Дача

Если бы я был свободным человеком, каждый день я  начинал бы с  попыток понять: чем заняться, с чего начать? Состояние свободы похоже на положение маленького шарика, находящегося в состоянии неустойчивого равновесия  на большом шаре. Есть готовность двигаться в любую сторону. Дело за выбором. Я иногда, быть может, ошибочно, ощущаю, что существует  единственное правильное решение.  Наша вечная несвобода  избавляет от сомнений в выборе: тысяча необходимых, но ненужных нам дел, требуют действий по жёстким алгоритмам: умыться, одеться, поесть, бежать на работу, а там – суета сует. Оставаться живым помогает дача.  Два дня в неделю не психовать из-за непонятных или невыполнимых требований начальства и быть в контакте с природой,  строить своими руками дом, кухоньку и сарайчик;  день начинать не спеша:  сидя на завалинке, следя за облаками и муравьями.

Силы и жизнерадостность на даче возвращаются, и я готов опять обнулить их бессмысленной деятельностью  на работе. Бессмысленной потому, что 90% времени уходит  на ненужные, выдуманные начальниками глупейшие отчёты и мероприятия. Но так работала вся моя страна.

 Дачный участок, 6 соток, в 70 километрах от Петербурга появился в 1988 году. Это был болотистый участок леса, к которому не было дорог, не было электричества и воды. Поезд довозил нас до станции Назия и далее, через 4 км широкой полосы, будущей главной дороги, начинались участки, размеченные колышками по 6 соток.   Всего было около 10 садоводств, в нашем - более 350 участков. Дороги между участками были завалены спиленными и выкорчёванными деревьями и были абсолютно непроходимы. По выходным дням электричка, заполненная до невозможности войти в неё уже на третьей остановке от начала следования, вываливала на моей станции  массу чудаков в чёрных ватниках и резиновых сапогах, которые думали, что смогут построить  домик на своём участке.

  Все начинали с корчёвки деревьев. Если бы их пилили, то  оставшиеся в земле корни помешали бы  грядкам с картошкой, морковью и свёклой – подспорьем для выживания. И жалко было губить прекрасные деревья, но жизнь, как всегда, заставила быть жестокими и деловыми. Построились, почти все. Мой знакомый бросил свой участок, так как разрубил себе топором колено. Многие поймали на голову падающее дерево. Я сам валил на себя деревья лебедкой и делал это иногда  в темноте – так как не хватало времени: субботы и воскресенья. Когда дерево на меня падало, я стремглав бежал в сторону, но в темноте, не замечал  кочек и деревьев,  не раз падал и попадал под сильный удар веток валившегося дерева.   Случались остроумные люди, которые подрубали корни своих деревьев и возвращались в город, справедливо полагая, что за неделю ветер уронит несчастные деревья. И ветер ронял, но частенько – на головы проходящих или работающих на соседнем участке людей. Принцип  «на всех – начхать, лишь бы мне было хорошо» быстро приходит в голову в случае затруднений.

  Происшествий было много, так как работа для большинства была абсолютно непривычной. Например, чтобы лебёдкой повалить дерево, нужно было закрепить на стволе, повыше, петлю троса или каната. Помню, как, глядя вверх,   шестом поднимал эту петлю повыше, и чешуйка со ствола сосны спланировала мне прямо в глаз. Резкая боль, открыть травмированный глаз невозможно.  Руки в глине и машинном масле от лебёдки. Я долго мыл в канаве руки  и плескал водой в глаза, но сор, содранный со ствола, оставался и мучил.   Что делать?  До города часов 5 дороги, ни мыла, ни глазных капель нет. В общем - потеха.

  Я замечал абсурдность постоянно возникающих ситуаций, но не было возможности рационально их разрешать. Помню, как встретилась по дороге колоритная еврейская семья, безнадёжно увязшая в грязи и глине, когда они пытались довести на тележке кубический метр пакли до своего участка.  Они – это высокая, полная седовласая старуха и её, наверное, внук – юноша, лет пятнадцати, курчавый, похожий на Шопена. До участков было 4 километра, они же преодолели метров триста от станции  и увязли навсегда.  Машин не было в принципе, так как освободили от деревьев  лишь одну, главную широкую дорогу до начала садоводств, и по ней могли ездить лишь трактора или полноприводные Уралы. Остальные дороги – это были просеки, заваленные деревьями.  Еврейская семья с неподъёмным для них грузом завязла на бездорожье в самом начале пути. Идущие к своим участкам, сочувственно, но молча, их обходили и влекли свои тяжелые ноши к своим будущим дачам.

