тоже?
   - Второй пилот ушиб спину. Но в нашем деле это ерунда. Мы к этому всегда должны быть готовы. Мы вообще ко всему всегда должны быть готовы.
     Сюжет явно тянул на отдельный спецвыпуск, так как все мыслимые и немыслимые хронометражи обычного репортажа давно были превышены.
     Суетливый журналист приступил к новому допросу с пристрастием. Теперь его жертвой стала девушка в форме «Уральских авиалиний». Она признавалась: «Я сначала даже не поняла, что произошло. Звуки при взлёте меня немного смутили, но я связала их с тем, что перед вылетом прошёл ливень. Всё случилось
так быстро. Командир не мог предупредить экипаж о нештатной ситуации».
   - Да-да, ведь решение об экстренной посадке принималось за считанные секунды, – перебил её репортёр.
     Привычка сохранять выдержку и чувство собственного достоинства, такие важные для вынужденных общаться с самыми разными «клиентами» стюардесс, не подвели девушку. Будто не заметив, что её бесцеремонно прервали, она продолжила:
   - Я думала, мы возвращаемся в аэропорт. Ожидала увидеть взлётно-посадочную полосу «Жуковского», но никак не кукурузное
поле. Конечно, я была в шоке. Да, нас готовят к внештатным ситуациям. Но разве к такому можно быть вполне готовой – не в теории, а на деле? Когда мы проходим инструктаж на случай
внештатки, каждый надеется, что никогда не придётся применять эти знания. Поэтому трудно было справиться с собой, но я знала, что кроме бортпроводников этого всего некому делать. Я открыла запасные двери, выпустила первых пассажиров по надувным трапам и отдавала команды тем, кто покидал самолёт во вторую очередь. Экипаж эвакуировался последним. Я даже успела записать видео на телефон и отправить его родным, чтобы они не волновались, когда послушают новости о жёсткой посадке.
     Девушка вздохнула облегчённо и обречённо одновременно. Она только что чудом избежала гибели, ей бы сейчас перевести дух, отойти морально и физически от всех событий: ведь после того как
она узнала о произошедшем, ей пришлось не «оправляться от шока», а выполнять изнурительную эвакуацию, только кажущуюся со стороны ерундовым делом. Когда приехала съёмочная группа, уже прошло около часа с момента посадки, но всех участников попросили «на бис» воспроизвести эмоции первых минут и сохранить мизансцену в по возможности первозданном виде. Хотя волокита была вполне
естественной, и процесс освобождения пространства шёл довольно медленно даже не ради съёмочного дубля. Стюардесса понимала, что сейчас предстоит ещё часов пять провести на кукурузном поле, заполняя уйму документов, отвечая на вопросы не только СМИ, но и
следователей, и именно этим объяснялся её вздох. Однако журналист не вполне понял природу и причины её такого настроения, поэтому подумал, что она набивает себе цену, придаёт некую преувеличенную важность собственной персоне. Поэтому девушка, несмотря на свою привлекательную внешность, ему не понравилась. Тоже мне, героиня:
дверь открыла и помогла спуститься людям. Ладно там пилот: он
только что посадил самолёт, может ещё так вздыхать, словно на нём пахали пару смен. А она?
     Но Бог с ней, с этой воображулей. Настала очередь идти в народ. Корреспондент искал для своего сюжета героя с самыми ошалелыми глазами – надо было не снижать градус драматизма. Наиболее подходящей кандидатурой показалась типичная русская
женщина с «домашней» внешностью. Своей возбуждённостью она не просто оправдала – даже превзошла ожидания. Впрочем, осуждать её
трудно. Пережить такое… Но с другой стороны, чего там особенного она пережила? Ведь пассажиры толком испугаться не успели. Даже не поняли, что самолёт падал.
   - Ой, это ужас! Кошмар! Мы же могли сегодня погибнуть! Мы едва не разбились, – кроме подобных реплик от неё ничего не удалось
добиться.
