В. познин чехов и суворин в размышлении о жизни и

В. Познин


 

ЧЕХОВ и СУВОРИН
в размышлении о жизни и смерти

 





СПб
2020


От автора:
Предлагаемый вашему вниманию текст представляет собой фактически документальную прозу, в основу которой положены материалы, относящихся к 1888 и 1896 годам.
Именно в это время для культурного общества России характерно переосмысление отношения к жизни через смерть. Наиболее остро эти настроения ощутили писатели – тема болезни, безумия, усталости, смерти отразилась в их творчестве, а также в их письмах и дневниках – последние легли в основу предлагаемых вашему вниманию воображаемых диалогов, которые могли происходить на суворинской даче в Крыму.
Алексей Сергеевич Суворин был один из немногих людей, с которыми он был открыт и мог беседовать на любые темы. Как отмечал И.А. Бунин, «Чехова влекли сильные и умные люди, возьмем хотя бы Суворина, ни с кем он не был так откровенен, как с ним, очень любил его общество, никому он так много и откровенно не писал!»
Первый раз Антон Павлович гостит у А.С. Суворина в Феодосии в 1888 году. Именно в этот год ему вручают Пушкинскую премию и к нему приходит широкая известность.
Последний раз Чехов приезжает в Феодосию в 1896-м, уже будучи всемирно известным литератором. За минувшие годы им написаны лучшие рассказы и повести, в Александринском театре и на других сценах страны с успехом идет «Иванов» и его водевили. Будто стремясь наверстать упущенное, писатель много путешествует: в 1890 году отправляется через всю Россию на Сахалин, а в следующем, 1891-м, вместе с Сувориным посещает Европу. Эти же годы – время невосполнимых утрат. Умер брат Николай, ушли из жизни многие литераторы, актеры, музыканты, с которыми писатель был близко знаком.      
1896 год – переломный для судьбы России: на трон восходит Николай I, чье царствование станет последним. Переломным этот год окажется и для А.П. Чехова – премьерная постановка «Чайки» в Александринском театре, закончится скандальным провалом, что ускорит течение его болезни…

 160-летию со дня рождения А.П. Чехова

ЧЕХОВ и СУВОРИН
в размышлении о жизни и смерти
 (Диалоги для чтения)

Часть первая. 1888 год
Действующие лица:
Антон Павлович Чехов, 28 лет
Алексей Сергеевич Суворин, 54 года
Анна Ивановна Суворина, 30 лет

Феодосия. Дача Суворина. Чехов сидит на веранде, спиной к зрителю, любуясь расстилающимся перед ним ночным морем. Слышен шум прибоя и доносящееся из комнат звуки фортепиано. Игра на фортепиано обрывается, и через некоторое время на веранде появляется Анна Ивановна Суворина.

СУВОРИНА (громко). Скучаете, Антон Павлович?
ЧЕХОВ (медленно повернувшись). Guten Abend, liebe Анна Иоанновна!
СУВОРИНА. Ich freue mich sehr Sie wiederzusehen, Herr Biron..  А почему вы вздрогнули, когда я вошла? Вы так меня боитесь?
Чехов рассеянно улыбается.
СУВОРИНА. Обдумывали очередной сюжет?
ЧЕХОВ. Нет, просто смотрел на море. Как сказал один статский советник, любуясь пейзажем: какое чудесное отправление природы!..  С удовольствием слушал, как вы играли. Вечерами надо сидеть на веранде, смотреть на лунную дорожку и слушать музыку. А мы, как дураки, вечера весь вечер спорили. 
СУВОРИНА. Мне очень интересно вас слушать.
ЧЕХОВ. Я, Анна Ивановна, наверное, за год не произношу столько слов, сколько извлек их из себя за последние дни. Превратилcя в какую-то разговорную машину. Еще немного – и начнется воспаление языка или голосовых связок.
СУВОРИНА. А мне интересно.
ЧЕХОВ. Да мне – тоже. Было б неинтересно, любезнейшая Анна Ивановна, я б тихонько, на цыпочках, ушел по-;глицки и сладко спал бы под стрекот цикад... В том-то и дело, что быть рядом с Сувориным и молчать – все равно, что сидеть у Палкина и не пить. Хотя, как вы знаете, я не мастак говорить слова.
СУВОРИНА. Вы их отдаете бумаге.
Пауза.
ЧЕХОВ. Как говорят немцы, можно без конца смотреть на воду, на огонь и… и еще на что-то. Наверное, на таких красивых голубоглазых женщин, как вы…
СУВОРИНА. Это комплимент?
ЧЕХОВ. Ни отнюдь, как говорит один знакомый. Это суровая правда жизни.
Пауза.
СУВОРИНА. А я не перестаю удивляться тому, какие здесь яркие и крупные звезды. Смотрите, вот уже появилась первая звезда! Наверное, Венера.
ЧЕХОВ. Нет, это Юпитер.
СУВОРИНА. Откуда вы все знаете?
ЧЕХОВ. Природная любознательность. И потом не забывайте – я же провел юные годы на юге. Там такие же звезды. И почти такое же море. Только мелкое. (Пауза). Мне кажется, на берегу моря можно прожить тысячу лет – и не наскучит… Когда слышишь, как шуршат волны, в голову поневоле приходит банальная мысль о том, что и сто, и тысячу лет назад это море шумело точно так же – когда не было еще ни Феодосии, ни этой дачи у моря, ни нас с вами. И будет так же шуметь, когда нас с вами не станет...
Пауза.
СУВОРИНА. В вашем новом рассказе есть фраза о том, что  человеку, оказавшемуся у моря, сразу приходит в голову мысль, что он рано или поздно канет в неизвестность, в бездну, и потому он спешит написать или выцарапать на чем-нибудь свое имя… Наверное, действительно так. У моря часто можно встретить такие надписи-знаки – в беседке, на дереве, даже на камне… Конечно, печально, что человек рано или поздно должен покинуть этот мир. Хорошо, если он оставит что-то после себя. Вот вы оставите после себя книги… А что останется после меня?.. (Пауза). Я утешаю себя тем, что Господь Бог создал, наверное, человека для того, чтоб было кому дивиться тому чуду, которое он сотворил. Может быть, в этом и есть смысл человеческой жизни. Ведь действительно – как всё вокруг прекрасно!
ЧЕХОВ. Угу. Кроме самого человека. Который быстро привыкает к любому чуду и вытворяет черт знает что. Позабыв и о высших целях бытия, и о человеческом достоинстве, и о самой природе.
СУВОРИНА. Вы заговорили, прямо как герои пьес Алексея Сергеевича.
ЧЕХОВ. Но, вы же, надеюсь, почитатель таланта собственного мужа?
Кстати, задерживается что-то наш Алексей Сергеич.
СУВОРИНА. Ну, к Айвазовскому только попади! (Суворина встает и подходит к перилам веранды). Удивительный, просто божественный вечер сегодня!
Нам звезды кроткие сияли,
Чуть веял тихий ветерок,
Кругом цветы благоухали,
И волны ласково журчали
У наших ног.
ЧЕХОВ. Плещеев?
СУВОРИНА. Да.
ЧЕХОВ. С Алексей Николаевичем мы видались этой весной…
СУВОРИНА. Я знаю. Он нам очень живописно рассказывал о своем путешествии в Сумы. Это где-то на Украине?
ЧЕХОВ. Да. Благодаря младшему брату, нам удалось снять флигель неподалеку от Сум. На замечательной речушке под названием Псёл.
СУВОРИНА. Да-да, он и про нее рассказывал. Только называл ее – Плёс.
 ЧЕХОВ. Такое было удовольствие посидеть там утром с удочкой… Честно говоря, я не надеялся, что Алексей Николаевич откликнется на мое приглашение. А он возьми и объявись. Можете представить, какой там начался переполох! На него глядели, как на спустившееся с Олимпа божество. Хохлы вообще радушный народ, а тут превзошли себя. Подносили ему букеты, подарки, приглашали, угощали – в общем, был полный восторг и восхищение. Плещеев с достоинством английского пэра принимал эти выражения всенародной любви, не переставая при этом курить свои вонючие сигары. От чего не только у его поклонниц, но и у меня начинала болеть голова…
СУВОРИНА. (Смеется). Могу себе представить.
ЧЕХОВ. Глядя на его почтенный вид и читая его стихи про детей, не верится, что в молодости он был революционером.
СУВОРИНА. Его даже приговорили к смертной казни. Он стоял рядом с Достоевским двадцать минут в ожидании расстрела после того, как им зачитали смертный приговор...  Был сослан на каторгу, провел там четыре года. Потом был сослан в солдаты…
ЧЕХОВ. Сумские дамы, конечно, воспринимали его лишь как поэта. Катали на лодке, пели романсы, читали его стихи. «Вперед, без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья!...». В общем, чуть ли не молились на него... А ведь он действительно чем-то похож на икону. Которой молятся лишь за то, что она стара и висела когда-то рядом с чудотворными иконами... 
СУВОРИНА. Какой вы все-таки ядовитый человек, Антон Павлович!
ЧЕХОВ. Ни отнюдь! Алексей Николаич мне очень даже симпатичен. Он хороший, теплый, искренний человек.
СУВОРИНА. Суворин очень его любит. Когда Плещеев приходит к нам, я сажусь между двумя Алексеями и загадываю желание… Но, должна вам сказать, Алексей Николаевич всё такой же революционер. По-прежнему интересуется политикой, читает все газеты…
ЧЕХОВ. Особенно неравнодушна была там к нему одна прелестная хохлушка. Крепкая, загорелая. И горластая, как десять петухов. Когда она хохотала, слыхать было за версту. У этой дамы два кумира – Карл Маркс и Тарас Шевченко. До могилки Маркса ей далековато, а поклониться праху Тараса Григорьича она отправляется регулярно, как турок в Мекку. Но когда узнала о приезде Плещеева, тут же позабыла и «Капитал», и «Кобзарь» и глядела в рот нашему поэту, как  басенная лисица на виноград: «Хоч бачить око, тай зуб не йме…»
СУВОРИНА. Вы прямо завидуете ему. Хотя, думаю, вы тоже там не были обделены женским вниманием… А знаете, сударь, я заметила, к вам особенно неравнодушны дамы с именем Лидия. Лидия Яворская, Лидия Мизинова, еще какая-то столичная Лидия…
ЧЕХОВ. Угу. Это потому, что я люблю виноград «Лидия». Вот он, кстати, попробуйте!
СУВОРИНА. А вы знаете, что Плещеев после той поездки посвятил вам большое стихотворение? Я запомнила кусочек оттуда. Специально для вас выучила. 
Не раз мечта перенесет
Меня в уютный домик тот,
Где вечером, под звук рояли,
В душе усталой оживали
Волненья давних, прошлых дней,
Весны умчавшейся моей,
Ее восторги и печали!..
Спасибо, добрые друзья,
За теплый, ласковый привет,
Которым был я здесь согрет!
Пауза.
ЧЕХОВ. Все хочу спросить вас, Анна Ивановна… Как вы познакомились с Алексеем Сергеевичем? Наверное, были поклонницей его талантов? Не на богатство же его вы польстились? Ну, честно!
СУВОРИНА. Да нет тут никаких секретов. (Пауза). В гимназии я училась вместе дочерью – Александрой Сувориной. И Саша часто приглашала меня в гости. Я была хорошо знакома с Анной Ивановной, женой Алексея Сергеевича. Замечательная, очень талантливая была женщина… А потом случилась эта ужасная история, о которой вы, конечно, знаете. Это было… Да, ровно пятнадцать лет назад. Тогда об этом судачил весь Петербург...
ЧЕХОВ. Она была убита в гостинице?
СУВОРИНА. В гостинице «Бельвю». Наверное, она там не раз и до этого встречались с этим Комаровым. Думаю, в тот день, когда произошла эта трагедия, она решила порвать с этим человеком. Возможно, сказала ему заранее, что это будет их последняя встреча. Иначе он вряд ли принес с собой пистолет...
ЧЕХОВ. Говорят, он сначала убил ее, а потом – себя.
СУВОРИНА. Да, это странная, жуткая история... Алексей Сергеевич лишь недавно рассказал мне в подробностях про тот роковой вечер. Он вернулся домой из типографии, и за ним сразу же пришел человек из этой гостиницы. Алексей Сергеевич помчался туда, в эту «Бельвю». В номере толпилась куча народу, за столом сидел следователь и что-то писал,  кого-то опрашивал. Анна Ивановна лежала на полу. Она была еще жива. Увидев мужа, стала просить у него прощения. Потом назвала имя убийцы. Приехали врачи, увезли ее в больницу. Алексей Сергеевич поехал с ней. Она все время молила его о прощении. В больнице она все еще была жива, но уже без сознания. И на его глазах умерла. Ведь выстрел был сделан в упор…
ЧЕХОВ. Да, действительно странная история.
СУВОРИНА. Подозревали, конечно, и Алексея Сергеевича. Но это были всего лишь слухи. (Пауза). Вот. А спустя два года он вдруг сделал мне предложение. Мне было тогда семнадцать, ему – сорок один. Конечно, я была в полном смятении. Но его незаурядность, его ум, талант меня покорили. (Пауза).
ЧЕХОВ. «Она меня за муки полюбила, а он меня – за состраданье к ним».
СУВОРИНА. Не смейтесь, пожалуйста! Это совсем не смешно… Вот. От первого брака у него осталось пять детей. (Суворина садится в кресло рядом с Чеховым и говорит, понизив голос). А последнее время с его и с нашими общими детьми стали вдруг происходить несчастья. Три года назад его дочь Саша – та самая, с которой мы учились в гимназии, – сбежала вдруг от мужа с каким-то журналистом в Кисловодск. И вскоре там скончалась. Она, бедная,  страдала диабетом… да и вообще последнее время была какая-то странная… В том же году умер от дифтерита наш с Алексеем сын Гриша. Ему было всего четыре годика... В прошлом году, вы знаете, случилась еще одна страшная беда – застрелился сын Алексея Сергеевича Володя. Что-то у него не заладилось с экзаменами. А отец вместо того, чтобы утешить его, наговорил что-то недоброе о его способностях...
ЧЕХОВ. Неужели из-за этого можно застрелиться? Может быть, было что-то более серьезное?
СУВОРИНА. Не знаю. Алексей Сергеевич страшно переживал его смерть… И Валериан долго не мог прийти в себя.  Ведь он близнец покойного Володи. А близнецы часто чувствуют друг друга как единое целое. Валерик, бедняжка, в детстве упал с качелей и стал горбатым. А мальчик он удивительно добрый, нежный. Мы все его очень любим. Сейчас он отдыхает в Звенигороде.
ЧЕХОВ. Да, хороший мальчик.
СУВОРИНА. Кстати, мои младшенькие уже в который раз перечитывают вашу «Каштанку». И каждый раз – в полном восторге.
Пауза.
ЧЕХОВ. М-да… Значит, и первая жена у Алексея Сергеевича – Анна Ивановна, и вы тоже – Анна Ивановна...
СУВОРИНА. Ну да, так вот вышло… После смерти Володи Алексей Сергеевич стал часто впадать в депрессию, сделался раздражителен. Постоянно говорит о смерти. Лишь вы на него благоприятно действуете. Когда он говорит о вас, то всегда улыбается. Кстати, он считает вас не только хорошим писателем, но и хорошим врачом.
ЧЕХОВ. Да? А вы?
СУВОРИНА. А я – нет. Потому что, мне кажется, вы лечите в основном внушением. По крайней мере, на Алексея Сергеевича вы точно воздействуете уже одним своим присутствием.
ЧЕХОВ. А что еще надо больному? Чтоб его выслушали, дали надежду… Помните старый анекдот про то, как Господь Бог, решив немного облегчить людские страданья, спустился на землю в образе врача? Вкатывают к нему первого больного – тот  уже много лет не в состоянии ходить. Господь говорит ему: «Встань и иди!». Больной встал и пошел. Те, что в приемной  спрашивают: «Ну как новый врач?». – «Да разве это врач? Даже не спросил: «На что жалуетесь?»   
СУВОРИНА. Конечно, многое зависит от самого больного, от его настроя.  Хотя есть болезни, от которых никак не излечить, что бы ты себе ни внушал.
ЧЕХОВ. Вот у меня как раз такая.
СУВОРИНА. Господь с вами, Антон Палыч!
ЧЕХОВ. Должен вам сказать, Анна Ивановна, врачи несколько иначе воспринимают жизнь и смерть, чем все остальные... В тех же Сумах меня поразила одна женщина, старшая дочь хозяйки имения. Это удивительный человек и очень хороший врач. И вообще какая-то необыкновенная женщина. Мужики называли ее не иначе как святой. У нее, хотя она совсем еще молодая, стала вдруг развиваться  страшная опухоль в мозгу. Она совершенно ослепла, постоянно мучают головные боли… К тому же она еще страдает и эпилепсией. Поскольку она врач, то прекрасно понимает, что ее ждет. Меня просто поразило, как она стоически, с поразительным хладнокровием говорит о своей смерти, которая совсем близко... Я сам врач и вроде бы должен привыкнуть к тому, что среди  пациентов есть те, кому не долго осталось жить.. И, тем не менее, всегда чувствую себя как-то странно, когда эти люди, у которых смерть, можно сказать, стоит за спиной, говорят о пустяках, улыбаются, плачут... Но когда я увидел на террасе эту ослепшую и приговоренную к смерти женщину – она смеялась, шутила, слушала со внимание, как ей читают вслух мои "Сумерки" – я подумал, что странно даже не это, а то, что мы, которые пока что еще здоровы, не чувствуем своей собственной смерти. Веселимся, ссоримся, пишем "Сумерки", в общем, живем так, точно никогда не умрем…
СУВОРИНА. Но нельзя же думать об этом постоянно.
 ЧЕХОВ. Просто так уж случилось, что в этом году я насмотрелся смертей. Зимой лечил от тифа мать и трех сестер моего знакомого художника. Эти несчастные умирали на моих глазах. Сначала мать, потом одна из его сестер... Я человек не сентиментальный, но… В общем, после этого я решил прекратить частную практику.  Снял свою вывеску на Садово-Кудринской. Нет, медицину, конечно, не бросил. (Пауза). Пропал куда-то наш Алексей Сергеевич. Может, Иван Константиныч решил написать его портрет?
СУВОРИНА. Вы же знаете, Айвазовский портретов не пишет. Когда он работал над картиной «Пушкин у моря», ему пришлось обратиться к Репину, чтобы тот написал фигуру Александра Сергеевича. Кстати, вы знаете, что Иван Константинович был с Пушкиным в приятельских отношениях?
ЧЕХОВ. «С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?».
СУВОРИНА. Да нет, правда, они были дружны.
ЧЕХОВ. Ну, тогда можно сказать, что я через Айвазовского поздоровался с Пушкиным. Когда мы знакомились, Иван Константинович протянул мне снисходительно, по-генеральски свою мягкую руку. Возможно, это была та самая рука, которой он здоровался с Пушкиным.
СУВОРИНА. Забавно, что Айвазовский, как он нам рассказывал, не прочитал за всю жизнь ни одного произведения своего знаменитого друга.
ЧЕХОВ. Охотно верю. Когда Алексей Сергеевич представил меня Айвазовскому, тот сказал: «Я ничего его не читал и читать не собираюсь». И пояснил: «Зачем мне читать, если у меня есть на всё свое мнение?»… Но при этом почему-то обижался на Суворина, что не представил ему меня сразу же, как только я приехал.
СУВОРИНА. Вот видите, какой вы уже знаменитый… А имение Ивана Константиновича далековато отсюда. Мне показалось, верст двадцать пять, не меньше.
ЧЕХОВ. Да, не меньше. К тому же в тот день была адская жара. Ветер не освежал, а обжигал. Сухой был и жесткий, как переплет. Я думал, нас с Алексей Сергеевичем хватит удар… Зато как приятно было оказаться вдруг в этом оазисе: деревья, вода, прохлада. В общем, рай земной. Жена его тут же захлопотала, организовала нам шикарный обед... Я сначала принял ее за дочь Иван Константиновича – молодая, красивая, кокетливая. Но чувствуется,  он держит ее в ежовых рукавицах... Надо сказать, для своих семидесяти пяти старичина выглядит вполне бодрым и свежим. Вообще большой оригинал. В нем как-то уживаются наивный дед, и Отелло (как все армяне, он жутко ревнив), добродушный домосед и великий художник. Если наших художников определять по воинским званиям, то Айвазовский у нас, можно сказать, генерал от живописи.
СУВОРИНА. Он нам рассказывал, как он общался на равных с султанами, шахами, эмирами. Он это может.
 ЧЕХОВ. Кстати, в Америке, когда русские возили свои картины, янки не купили ни одной его работы. Когда-нибудь будут грызть локти.
СУВОРИНА. Алексей Сергеевич, по-моему, решил написать о нем большую статью. Поэтому и задерживается.
ЧЕХОВ. Да, Суворин отдыхать не умеет. Всё время занят газетой, своим театром, общением с политиками…
СУВОРИНА. А вы умеете?
ЧЕХОВ. Что?
СУВОРИНА. Отдыхать.
ЧЕХОВ. Вы знаете, Анна Ивановна, парадокс жизни в том, что  удовольствие нам доставляет как раз то, что в общем-то, не нужно и бесполезно. Ведь ощущение счастья у простого человека связано с праздностью. И я такой вот обнаковенный шаловек. И имей я возможность, забросил бы к чертям собачьим все писания и жил бы в полное свое удовольствие – пил, ел, гулял, путешествовал, любил женщин…
СУВОРИНА. Шутите, как всегда?.. А что касается женщин, то у вас их, по-моему, и так предостаточно.
За кулисами слышен шум и голоса.
ЧЕХОВ. А вот и Алексей Сергеевич! Где он – там сразу водоворот и завихрения.
Входит Суворин. Суворина подходит к мужу, обнимает его.