 Я сам не раз побывал в сходном положении.  Например: лебёдку в городе одолжил мне на месяц мой друг. И вот, когда я вёз этот инструмент назад,  случилось забавная ситуация.  В тот день я допоздна корчевал оставшиеся деревья и отправился  к станции уже затемно. Лебёдка весила 25 килограмм. Я, желая сократить часть пути, сошёл с тропинки и заблудился в лесу. Падали крупные снежинки. Железная дорога была слышна рядом, но до неё я никак не мог добраться. Ветки деревьев в темноте хватали меня за лицо, и очень быстро я потерял очки.  Я провалился в полную водой воронку, и выбрался из неё совсем мокрый. Поезда шумели очень близко, но я отчаялся добраться до станции: мой фонарик остался на дне воронки,  густой лес и тяжёлый рюкзак лишали меня надежды на спасение. Я чувствовал юмористичность моей ситуации: в двух шагах от станции Назия замёрз в лесу молодой мужчина с тяжеленной железякой в заплечном рюкзаке.

 Кстати, в те, горбачевские времена, не было даже светодиодных фонариков, а обычных круглых китайских с лампочками накаливания хватало на несколько часов работы. Вершиной техники тогда была электрическая дрель, но абсолютное большинство пользовались только ручной пилой и топориком, а электричества первые 7 лет – не было. Я помню, что мне  помогала преодолевать бесконечные трудности литература. В то время толстые журналы содержали много удивительного по истории нашего отечества. Солженицын, Шаламов, Лев Гумилёв, Дмитрий Лихачёв, Лев Разгон и другие рассказали об условиях работы и жизни заключённых Гулага. Я постоянно вспоминал об этом и не позволял себе сдаваться перед своими мелкими трудностями.

Было  много и весёлого в этих дачных приключениях. Например: я придумал для обогрева палатки, в которой я ночевал на своём участке, положить рядом с собой  большие булыжники, раскалённые предварительно в костре.  Вначале я порадовался эффекту тепла, но ночью один из камней раскололся от остывания  и издал такой оглушительно громкий звук, что я, с испуга  вскочил, запутался в одеяле и упал, раздавив очередные очки. Я выполз из палатки, развёл костёр и долго успокаивался, глядя на снежинки,  исчезающие в скудном фейерверке костровых искр.  Я помню, что волшебство ночей на природе, возле костра, поощряло меня думать о главных моих жизненных проблемах. Я безуспешно пытался их себе разъяснить. Звенящая тишина, абсолютное одиночество, заброшенность где-то в лесу, костёр,  – все пытались воодушевить  самопознание. Мне даже изредка становилось что-то понятно про себя. Однако ежедневная жизненная практика быстро и ясно доказывала, что ничего я не знаю про свои жизненные цели и смыслы.

В декабре я закончил все работы по корчевке, и новый этап  заключался в ошкуривании лежащих стволов. Мне пояснили бывалые люди, что на коре всегда есть личинки древоточцев, которые легко проникают под кору,  и за полгода испортят строительный материал. А строить предполагалось только из того, что росло на участке, и было выкорчевано. Никакие машины к нам не ходили, да и купить брус в то время было нелегко. Поэтому  домик для нас, 4*4 метра и высотой потолка в 2м 20см был срублен только из «моих» деревьев одной из возникших в наших садоводствах бригад халтурщиков.

Нижний и верхний венцы были семиметровые: планировалась веранда: трёхметровой ширины. Стена сруба, которая выходила на веранду состояла, в том числе, и из берёзовых стволов: ёлок и осин – не хватило;  внутренность веранды не соприкасается с улицей и берёза не сгниёт. Домик обошёлся нам в 2000 рублей при моей зарплате ведущего инженера - 180 рублей. Домик – это сруб, сделанный за два месяца. Фундамента – не было, сруб стоял на обрубках стволов деревьев. Мне пришлось доустановить пару стропил. Это было трудно: зима, шёл густой снег, установленные стропилы, на которых я держался, покачивались, и у меня  долго не получалось сделать всё как нужно.

Наступившее лето подарило нам времянку – кухоньку, сделанную руками хороших людей – бомжей из Киришей, приезжавших заработать. В ней можно было спать, особенно после того, как я вставил дверь и окно.  Двери и рамы для окон продавали предприимчивые соседи – из садоводства «Строитель». Они привозили их на "Уралах", а брали  в Ленинграде из домов, которые шли на капитальный ремонт. Я купил три двери по 5 рублей за штуку и, положив их на половые балки в срубе, смог обеспечить сносную ночёвку для приезжавших на лето погостить родственников из Апатит. Вскоре стало понятно, что ночной дождь очень даже мешает, поэтому я раскатал рубероидные рулоны на потолочных балках, и у нас появилась крыша. Забавно было во время летнего отпуска просыпаться: над головой висят чёрные полотнища рубероида, а рядом, на половых балках сидят молодые куры. Их купил сосед, приезжавший на свой участок только по выходным, и  курицы, компании ради, в будние дни ночевали рядом с нами.