     Нет, так не годится. Никакого конструктива. Надо же, кроме охов-ахов, хоть что-то информативное вставить в сюжет. И именно
исходящее из уст простого пассажира. Пришлось отлавливать ещё одного собеседника. Молодой человек с умным лицом произвёл впечатление, что в этом смысле не подкачает, – и, как оказалось, не обманчивое:
   - Почти сразу после взлёта раздался какой-то хлопок. Самолёт вёл себя странно, слишком уж резко маневрировал. Потом пошёл на спуск, это было заметно. Кажется, прошло всего ничего времени. Я увидел перед собой поле – представляете, мы приземлялись без шасси среди кукурузы! Это должно войти в историю и в учебники! Просто чудо, что мы все выжили. Спасибо огромное пилотам и всему экипажу! В общем, когда мы сели, бортпроводница не дала сеять панику, быстро всех мобилизовала, открыла аварийные выходы. Опустились трапы. Но были такие отчаянные умельцы, которые – от
страха, наверное, – прыгали просто так, без трапов. Разбегались, аж пятки сверкали. Кстати, экстренные службы приехали быстро. После
эвакуации мы пошли к дороге. Там нас уже ждали полиция, скорая и другие службы. А к самолёту нас больше не пускали, там топливо
вылилось. Но никто и не горел желанием. Его уже боялись, как опасного зверя, – мало ли, вдруг полыхнёт.
     8
     Дана отключила телевизор и откинулась на спинку дивана так, словно только что проделала тяжёлую работу. Хотя сегодня она тунеядка. Да и вообще тунеядка. Чем она занимается? Выдержав немалый конкурс на журфак, пошла учиться делать новости. Но новости делают другие. В глубинном, сущностном, смысле это делает
герой синхрона. В более поверхностном – герой стендапа. А она тут со своей «мертвечиной» оказалась чужой на празднике жизни. Да и если
бы она очутилась на месте событий, на этом кукурузном поле, с профессиональной аккредитацией, то её максимальным уделом стала ба «вторая роль». Но она никогда ни в чём не хотела довольствоваться поверхностным, внешним. Всех остальных таким способом ещё можно обмануть: размахивая руками и частя в
микрофон, притвориться, будто именно она тут создаёт новости. Но себя этой маскировкой не обманешь. А других – смысла нет. С таким же успехом ложную иллюзию у других можно создать гораздо менее замысловатым и трудоёмким путём: ведь сотворить кликабельный топик истинная «акула пера» способна из ничего, как истинная женщина – салат, шляпку и скандал. Этот путь, избранный многими однокурсниками, был совершенно чужд Дане. И за славой, грошовую
ценность которой она ясно видела, лучшая ученица гуру не гналась. Нет, ей хотелось делать новости в подлинном смысле: не выдумывать, а делать. А она… Какую пользу приносят её горящие печатные «рукописи»? Привычка Даны быть честной перед собой давала однозначный ответ: никакой.
    «Несвоевременно грустные мысли в такой замечательный день», – заметила склонная к рефлексии девушка. Эта склонность мешала ей
сейчас просто по-обывательски восторженно внимать позитивной новости о том, как «всё хорошо, что хорошо кончается». Нет, конечно,
она радовалась вместе со всеми. Она же вовсе не какой-то там эгоистичный чурбан, а добрая и чуткая душа. И пилотом восхищалась: ведь воспитывали её на трепетном отношении к подвигам. И за
пассажиров, которые спаслись, была счастлива, как за саму себя. Да и вообще сегодня, казалось, даже в воздухе витал какой-то оптимизм,
источником которого стало, возможно, всё же выглянувшее к вечеру солнце, а возможно – вот такой удивительный случай, когда Господь
руками пилота дал стольким людям шанс жить дальше. Вот это – профессия! Вот это – настоящее дело…
     Переучиваться на пилота ей явно поздно. На инженера, врача, педагога – тоже. Фундаментальная или даже прикладная точная
наука, будь то физика, математика, кибернетика, ай-ти, что угодно, ей также явно не светила. Тут вроде и не поздно, если не притязать на прорывные открытия, а просто тихо-мирно приносить повседневную пользу людям, но… Не сдюжит. Куда-то в смежную отрасль ещё
можно податься, а кардинально что-то менять у Даны просто не хватит духу. Всё же гуманитарный вектор выстроен, и надо двигаться
по уже выбранному направлению. Старомодное и весьма нестандартное дитя капитализма хотело не просто «получать деньги», а приносить своим трудом пользу людям. И что здесь, на этом ограниченном поприще, можно сделать? – ведь – на ум пришла грубая фраза, уничижающая работу со словом, – «болтать – не мешки ворочать».