СУВОРИН. Вот, Антон Павлович, в чем прелесть семейной жизни. Тебя ждут, тебе рады. И на сердце сразу теплей. Жениться вам надо, голубчик. 
ЧЕХОВ. Я в этом году трижды делал дамам предложение.
СУВОРИН. И что?
ЧЕХОВ. Ничего. Наверное, они восприняли это как шутку. Или решили, что я недостаточно выгодная партия. У женщин, как известно, два сокровенных желания – иметь стройную фигуру и узкую ступню, чтобы жить на широкую ногу.
СУВОРИН. Антон Палыч прикрывает юмором свой бесконечный пессимизм. Жизнь он считает бесцельной и не имеющей смысла. Никто на этом свете не прав и не виноват, и  вообще всё вздор и чепуха… Так  у вас, по-моему, в рассказе, который вы напечатали у моих конкурентов?
ЧЕХОВ. Алексей Сергеевич, я бы не удивился, если бы это говорил какой-нибудь провинциальный читатель. Но не вам объяснять, что автор и персонаж – не одно и то же. Просто однажды я стал свидетелем подобного разговора о пессимизме – беспорядочного, сумбурного, но, тем не менее, очень характерного для наших дней. И постарался как мог передать этот разговор в том виде, как он был. А такие вопросы, как вера, пессимизм и тому подобное пусть решают другие...
СУВОРИН. Вот за это вас и упрекают критики. Нет, мол, у вас позиции, уважаемый литератор, не ищите вы смысла жизни...
ЧЕХОВ. Ну, что касается поиска истины и смысла жизни, то пишущей братии пора бы честно сказать, что на этом свете ни черта не разберешь. Если уж в этом признались когда-то Сократ, Вольтер и другие, то что остается нам, несчастным беллетристам?
СУВОРИН. Ох, молодость, молодость! Когда-то и я изображал из себя скептика и агностика… А теперь уже не изображаю. Теперь таков и есть. (Смеется). Как говорят натуралисты, даже съедобный гриб со временем становится ядовитым.
ЧЕХОВ. Как там Иван Константиныч?
СУВОРИН. Да ничего. Как всегда, бодр, свеж, весел. Правда, к вечеру разворчался, начал говорить, что не дотянет до двадцатого века. А очень хотел бы поглядеть, что будет дальше.
ЧЕХОВ. Что поделаешь – чем раньше родился, тем раньше помрешь. Вот мы вот с вами, Алексей Сергеевич, точно умрем уже в двадцатом веке.
СУВОРИН. Ну, спасибо, голубчик, утешил. Но я, знаете ли, хотел бы остаться в этом столетии. Вместе с Пушкиным, Гоголем, Некрасовым, Достоевским… Кстати, с Федором Михайловичем я беседовал ровно за год до его кончины… Да, ровно за год, в восьмидесятом году. Как раз незадолго до этого было пятое покушение на царя
СУВОРИНА. Это когда был взрыв в Зимнем дворце?
СУВОРИН. Ну да. И потому разговор у нас с ним сразу пошел о  ситуации в России…Жил Федор Михайлович тогда в какой-то бедной квартирке, где почти не было мебели. Дверь у него была открыта, и когда я, постучав вошел, то увидел его сидящим за круглым столиком. И знаете, что он делал? Набивал папиросы… Сразу бросилось в глаза, что у него какой-то странный вид. У него было такое лицо, какое бывает у человека, когда он выходит из парной. Рыхлое, красноватое, с каплями пота. На моей физиономии, вероятно, было написано удивление, потому что он сказал тихо: "А у меня только что прошел припадок». И продолжил набивать папиросы… Помню, у меня тогда мелькнула мысль: «Наверное, каждый  платит судьбе за свой дар: кто – болезнями,  кто – иными терзаниями»… (Пауза). Так вот. Как я сказал, беседа наша началась с разговора о текущих событиях – мы встретились в тот день, когда произошло покушение на Лорис-Меликова. В него стреляли буквально через три дня после покушения на царя. Вы-то, молодежь, это время, слава богу, не застали. Такое тогда творилось, не дай Господи! Но Достоевского даже в этих историях больше занимала человеческая психология. "Представьте себе, – сказал он мне. – Вот мы с вами стоим, скажем, у витрины магазина. Около нас стоит человек и тоже разглядывает витрину. И вдруг к нему подходит другой человек, и мы слышим, как он говорит: "Сейчас Зимний будет взорван. Я завел машину". Причем мы это явственно слышим, потому что люди эти так возбуждены, что даже не замечают нас… А теперь вопрос: как бы мы с вами поступили? Вот вы бы обратились к городовому, чтобы он арестовал этих людей?" – "Наверное, нет», – ответил я. – "И я бы не пошел, – сказал он. – А  почему?.. И по размышлении понял, что причина-то ничтожная – боязнь прослыть доносчиком. Я сразу представил себе, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки. Пожалуй, еще наградят или напечатают: «Достоевский указал на преступников». Разве это мое дело? Это дело полиции, она за это деньги получает. Мне бы либералы этого никогда не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния». Помолчал немного и добавил: «Но разве это нормально? Ненормально. У нас все ненормально. Оттого и происходит то, что сейчас творится. Никто не знает, как ему поступить не только в трудных обстоятельствах, но и в самых простых». Он еще долго рассуждал на эту тему, а потом сказал вдруг, что, может быть, напишет продолжение «Карамазовых», где героем будет Алеша, который, пожив монастыре, продолжит искать правду. Сделается революционером, совершит политическое преступление и будет казнен… А через год Достоевского не стало. И публика бросилась вдруг читать и покупать его романы. Точно смерть его открыла, а до того его и не было... Он же последние годы жил, едва сводя концы с концами. Жене приходилось ходить к книжникам на толкучку и продавать романы своего мужа. По одному, по два экземпляра, да и то с большой уступкой…Такие вот дела.
ЧЕХОВ. Алексей Сергеевич, вам нужно мемуары писать.
СУВОРИН. Думаете, пора? Пока у старика еще не совсем ослабла память? Ну, можно попробовать. Только не удержусь же – напишу что-нибудь не то. Поведаю, скажем, как наш милейший Григорович при живой жене содержал юную девушку, почти девочку. Однажды он обнаружил, что она изменяет ему и стал сокрушаться по этому поводу. Как это она могла променять его, такого известного и талантливого на какого-то типографского наборщика?!  "Но он, наверное, молод?" – спросил я. – "Да, он молодой, но как она могла променять меня, который ее устроил, хотел сделать порядочной?" (Смеется). Или, не дай Бог, расскажу о том, как талантливейший Николай Семеныч Лесков (а мы жили одно время рядом с его флигелем) щипал и бил свою несчастную жену. И как несчастная закончила свои дни в сумасшедшем доме. Или о том, как девочка-приемыш, которой Лесков влепил пощечину за то лишь, что она завила себе волосы, крикнула ему в лицо: "Ты о Христе пишешь, а сам – чорт чортом, только рогов нехватает"… Или припомню, как наш гениальный Илья Ефимыч, который нынче обласкан, богат и не знает ни в чем нужды, едва попросишь его написать что-нибудь в газету, тут же спрашивает: «А сколько заплатишь?»…(Смеется). Я думаю, о жизни великих людей лучше ничего не знать. А просто наслаждаться их книгами, картинами, музыкой...
ЧЕХОВ. Это верно. Многие не понимают, какое это наслаждение – уважать людей! Конечно, если есть за что уважать. Когда я читаю хорошую книгу, мне дела нет, кого и как автор любил, играл ли он в карты и как пил водку. Когда я вижу то, чем нельзя не восхищаться, я ощущаю от этого восторг, кто бы ни был автором этого произведения.
СУВОРИНА. Но публика почему-то обожает читать про личную жизнь великих людей.
СУВОРИН. И узнавать об этих людях прежде всего что-нибудь подленькое. Наверное, это происходит оттого, чтоб заурядный человек, дабы его не терзала мысль о собственном ничтожестве, хочет убедиться, что и великим тоже свойственны пороки и грехи… Помню, как-то на обеде у Щукина зашел разговор о письмах Жуковского к Пушкину перед дуэлью поэта с Дантесом. Там якобы говорится о какой-то "тайне", которая известна трем-четырем человекам. И тут все принялись высказывать свои досужие догадки. Кто-то сказал, что "тайна" эта была в том, что Пушкина жила с Дантесом, и об этом знали и Пушкин, и Жуковский. Кто-то добавил, что Наталья Николаевна накануне дуэли была близка с Дантесом, а Ланской караулил снаружи, чтоб Пушкин внезапно не приехал… Третий добавил, что якобы бедный Дантес целился Пушкину в ногу, но пистолет дал отдачу, и потому пуля попала в живот. И добавил, что все кавалергарды были за Дантеса. И тэ дэ, и тэ пэ. Такая вот у нас забава – опускать гениев с пьедестала …
СУВОРИНА. А про Антона Павловича что бы вы написали в своих мемуарах?
СУВОРИН. Что это человек, с которым я всегда чувствую себя превосходно. В нем всё в меру, всё гармонично... Гете, по-моему, сказал: если хочешь достичь чего-то, надо уметь себя ограничивать. Так вот Антон Палыч умеет себя ограничивать и заниматься главным, что он умеет хорошо делать. Он такой мудрый, что мне порой кажется: это не я старше его на двадцать шесть лет, а он…
ЧЕХОВ. Не переживайте, Алексей Сергеевич, всегда найдутся те, кто уравновесит ваш панегирик. Когда я был гимназистом, то выписывал на свое имя копеечную газету. И какой-то человек на почте не уставал каждый раз писать в адресе: Антону Падловичу Чехову… И нынче найдется немало добрых людей, предрекающих, что я скоро испишусь и в пьяном виде помру под забором…
СУВОРИН. Друзья мои, поскольку я задержался, то хочу искупить свою вину вином. Будем, как аристократы, пить шампанское, закусывая устрицами. Устриц сегодня, правда нет, но их вполне заменят местные мидии.
Суворин звонит в колокольчик, и прислуга приносит на подносе шампанское, бокалы, мидии, фрукты.