На этих дверях часто снились удивительные и непонятные сны. Как-то приснилось, что началась атомная война. Нужно было бежать из Ленинграда. И вот я пешком, так как транспорт уже не ходил, бреду по улицам к ближайшей границе города. Меня удивляет, что все дома -  развалины, кругом руины. Множество людей бредут куда-то в разные стороны, но большинство идут туда, куда стремлюсь и я. Город – как Сталинград в Отечественную войну: бесконечные руины жилых домов и заводов. Вдруг, сквозь пролом в стене я увидел нормальный, живой город: ходят трамваи и автобусы, люди спокойно идут по своим делам.  Однако стена с наружной стороны была закрыта  сеткой, какой накрывают строительные леса на стройках.  Мне не удалось разорвать эту капроновую сеть и выйти в жилой город. От усилий и радости я проснулся. Тогда я совсем не понял о чём этот сон.

Недавно я прочёл в книге Д. Быкова «Квартал» о том, что снящийся город говорит об отношении человека к внешнему миру, к обществу. Я  припомнил тот давний сон и с разочарованием понял, что мой внешний мир – давно в руинах, что я бреду среди развалин и никак не могу выйти в приемлемую для меня среду. Тогда понятно, почему я так старался построить свой отдельный от людей домик на своём собственном участке.  Я не доверял посторонним, не хотел пребывать в общем мире людей: я не верил в его доброту, справедливость и осмысленность. Когда-то, будучи маленьким мальчиком, я ощутил враждебность той жизни, что происходит вне моей семьи, и всегда помнил об этом.  Ощущать себя лазутчиком в стане врагов – мне претит.  Дача, собственный кусочек земли и домик инстинктивно воспринимаются  крепостью, защитой от недругов, моим таинственным островом. Интуитивно я ощущаю, что нужно любить людей,  но, прожив долгое время в коммунальной квартире, я решительно предпочёл отдельную и, желая людям всего хорошего, стараюсь держаться от них в стороне.

Аристотель утверждал, что отдельного от общества человека не существует, как не бывает самостоятельной руки, отдельной от человека. И вот несуразность: общество, создаёт восхитительные культуры: эллинскую, японскую, немецкую, русскую, иудейскую и так далее, и то же общество включает в себя негодяев, воров и убийц. Интересно, а у наших братьев меньших тоже встречаются собаки – мерзавцы, коты – мрази, вороны – подлецы или лошади – сволочи? 

И всё-таки, сомневаясь в достоинствах общества, нужно понимать, что  ни Гомер, ни Шекспир, ни Гёте, ни Пушкин не смогли бы создать свои творения, если они жили бы вне человеческого общества, вне культуры.  Я считаю людей, с кем общался или читал о них Пушкин – его соавторами. Мы все способны к эмпатии, ощущению, пониманию других. Мы догадываемся об  их чувствах и мыслях. Таким образом,  внутренний мир человека состоит из переживаний встреченных им людей и собственных ощущений и мыслей.  Лев Гумилёв уверен, что национальные свойства этноса определяют климат, ландшафт среды обитания. И вслед за Львом Николаевичем я предполагаю, что все великие творцы выразили чувства и переживания своих  соплеменников, сумев их ощутить, понять, обобщить и выразить.  Таким образом, все мы, человечество в целом, входим в число соавторов великих творений искусства. Способность творить из своих переживаний объекты искусства – это самостоятельное, отдельное  свойство. Так все слышат фальшь в пении, но не всякий споёт. Поэтому не каждый – созидатель, но каждый – вкладчик в культурный банк. Правда, кто-то вкладывает миллиард, а другой –  копейку.

Счастливое ощущение избавления от прессинга, эгоизма людей я всегда  находил на даче. И зимой, и летом, попав на свой необитаемый и таинственный остров, я сразу успокаивался, и все немалые хозяйственные заботы: наносить воды  в дом и в баньку, протопить печку, приготовить еду и чай - делались с удовольствием, спокойно и осмысленно. Странно, но обычные заботы по дачному быту ощущались как самоценные. Так бывает, когда ты несёшься с горы на лыжах, или бежишь по лыжне в волшебном зимнем лесу, или плывёшь на лодке по Финскому заливу или затерянной в лесу речке: всё это бывало  не раз, и мне неважно было, где я окажусь, куда меня приведут лыжи или лодка. Сам процесс был прекрасным.

Я не оригинален в своём ощущении большой ценности дачного быта.  Мой сосед –  пьяница, за пару лет кардинально изменился.  Пропала бледность и синева в лице, потухшие глаза ожили. Он в течение 30 лет как муравей таскал на дачу с завода, из леса, со свалок всё, что может пригодиться: цемент, доски, проволоку, куски шифера и строил свой маленький домик и построил его. Я понимаю, что в городе, в коммунальной квартире, на заводе жизнь его была бессмысленной, а горбачёвская подачка в виде 6 соток обеспечили моему соседу и многим смысл жизни.