     И вдруг эту фразу кое-что вытеснило. Дане вспомнились строки мало популярного в постсоветское время поэта Вадима Шефнера:
«Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести». А действительно, ведь сколько можно найти примеров того, как именно силой слова вершились великие дела. Хороший, качественный информационный сюжет кого-то вдохновит, кого-то приободрит, кого-то растормошит, кого-то подстегнёт, кому-то
не даст впасть в отчаяние, а для кого-то станет руководством к действию. Но…
     Настроенческий зигзаг снова вильнул в сторону пессимизма. Дана опять подумала, что это всё иллюзия, и вовсе не журналист создаёт новость. Создают новости герои сюжетов. Посадят самолёт в поле. Или само поле засадят так, что урожай превзойдёт прошлогодние показатели, да ещё и в топ экспортёров культуры для стран ЕС и СНГ войдём. Или ещё чего достойное сотворит человек, что заслужит стать узнанным. Без этого всего главред вовсе не дёрнул бы подчинённого и не заставил мчаться в эпицентр события.
     Но сделать что-то и сделать это что-то достоянием общественности – вещи разные. И второе тоже заслуживает уважения при качественном выполнении. Оно же и первому даёт дополнительное жизненное измерение. Ситуация – это всего лишь сырьё, материал. Конечно, от него зависит очень многое. Ведь не
поспорить с тем, что искусно огранённый бриллиант сверкает ярче, красивее и дороже, чем стекляшка, с которой проведена не менее
скрупулёзная работа. Поэтому гранить алмаз перспективнее, чем его суррогатный аналог. Но в таком случае какова же заслуга ювелира, если он стиснут рамками доступного ему материала, если мастерство заведомо проиграет в неравной схватке с природой? В то же время покоящийся в забвении самородок не заблестит так, как при умелой обработке. Мастер ищет достойный материал, и совсем, совсем не
унижает его этот поиск, не ставит под сомнение его талант, ведь только в гармоничном сочетании фактуры и работы с ней может максимально полно проявиться настоящее творческое дарование.
     Всё же пессимизм – недолгий гость в душе и уме Даны. Как и все неисправимые оптимисты, она тут же, едва додумав столь утешительную мысль до конца, твёрдо решила податься в
информационные кладоискатели. Главное – стать достойным найденного сокровища.
     Азбучные истины, которые преподносил Дане гуру, касались не только её профессии. «Каждый должен делать свою работу хорошо, –
прав, гуру, прав. – Тебе нужно понять, чего ты хочешь от своей работы, сделать выбор, где именно, на каком поприще, это можно выполнить на максимуме, а там обстоятельства сами начнут тебе благоволить. Выбор за тобой. Но каким бы он ни был, правило никто не отменял. И не думай, голуба, ох, не думай, что выбор нужно сделать единожды. Его придётся делать многажды: внутри уже
сделанного. Журналистика – это ещё не всё. Это, если брать биологическую классификацию, «царство». А далее следуют вид, род, отряд. В зависимости от задач, продиктованных спецификой того или иного типа издания, жанра, профиля, журналист должен быть добрым
или злым. Добрым к людям и беспощадным к проблемам и негативным явлениям. Участливым к людским судьбам или нейтральным в оценке этих самых людей. Почти или может, даже не
почти, а просто сторонним наблюдателем, когда специфика не позволяет выражать своё мнение, дабы у читателя сформировалось незамутнённое собственное. Просто всё же чаще нужно искать такую исходную фактуру, которая вынуждает быть добрым и участливым, а реже – злым или равнодушным. Главное, расцветить всё правильно. Даже если нужен тревожный набат, а не победные реляции, пусть у тебя всё равно напишется достойная, благородная картинка, пусть получится не чернуха и не желтуха – мало ли прекрасных оттенков. Цветовой спектр велик».
     Дана твёрдо решила больше не писать о плохом – только о хорошем. Это не замалчивание – это просто акцент. Это не зарывание головы в песок – это, напротив, взгляд ввысь. Объять необъятное невозможно. Всего происходящего не опишешь. Поэтому лучше
потратить свой журналистский талант на рассказ о добром, светлом, прекрасном, жизнеутверждающем, чем о противоположном.