СУВОРИН. Давайте же выпьем за этот прекрасный вечер! И за то, что со мной сегодня рядом самые любимые мои люди.
Все чокаются и пьют шампанское.
ЧЕХОВ.  А вы знаете, Анна Ивановна, как меня первый раз встретил ваш супруг?
СУВОРИНА. Нет, он это мне не рассказывал.
ЧЕХОВ. Было это… да, два года назад. Как только представилась возможность в очередной раз посетить Питер, я сразу направился в редакцию «Нового времени», чтобы уже не по переписке, а непосредственно познакомиться с Алексеем Сергеевичем. Он любезно принял меня в кабинете, пожал руку. И, глядя в упор, сказал строго: «Старайтесь, молодой человек! Я вами доволен. Но почаще ходите в церковь и не пейте водки!». Снова поглядел на меня с подозрением, как городовой, и сказал: «Ну-ка, дыхните!». Я удивился, но дыхнул. Алексей Сергеевич удовлетворенно кивнул головой и крикнул куда-то: «Мальчики!» Ну, думаю, сейчас прикажет принести мне водки. Откуда-то появился мальчик и подал мне чаю вприкуску. А когда  Алексей Сергеевич давал мне мой гонорар деньги, опять строго посмотрел на меня и сказал: «Надо беречь деньги!». И еще, помню, добавил: «Подтяните брюки!».
СУВОРИНА. Ну, это Алексей Сергеевич ломал комедию – изображал строгого начальника. Это он умеет. Хотя издателей, которые так же, как он, заботились бы о своих сотрудниках, еще поискать надо.
СУВОРИН. (Сувориной). Да не слушайте вы его, выдумывает он всё! Пора бы уже привыкнуть к шуточкам Антон Палыча… Хотя, может, и было что-то похожее. Потому что до нашей встречи я наслышался от Лейкина о ваших братцах –  художнике, который не просыхает; о Саше, который тоже не прочь припасть, как выражается Лесков, к флакону с ядом забвения… Не знаю уж, как вы с ними общаетесь.
ЧЕХОВ. Да, это мой крест!.. Пока трезвые – люди как люди. С Сашей вообще общаться – одно удовольствие. Но стоит ему принять пару рюмок – и перед тобой другой человек. Ни с того, ни с сего вдруг возбуждается, начинает нести какую-то околесицу... Я даже по письмам его сразу вижу, когда он писал  трезвым, а когда – пьяным. Сашина беда в том, что он слишком одарен во многих отношениях, поэтому не может отдаться чему-нибудь одному, все время мечется...
СУВОРИНА. Он что – страдает запоями?
ЧЕХОВ. Ну, можно сказать и так... Собственно говоря, что такое запой? Такой же психоз, как морфинизм, нимфомания и прочая зависимость. Это  болезнь, которая сильней человека. Помню видел как-то в кабаке мужика, вполне приличного вида, но уже изрядно опустившегося. Кабатчик не хотел ему больше в долг отпускать. Так тот чуть не на коленях умолял: «Не я прошу, душа просит»... Александр-то еще ничего – он напивается от случая к случаю и быстро отходит. А вот с Николаем просто беда. У него прогрессирующий туберкулез, ему вообще нельзя пить. Боюсь, это плохо кончится. И довольно скоро!
СУВОРИН. А ведь из него мог получиться хороший художник… Удивительное дело – у вас одни родители, росли вы в одних условиях. А получились совсем разные. Дивны дела твои, Господи!
ЧЕХОВ. Даже не знаю, откуда это у них. Обычно алкоголизм наследуется от родителей или от деда с бабкой. Но у нас в роду не было пьяниц. Да, дед и отец иногда напивались. Причем порой шибко напивались. Но такое бывало не часто – лишь когда приходили гости или был какой праздник… Причем на следующий день они, как обычно, принимались за дело. И никогда никто не пил в одиночку, а от вина не становились агрессивными или дурными. Наоборот – делались благодушными, остроумными.
СУВОРИН. Да, как говорится, вино должно веселить сердце и возбуждать ум. А пить в одиночку – все равно , что в одиночку плясать.
ЧЕХОВ. Я тоже не понимаю, как можно пить solo. В компании могу пить сколько угодно, но просыпаюсь со здоровой головой… (Улыбается). Кстати, этим летом мы на пару с одним харьковским профессором решили напиться. Так сказать, для научного эксперимента. Весь вечер пили, пили…И бросили. Потому ничего интересного не произошло. Никаких существенных изменений в психике. И наутро проснулись как ни в чем не бывало…
Пауза.
СУВОРИН. Да, у каждого своя планида. Хотя, наверное, много зависит и от среды и вообще от каких-то мало что значащих событий.
ЧЕХОВ. Наверное. После тихой, сонной провинции они оказались вдруг в большом городе. И восприняли свободу как возможность делать всё, что хочешь. К тому же еще, попали в «хорошую»  компанию. У Александра в Москве в друзьях оказались богатые бездельники, прожигающие жизнь. И пошло-поехало…
СУВОРИНА. Но вы ведь тоже из провинции.
ЧЕХОВ. Да. И казалось бы, это как раз я должен быть разгильдяем и гулякой. В отличие от Саши – тот закончил гимназию блестяще, с отличием – я особым усердием на отличался. Умудрился даже два раза остаться на второй год. Хотя, может быть, то, что я остался один и сыграло свою роль. Это очень важно – иметь возможность побыть одному… А когда приехал в Москву, на меня свалилась забота о родителях, о младших братьях и сестре. Старшие-то постарались побыстрей оторваться отца, от которого в детстве натерпелись...
СУВОРИН. Должен сказать, Анна Ивановна, истории нашей жизни – моей и Антон Палыча, весьма схожа. Деды – из крепостных, отцы – либо военные, либо купцы, а мы уже – разночинцы...
СУВОРИНА. Главное – вы оба очень талантливые.
СУВОРИН. Ну, талант – талантом, но еще нужно везение, счастливый случай. Не окажись человек в нужное время в нужном месте – и никакой талант тебе не поможет. Это и называется – судьба. Верно, Антон Павлович?
ЧЕХОВ. А я и не скрываю, что я фаталист.
СУВОРИН. Мне вот, например, повезло, что меня вовремя заметила графиня Салиас… Анна Ивановна эту историю уже сто раз слышала, но Антон Палычу, возможно, будет интересно… Когда я перебрался из Боброва в Воронеж и стал пробовать себя в литературе, то послал несколько статей и очерков в "Русскую Речь". Графине понравились мои опусы, и она позвала меня в Москву. И даже предложила место секретаря редакции. Я сначала засомневался. А потом вдруг решился и поехал. Надел всё лучшее, что было, надраил до блеска сапоги и отправился с визитом. Обо мне доложили, провели в гостиную и стою я там в ожидании графини. Вдруг из  клетки вылетает здоровенный попугай – и прямиком ко мне. Видно, ему приглянулся мой блестящий сапог. Он уселся на него и принялся терзать его свои клювом. Я стою, как дурак, и не знаю, что делать. Обнову жаль, да и предстать пред графиней в драной обуви – не комильфо. Хотел пнуть этого нахала другой ногой, но думаю – вдруг что-нибудь ему поврежу и всё –  кончится моя литературная карьера, не начавшись. Слава богу, вошла графиня и поставила этого наглеца на место… (Смеется). Потом уж я познакомился с Плещеевым, Чернышевским, Некрасовым, которые мне очень помогли… А так и работал бы до сих пор учителем в Воронеже… И Антон  Палыч тоже трудился бы сейчас врачом где-нибудь в провинции или писал  научные статьи, если бы не господин Случай. Когда Коля Лейкин в начале восьмидесятых организовал свой журнал, ему понадобились новые авторы. И вездесущий Пальмин присоветовал ему братьев Чеховых. А потом уж  познакомил г-на Чехова со мной. Точнее, у Лейкина это был некий юморист Чехонте, а у меня появился писатель Чеховым… Ну, а в конечном итоге и мне, и Чехову повезло, что мы встретились и оказались нужны друг другу. За нашу дружбу! 
СУВОРИНА. Антон Павлович, вы говорили, что первую пьесу написали еще в Таганроге. И о чем она была?
ЧЕХОВ. О, это была огромная пьесища… Потом, уже в Москве, я ее переделал и послал Ермоловой. Но, думаю, она ее даже не увидела. Разве что какой-нибудь театральный администратор полистал и бросил в корзину… Некоторые образы перекочевали потом в «Иванова».
СУВОРИНА. Я, кстати, недавно видела «Иванова» у Корша. Когда мы были в Москве. В главной роли был Давыдов…
ЧЕХОВ. А знаете, за сколько дней я написал «Иванова»? Не поверите – за две недели. Точней, за десять дней. Дело было так. На посиделках у Корша обсуждалась какая-то очередная пьеска. И я разгромил ее в пух и прах. Корш обиделся и говорит: «Критиковать всяк горазд. Возьми, да напиши сам!». Ну я и написал. Лег спать, а уже к утру тема была в голове. Сел и написал. Кстати, в Саратове мою пьесу поставили на несколько дней раньше, чем у Корша.
СУВОРИН. Теперь нужно ее поставить в Императорском Александринском. Но надо еще кой-что доработать... Вообще, Антон Павлович, вам бы в столицу перебраться. Потому что в Москве – не жизнь, а сплошное уныние.
ЧЕХОВ. Да я был бы рад. Но… (Стучит пальцами по груди).
СУВОРИНА. В «Московском листке» я прочла рецензию на вашу пьесу. Рецензент назвал ее нагло-циничной и безнравственная дребеденью. Вас такая критика сильно ранит?
СУВОРИН. Наши критики остались где-то в восемнадцатом веке. Для них все должно быть или черным или белым. Оттенков и нюансов эти ребята не различают.
ЧЕХОВ. Поэтому я стараюсь их не читать. Давать что-то на суд таких людей – все равно, что предлагать нюхать цветы человеку с хроническим насморком… (Пауза). А вообще, честно говоря, иногда приходит в голову, что я пишу неизвестно для кого… Не знаю, как вы, Алексей Сергеевич, а я не вижу своего читателя. Где он, какой он? Основная часть нашей публики не образованна, а главное – не любит напрягать мозги… Нужен я этой публике или нет, черт его знает. Может, ваш любимый Буренин действительно прав, когда пишет, что я не нужен и занимаюсь пустяками?..
СУВОРИН. Нет, вы послушайте его! Академия  только что присудила господину Чехову Пушкинскую премию, а он, видите ли, сомневается, нужен он или нет.
ЧЕХОВ. За премию, которую присудили – не без вашей, конечно, помощи – спасибо! Но как господа академики сформулировали свое решение?! «Рассказы господина Чехова, хоть и не вполне удовлетворяют требованиям высшей художественной критики…». Мол, остальные писаки еще хуже, но этого так и быть поощрим. Хоть и не дотягиваешь ты, братец, до высшей художественной критики.
СУВОРИН. Но полтыщи дали?
ЧЕХОВ. Ну, это, конечно, приятно. А главное – это было как нельзя кстати. Благодаря им я залатал все долговые дыры… Но писать для денег?  Денег у меня никогда не было, нет и, наверное, никогда не будет. Поэтому я к ним, от непривычки их иметь, почти равнодушен. Для денег я работаю вяло... А вот будь у нас настоящая критика, тогда бы старался работать. А главное – знал бы, для чего работаю. А так и я, и вы, и прочие литераторы похожи на маньяков, пишущих книги и пьесы для собственного удовольствия. Сами пишем, сами друг друга читаем. И сами друг друга поливаем грязью. Кстати, за эти 500 рублей, как верно заметил Жан Щеглов, я приобрел сразу пятьсот литературных Яго.
СУВОРИН. Антон Палыч, давайте не будем омрачать этот замечательный вечер разговором о завистниках! Бог с ними, жизнь все поставит на место… А возвращаясь к вашему «Иванову», еще раз должен заметить: надо его подшлифовать. Сделать всё поопределённей. Это же пьеса, а не повесть. Скажем, вашему Иванову я бы добавил что-нибудь этакое, из чего видно было бы, почему две женщины на него вешаются. И почему он – подлец, а доктор – великий человек. 
ЧЕХОВ. Алексей Сергеич, господь с вами! Вы прямо как коршевские актеры! Уж если вы так всё поняли, значит, пьеса никуда не годится...
СУВОРИН. Ну, не кипятитесь вы! Если я что-то не так понял, то объясните мне, темному.
 ЧЕХОВ. Я вам писал уж по этому поводу, но попробую еще раз. Что такое Иванов как русский тип, который можно встретить где угодно? Чаще всего это дворянин, закончивший университет. По натуре человек честный, прямой, не без способностей. Натура легко возбудимая, горячая, склонная к увлечениям. Но в целом это человек ничем не замечательный, то есть без особых способностей, но с большими претензиями. Возможно, в большом городе он развил бы свои способности. Но он живет в провинции, в усадьбе. Поэтому, как у большинства русских интеллигентов, все лучшее у него в прошлом, а настоящее ему кажется тусклым и бессмысленным.
СУВОРИНА. Ну почему?
ЧЕХОВ. Дело в том, что русская возбудимость имеет одно специфическое свойство: она быстро сменяется усталостью, утомлением.  Дожил такой человек до тридцати пяти-сорока – и уже начинает чувствовать утомление и скуку. При этом никак не может понять, что с ним происходит. Те, что попроще, сваливают всю вину на среду. Другие  изображают из себя лишних людей и гамлетов. Иванов же – человек прямой, поэтому и говорит, что он себя не понимает. Начинает искать причину своего состояние вне – и  не находит. Начинает искать ее внутри себя – и не находит. Точнее, находит лишь неопределенное чувство вины. И это опять сугубо русское чувство.
СУВОРИНА. Ну почему только русское?
ЧЕХОВ. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется только русский человек испытывает это. Умер ли у него кто-нибудь в доме, заболел ли, должен ли он кому-нибудь или сам дает взаймы – он всегда чувствует себя виноватым… Ну и, как я сказал, немаловажный момент тут – одиночество. Будь Иванов чиновником, актером, попом, профессором, то он бы свыкся со своим положением. Но он живет там, где нечем заняться. Люди вокруг в основном или пьяницы, или картежники, или такие, как доктор... То есть он страшно одинок. в России это чувство особенно острое – большие просторы, длинные зимы, длинные вечера… Представьте себе: пустой сад, пустые комнаты, брюзжащий граф, больная жена. Уехать некуда. Каждую минуту его томит вопрос: куда деваться?.. И при этом постоянно надо решать бытовые вопросы, делать какой-то выбор. Больная жена – вопрос, куча долгов – вопрос, Саша вешается на шею – вопрос.
СУВОРИН. Ну, так и решай эти вопросы!
В том-то и дело, что такие люди, как Иванов, не склонны решать вопросы – они просто падают под их тяжестью… И это свойственно большой части нашей интеллигенции. Разочарованность, апатия, утомляемость – как непременное следствие чрезмерной возбудимости... Очень возбуждались либералы, которых так недолюбливал Достоевский. И где сегодня этот либерализм?.. Всё всех утомило. Война утомила, Болгария утомила до иронии… 
СУВОРИН. Антон Палыч, голубчик, все это верно. Но иы говорим о сцене, а для сцены одиночество, уныние, утомление крайне невыгодная тема. Это так однообразно.
ЧЕХОВ. Почему однообразно? В том то и дело, что утомление и падение у него не идет ровно, так сказать, по наклонной плоскости. Графически это можно изобразить так: ровно-ровно, потом всплеск, затем еще большая апатия – опять всплеск и так далее. После объяснения Саши в любви Иванов в восторге кричит: "Новая жизнь!", а на другое утро верит в эту жизнь столько же, сколько в домового…
СУВОРИН. Вот вы все время акцентируете внимание на том, что Иванов – чисто русское явление. Вы что, думаете, европейцы менее склонны к депрессии?
ЧЕХОВ. Да, мне кажется, что чрезмерная возбудимость, чувство вины, утомляемость – это чисто русские. Немцы никогда не возбуждаются. Потому Германия не знает ни разочарованных, ни лишних, ни утомленных... Возбудимость французов постоянно на одной и той же высоте, без крутых повышений и понижений. Потому француз до самой дряхлой старости нормально возбужден. То есть там нет чрезмерного возбуждения… А русский суровый климат c длинными зимами располагает к лежанью на печи, к небрежности в туалете…
СУВОРИН. Хорошо, согласен. Но Львов-то нормальный человек. И неплохо бы показать, что надежда вот на таких людей, как он.
ЧЕХОВ. Вы знаете, для меня и Иванов, и Львов – не схемы и не образцы для подражания. Это живые люди, и как все люди они не однозначны. Львов – это тип честного, прямого, горячего человека. Но при этом узкого и слишком уж прямолинейного. Про таких обычно говорят: "Он глуп, но в нем есть честное чувство". На каждое явление он смотрит сквозь тесную раму, потому и судит обо всем предвзято. Во всех зажиточных мужиках он видит кулаков,  в непонятном ему Иванове – подлеца. Ну, а как иначе? У человека больна жена, а он ездит к богатой соседке – разве не подлец? Убивает свои отношением жену, чтоб жениться на богатой. Подлец! И так далее. Львов честен, но прям, и потому рубит сплеча. Если нужно, бросит под карету бомбу, даст по рылу инспектору, осадит подлеца… Конечно, такие люди нужны и в большинстве своем даже симпатичны. Делать из них карикатуру, хотя бы в интересах сцены, нечестно. Но если публика выйдет из театра с сознанием, что Ивановы – подлецы, а доктора Львовы – великие люди, то, извините, мне надо подавать в отставку и забросить к черту свое перо…
СУВОРИНА. А за что Саша любит Иванова? Если он весь такой надломленный и усталый?
ЧЕХОВ. Ну, как вам объяснить? Саша – девица новейшей формации. Грубо говоря, это самка, которую самцы побеждают не яркостью перьев, не гибкостью и не храбростью, а, наоборот – жалобами, нытьем, неудачами. Есть такие женщины, которые любит мужчин в период их падения. Едва Иванов пал духом, эта девица – тут как тут. Она этого только и ждала. Она воскресит упавшего, поставит его на ноги, даст ему счастье... То есть любит она не Иванова, а эту свою задачу. А для Иванова ее любовь – только лишнее осложнение. И вот, желая его воскресить, бьется Саша с ним целый год, а он не воскресает. А, наоборот, падает все ниже и ниже. (Пауза).  Если вы и этого не увидели, значит, я написал не то, что хотел… Извините, я оставлю вас на минуту.
Чехов выходит.
СУВОРИНА. По-моему, он на тебя обиделся.
СУВОРИН. Да нет, просто что-то пришло ему в голову, и он поспешил зафиксировать это в своей записной книжке… Ну, что касается театра, уж я-то больше, чем он, знаю и понимаю, что желает видеть публика. А любит она то, что ей знакомо и привычно – срасти в клочья, коварство и любовь, добро побеждает зло, добродетель вознаграждается и прочий сироп. А у Антона пьесы как жизнь – с ее сумятицей, неоднозначными ситуациями. Как он говорит, на сцене должно быть, как в жизни – люди едят, пьют, разговаривают, а в это время решаются их судьбы…
СУВОРИНА. Как хорошо, что вы разглядели его талант!
СУВОРИН. Да, у Лейкина и прочих юмористов он быстро бы исписался. Представляете – он писал тогда по три рассказа в неделю!  Завидую его воображению... Как-то он говорит мне: «Хотите на спор за час напишу рассказ, где сюжет будет двигать пепельница или подсвечник?». И точно – через час подает мне рассказ… Все еще увидят, какой это талантище. Близорукие эстеты, вроде Зины Гиппиус и ее супруга, считают, что гений должен быть с сумасшедшинкой, с чертовщинкой, с патологией. А у Чехова патология как раз в том, что он нормальней всех нас вместе взятых. Он – тихий гений.
Пауза.
СУВОРИНА. Я все время думаю о Валериане. Сегодня прочла, что в Подмосковье продолжается эпидемия. Что за напасть! Я, после того как Гриша умер от дифтерита, боюсь эту болезнь больше , чем холеру…
СУВОРИН. Да, надо было взять его с собой. Не переживайте! Дай Бог, пронесет. Будем надеяться на лучшее. La patience est fade, как говорит Клеопатра у Шекспира. Не знаю уж, как это звучит у Шекспира, но с французского можно перевести как «терпенье не имеет цвета». Или, наверное, как «терпение наполнено слезами».
Раздается перезвон церковных колоколов.
Входит Чехов.

