Юрий куранов добрый гений россии

ЮРИЙ КУРАНОВ – ДОБРЫЙ ГЕНИЙ РОССИИ
   Людмила Поликарпова

   ВВЕДЕНИЕ
   
   В стихотворении Александра Пушкина, написанном за полгода до завершения его творческого пути, есть строки: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». Поэт не обманулся в значении своей поэзии, в первую очередь для русскоязычных народов.
   Юрий Куранов не говорил с такой уверенностью о значении своего творчества, хотя уже первые его лирические миниатюры явились событием большой важности для многих жителей огромной многонациональной страны. Они появились в печати в начале 60-х годов 20-го века, в период «оттепели», наступившей после продолжительных несчастий, обрушившихся на нашу родину: революций, войн, политической и идеологической тирании, – и воспринимались, истосковавшимися по высокой поэзии читателями, как родниковые струи. Поэзия льётся из сердца молодого автора ликующе свободно, естественно и неудержимо – и вливается в сердца людские, отзываясь в них радостью созвучия. Лира Юрия Куранова была услышана с первых звуков. Из разных мест Советского Союза приходят сотни писем от благодарных читателей, ожидающих продолжения. Писатель не обманет их ожиданий и в течение последующих десятилетий будет радовать своим творчеством в разных литературных жанрах; а в псковский период Куранов откроет в себе талант художника: начнёт создавать удивительные «по смелости и свежести акварели, в которых реальность будет тесна ему, и цвет и рисунок будут широки и свободны… Он чувствовал живопись не умом, а как чувствуют дети – самим составом крови и божьего зрения» (Валентин Курбатов «Под созвездием Лебедь»).
   Главное, что доносят до человечества его прозорливые представители, – что человек – при его, казалось бы, очевидной малости в ускоренно увеличивающейся в размерах разлетающейся вселенной, знающий о краткосрочности своего физического тела, – может найти опору в своей душе. Таинственным образом душа оказывается способной в возвышенных порывах охватывать своим видением космические просторы и чувствовать свою связь с Творцом всего этого мира. Юрий Куранов умудрялся вмещать в сферу зрения и чувствования своего сердца и Костромской край, и Псковский, и Калининградский, и Московский…, вписывающиеся в большее образование – Родина, и далее  – в пространство Земли, Космоса, всего Божественного Творения.
   «Улицей в Небо»  можно назвать жизненный и творческий путь Юрия Куранова – путь  «творческого познания во всё более и более возрастающей степени, по мере очищения и совершенствования» («Размышления после крещения»). В ходе накопления эстетического и этического опыта созидается целостность личности и появляется возможность духовных взлётов на всё более высокие уровни. В какой-то момент становиться доступным попадание в поле небесной гравитации. С верой в Бога  появляется идеальное средоточие, к которому устремляются все частные чувства и мысли, обретается способность не только улавливать, но и отражать в своём творчестве истинную действительность и смысл, который возможен только в Абсолютной системе отсчёта.
   «Осмелиться по сути быть самим собой, осмелиться реализовать индивида – не того или другого, но именно этого, одинокого перед Богом, одинокого в огромности своего усилия и своей ответственности, – вот в чём состоит христианский героизм, и стоит признать его вероятную редкость» (Сёрен Кьеркегор «Болезнь к смерти»). Это написано в 1849 году, когда эпоха Просвещения только намечала путь к атеизму. В наше время такой подвиг исключительная редкость. Юрий Куранов чувствовал существование неизъяснимой прекрасной силы, проявляющейся через красоту природы и человеческой души, способной улавливать благотворные горние энергии, и имел смелость реализовать свою яркую индивидуальность и быть христианским подвижником. В современности гиперскоростей в Пустоту такое духовное подвижничество настоятельно необходимо для ЖИЗНЕСОХРАНЕНИЯ.
   Слово гений (лат. genius) может иметь несколько значений – 1) высшая степень творческой одарённости, таланта; 2) человек, обладающий талантом; 3) – в древнеримской мифологии дух-покровитель (низшее божество) человека, места, рода; позже – вообще дух, добрый или злой.
   Затрагивая сокровенные струны людских душ, настраивая их на возвышенный лад, добрый гений утончает духовные вибрации общества в целом, и опосредовано влияет и на пространство, делая его более прозрачным для благотворных потоков – облагораживает общность людей и пространство их обитания.
   В том случае, когда талантливый человек становиться признанным гением, в поле его влияния, так или иначе, попадают соотечественники и современники. Называя его гением их общего жизненного пространства, они как бы и себя являют соучастниками его гениальности.
   Сочетание смысловой глубины мысли и чувства с художественным совершенством в произведениях Куранова; добросовестность и честность человека и ответственность писателя приводят к редкому в истории литературного авторства совпадению «образа автора», предстающего в текстах, с личностью их создателя. При чутком прочтении всегда можно почувствовать присутствие творца через лучи света, идущие из сокровенных глубин его произведения.
   Ценность творчества Куранова не только в эмоциональном и интеллектуальном удовольствии, получаемом в ходе живого восприятия его текстов, не только в высвечивании явлений таким образом, что это помогает распознавать добро и зло, не только в очищающем и приподнимающем над обыденностью воздействии на душу, – но и во вдруг озаряющем понимании чего-то очень важного, вносящего в существование смысл и светлую чистую радость – в понимании, которое порой не напрямую связанно с текстом, а приходит исподволь, ненавязчиво и воспринимается, как собственное и, в то же время, чудесное открытие. Такое благотворное воздействие становится понятным, если принять во внимание неизменное устремление Юрия Куранова к прекрасному и возвышенному и его ответственность за своё творчество: «Единственным побуждением для творчества должна быть Любовь, прежде всего любовь к Богу и далее – любовь к Его творению, к миру Божьему» («Размышления после крещения»).
   Перед внимательным взглядом, способным охватить целостность явления ЮРИЙ КУРАНОВ, предстаёт Поэт Слова, Чувства и Мысли  – явление общечеловеческого значения, с особенной значимостью для России.
   
   ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ
   
   «Бывают жизни, которые начинаются с самого детства как чистое и вольное цветение на тёплом, на ласкающем, на духотворном ветру. Ребёнок на таком ветре распускается не иначе – что маленький цветок, он весь сияет, его улыбка откровенна, доверчива и каждый лепесток его жизни унизан живительными каплями благодатной росы», – такими словами предваряется  в повести «Озарение радугой» глава о Вивальди,  с детства получавшего уроки музыки, «уроки красоты в задумчивых теснинах сосняков, (уроки) радужного осязания великолепия мира…» («Озарение радугой»).
   Юрий Куранов родился 5 февраля 1931 года в Ленинграде в Русском музее, в буквальном смысле, – там жила его семья и работала после обучения в Академии художеств его мать Людмила Александровна Иванова. Отец Николай Владимирович Куранов, тоже окончил Академию художеств; ко времени рождения сына он заведовал «Золотой кладовой» и реставрационными мастерскими Эрмитажа.
   Вольным цветением Юра Куранов мог наслаждаться только в самом раннем  детстве. В становлении его, как художника, видимо, сыграла роль творческая атмосфера в семье; и в роскошных залах величественных дворцов (воспринимавшихся как пространство своего дома), с представленными в них произведениями великих мастеров, он мог получать уроки радужного осязания великолепия мира. Эти впечатления, наряду с другими светлыми впечатлениями детства, были каплями благодатной росы для его восприимчивого сердца – так что последующие суровые испытания не смогли его очерствить и иссушить.
   «Я родился в то время, когда развитию нашего искусства, нашей русской литературы, как и всей нашей культуры вообще, был положен предел. Ещё не развернулось движение вспять, но кровавый маховик этого движения уже делал первые обороты. Моя мать, сотрудница Русского музея и одна из любимых учениц Павла Филонова, в 1928 году подготовила большую выстав¬ку работ этого... гениального живописца и провозвестника эпохи всеобщей обезличенности. <...> Необычный худож¬ник…  уже воспроизводил на своих полотнах те обезличенные реки вымотанных непосиль¬ным трудом и всеобщим заблуждением толп, которые вгонялись в железобетонные шлюзы новой социальной системы. Но Филонов пел их. Вскоре он сам станет жертвой этого потока»  («Воспоминание о детстве»).
   Жертвой этого потока станет и отец Юрия Куранова. Летняя ночь 1936 года, ночь обыска и ареста отца по сфабрикованному нелепому обвинению в троцкизме, оставит неизгладимый след в чуткой душе ребёнка.
   «Мне было пять лет, когда среди ночи я проснулся в тревоге и с внезапным чувством обречённости. Я ещё не знал, что чувство это останется в сердце моём на долгие десятилетия... Какой-то странный звук оцепенил всё пространство вокруг меня, он шёл из-за дверей... Казалось множество каких-то змей заполонили квартиру и ползли по столу, по потолку, по стенам...
   Мне стало страшно, но я не заплакал. Но кто-то почувствовал, что мне страшно, он осторожно приоткрыл дверь и прошёл в комнату. «Спи, Юрочка, спи», – сказал он, приблизившись к моей кроватке. Это был не змеиный, но вполне человеческий голос, и я понял, что это тётя Тоня, младшая сестра моего отца.
   – Мне страшно, – сказал я.
   – Ничего, успокойся, это ошибка. Всё скоро кончится, – прошептала она.
   – Что кончится? – спросил я.
   – Обыск, – растерянно ответила она.
   – Я хочу к папе, – сказал я.
   – К папе нельзя, – сказала тётя Тоня.
   – Почему?
   – У нас обыск.
   Вой стеклянно звенел по квартире поверх змеиного шелеста.
   – Это кто так? – спросил я.
   – Это Полкан, – ответила  тётя Тоня.
   – А что с ним?
   – Он плачет» («Плач»).
   «...меня повели с ним (с отцом) проститься. Я совсем не понимал, что происходит, но воздух сделался вокруг совершенно непрозрачным, сквозь него видны были только общие очертания, и я видел фигуры чекистов только потому, что на них была военная форма…» (Из рукописных архивов Ю. Куранова).
   Детство Юрия Куранова пришлось на период российской истории, когда в ужасающей бесчеловечности утверждалась жестокая тирания.
   Здесь надо сделать пояснение.
   Владимир Соловьёв в «Жизненной драме Платона» отмечает, что Платон, используя имя Сократа как героя своих диалогов, приписывает ему свои собственные мысли, порой такие, которые Сократу были не свойственны. Так в «Государстве» платоновский Сократ ратует за такое социальное устройство, в котором его бы ожидала та же участь, что и в демократических Афинах: так же несправедливо быть приговорённому к смерти. В свою очередь Владимир Соловьёв говорит о том, что Платон ещё немного бы и додумался до идеи воскрешения из мёртвых, которая была очень мила самому Соловьёву.
   Занимаясь биографией и творчеством Юрия Куранова, я постараюсь избежать искушения воспользоваться авторитетом его имени для озвучивания собственных мыслей, но должна заметить, что наши мировоззрения в главном совпадают; причём моё начинало формироваться в немалой степени под влиянием общения с Юрием Николаевичем и под воздействием его творчества.
   В ходе революционных преобразований в 1917 году к власти пришли большевики (знающие, чего хотят, но незнающие, чем обернуться их хотения), у которых в отличие  от «либералов, отрицающих все крайности, боящихся всего последовательного», всё было «просто, всё ясно, всё исполнено особого рода преступной логики и свирепой последовательности», как говорил Константин Леонтьев о революционерах. Планы у них были грандиозные: мировая революция, в результате которой, после разрушения порядка, устанавливающегося столетиями исторического развития, и уничтожения части человечества, поддерживающей этот порядок, оставшееся человечество заживёт счастливо в новой (по их мнению, справедливой) социальной системе. Глубоких знаний – ни философии, ни истории – у большевиков не было, а атеистическо-материалистическое мировоззрение освобождало их от нравственной ответственности и способствовало отношению к человеку, как к средству для осуществления их планов. Человеческие жертвы почти не принимались в расчёт.
   Несколько человек – недалёких умом, разгорячённых самомнением и ненавистью (пользуясь поддержкой сил, тайно, но уже активно действующих на мировой арене методами: разделяй и властвуй; в планы которых в конечном итоге входит экономическое и политическое господство над всем человечеством) – безоглядным  напором воли, используя недовольство народных масс своим положением, разрушили традиционные устои Российской империи, развязали гражданскую войну и на многие десятилетия определили условия существования и людские судьбы значительной части человечества. Ранее богоцентрическое, вертикально ориентированное бытие российского человека перешло в горизонтальную плоскость со всеми выкающими из такого ограничения пагубными последствиями.
   Три основных лозунга российских революционеров: свобода, равенство, братство – позаимствованные у французских предшественников – на первый взгляд благие, по ходу реализации приобретают зловещую окраску. Народ был спровоцирован на безумную злую свободу. Над пафосом борьбы за свободу и независимость человеческой личности, за торжество разума восторжествовала ненависть; поначалу на существующий порядок: провозглашалась свобода от угнетения классами капиталистов и помещиков.  Эти классы были лишены собственности и уничтожены. Захватив власть, большевики уже испытывают ненависть ко всем, кто может её отнять или ослабить. После разгрома Белой гвардии в гражданской войне, унесшей столько жизней, подвергается преследованию и поначалу изгнанию, а далее репрессиям и уничтожению думающая критически интеллигенция, потенциально опасная для нового режима: философы, богословы, писатели, учёные. Для управляемости народом и искоренения недовольства в крестьянстве проводится раскулачивание и насильственная коллективизация.
   С установлением тирании Сталина удаляются с политической арены (и по большей части с лица Земли) бывшие соратники-революционеры. Сталин повторяет братство Робеспьера, соратников былых казня. Разворачивается процесс разоблачения и истребления всевозможных врагов, якобы народа – на самом деле, процесс тотального подчинения тирану, через замкнутые на него силовые структуры и единственную партию, им руководимую.
   
   Здесь властвовал кровавый трибунал,
   судил и здесь же предавал расстрелу.
   Он проходил калёным злом сквозь тело
   страны, как это требовал Ваал.
   («Звонница восьмистиший»).
   
   Второе обещание – равенство – большевики проводили как тождество друг другу каждого в народной массе для удобства управления ею. Все подлежали  выравниванию по установленному идеологическому образцу. Над всеми возвышался земной кумир с неограниченными полномочиями. Всякое инакомыслие жестоко наказывается. Все граждане вовлекаются в систему отслеживания таких проявлений и доносительства. Порой это выливалось в клевету с корыстной целью.  Ложь всё чаще становится средством выживания, и называется правдой – создаются перевёртыши. Неуважительное слово в адрес правящей партии и её идеологии (а тем более в адрес тирана, дошедшее до его ушей) наказывалось значительно строже, чем грабёж, насилие, не говоря уже о хулиганстве. Иметь яркое индивидуальное человеческое лицо становится опасным. В числе врагов оказываются все думающие,  талантливые, творческие, независимые – весь здоровый цвет нации.
   Первоначальный энтузиазм построения земного рая, где все равно счастливы, сменился  страхом. Вместо обещанного рая создаётся ад и в жизни общества, и в душе каждого, кого удалось соблазнить «счастьем» без Бога, без свободы мыслить, без милосердия к ближнему.

   Вот народ отказался от рая
   и потребовал пир на земле
   и, от зависти к небу сгорая,
   он вертеп себе роет в золе.
   Тешут душам в теснинах квартиры,
   вместо гимнов творят всякий хлам,
   продираясь в мирские кумиры,
   монументы куют дъяволам.
   («Звонница восьмистиший»).

    «Как можно было такому маленькому ничтожному человечку обобрать, запугать, замучить, развратить и разорить такую огромную и сильную страну? Как можно было пересажать и расстрелять миллионы лучших и самых умных порядочных людей и заставить любить себя? Всех нагло и дико обмануть, а любить себя заставить? Ввергнуть люд в такое рабство, в такую мглу, какой никогда на Руси не было, и быть любимым?
   Это понять невозможно. И невозможно в это поверить. Представить трудно, как люди, города, деревни, реки, леса – пережили  эту неслыханную пору позора несмываемого и дикого унижения»  («Размышления на фоне музыки и ростральных колонн»).
   Рьяными служителями нового режима были работники ЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссии). Эта рьяность проистекала из-за отсутствия личной ответственности и приводила к утрате чекистами своего индивидуального человеческого облика. Не удивительно, что чекист воспринимался не как человек, имеющий своё лицо, а как носитель формы, служащий госаппарата, власть которого над каждым гражданином не ограничена.
   Продолжая цитату из рукописных архивов Ю. Куранова:
   «…я видел фигуры чекистов только потому, что на них была военная форма. Они стояли здесь и там в своих гимнастёрках, без глаз, носов, ушей. У них вообще не было лиц».
   О реализации третьего лозунга – братства – можно судить по тому, что вслед за осуждением отца Юрия Куранова всех его родственников: родителей, старшего брата, младшую сестру и шестилетнего сына Юрия – отправляют в ссылку в далёкую деревню на Иртыше. Об этом Юрий Куранов впоследствии вспоминает в рассказе «Плач».
   «Ко мне приехала тётка.<...> За семь этих дней мы вспомнили всё, что можно было вспомнить из полувековой давности моей жизни и семи десятков её. Мы не плакали, только у моей жены иногда на глазах появлялись слезы<...>
   Тётя Тоня рассказывала:
   - Некоторые составы останавливали на глухом перегоне. Всех выгружали.  Загоняли в лес. И там расстреливали. Вот мы и решили тебя спасти. Позвонить матери. Она и раньше тебя требовала, но ты не пошёл к ней… (К тому времени мать Юры ушла из семьи. Её уход он воспринял как предательство, и надолго оставалась обида).
   - Нам дали пять дней на сборы. В последний день мы ждали мать. Ты видел это. И очень плакал. Говорил, что ты хочешь быть с отцом.  И энкэвэдешник, который командовал нашим вывозом, вдруг говорит: «Что же вы мальчика мучаете, он не хочет к матери, а вы его отдаёте». –  «Но ведь вы же нас расстреляете, – сказали мы, – пусть хоть мальчик жив останется». Он помолчал и говорит: «Берите мальчика с собой. Вас не расстреляют, вы другой категории ссыльные».
   Мы с тетей Тоней молча смотрели друг другу в глаза и не плакали. Мы научились плакать молча, когда слёзы катятся прямо по сердцу».
   Ленинград – первое место, оказавшее значимое влияние на духовное развитие Куранова. Потом он будет часто возвращаться (и воочию, и мысленно), находя вдохновение для творчества, в этот город, с детства запечатлённый в его памяти в двух аспектах: многообразия радужного искусства и чего-то безликого безобразного тёмного недоброго.
   Яркие детские впечатления надолго запоминаются и оказывают большое воздействие на всю последующую жизнь. К счастью у Юрия Куранова в период ссылки в Омской области было очень значимое, затронувшее душевные глубины впечатление, благотворное влияние которого потеснило  и ослабило негативные тяжёлые переживания детства.
   «Прошли доволъно-таки многие годы, вполне достаточные для обыкновенной человеческой жизни средней продолжительности. За эти годы моей жизни произошло многое, многое удалось осмыслить. И среди самых дорогих моему сердцу ощущений я всё чаще и чаще вспоминал одно. В шестилетнем возрасте я оказался в ссылке с родителями моего отца. А сам он заключен был на Соловки. И вот впервые попал я в настоящий цветущий лес. И какая-то деревенская девочка показала мне в глубине лесной ароматно расцветший огромный цветок. Я поражен был этим цветком настолько, что мне даже не пришло в голову сорвать его. Я лишь склонился над этим цветком и долго смотрел в него, чувствуя, как он светит мне в лицо, я дышал его благоуханием. Там, среди сосен и елей, среди берез и осин, в прохладе леса. В чистоте его». («Воспоминание о детстве»)
   Ребёнок открыт для восприятия красоты мира. Ему легко ощущать себя частью природы. Он ещё не вышел из неё: дышит благоуханием её красоты, звучит её музыкой, вписывается в её краски, светиться её светом. Но наряду с жизненным порывом, свойственного и животным, в нём присутствуют и движения более высокого духовного порядка. Юрий Куранов, и взрослея, сохранял способность глубинного духовного общения с окружающим миром.
   Ощущение единства с миром проявляется и в сочувствии другим людям. Пронзительным воспоминанием из ссыльного детства встаёт образ девочки «с синими, необычайно ясными глазами», родители которой погибли при разгроме кулацкого поселения. Она как-то уцелела и «входила (в село, где жил Юра) с той стороны, откуда по небу летели облака, мчались ласточки и пахло чистым полем. Она шла босиком. На ней было холщовое длинное платьице. Волосы её были распущены. Светящиеся невесомые волосы, которые развевались вокруг лица девочки, как маленькие золотистые облака <...> И что-то страшное было в её грустном взгляде, в её синих и так доверчиво смотревших прямо перед собой глазах». Как после пережитого ею убиения любимых и заботившихся о ней родителей можно было доверчиво смотреть? «Она входила в село не спеша и ни на кого не глядя. Словно она шагала где-то не здесь, а по какой-то ей одной ведомой земле, на которой всё не так и всё другое».  В её душе не было отчаяния и страха за собственную жизнь, она пребывала в ощущении принадлежности не к этому миру ненависти и жестокости. «Я смотрел на неё, как на неторопливый огонёк свечи, к которому хочется протянуть руки, но подойти к которому не решаешься. И мне тогда почудилось, что эта девочка идёт в село совсем не по дороге, а по каким-то неподвижным облакам. И это ощущение робости перед живой нерукотворной красотой, осталось у меня на всю жизнь.
   - Кулачка, - сказал сердито кто-то рядом со мной...
   А девочка свернула в прогон и прошла прогоном в сторону боковой дороги, ведущей из села<...>
   Так я больше и не видел той девочки, но живёт она в душе моей со своими светящимися волосами вокруг лица… и с теми застывшими облаками, по которым она шла своими босыми короткими и спокойными шагами. Так я её и запомнил. Она живёт в моих глазах всю жизнь, пока я не умру, а может быть и долее <...> девочка, от которой в сердце остаётся ощущение трепещущего крошечного огонька». («Кулачка»)
   Уже тогда Юрий Куранов интуитивно почувствовал, что есть некая неизъяснимая прекрасная сила, которая может поднять человека над личным несчастьем, казалось бы, нестерпимым горем, поднять в надоблачное пространство, где живая нерукотворная красота спасается в свете, и тьма уже не может объять её.
   В  повести «Озарение радугой» Юрий Куранов говорит о своём детском ощущении одиночества в обезжизненном пространстве:
   «Когда я слушаю орган, он поднимает меня на огненном облаке в небо. И всё остаётся внизу: поля, равнины лесов, реки, горы, моря, с одинокими парусниками, затерянными в штормах и штилях на разных просторах веков и океанов…». Кругозор расширяется, включая не только пространство, но и время. «Я поднимаюсь очень высоко и мне совсем не страшно. Я молчу, и ничего нет в моем сердце, кроме огненных звуков магических труб. И тогда мне делается одиноко. Вот в это мгновение я вижу себя далеко внизу необычайно крошечным мальчиком среди скошенного травяного поля. Мальчик сидит на стерне, обхватив колени руками, положив на колени голову, и мелко весь трясётся. Он либо плачет, либо что-то торопливо и вдохновенно произносит из себя вслух, но его пока не слышно».
   Горькое одиночество в мире скошенной травы. Но в душе что-то зазвучало. Ребёнок ещё не осознаёт, откуда появилась эта музыка, но она требовательно звучит и вызывает активное желание выразить душу словами, и «в нём самом просыпается голос».
   Мальчик поднимется над стернёй; и свежая трава будет пробиваться к солнцу; и небо откроет свои светлые просторы; и он поймёт, откуда в нём это вдохновляющее звучание. И его голос окрепнет и будет услышан.
   