Я тоже, работая на производстве и служа в армии, ощущал несерьёзность, игрушечность происходящего. Почему я и другие должны уважать тех, кого уважать невозможно? Почему не дела и свойства личности, а количество и размер звёздочек на погонах или статус в бюрократической структуре определяют подчинённость и отношение к человеку? Мне иногда казалось, что или я вижу сон, или все играют в скучную, глупую игру и готовы в любой момент рассмеяться и прекратить противоестественный в настоящей реальности  ход  событий.  Только у людей, и у многих, бывает жизнь, какую талантливо показал Данелия в своём фильме «Кин-дза-дза». Животные, слава Богу, избавлены от этой напасти.  И в дачной реальности, несмотря на драматичные эпизоды, не было у меня ощущений ирреальности, ненастоящности, но всегда чувствовалась правильность и  истинность. Словом не жизнь, а бытие. Бытие – это жизнь, не противоречащая  даже не разуму и сложившимся социальным условиям, а своду главных законов бытия. Например: детей нужно любить. Мужчины и женщины должны образовывать семьи и рожать детей. Все должны свободно выбирать страну проживания, работу, веру. Никто не в праве угнетать и командовать другими. Любой может выражать своё мнение, если это – не кощунство. И так далее. Утрированное нарушение этих законов – это Кин-дэа-дза. 
.
У всех по разному, но большинству дача пришлась – во благо.  Однако это справедливо для первопроходцев, получивших за 365 рублей участки и самостоятельно построившихся. А вот уже следующим поколениям эти нищие домики и малюсенький кусочек земли, где всем  видно, когда их соседи идут в туалет – неинтересны. Когда первое поколение дачников умирало, домики  часто продавались. Их приобретали те, у кого  плохие жилищные условия в городе и много шумных детишек.

Цена участков у нас – маленькая. Ни речки, ни озера, ни красивого леса – нет, до Мурманского шоссе – 20 км по бездорожью. Зато есть красивое, доброе, без трясины, большое болото, а если не полениться и пройти по джунглям около 10 км, то можно найти такое волшебно прекрасное место, какое я и на родине Есенина – не видел. Село Константиново, конечно, замечательное: высокий, холмистый берег с которого как на ладони видны изгибы широкой Оки и заливные луга по левому берегу реки. Но там многовато автобусов с туристами и торгового бизнеса. А на моей дачке прелесть природы  вся – наяву и вся – родная, и, кроме того, в нашем непрестижном месте очень малолюдно.

Вернусь к курьёзам моей строительной деятельности. Во время второй зимы для моего домика я заметил, что стенка, смотрящая на веранду, стала играть: то есть брёвна, прежде плотно лежащие друг на друге, потеряли свою крепкую связность между собой.  Это произошло оттого, что все брёвна за прошедший год подсохли и уменьшились в диаметре. Но верхний венец, выходящий за стенку сруба, не мог опуститься вниз, так как опирался на два вертикальных столба, связывающих верхний и нижний венцы в завершении будущей веранды.  Нужно было их укоротить сантиметров на пятнадцать. Чтобы их освободить я взял два бревна длиной побольше высоты установленных столбов и, расположив их рядом и немного наклонно с освобождаемыми столбами, начал кувалдой изменять их положение, приближая его к вертикальному. Они приподняли верхний венец и нужные мне столбы почти освободились. Однако эти столбы были установлены на шипах. Я присел рядом с нижним концом первого столба и стал освобождать его при помощи фомки. Нижний шип вышел из отверстия, и столб со страшной силой сыграл вперёд, на меня. Хорошо, что он только сбил с меня ушанку, а если бы его движение сместилось  на пять сантиметров в мою сторону, он  размозжил бы мне череп. Я не сразу успокоился, и другой столб  вытаскивал уже полностью, забивая технологический, временный столбик между первым и последним венцами. Был прекрасный  солнечный  зимний морозный день, и жалко было бы умереть в такой жизнерадостной обстановке.

Приключения на этом не закончились.  Я поднялся на чердак. Там лежала стопка  древесно-стружечных плит. Их размер: 3 с чем-то метра на полтора  и вес – 40 килограммов, они вымокли под дождём. Я решил разложить их по потолочным балкам, чтобы на чердаке образовался пол, а внизу – потолок. Для этого я начал поднимать плиты так, чтобы они временно постояли бы в вертикальном положении на своей длинной стороне, опираясь на стропила. Нечётные плиты я прислонял слева, а чётные – справа от себя. Когда я в очередной раз нагнулся за следующей плитой, вертикально стоящие левые плиты рухнули на меня, прижав, как цыплёнка табака к лежащим горизонтально плитам. Я стал ёрзать, пытаясь выползти из-под неподъёмного груза. В это время рухнула и правая стенка  установленных мною плит. Я был раздавлен как таракан под толстой книгой. Очки разбиты, голова ушиблена, мороз более минус 20 градусов, а я не могу даже пошевелиться и, если мне не удастся выбраться из-под плит, то те, кто меня найдут, будут долго смеяться.