ЧЕХОВ. Люблю колокольный звон. Вы, можно сказать, живете тут в центре цивилизации – рядом вокзал, магазин, церковь.
СУВОРИН. Кстати, про церковь. И про вашу любимую науку. Вот что пишет один француз. (Открывает книгу). "Заменяет ли наука религию? Мы видим себя не потому, что знаем, а потому что любим. К науке обращаемся в страстях, когда можем в ней найти сообщницу. Наука делает ученых, но не людей. Ученые запутываются в тесном кругу своей специальности, пишут пространные сочинения, но остаются порочными людьми".
ЧЕХОВ. Вы тоже так считаете?
СУВОРИН. Ну, в общем-то, да. Как говорил Достоевский, религия – это  прежде всего понятие о добре и зле. То есть основа нравственности. Когда у человека нет стержня – о таких в Библии сказано: «неосновательный человек» – он начинает вести себя по-свински, спиваться, пускаться в распутство, чтобы забыться. Отвлечься, убежать от одиночества, которое толкает на размышления о смысле бытия... Помните, у Мопассана есть рассказ, который так и называется – «Одиночество» Герой, глядя на сидящие повсюду парочки, рассуждает о том, как нас томит одиночество и что все старания наши направлены на то, чтобы избежать этого чувства и страха смерти... А единственное спасение – вера.
ЧЕХОВ. Наверное, вы правы. Но мы сейчас толкуем о нравственности, и тут не так-то все просто! Разве вам не приходилось видеть, как религиозный человек может вести себя безнравственно, а человек нерелигиозный – жить и поступать по законам нравственности? Конечно, проще всего, разврат и прочее объяснять неверием. Ну, во-первых, неверия как такового вообще нет. Все во что-нибудь да верят.  А, во-вторых, порочность — это мешок, с которым человек родится. Дальше  же все зависит от него и от обстоятельств – откроет он этот мешок или нет… А уж что касается разврата, то за утонченных развратников, блудников и пьяниц слывут как раз не Менделеевы, а поэты, аббаты и некоторые особы, исправно посещающие церкви.
СУВОРИН. Надеюсь, вы не на меня намекаете?
ЧЕХОВ. Упаси боже! К тому же, вы больше любите посещать кладбища, чем церкви.
СУВОРИН. Тут мы с вами близки… Но, возвращаясь к теме, должен заметить: я, конечно же, не против науки, но излишнее увлечение материализмом все же иссушает душу и...
ЧЕХОВ. Причем тут материализм? Материализм – это не школа и не направление. Материалистический взгляд неизбежен, потому что всё на земле материалистично. И истина в материи. Где ж ей еще быть? Вне материи нет ни опыта, ни знаний. А, значит, нет и истины… Кстати, должен вам сказать, что психические явления поразительно похожи на физические. Порой не разберешь, где начинаются первые и кончаются вторые... Когда происходит  вскрытие трупа, думаю,  даже самый заядлый спиритуалист усомнится: где тут душа? Могу вам сказать, что сходство между телесными и душевными болезнями весьма велико. Нередко и те, и другие лечат одними и теми же лекарствами. Так что поневоле подумаешь: а стоит ли отделять душу от тела?
СУВОРИН. Нет, тут мы с вами никогда не сойдемся. (Пауза). Надо непременно верить. В Бога, в Россию, в бессмертную душу. В то, что на Земле жизнь когда-нибудь станет, лучше, разумней… Да, жизнь – штука сложная.  И печальная, и тяжелая. Но я все-таки верю, что не всегда людям будет так плохо, что найдут они когда-то выход из трудных положений, победят кучу болезней и что наступит время царства божия.  Русской душе присущ идеализм вера в высшие силы. Этим мы и отличаемся от западников. Но мы им ничего не навязываем. Они же то и дело стремятся разрушить веру в русской душе. Ведь именно этому нашему традиционализму и идеализму предопределено спасти Европу.
ЧЕХОВ. А отчего ее надо спасать?
СУВОРИНА. Пойду проверю, все ли готово к приезду гостей.
Суворина выходит.
ЧЕХОВ. Наверное, разница между мужчиной и женщиной в том, что женщина с годами все больше углубляется в бабьи дела, а мужчина все более и более уходит от бабьих дел. Это я не в осуждение Анны Ивановны, а, скорее, восхищаясь тем, сколько на ней лежит обязанностей.
СУВОРИН. Это верно. Не знаю, как бы я без нее справлялся по дому. К тому же Аня очень любит детей, страдает, если что-то с ними... Вы же знаете, какие печальный события произошли у нас за эти годы… Сейчас в Звенигороде вспышка дифтерита, а там Валериан, которого она любит как родного. (Пауза). А в общем, вы правы, у женщин совсем другой мир, иное восприятие жизни. Недавно перечитывал "Накануне" Тургенева.  Елена там говорит: "Возьми меня всю!" Глупейшая  фраза, если вдуматься. Но тогда девушки обожали Тургенева. И как эта дура Елена, говорили мужчине: "Возьми меня всю!". Не понимая, что девичья краса скоротечна, и, так сказать, расходовать ее и всё, чем она прельщает мужчину, надо экономно. Ведь если отдать мужчине всю себя, это ему скоро наскучит. Таких женщин, как бутылку шампанского, выпивают и бросают. Но юные девушки еще глупые, они не знают, что значит любовь. В ее реальной сущности. В первый раз женщина любит платонически. Чувственность в них развивается, обычно после рождения первого ребенка…
ЧЕХОВ. А в некоторых сразу проявляется такой практицизм, что любой мужчина позавидовал бы. Помню, одна дама, лет тридцати пяти рассказывала мне: когда один состоятельный мужчина, который ей нравился, соблазнил ее, она, млея в его объятиях, размышляла о том, сколько он будет выдавать ей в месяц и почем теперь говядина...
СУВОРИН. А вы каких женщин любите?
ЧЕХОВ. Я знаю точно, каких не люблю. А о тех, кто мне нравится, предпочитаю умалчивать. Потому что среди наших знакомых хватает охотников сочинять обо мне сплетни. О любви можно говорить бесконечно, потому что она имеет много оттенков. От плотской страсти до нежной дружбы... Конечно, дружба с женщиной всегда имеет эротическую подоплеку, но это как раз и придает отношениям особый шарм. Если в плотской любви желают обладать  всецело и считают врагом всякого, кто возымеет желание понравиться ей или ему, то дружба такой ревности не знает… Единственное, что мне не нравится в женщинах – их нежелание считать себя неправыми, даже когда они явно не правы. Наверное, женщин надо бы с детства воспитывать так, чтобы они умели сознавать свои ошибки.
СУВОРИН. Вы, наверное, потому и не спешите жениться, что хорошо знаете женщин. Кстати, вам пора бы засесть за большой роман о любви.
ЧЕХОВ. Есть такая мысль. Даже набросал уже вчерне. И даже название придумал: "Рассказы из жизни моих друзей". Героями будут девять персонажей. И роман будет представлять собой девять законченных рассказов, тесно связанных между собою общностью интриги, идеи, одними действующими лицами. Но это будет настоящий роман, целое тело, где каждое лицо и каждая интрига будут органически необходимы.
СУВОРИН. Надеюсь, меня среди ваших героев не будет?
ЧЕХОВ. Извините, Алексей Сергеевич, я выйду на минутку подымить. Не хочу вас окуривать.
Чехов достает из кармана пачку сигарет и выходит.
За сценой слышен звук дверного звонка, затем глухой плач. Входит Суворина,
в ее руках телеграмма.
СУВОРИНА. Он умер… Валера умер… От дифтерита. Господи, за что это нам? За что? Прямо смерть за смертью… Это она… это она мстит. Забирает их всех к себе… Скажи мне честно – это ты? Это ты убил ее?
СУВОРИН. Аня, успокойся! Что ты такое говоришь? Успокойся! И давай собираться в дорогу!
СУВОРИНА. О, господи! Какой ужас! Смерть, смерть… Она как будто рядом… Как ты сказал сегодня – терпение наполнено слезами?.. Да, остается лишь терпеть. Терпеть, страдать и нести свой крест. Но за что мне это?.. А где Антон?
СУВОРИН. А ты уже без него не можешь?
СУВОРИНА. Я боюсь, что и он скоро умрет. Все, кого ты любишь, быстро уходят из жизни. Ты как будто обручен со смертью. Хорошо, хоть меня ты не любишь…
СУВОРИН. Аня, перестань! Ты бредишь.
СУВОРИНА. Антон, Антон!