   ПЕРВЫЕ, НО НЕ РОБКИЕ, ТВОРЧЕСКИЕ ШАГИ
   
   Во время войны Юрий (ему 10 - 14 лет) работал в колхозе, на лесозаготовках. В 1947 году он разыскивает отца, которого после отбытия срока заключения в Соловецком лагере направили работать на Норильский металлургический комбинат, и уезжает в Норильск, подрабатывая в странствиях по Сибири разрисовкой мифологическими сюжетами модных тогда в народе ярких клеенчатых ковриков. После окончания средней школы в 1950 году Юрий едет в Москву. Поступает в МГУ на искусствоведческий факультет, учится там два года, потом учится во ВГИКе на сценарном, который тоже не заканчивает, так как к этому времени главным становится литературное творчество.
   Призвание поэта Юра Куранов почувствовал рано – в  Москву он приезжает с тетрадкой своих стихов.
   Откуда, кроме природы, мог черпать знания и вдохновение русский литератор, когда развитию нашей русской литературы был положен предел и происходило движение вспять? Культурное наследие человечества в большем своём объёме становится недоступным для гражданина СССР. После расстрелов и высылки в начале 20-х годов ярких талантливых литераторов и философов, оставшиеся были вынуждены отдать право распоряжаться своими произведениями  (и более того, многие из них и своими пристрасти¬ями, вкусами и представлениями) «тем, кого истинный ха-рактер творчества заинтересовать не мог, кого интересовало только ути¬литарное значение творчества вообще и дарования в частности.
   В результате этого самые талантливые и самые достойные дарования погибали на корню, либо в самом начале своего расцвета, от духовной безвоздушности». Появлявшимся в душе росткам духовности не хватало воздуха и света, ставилось множество препятствий на пути их развития.
      На толстовский вопрос: «Для чего люди пишут?» — Ухтомский высказывал своё предположение: «…писательство возникло в человечестве «с горя», за неудовлетворенной потребностью иметь перед собой собеседника и друга! Не находя этого сокровища с собою, человек и придумал писать какому-то мысленному, далёкому собеседнику и другу, неизвестному алгебраическому иксу, на авось, что там где-то вдали найдутся души, которые зарезонируют на твои запросы, мысли и выводы!»
   Психологическая мотивация творчества как потребности иметь собеседника, видимо, была и у Юрия Куранова, но в его случае выразилось и нечто глубинно присущее его душе: отношение к миру в его живых или одухотворяемых воображением образцах, как к любимому, почитаемому, интимно-близкому другу и собеседнику и потребность передавать свои глубинные чувства словом.  Направление развития его таланта по большей части задавалось жизнерадостным началом, проявляющимся ощущением счастья при созерцании чистой и возвышенной красоты и при собственном участии в празднике жизни. С самых первых его текстов эти состояния души находят яркое выражение. Это не значит, что он не замечал тёмных сторон действительности. Замечал и страдал от этого. Имея чуткое сердце, обострённое чувство справедливости, способность самостоятельно критически мыслить, смелость честно выражать своё мнение и поступать согласно велениям совести, он не мог избежать невзгод. Но душа не увязала в негативах, в ней неизменно присутствовало стремление к свету.
   Уже в ранних стихах Юры Куранова видна рука опытного автора в смысле поэтического мастерства, правда, с душой непосредственной, юной и до прозрачности открытой.
   
   Чем молнии дальше, тем гром осторожней.
   Сначала, как будто по бочке порожней,
   со звоном стуча в пересохшее дно,
   вливается первой струёю вино.
   Но вот осмелели раскаты глухие,
   запели под струями доски сухие,
   приветствуя гостя с полей своего
   и силу, и звонкую удаль его.
   А тот, ободренный радушным приёмом,
   могучим потоком с раскатистым громом
   ударился тяжкой струёю в бочонок,
   и доски хохочут, гремя обручённо,
   а в людях окрестных будя ароматом
   желанье быть сильным, любимым, богатым.
   
   Вот так же сверкнет на странице строка,
   по смыслу иль чувству пока далека.
   Но вот поползли со страницы раскаты,
   сначала робки, высоки, легковаты.
   Но сердце на эти далёкие звуки
   откликнется тотчас приветственным стуком,
   и вот уж радушьем его ободрён
   гремит из строки накаляющий гром.
   Повеет  по векам и скулам бессонным
   порывистым ветром, пропахшим озоном,
   и смыслом гремучей строки озарён,
   ты снова свободен, здоров и влюблён.
   
   Так приходит вдохновение и рождается поэзия – как отклик сердца на вначале отдалённые, но всё более захватывающие таинственные мистические дуновения, вызывающие всплеск чувства и мысли.
   Редактор «Нового мира» Твардовский, официально признанный большим поэтом, видимо, отнёсся ревниво к поэтическому таланту молодого автора, почувствовав силу их юной дерзновенности, устремлённой  вширь и ввысь от ограничивающих идеологических установок общественного устройства, которым он сам следовал, назвал манеру Куранова «блоковщиной» и не принял стихи в печать.
   Куранов знакомится с Константином Георгиевичем Паустовским, которого почитал потом всю жизнь, как своего любимого учителя. «Я был ошеломлен и обрадован, когда впервые раскрыл страницы книги К. Паустовского, – вспоминал он впоследствии. – С тех пор неотступно помогал он, как родной и несказанно близкий человек, искать и любить простые и на первый взгляд непритязательные мгновения, события, предметы, из которых складывается добро человеческой жизни. Как писатель, он одним из первых учил меня ценить живое дыхание слова, пение красок, мудрую простоту повседневности, под которой скрыты глубинные движения человеческого сердца. Он учил тщательно лелеять опыт накопленного литературой мастерства, неповторимые богатства земной культуры; он убедил, что писатель, если он хочет быть писателем настоящим, не имеет права не быть мастером. Для многих и многих писателей моего поколения «Золотая роза» служила настольным учебником» («Избранное» Вступительная статья Стеценко «Удивительная красота обыкновенного»).
   Москва – значимый для Куранова город, в который (проживая уже в других местах) он будет часто наезжать. Круг его московских друзей и знакомых будет состоять в основном из творческой интеллигенции и постоянно расширяться. И в его творчестве столица, сердце России, займёт значительное место.
   Но в те студенческие годы жизнь в суете огромного города (порой бесприютная в прямом смысле слова), видимо, была не по душе молодому лирически настроенному искателю благотворных для души событий и впечатлений. Его отношение в тот период к человечеству, в котором он видел столько безнравственности и открытого зла, перекрывающего возможности для светлых проявлений человека, выливается в яростных строках поэмы «Новая Атлантида», написанной в мае 1956 года в Москве в общежитие ВГИКа за несколько часов и посвященной «светлой памяти человечества». В ней чувствуется юношеский максимализм. Но нигилизм не был свойственен Куранову. Это было преходящим эмоциональным всплеском. Поэма будет закончена через много лет на оптимистической ноте.
   
   Летом 1957 года по приглашению художника Алексея Козлова  Куранов приезжает на хутор Трошинцы, находящийся в пятнадцати км от села Пыщуг Костромской области, и попадает в мир тишины, сиянья звёзд, цветенья полевицы.
   «Я с глубочайшим теплом вспоминаю наше совместное пребывание с Алек¬сеем Козловым в его избе на хуторе Трошинцы, когда он писал свои компо¬зиции на сеновале, а я свои – на чердаке его избы. Над нами горело осеннее созвездие Возничего, в желудках было пустовато, ни о каком признании не было и речи, а на душе было легко и свободно». («Воспоминание о детстве»)
   В сельском уединении, где не было борьбы за славу и тёплые места (места под солнцем хватало для всех), на лоне живописной и почти первозданной природы севера России происходит реализация духовной независимости и находит удовлетворение необыкновенная жажда жизни. Литературный талант изливается в лирических жизнерадостных стихах.
   Кроме того, что Пыщуганье стало для Юрия Куранова местом тёплого дружеского общения с Алек¬сеем Козловым, там происходит жизненно-важная для него встреча со своей будущей женой Зоей Алексеевной, племянницей Алексея Козлова, «по северному белолицей и русоволосой, в маленьких веснушках, которые, казалось, прыгали по лицу от каждой её улыбки».
   Как-то на литературной студии Юрий Николаевич рассказывал, что на следующее после женитьбы утро под шум березы за окном ему пришло: «Жизнь кончилась». Самым ценным тогда в его жизни была свобода: возможность в любой момент, не спрашивая и не предупреждая никого, направить свой путь куда угодно с одной газетой под мышкой.
   Но рядом с любимой женщиной жизнь счастливо продолжалась. Этот период он назовёт: «Лето моего счастья». И писалось легко в состоянии, «когда по тебе разливается счастье от простой улыбки или взгляда, когда тебе хочется плакать от далёкой песни, от близкого шёпота разлуки или от обыкновенной на полуслове оборванной фразы…».
   Продолжая писать стихи, Юрий Куранов обращается к жанру короткого рассказа. Его миниатюрам повезло больше, чем стихам. В 1959 году благодаря рекомендациям В. Каверина и Э. Казакевича их напечатали в газете «Правда» (органе Компартии), что открыло для них путь в журналы: «Новый мир», «Юность», «Советский писатель»… В 1961 году выходит первый сборник миниатюр «Лето на Севере».
   Поэзия не покидает Куранова, а счастливо перекочёвывает в миниатюры, которые всколыхнули потаённые глубины душ соотечественников, утомлённых однообразием трудовых будней и в литературе (проходящей жёсткую идеологическую цензуру) не находящих для души отдохновения и возможности для духовных взлётов. Благодарные читатели пишут письма молодому писателю из разных мест Советского Союза.
   «Мне трудно найти слова, чтобы выразить благодарность за доставленную радость. Я пьянел от ваших рассказов, я чувствовал, как шелестит трава на лугу, ощущал запах чая с мёдом, вскипячённого под ивами. И ещё я слышал музыку. Эта музыка была ни с чем не сравнимая, ни разу мной не слышанная. Эта была музыка полей, лесов, рек. Эта была музыка Родины!» – пишет Михаил Иванов из города Светлого Калининградской области.
   Для некоторых его произведения стали судьбоносными. В одном из писем – признательность за спасение от самоубийства.
   Появились отклики официальной критики.
   «Куранов писатель своеобразный, с тонкой чистотой красок, со своей манерой, со своей труднейшей краткостью, требующей слова алмазно отточенного, верного и в то же время лишённого экспрессивной нарочитости. Куранов чувствует свежее слово, но мастерство его проявляется и в раскрытом внутреннем «я», близком современникам душевном освещении, и нам дорог этот свет авторской доброты, что делает людей целомудреннее и помогает им познать нашу русскую природу, с ее лесами, с острым блеском Ориона в осенние ночи на плёсах, с далекими шевелящимися огнями сёл на косогорах», - взволнованно отзывается Юрий Бондарев в «Литературной газете» в статье «Душа художника».
   «Как знать, не прибывает ли в самой жизни после таких книг чистоты, ясности, внимания ко всему живому» (И. Дедков).
   Вдохновенный, но ранее неслышный, голос некогда одинокого в мире скошенной травы мальчика, обретает чудотворную силу. С этого времени у Юрия Куранова устанавливается связь с читателями. К их откликам он прислушивается, на вопросы отвечает новыми произведениями.
   