  Я выбрался, хотя и не припоминаю как.  День клонился к вечеру, наступили сумерки и я, в валенках, ватнике, покачиваясь от усталости, побрёл к станции.  Я еле шёл. Вдруг рядом со мной, а я уже вышел на широкую основную дорогу, остановился Урал и кто-то крикнул мне: « Отец, вода есть?» Я отвечал, что в термосе – горячий чай. Меня затянули в кабину, где сидело трое пьяных молодцов, и усадили на коленях одного из них. Они достали бутылку спирта, разбавили спирт горячим чаем и выпили, а я отказался.  Ребята решили довезти меня до станции, но не получилось.

Впереди заснеженную дорогу начала перебегать кошка. Пьяные воодушевились: « Дави, дави кошака» заорал кто-то них и водила прибавил газу. Кошка прыгнула в глубокую канаву, которая шла параллельно дороге и исчезла из вида. Весёлых, молодых и пьяных это не остановило. Водитель направил грузовик перпендикулярно дороге прямо в глубокую канаву вслед за кошкой. Огромная машина рухнула капотом вниз, мотор заглох, и она осталась в этом неестественном положении: задние колёса сверху, передние – внизу. Со мной в кабине было четверо: так тесно, что никто  не пострадал. Мы выбрались, я молча пошёл к станции и услышал, как сзади донеслось: « Скажи Толяну, чтобы вытащил завтра  бульдозером мою машину» Вот так прошёл очередной  трудовой день по строительству дачи. По гороскопу я – Кролик, но по количеству подаренных мне жизней я, наверное, - Кот. Говорят, что у них – девять жизней.

Трагикомичные случаи пережил я и летом, когда покрывал крышу рубероидом. У меня были две лестницы, которые цеплялись за конёк крыши.  Я поднимался по ним и раскатывал рулон рубероида по обе стороны крыши. Чтобы соседние параллельные полосы, чуть заходившие друг на друга, склеились, я разогревал до кипения гудрон, тот вар, который мы мальчишками жевали, играя в наших городских дворах. Ведро с кипящей смолой я поднимал по лестнице на крышу и смазывал края рубероидных полос. Чтобы смола подольше оставалась жидкой, я брал  наверх банку с соляркой и, когда смола начинала густеть,  добавлял соляру в ведро со смолой. Это меня и подвело. Я был на самом верху, у конька, плеснул солярку в ведро с кипящей смолой, и ведро вспыхнуло. Смола загорелась. Что делать?  Отшвырнуть тяжёлое ведро за край крыши я не решился: мог не добросить.  Закрыть горящее ведро, чтобы прекратить доступ кислорода к огню,  было нечем. Я сел на горящее ведро, и огонь погас, а армейские брюки, в которых я трудился, даже не загорелись.  Таким ноу-хау в тот день  мне пришлось пользоваться не раз. Опять меня кто-то спас.

Домик мой под рубероидом простоял всего три года. Испугавшись пожаров, видя своими глазами, как рубероидные крыши загораются от близкого огня, я перекрыл свой дом красным ондулином. Получилось красиво. А деньги я заработал в пуско-наладочных работах, куда  устроился трудиться вахтовым методом. Мы запускали  в разных городах  газовые турбинные электростанции: 4 или 8 модулей по 30 мегаватт.  Там меня тоже сопровождали подобные весёлые, но опасные случаи.  Видимо я - недотёпа.

 Я чувствую, что мой стиль изложения, навязанный желанием ясности в описании строительных мероприятий и приключений – зануден и не позволяет мне передать волшебство испытанных ощущений.  В результате  текст похож на комментарии не участника, а случайного свидетеля происходившего.  Увы.

Чтобы быть вдруг полезным кому-то, я расскажу о придуманном лично мною способе устройства фундамента. Домик наш опирался на бетонные блочки размером 20*30*40 и весом по 50 кг. Как я их привёз из Ленинграда – расскажу, если хватит настроения, чуть позже. Итак, вырывались ямки глубиной до полуметра, туда укладывались друг на друга эти блоки и, где-то пятый блок, почти достигал нижнего венца.  Дом без приключений перешёл с опор на обрубках брёвен на эти столбики, скреплённые между собой цементным раствором.  Проблемы обозначались каждой весной: столбики после зимы находились мною чуть наклонёнными наружу. Это можно объяснить тем, что под домом  нет снега, а вокруг дома снег лежит и « согревает» почву. Земля под домом промерзает сильней, она давит на столбики изнутри и наклоняет их кнаружи

Мне за несколько лет надоело тратить по две недели отпуска на возвращение столбиков в вертикальное положение. Я стал думать и искать в Интернете, как сделать надёжный фундамент под уже стоящий дом. Проблема была в том, что в земле, рядом с поверхностью и в глубине текли ручьи из водно-песочной смеси. Я понял это, когда купил мотобур за 15 000 рублей и начал сверлить вокруг дома скважины.  Подземные ручьи в корне перечеркнули эту затею.   Тогда я придумал блестящую конструкцию, которую воплотил и домик мой надёжно, тьфу, тьфу, тьфу стоит.