Часть 2. 1896 год

Действующие лица:
Антон Павлович Чехов, 36 лет
Алексей Сергеевич Суворин, 62 года
Анна Ивановна Суворина, 38 лет

Феодосия. Дача Суворина. Алексей Сергеевич Суворин на веранде, кидает кусочки булки чайкам. Слышен их крик и гомон. На веранде появляется Анна Ивановна Суворина.

СУВОРИНА. Антон Павлович еще не вернулся?
СУВОРИН. Нет, оне еще сидят с удочкой. Антон – прямо как герой его новой пьесы. Известный писатель, про которого пишут в газетах, которого переводят за границей и фотографии которого везде продают, целый день ловит рыбу и радуется, как дитя, что поймал пескаря... Кстати, сейчас уже продают не только фотографии Чехова, но даже его бюстики.  Перед отъездом во Францию мы бродили с ним по ялтинской набережной и увидели на лотках кучу его скульптурных изображений. Один местный скульптор лепил его портрет. А потом, решив, видно, подзаработать, пустил в продажу маленьких гипсовых Чеховых. Антона это страшно позабавило. Хотя, наверное, в глубине души был очень доволен. Кто ж не любит славу?..
СУВОРИНА. У него сегодня озабоченный вид.
СУВОРИН. Это после телеграммы Потапенко. Чехов попросил его вести дела, связанные с «Чайкой», а сам уехал подальше. Думаю, зря. Это его вторая пьеса на александринской сцене, но «Чайка» – пьеса  особая. И он сам это чувствует. Обычно Чехов уверен в себе, а тут стал вдруг интересоваться мнением театралов. Пожелал даже отпечатать несколько экземпляров на ремингтоне. Правда, эта затея провалилась – девица-ремингтонша так долго печатала, что  Антон, при всей его любви к прогрессу, плюнул и отправил мне рукописный вариант…
СУВОРИНА. Я помню, вам пьеса сразу понравилась. 
СУВОРИН. Ну да. Мне практически всё, что он делает, нравится… Единственное, что меня насторожило, так это явное сходство сюжета с историей того, что было между Потапенко и Мизиновой. Про что я ему тут же написал.
СУВОРИНА. Вы говорили, что его это страшно расстроило.
СУВОРИН. Да. Но решил оставить все как есть. А я для эксперимента дал прочесть пьесу Потапенко. Игнатий то ли ни черта не понял, то ли сделал вид, что не нашел никакого сходства со своей историей. Хотя это просто бросается в глаза.
СУВОРИНА. А у Чехова действительно был роман с Мизиновой?
  СУВОРИН. Да черт их там разберет! Как говорится, свечу не держал… Антон же очень скрытный по части амурных дел... Помню, одно время он ревновал Лику к Левитану, когда тот стал приударять за ней. Хотя, скорей всего делал это в шутку. Но был по-настоящему огорчен тем, что Лика уехала в Париж с Потапенко... Ее-то понять можно. Женщина не может долго оставаться без привязанности. А тут еще молодость уходит, пора, как гоорится, менять романтизм на реализм. (Пауза). Хотя вряд ли у нее были близкие отношения с Чеховым – иначе, думаю, она не заявилась бы этой весной в Мелихово. Хотя кто их знает…
СУВОРИНА. А кому еще он давал читать «Чайку»?
СУВОРИН. Сначала он устроил читку в номере своей любимой Яворской. Конечно, половина явившихся туда коршевских актеров ни черта не поняла. Они привыкли играть эффектные драмы или дурные комедии... А Корш вообще заявил, что, что пьеса не сценична – мало действия, много разговоров. А вдобавок еще и самоубийство героя за сценой. Надо, мол, чтобы Треплев вышел на сцену, произнес монолог – чтоб зрителю ясно стало, как этот персонаж дошел до жизни такой, а потом эффектно, на авансцене пустил бы себе пулю в лоб… После чего Чехов распрощался и ушел.
СУВОРИНА. Вы говорили, он спрашивал также совета у Немировича-Данченко…
СУВОРИН. Да, было такое. Владимир рассказал мне, что пока он читал рукопись, Чехов все время, не поворачиваясь, стоял и ждал. Стоял, молчали и, заложив руки в карманы, смотрел в окно…Немирович предложил изменить кое-что в первом акте, и Чехов согласился. И почти до апреля продолжал работать над пьесой.
Пауза.
СУВОРИНА. Сегодня ночью он так ужасно кашлял. Я постучалась, хотела предложить ему теплой воды, а он начал извиняться за беспокойство.
СУВОРИН. М-да…
СУВОРИНА. Мне почему-то вспомнилась фраза из «Черного монаха»: «Свое здоровье ты принес в жертву идее, и близко время, когда ты отдашь ей и саму жизнь». (Пауза).   Скажите честно – это вы настояли на том, чтобы эта пьеса была поставлена в Александринке?
СУВОРИН. Ну да, я. Это же столичный Императорский театр. С прекрасной труппой, с хорошими режиссерами. К тому же директор сказал мне, что он готов «Чайкой» открыть в октябре новый сезон. О чем еще можно мечтать? Цензурный комитет пьеса, слава богу, прошла. Были какие-то мелкие замечания, Чехов их выполнил... Но теперь театр все время что-то придумывает.
СУВОРИНА. Это вы о бенефисе Левкеевой?
СУВОРИН. Ну да. (Показывает телеграмму). Потапенко опять вот спрашивает про согласие Чехова на этот чертов бенефис. Я сию депешу показал Антону, но он только пожал плечами и пошел удить рыбу…
Пауза.
СУВОРИНА. А мне очень понравилась пьеса. Когда я ее читала, было впечатление, будто слушаю красивую грустную музыку.
СУВОРИН. Да уж, веселого там мало. Даже не знаю, зачем он назвал ее комедией… Еще я боюсь того, что публике будет скучновато слушать все эти рассуждения о литературе, о новом искусстве…
СУВОРИНА. А почему именно Потапенко занялся продвижением пьесы?
СУВОРИН. Ну, Антон его попросил, и он согласился. Вы же знаете, Игнатий – душевный,  отзывчивый человек. И пишет неплохо. Поет, правда, лучше… У Чехова с Игнатием вообще давние дружеские отношения.  Антон, когда посещает Питер, всегда с ним видается. (Пауза). Если б не беременность Мизиновой, думаю, вся эта любовная история, как говорится, тихо ушла бы в песок. Но когда у Лики появился ребенок, Потапенко как порядочный человек решил узаконить отношения с Мизиновой. Попросил у жены развода. И тут началось! Марья Андревна заявила, что если он уйдет, она тут же покончит с собой. Подключила к этому спектаклю его двух очаровательных дочек... В общем, Игнатий сник и пошел на попятную. Да он, думаю,  не очень-то и хотел продолжения этого романа… Все, конечно, жалеют Лику. К тому же ребенок – по-моему у нее девочка родилась – почти сразу умер…
СУВОРИНА. А зачем вы пригласили сюда жену Потапенко? Чтоб утешить ее? Или дать возможность Игнатию побыть одному?
СУВОРИН.  Ну да, он попросил, и я не мог отказать… Самое смешное – тут, в Феодосии, живет и его первая жена. Елена Николаевна. Причем, развод с ней у него до сих пор не оформлен. Игнатий плакался мне, что она его шантажирует. Предлагает продать ему брачное свидетельство за двадцать две с половиной тысячи рублей. Почему не за двадцать или за тридцать? Наверное, какая-то сакральность в этой цифре, не знаю уж…Так что Потапенко у нас до сих пор двоеженец… Надо будет свести вместе двух его жен. Вот это будет сюжет!   
Входит Чехов.
ЧЕХОВ. Судя по тому, что вы вдруг смолкли, разговор, должно быть, шел обо мне?
СУВОРИН. Ну, не совсем.
ЧЕХОВ. Я краем уха услышал что-то про Потапенко… Опять говорили про сходство его с Тригориным?.. Прямо эпидемия какая-то – все норовят узнать себя в моих персонажах. Сначала Левитан затеял скандал, узнав себя в художнике из «Попрыгуньи». Потом коршевский комик вдруг прекратил со мной здороваться. Этот почему-то решил, что толстяк-актер из этого же рассказа – это непременно он. И даже сорокалетней брюнетке Кувшинниковой удалось узнать себя в двадцатитрехлетней блондинке…
СУВОРИНА. Как улов?
ЧЕХОВ. На уху, пожалуй, хватит… А ведь верно говорят философы – думать надо на свежем воздухе. Два отличных сюжета надумал. (Чехов машет в воздухе записной книжкой). Ровно сто сюжетов. Могу пару продать.  (Подходит к ограждению веранды, смотрит на воду). До чего ж разнообразно море! И сколько разных оттенков! Голубые, синие, бирюзовые… Кстати, как поживает наш певец морских просторов?
СУВОРИН. Константиныч сдал, конечно, но еще ничего, крепкий старик. Надо сказать, ему очень повезло со второй супругой. Первая-то его супруга оказалась вертихвосткой – балы, наряды, из Петербурга уезжать сюда не пожелала… А вторая – да вы же видели ее – на сорок лет его моложе, но верна ему. И ухаживает за ним, как за ребенком.
ЧЕХОВ. Я встретил его третьего дня у моря, и он выразил обиду – мол, не хотите знать меня, старика. То есть надо было первым делом явиться к нему с визитом. Виноват, исправлюсь.
Пауза.
СУВОРИН. Ну так что, Антон Палыч, – будем соглашаться на бенефис Левкеевой или нет?
ЧЕХОВ. Ох, уж эти бенефисы!... Помню, как-то был бенефис одной актрисы, и ее любовник, театральный критик, должен был написать рецензию на ее бенефис. Но пьеска оказалась гнусной, актеры играли бездарно… А ему-то, бедолаге, надо хвалить. Он выдавил из себя две фразы: "И пьеса, и бенефициантка имели большой успех. Подробности завтра" и отправил редактору. Утром это появилось в газете, а вечерком он направился к своей актриске. Та отворяет дверь, дает себя поцеловать себя и сказав: «Подробности завтра», закрывает дверь перед его носом.
Все смеются.
  СУВОРИНА. Но объясните мне, пожалуйста, причем тут Левкеева! Ведь в вашей пьесе нет ни одной комической старухи.
СУВОРИН. Да там вообще мало комического. Разве что, если  толковать это в том смысле, какой вкладывали в слово «комедия» Данте или Бальзак. Скорее, надо было назвать «Чайку» трагикомедией. Почти все персонажи – сплошные неудачники, а в финале – еще и суицид! Ухохочешься! Ваш любимый Ницше придушил бы всех этих недочеловеков. Да и вас заодно – за то, что вы их жалеете.
ЧЕХОВ. Я никого не жалею. В том смысле, который вы вкладываете в это слово. Я просто изображаю жизнь такой, какая она есть. Ну, не буквально, конечно. Это романтикам и декадентам нужна ложь, которая одно из условий их существования. А познавать истину способен только сильный. Но это не я придумал. Это упомянутый вами Ницше.
СУВОРИН. Ну, так и я о том же. Ницше презирает слабых и отстаивает право сильных. Мол, у людей должно быть всё, как в природе.
ЧЕХОВ. Ладно, бог с ним!.. Хотя, надо сказать, сам Ницше считает, что на него большое влияние оказал Достоевский. Главное – Ницше оригинален. Я бы  с удовольствием провел ночь за беседой с ним где-нибудь на палубе парохода.   
СУВОРИН. Увы, теперь можете побеседовать с ним лишь в доме  умалишенных. Не знаю уж, правда или нет, но говорят, что разум его помутился, когда он увидел, как на улице зверски избивали лошадь.
ЧЕХОВ. Ну вот. А вы толкуете о его бесчувствии.      
СУВОРИН. Просто этот случай лишний раз свидетельствует о том, что в наши дни люди творческого склада склонны к истерии и помутнению рассудка… Кстати, я был знаком с одним из главных знатоков человеческой психики. Я имею в виду месье Шарко, с которым мне довелось встречаться три года назад. Теперь-то он – знаменитый доктор, к которому едут со всего света и ждут  неделями, чтобы попасть на прием. А тогда он был попроще. Встретились мы в его клинике под Парижем. Надо сказать, он внешне производит довольно сильное впечатление. Чуть выше среднего роста, крепко сбитый, с бычьей шеей, с пронизывающим взором. Пациенты его страшно боятся. Да и ассистентам он, похоже, спуска не дает. Конечно же, как все специалисты по психологии, окружен толпой поклонниц-психопаток. Но, как я понял, женщины его мало интересуют… На столе у него, помню, стояли прозрачные стекла разного цвета. Он просит пациентов посмотреть на мир сквозь каждое из этих стекол, и спрашивает, какие ассоциации это у них вызывает...
ЧЕХОВ. Оригинально. Хотя еще Гёте проводит подобные опыты. Правда, сам с собой.
СУВОРИН. Потом Шарко пригласил нас к себе домой. Это, скажу я вам, не дом, а музей. Всюду гобелены, антиквариат, всё подобрано со вкусом, изящно и создает спокойное, комфортное настроение. Еще он обожает музыку, особенно Бетховена, и каждую неделю устраивает у себя музыкальные четверги…
ЧЕХОВ. Ну, всё, как вы любите. Вы же по четвергам тоже устраиваете у себя журфиксы.
СУВОРИН. Еще Шарко, как и вы, Антон Павлович, – настоящий зоофил.
ЧЕХОВ. Что вы имеете в виду?
СУВОРИН. У него несколько лошадей, три собаки и еще какая-то животина… Но я к чему всё это веду? После обеда заговорили о бессмертии. «С одной стороны, я бы этого желал, – сказал он, – но, с другой – вечно жить в раю и слушать одну и ту же музыку – тоска смертельная". "Ангелы, наверно, плохие композиторы", – сказал я, и он улыбнулся… Дальше пошел разговор о различных формах отклонения от нормы, и Шарко рассказал о том, что у него лечился Мопассан. Дело в том, что беседа наша проходила в тот самый год, когда Мопассан умер... Так вот, оказывается, Мопассан всю жизнь панически боялся смерти. Мысль об этом преследовала его постоянно. И единственным способом отвлечься были его беспрерывные связи с женщинами. Если же учесть, что он побуждал себя к творчеству шампанским, эфиром и наркотиками, то неудивительно, что все это закончилось для него столь быстро. Ведь он умер, когда ему было чуть больше сорока... В один из своих визитов к Шарко Мопассан рассказал, что однажды он, работая над очередным романом, увидел вдруг напротив себя незнакомца. Он точно знал, что  никто не мог войти к нему в это время  – верный слуга оберегал его покой, как Цербер. Между тем незнакомец присел напротив него и начал диктовать то, что Мопассан еще лишь обдумывал. Оторвавшись от рукописи и внимательно приглядевшись, Мопассан понял, что незнакомец – его двойник, точнее, это он сам… Как считает Шарко, именно после этого у Мопассана стала развиваться мания величия, хотя, честно сказать, прямой связи я тут не вижу.
ЧЕХОВ. Вот у кого настоящая мания величия, так это у нашего господина Боборыкина. Он на полном серьезе утверждает, что он русский Мопассан.
СУВОРИН. Но подождите, я доскажу. Кончилась вся эта история тем, что Мопассан оказался в приюте для душевнобольных. Похудел, ослаб, и выходил на прогулку, опираясь на руку не покинувшего его верного слуги. Как рассказал Шарко, он видел Мопассана осенью. Тот шел по дорожке и, подобно сеятелю, разбрасывал камешки по цветочным клумбам, приговаривая: «Придет весна, пройдут дожди, и взойдут тут маленькие мопассанчики».
СУВОРИНА. Как печально...