   ЛЕТО НА СЕВЕРЕ
   
   «К началу 60-х годов, сознательно овладевая формой короткого рассказа, я вплотную подошёл к жанру миниатюры. Этот очень сложный и редкий литературный жанр расположен на грани прозы и поэзии. Как бы мост между ними. В истории мировой литературы всегда было так, что за овладением жанром миниатюры литература того или иного народа делала открытия не только в области литературной формы, но и на пути овладения и содержанием. Таковы примеры Сен Сёнагон, японской поэтессы 11 века, Шарля Бодлера - французского поэта прошлого века, Ивана Бунина… Но для того, чтобы литература того или иного народа восприняла эти открытия, литературная среда его должна быть на высоком уровне интеллектуального и культурного развития. В СССР культурное развитие постоянно кастрировалось. Прозу замкнули в сейфе примитивного натурализма…» («Острова в пространстве». Предисловие. «Запад России. - 1993. - № 4).
   С первых  литературных  текстов Куранов предстаёт как писатель, имеющий своеобразную манеру и свой уникальный стиль. В том смысле, который в эти понятия  вкладывал Гёте в статье «Простое подражание природе. Манера. Стиль» (1789).
   «Манера» - это субъективный язык, «в котором дух говорящего запечатлевает себя и выражает непосредственно». Манера Куранова так неповторимо индивидуальна, что её невозможно спутать ни с чьей. Даже тогда, когда он выражает не личное отношение, а как бы взгляд любого человека (характерный для Куранова оборот: «если посмотреть…»), наблюдательного не поверхностно, чувствующего тонко, мыслящего образно  и философски, любящего природу и людей. Дух автора (не явно, но уловимо для внимательного читателя) витает в каждом его произведении.
   У Гёте термин «стиль» служит «для обозначения высшей степени, которой когда-либо  достигало искусство». «Стиль покоится на глубочайших твердынях познания, на самом существе вещей, поскольку нам дано его распознавать в зримых и осязаемых образах». В случае Куранова уместно добавить:  поскольку суть вещей дано распознавать посредством интуитивных прозрений.
   Через цензуру, даже в период «оттепели», пропускалось лишь то, что соответствовало методу соцреализма, т. е.  лишь упрощённому копированию реальности. Произведения автора, обладающего ярко выраженной индивидуальной манерой (тем более стилем) могли пройти лишь по недосмотру цензора. Куранов сам удивлялся: «При всеобщей нетерпимости к личности самостоятельной, к таланту – я не могу понять, как меня просмотрели. Какая-то мистическая случайность» («Раздумья на фоне музыки и ростральных колонн»). А может не случайность – а некий Высший Промысел?
   Вряд ли можно назвать прямого предшественника Куранова, писавшего схожим образом. Можно говорить о некоторой преемственности в связи с такими писателями, как Тургенев, Паустовский, Пришвин, Бунин, Альфонс Доде, для творчества которых, как и для творчества Куранова, характерно сочетание естественной интуитивной талантливости с художественным мастерством. Своеобразие Куранова–писателя в том, что он и в прозе – постоянно Поэт. Он уделяет внимание каждому образу, каждому предложению, каждому слову, не упуская из виду целостность всего текста, стараясь передать суть вещей и явлений, как можно естественнее и впечатляюще, и в то же время ёмко, без излишеств. Все детали выверены и взаимоувязаны в единстве. А главное, он не перестаёт быть Поэтом с большой буквы в его неизменном устремленье к прекрасному и возвышенному.
   И названия произведений подбираются в соответствии с содержанием и так поэтичны, что только из них можно составить поэму. «Лето на Севере» – казалось бы, простое обыденное незамысловатое название. Но оно, как нельзя лучше, передаёт присущие каждому рассказу сборника качества и эмоциональное наполнение каждого из них. Читая их, чувствуешь тепло, о чём бы ни говорилось, в какое бы время года ни происходили события. И Север воспринимается как место, согревающее душу, – место, где возможно круглогодичное лето, любование миром, живущим какими-то неиссякаемыми глубинными соками, где возможно и собственное участие в празднике жизни.
   Миниатюры Юрия Куранова вызывают непосредственную радость присутствия в прекрасном мире природы, в единстве с её красками, звуками, запахами, открывают для читателя возможность проникаться жизнью красоты, вибрировать в унисон с её ритмами.
   Так жили наши предки и сейчас живут племена, которые принято считать примитивными. Например, сегодняшние бушмены живут в ладу с окружающей природой и друг с другом; им знаком поэтический трепет от любви, от счастья, от восторга перед чудом жизни.  Это происходит из-за их естественной религиозности: их бытие и познание мира ещё идёт по большей части в русле божественной программы. Такое в процессе цивилизации утрачиваемое ощущение близости к самым «истокам жизни», – остаётся доступным только детям, влюблённым и поэтам.
   «Те самые листья, которые так недавно шумели высоко под облаками, теперь летят ко мне под окно.
   – Куда вы летите?
   Они толпятся у завалины торопливой стаей. Они силятся поведать что-то. Но я не понимаю речей их.
   – О чём вы?
   Тогда они летят к малышу Гельке, который сидит посреди дороги и возводит из пыли какие-то лиловые города.
   Они окружают его. Они вспархивают ему на локти и на плечи. Он улыбается им, он подбрасывает их, он их ловит. Он ни о чем их не спра¬шивает. Они ничего ему не говорят.
   Они поняли друг друга.
   Они играют» («Листья»).
   Понимание в игре, без слов. Оно возможно. Ребёнок способен видеть больше, чем глазами можно увидеть; слышать больше, чем ушами можно услышать; понимать больше, чем через слова. Речь – поверхностный посредник, который порой вытесняет у взрослого человека глубинные способности общения-взаимопроникновения, способности бессловесного растворения в жизнесозидающем потоке природы. Так возможности, данные человеку изначально, лишь на время в раннем детстве проявляются и за неимением практики и за невостребованностью при общении у многих остаются нереализованными в течение последующей жизни. Читая эту миниатюру можно воскрешать состояние детского радостного понимания без слов.
   Особенностью малой прозы Куранова является досюжетная и внутрисюжетная открытость. Автор словно продолжает разговор, затеянный когда-то; развивает мысль, которая зародилась когда-то раньше. Читатель приглашается поучаствовать в продолжении, самостоятельно достраивая непредставленное явно в пространстве текста.
    «Сквозь безветрие лесов пришел еле обозначившийся острый крик. Тот¬час же, не повременив, сорвался с липы ясный лист. Он послушно закачался в плавном воздухе. Будто к нему был послан заблудившийся голос тот.
   "Услышал", – подумалось мне о нём.
   Лист осторожно лёг вдали на моховые топи леса и подал тишине сла¬бый шорох. "И я услышал", – подумалось мне о себе под тёмной прозрач¬ностью высокого ельника, кое-где пробитого клёном и липой.
   И я услышал» («Тишина леса»).
   Вроде несвязанные друг с другом события связываются впечатлением, которое они производят на героя-наблюдателя. Речь идет не столько о тишине леса, сколько о способности чуткого внимания человека, тишине состояния – открытости очищенной от мирских треволнений души для таинственной музыки мира.
   А тишина на хуторе Трошинцы «уже и не похожая на тишину. Это такое состояние неба, лесов, полей, в котором всё поёт. Это именно тишина состояния, которая наполняет человека, словно глоток прохладной и чистой воды. Будто впервые слышит человек, как шуршит за стеной крапива, как замирает ветер в цветущих ячменях, как под крышей кричат ласточки, как льётся в бадью колодезная вода, как цветёт за дорогой кипрей и как даже стук сердца становиться похожим на все эти счастливые  звуки («Тишина»).
   В лирических произведениях Юрия Куранова предстаёт сквозь словесную музыку текста человеческий дух, который  в своей глубине сохраняет связь с мистической сутью  природы. Поэтическая проза Куранова даёт возможность читателю выйти из ограничения восприятия пятью чувствами. Как в рассказе «Голос бамбука, цветок персика» японского писателя Ясунари Кавабаты: «Ему уже не только слышался голос бамбука, он видел этот голос, и он не только любовался персиковым цветом – в нём зазвучал цветок персика».
     В миниатюрах сборника «Лето на Севере» в любовном созерцании автора предстаёт Костромском край. Село Пыщуг, полёт до которого от станции Шарья похож на прыжок кузнечика, и первые минуты в котором ошеломляют тишиной. Извилисто ползущая через чащи Ветлуга. Вскользь упомянутые, но согретые тёплым чувством автора деревушки: в ложбинах – Реутиха, Осинники, Соколовское и на увалах – Ираклиха, Петухи, Сосновка; Величественное Галичское озеро и древний город Галич, почти ровесник Москвы.
    «О чем я только не писал… Писал о реках, об озерах, о городах, о деревнях и поселках. И все же о многом я еще не сказал ничего. Я говорил о Изборске, но так мало… Но только я подумаю о том, чего вообще не касался, у меня начинает кружиться голова» («Обещание»).
   «В ясный день стоит только засмотреться в небо — и увидишь всё, о чём думается. Пусть только облаком слегка затянет солнце. Тогда и лучи не слепят, и ветер прохладный, а сам ты уже в дальних краях, там, где бывал, может быть, очень давно…
   Я здесь вспоминаю о далеких краях. А там, на гигантах Тянь-Шаня, или в лиловых ущельях Камчатки я стану вспоминать об этих холмах, об их золотых перелесках. Ведь так воскрешаем мы страны прошлого в необъятных просторах нашего сердца.
   Так всё шире и богаче становится Родина, так всё счастливее и больнее залегает она в сердце человека. («Под тенью облака»).
   Костромской край вписывается в большее образование – Родина, и далее  – в пространство Земли, Космоса. И всё это поэт вмещает в поле зрения и чувствования своего сердца.
   Глубоко чувствующий человек, конечно, не может постоянно радоваться, но желание радоваться и радовать, как признак влечения к жизни, неизменная внутренняя особенность Юрия Куранова. В этом причина, казалось бы несовместимых амбивалентных, эмоциональных состояний героев, или повествователя, или вообще неизвестно откуда взявшихся состояний в пространстве текста.
   «…слушать. Как дождь шумит по крыше. И грустить, глядя на озеро. Счастливым быть от этой грусти» («Раздумья на фоне музыки и ростральных колонн»).
    «Колыхалось какое-то радостное настроение праздничной грусти…» («Потерянная грусть»).
   Вроде парадокс. Но ведь и грусть может быть благотворной для души, когда это не уныние, а лёгкое сожаление о волновавшем когда-то и утраченном ощущении и одновременно надежда вновь его обрести и томительное предчувствие будущей радости.
   Гамма человеческих чувств так богата, и, как это не кажется парадоксальным, действительно есть возможность соединения чуть ли не противоположных, амбивалентных тонов спектра. Этим и отличаются необыденные состояния и обращают на себя внимание.
      Читая Куранова можно увидеть жизнь и своей души в разнообразных сочетаниях эмоциональных состояний. И отмечать те, которые делают тебя чутче, чище, тоньше, добрее, лучше, отдавая им предпочтение перед теми,  которые огрубляют и ужесточают и перед косным бесчувствием.
   Любовь к своим соотечественникам, гармонично вписывающимся в природу родины, Куранов трогательно передаёт в миниатюре «Золотая синь». Вместе с автором любуешься их сияющими изнутри лицами и такими узнаваемыми характерными для русского человека душевными качествами.
   «Синева – воплощение простора. Нет ничего свободней и безграничней неба. Золото – воплощение стойкости. Там где другие металлы превращаются в прах и ржавчину, золото не теряет своего блеска».
    В отдалённом от цивилизации мире, в окружении природы, почти девственной, и в дружественном общении с сохранившими сердечную доброту людьми меняется отношение Юрия Куранова к человечеству, наконец, обернувшемуся к нему своей светлой стороной.
   «Рассеянный свет солнца одевает крыши, травы, леса, и всё приобретает какой-то прозрачный оттенок, словно выцветший за лето платок. Тени уже непохожи на тени, лица делаются удивительно светлыми, как бы сияющими изнутри. Кажется, что именно в такой день появился на свет каждый из этих светловолосых людей с тонкими пушистыми косами, с глазами не то голубыми, не то серыми и с улыбками, больше похожими на выражение мечтательности… Милой сердечной добротой веет от таких полдней, когда люди не поют песен, не бегут на реку купаться, а как бы застыли в задумчивом замирании. Вся жизнь на многие годы вперед кажется ясной, простой и светлой…. («Парусиновые полдни»).
    «Есть только один путь сделать жизнь более доступной пониманию в высоком смысле, и путь этот лежит через раскрытие внутренней красоты явления… красота всегда одна – это внутренняя гармония, на которой держится жизнь» – так Куранов скажет в «Озарение радугой» о задаче художника не усложнять излишне, но и не обеднять явление в целом.
   В этом же произведении есть слова о радуге, которая «растёт и расширяется по лесу, и становится видно при свете её, какие удивительные соки текут и бьются в каждой травке, в каждом листике, в каждом цветке, какими светоносными потоками текут они вверх, по берёзам, по соснам, по елям и какое праздничное сияние колышется в воздухе над каждой весенней былинкой, над каждым кустом и над каждой веткой».
   С такой радугой можно сравнить поэзию миниатюр Куранова, в радужном свечении которой перед читателем не только предстаёт в разноцветии многообразных оттенков живая красота природы, но и в душе его зарождается течение светоносных потоков, и она озаряется праздничным сиянием.
   В диалоге с Владимиром Стеценко «Не буду брать учительскую роль…» Куранов, говоря о своём сборнике «Лето на севере», вспоминает:
   «Несколько лет я жил на хуторе. Там в бывшей житнице, у окна проходит электрический провод. И вот по утрам на этом проводе ласточка пела <...> Много раз я видел её на расстоянии 70 сантиметров от моего лица. И она меня видела. Она меня уже не боялась. Ласточка садилась на этот провод и пела.  Я смотрел в глаза ласточки. И я убедился, я твёрдо поверил, что она молится. Она, может быть, и не понимает, что это молитва. Но она молится. Вот я думаю, что нечто подобное у меня было в «Лете на севере», которое написано в Костромском крае. Я думаю, что моё произведение неизмеримо проще по своей мистической силе, по своей духовности, чем утренняя молитва птицы, но это было, в общем, то же самое. И это произошло, конечно, подсознательно. Я не был тогда христианином, я почти ничего тогда не понимал, но я чувствовал, что есть неизъяснимая прекрасная сила. Я ощущал её, предчувствовал, я узнавал её. И вот она дала мне возможность написать эти коротенькие рассказы».
   Ласточка молится, «славя Творца» своим пением. Это сама крошечная её жизнь (как и каждая) воспевает «великую жизнь». И в бесчисленном разнообразии разносится по свету одна и та же старая, как мир, и юная, как утренняя заря, весть: «Жизнь – всюду жизнь, и вся она держится на трепетности, на священном чувстве любви». («Озарение радугой»)
   Мир преисполнен скрытой естественной религии. Воды этой неизъяснимой прекрасной силы проистекают из священного источника, наполняя все живые существа, большие и малые, огромной надеждой и верой, лежащей в основе их жизненного порыва.
   Поэзия  это уже нечто значительно большее, чем пение птицы. Но у них есть общее: выражение благоговения к источнику жизни.
   В «Воспоминание о детстве» Куранов  рассказывает о встрече молодых писателей России в 1968 году:  «(Василий Белов) бросился терзать меня за то, что я пишу рассказы, в которых кроме красоты ничего нет. Он, правда, не скрывал, что рассказы эти ему нравятся, но уверял, что они никому не нужны и что свой талант я трачу впустую».
   Белов, полагая, что даёт низкую оценку творчества своего талантливого коллеги, на самом деле дал высокую. Это он и сам интуитивно чувствует, получая удовольствие от чтения курановских рассказов, в которых красота предстаёт живой и целомудренной, очищенной от всего, что делает жизнь некрасивой. Лирическая поэзия Куранова,  как и всякая высокая лирическая поэзия, нужна во все времена существования человечества, как очищающая родниковая вода, как хлеб надсущный, духовный – без такой пищи человек перестаёт быть человеком.
   Красота целомудренная не пассивна. Она может влить силу любви в душу. Её божественное явление побуждает к действию благому: не сорвать цветок, не убить оленя, а сохранить, защитить красоту жизни, продлить в духовном мире (в творчестве), воспеть, чтобы и другие берегли её, проникались любовью к ней, чтобы любовь зарождалась в душах людей.
   Жизненный и творческий путь Юрия Куранова – это путь от восприятия в явлениях чистой и возвышенной красоты, от восприятия жизни красоты к постижению Источника этой жизни.
   
   ОТЗЫВЧИВОСТЬ СЕРДЦА
   
   По первой изданной книге «Лето на севере», произведшей впечатление и на читателей и на критиков, Куранова принимают в 1962 году в Союз писателей СССР. Следом за первым сборником издаются другие: «Белки на дорогах», «Увалы Пыщуганья», «Колыбельные руки», «Дни сентября». Куранов становится известным и признанным мастером лирической миниатюры. Но он не успокаивается на достигнутом, находится в свободном художественном поиске новых форм. В 1963 – 1964 годах пишутся сюрреалистические рассказы. Жанр – в котором могут быть тесно связаны ирреальное и реальное, естественное и сверхъестественное, обыденное и чудесное (в любой момент одно может проявиться в другом) – открывал возможности для воображения и выражения своего отношения к тем сторонам современной действительности, освящение которых в печати находилось под официальным запретом.
   «Публиковать мои миниатюры (сюрреалистические) я даже не пытался, понимая полную безнадёжность моего положения. Но…» («Острова в пространстве». Предисловие. «Запад России. - 1993. - № 4).  В середине 70-х некоторые из них были переведены на эстонский и опубликованы в журнале «Ноорус», А позднее, когда Куранов был в Польше, рассказами заинтересовались Северин Полак и Анджей Дравич, и они были опубликованы в авторитетнейших тогда  журналах «Одра» и «Литература в мире». На русском языке сюры Куранова впервые появились только в 1993 году в журнале «Запад России», через 30 лет после их написания.
   В конце 1967 года Куранову предлагают переехать в Псков, и он принимает предложение. Чтобы пополнить только что созданное  отделение союза писателей России, псковские писатели пригласили себе из Костромы одного из «великих» – Юрия Куранова. Вспоминает Валентин Курбатов: «В областной библиотеке собрался клуб интеллигенции. Был новый молодой человек с крепкой фигурой штангиста, жестковатым волевым лицом и неожиданно цепкими и вместе бережными глазами. Он смотрел на нас так дружески подробно, будто не он был у нас в гостях, а мы у него.  Его представили: «Юрий Николаевич Куранов, писатель из Костромы, который теперь будет жить у нас».
   Для меня это было новостью ошеломляющей. Я ещё не видел его книг, но читал печатавшиеся в «Новом мире» его рассказы из цикла «Увалы Пыщуганья». И был потрясён их радостной, щедрой изобразительностью, весёлой свободой, песенной легкостью, золотой солнечной яркостью, словно все они были написаны в ликующий июльский полдень… И вот – счастье и чудо! – узнать в реальности писателя, которого любил и который казался нереален – так прекрасно было его слово» (В. Курбатов «Под созвездием Лебедь»).
   Живёт Куранов в основном не в Пскове, а в его окрестностях, среди милой его сердцу природы. Излюбленными местами являются Михайловское, Тригорское, Пушкинские Горы, позже село Глубокое Опочецкого района.
   Будучи частым гостем Пушкинского заповедника, Юрий Куранов подружился с его директором Семёном Степановичем Гейченко. Как-то увидев картины Алексея Козлова, Гейченко, «этот вездесущий нестареющий, в свои семьдесят лет полный энергии и неувядаемого интереса к жизни во всех её проявлениях человек сразу почувствовал в костромском самородке натуру мощную и чем-то, пусть и отдалённо, близкую Александру Сергеевичу. Впрочем нужно тут же оговориться: а кто из нас не близок Пушкину по своей сути, той или иной, когда Пушкин наш величайший поэт и глубочайший выразитель нашего народного характера. Но! Есть и ещё некоторые оттенки близости той либо иной личности к Пушкину, особенно когда личность эта творческая. Козлов близок был Пушкину кипучестью, необычайной ранимостью и в то же время мощью темперамента» («Озарение радугой»). Юрий Куранов тоже обладал этими качествами, только в смысле ранимости был менее уязвим, имея суровый опыт ссылки.
   Зоя Алексеевна, жена писателя вспоминала: «Когда жили в Пскове, он часто уезжал в Михайловское и жил там, много гулял. И помню, говорил, что, когда он гуляет по Михайловскому, Тригорскому, Петровскому, то всегда ощущает, что будто с ним рядом кто-то идёт».
   Почему Александр Сергеевич Пушкин так любим – особенно нами, русскими, – очень многими, вне зависимости от мировоззрения? Не только его творчество вызывает эти чувства. Его жизнь и творчество воспринимаются нами в их единстве: творчество и творец – ярчайшая личность, своеобразная индивидуальность, и, в то же время, человек, испытывавший схожие с нашими чувства и близкий нам в своих разнообразных проявлениях: не идеальный в нравственном отношении, не всегда различающий добро и зло, порой идущий на поводу у своих страстей. Но человек искренний, открытый для знаний, добра, света. И поэт, гениальный! Здесь хочется обратиться к высказываниям кёнигсбергского философа 18 века Иоганна Гамана о том, что настоящая поэзия рождается при соединении «человеческого кровообращения» и «крови духовного мира», из «крови и света», источником которого является «Бог-автор», «Бог-поэт». Находясь в поле небесной гравитации, боговдохновенный поэт улавливаемые смыслы «своим творчеством переводит с языка ангелов на язык людей». Энергия высоких сфер, проходя через сердце гениального русского поэта, аккумулировалась в его произведениях. Этот преломлённый поэтическим восприятием свет теперь доступен для многих, являясь источником, оживляющим душу, открывающим в ней способность улавливать благотворные дуновения Горних высей.
   Сказанное здесь о Пушкине можно сказать о Юрии Куранове. Внешние обстоятельства их жизней были разными, но у всех поэтов от Бога есть схожесть, происходящая от того, что источник их дарований один и тот же. У Юрия Куранова было больше времени, чем у Александра Пушкина, чтобы понять: Кого благодарило его сердце за свои возвышенные духовные состояния.
   Для человека, попадающего в места, одухотворённые творчеством Пушкина, знакомого с его поэзией и не утратившего детскость восприятия природы, как пространства всевозможных чудес, становиться доступным поднятие на уровень, где поэтическое чувство вибрирует в унисон с неизъяснимой прекрасной силой. В этом пространстве и встречаются поэты, отстоящие по времени друг от друга на полтора столетия; и сближаются в своём поэтическом трепете до созвучия. Миниатюры Куранова с названиями, вторящими стихам Пушкина: «Октябрь уж наступил» и «Мороз и солнце» – такие встречи.
   Осенняя пора, унылая для многих, очаровывает вслед за Пушкиным и Куранова. «Дни поздней осени бранят. Но как бранить холодное и чистое течение осенней полой воды? Когда ты чувствуешь её дыханье, взгляд... День краткий гаснет, досуг вечерний полон полусна, полувоображенья. Как будто ты влюблён, легко и радостно…
   И словно ты плывёшь сквозь этот шум и говор листопада, раскинув руки, смотришь вокруг помолодевшими глазами».
   А зимой. «День чудесный сияет на снегах Сороти. Река замёрзла не совсем, под горою за Савкином дымится у берега ключ. Лёд размыт его неторопливым течением. Здесь от Сороти поднимается дымок, словно чьё-то спокойное дыхание. И трудно поверить, что вчера ещё злилась вьюга <...>
   А сегодня и не узнаешь небес, равнины. Снег блещет на солнце. Лес прозрачен. Вся комната янтарным озарена сиянием <...>
   Скорее. Уйти на солнце, на мороз. <...>
   Идти или стоять с перехваченным дыханием и только повторять слова, которых красочней и звонче не найти в сию минуту:
   - Мороз и солнце, день чудесный!»
   Вскоре после приезда Курановым были написаны повести «Звучность леса» и «Дом над Румбой». Их объединяет – кроме места действия (окрестностей Михайловского) и главного героя Андрея (видимо, очень близкого по мировосприятию автору в пору его юношества) – тонколирический настрой и наличие фантазийных элементов. Главный герой (и в той и в другой повестях), находясь в поиске понимающей, сочувствующей собеседницы-подруги-музы, рождающей  в душе вдохновение и любовь, и, не находя такой в реальности, создаёт её в воображении. Обе повести проводят мысли о благотворности для души нахождения в поле светлых энергий, дающих возможность выхода из дурной бесконечности повседневного однообразия.
   В повести в письмах «Дом над Румбой» Андрей, услышав о девушке Венте, «которая зимой бегает вокруг города на лыжах и купается в водопаде,  летом она сплетает венки из одуванчиков» и пускает их по течению реки, пишет ей письма, указывая адрес: дом над Румбой. В них предстаёт его какой-то почти младенческой чистоты душа, находящаяся в гармонии с миром природы и стремящаяся найти отклик на свои чувства в другом человеке. Разумом он понимает, что девушка Вента, пролетающая над Михайловским и разбрасывающая одуванчики – это нечто чудесное, далёкое от реальности, но душа не хочет с этим смириться: в ней живёт интуиция собственных возможностей поднятия на уровень непреходящего счастья, который достигается в состоянии любви. Интуиция подсказывает, что полнота жизни души в этом состоянии только и возможна. И чудо происходит: приходит ответное письмо…
   Муза, являющаяся в «Звучности леса» (эпиграф повести: «Являться муза стала мне»), каким-то мистическим образом связана с музой, вдохновлявшей полтора века назад в этих же удивительных по красоте местах России творчество другого поэта.  О поэтичности текста повести можно судить по тому, как просто прозу Куранова передать в стихотворной форме.
   Хоть солнце светит всё слабей,
   Но всё ж погаснуть под водой не хочет.
    «А ниже, под прудом, ручей.
   Вода стекает по колоде и бормочет».
   
   Оставит солнце свет свой в глубине –
   И будет озеро светиться ночью,
   Переливаясь истекать в ручье –
   И станет петь он радостней и звонче.
   Герой повести Андрей прислушивается к себе, ищет своё место в мире. Это место иное, чем то, в котором живёт его сосед (хотя они живут в одном доме, стоящем в окружении леса и озёр, вдали от цивилизации), постоянно оглушающий себя шумом людской суеты, несущимся из радио и телевизора одновременно. У соседа уже атрофируется способность непосредственного восприятия собственной душой: звучность природы не доходит до его слуха. Душа ему уже почти не нужна, достаточно инстинкта самосохранения. Андреем же движет интуиция сохранения и приумножения духовных, жизнеспасительных энергий души, которая помогает восприятию голосов природы, гармонизации с ней своего внутреннего состояния и  задаёт направление к прозрению своего предназначения.
   Лада Овчинникова, ученица Юрия Куранова, в своём исследовании его творчества, рассматривая текст повести «Звучность леса» в аспекте позиционирования и функционирования повествователя, замечает: «При прочтении повести остается сильное, яркое впечатление, что автор, обладая какой-то необыкновенно важной тайной, слегка приоткрывает её, и лучи света, что испускает это сокровенное, и есть смысл произведения» (Лада Овчинникова «Особенности прозы Ю.Н. Куранова»).
   Действительно, присутствие (хоть и неявное, но не незаметное) автора очень важно. Повествование движется им в определённом русле. Цель этого движения приоткрывается намёками, давая читателю через эмоциональные переживания и духовное напряжение самому воспринять состояния души героя, находящегося в стадии вопрошающего ученичества, пытающегося уловить таинственные лучи света.
   В этой повести уже намечаются подступы Юрия Куранова к пониманию главных смыслов. Полуфантастическая девушка-муза – такая привлекательная для героя своей вроде естественной и в то же время таинственной красотой, ненавязчивой мудростью, интуицией, идущей из каких-то высших сфер, бескорыстной заботой о нём и такая неуловимая из-за её внутренней свободы. Её явления, воспринимаемые только в состоянии внутреннего ожидания чуда, – призыв прислушаться к чему-то очень важному, сокрытому в красоте природы и в глубинах собственного сердца. Можно увидеть некое отдалённое сходство значения для  Куранова этого образа, как маяка, зажжённого собственным воображением в предчувствии «горнего зова», со значением для юного Данте встречи с Беатриче. В «Божественной комедии» Беатриче становится проводницей Данте по кругам рая и эмпирея.
   Творчество Куранова этого периода дышит молодостью, как бы подпитываясь растворённой в пространстве светлой вдохновляющей энергией, не иссякающей с пушкинских времён. Валентин Курбатов, восторженно приветствовавший приезд уже известного писателя и ставший другом Куранова, называет его прозу «упругой и непрерывно счастливой, даже когда говорила о бедной и тяжёлой деревенской жизни». Эта способность видеть хорошее, внутреннее состояние  наполненности счастьем жизни – не изменяли Куранову, несмотря ни на что.
   «Земля едва проснулась. Земля только двинула силу: травы, листву, дыхание рек. Листва берёз нежна даже в тумане, в ночных сумерках чувствуется её робкая девичья нежность. И всё молчит, всё ждёт часа, своей минуты, но живёт. Ох как живёт эта удивительная, эта юная весна, утренняя и такая свежая!
   Но солнце ударило оттуда, снизу, как бы из-под леса, пошли не лучи, а отсветы их. Всего лишь только краешек зари. Туман вспыхнул, плотнее прильнул к земле и задвигался, будто костёр, бесконечный костёр дымного серебра. И молчание лопнуло, исчезло, со всех сторон — с боков, сверху, откуда-то из-под кустов — грянули голоса.
   Невозможно понять — кто поёт и о чём? Дрозды, синицы, даже слышится запоздалый снегирь, тетерева за ельником, лес, ночные фиалки, ландыши, каждая былинка. И всё поёт, все воспевает и требует. И всё звучнее, всё голосистее, но не яростней. И не видно ничего из-за тумана, но рядом всё, и всё твоё и с тобой.
   Слышу, как выходит на крыльцо, гремит ведрами невыспавшаяся хозяйкина дочь… злым голосом говорит навстречу заре: «Ишь разгорланилась, нечистая сила».
   Я становлюсь к ней спиной, спиной к её голосу невыспавшегося человека, и говорю сам себе про себя, но так, чтобы меня слышали:
   — Здравствуйте и пойте. Какая вы удивительная, какая вы чистая сила!
   И солнце наконец является из-за леса» («Пир на заре»).
   