Я купил 4 стальных шестиметровых профиля. Пропустил их под домом, оперев концы  на бетонные блоки, имевшиеся у меня в избытке. Перенёс дом со столбиков на эти железные профили. Далее, вытащил  столбики из-под нижнего венца, они мне мешали. Вырыл под нижним венцом траншейки тридцатисантиметровой глубины и метровой ширины, положил на дно геотекстиль, засыпал песком и утрамбовал.  На песок я уложил в два слоя связанную арматуру, соорудил опалубку, купил бетономешалку и за три года, то есть три отпуска, забетонировал эту ленту под домом. Бетон я не доводил до нижней обвязки сантиметров на 25. Позже на этот затвердевший бетон я укладывал через метр свои блоки и, выставив купленным прибором горизонталь, перенёс дом с железных профилей на бетонные блоки.  Дом легко можно поднять домкратами, ставя их на бетонную ленту между блоками и отрегулировать горизонтальность. Метровая ширина бетонной полосы не даёт ей ни погрузиться вниз, ни наклониться. Считаю, что это очень удачный выход из положения для тех почв, где близки подземные воды.

Коротко о том, как я достал бетонные блоки. Я купил их в Ленинграде, на заводе. Завод обеспечил и доставку. Я ехал на камазе с блоками и ссорился  с водителем, который требовал от меня денег. То, что я оплатил заводу и блоки, и доставку его не интересовало: он грозился свернуть в лес и высыпать  блоки на землю. Пришлось дать. Но камаз не доехал до участка. У нас случались торфяные части на дорожках внутри садоводства и камаз «сел» по задние оси в 400 метрах от моего участка. Водила высыпал блоки на дорогу, освободил машину и уехал.  Мне пришлось в ДЛТ, в Ленинграде, купить тележку и перевезти купленные 200 блоков до участка. Причём где-то посередине процесса один из блоков не удержался на тележке и свалился с неё мне на пятку. Я долго кричал и бегал на двух руках и одной ноге кругами. Прибежал мой кот «Ричик» и стал меня жалеть.  Когда через пару недель я возобновил процесс, я уже фиксировал бетонный блок на тележке верёвкой и далее, хромая, тащил, как египетский раб, подпрыгивающую на корнях тележку на свой участок. В результате фараоновой пирамиды я для себя не построил, но в основании моего домика эти бетонные блоки мне верно служат.

 Я подозреваю, что для многих эти мои записки вызовут снисходительную усмешку. Мне нередко встречались люди, для которых есть только одна истина, и, соответственно, одно правильное решение любой ситуации.  Удивительно, что люди, видящие прекрасные образцы классической архитектуры, барокко и модерна, то есть видят одновременное гармоничное существование несовместимых глубоких истин и, тем не менее, считают, что истина – только одна. Возможно, такие люди имеют в виду не истину, а ценностный критерий. Например, люди Возрождения считали, что главный критерий в жизни – это разум.  Я считаю, что главный критерий – не ум! Ум – это универсальный служебный инструмент, который , как Хлестаков, любит заявлять себя главнокомандующим. 

 Оставлю схоластику, которая постоянно бродит во мне, и вернусь к моей даче. Семь лет назад я прикупил смежный участок,  6 соток,  выложил плитками тропинки.  На обоих участках я вырастил из желудей семь дубов, посадил клёны, каштаны, ели, орешник, лиственницу, калину, яблони, сливы.  Радуют душу 2 семиметровые пирамидальные и гигантская шарообразная туи, лапчатка - курильский чай белого и жёлтого цвета,  цветущий всё лето и до морозов,  можжевельник, рябина, акация, жимолость, боярышник, плодовые и декоративные кусты, облепиха, ёлки.  И никто не напирает, не толпится: все - как надёжные старые и нежные друзья, пребывающие в задумчивости. Поэтому люблю ходить по самой длинной тропке, что параллельна млечному пути, и думать – искать мои истины. И в городе, зимой, меня не оставляют дары  моего таинственного острова. Я  заготавливаю литров десять яблочного сидра и три литра кальвадоса. Раньше не упускал возможность набрать на близком, красивом болоте ведро клюквы. В городе при выходе на улицу ощущаешь себя как в социальных сетях, где частенько могут обматерить и нахамить. А на даче, когда входишь из дома – меняется только пейзаж, а самоощущение остаётся домашним, добрым.