     Что бы там ни навязывал ей начальник в качестве информационного повода, писать только о том, что может радовать читателей и отращивать у них собственные крылья. Отказываться от негативных тем (довольно уже негатива на газетных полосах!) – на них охотников и без неё немало. Даже под угрозой увольнения.
    «Надо только найти таких же энтузиастов, как я, которые готовы делать новости, хорошие, достойные, позитивные новости, но только
изнутри: тех, кто предоставит мне материал, как сегодняшний лётчик
моему телевизионному коллеге. А уж я его ограню как следует!», – думала Дана.
     И когда в руках окажется достойный печатной жизни факт, можно будет предлагать его главреду. Сейчас он поручает всякую чепуху,
которой журналистка не противится. Но это можно и нужно менять. Возможно, что за инициативу не просто не уволят, а, наоборот,
наградят – хотя, конечно, не это главное. В любом случае, не попробовав, реакцию не узнаешь. Имей дерзость предлагать. Но эту
дерзость «Ред Буллом» или алкоголем не вольёшь. Она прорастает изнутри, из самого осознания того, что ты делаешь достойное дело, и из уверенности в том, что оно – правое, что делаешь именно то, что нужно, что поступаешь правильно. Такая уверенность заразительна. Именно она приводила покорителей Москвы без гроша в кармане на Олимп киношной, телевизионной, эстрадной, политической и
предпринимательской славы. Но если сам не обладаешь ею, то и других не заразишь. Нечем будет заражать. Симулянт не наградит мнимой ангиной одноклассника, который, как и он сам, не хочет идти в школу. Только подлинной. Значит, сперва надо самой эту уверенность
обрести. Вот держишь самородок в руках, и он согревает тебя, даёт живительную силу. Правда, для этого его надо найти. Да, он не
валяется под ногами, требуется труд. Но он того стоит.
     Но в борьбе с директивами, спускаемыми сверху, с шаблонами, навязываемыми распорядителями медиа, в борьбе за продвижение собственной инициативы одной дерзости мало. Нужна ещё смелость – без неё никак не сможешь ни рискнуть статусом-кво, ни взять на себя ответственность, а значит, ничего стоящего и не совершишь. Смелость нужна в любой профессии. Не только за штурвалом
самолёта. Героем можно стать и в той битве, где оружием выступает перо. Ну, или клавиатура. И тогда всё встанет на свои места. Тогда не потребуются заумные, малопонятные слова, от которых её остерегал гуру и которыми она порою пытается чуть-чуть прикрыть голого
короля, когда статья ей кажется бессодержательной: хоть форму навертеть, раз уж внутри пусто. Не нужно будет искусственно усложнять что-то, напротив, захочется сделать текст предельно ясным, а его суть – всеобщим достоянием. За него не будет стыдно. И вот такой текст, хоть он не накормит, не напоит, не оденет и не обогреет, не построит дом и не укроет от дождя, тем не менее,
принесёт ощутимую, почти осязаемую пользу людям. Пользу их уму, душе, характеру.
     Поэтому действуй! Ищи драгоценные новости, рассматривай и отмежёвывай именно их. Концентрируйся на них. Ведь они не просто
есть – их много, неприлично много. Пусть иной раз не таких громких, масштабных и резонансных, как посадка самолёта в кукурузном поле. Но суть важнее масштаба: ведь маленький бриллиант блестит не меньше многокаратного. Ищи с такой же настойчивостью, как реаниматолог признаки жизни. С таким же
вниманием, как грибник в сезон осматривает каждый клочок леса. Столь же ревностно, как ищут достоинства родители в своих детях, влюблённые в своих возлюбленных, учителя и наставники в подопечных, в которых
вложили много сил. Применяй всю остроту своего внутреннего, да и внешнего тоже, зрения. Главное – ищи. И тут Дане вспомнилась ещё
одна фраза из классики: «Бороться и искать. Найти и не сдаваться».
     Пойду, что ли, перечитаю Вениамина Каверина. Девушка улыбнулась этой мысли, встала, взяла яблоко и пошла к книжной полке.