   ОЗАРЕНИЕ РАДУГОЙ
   
   К Псковскому периоду относится завершение работы над повестью «Озарение радугой».  Вот уж где пир – радужный пир поэтического слова, красок, музыки – ведь повесть написана поэтом по мотивам жизни художника, человека, много значащего для Юрия Куранова, предоставившего ему не только кров, но и доверчиво открывшего своё сердце, человека, с которым у Куранова было духовное созвучие. Написана с любовью к этому человеку, с благодарностью за щедрость его души, с проникновенным, но очень деликатным вниманием к его внутреннему миру. Но она не только о художнике Алексее Козлове.
  В повести в разноцветии многообразных аспектов раскрывается талант автора, приоткрывается завеса над тайной вдохновения и творчества. «Повесть похожа на сюиту: в ней переплетаются мелодии и цвета, звучат радуги, в ней размышления о живописи и художниках, о музыке и композиторах, о лесах и реках, похожих на океаны, о городах и сёлах русских…» (Юлия Чекмурина «Город помнит»).
   Глубина постижения произведений Куранова зависит от читательского таланта. Чтение повести «Озарение радугой» затрагивает у каждого человека определённый его индивидуальными особенностями диапазон душевных струн. В отношении чуткости восприятия, проникновенности в замыслы и чувства автора и своеобразности поэтического отклика интересны и показательны «Заметки на полях» повести «Озарение радугой» ученицы Юрия Куранова Юлии Чекмуриной, названные ею «Озарение любовью».
   В её заметках много ценных наблюдений. Она увидела, что текст поначалу воспринимаемый, как прекрасная литературная мозаика, имеет два параллельных потока: внешний и внутренний. Целостность произведения, органичное соединение сюжетных и как бы не имеющих отношения к основному сюжету фрагментов, создаётся тем, что внутренний поток никогда не прерывается. Это непрерывная цепочка образов, ощущений, состояний, понятий. «Их развитие – это тоже развитие сюжета, только в эмоциональной сфере, или, может быть, точнее – на уровне «мыслечувствования». Писатель открывает направление движению наших мыслей, не называет чувств и состояний, а позволяет нам пережить их во всей сложности, многомерности, неуловимости.  Внутренний план – это глубокий подтекст,  который раздвигает тему жизни одного человека до судьбы  народа,  это возможность увидеть жизнь таланта в различных ситуациях, временах и странах, и задуматься еще раз о нашем предназначении и о смысле таланта и смысле искусства. Это возможность взглянуть на Землю и человека на ней – с высоты: может быть, с огненного облака, которое поднимает нас в манящее вечной тайной пространство».
   Завораживающе привлекательным чтение повести делает курановское Слово, которое так и тянет написать с большой буквы. Безупречным выбором слов осуществляется перевод живописи в поэзию, почти эквивалентный по возможности восприятия. А часто ещё и дополненный поэтическим проникновением в глубинную суть живописного произведения.
   «У Козлова, как грибы в пору тёплых дождей, пошли небольшие этюды…написаны они были не с натуры. Правда, писал художник их где-нибудь в логу, на пригорке, у лесной опушки либо над речкой, но писал он их совсем не такими, какими посторонний человек их здесь увидел бы...
   Как правило, это вечер, либо ночь, или же рассвет. Маленький трепетный цветок притаился где-то в гуще трав и, уже охваченный вечернею тьмой, трепещет перед надвигающимся мраком ночи. Все существо его напряжено, он живёт, он лелеет в себе жизнь и за неё трепещет. В нем проснулись необычайные силы, в этом крошечном венчике лепестков, и светит сквозь сумерки – поистине неугасимый светильник… Когда человек смотрел эти маленькие портреты цветов и растений, его охватывала робость. Робость перед таинственным и, казалось бы, дерзким желанием художника заглянуть в жизнь этого кроткого существа, в самую его душу… в мире внимательного общения трав друг с другом, и в то же время с человеком, высвечивалась и чуть-чуть обнажалась с деликатностью необычайной аналогия: жизнь – всюду жизнь, и вся она держится на трепетности, на священном чувстве любви».
   Словом Куранова осуществляется чудо перевода в поэзию не только живописи, но даже музыки, или поэзии в музыку. «Может быть, потому, что музыка намного шире всех существующих видов искусства» передать её  словами так, чтобы услышал другой невозможно. Но Куранову удаётся вызывать словами звучание музыки.
    «Почему-то я думаю сегодня о скрипке. Она звучит в моём сердце, настойчивая, протяжная, бесконечно властная, как шёлковая ткань цветастой шали, на которой узор то вспыхивает, то исчезает, то вновь появляется и застывает, казалось бы, навсегда. Но вот узор скользит по сугробам, как отсвет далекого тревожного сияния, от которого загорается и одновременно леденеет сердце.
   Нет, это скрипка течёт по скатерти, как зелёное, как мглистое вино… Вино течёт, и светится и капает, нет, падает, как тёплое и ещё наполненное дыханием тело, на широкие половицы избы. И на полу дымится, расплывается, и огненность какая-то озаряется над ним, и колышется, как дикое растение, нет, птица, которая долго летела среди ночи и вот упала... на сугроб, и снегопад склоняется над нею, и наступает полночь.
   Нет, это не птица, нет, это не шаль и не вино. Это скрипка, печальная и кроткая, как девичье дыхание на рассвете, когда проснулось сердце, но все ещё спят. И жизнь представляется прекрасной, бесконечной, но тревожной. А дышится легко. И по телу по всему движение тишины и молодости, словно пение птиц предрассветных, цветёт и замирает».
   В сердце чуткого читателя звучит музыка, а перед глазами фантастическое действо. Объёмный видиоряд на фоне трёхчастного скрипичного концерта.
   Филологические новшества Куранова граничат с чудом. Например, внутреннее мироощущение героя раскрывается почти без привлечения событийного ряда, без прямых определений состояний героя или подробного их описания, а через, казалось бы, посторонние образы; рассуждения, вроде бы, на отвлечённые темы.
   Отчего так плакал Алексей Козлов  на обрывистом высоком откосе берега Волги в самом сердце нижегородского величия под облаками, которые «несло с востока, из-за равнин и лесов, которые столетиями заливали Русь несметными потопами завоевателей, откуда вечно пёрло враждой неистовой» – на высоком пограничном береге, где строился внутренний, духовный облик трудолюбивого, открытого, мужественного, несгибаемого нижегородца. Где «больше ни о чём ты не можешь и не смеешь думать, как только о России. И нет в твоих мыслях, может быть, ничего определенного, ничего конкретного и готового сию минуту высказаться – да это и неважно. Ты прекрасно понимаешь, что всякое слово тут  бессильно. И бессильна музыка. Даже такая, что тяжкими тучами, нет, увалами, нет, несметными лесами плывёт и наваливается на всё вокруг и, может быть, на всё человечество своим величием и невесомостью, как это в знаменитой, в былинной музыке Аренского. И стоя так, только…одно… можешь почувствовать в сердце: нет, пожалуй что, на всём белом свете более русской местности, чем эта. И действительно, здесь плакать хочется, как ребёнку».
   Хочется плакать в этом пространстве, где сконцентрировался русский дух. Где можно почувствовать трагичность втянутости во вражду, междоусобицы при необозримости расстилающихся просторов и потребности любви в сердце. Трагичность судьбы русского народа, совлекаемого от любви к ненависти.
   Всплывает другой фрагмент о встрече Москвой «ратников, живых и положивших животы свои на поле брани» в Куликовской битве. Картина предстаёт перед взором Андрея Рублёва, стоящего у монастырских ворот и смотрящего вниз на дорогу.
   «Шли люди устало… Везли и везли тела. Казалось, на Руси никогда ещё не проносили столько мёртвых тел. Но не было слёз, не было восклицаний. Были строгие, тихие женские лица… женские лица светились ровно и возвышенно, словно тихие, но праздничные свечи…
   Москва звонила. Звонили в окрестных сёлах по горам и долинам…
   Андрей смотрел вниз на суровую, на смиренную, на несгибаемую Русь, и чудилось ему, что видит он всю её от одного предела до другого, со всеми её посадами, мостами, лавками, избушками и хоромами, со всеми нескончаемыми лесными далями и родниковыми укромностями, а над ней встаёт в озарении взгляда инока величественный и алый  в своем великолепии ангел с золотыми, пока что полусложенными, крыльями, которые он в любое мгновение может расправить и поднять над целым светом». 
   И ратники, и встречающие их женщины, и Андрей Рублёв – страдающие, но выходящие из потрясений не сломленными, не утратившими надежды на то, что ангел может расправить крылья над Россией и над целым светом. И что Русь услышит призыв Свыше. И в душах россиян расцветёт любовь, не омрачаемая печалью. Слёзы страдания сменят слёзы радости.
   Боль за Родину в пространстве, где существуют одновременно и прошлое, и настоящее, и будущее. И читатель может ощутить состояния героев, так нестандартно передаваемые автором, каким-то чудесным образом, вызывающим живой отклик.
   Присутствие чуда, не исключает необходимость мастерства. О своём ответственном подходе к созданию своих произведений Куранов говорил в интервью В. Стеценко:
   «Ничего нельзя писать, снижая достигнутый тобою уровень, писать торопливо. Когда пишешь серьёзно, то мастерство ощутимо начинает усиливаться…
   Вне всякого сомнения, писатель должен стремиться к совершенству, и для качества литературы очень важно определенное самоограничение, даже когда тебя «пророчески» несёт».
   «Мне нужно, для того чтобы я вещь сел писать, чтобы она у меня вся была готова и чтобы вся умещалась в сознании. То есть я могу её как организм в себе содержать и на любой странице, на любом сюжетном повороте этого произведения могу остановиться умственно, то есть внутри себя. Только в этом случае сажусь писать. Только тогда нужно садиться писать, когда ты уверуешь, что именно эту вещь ты можешь написать».
   Благодаря такому отношению и достигается целостность произведения.
   «После концерта Саша, Козлов и я уходим прежней дорогой в Трошино. Леса ослеплены луной. В чащах только чувствуется тревожный лесной мрак, и трепещет каждый лист, словно вслушивается в чье-то дыхание.
   Саша молчит. Он шагает устало. За лесом, у Черновлян, играет баянист, там сегодня танцы. Козлов срывающимся, почти плачущим голосом торопливо говорит о том, что нет сил, не хватает целой жизни, чтобы рассказать красками о всём этом неслыханном блеске лунной ночи, которая только сегодня единственный раз пришла, а завтра будет другая, и эта уже никогда не вернется». («Избранное. Луна под косяком»).
   Каким же талантом надо обладать, чтобы запечатлеть в своём творческом порыве неповторимое мгновенье красоты.
   «Так что же такое талант?
   Быть может, это водопад. Когда гремящий  поток воды низвергается, подобно алмазной туче, летит из невообразимой высоты и весь горит, живёт и дышит, весь пенится и сверкает. И радуги от него поднимаются во все стороны света»  («Озарение радугой»).
   «Водопады надежды и веры, порождаемые тем великим "да", которое возглашают все живые существа самим фактом своего существования и тем, что они предпочитают жизнь смерти, эти водопады не могут нести в себе ничего иного, кроме достоверного свидетельства основополагающего Присутствия Бога, т. е. смысла и цели всякой жизни» (Валентин Томберг «Медитации на Таро»).
   Человек уже способен на большее, чем неосознанный жизненный порыв.
   Повесть «Озарение радугой» написана в период предшествующий «встречи» Куранова с Богом.
   Последняя глава начинается с вопроса, который задаётся  не раз по ходу повести:
   «Так быть или не быть?..»
   Ответ – радужный финал, исполненный оптимизма.
   «Да, быть, пока ты волен думать, творить, дерзать, и восхищаться, и верить свету и теплу. Когда ты дышишь, поёшь и воспеваешь, и глаза твои, что две прекрасные и чуткие планеты, видят мир и славят его. И разум твой горит, и сердце, этот чуткий и неутомимый цветок, планета, космос, небосвод, озарённый любовью!...
   Жизнь велика, и ты увидишь сердце, в котором цветет кипрей, сияет одуванчик, ты встретишь сердце, в котором шумит листопад…
   И сердце, в котором под снегопадом, под мягкими крупными хлопьями горят вечерние свечи, повстречается с тобой. Эти свечи звучат, возносятся в человеке своею прекрасной мелодией, от которой даже среди снегопада, по сугробам, на закованных льдами озёрах расцветают цветы.
   Над каждым сердцем распускается радуга, которую ты в детстве видел над рекой…».
   Автор говорит о важности для человека ответственного и творческого отношения к своей душе: к её развитию; о внимательном и сердечном отношении к другим людям; о возможности установления гармонии с миром природы и миром людей. Он пытается приоткрыть тайны творческих движений в душе творца.
   Некоторую аналогию в подступах Куранова к тому, что в основе творческого порыва лежит любовь, можно увидеть с тем, как к этой идее подходит  Сократ в диалоге «Пир» Платона. Сократ стремится по ступеням опытно-нравственных понятий о любви возвыситься к её идее. Показывает, каким образом человек, должен от прекрасного земного постепенно возвышаться к  созерцанию прекрасного божественного. Юрий Куранов в своей повести делает нечто подобное. Только его читателю предстоит подойти к этому, будучи ведомому не твёрдой рукой поводыря, а усилиями собственной души: порой двигаясь, казалось бы, без явного напряжения и получая наслаждение от всевозможной красоты; порой напрягаясь в созвучном трепете; а то и переживая катарсис. Но  всегда с удивлением, как удаётся автору затрагивать самые тонкие струны души, звучание которых доноситься из её сокровенных глубин.
   
   ПЕВУЧЕЕ ПРИЗНАНИЕ РОДИНЕ В ЛЮБВИ
   
   Короткие рассказы Юрием Курановым объединялись в серии  не только по времени и месту написания (например, «Лето на севере», «Увалы Пыщуганья», «Осенние рассказы», «Там, в Михайловском», «Глубокое на Глубоком»), но и глубинной внутренней связью. Каждая подборка имеет название. И все произведения пронизаны общим настроением автора, неизменно приподнятым над обыденностью, и чувством любви к родной природе и людям: человеку любящему, созидающему и защищающему родную землю.
   Глубинную внутреннюю связь интересно проследить в собрании рассказов «Сердце ключей».
   В предисловии автор замечает: «Писать о землях древних, о землях, с которыми связаны кровью и делом, бедами и надеждами своими судьбы народов или целых государств, - дело не только увлекательное, но и поучительное. На таких землях старина украшена величием, а молодость - неповторимостью. Такова Псковщина со своим славным и гордым городом на реке Великой…
   Мой замысел – поделиться своей любовью с теми, кому это будет интересно, привлечь, заразить вниманием не только к тем городам, деревням, озерам, лугам, о которых пишу я сам, но прежде всего к тем, на которых живет мой будущий читатель, где бы он ни находился. Потому что ключи нашего сердца, чистые струи нашего прошлого и нашей будущей жизни, не только там, где нам на них укажут, но повсюду, где мы сами увидим их, услышим и припадем к ним благодарными и верными устами».
   
   ГОЛОС
   Выйдешь на рассвете, встанешь над Великой, ладони сложишь у рта и чуть подашь голос…
   Он пойдёт на цыпочках над озером Чудским, потом лёгким шагом среди песчаных долин Эстонии, чуть колыхнёт крыльями над Балтикой, а там распустит парус и поплывёт, набирая силу; он заспешит, раскачивая сосны Скандинавии, и заискрится пылью, как изморосью, над водопадами, а потом уже во всю силу загудит среди фиордов Северного побережья…
    Может, у первых поселенцев Пскова было сходное ощущение величия места у реки Великой, придающего чудотворную силу человеку, его слову (голосу) и делам.
   
   ГОРОД И РАССВЕТ
   Эпиграф - цитата из книги И.Д.Вундерера, побывавшего в Пскове в 1592 году: «Псков по величине, как полагают некоторые, равен Риму, почти также могуществен и населён».
   …Приедешь в город  среди начала зимы и под высокой снежной тишиной остановишься, замрёшь, как бы оглушённый, под горкой, что поднимает в небо одноглавого Василия. Стоишь оглушённый гулом десяти веков неспокойного дыхания этого города. Поётся оттуда, когда первые кривичи поставили деревянное поселение над скалой, вокруг которой плескалась спокойная красавица Великая, и город когда ещё получил своё имя Плесков. Поётся оттуда, когда Игорь увидел с высокого берега Ольгу в долблёной лодке и посадил на коня и увёз княжить в Киев. Поется оттуда, когда трансильванский князь, избранный королем, вышел к стенам Пскова и замер со всей своей армией, пораженный величием и блеском богатого города. С каменными объемистыми башнями под высокими тесовыми шатрами, с лебедиными стаями звонниц, с куполами поливной черепицы, луженого железа, с теремами и звоном колоколов.
   «Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж! Помоги нам, Боже,с ним справиться... Город чрезвычайно большой, какого нет во всей Польше».
   24 августа 1581 г.
   Ксендз Пиотровский, секретарь Стефана Батория.».
   ...Не солжешь, если скажешь, что для всей земли Русской псковичи были знаменем честности и смелости неистовой. Псковский полк сражался на поле Куликовом в труднейший для Родины час. В тяжкое, смутное для Руси время подошел под стены шведский король Густав-Адольф, искусный полководец, взявший уже Новгород, Тихвин, Порхов, Старую Руссу, Гдов... Два страшных штурма выдержали стены. И шведы отступили.
   «...они в защите своих городов не думают о жизни: хладнокровно становятся наместо убитых или взорванных действием подкопа, загромождая проломы грудью; умирают от голода, но не сдаются, сами жены мужествуют с ними, или гася огонь, или с высоты стен опуская бревна и камни на неприятеля».
   Стефан Баторий».
   Куранов создает своеобразную структуру повествования, в которой он использует смещение временных слоёв. Из современного города по ассоциативной связи осуществляется плавный переход в глубь веков: в живых образах предстаёт история Псковской земли и молодой России, высвечиваются предания и легенды о древнем Пскове, озвучиваются фрагменты  летописи. Потом возврат в современность.
   «Лодки скользят… под могучими стенами Довмонтова города».
   И следующий ассоциативный ряд:
   «Я пошел бы к Довмонту, я хотел бы заглянуть ему в очи...»
   Идёт повествование о любимом псковичанами князе, который «не только прославлял имя русское в битвах, но и судил народ право, не давал слабых в обиду…» ( Карамзин «История государства Российского»)».
   И в завершении – признание в любви городу:
   «Я часто вижу Псков среди сна. Мне видится, он плывёт навстречу, как ненаглядный медлительный корабль… И я уже не знаю, во сне это или наяву. Но я широко раскидываю руки, я иду навстречу городу, чтобы поклониться ему, как старцу, и обнять, как брата».
   
   В миниатюре «НЕБА СИНЬ» – речка Пскова в ароматах первых распускающихся листьев тополя и малахитовых почек – мудреньких жучков. Вызывает удивление, что в такой полдень под синим небом река совсем не синяя.
   И не припомню, чтобы видел когда-нибудь хотя бы глаза такого цвета…
   И вот в этой фиолетовой неширокой Пскове лежат, опрокинувшись, гигантский Троицкий собор и чуть менее гигантская его колокольня. Лежат на фиолетовой глади, а цвета своего не утеряли, только чуть колышутся…
   В эту пору весны… некоторые люди советуют пройтись вдоль Псковы…
   Такой совет полезен… и для души, и для тела… Душа и тело сделаются одно ещё телеснее, другое же душевнее…
   Действительно, совершая вместе с автором прогулку, понимаешь, что
   …всё для души в такой синий, в такой звонкий день…
   Синеет небо, молодеет ветер, скоро грянет пора одуванчиков.
   