СУВОРИН. В общем, почти как в вашей «Шестой палате». Или в «Черном монахе». Как видите, это нынче всеобщая беда. В наш нервный век…
ЧЕХОВ. Алексей Сергеевич, уж вы-то не повторяйте эти глупости!  Какой нервный век? Нет никакого нервного века. Как жили люди тысячи лет назад, так и живут. Увеличилось не число нервных болезней, а  число врачей, способных находить эти болезни... Ну, а что касается людей творческих, впечатлительных, так они всегда были и будут более импульсивны и истеричны. (Пауза). А Мопассана действительно жаль. Замечательный писатель. Гений. Я очень хотел бы перевести его рассказы на русский. (Пауза). Ну, а что касается его неумеренного увлечения дамами, то, к сожалению, женщины погубили не один талант… Недавно был в мастерской у Левитана. Думаю, не будете спорить, что это наш лучший пейзажист. Показал мне новые свои работы. Увы, уже  нет былой молодости. Я имею в виду свежее восприятие жизни. Пишет сейчас не молодо, а бравурно. И дело тут, думаю, в том числе в том, что его истаскали женщины… Извините уж, Анна Ивановна, но эти милые создания, как бы поделикатней выразиться, дарят любовь, но взамен берут у мужчины молодость. То есть забирают то самое время, когда у мужчины  взлет энергии, таланта, фантазии… Пейзаж, по-моему, невозможно писать без пафоса, без восторга. А какой может быть восторг, когда человек обожрался? Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую, ел бы раз в день, а с дамами общался бы раз в год.
СУВОРИНА. Но вы-то, Антон Павлович, далеко не аскет. Я имею в виду – по женской части.
ЧЕХОВ. Нет, тут вы не правы, Анна Ивановна. Если женщины и отняли у кого-то молодость, то только не у меня. В молодости я, увы, был приказчиком, а не хозяином. Судьба меня мало баловала. Так что, как на духу, могу вам сказать, что у меня было мало романов. До Мопассана и даже до Левитана мне далеко, как до Австралии.
СУВОРИН. Ну что касается Мопассана, тот успевал всё – и любить, и писать… А знаете, чем он брал женщин? Тем, что никогда не благоговел перед ними. Он считал, что за тысячи лет женщины привыкли подчиняться, а не подчинять себе, хотя сами они этого частенько и не осознают, и...
СУВОРИНА. Чувствую – пошли мужские разговоры. Извините, я покину вас на время.
Суворина выходит.
СУВОРИН. Хотя, надо признать, бабы во многом превосходят нас, мужиков. Они более выносливы, более сострадательны. А главное – если  мужчине непременно надо, чтобы женщина была внешне привлекательна, смазлива, то для женщины чувственность далеко не на первом месте.
ЧЕХОВ. Ну, это не совсем так. Лев Николаевич в своей «Крейцеровой сонате», думаю, сильно преувеличил, говоря об отсутствии чувственности у женщин. Не знаю уж, на основании чего он пришел к такому выводу.
СУВОРИН. Возможно. Но я сейчас о другом – о том, что женщина способна полюбить далеко не красавца или даже старика, если он сумел пробудить в ней интерес. В отличие от мужчин, для которых в женщине прежде всего важна внешность.
ЧЕХОВ. Думаю, такое происходит в том лишь случае, если у мужчины есть слава, деньги или иные достоинства. Бескорыстная любовь для женщины – скорее патология. Или юношеский романтизм.
СУВОРИН. Ну, отчасти вы правы. И второе, что меня поражает – если у мужчины в браке любовь потихоньку сходит на нет, то у женщины она может длиться до самой смерти. И даже тогда, когда она разочаровалась в том, кого приняла когда-то за идеал.
ЧЕХОВ. Это верно. Иногда женщине кажется, будто она любит мужа, а на самом деле она всю жизнь любила кого-то другого, высшего, прекрасного, не существующего, и эту любовь изливала на мужа... На Сахалине меня поразило то, что женщина, зная, что ее муж – убийца, грабитель или насильник, продолжает любить его. Наверное, она видит его иным – нежным, мужественным, умным... Еще я там понял, что склонность к совершению преступлений у обоих полов почти одинаковая. Просто женщины не имеют пока что достаточных свобод и возможностей…
СУВОРИН. Да, скоро настанет время, когда женщины потеснят мужской мир. Хотя порой мне кажется, что на деле они давно уже управляют миром. Когда я бываю в Париже, то испытываю ощущение, что этот веселый город только и живет женщинами. Достаточно побывать в  Magasins du Louvre или Bon March;, где товары только для женщин, чтобы понять это… Ну а если же говорить о женской психологии, то Лев Николаевич отчасти прав, когда говорит, что мужчина вечно ищет идеала и потому хочет "построить" женщину на свою стать, то есть дать ей ум, фантазию, крылья, хотя женщины в действительности – самки, подчиненные существа, которые сами по себе мало что представляют. Но они нужны для того, чтобы воодушевить мужчину, дать ему бодрость, энергию, силу.
ЧЕХОВ.  Слышала бы Анна Ивановна ваши рассуждения!.. Я считаю все эти разговоры о правах женщин и их способностях пустым звуком. Если собака напишет талантливо, то и собаку признают. Так и с женщинами.
Пауза.
СУВОРИН. (Пауза). А что у вас, Антон Павлович, не заладилось с Мизиновой? По-моему, вы были бы неплохой парой.
Пауза.
ЧЕХОВ. Не знаю... Порой мне жаль, что так вышло. Но я не представляю ее женой. Лика очаровательна, прелестна, но в ней есть что-то такое… Как-то в ней всего чересчур. Нехватает вкуса, нет чувства меры. И ответственности, что ли… Постоянная смена занятий, легкое порхание по жизни... Хотя даже не в этом дело. (Пауза). Мне безумно жаль, что с нею так всё вышло…
СУВОРИН. Ее-то понять можно. Женщина не может долго оставаться без привязанности, без того, чтобы ее обожали. Потому и сошлась с Потапенко. А вас она очень любила.
ЧЕХОВ. Ну что теперь об этом!
СУВОРИН. Жениться, жениться вам надо, Антон Павлович!
ЧЕХОВ. Мне сейчас впору жениться на богатой купчихе. Или присвоить себе авторство «Анны Карениной»… Потому что деньги летят, аки дикие птенцы из гнезда. Я, как и отец, в денежных делах профан. Не умею их копить, или, как он выражался, завязывать. Как не умею до сих пор завязывать галстук… Отдал вот недавно две с половиной тыщщи на школу, потом накупил книг для таганрогской библиотеки. Не говоря о том, что еще надо обеспечивать родителей, помогать младшим братьям и сестре…
СУВОРИН. А Александр им не помогает?
ЧЕХОВ. Господь с вами, Алексей Сергеевич! Будто вы сами не знаете! Саша по-прежнему пьет. Причем по любому поводу. Дома у него такая обстановка, что просто нельзя не пить – грязь, запущенность, беспорядок. Супруга его тоже пьет… (Пауза). Самое смешное – Сашу чуть ли не с четырнадцати лет тянуло жениться. И он всю жизнь женился. А потом каждый раз клялся, что больше никогда не женится. И опять женился…
СУВОРИН. Ну, что касается школ, больниц и библиотек, то на них могли бы жертвовать богатые люди. Уж вы-то точно не богач.
ЧЕХОВ. Могли бы. Но не хотят. Они способны за ночь прокутить в ресторанах столько, что этого хватило было на то, чтобы содержать целый год сельскую школу, но на общественное дело не пожертвуют ни копейки… Помните историю с Сытиным, к которому я обратился с просьбой поддержать журнал Склифосовского «Хирургическая летопись»? Вроде бы обо всем тогда с ним договорились. Но когда приехал к нему с известным профессором, оторвав того от насущных дел, наш великий издатель начал вдруг юлить, толковать о какой-то смете. Будто речь шла не о научном издании, а о постройке казармы или конюшни! В общем, натерпелся я с ним стыда… С тех пор стараюсь ничего ни у кого не просить. Как сказано в писании, не надейтесь на князя и сыны человеческие... Вот и приходится мне, общественному дураку, всем этим заниматься. Я, конечно, делаю это с радостью и желанием, но… Кстати, удивительный парадокс – у бедных просить легче, чем у богатых, они гораздо более отзывчивы.
Пауза.
СУВОРИН. Да, увы, пропасть между бедностью и богатством, просвещенностью и невежеством – вечная беда России.
ЧЕХОВ. Честно сказать, я, как и все, лелеял надежды на перемены при новом царе. Но…
СУВОРИН. Что касается меня, то после фразы, прозвучавшей в первой же речи нового самодержца, я перестал строить иллюзии.
ЧЕХОВ. Это вы по поводу его слов, что обществу не стоит предаваться бессмысленным мечтаниям?
СУВОРИН. Ну да... А вот вы, Антон Павлович, были среди тех, кто строил иллюзии. Даже подписали петицию интеллигенции, ратовавшей за отмену разных ограничений. И что получили в ответ?
ЧЕХОВ.  М-да. Как говорит мой брат, чем радостней веселье, тем горестней похмелье.
СУВОРИН. Но менять что-то надо. Я чувствую, что в обществе будет нарастать протест. И если не хотим потрясений, то многое надо менять, причем радикально. А окружающая царя камарилья, похоже, будет отделываться мелкими, мало что значащими реформочками…
ЧЕХОВ. Да, наверное.
СУВОРИН. По мне, так главная проблема в том, что у нас фактически нет правящего класса. Нынешние придворные – это даже не аристократия, а  какой-то мелкий сброд… Началось же всё с того, что Петр стал тащить в Россию иностранцев, кучу разных проходимцев и шутов со всего света.
ЧЕХОВ. Но он это делал для блага России.
СУВОРИН. Но надо это было делать с помощью самих русских. По мне, так даже плохой русский лучше иностранца. Потому что он любит свою землю, свою страну, хочет что-то для нее сделать. Иностранцы же до сих пор презирают русских, воспринимая нас как полудикарей.  Они смотрят на нас сверху вниз и обожают нас поучать… Не желая понимать, что у каждой страны свой путь. У России всё еще впереди. Слушая же современных декюстинов и вторящих им либералов, русские начинают считать себя приниженными, рабами. Теряют чувство собственного достоинства, веру в свои силы... Нет, ситуация в стране сейчас очень нехорошая. Общество в большой своей массе недовольное, изверившееся, революционизированное, настроенное против всякого самодержавия… Александр III русского коня еще как-то осаживал. А Николай Второй как будто запряг клячу и движется, сам не зная куда... Конечно, в России надо проводить реформы, но это можно делать, только крепко держа ситуацию стальной рукой. Как это делал Петр – при всех его заморочках. Или у вас другое ощущение?
ЧЕХОВ. Я не политик и далек от нынешних брожений умов.
СУВОРИН. И напрасно. Сейчас такое время, что политика так или иначе касается каждого человека. И вас когда-нибудь коснется. Отказ от политики — это тоже политика. Но такая, что на руку тем, кто готовит России потрясения.
ЧЕХОВ. Мне кажется, главное, что надо сейчас делать – это  способствовать тому, чтобы в обществе созрело желание, общее желание изменить жизнь к лучшему. Проще говоря, нужная ясная цель. И опираться тут надо не на партии и политиков, а на толковых, здравомыслящих и работящих людей. А таких разбросано по всей России, поверьте, немало, будь это интеллигенция или мужики. В них сила, в этих людях. Только им надо определить эту цель, важную для всех... И вообще имеет смысл работать, имея в виду будущее. Настоящим, сиюминутным человечество будет жить разве что в раю. А на Земле оно всегда жило будущим. А уж русский человек без идеала, без цели становится пустым и унылым, как выжженая земля… Говорят, настоящий мусульманин для спасения души должен оставить после себя колодец. Как было бы замечательно, если бы у нас каждый оставлял после себя школу, больницу, библиотеку или что-нибудь вроде этого. Ну, хотя бы помогал этому. Чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно.
Пауза.
СУВОРИН. Охо-хо-хохо! Суетимся, хлопочем, стараемся изменить жизнь, чтоб потомки наши были счастливы. А потомки скажут: нет, прежде лучше было, теперешняя жизнь хуже прежней… Но, конечно, вы правы – нужна большая цель. А когда в обществе царит ощущение безвременья и будущее совершенно неопределенно, у всех поневоле руки опускаются.
ЧЕХОВ. А не надо ничего опускать. И тем более, заниматься бесплодным нигилизмом. Для ленивого мозга, конечно, легче отрицать, чем утверждать. Еще проще негодовать и обличать. К тому же, как замечено, людей ни любовь, ни дружба, ни уважение не связывают так, как связывает людей общая ненависть к чему-нибудь. Но ненависть иссушает душу и портит зрение.
СУВОРИН. Да, как верно заметил философ, никто не лжет так, как человек негодующий.
ЧЕХОВ. Вот за что я терпеть не могу нашу интеллигенцию, по крайней мере, большую часть ее, так это за то, что она, вместо того, чтобы заниматься делом, постоянно брюзжит, отрицает все подряд и тайно презирает свой народ. А сила и спасение народа в той интеллигенции, что честно мыслит и чувствует, а главное – умеет не болтать, а работать.
СУВОРИН. А где ее взять? Хождение в народ кончилось ничем. Потом увлеклись теорией малых дел, но и это ушло в песок. А теперь, как в петровские времена, наша либеральная интеллигенция считает народом тех, кто глупее и грязнее их, себя же почитает пупом земли.
ЧЕХОВ. Главное, что мы с вами так не считаем. И интеллигенция наша должна понять, что все мы народ, и что всё лучшее, что мы делаем – дело народное.
СУВОРИН. Кстати, в вашем последнем рассказе вы как раз пинаете запоздало теорию малых дел и устами вашего героя проповедуете странную идею распределения физического и умственного труда. Мол, сегодня ум и душевная энергия у людей уходят на удовлетворение преходящих нужд,  а вот  если бы люди, все люди  поделили меж собой физический труд,  то на каждого пришлось бы работы от силы три часа в день. А если еще и сократить до минимума число наших потребностей, то у каждого оставалась бы больше свободного времени и тогда бы свой досуг мы посвящали наукам и искусствам. И в результате человек избавился бы от постоянного, мучительного страха смерти. И даже от самой смерти.   Но это же какой-то фантастический идеализм!
ЧЕХОВ. Конечно! Разве вы не поняли – он просто нарочно злит сестру  любимой девушки?.. Я прекрасно понимаю, что никакого абсолютного равенства нет и быть не может. Кстати, и он заключает свой монолог тирадой о том, что человек был и остается самым хищным животным, и в результате всё идет к тому, что человечество при таком порядке вещей неизбежно начнет вырождаться.
СУВОРИН. Ну, а вы лично против народных домов, «аптечек и библиотечек»?
ЧЕХОВ. Нет, конечно. Но это все полумеры. Или вообще паллиатив.
Слышен далекий звон церковных колоколов.
Пауза.