Почти забыл упомянуть о построенной мною террасе. Она расположена с западной стороны дома, примыкая к веранде, стеклопакетные окна которой являются дополнительным красивым аксессуаром. В качестве столбов я использовал брус 100*150. Столбы поддерживают кровлю из такого же красного ондулина, что на доме и на кухне.  Брутальность мощных столбов и тяжёлые перила из пятидесятки очень всё украшают. Размер террасы – 3*5 метра.  Но, на половине длинной стороны мне пришлось изъять из ширины террасы около метра, чтобы сохранить растущие две маленькие трёхметровые туи.  Я люблю лежать на раскладушке в этой узкой части террасы и читать книги и журналы, которые кладу рядом, на скамье.  Зелёные мягкие спины туй защищают меня с запада, а с  юга, с улицы, укрывает от взоров людей деревянная решётка из узких и частых реек, закреплённых саморезами, и ориентированных наискосок. Террасу украшает приобретённая нами у мастеров из Западной Украины мебель, поверхности которой выполнены  из тростника. Это столик-загляденье, два больших и  удобных кресла, рассчитанных по высоте к столику, и моё любимое кресло – качалка.  На столике у меня – ноутбук и книги.  Обедаем мы на террасе, за таким же по размеру столом, но с двумя столешницами из толстого стекла. Нижняя столешница – чуть меньше в размерах. Очень всё удобно и красиво.  Вот такие приспособления, спокойная жизнь и природа в этом году совершили очередное чудо: я почти восстановился после того, как зимой в городе, на зебре, меня сбил автомобиль и сломал  плечо. Четыре месяца городской, ещё более удобной, чем на даче, жизни после больницы не смогли вернуть мне силы после ковида. А  месяц дачного бытия сделали это. Я жалею, что зимой  жить на даче слишком трудно. Если бы я имел достаточно денег и выстроил соответствующий дом, то я редко бывал бы теперь в моём  родном человейнике – Санкт-Петербурге.

 Вечерами прекрасные закаты подсвечивают пространство, наполненное родными деревьями и кустами. И если представить мой домик как кристалл, где я, свободный электрон, к концу дня растерявший свою энергию, нахожу место для подзарядки спокойствием и снами. А терраса - другой кристалл, открытый для лучей солнца и земли, ветра и красоты природы, накачивающий в меня  активную энергию, которая помогает в бесконечных хозяйственных заботах.  Моё маленькое электронное поле теперь свободно. Его больше не требуют мощные общественные силы  крутиться на производстве или бесконечно отдавать честь на срочной службе. Я перетерпел эту самую большую часть своей жизни и хорошо, что не знал тогда, что терплю. Много не понимаемого мною в прошлом прояснилось по истечению долгого времени. Так в юности я не принимал образ жизни гоголевских старосветских помещиков, но сейчас они вызывают добрые чувства, а подробности моей молодой жизни подешевели.

Могу сказать, что терраса, до строительства которой я додумался  спустя 16 лет  дачной жизни,  стала главным местом  нашего пребывания. Бывают затяжные дожди, холодно, ветрено, слишком жарко, …. А на террасе – всегда хорошо! Мог ли я это себе представить, когда зимой ночевал во времянке, а сруб, для работ в котором приезжал на выходные, стоял без крыши, пола, окон и дверей. Я помню, что, проснувшись, как-то коснулся рукой своего носа и испугался: он был твёрдым как угол стола. А ночевал я в валенках, шубе и ушанке и убеждал себя, что в Гулаге было значительно хуже.

Ещё я самостоятельно построил большой сарай: 6*4 и маленький дровяник. Но приключения при этом, как и при строительстве террасы не случились. Видимо, накопленный опыт и приобретённое мастерство не допустили их. Ещё у меня есть маленькая, 4*2, но удАленькая банька. Однако её построил не я, а нанятый мной плотник. Эта банька – наша радость.   

Кроме того,  дача – это ещё и библиотека, куда я привёз книги и журналы, купленные мною иногда и десятки лет назад, но почему-то нечитаемые в городе. Хорошо сидеть ночью на террасе, освещаемой светодиодной лентой, обнимаемый дышащей рядом темнотой, спокойствием и двумя типами звуков: отдельно слышится тишина и отдельно многотысячный скрипичный оркестр насекомых. И думается, и читается с удовольствием. И жизнь уже не кажется наполненной только трудами и беспокойством. Иногда в результате таких вечерне-ночных посиделок с самим собою ложишься спать почти счастливым. Утверждают, что физические нагрузки стимулируют чувства радости и  спокойствия. Эти же  чувства появляются после хорошей умственной нагрузки над  философской, поэтической или иной книгой. Автор должен быть подходящим. Моё любимое время – вечер.