   ПОРА ОДУВАНЧИКОВ
   Они наконец-то берут своё. Они берут не только своё, но и чужое… в глазах только и кипит это солнечное прохладное горение. Глаза ослеплены, но им легко…
   Они (одуванчики) горят по скверам и усыпают берега Великой и Псковы.
   А ведь вот также и ещё шире, пожалуй, берега были залиты цветением во времена, когда Великая несла… лодку с юным существом, которое, наверное, опускало в воду ладонь, и долго держало пригоршню перед глазами и видело в ладони могучий и многокупольный город и шло из лодки, ещё не ведая, что быть ему великой княгиней всей этой юной Руси. А Русь дышала сама, как это юное цветение и ждала поры, чтобы окрепнуть и зацвести.
   Автор использует исторические реминисценции, возникающие из пейзажа, что придаёт лирической пейзажной живописи неожиданную объемность и глубину.
   
   СЕРДЦЕ КЛЮЧЕЙ
   …Они (ключи) здесь всюду. По песчаным берегам Великой там и здесь они то блещут, как заиндевевшие серебряные тарелки, то как тёмные холодные чаши, то туманятся под валуном… Они бьют под водой скалы, поднялся над которой Кром (Кремль), и текут не только в Великую, но и в Пскову. Сколько поколений утоляли жажду здесь и питали жизнь и силу свою из этих ключей!
   
   Следующая миниатюра о том, что чуткий настрой сердца позволяет улавливать неявные соответствия частностей и создавать из них гармоничное созвучие,  включая в него и себя.
   
   СООТВЕТСТВИЕ ЧАСТНОСТЕЙ
   …Что, если поместить симфонический оркестр в небольшом зале?.. А можно играть на балалайке в холмистом чистом поле серым недождливым днём, и всё, что выговаривает балалайка, будет услышано и сладостной болью коснётся твоего сердца… Вот так и Великая течёт через равнину, а ты вышел на берег и стоишь среди города, именуемого Псковом, и чувствуешь в реке, в берегах и в городе удивительное соответствие…
   В прозрачный день смотришь в даль озера, и оно уходит и тонет под небом, как море. Вблизи и дальше кричат над этим морем чайки. А вот что-то блеснуло в дали. Это, верно, мчаться упряжкой белые  кони, или, может быть, не кони, а лебеди несут упряжку по взметающимся волнам. И блещут, и горят на солнце не то гривами, не то крылами.
   
   Завершается цикл миниатюрой
   УСТЬЯ РЕК
   Тут распахивается такое чувство, будто вступаешь в чью-то неведомую и бесконечную жизнь… Я сам не раз и подолгу стоял над устьями рек… отдаваясь предчувствиям, благодаря судьбу и желая тому или другому счастливого пути…
   Устье – это как бы соединение двух жизней, продолжение одной жизни в другой.
   
   Так каждая миниатюра «Сердца ключей» является устьем реки, впадающей в следующую миниатюру. И создаётся путь, плывя по которому, читатель получает множество разнообразных впечатлений. «А если сердце взять в ладони и слушать каждое движение его ключей», «особенно если сердце это земли, земли твоей родной», «то почувствуешь, что каждая твоя кровинка бьется вместе с ним, и сам ты взволнованно оживаешь, добреешь, становишься юным, как родник», «из которого каждый может напиться чистой и ясной силы».
   
   Природа Псковского края питала творчество Юрия Куранова. Но его самые проникновенные слова обращены к людях, которые живут здесь, чьей любовью и трудом он украшается. Своё отношение к псковичанам писатель выражает в поэтической форме в очерке «Когда ты станешь ветром», посвященном семье Масленниковых, учительствовавших на Псковщине:
   «Сегодня я хочу тебе сказать, что ты должен сделать, когда станешь ветром. Когда ты станешь ветром, то почувствуешь, какое лёгкое у тебя дыхание, какие просторные крылья несут тебя по свету...
   Ты должен подняться до рассвета, пролететь над холмистой озерной равниной, над её лесами и деревнями, и там, где лежит глубокое озеро между взгористых берегов под соснами и елями, тебе надо снизиться...
   Не нужно лететь в глубину парка, где раскинулись величественные лиственницы, нужно свернуть южнее, снизиться над каменной трехэтажной школой, подкрасться к деревянному дому на окраине посёлка...
   Здесь под окнами цветут розы, красные и белые розы с их юным и ароматным дыханием. Вот это дыхание надо подхватить и унести в раскрытые окна вместе с утренней чистотой и прохладой. Там, за раскрытым окном, в тишине деревянного дома, спит старая женщина с добрым и красивым лицом... Пока она спит, ты должен дышать ей в лицо этими розами, их таинственной глубиной лепестков.
   Пусть ей не вспоминается, не видится во сне то горькое, что выпало за восемь десятков лет её жизни...».
   Юрий Куранов повествует о трудовой жизни Масленниковых в годы разрухи, о немецком концлагере под Локней, куда попала учительница Татьяна Александровна, о единственном выжившем ее сыне Володе, который в атаке под Ригой нарвался на мину: «Чуть пришел в себя - весь в крови. Левая нога вроде есть, и вроде ее нет... висит на коже. Развязал походный мешок, достал нож и несколькими ударами отрезал ногу. Как все это случилось, до сих пор не помнит. Только потрясенные бойцы рассказали ему, что все это он сделал сам...»
   Володя выжил, закончил институт в Ленинграде, учил детей в селе Глубоком, построил школу в три этажа, преподавал литературу, историю, физику и более всего - высокую нравственность человека. И в дождь, и в снег шел читать лекции для односельчан, возглавлял движение «Никто не забыт, ничто не забыто».
   И зовёт писатель ветер: «Спустись у того небольшого дома с яблоневым садом, с кустами красной смородины и опусти на деревянное крыльцо этого дома ворох осенних листьев».
   
   СИЯНЬЕ НЕВЕЩЕСТВЕННОГО СВЕТА
   
   На Псковщине произошло самое значимое, по собственным словам Юрия Николаевича Куранова, событие его жизни: божественное чудо исцеления и обретение веры в Бога.
   Он был уже известным писателем; его книги печатались в Москве и за рубежом. Пришли испытания социальной востребованностью и славой: поездки по стране и за границу, многочисленные встречи, зачастую заканчивающиеся застольями. Считая, «что писатель должен сделать в жизни хотя бы одно конкретное, не «литературное» доброе дело: помочь людям построить дом, провести дорогу, не дать разориться деревне, спасти какое-нибудь произведение искусства.» («Избранное»; [вступ. ст. В. Стеценко]), Куранов решил делом помочь   возрождению российской деревни. Будучи членом Совета по Нечерноземью, он развернул активную деятельность в надежде сделать деревню здоровой, работящей, грамотно управляемой. Вмешательство в сферу, курируемую консервативным чиновничеством, привело к тому,  что он стал восприниматься партийным руководством как невписывающийся в ряд послушной посредственности.
   Видимо, разочарования в советской действительности накапливались, а регулярные попытки снятия нервного напряжения с помощью алкоголя только всё усугубляли.
   Дойдя до отчаяния и осознав своё бессилие преодолеть тягу к спиртному, он в последней надежде стал взывать к Богу: «Господи, помоги, гибну…»
   «Когда ты, изнуренный, как перелётная птица, обессиленно добираешься, наконец, до укромного угла и сердце бьётся с болью, оно готово разорваться, – именно тогда тебя хватает за горло беспощадная и страшная рука и душит и крушит.
   И ты уже не можешь более сопротивляться и закрываешь глаза и склоняешь голову, покорный судьбе.
   И только Бог в этот страшный момент может спасти тебя. Только на Него на одного твои надежды». («Размышления после крещения»)
   Переживание, достигшее максимального напряжения в молитвенной просьбе о помощи, привело к тому, что ранее неосознанное искание Бога, разрешилось откровением.
   «Только полное понимание трагизма жизни с начала до конца и собственный опыт глубокого и не кончающегося страдания дают право сознательно принять жизнь такой, какова она есть, и считать её в конечном итоге прекрасной. Но это мне кажется возможным только при убеждении в существовании абсолютного начала... Постигнуть его природу невозможно. Но мне довольно убеждения, что оно существует и даёт о себе знать, с такой силой (во всяком случае мне) манифестируясь во всякой красоте и во всяком добре...» - писал в конце своей жизни  философ, поэт, учёный-биолог, близкий друг Мандельштама Борис Кузин (1903 - 1971), осуждённый в 1935 г. по 58-й статье на 3 года лишения свободы. Заключение он отбывал в казахстанском  лагере, а с 1938 по 1953 год находился в ссылке в Казахстане. Куранов в это же время находился в ссылке в Сибири.
   Приведенные слова Кузина, казалось бы, содержат противоречие: может ли понимание трагизма жизни давать право считать её прекрасной. Оказывается, такое возможно, но только при убеждении в существовании Бога и смысла жизни, заключающегося в развитии своей души в служении Богу. Именно опыт глубокого страдания часто и приводит к такому убеждению.
   Для Куранова абсолютное начало - Бог манифестировался во всякой красоте и во всяком добре через неизъяснимую прекрасную силу. Любовное созерцание природы было свойственно Юрию Куранову с детства. Он слышал звуки невидимой лиры, но только теперь понял, откуда они нисходят. С верой в Бога стали открываться глубины понимания. Ум пришёл в  согласие с сердцем.
    «Я люблю землю и небо, и реки, и горы. А особенно я любил облака... и ветер... Во времена моей юности, когда я много ходил по стране в моих стоптанных ботинках, пел ветер, но облака ещё не были смертоносны. Они были прекрасны во всех отношениях. Человек ещё не осквернил их, они ещё не дышали смертью в сердца людей и животных... Мы останавливались в горах и долинах, у ручьев и ключей и пили прекрасную воду, которой можно было доверять. Её не стоило бо¬яться. И я воспевал всё это и в стихах, и в прозе. И не жалею об этом. Теперь я знаю, кого благодарило мое сердце, когда я шагал по земле. Я благодарил Того, Кто всё это создал и дал мне безвозмездно всё это вместе с моею собственной жизнью». («Воспоминание о детстве»)
   Пагубное увлечение навсегда преодолевается. Происходят поиски земной церкви. Рядом появляется человек глубокой религиозности, Андреев Владимир Александрович, преподаватель псковского института, который помогает Куранову в изучении богословия. С обретением веры в Бога открываются просторы вечности и радость сотворчества.
   
   Моя земная жизнь была б совсем пуста,
   Когда бы я однажды не поверил в Бога,
   Падений, зол и бед я видел в жизни много,
   Но всё же я нашёл в душе своей Христа.
   Что я могу сказать? Я вижу небеса
   И слышу там порою Ангельские хоры,
   В душе своей я чувствую просторы,
   Из коих светит мне Господняя краса.
   На поэта пролился свет об истинном источнике его творческого вдохновения.
   
   Сквозь меня прорастают стихи,
   Словно зёрна сквозь тёплую землю,
   Светозарную влагу приемлют
   Благодатных Господних стихий.
   
   ГЛУБОКОЕ НА ГЛУБОКОМ
   
   Куранов ищет уединения, и находит его в живописном месте Псковского края – в селе Глубокое у озера с таким же названием: Глубокое.
   
   Вот моя музыка: синь за угорами,
   Тишь да печаль деревень,
   Низкий от прорубей пар над озёрами,
   Белый заснеженный день,
   Сень благодати на сердце бездонная,
   Шорох и шелест свечей,
   Вот моя музыка, здесь, под иконою, -
   В робкой молитве моей.
   
    «Я прожил замечательные дни и ночи, восходы и рассветы на берегу озера Глубокое, которые протекали под пение ласточек, цветение клёнов и под музыку Шопена да Вивальди». («Воспоминание о детстве»)
   
   Мне нравится мой небогатый дом,
   Его заботы, грусти и лишенья,
   Мне любы и нужда, и поношенья,
   Которыми обставлен он кругом.
   И крыша, протекающая в дождь,
   Полуживые старенькие стены,
   Чердак без теремка и без антенны,
   А за стеной осенних клёнов дрожь.
   О, бедности спасительный недуг
   От жадности, от спеси, от гордыни
   Да сень берёз, осенних бдений друг,-
   Здесь мой приют, часовня и пустыня.
   
   О внешней стороне жизни  Юрия Куранова в этот период есть воспоминания Владимира Клевцова:
   «В селе Глубокое у него (Куранова)  появилась «творческая дача» — дом, точнее, хозяйственная постройка из усадьбы графа Гейдена. Самой графской усадьбы не было, но постройка сохранилась и имела вид внушительный — двухэтажное здание на берегу озера Глубокое, сложенное из огромного гранитного булыжника. В Глубокое, особенно летом, к нему наезжали гости из Пскова, Москвы… Помню, в первый приезд, он повел меня в лес, а оттуда мы направились к Валентину Курбатову, жившему со своей супругой в старой, вросшей в землю баньке, замшелостью похожей на медвежью берлогу, что когда в дверях показался согнувшийся Валентин Яковлевич, раздетый по пояс, белотелый и худощавый, меня постигло разочаро¬вание, что он не похож на медведя.
   В псковской квартире Куранов писал за большим столом, стоявшим у окна, в Глубоком — в кабинете на втором этаже, тоже у окна, только распахнутом на озеро… В Глубоком он особенно много работал: рисовал акварелью на картоне окрестные пейзажи, леса и холмы, восходы и закаты, ночное озеро, звёздное небо – все тонкое, прозрачное, словно бы зависшее в воздухе.
   Здесь он начал писать новое, вызвавшее у многих недоумение — социальные, проблемные романы из колхозной жизни. Эта «социальность» особенно и смущала. Но он своей работой гордился, все время был оживлен, весел, добродушен…
   Именно в то время у него вошло в привычку писать, поставив на проигрыватель пластинку с музыкой Вивальди.
   — Это настраивает на внутренний ритм, — говорил он; и все в доме знали, когда Юрий Николаевич работает, а когда нет.
   Всё, что окружало Куранова в Глубоком, казалось изысканным, может быть, даже чрезмерно, словно он неосознанно подчинял свою жизнь своим же рассказам. Особенный дом, похожий на средневековый замок или крепостную башню, особенное своей глубиной в семьдесят метров озеро, вечерние звуки музыки Вивальди, далеко разносящиеся над водной гладью…
    Но сам жил в простоте. В доме, помнится, почти не было мебели, кроме лежаков, топчанов и столов, сколоченных из досок местными плотниками. И если отсутствовала рядом Зоя Алексеевна, питался чем придется, не очень заботясь о вкусе. Однажды осенью мы оказались в Глубоком одни (жена уехала в Псков), все, что оставила нам, мы поели в первые дни. В магазин Куранов не пошел, привычно уверяя, что продукты там страшно вредны для здоровья, и дальше мы питались грибами подосиновиками, из которых варили похлёбку, черпая это варево ложками прямо с чёрным бульоном, причём Куранов повторял, что это настоящая, полезная еда». (Владимир Клевцов «Литературные портреты»)
   Валентин Курбатов, часто гостивший у Куранова, вспоминает с благодарностью о гостеприимстве писателя: «…он (Куранов) сам написал для меня Глубокое – забытую усадьбу графа Гейдена, прекрасное село над озером, где мы прожили несколько лучших лет и осеней. Я глядел в те же окна, делил одни прогулки, рисовал с ним одни опушки и закаты, но появлялся новый рассказ, и я с волнением видел, что его окна распахнуты шире и вмещают и окна Эрмитажа, окна Василия Блаженного, окна Сигизмунда Августа в краковском Вавеле и опять милое Михайловское:
   «Зимней ночью из высоких окон бедного барского дома в Михайловском ты озарён блистающими полями созвездий. Они горят над снегами Петровского озера, и снега сияют сами, подобные созвездиям. И вспоминается почему-то не Пушкин. Приходит в голову Юлиус Словацкий: «Заозёрные звоны печально люблю я…»» («Заозёрные звоны»)
   Так в произведениях Юрия Куранова создаётся чудесное пространство, в котором перекликаются культуры разных народов в разные исторические времена. И это не выглядит набором разрозненных фрагментов – происходит плавное перетекание от одной темы к другой. Искусному мастеру «легко через запятую соскользнуть из лотрековского замка Боск в счастливое ночное за Ефремовым Лугом на Костромской земле, где мальчик Алёша Козлов впервые слушает у костра Тургеневский «Бежин луг». (Курбатов «Светлый голос в сумерках»)
   Куранов неутомимо трудится, кроме лирических рассказов и стихов, пишет документально-публицистический роман «Глубокое на Глубоком».
   «Здесь, среди гармонии природы, в краю, где существуют прочные традиции, на древней русской земле, пожалуй, объемнее и чётче видны все те процессы, которые протекают сейчас в Нечернозёмье. Когда я написал свои первые новеллы о Глубоком, — вспоминает Куранов, — мною руководило стремление защитить совхоз от разорения — тогдашний директор его просто-напросто пропивал со своими дружками. И до того мне было обидно и за здешних людей, и за красоту эту, что я не мог не писать» («Избранное»; [вступ. ст. В. Стеценко]).
   Работая над романом, прозу деревенских буден Куранов постоянно перемежает лирическими вставками. Но неизменное «чудо его дара, прикипающая через край сила» требовала большего; и Куранов открывает в себе талант художника.
   В период с 1973 по 1975 года было написано около 100 акварелей, тонких и поэтичных.
   Сюжеты  и темы картин разнообразны:
   Серия картин «Зарождение Вселенной»: разноцветье жизни, появляющейся из первоначального света, рождённое неизъяснимой прекрасной силой   для умножения радости.
   Фантастическая ветвь птицы Габис, которая приносит весть из небесных сказочно-красивых  миров о возможности гармонии в многоцветье и помогает человеку что-то понять в себе. Эта тема  переходит из картины в картину и каждый раз это новое восприятие художника и новая передача в ярких красках ветви «птицы Габис, птицы, которой никто никогда не видел. Только все знают, что сидит она на ветке. И ветвь эта иногда опускается на землю. Тогда она склоняется над озером, словно задумала напиться». Есть акварель с ветвью, похожей на разряд молнии, склоняющейся над озером.  Веточки, по мере приближения к воде, окрашиваются зеленоватым цветом воды, а деревья на берегу окрашены в тона листвы ветви птицы Габис. «Порой она склонится к человеку и долго смотрит ему в душу, так, что больно становится человеческому дыханию» («Фантазия под созвездием рыб»). Она оплетает свечи, она всматривается  в меня и видит мои сокровенные мысли, и окрашивается их цветами. Но вот (уже на другой картине) с ней что-то начинает происходить: она уже не ветвь: дробится вертикальными падающими полосами, её яркие краски увлекаются падением. Смерть птицы Габис? А может, это только сокрушение людскими страстями, и, когда люди придут в состояние любви и гармонии, она – как птица Феникс – возродится.
   На многих картинах изображены церковные здания, уцелевшие на Псковской земле в годину гонений на церковь.  В основном это только силуэты на фоне неба. На крышах и стенах пробиваются веточки растений; на картинах они пока без листьев, но создаётся впечатление, что жизнь не покинула эти церкви, в них и «во всём этом синем воздухе неба, в облаках, в безбрежной дали… дышит ощущение надежды» («Восоминание о детстве»). Полотно с названием «Небесные паруса»: сиреневые паруса куполов с крестами над ними взмывают в небо. Акварель «Небесный город»: внизу на земле древнерусский город с церквями, выше ярко красная полоса неба, ещё выше на фоне звёздного неба небесный город, к которому летит лебедь.
   И множество пейзажей, в любовном созерцании написанных.
   Некоторые из акварели, хоть они и не создавались специально как иллюстрации, созвучны определённым текстам миниатюр или рассказов.
   Пейзаж с синим озером в солнечном осеннем лесу под синим небом. И «вспоминается сентябрь далекого года. Какие глубины синевы открывались тогда над лесами! Сколько шороха, мимолетного, чуткого, ожидало ветер под каждым кустом! Какие осторожные листья сыпались в жесткие травы!..»
   За видимой реальностью присутствует нечто сокровенное, некая Душа мира, размноженная в индивидуальных предметах и природных явлениях, всёпроникающая. И автору удаётся своей душой соприкасаться с этой гармонизирующей мир Душой, улавливать её проявления в красоте природы, в чуткости мимолетного бытия былинки.
   «На смену зелени, птичьему говору незаметно приходил тихий пронзительный свет. То ли это светили сугробы листвы, то ли солнце свободней сияло сквозь поредевшие ветви. Колыхалось какое-то радостное настроение праздничной грусти…
   Каждый чувствовал, что отсветит ещё несколько дней, и леса придут к чему-то ненаглядному, но точно ощутимому, как отдалённое пение ветра» («Потерянная грусть»).
    «Улыбка сожаленья на умолкнувших полях,
   а по лесам ещё играет багровый цвет».
   «…досуг вечерний полон полусна…» (Октябрь уж наступил») – 
   а в сердце разливается счастливый тихий свет.
   О своей живописи, как и о литературных произведениях, Куранов, видимо, мог бы сказать: «Это – праздник жизни, праз¬дник дыхания, сияния, стремления, борения и страдания моей души».
   Юрий Николаевич Куранов  был одарён множеством талантов, которые он неустанно развивал, и человеком разносторонних интересов и знаний, которые он неустанно пополнял. Литература, история, философия, богословие, мифология, история религии, искусствоведение, изобразительное искусство, архитектура, музыка… Получение знаний не являлось самоцелью. Главным было прорастание в поле небесной гравитации ввысь на всю глубину сердца.
   «Откуда они берутся, эти таинственные состояния души, когда тебе вдруг начинает казаться, что ты всё знаешь. И каждый оттенок человеческого состояния тебе представляется знакомым, ощутимым, близким и даже родным. Это совсем не мудрость, это – родственность. Родственность  всему, что прекрасно, что мимолётно, что еле осязаемо и драгоценно своею вечностью и одновременно неуловимостью.
   Так на воду ложится отблеск заката, прорастает вглубь, там цветёт, и чудится, что это будет вечно, вечно было, и никакие тысячелетия не в силах изменить этой красоты. Хотя чувствуешь, что всё меняется, ускользает и растворяется не то во времени, не то в чём-то ещё более страшном и беспощадном.
   15 января 1975 года. Ночь. Слушал «Хорошо темперированный клавир» Баха и рассматривал К. Коровина «Белые ночи»».
   