СУВОРИН. М-да…Печально лишь, что всё наши надежды  и  лучезарные мечтания кончатся тем, что однажды нас заколотят гроб и бросят в яму...
ЧЕХОВ. Увы, всё имеет начало и конец. Когда-нибудь и Солнце погаснет, и Земля исчезнет. Представляю, как через тысячу-другую лет на какой-нибудь на другой планете будут сидеть на лужайке два чудака и один из них будет говорить другому: «А мне рассказывали, что там, на Земле, было такое красивое белое дерево... Как-то на «б» называлось».
Пауза.
СУВОРИН. Vanitas vanitatum et omnia vanitas…
Суворин звонит колокольчиком. Входит Слуга.
СУВОРИН. Принеси-ка нам, голубчик, водки!
Слуга уходит и возвращается со штофом водки, рюмками и закуской.
СУВОРИН. Часто представляю себе, как буду лежать в могиле. В той самой, где уже лежат трое моих детей. Вижу, как меня понесут, как поставят в церковь, как и что будут говорить. Как опустят гроб, как застучит земля о крышку гроба. (Суворин наливает себе водки и выпивает залпом). О, Господи, на скольких похоронах мне уже пришлось побывать!.. Особенно тяжко было на Володиных похоронах. Не уберег я его… Да и виноват я в том, что так случилось… Зароют меня в Александро-Невской лавре, возле него… Душа моя будет вылазить иногда из гроба и пробираться под землею в Неву. Там она встретит рыбку, войдет в нее и будет с нею плавать… (Наливает себе водки). Вам не предлагаю.  (Выпивает). Чую, совсем немного мне осталось.
ЧЕХОВ. Господь с вами, Алексей Сергеевич! Оставьте, ради бога, эти мысли! Вы проживете еще долго-долго. Меня еще переживете. Если поменьше будете думать о смерти и выискивать у себя несуществующие болячки.  Мнительность – это эгоизм восемьдесят четвертой пробы… Все мы болеем,  страдаем, и все умрем – что ж теперь каждый день об этом толковать?
СУВОРИН. Нет, голубчик, вы не правы. Вы не правы. О смерти надо чаще думать. Не зря древние повторяли: “Memento mori!”. Потому что когда думаешь обо этом, то стараешься избегать суеты и начинаешь делать что-то стоящее. (Пауза).  А в общем, печально жить на этом свете, господа...
ЧЕХОВ. Увы, все мы рождены, чтобы вкушать «юдоль».  Мы ж с вами не кавалергарды и не актрисы французских театров, чтоб постоянно излучать здоровье и бодрость. Надо просто терпеть, делать свое дело...
СУВОРИН. И воздастся нам… Рассказывают, что когда Победоносцев был в Киево-Печерской лавре, после того, как сопровождавший его монах поводил его везде, показал святые мощи, сказал этому монаху на прощанье: "Желаю и вам после смерти сделаться такою же хорошей мощей!" (Смеется). Давайте, голубчик, выпьем за здоровье!
Суворин наливает себе и Чехову. Входит Суворина.
СУВОРИНА. Ну что – поговорили про женщин и политику? Пора ужинать.
СУВОРИН. На этот раз будут настоящие устрицы. Кстати, именно такое сочетание любил господин Мопассан. Он считал, что устрицы дают мужскую силу.
Входит Слуга, сервирует стол.
ЧЕХОВ. Как написал один мой знакомый из Таганрога, пославший своей супруге черную икру: "Посылаю вам фунт икры для удовлетворения вашей физической потребности". Давайте начнем удовлетворять наши физические потребности!
Пауза.
СУВОРИНА. А помните, как мы сидели здесь, на этом же месте, восемь лет назад? К Антону Павловичу тогда только-только пришла первая настоящая слава... А теперь он уже мэтр, мировая известность.
СУВОРИН. Да, восемь лет… Сколько народу ушло за эти годы!
ЧЕХОВ. Алексей Сергеевич, ну опять вы за свое!
СУВОРИН. Просто захотелось вспомнить всех поименно и помянуть тех, кого мы знали и кого любили…Извините, уж настроение сегодня такое… Сначала покинул сей бренный мир ваш брат Николай. Вы тогда как будто чувствовали, что ему недолго осталось – он ушел на следующий год после того, как мы здесь о нем говорили. Он был намного старше вас?
ЧЕХОВ. На два года.
СУВОРИН. М-да. Печально. Еще вспомнился Всеволод Гаршин. Тот ушел еще раньше, как раз в тот год, когда мы тут первый раз встретились. Прожил, как Христос, тридцать три года... Иногда я думаю – может быть, то, что талантливые люди умирают так рано, – это расплата за данный им Богом дар?.. Вы знали его Антон Павлович?
ЧЕХОВ. Лично, к сожалению, нет. Как раз накануне его гибели Репин рассказал мне, как Всеволод Михайлович собравшимся в его  мастерской у Калинкина моста читал мою «Степь». И я решил навестить его, чтобы поблагодарить за добрые слова. Нашел Поварской переулок, добрался до третьего этажа и долго трезвонил в его квартиру. Наверное, в это время он как раз был у матери... А через три дня, когда я уже был в Мелихове, узнал, что в тот день он бросился в пролет той самой лестницы. Потом эта лестница  снилась снилась мне несколько раз – ужасная, темная, грязная...
СУВОРИНА. Репин ведь рисовал с него убиенного сына Ивана Грозного. Там у него на лице печать обреченности. 
СУВОРИН. М-да… А год назад не стало нашего замечательного, остроумнейшего Ивана Федоровича Горбунова. Мы с Антон Павловичем были этой весной в страстную суббота в Александро-Невской лавре. Нашли его могилку. Отворили дверцу фонаря – он висел на кресте, – и зажгли  в нем лампадку... Иван был из крестьян, но почему-то всегда скрывал свое происхождение. Ну, у всех свои слабости… Да, забыли нашего любимого Плещеева. Уже три года, как его нет с нами. Причем умер Алексей не здесь, а в  Париже, куда мы с ним не раз наведывались.
ЧЕХОВ. Об Алексее Николаевиче всегда вспоминаю с удовольствием. Удивительно душевный был человек. С ясным взглядом, тонким вкусом! Когда я в чем-то сомневался, то посылал свой рассказ или повесть сначала ему, а потом уж, если ему нравилось, отсылал редактору. Кстати, он один из немногих, кто оценил мою «Скучную историю»...
СУВОРИНА. Но, конечно, самая большая потеря – то, что от нас ушел Чайковский.
ЧЕХОВ. Да, Петр Ильич… Это было так неожиданно. Прямо резануло по сердцу. Ведь он был полон сил. Просил меня написать либретто...
СУВОРИН. Это был гений…
ЧЕХОВ. Это верно. Если б людей распределяли по степени таланта, как чиновников по рангам, то на первом месте оказался бы, конечно, Лев Толстой. А вот второе место я бы отдал Петру Ильичу.
СУВОРИНА. А третье?
ЧЕХОВ. Конечно, нашему Репину.
СУВОРИН. Да, три гения. Неплохо для одного поколения, а?
СУВОРИНА. А себя на какое бы место поставили, Антон Павлович?
ЧЕХОВ. Себя? На девяносто восьмое... (Пауза). Господи, как много хороших людей ушло за эти годы... Мне очень недостает Свободина. Удивительно теплый был человек. Пообщаешься с ним – и будто легче дышать.
СУВОРИН. Он и умер красиво – почти на сцене. С трудом доиграл последний акт, ушел в гримерку и там сразу скончался.
Пауза.
СУВОРИНА. Да, уходит поколение.
ЧЕХОВ.  Григорович совсем плох. Я посмотрел лекарства, что ему прописали и понял, что у него рак. Жить ему осталось совсем недолго… Правда, сам он не подозревает об этом.
СУВОРИН. Я был с ним, когда он первый раз ощутил, что серьезно болен. Это было на Нижегородской выставке. Он там работал как вол. И вдруг однажды почувствовал отвращение к пище. Это, видно, и было началом конца.
Пауза.
ЧЕХОВ. Как кто-то сказал, смерть – это казнь, время исполнения которой не знаешь. Но ваш Шарко, наверное, прав – еще страшнее было бы сознание, что жить будешь вечно и никогда не умрешь.
Пауза.
СУВОРИНА. Особенно обидно, когда умирают незаурядные люди. Будто уходит, гаснет целый мир...
ЧЕХОВ. Я знал одного человека, который, когда узнавал из газет о смерти великих людей, по каждому из них носил траур. Может, он и прав… Но дело в том, что журналисты выделяют только тех, кто у всех на слуху. Когда умирает актер, литератор или политик, газеты закатывают некролог на два столбца, а умри выдающийся физик, астроном или врач, напечатают о нем лишь пару строк…
СУВОРИНА. Когда уходит близкий человек, то как будто умирает и часть тебя…
ЧЕХОВ. Это правда. Я вот никак не привыкну к тому, что мы уже никогда не увидим Лескова. Оригинальнейший был человек. (Улыбается). Помню, как-то едем мы с Николай Семенычем в пролетке из гостей. Ночь. Он под шафе. Долго едем молча. И вдруг он поворачивается ко мне и, тараща свои глазищи, говорит: «А ты знаешь, кто я такой?» Я молчу. «Нет, ты не знаешь. А я мистик... Я всё вижу. Ты умрешь раньше старшего брата». – «Может  быть». – согласился я. Он вдруг выпрямился, поднял вверх руку и изрек – ну, вы помните его бас: «Помазую тебя елеем, как Самуил помазал Давида… Пиши!».
СУВОРИН. Крепкий, вроде, был мужик. Он же всего на два года старше меня.
ЧЕХОВ. Внешне – да, крепкий, а внутри… Незадолго до его смерти, я слушал его сердце. Оно у него уже было совершенно изношенное…  В завещании он зачем-то написал, что лечившие его доктора не знают, что у него с сердцем. На самом деле доктора отлично всё знали. Но скрывали от него. И я тоже ничего не сказал ему. Человек должен надеяться до последнего... Хотя сейчас некоторые считают, что человеку надо сообщать, сколько ему осталось жить. Чтобы, так сказать, успел привести в порядок дела…
СУВОРИНА. Мне рассказывали, что якобы в Германии, когда врач лечит коллегу и видит, что тому осталось жить совсем недолго,  то велит принести ему бокал шампанского. Надо ж такое придумать!
СУВОРИН. Прямо как черная метка Билли Бонсу. Впрочем, в немцах удивительным образом сочетается жестокость с сентиментальностью.
ЧЕХОВ. Думаю, это просто чья-то выдумка…
СУВОРИН. Да, как сказал Марк Аврелий, «с кем я вошел в мир – сколько уж их ушло».
ЧЕХОВ. Кстати, я вчера перед сном обнаружил у вас Аврелия и с удовольствием перечитал кое-что. В основном-то это размышления о жизни и смерти. О том, что смерть уравнивает всех, и что, уходя из жизни, мы теряем лишь миг настоящего, потому что прошлого и будущего как реальности не существует… Еще мне понравилась его мысль о том, что, переходя от возраста к возрасту, человек как бы умирает и рождается в новом состоянии. Можно представить впечатления матери от своего ребенка, которого она помнит маленьким несмышленышем, и вдруг однажды он становится генералом, градоначальником или архиереем, и ей трудно совместить эти два образа – его прошлого и его нынешнего.    
Пауза.
СУВОРИН. Ну вот, вроде всех припомнили. Давайте же помянем их! Царствие им небесное! (Пауза). М-да… Раньше я не мог понять строк Некрасова: «Не рыдай так безумно над ним, хорошо умереть молодым!». А теперь понял. Старость отвратительна даже не дряхлостью, а тем, что начинаешь чувствуешь себя таким одиноким. Потому что друзья уходят, уходят, уходят… Не будь у меня театра и не владей я пером, то не знаю, что бы и делал…
ЧЕХОВ. Алексей Сергеевич, давайте сменим тему! А то можно подумать – тут собралось общество некрофилов. Да и очаровательной хозяйке это совершенно не интересно. Поднимем лучше бокалы за ее здоровье!
Все пьют шампанское.
СУВОРИНА. А правда, Антон Павлович, что вы, как и Алексей Сергеевич, любите посещать кладбища?
ЧЕХОВ. Ну вот, опять – двадцать пять!..  Это как раз Алексей Сергеевич всегда, где бы мы ни были, первым делом тянет меня на кладбище... Но кладбище действительно дает порой больше представления о стране, чем музеи. Ведь это тот же город, только мертвых. Здесь ощущаешь, что такое время и как всё в этой жизни быстротечно. 
СУВОРИН. А у меня перед глазами все еще стоит Ваганьковское…  Мы с Антон Павловичем  были там неделю спустя после Ходынки. Не за столом будь сказано, но там все еще пахло на могилах. Уйма деревянных крестов, все в ряд, как солдаты в строю... Ужас!
ЧЕХОВ. Мне врезался в память висевший на одном из крестов маленький серебряный крестик. На простом шнурке. Он был с шеи погибшей девушки. От ветра он бился о крест и тихо позвякивал…
СУВОРИН. Я-то первый раз был на там сразу после Ходынки. Трупы лежали в гробах и без гробов. Смрад был такой, что делалось дурно. Вокруг стоны, вопли… Нет, такое простить нельзя!.. Причем в тот же день стало известно, что великий князь Владимир и прочие в это время возле этого же кладбища забавлялись тем, что соревновались в отстреле голубей... Не правда ли, в этом есть что-то символическое…Извините!