Мне кажется, что человек оставляет след в жизни двояким образом. Во-первых, через  детей своих. И, во-вторых, через понятия, которые осознаёт. Я думаю, что мы живём в облаке идей. Они не видимы, но объективно существуют и могут восприниматься. И если кто-то глубоко и ясно понимает нечто, то образ этого понимания остаётся запечатлённым в этом облаке как след на мокром песке. Если понятое – уникально, или очень глубоко, то отпечаток Ваш – сохранится. Как рукописи – не  горят, так не исчезают безвозвратно и понятия, и идеи, неоформленные  в официальных структурах. Я надеюсь, что прочувствованные, но не записанные стихи, музыка, научные истины, любовь во всём своём спектре, боюсь, что и ненависть – всё где-то отображается в виде идей, информационных блоков, энергетических зарядов, подпрограмм для интуиции, которые могут иметь практическое значение, правда неизвестно как ими воспользоваться. Если это так, то неожиданно можно ощутить себя вкладчиком, пусть скромным и безымянным, в историю, в никогда незавершающийся загадочный процесс осуществления человечества. А, может быть, предложенная мною конструкция – фикция, а всё намного проще и интереснее. Например, идеи, которые чувствовал и Аристотель и любой человек – окружают нас и готовы резонировать с нашими душевными, ментальными процессами.  Если наши эмоции, мысли совпадают с истиной, с этими идеями, то раздаётся некий неслышный человеку звук, который подобно реликтовому излучению от Большого взрыва, несёт благую весть кому-то в будущем. Или будет воспринят кем-то из ныне живущих. А может всё ещё проще. Когда создавался человек, то ему предусмотрительно дали язык, чтобы он мог думать и делиться мыслями и чувствами, и уши, чтобы он слышал других и звуки гармонии. Но мы научились скрывать свои лучшие чувства и мысли,  врать и болтать. Поэтому, задним числом к нашему миру приделали  облако идей, куда мы вкладываем свои удачные мысли, и из которого они падают, как капли дождя в головы других. Наверное, всё может быть, нам не дано знать, что с нами происходит, но строить модели, нужные для попытки понять мы можем. Не исключаю и страшных, ужасных действующих сил в нашей жизни. Эти силы  могут быть счастливыми и кошмарными, и всегда – неожиданными, как мы не знаем, что сегодня случится с нами во сне. Но долгое тестирование человечества ужасами убеждает меня, что мы  сильнее всех кошмаров. И, во-вторых, с нами всегда надежда на Бога и уверенность в его человеколюбии.

Я заметил, что мечты, новые мысли и чувства воспринимаются только в спокойном состоянии. А если рядом кого-то бьют, орут, гогочут – то это подобно закрытой заслонке в трубе, не дающей гореть дровам. Чем тише вокруг – тем больше тяга для внутреннего огня, на котором готовятся  новые образы. Поэтому город, как писал Пушкин, – он  для балов, а деревня – это кабинет для работы.  Результаты человеческого творчества – необычайны. Мир без тайны – это мир роботов, нечеловеческая среда обитания. Ленин, материалисты, гностики – все они считали, что мир исчерпаем, он может быть понят до конца. Предположим, что через миллион лет не останется ничего таинственного. Тогда этот мир, для меня – как атмосфера без кислорода – дышать нечем.  И этот мир лишен главного: в нём – нет свободы!
Недавно на даче я читал книгу Д. Быкова «Квартал», купленную несколько лет назад. Она дарит талантливыми находками автора, живой интонацией и, главное, её содержание, идеи напомнили мне книги о Карлосе Кастанеде. Напомнили аналогичным вектором поиска смысла жизни.  Оба автора знают о наивности и несостоятельности постижения  жизни только интеллектом, пониманием. Они ведут читателя путём изменения его состояния,  чувств,  душевной неосознаваемой атмосферы. Это очень мудрая и эффективная технология. Много радости и ценных переживаний подарили мне эти авторы. Если бы я присуждал звание чемпиона в соревнованиях по игре в бисер, я бы отдал его Дмитрию Быкову, Осипу Мандельштаму и Кастанеде.

Не сомневаюсь, что мастера  строительства и бизнеса, если им пришлось просмотреть мои записки,  не сдержали презрительной улыбки, но мне нравится моя жизнь Робинзона на таинственном острове – моей даче.  Все навыки,  технологии и жизненную мудрость я постигаю самостоятельно, не используя наёмный труд и друзей.  Что до более успешного жизненного процесса, то я уверен, что на всякого мудреца  довольно простоты. Завершаю свои дачные заметки признанием: неожиданно мне стало ясно, что я - счастливый человек!