   НАПОЛНЕННОСТЬ СВЕТОМ И ЖИЗНЬЮ
   
   Ах, как небо - всё ближе и ближе
   С каждым днём, с каждой каплей росы.
   
   После обретения веры в Бога снизошла «сень благодати на сердце» Юрия Куранова. И  чистая радость, детская восторженность, слёзы умиления, глубокие добрые чувства и мудрые, порой пророческие, мысли стали изливаться в духовной лирике и в «Размышлениях после крещения» (дневниковых записях 1978 – 1980 гг.). Это размышления о значении веры, о прозрениях и откровениях, о расцвете души в любви и благодарности Создателю. И о творчестве, о поэзии, о человеке.
   Исповедальной доверительностью «Размышления после крещения» напоминают «Исповедь» Августина Блаженного. А по поэтической трогательности трудно найти нечто подобное.
   Удивляет способность Куранова улавливать метафизическую глубину бытия и мистическую суть  христианства и передавать словами то, что почти невозможно передать словами.
   «Когда я молитвенно склоняю голову и становлюсь на колени, я чувствую, как в разных концах моей души оживлённо загораются огни и купола неисчислимых храмов, слышу благовестный звон колоколов. Я слышу, ощущаю пение внутри меня и восхождение прекрасных и величественных молитв к Престолу Бога. Я как бы возношусь над собою и замечаю в себе неслыханные силы, незнакомые мне доселе смирение, радость и чистоту.
   Мгновения эти непередаваемы. Ради них стоит жить на свете и тысячи лет и хотя бы одно кратчайшее мгновение.
   Я чувствую, как эти удивительные голоса моей души наполняются властным и нежным дыханием Святаго Духа. Горят, сияют».
   Религиозное чувство Куранова возвышенно мистично и, в то же время, исполнено детской свежести и сердечной простоты.
   В сердце, в храме твоём богоносном,
   Разлилась безначальная тишь,
   Под молитвы свечением росным
   Ты, как робкий младенец, стоишь.
   Несказанным вниманием Божьим,
   Ты, как радостный цвет, изумлён,
   И душа твоя благостно множит
   Сердца стройный молитвенный звон.
   
   «Мистичность, религиозность не есть некий результат простого человеческого хотения. С одной стороны, это результат состояния Души, с другой же стороны, это факт наличия или отсутствия Благодати…
   Способность же верить… есть факт предрасположенности Бога к этому человеку, знак того, что Душа его созрела, достаточно тонка, совершенна, и как награда за это ей даётся возможность пойти по дороге соединения с Богом».
   Бог искру дал душе – возможность стать огнём, то «Я», которое себя творить способно. Свет жизни – и в ночи и днём – даёт нам направленье, но свободно мы можем выбирать, куда идти. Бог человеку дал возможность: ведомым роком быть, иль собственного выбора пути: себя творя, творить и Волю Божью.
   Только с появлением у человека идеального средоточия, к которому устремляются все частные чувства и мысли, его жизнь и творчество обретают целостное и непреходящее значение.
   «В сущности своей вера в Бога не признак примитивности, слепого повиновения, а глубоко творческий акт возвышенной преданности, неземной восторженной любви человека к всемогущему благородному и бесконечно родному существу, без которого жизнь лишена смысла, красоты и самой сути своей».
   Появляется выход из оконеченности существования.
   «Пока ты был неверующим, жизнь представлялась тебе чем-то вроде линейки, от которой постоянно отгнивает и отваливается одна часть за другой. И где-то впереди чувствовался отмеренный тебе конец.
   Теперь же ты воспринимаешь жизнь так: среди всеобщего томления и жажды тебе черпают из бездонного колодца прекрасную и очищенную влагу, и ты пьешь ее из светящейся серебряной чаши.
   Не забывай же над каждым глотком креститься благодарственно» («Размышления после крещения»).
   Любовь и благодарность Куранова изливается в духовной лирике.
   
   Сквозь свет листвы сияет беглый отсвет,
   Кружась, ложатся тени вдоль шагов,
   Как все вокруг доверчиво и просто,
   Какая тишь и бережность кругом.
   Как нежно сквозь прозрачный отсвет чащи
   Вздыхают и смиряются леса.
   Как трепетна, грустна и преходяща
   Земная мимолетная краса.
   
   Земная красота преходяща, но любовь и благодарность, рождённые в сердце её созерцанием, остаются.
   
   За гул дождей, за шелест листопадов,
   за говор трав, за каждую зарю –
   как за бессмертную и вещую награду
   Создателя до слёз благодарю.
   
   Для Куранова «Истинная поэзия – это предощущение благодати, отзвук души на приближение Бога». Когда душа, очищенная от всего мешающего восприятию горнего зова, пытается петь в унисон с предощущаемой божественной музыкой.
   
   Поэзия – кроткая птица,
   монашеский чуткий обет,
   Окно из телесной темницы
   в небесный Божественный свет.
   
   Предощущение благодати – это предчувствие восхождения своей истины к абсолютной Истине. Искание, устремлённое к этой Истине, – это уже предварительное откровение. Не может человек искать того, что безусловно скрыто. За внешними проявлениями поэт улавливает высшие смыслы. Истинный поэт – это вестник о возможности божественного откровения.
   
   Здесь: в дыхании луга иль песни,
   в звоне зорь, снегопадов и рос –
   только отзвуки жизни небесной
   необъятной и чистой до слёз.
   
   И осень жизни Юрий Куранов принимает с благодарностью.
   
   А в небе утреннем такая красота,
   Такие облака, такая чуткость света!
   Настала осень. Отшумело лето,
   Как отшумели зрелые года.
   Нам осень дал Господь, как синий зов,
   В надмирные бесплотные просторы,
   И листьев опадающих узоры,
   Как покаяньям прошлого покров.
   
   «Вот это и есть возвышенная красота осени... И потому в ней столько красоты, столько света и благолепия, что лист облетает смиренно, робко и без ропота, без сопротивления и уныния.
   Только грусть, смиренная и прекрасная грусть об ушедших днях, о тепле, о солнце, о коротком и неповторимом дыхании тоже смиренной и прекрасной жизни.
   Оттого леса действительно светятся, оттого они одеты святостью. И оттого умирают они лишь на мгновение, но уже вскоре опавшие листья дадут пищу другим, новым и тоже прекрасным, – потому что смиренным, –  растениям, как бы воскреснут в них.
   Дух Святой любит чада свои и потому по осени смиренных одевает сияние, а человеку в эти дни указует: вот как надо отходить, терпеть, светить душой и воскресать».
   У каждого человека своё время, время становления его души в трудах праведных, самоотверженных.
   «Как мудро Бог преображает время внутри человека. В неверующем с годами усиливается тоска по прошлому, ценность прошлого всё более возрастает… Верующий переполнен настоящим и весь устремлён в будущее, оно всё более и более наполняется для него красотой. Между тем настоящее всё изобильнее насыщается значением, а прошлое – смыслом.
   Для верующего будущее всё необъятнее развёртывается как пространство, в котором человек сольётся с Богом, оно всё более празднично». («Размышления после крещения»)
   
   Если смерь - это, вроде бы, осень,
   Воскресение - это весна,
   Сонно сыплются на земь колосья,
   Но восходят весной ото сна.
   Так из смертного праха восстанут
   Воскрешённые Божьи сыны
   К благодати весны непрестанной,
   Бесконечной Господней весны.
   
   НЕСТЯЖАТЕЛЬНОСТЬ, ПТИЦА НЕБЕСНАЯ
   
   Проявляя общественную активность, вызванную желанием сделать не «литературное» доброе дело, Куранов приходит к пониманию, что энергичный, талантливый, честный человек инертными властными структурами неизбежно будет отторгнут, как будет отторгнута и всякая деятельность, которая может нарушить устоявшийся порядок их бездеятельности, скрывающейся под видимостью партийного рвения.
    «От меня требовали, чтобы я конкретно написал в «Глубоком на Глубоком»», как хорошо работает начальство псковское. Я отказался сразу. В романе я писал, что нужно на руководящую работу ставить талантливых людей. А секретарь обкома по идеологии… проговорился: «Талантливые нам не нужны. Нам нужны посредственные… за два, три, четыре года любой посредственный человек научиться быть секретарём обкома. Он уже будет  человеком предсказуемым. Можно будет заранее сказать, что он сделает. А  талантливый человек  – это человек непредсказуемый. И управлять им трудно».
   Я об этом разговоре написал… И потому мне во Пскове было не житьё. Они просто измотали бы меня. Вот болезнь – их работа. Один против всех вообще. Никто защитить меня не хотел или не мог. И мне нужно было просто бежать быстрее лани» («Не буду брать учительскую роль…», диалог с Владимиром Сцетенко).
   Юрий Куранов, со своим убеждением, что творчество может быть высокохудожественным и «имеет значение и смысл тогда, когда оно не обслуживает те или иные интересы и инстинкты доминирующих в обществе лиц и группировок» («Воспоминание о детстве»), приходиться не ко двору, тем более что вступать в коммунистическую партию он не собирался.
   В 1982 году Куранов переезжает в город Светлогорск Калининградской области.
   
   Прощай, Глубокое, святая тишина,
   моих икон целительные лики,
   под окнами озёрной ряби блики
   и призрачность полуденного сна,
   безлюдные вечерние шаги
   под окнами в тени осенних клёнов
   и свечи, и полночные поклоны,
   когда над крышей тьма – ни звёзд, ни зги…
   
   Я буду помнить ветер и мечту,
   озёрных лун прозрачные виденья
   и ясную, как небо, высоту
   стихов, молитв, мечтаний и прозрений.
   
   Светлогорск привлёк Юрия Куранова живописностью и расположением на берегу Балтийского моря. Зимний городок предстал перед ним сказкой, «развёрнутой какой-то щедрой и необычайно изысканной рукой»
   «Я приехал в Светлогорск зимой. Над морем опускался снегопад. Он был густой, тяжёлый, синеватый. Сквозь снегопад слышался равномерный, певучий шелест, словно кто-то нашёптывал негромко некие длинные стихотворные строки множеством глуховатых мужских голосов. То это был беспечный хор, то длительное и глубокое молчание, в глубине которого колыхались густые и бесконечные же хлопья снега. Иногда сквозь снегопад проступали тёмные, какие-то сказочно каменистые остовы сосен, которые замерли и о чём-то переговаривались еле слышно среди островерхих черепичных крыш здешних очаровательных домиков.» («Таинственный шум»).
   Зоя Алексеевна вспоминает: «Светлогорск он полюбил с первого появления в нём. Поскольку он любил очень творчество Александра Грина, то этот город напомнил ему города, созданные фантазией Грина. Он очень любил гулять по городу у моря, восхищался тихими тогда улочками, очень живописными, безлюдными. Ему в это время очень хорошо думалось. Гулять любил в сумерках, когда мало народу на улицах, очень любил осень – это его любимое время года: дожди, вид из окна своего кабинета».
   В Калининградской области Куранов, по всей видимости, был встречен местным начальством соответственно рекомендации псковских правящих органов. Так что ему пришлось жить в полуизоляции в первое время; что его, по-видимому, и устраивало. Его даже называли светлогорским отшельником.
   Вскоре началась «Перестройка». В отличие от революции 17-го года властьимущие не были отстранены одномоментно, и каждый из них, проявляя несвойственную ранее активность, по мере возможности столбил себе место депутата и присваивал собственность, ранее бывшую государственной. Революция (вернее контрреволюция по отношению к Октябрьской 1917 года) производилась (похоже, не без участия пресловутого «мирового правительства», усовершенствовавшегося в методах) сверху  правящими коммунистами, с лёгкостью побросавшими партбилеты, переименовавшими себя в демократов и принявшимися за делёж госсобственности. Резво подключилась и молодая поросль комсомольцев-карьеристов, к тому времени уже нестеснённых идеологическими и моральными ограничениями. Народ «остался с носом» «у разбитого корыта» и в недоумении, как и был. Страна отдаётся на разграбление преступным группировкам; на продолжительное время повергается в анархию, разруху.
   Вопрос: была ли возможность изменить прогнившие властные структуры, с неспособными к управлению гореуправленцами, на предложенный, бывшим тогда президентом Горбачевым, социализм с человеческим лицом? – вряд ли имеет смысл задавать.
   Другой вопрос: является ли социализм тупиковым вариантом? – остаётся открытым. По крайней мере атеистическое общественное устройство – это тупик в развитии человечества, как и атеизм – для индивидуального развития.
   Куранов видел главное преступное деяние империи СССР «в войне против Бога, в которую весь возгнетался народ и низвергался безбожною сворою в дьявольский водоворот».
   
   Осквернять поколенья безбожьем
   Озверять и отцов и детей
   И с младенчества вскармливать ложью
   Тёмный люд наторел лицедей;
   Насадил он и братство преступное
   Поругания веры в Христа –
   Вот и сделалась всем недоступною
   И ненужною душ чистота.
   
   Вместо братства, объединённого любовью, пытались создать  послушное собрание якобы единомыслящих (а в идеале атеистической идеологии: бездумно повторяющих, как бесспорную истину, то, что велено вождями). Советский человек был лишён главных ориентиров: безбожная власть всеми силами старалась закрыть небо над его головой. В брежневские времена, правда, уже сама так одряхлела, что и земли не чуяла под ногами.
   Несмотря на все попытки увести от Бога и опустить в безнравственность лицемерия и лживости, обездушить русского человека с душой-христианкой оказалось непросто.
   
   У народа отобрано царство
   И попущен народу Ваал
   И попущены злые мытарства,
   Чтобы истины цену познал.
   В попущении этом суровом
   Каждый Господа должен взалкать
   Возродиться под Божиим Словом,
   А не спесям своим потакать.
   
   Коммунистическая идея близка русским людям в силу её сходства с закреплённым христианской традицией стремлением к единству в любви и вере: к соборности. Она остаётся привлекательной даже для некоторых из пострадавших от тоталитарного режима (по словам Юрия Куранова, его отец остался ей верен).
   Юрий Куранов не стал, как многие, жертвой заблуждения, состоявшего в том, что в атеистическом обществе без возвышенных нравственных идеалов возможно всеобщее счастье. И в периоды хрущёвской «оттепели» и брежневского «застоя», благодаря своим нравственным установкам и внутреннему достоинству, смог избежать как заигрывания с власть имущими, так и материальных соблазнов. Нестяжательность, птица небесная простирала над ним свои крыла. Уже придя к вере в Бога, он писал, что человек «обязан творить без всякой бытовой и материальной, без какой бы то ни было корыстной причины. Единственным побуждением для творчества должна быть Любовь, прежде всего любовь к Богу и далее – любовь к Его творению, к миру Божьему» («Размышления после крещения»).
   Начало Перестройки связывалось с надеждой на изменения к лучшему: с гласностью, с открытием границ, с доступом к мировым культурным ценностям и главное – с освобождением ото лжи, которая сделала недоступною и ненужною душ чистоту. Но в результате её социализм был заменен капитализмом с ещё менее человеческим лицом. В своём развитии перестройка явилась для большинства россиян жестоким испытанием.
   
   Россия сегодня – Голгофа,
   Где вновь распинают Христа,
   Где грозно гудят катастрофы
   И грозы грядут неспроста:
   Тут все – Каиафа лукавый
   И Ангел при гробе пустом
   И здесь же, от Господа справа,
   Разбойник, прощённый Христом.
   
   В перестроечное время у Куранова появляется «Молитва о России»:
    «(Для верующих и не верующих, потому что Россия у нас одна, и она в беде)
   Господи, владыка живота моего, Иисусе Христе! Ты – свет миру! Но мы ослепли и предпочли смерть. Мы стали врагами Тебе и всему творению, духом злобы и зависти осквернили землю и воздух. Мы всего боимся и ни на что не надеемся. Но небеса полны отец и братий наших, за веру и отечество живот положивших. У престола Троицы – новомученики российские. За их страдания и молитвы, за любовь Пречистой Твоей Матери воззови нас из мертвых, ибо уже смердит наше тело. Дай неведающим истины радость прощения. Да познаем, что мы дети Отца Небесного и Отечество наше на Небе суть.
   Да возрадуемся о милости Твоей и да просияет в нас свет Твой. Аминь».
   
   СВЕТЛОГОРСКИЙ ОТШЕЛЬНИК
   
   В Светлогорске Куранов продолжал работу над серией рассказов «Тепло родного очага», романом «Дело генерала Раевского», начатым ещё до приезда в Светлогорск. Для сбора материалов ездил в Московские библиотеки и архивы. И поэтическое вдохновение не покидало его: писались духовные стихи.
   В Калининградском издательстве «Янтарный сказ» книги Куранова не издавались из-за того, что он, узнав о публикации  издательством биографии Саддама Хусейна в роскошном переплёте и сборника стихов московских писателей, восхваляющих иракского диктатора, резко высказал своё отношение по этому факту директору издательства Махлову. После этого издание книг Куранова стало невозможным (как выразился Олег Глушкин). Но Юрий Николаевич особо не расстраивался. Ему, как человеку глубоко религиозному, ничто не мешало быть оптимистом.
   Дозированы издания в столице из-за разрушительных перестроечных процессов, сказавшихся и на издательствах. Лишь в калининградском журнале "Запад России" появляются его рассказы о периоде репрессий, сюрреалистические миниатюры, «Размышления после крещения». Свои духовные стихи Юрий Куранов печатал в самиздате, один из сборников вышел под псевдонимом Георгий Гурей.
   «Тепло родного очага» - художественные новеллы, эссе о замечательных творениях человеческого духа, чередующиеся с нравоучительными житейскими историями, в 1987 году издаются в Москве. Куранов пишет о красоте, любви, целомудрие, о браке, о семье: «семья не просто церковь, а церковь родных людей. Это особая церковь,  особо ответственная перед Богом. В ней христиане все связаны и кровным родством, и общей судьбою». Автор предстаёт моралистом с христианским мировозрением, но старается избегать назидательности: «Притч я избегаю… Научить, как школьника, взрослого человека нельзя. Нужно говорить с читателем в более деликатной форме. Меньше гордыни должно быть у писателя и дерзости в поучении». Реакция читателей и критики была очень бурной. Пришла масса писем, где читатели благодарили за актуальность темы, за художественные достоинства книги. Но были и противники, которые упрекали Куранова якобы за домостроевские взгляды на семью, на взаимоотношения между мужчиной и женщиной, между родителями и детьми.
   На вопрос Владимира Стеценко о второй книге «Тепло родного очага» Юрий Куранов ответил: «Я получил около тысячи писем и теперь должен ответить читателям на их очень искренние и требовательные вопросы, характерные для нашего засорённого воинственным атеизмом сознания» («Не буду брать учительскую роль…», диалог с Владимиром Сцетенко).
   В 1997 году в Москве выходит роман "Дело генерала Раевского", сразу же ставший бестселлером.
   В этом произведении предстаёт (порой даже оживает) история России на фоне общечеловеческой истории. Несмотря на грандиозность исторических, пространственных и временных перспектив, многоплановость, многотемность, изобилие персонажей, автором достигается целостность произведения постановкой всем повествованием главного вопроса, стоящего перед каждым человеком: в чём смысл жизни. Читатель подводится к тому, чтобы он, оценивая поведение героев с нравственной точки зрения, сам для себя ответил на него; и понял что «особенная ответственность на нас лежит ещё и потому, что мы уже в этой жизни, земной, являемся участниками жизни будущей. Мы пребываем не только в настоящем, но и в будущем, которое зависит от того, что и как мы делаем здесь, на какую долю мы в нашем времени пребывания приблизимся к Богу, стяжаем здесь очищающую и преображающую суть Святаго Духа» («Размышления после крещения»).
   Роман Куранова вызвал ожесточённые споры, по большей части связанные со взглядом на исторические реалии, с оригинальной трактовкой событий и поведения героев (в частности со взглядом на личность Кутузова), по мнению некоторых даже с недозволительно расходящейся с ранее принятыми подходами. Это, наряду с другими причинами (об одной из которых упоминалось ранее), несмотря на перестроечную многодозволенность, явилось препятствием для издания книги в  Калининграде.
   Для человека, ещё помнящего советские времена, когда вся информация, не соответствующая государственной идеологии, находилась под запретом,  или подавалась в искажённом виде, роман "Дело генерала Раевского" был источником правдивого освящения истории России, значимых для неё событий и людей. Написанный в форме расследования, он читается с неослабевающим интересом из-за наличия малоизвестных фактов и своеобразности непредвзятого взгляда автора.
   Роман очень сложный, затрагивающий много тем. Валентин Курбатов решается высказаться в очерке «Светлый голос в сумерках» по поводу этого романа только спустя 15 лет после его издания.
   «Юрий Николаевич Куранов прислал мне последнюю свою книгу «на память о тех временах, когда только зарождался замысел этой книги, временах глубоковских, прекрасных…». Я сразу вспомнил и село Глубокое, в котором мы живали вместе несколько лет подряд, и долгие тогдашние разговоры о компании 1812 года, и смущавшие меня его резкие замечания о детски непререкаемых авторитетах. Однако горячие заботы дня гнали меня от одного дела к другому, и книга ждала…
   А вот ахнула  двухсотлетняя годовщина Бородина, время «расступилось», и стало  можно заглянуть и в «Раесвкого». И, Господи, какой могучий, просторный, тревожный, опасный оказался материал… И всё что ты считал устоявшимся и очевидным, вдруг странно накренилось и оказалось ненадёжным. Надо было прерывать чтение, чтобы  успокоить противящееся сердце, строить новую систему обороны привычных взглядов и только потом бросаться в дальнейшее чтение. Но книга не знала снисхождения и не давала вырваться из жёстких объятий исторической объективности. В ней не было злорадства новых сегодняшних сочинений, которые торопливо и мстительно переписывают минувшее по новым безродным колодкам, а была и самому автору тяжёлая печаль бессилия перед давно обступившей Россию ложью, уравновешенная в лучших страницах высокой неколеблющейся верой в то, что Бога обмануть нельзя, и в то, что Россия спасётся своей зрячей силой, не утаивающей от себя ничего и не поддающейся соблазнам, хотя бы и гордого самообмана. Тут слышался мерный шаг историка высокой традиции, знающего власть времени и силу судьбы. Это был покой Плиния и Флавия, Карамзина и Соловьёва, оживляемый вторжениями улицы и горячим голосом слабого и нетерпеливого современника. Это был знакомый мне и совершенно неизвестный Куранов, могуче вызревший в молчании последних лет» (Валентин Курбатов «Светлый голос в сумерках»).
   Куранов в своём романе говорит не только о судьбах генерала Раевского и его потомка, нашего современника, – людях умных, честных, образованных, искренне верящих в Бога, способных различать добро и зло и стремящихся делать добро. Речь идёт не только о духовной преемственности, но и о судьбах талантливых людей в России: о том, как зачастую «оттирается» и преследуется талант и правит небескорыстная наглая самоуверенная самолюбивая хитрая посредственность, с вытекающими из этого неутешительными историческими последствиями. Корни сегодняшних событий писатель ищет в XIX веке (и ещё ранее – со времён Ивана Грозного). По словам Валентина Курбатова: «Книга затеяна не ещё для одного воспоминания о минувшем, а для понимания причин последующих поражений духа».
   Возможность сохранения (при самых неблагоприятных внешних обстоятельствах) внутреннего достоинства и положительного направления развития души в поисках истинных смыслов представлена через ряд исторических персонажей и трёх современников автора: одним является повествователь (он же действующее лицо романа), другими – потомок генерала Раевского и его жена. Потомок  генерала Раевского, занимающийся восстановлением исторической правды, попадает в поле зрения КГБ и погибает под колёсами быстроскрывающейся «волги». Его дело продолжает его жена и друг.
   Попытки создать положительный образ предпринимались русскими писателями, но, насколько я могу судить, были редки и не всегда удачны (так Гоголь сжигает второй том «Мёртвых душ», где хотел противопоставить «мёртвым душам» живые). У Толстого в «Войне и мире» и «Анне Карениной» несколько симпатичных образов, вымышленных, но с характерными для русского человека качествами широты душевной, доброжелательности и сочувствия, распространяемых на всё и всех. У Достоевского в «Идиоте» «положительно-прекрасный» князь Мышкин, на которого в первоначальном замысле автор возлагал миссию спасения попадающих в поле его воздействия, сам не выносит испытания на духовную стойкость; правда, в его последнем романе «Братья Карамазовы» два положительных образа: старец Зосима и Алексей Карамазов, который (в отличие от Мышкина) уже проходит испытания, благодаря горячей вере в Бога. У Лескова есть герои из народа, нравственно-прекрасные в своих душевных глубинах, имеющих основу в христианской вере, и способных оказывать благое воздействие на других людей. Причём Лесков многих своих героев писал с натуры. Гончарову удался нами русскими любимый, спокойно созерцающий и бездеятельный Обломов, но он всё-таки не однозначно положителен.
   У Куранова были и ранее представлены яркие образы положительных героев: в «Озарении радугой» – талантливый художник Алексей Козлов,  в «Заозёрных звонах» – Енька Кадымов, правдоискатель, ищущий места приложения недюжинных своих сил на благо Отечества. Положительный персонаж нового романа – генерал Николай Раевский – не вымышленный, а реально существовавший человек, герой Отечественной войны 1812 года.
   При неоднократном чтении романа мной предпринимались попытки связать свои размышления в нечто целостное: такое, в чём можно было бы увидеть, как в сумерках, периодически сгущающихся над Россией, не тонет Свет Светлых голосов. Создалось общее впечатление, что это роман о пути: о поисках пути каждым человеком; о пути России, который мог бы порой представляться отрицательным уроком (как в своё время полагал Чаадаев) или падением, если бы не Светлые голоса (так что остаётся надежда на душу-христианку русского человека), среди которых выразительно прозвучал и к счастью многих россиян был ими услышан голос Юрия Куранова.
   В этом ему повезло больше, чем русскому философу Петру Чаадаеву, голос которого, после того, как прозвучал отрывочной фразой, осуждённой соотечественниками, был не слышан более полутора веков. Чаадаев поспешил с публикацией  1-го письма из своих «Философических писем», закрыв этим возможность публикации остальных. Первое письмо излишне резко и не совсем справедливо освящало положение дел в России,  с такой точки зрения, с которой никто тогда не мог посмотреть (даже Пушкин, для которого авторитет Чаадаева был высок). После революции произведения  Чаадаева не печатались уже по другим соображениям: его мировоззрение было религиозным.
   Первая публикация миниатюр Куранова оказалась успешной. Был период политического потепления: появилась возможность для печати текстов, не только хвалебных в адрес правящей партии и её апологетов и ругательных во все прочие адреса.  Миниатюры не затрагивали ни политики, ни идеологии – они были обращены к сердцам людей, открывая их для возможности различения добра и зла, сочувствия добру и радости восприятия живой красоты; радость в душе читателя преумножалась ещё и тем, что в ней самой креп жизненный порыв.
   Русскому писателю второй половины 20-го века Юрию Куранову, прожившему 20 лет в той же географической местности, что и кёнигсбергский философ второй половины 18-го века Иоганн Гаман, с признанием современниками повезло больше, чем его предшественнику. В Гамане некоторые его современники «видели основательно мыслящего человека, хорошо знакомого с «явным миром» и литературой, но знающего ещё и что-то сокрытое, непостижимое» (Гёте «Поэзия и правда»), но Гаман – с его глубоко религиозным мировоззрением, чрезмерной изощрённостью его текстов, изобилием комментариев – был непонимаем и большинством его современников. Сыграло роль и то,  что идеи эпохи Просвещения, способствующие возвеличиванию человека, уводя его от божественного предназначения, оказывали затемняющее воздействие даже на таких выдающегося ума мыслителей, как Кант, Гёте, Гегель. И до настоящего времени к творчеству Гамана обращались лишь немногие из универсально образованных филологов и философов. Для русскоязычного читателя Гаман появился только в начале 21 века, благодаря  исследованию его творчества и переводу его текстов Владимиром Гильмановым в книге «Герменевтика «образа» И. Г. Гамана и Просвещение».
   Можно увидеть схожесть мировоззрений двух духовных проповедников, отстоящих по времени на 2 столетия, но задающих движение в одном направлении, призывая «примириться с Богом». И у Гамана, и у Куранова была «встреча» с Богом, определившая всю дальнейшую жизнь и творчество. Оба были христианскими подвижниками. Гаман боролся с духом «просвещённого» времени, защищая давно существующую религиозную традицию от только набирающих силу «просвещенцев»; Куранов, находясь в атеистическом окружении, боролся с атеистическим духом своего времени, являясь возрожденцем почти утраченной христианской традиции. Основным оружием Гамана была любовь к Богу и ирония в отношении недалёкости вождей эпохи Просвещения, Куранова – любовь к Богу и к миру Божьему. Оба боролись за душу человека, за её освобождение от ложных идей, довлеющих горизонтальных установок и мнений. Души их самих пламенели верой в Бога и призывами к другим обратить взор к Небесам.
   Гаман  обращается к философам уровня Канта и филологам уровня Лессинга, говоря об опасности отравления «публичным ядом». Но они его не услышали. Считающая себя просвещённой «публика», современная Гаману «наслаждалась уверенностью во всепроникающей силе «чистого разума»» (Гильманов) и, утратив интуицию высших смыслов, не распознала поражающей её болезни, о разрушительном воздействии которой на душу говорил Гаман, предлагая лекарство (в частности Канту под маской Сократа в «Достопримечательных мыслях Сократа»).
   Куранов, в отличие от Гамана, был услышан многими своими современниками потому, что мог передавать глубокие мысли и чувства образным и красочным, но более простым, чем Гаман, языком, а главное потому, что дух времени, в котором жил Куранов  после долгой тяжёлой болезни жаждал выздоровления ото лжи и был ориентирован на обретение истины.
   Куранова называли отшельником за его спокойную мудрость и отстранённость от участия в политической деятельности (что не мешало ему помогать несправедливо обиженным), но отнюдь не за уединённый образ жизни.
С некоторых пор Юрия Николаевича начали обхаживать, в виду его мощного писательского таланта и общественного авторитета, новые политические и общественные деятели, предлагая поддержать их проекты, вроде благие. Некоторые из них, как оказывалось, преследовали по большей части корыстные личные цели, удовлетворению которых способствовала бы доходная политическая деятельность, или реклама их предложений, или продвижение собственного творчества и собственной персоны.
   Юрий Куранов переживал разочарования в людях, но был против мести и злопамятности.
   Прости, Россия, недругов твоих,
   не распинай их яростные души,
   но никогда ты больше их не слушай.
   Ты внемли словесам твоих святых.
   А с твоего тернистого пути
   смахни бесов и леших завыванья
   и падшее безвольное сознанье
   своё Господним зовом просвети.
   Он говорил, что «в Норильских рассказах Снегова было больше правды, чем у Солжиницина, который хочет отомстить, говоря правду. А у Снегова есть правда, но нет зла – доброта мудрая человеческая осталась. Он не задумывал жить по правде, а жил. И хорошо, что в Калининграде основу заложил Снегов – человек большой культуры, выдержавший жизненные испытания. Потому, что как закладывается  – так и продолжается».
   Юрий Куранов тоже много потрудился для создания культурных основ на калининградской земле, не так давно начавшей культурный путь с новопоселённым народом. С оглядкой на творчество Куранова, поднявшего планку мастерства, стало стыдно писать плохо и бездарно. Юрий Куранов проложил дорогу и для всей нашей страны своими религиозными текстами.
   Россия прошла сквозь распятье
   И в сердце хранила Христа,
   А в истинных сестрах и братьях
   Она и поныне чиста,
   Она и поныне свободна,
   Высок её праведный лик.
   О нет, не Россия бесплодна,
   Но ложный России двойник.
   В Юрие Куранове не иссякала вера в то, что из мирского ничтожья,
   Через крестные муки, как встарь,
   Русь воздвигнет по милости Божьей
   Свой в сердцах сбережённый Алтарь.
   Он верил, что
   … зреют по скорбным затворам
   её необъятной души
   смиренников Божии хоры,
   и люд к ним с надеждой спешит.
   
   Юрий Куранов и сам был сподвижником Божьим.
   
   ЖИВЫЕ УРОКИ МАСТЕРА
   
   Энергии Юрию Куранову хватало помимо литературы и на общественную деятельность. Это были: творческие встречи; выступления в библиотеках, домах культуры, музеях; выставки его акварелей и картин других художников из его семейного собрания. По инициативе Ю. Куранова при Светлогорском Доме творчества был создан клуб любителей поэзии «Голубой простор». С 1999 года начинает работать его студия малых литературных форм.
   Впервые я увидела Куранова на представлении его романа «Дело генерала Раевского» в 1998 году. То немногое (из-за опоздания), что мне пришлось услышать о романе, произвело впечатление, и через несколько месяцев я прочла его, взяв в библиотеке (в продаже в Калининграде его не было). По приглашению Олега Каштанова я стала приходить на встречи с Юрием Николаевичем Курановым, которые назывались «У камина Паустовского». Куранов  считал  Паустовского своим учителем и был как-то особенно тепло к нему расположен. У воображаемого камина (а одна из встреч проходила у камина, в котором горели поленья), читались рассказы Паустовского. Особенно запомнились два из них: «Соранг» и «Ручей, где плещется форель».
   В мае 2000 года, обрадованная тем, что стала ученицей литературной студии Куранова, первый набросок своего первого рассказа я написала в порыве вдохновения за несколько часов, загорая на берегу Балтийского моря. Название «Армавир», предложенное руководителем, вызвало яркие воспоминания из далёкого прошлого – незабываемый эпизод, когда душа находилась в состоянии предчувствия любви. Весь рассказ занимал несколько листов. Под влиянием рекомендаций Куранова стремиться к краткому изложению (его представления миниатюры, как квинтэссенции смысла, помещенного в оптимально компактную форму), преодолевая нежелание выбрасывать избыточное, но кажущееся мне ценным, переписывая рассказ не один десяток раз, в конце концов, я сократила его до полутора страниц. Как оказалось, от этого он только выиграл.
   Студия Юрия Николаевича Куранова внесла новый смысл в мою жизнь. Каждая суббота с апреля 2000 по май 2001 годов стала праздником узнавания нового; праздником общения с интересными творческими людьми. А главное – праздником встречи с человеком, первым в моей достаточно продолжительной и насыщенной разнообразными встречами жизни, к которому я относилась даже с большим восторженным уважением, чем во время учёбы в школе к смелому бескомпромиссному критику Виссариону Белинскому; праздником встречи с человеком, произведения которого трогали не меньше, чем в юности повести Тургенева; с человеком, сияние глаз которого озаряло сердце радостью.
   Особенно нравилось, когда встречи проходили в музее Брахерта, расположенном в маленьком, но очень симпатичном домике, окруженном небольшим двориком с разнообразными растениями: от маргариток в свежей зелени травы и старых, но плодоносящих, яблонь до пышных кустов разноцветных роз под высокими соснами и каких-то совсем экзотических кустов, тонкие веточки которых изгибались даже от казавшихся невесомыми соцветий. С этим природным великолепием гармонично сочетались скульптуры, изваянные Брахертом.
   Студийные встречи всегда проходили интересно.  Юрий Николаевич знакомил нас с им избранными авторами в их лучших (по его профессиональному и человеческому мнению) произведениях: с творчеством Паустовского, со стихами и прозой Бунина, со стихами Константина Батюшкова, с лирическими миниатюрами японских и китайских авторов, с поэтами «Озёрной школы», с рассказами: Ясунари Кавабаты «Голос бамбука, цветок персика», Чехова «Студент», Короленко «Огоньки», Альфонса Доде «Сангинерский маяк»; с «Затесями» Виктора Астафьева, со стихами Ивана Никитина и Николая Клюева, с прозой Снегова и Шаламова… К подготовке тем для очередного занятия привлекались студийцы.
   Произведения самого Юрия Куранова звучали редко. Запомнилось, как он прочёл смешное озорное стихотворение, в котором обыгрывалось название горной речки, и своё юношеское стихотворение:
   
   Ты налей мне соснового ветра
   в твой прохладный гранёный стакан,
   мне не спать в эту ночь до рассвета:
   я пойду на гору Джантуган;
   
   не помну луговую сурепку,
   не трону орлиных гнёзд,
   наберу в свою рыжую кепку
   этих спелых грузинских звёзд.
   
   А вернусь до птичьего пенья
   и из кепки мерцающий жар
   пересыплю тебе на колени
   в полинялую ткань шаровар.
   
   И не было сомнений в том, что этот молодой человек сейчас перед нами.
   С прозой Юрия Куранова мы знакомились, беря в библиотеках и читая самостоятельно его книги. В студии прозвучали только немногие из миниатюр и рассказ «Маленький ангел» о казни царской семьи большевиками и о связи эпизодов русской истории с момента воцарения Романовых.
   Для нашей творческой работы Юрий Николаевич предлагал названия рассказов. Последними были предложены названия: «Туннель» и «Лестница в небо».  Свою «Лестницу в небо» мне уже не пришлось показать учителю. Подробных разборов текстов не делалось. Ненавязчивые советы, короткие замечания всегда оказывались ценными. Удивляла способность Юрия Николаевича улавливания текста во всех деталях на слух.
   Своё отношение к творческому процессу Юрий Куранов высказал в интервью, данном Владимиру Стеценко:
   «Я считаю, что превращать творчество в сплошную импровизацию – это ошибка. Потому что всё-таки  на то искусство и есть искусство, чтобы ничего лишнего – случайного – не было. Когда Родена спросили, как вы делаете свои произведения, он ответил: «Я беру кусок мрамора и убираю всё лишнее». Для меня эти слова значат вот что: тот замысел, который созрел, в куске мрамора занимает совершенно определенное место. И это место уже очерчено. <...>
   Задача художника заключается в том, чтобы как можно более адекватно всё это воссоздать, не теряя ничего из духовной сути этого произведения. То же самое в литературном произведении. Может быть, даже серьёзнее, чем в скульптурном. Потому что здесь в полном смысле слова имеешь дело с живым существом. Если слово – существо, то рассказ, роман – это же, может быть, целая держава существ, это колоссальный организм организмов» (Вопросы литературы. 1981 г. № 5).
   И нам он говорил о необходимости ответственного отношения к слову.
   «Слово – это живой прекрасный организм… только тогда, когда ты слово не выливаешь куда попало, а когда ты обращаешься с ним как с прекрасным существом, живым и разумным…  бережно, с любовью истинной… и пытаешься найти только то место, где в единственном варианте оно может стоять, только в том сочетании, только с той окраской, вот тогда слово не погибнет. Слово можно… казнить, убить, заключить в тюрьму. И, как всякое живое существо, слово, между прочим, противится насилию. Оно не выдерживает лжи. Самые прекрасные слова, когда они используются в неправильном, а особенно в лживом варианте, когда наполняются они какой-то клеветой, мерзостью, теряют вес и смысл». (Вопросы литературы. 1981.№ 5)
   В «Размышлениях после крещения» Юрий Куранов говорит о значении слова, одухотворяющего предмет или явление: «Слово придает предмету духовность, оно конкретизирует и одновременно расширяет осязаемость явления. Одновременно слово делает плоть воздушной и прозрачной, обнажает связь ее с духовной вечностью и лишает её,  таким образом, бытовой изолированности и обречённости.
   Без слова каждое явление и предмет здесь, на земле, замкнуты в себе и мертвы для понимания их».
   Обстановка на студийных занятиях была непринуждённая и, в то же время, чувствовалась организующая и направляющая сила авторитета нашего куратора. Никто не позволял себе пустых разглагольствований или вздорных вопросов. Могу сказать о своём состоянии – состоянии осознавания превосходства Юрия Николаевича Куранова надо мной во всех отношениях; сосредоточенного внимания и доверия к тому, что он говорил, и ко всему, что от него исходило (в честности и добром посыле Юрия Куранова у меня была полная уверенность). Мой слишком быстрый, опережающий рассудительность ум присмирел и даже не делал попыток проявить свойственную ему прыть без оглядки на возможные последствия: блеснуть своей остротой или в спешке сесть в лужу. Вблизи Куранова он понимал своё место: где-то далеко внизу. Но душа пребывала в приподнятом состоянии, движимая в вертикальном направлении, заданном ненавязчивым, но постоянно ощущаемым подсознательно духовным учительством Юрия Николаевича Куранова. Думаю, что и с некоторыми другими студийцами происходило нечто подобное.
   Духовному существу человека необходим высший авторитет (культ) для выхода из состояния пустоты от всякой веры во что-либо и от всякой любви к чему-либо, кроме веры в себя и любви к себе. О, как мне знакома эта тщеславная самодостаточность, чуть ли не гордость тем, что ни в ком не нуждаюсь. В конечном итоге это приводит к тому, что такой человек и сам никому не нужен. Благодаря Юрию Николаевичу наметился выход из замкнутости на себе, появилась возможность заполнить пустоту безверия и нелюбви, остановить неопределённо блуждающий взгляд на ином, высшем, лучшем, чем я сама. Юрий Куранов был первым человеком, рядом с которым я почувствовала свою душевную приземлённость; и в то же время у души начали прорезаться крылья, появилось желание творческих взлётов.
   Юрий Куранов обладал редким даже в среде литераторов ораторским искусством, был изумительным рассказчиком: мог на протяжении не одного часа говорить литературным высокохудожественным языком, насыщенным живыми, яркими, оригинальными образами, эмоционально окрашивая в соответствии с содержанием свой рассказ. Многое из того, о чем он говорил, было не повторением давно ему известного, а радостным открытием нового, не только для других, но, казалось, и для него самого. В этом удивительном человеке шло постоянное духовное развитие с сохранением чётко определённого им главного направления.
   
   Нам что-то всё время мешает
   и что-то всё время зовёт,
   и что-то в душе умирает,
   и на сердце что-то растёт,
   и что-то нас манит в дорогу
   и властно зовёт в высоту –
   к прекрасному вечному Богу
   Спасителю мира Христу.
   
   В свои семьдесят лет Куранов воспринимался как совсем  молодой человек. В нём как-то органически сочеталась мудрость и молодой задор, как будто «из-под самого (его) сердца поднималась весёлая и несколько отчаянная прохлада молодости» («Озарение радугой»).
   О том, каким мог восприниматься Юрий Куранов учениками его литературной студии «Дуновение дюн», можно судить по миниатюре Марины Михайловой:
   
   «…FORGET BE NOT.
   В комнате, где не было стен и потолка, на полу из незабудок стоял письменный стол.
   За столом сидел человек и быстро писал на листах бумаги остро отточенным карандашом.
   Этот человек был похож на пирата; казалось, что в его правом ухе раскачивается золотой дублон, а голову покрывает потёртая треуголка. Но это только казалось.
   Человек закончил писать.
   Листы бумаги сложились в белоснежный фрегат. Из написанных слов человек соткал паруса и отправился в путь по бушующему морю незабудок.
   Это было так просто.
   Ведь в комнате не было стен, впереди ждала вечность, а попутный ветер был его старинный друг-приятель».
   В повести «Озарение радугой» есть гимн зимним радугам:
   «Если бы я мог петь гимны, я бы воспел в своём сердце гимн зимним радугам, зимнему искрящемуся по ветвям деревьев солнцу, когда оно в полдень рассыпается по каждой снежинке, по каждой искре инея…
    И не нужно даже трогать ель или березу рукой либо палкой,  и без того в морозном воздухе стоят сиреневые, ало-синие и золотисто-огненные дуги света. Они переливаются, они колышут в своих потоках нежные и бесконечно радостные улыбки, от которых веет молодостью и чистотой…
   Но если на ходу ты задел плечом или рукавицей ветку, стена сыпучего и огненного снега становится перед тобой и воздвигает радужные высокие ворота.
   Через эти ворота нужно пройти, не закрывая глаза, чтобы в каждом из них вспыхнуло по радуге. И нужно еще совсем немного, нужно, чтобы сердце твое в этот миг превратилось в прозрачный, наполненный музыкой любви и восторга кубок. Тогда в этом кубке вспыхнет радуга – вот теперь ты поэт».
   С таким поэтом мы и спешили на встречу каждую субботу, и всю неделю проводили в ожидании следующей встречи и подготовке своих робких литературных проб.
   Если бы я могла петь гимны, я бы воспела в своём сердце гимн звучащему музыкой любви сердцу поэта Юрия Куранова и его лучезарным глазам, через которые из высших трансцендентальных сфер лился свет в наши сердца, наполняя их музыкой любви и восторга.
   Великое, во всём его величии, можно разглядеть только на расстоянии. Величие Куранова, человека столь мощно и многогранно одарённого, и постоянно прилагающего усилия для своего совершенствования, можно было почувствовать и вблизи. И не из-за своей малости (в уничижительном смысле) рядом с ним: Юрий Николаевич не был высокомерен. Чтобы почувствовать свою малость в перспективе своего развития, надо было прикоснуться к радушно-расширяющейся радуге его величия. Яркое сияние многоцветной ауры его талантов не могло укрыться за его скромной интеллигентностью и христианской кротостью (говорящей не о робости, а о внутренней силе) – оно было доступно для чуткого сердца и от него можно было возжечь собственную радугу.
   На одном из занятий Юрий Николаевич вспоминал о своей встрече с Константином Паустовским:
   «Я  встречался с Константином Паустовским, был у него на Котельнической набережной  в 1957 году. Он  тогда только-что съездил в Париж….
   И вот К. Паустовский рассказывал: собралась русская интеллигенция, бежавшая или изгнанная из Советского Союза, эмигранты, французы, которые любили русскую литературу, там ведь русскую литературу всегда любили. Когда он рассказывал о тех ужасных ситуациях, в которых мы находимся, его спросили: «А что же всё это время делали вы, Константин Георгиевич?» И он им ответил: «Мы спасали культуру!» И ответил точно и правильно. Вот сейчас мы должны продолжать его дело, продолжать спасать культуру. Потому что она в неменьшей опасности… Она нуждается не только в поддержке, но и в восстановлении, и развитии…»
   
   ПОДВИЖНИЧЕСТВО
   
   Подвижник в этом мире одинок,
   И не нужны ему мирские почитанья
   В душе его клубится мирозданье,
   В душе его всежительствует Бог,
   В душе его расправлены крыла
   Возвышенного кроткого моленья.
   И Ангелов Господних песнопенья
   На все его ниспосланы дела.
   
   Если бы я впервые увидела и услышала Юрия Куранова на Днях славянской письменности 28 мая 2001 года, то у меня непременно появилось бы горячее желание познакомиться с этим завораживающе располагающим человеком, героически вещающим внятно и выразительно высокие истины тихим сипящим голосом, достигающим не столько слуха, сколько чего-то глубинного в душе, сосредоточившегося в стремлении услышать. Будучи же ученицей его литературной студии, я знала, что в последнее время Юрию Николаевичу с его больным горлом наше счастье слушать его, стоило большого усилия, хотя напряжение почти не замечалось из-за внутренней мощи, силы духа, с лёгкостью преодолевающего материальные препятствия. Видимо, была услышана молитва Юрия Куранова:
   
   Дай, Боже, сил приять рассвет,
   Воскрылить день, осилить полночь,
   Одна Твоя Святая помощь
   Врачует нас на склоне лет.
   
   Когда Юрий Николаевич начал говорить, сердце защемило, но его выступление было столь вдохновенным и захватывающим, что всё во мне превратилось в восторженное внимание и, когда возникла мысль о возможной утрате столь ценных для нас всех по красоте и смыслу слов и мыслей, старание что-то записать между строчек программки, за неимением чистого листа.
   Вначале Юрий Куранов говорил о своём творческом и духовном пути (это было красивое лирическое повествование, которое я ещё не записывала), потом о путях человечества: о том, как оно отходило от Бога и в чём причины такого губительного движения.
   «Причины революций идут из средневековья. Реформация папской церкви нужна была, но реформаторы, отбросив заблуждения папства, внесли своё атеистическое направление: отбросив авторитет церкви, а следом и Бога. Человек был поставлен в центр. Смысл человеческой жизни стал неправильно пониматься. (Смерть – самая основная реальность, сколько бы человек не выпендривался, которой обессмысливается земная жизнь.) Вперёд поставлена ежеминутная жизнь – спасение игнорируется». В результате: «Выхолощенный гуманизм. Мир из организма превращается в механизм…  Без идеи Бога люди дойдут до антропофагии. Чистый гуманизм не спасёт. Духовные ценности не похожи на гуманистические…» Юрий Николаевич ссылался на «Опыт теодицеи» П. Флоренского  и «Поэтику византийской литературы» Аверинцева.
   Далее говорилось о путях спасения: «Сущность христианства – соединиться с Богом…  Даже христианские заповеди – средство, цель – приобрести благодать Божью… Сами добродетели не гарантия (не юридический подход). Нужно приобрести сродные Христу качества… Рождение духовной жизни не от знания, а от ведения своей болезни. Надо блюсти заповеди, увидеть свою болезнь, свою самодостаточность (у такого не может открыться духовное зрение). Я – духовный паралитик, надежда только на Тебя, Бог.»
   Куранов привёл стихи Тютчева, написанные более ста лет назад, но не утратившие своей актуальности:
   
   Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры — но о ней не просит…
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит пред замкнутою дверью:
«Впусти меня!— Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
   
   «Мало уверовать – в духовной жизни масса камней. Можно ходить в церковь, но оставаться духовным заморышем… Нейтральных поступков и чувств не существует…  Должен быть постепенный духовный рост. Должно быть постоянство (этого роста)»
   Приводились высказывания  христианского мистика Исаака Сирина и русского философа Константина Леонтьева.
   В заключении говорилось о значении христианского мировоззрения:
   «Народ предан элитами. Этого не могло быть, если бы было христианское мировоззрение».
   По окончании чтений, которые длились несколько часов, ничто в Юрии Николаевиче не говорило о немощности, болезненности, усталости. Руку пожимал поэт «со светящимися глазами, в каждом зрачке (которого) сияла радуга» («Озарение радугой»), казалось, прощавшийся до встречи в следующую субботу. Следующее  свидание-прощание было мистическим на грани сна и пробуждения в ночь на 11 июня, когда душа Юрия Куранова покидала этот мир.
   
   РОДНИК, УТОЛЯЮЩИЙ ДУХОВНУЮ ЖАЖДУ
   
   В литературных произведениях Юрия Куранова многие воспринимают преимущественно эстетическую сторону. Но таким творчество Куранова предстаёт, если и не совсем поверхностному взгляду (для восприятия даже только эстетической составляющей текстов Куранова необходимо духовное сосредоточение), то и не очень углублённому. Красота языка – это внешняя форма многопланового целого, созданного гармоничным единством всех способностей писателя, включая: чуткость сердца, глубину интуиции, синтетичность мысли, и гениально адекватное им речевое выражение, такое, что читатель способен прийти в состояние автора и воспринять дух этой целостности.
   В части восприятия целостности это относится в большей степени к малой прозе и повестям. Для восприятия целостности романа-эпопеи «Дело генерала Раевского» необходимо духовное напряжение, почти непосильное для современного читателя.
   «Все главные события нашей жизни совершаются в духовной сфере, невидимо.
   Физические видимые события есть лишь результат совершения невидимых, их грубое земное отражение. И если уж прибегать к художественному творчеству, решиться на него, вполне отдавая себе отчет в том, на что ты решился, то художник только в эту область невидимого и должен проникать, но проникать только с именем Бога, с молитвой, с кротостью и в Страхе Господнем".
   По высоте духовных устремлений, глубине постижения главных смыслов, широте охвата главных тем, художественному мастерству и необыкновенной живописности пера творчество Юрия Куранова возвышается горной вершиной в российском литературном ландшафте второй половины  20 века – начала 21 века.
   Слово Куранова отзывается в душах людей и отзвуки множатся. Вдохновлённые его творчеством и восхищённые его личностью, создавали свои произведения: Валентин Курбатов, Владимир Стеценко, Юрий Бондарев, Игорь Дедков, Владимир Клевцов, Владимир Грешных, Олег Глушкин, Олег Каштанов, Юлия Чекмурина, Марина Михайлова, Лада Овчинникова, Нелли Белова, Людмила Поликарпова, Игорь Бармин, Зоя Куприянова, Ирина Булдакова, Адель Киселёва, Иван Бакрымов, Владимир Олейник, Маргарита Беседина, Валентина Долина, Владимир Белалов, Юрий Аникин, Евгений Пудовиков, Евгений Лушев, Анатолий Мартынов, Аида Добрякова, Елена Канева, М. Р. Михайлова (Псков) и другие.
   В Калининградской области о Юрии Куранове узнают с детсадовского возраста по его добрым и светлым сказкам, со школьной скамьи по его миниатюрам, стихам, рассказам, повестям и роману «Дело генерала Раевского».
   В СОШ г. Зеленоградска в рамках литературного краеведения уже девятнадцатый год (с 2007 года) работают по духовно-нравственному воспитанию школьников на примере жизни и творчества Ю.Н. Куранова Пластовец Н. (учитель русского языка и литературы) и Стрелкова А. (учитель музыки). Изучая творчество Ю. Куранова с ребятами, они пришли к убеждению, что его произведения отвечают самым высоким современным требованиям в вопросах образования и воспитания. Развивают познавательные (многие из ребят начинают улавливать философский смысл многих вещей) и творческие способности; деловые практические качества: самостоятельность, ответственность, формирующие потребность в самопознании, саморазвитии; умение общаться с разными людьми, видя в каждом такого же по ценности человека, как ты сам. Воспитывают любовь к семье, ближнему, малой родине, Отечеству. Способствуют преодолению эгоизма, эмоциональному благополучию детей. Уроки по произведениям Ю.Н. Куранова проходят параллельно изучению творчества классиков. Например: программное произведение – «Л. Толстой «Война и мир». Проблема истинного и ложного патриотизма»; произведение Ю. Куранова – «Ода генералу Раевскому». После чтения прозы и стихов Куранова при звучании классической музыки (на уроках А.Стрелковой), многие из ребят начинают по-иному постигать красоту языка ЛИТЕРАТУРЫ, МУЗЫКИ и ЖИВОПИСИ.
   Подобное воспитание духовной культуры на примере жизни и творчества Ю. Куранова происходит и в других школах Калининградской области.
   По творчеству Юрия Куранова проходят научно-практические конференции, пишутся исследования и защищаются диссертации. Интересны исследования творчества Юрия Куранова в разделе «Лирическая миниатюра», выполненные на высоком профессиональном уровне: доктором филологических наук Владимиром Грешных. Ученицей Юрия Николаевича Куранова, кандидатом филологических наук Ладой Овчинниковой  написан ряд работ, среди них: «О творчестве  Ю.Н. Куранова», «Особенности творчества  Ю.Н. Куранова»,  «Переживание ирреального: изучение сюрреалистических миниатюр Ю.Н. Куранова в школе»; её кандидатская диссертация тоже выполнена по творчеству Юрия Куранова.
   Ладу, ещё учившуюся тогда в школе, привела в студию «Дуновение дюн» мама. Лада стала писать оригинальные, с философским подтекстом рассказы; поступила в университет на филологический факультет; потом в аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию. Её высокопрофессиональные исследования творчества Куранова используются учителями литературы в школе и преподавателями КГТУ им. Канта.
   По меньшей мере, два раза в год устраивают встречи в день рождения и день памяти Юрия Куранова, посвящённые его творчеству и личности, с активным участием школьников и местных и приглашённых поэтов и писателей Наталья Шумилова в Зеленоградской библиотеке имени Юрия Куранова и Ольга Ткаченко – в Калининградской библиотеке им. Соболева. В этих библиотеках есть музеи Юрия Куранова, где представлены экспонаты, переданные вдовой Юрия Куранова Зоей Алексеевной Курановой. Курановские чтения проходят и в других городах Калининградской области.
   Помнят о Юрии Куранове и в Костромской, и в Псковской областях. Так в мае 2019 года в Центральной городской библиотеке Пскова открылась выставка молодых художников «Светлый голос в сумерках», посвященная российскому писателю Юрию Куранову (1931 – 2001). О псковском периоде жизни Юрия Куранова собравшимся в библиотеке рассказал его друг, писатель Валентин Курбатов. Из Калининградской областной научной библиотеки была приглашена ученый секретарь Светлана Постникова, рассказавшая про светлогорский период жизни Куранова. Зоя Алексеевна передала в архив Калининградской областной библиотеки фотографии из семейного альбома и другие материалы. В 2018 году был телемост между библиотеками Пыщюга и Калининграда.
   Начиная с 1959 года произведения Юрия Куранова печатаются. Изданы десятки книг в Москве, Пскове, Костроме и других городах, было множество публикаций в сборниках и журналах.  О многочисленных благодарных откликах читателей уже говорилось. Многие рассказы и повести переведены на иностранные языки,  по ним иностранцы изучают русский язык.
   В Калининграде, к сожалению, только после ухода писателя, были изданы книги: «Тепло родного очага», «Дело генерала Раевского», «Вот моя музыка!», «Размышления после крещения», собрание сочинений в трёх томах, эссе «Юрий Куранов в диалоге со временем». Произведения Куранова, отклики на них, эссе о писателе Юрии Куранове¬ – печатались в книге  «У слова есть не только будний смысл», в альманахах «Дуновение дюн», в журналах: «Запад России», «Балтика», «Берега»…
   В Светлогорске была издана книга «Юрий Куранов: страницы жизни», написанная Адель Кисилёвой по воспоминаниям Зои Алексеевны Курановой.
   Зоя Алексеевна была верной женой и скромной подругой Юрия Николаевича Куранова, помощницей, прилагающей неустанные кропотливые усилия в работе над его рукописями, первым читателем и секретарём писателя. Юрий Николаевич был благодарен своей жене за её любовь и самоотверженность. На одном из последних занятий студии он говорил: «Сейчас я, если куда-то еду, представляю, как я поеду, приеду туда-то, туда-то, увижу то-то и то-то, но самое приятное в любой поездке – возвращение домой». Зоя Алексеевна потрудилась и в подготовке книг к изданию, акварелей к выставкам, в создании музеев Юрия Куранова. Сердечная ей благодарность и от учеников Юрия Николаевича за её постоянную готовность к общению и отзывчивость на все вопросы и просьбы. Сохранением памяти о Юрии Николаевиче Куранове занимается и его дочь Марина.
   Об утончённо лирическом прочтении повести «Озарение радугой» ученицей Юрия Куранова Юлией Чекмуриной «Озарение любовью», скромно представленном ей как заметки на полях повести, говорилось ранее.
   Благодаря однофамильцу Юрия Куранова Владимиру Куранову, проживающему в Москве, по материалам предоставленным ему Зоей Алексеевной Курановой вышли сборник духовной лирики Юрия Куранова и сборник миниатюр «Раздумья на фоне музыки и ростральных колонн».
   Булдакова Ирина Васильевна на основе взятых у Юрия Николаевича Куранова интервью, с привлечением творчества писателя и воспоминаний его жены Зои Алексеевны, выпустила трилогию фильмов: «Я прожил изумительную жизнь», «Всего лишь звонница», «Исповедь после крещения».
   Студией «Меридиан» (Зеленоградск) о Юрии Куранове сделан фильм.
   Полина Чижевская выполнила портрет Юрия Куранова, передающий  внутреннее состояние поэта и мудреца одновременно.
   На доме, где жил Юрий Куранов, установлена впечатляющая символической композицией и её мастерским исполнением мемориальная доска, выполненная бесплатно замечательным скульптором, другом Юрия Куранова, Николаем Фроловым, по его же проекту. Материальную часть оплатил Игорь Одинцов, бывший тогда директором Кафедрального собора.
   К сожалению не удалось сделать музей в светлогорской квартире, где Куранов прожил без малого 20 лет, не удалось провести через администрацию предложение о наименовании его именем набережной озера в Светлогорске. Правда, весной 2020 года напротив дома, где жил Куранов, появился сквер его имени.
   Но главное: Юрия Куранова читают. Над страницами книг его не пыль музейная витает – по-весеннему пронзительный воздух, которым дышал и автор в своё время, ну а сейчас читатели его. Здоровая одухотворяющая энергетика произведений Куранова естественно проникает в душу, приводя её в состояние целенаправленного сочувствия и любви, создавая оптимистический настрой. Его тексты уводят от бессмыслицы суетной погони за материальными благами, помогают «не впасть в отчаяние при виде того, что делается дома» и, вообще, в мире людей.
    «Когда задумываешься над жизнью, над участью людей, животных, растений, порою так горько подступают слёзы. Так хочется плакать.
   И вот поднял глаза свои к Небу, слушаешь быстрый и ласковый ветер, видишь, как встает и садится солнце, доносится из лесу голос кукушки либо девичий сердечный голос, или пьёшь из ясного глубокого колодца, из родника — под облаками, и ты не можешь не опуститься на колени, не осенить себя сверкающим Крестом и не воскликнуть всею глубиною души: Господи! Как Ты прекрасен!
   И разве не чувствуешь в такие мгновения, как светится в сердце твоём счастливый ровный огонёк и наполняет жизнью бесчисленные прозрачные грани сердца».
   У каждого человека в любой, казалось бы, безнадёжной ситуации всегда остаётся надежда, стоит лишь обратить взор к Небу. Это не значит, что надо опустить руки. Ответ на благодарственную молитву – прилив свежих сил, помогающих решать жизненные задачи в видении своего Высшего назначения.
   «В том, как горит лампада, – есть не только кротость, и настойчивость, преданность, живучесть.
   Есть в огне лампады непорочная, смиренная и неистребимая мощь…
   Даже если лампаду погасить перед глазами, в сердце она гореть не перестанет никогда».
    «Душа человеческая должна быть подобна лампаде. Скромна, чутка, светоносна и, неизреченной красотой сияя, всё освещать вокруг очищающим светом, светом, призывающим к смирению и непорочности. Но главное — она должна гореть перед Ликом Бога.
   Она должна гореть до последней возможности и у всякого близкого вызывать возвышенное состояние, привлекающее к молитве» («Размышления после крещения»)
   Душа Юрия Куранова горела здесь на Земле для людей до последней возможности.
   В эссе «Воспоминание о детстве» Куранов пишет: «Теперь, когда меня спросят, чему я хотел бы уподобить своё перо, я знаю, что ответить. В 1585 году вблизи Оки, невдалеке от Белёва, Святой Макарий Жабинский основал монастырь. А в 1615 году был монастырь истреблён польским отрядом пана Лисовского. Но Макарий вернулся на пепелище и возродил пустынь. Он часто уходил в лесную глушь, чтобы пре¬даться в одиночестве молитве. И вот однажды он услышал стон и увидел обессиленного поляка,  рядом с которым валялась сабля его. «Пить», – просил тот слабым голосом. Святой Макарий возмолился ко Господу и ударил своим посохом в землю. И тотчас же хлынул из земли родник, чтобы утолить умирающего. Вот и я хотел бы, чтобы перо моё уподобилось этому посоху».
   Волшебным посохом-пером Юрия Куранова было рождено множество родников, из которых припадающие к ним утоляли, утоляют и будут утолять духовную жажду.