Суворин наливает себе водки и выпивает.
СУВОРИНА. Но как такое могло случиться? Ведь при коронации  Александра такого не было.
СУВОРИН.  Ну, на этот раз дело было весной. Май, теплынь – и все потянулись… А толпа – всегда толпа, хоть необразованные, хоть образованные. Там же было народу не меньше полмиллиона. Еще с ночи стали собираться. А когда прошел слух, что вроде бы начали раздавать подарки – пошло-поехало… Некоторые так и колыхались мертвые, продолжая стоять в толпе.
СУВОРИНА. Какой ужас!
СУВОРИН. Наши же высокородные господа тем же вечером устроили бал. Мол, в Лондоне на каком-то празднике погибло четыре тысячи человек – и ничего. Мы что – хуже Европы? Ничего страшного, так сказать, сакральная жертва…
СУВОРИНА. Мне кажется, Николай Александрович вообще невезучий человек. В Японии его ударил саблей какой-то сумасшедший, царевич спасся тогда только чудом…
СУВОРИН. Бегством он спасся… Я не мистик, как Лесков, но мне кажется, что действительно есть что-то сакральное в том, что произошло на Ходынке. Смотрите: во время коронации Александра дни стояли серенькие, тихие – и царствование его было таким же – сереньким, спокойным. А во время этой коронации  дни были яркие, светлые, жаркие. Боюсь, что и царствование Николая будет такое. Вопрос только в том, кто сгорит и что сгорит. (Пауза). Ах, как нам нужен спокойный рост! Именно рост. Во всём. А откуда ему взяться? Откуда вдруг появятся честь, совесть, новые идеи? Настоящие дворяне нынче так же редки, как зубры из Беловежской пущи…
Чехов, закашлявшись, отходит к перилам веранды.
СУВОРИН.  Это всё последствия Сахалина, дорогой Антон Павлович. Я вас предупреждал. Но вас же было не удержать… Когда вы вернулись оттуда, на вас страшно было глядеть. Ну вот зачем вам это нужно было?
ЧЕХОВ.  Алексей Сергеевич, мы уже сто раз обсуждали эту тему.
СУВОРИН. Все равно не могу понять… Или вы, как Будда, решили: «Стеснена жизнь в дому, а свобода в уходе из дома»?
ЧЕХОВ. Ну, Сахалин – это место таких страданий и лишений, каких ваш Будда за всю свою жизнь не видел… Ежели вам так угодно, можете считать, что да, мне просто захотелось бросить все к чертям собачьим. И уехать как можно дальше, чтоб побыть одному... Кстати, помните, ко мне упорно навязывался в попутчики один художник? Спасибо вам – помогли мне тогда от него отделаться. Он бы замучил меня своим занудством… Так вот.  Оглядываюсь назад, нисколько не жалею, что проехал через всю Россию. И даже в океане поплавал … Не говоря о том, что всё, что я написал, скорее всего лет через двадцать забудут, а вот моя книга о Сахалине точно кому-нибудь сгодится.
СУВОРИН. Со своим здоровьем вы, голубчик, могли и не вернуться оттуда. Похоронили б вас где-нибудь в Сибири или кинули за борт, как вашего Гусева.
ЧЕХОВ. Это было бы замечательно.
СУВОРИН. Ваш «Сахалин», не спорю – основательный, можно сказать, научный труд. Одно лишь смущает: когда читаешь ваши заметки, то как-то забываешь, что люди, сосланные туда, – убийцы, грабители, поджигатели…
ЧЕХОВ. Но многих из них довели до этого скотские условия, в которых они жили, – нищета, невежество, унижения.
СУВОРИН. И еще одно соображение. Каторга – это, конечно, страшно, но, по мне, так  гораздо гуманней посылать преступников на поселение, чем гноить их в тюрьмах. Там они, по крайней мере могут трудиться, чем-то заниматься. Тем более, что разрешается следовать за ними их женам и детям… В просвещенной Европе, кстати, тоже есть каторги. Во Франции, например, – Гвиана, Новая Каледонию, Алжир.
ЧЕХОВ. Только их везут туда на кораблях, а у нас гонят пешком через всю Россию. И условия жизни у нас такие, что преступники не исправляются, а лишь озлобляются… Да и зачем им там исправляться, когда у них нет ни малейшего шанса вернуться назад?.. Если уж государство надумало создавать поселения, то надо было создать там нормальные условия! А когда питание скверное,  быт ужасный, тупая работа, кому там захочется жить?.. Они смотрят на берег материка – а он прекрасно виден в ясную погоду, – и в их глазах тоска. Будто закинули их на чужую планету. И все их мысли об одном – как убежать. И при первой возможности убегают. Почти всех отлавливают, бьют зверски плетьми. Они снова пытаются убежать... Там и болеют в основном от ностальгии. Многие с ума сходят …
СУВОРИН. Что-то потянуло нас сегодня на грустные темы… Давайте о чем-нибудь более веселом! Витте мне рассказал: когда встречали гроб с Александром Третьим, то Трепов по привычке скомандовал эскадрону: "Смотри веселей!" (Смеется). Так что давайте смотреть веселее!.. Я, пока вы рыбачили, забавлялся присланные пьесами. Как в начале вашей «Чайки», сплошной символизм и метафизика. Но считается, что это новое направление, которому принадлежит будущее.
ЧЕХОВ. Помню, в Таганроге я видел вывеску: "Заведение искусственных минеральных вод". Вот и новое направление – это   в массе своей такое же – искусственное. Ново только то, что талантливо. А что талантливо, то и ново.
Пауза.
СУВОРИНА. Кстати, Антон Павлович, в этом году исполняется ровно десять лет с того дня, как мы с вами познакомились. И я очень благодарна судьбе за то, что это случилось. Знайте, что вы для нас самый близкий и родной человек. И я предлагаю тост за ваш удивительный талант, за вашу человечность и ваше мужество!
ЧЕХОВ. Анна Ивановна, ну что вы меня конфузите!.. Всякие чествования и здравицы на меня производят удручающее впечатление. Будто сидишь на собственных похоронах… Недавно был со мной такой случай. Поехал я навестить  одного своего хорошего знакомого. А он как раз устроил ужин. Много гостей, всем весело. Я пью вино, болтаю с соседками. В общем, у всех расчудесное настроение. И вдруг… Поднимается один господин с важным, как у прокурора,  лицом и произносит тост в мою честь. Мол, чародей слова, властитель дум… В наше время, когда идеалы потускнели... Сейте разумное, вечное… Все сразу перестали пить и закусывать, замолчали и скорбно уставились на меня. В общем, все веселье сразу пропало. У меня же  появилось такое ощущение, будто я до этого был накрыт колпачком – и вдруг колпачок этот сняли, и все точно в меня прицелились. Соседка мне шепчет: «Вы теперь должны что-то сказать в ответ» А я бы в ответ охотно запустил в него бутылкой…
СУВОРИНА. Ну, надеюсь, бутылкой вы в меня не запустите. И раз вы не любите здравиц, я просто прочту кусочек из вашего последнего рассказа. Прочла его вчера ночью и долго не могла уснуть. (Открывает журнал «Русская мысль», читает). «Я уже начинаю забывать про дом с мезонином, и лишь изредка, когда пишу или читаю, вдруг ни с того, ни с сего припомнится мне то зеленый огонь в окне, то звук моих шагов, раздававшихся в поле ночью, когда я, влюбленный, возвращался домой и потирал руки от холода. А еще реже, в минуты, когда меня томит одиночество и мне грустно, я вспоминаю смутно, и мало-помалу мне почему-то начинает казаться, что обо мне тоже вспоминают, меня ждут и что мы встретимся…Мисюсь, где ты?»… Спасибо вам! За ваше здоровье и за так быстро промелькнувшее десятилетие!
Все чокаются и пьют шампанское.
ЧЕХОВ. (Закашлявшись). Извините, я вас оставлю ненадолго!
Чехов выходит.
СУВОРИНА. Не жалеет он себя.
СУВОРИН. Кремень. Никогда не видел его ни плачущим, ни хнычущим. Даже на похоронах брата, говорят, не проронил ни слезинки... Я вот скулю то и дело про свою мигрень, как его профессор Серебряков про подагру, а у Антона ведь, кроме его кровохарканья, целый букет болезней. Причем одна противней другой – геморрой, колит, боли в сердце, жуткие проблемы со зрением… А он живет на полную катушку, ни в чем себя особо не ограничивая.
СУВРИНА. Сколько он всего сделал за эти десять лет!
СУВОРИН. Как говорят французы о таких людях, br;ler la chandelle par les deux bouts... Недавно я предложил ему обратиться к моему знакомому медицинскому светиле. Знаете, что он ответил? «А зачем? Я сам врач и прекрасно знаю, что мне осталось жить всего несколько лет. Это мы для успокоения больных говорим, когда у них такие же симптомы, как у меня, что кашель у них – желудочный. Но никакого желудочного кашля не бывает. Если кровотечение, то это непременно из легких. У меня из правого легкого кровь идет. Как и у брата. Да и у другой моей родственницы, что умерла от чахотки, было то же самое»... Вот так. (Наливает себе водки). За его здоровье!
СУВОРИНА. Как мне жаль его!
СУВОРИН. Думаю, вам  его не только жаль. Я же вижу – вы давно влюблены в него... Как и все мы.
Пауза. Суворина подходит к перилам веранды.
СУВОРИНА. Господи, как хорошо здесь! Не хочется думать ни о болезнях, ни о смерти, ни о суете, из которой никак не вырваться… Антону жениться надо, о нем кто-то должен заботиться.
СУВОРИН. Я-то ему постоянно об этом твержу. На что он вечно отшучивается. Говорит, что если и женится, то лишь при условии, что жена будет жить в Москве, а он в деревне. И что он будет ездить к ней для встреч. Счастье, мол, которое продолжается изо дня в день, он просто не выдержит. Шутит, конечно. Хотя, действительно ему претит любая рутина.
СУВОРИНА. В каком-то его рассказе или повести есть фраза: «При виде счастливого человека всем стала скучно».
СУВОРИН. Да, всем нам хочется быть и счастливыми, и свободными. Антон всё уговаривает меня написать роман о молодом человеке, чья юность и молодость прошли в атмосфере бытового рабства – в унижении, желании всем угодить и понравиться, в покорности судьбе. И о том, как он начинает постепенно осознавать себя личностью и шаг за шагом выдавливает из себя раба, обретая внутреннюю свободу. Он, конечно, имел в виду меня. Но ведь никакой свободы я так и не обрел. Увы, никому не удается вырваться из заколдованного круга... Я и сегодня вынужден прогибаться, но только перед царскими сановниками, которые дают мне умные советы и постоянно что-то требуют… Терпеть не могу все эти приглашения в высокие кабинеты. Едешь туда, словно на пытку. Пока доберешься, бог знает что передумаешь. А сколько мороки с Цензурным комитетом, который мне хочется иногда разнести к чертовой матери, в клочья!.. В общем, вместо свободы я стал заложником своего успеха, своей должности, своих денег... А что делать? Иначе закроют газету и пропадет дело всей моей жизни. И я стану еще более зависимым от кого-то и от чего-то. Не говоря о том, что пострадает множество людей, которые у меня работают… Нет никакой абсолютной свободы. Нет! Разве что на необитаемом острове. Да и то до тех пор, пока тебя не растерзают дикие звери или сам не сдохнешь с голоду... Антону, конечно, легко толковать о свободе – он независимый художник, писатель, за которого борются все издания. Но, если вдуматься, то и он несвободен. Постоянно должен заботиться о родителях, о младших братьях и сестре, всё время думать о деньгах… Я думаю, эти его постоянные разъезды от того, что он хочет ощутить себя хоть на время совершено свободным. А потом снова приковывает себя к столу и сидит, как галерный раб, не разгибаясь, чтобы заработать эту свободу… В общем, как сказал Некрасов, «Знаю: на место сетей крепостных люди придумали много иных»… Вот его братец Александр – тот совершенно свободен. От заботы о родителях, от ответственности за свою семью… То и дело меняет работу, увлечения. А когда его начинают терзать угрызения совести, заливает это вином... (Наливает себе водки, залпом выпивает).
СУВОРИНА. Алексей Сергеевич, хватит вам уже пить!
Пауза.
СУВОРИН. Подумалось вдруг, что и «Палата №6», и «Черный монах» – это не просто этюды о безумии. У Чехова же всё многомерно, неоднозначно… Это как раз еще и тема абсолютной свободы, доходящей до фанатизма. Другое дело, что одержимость идеей – будь то идея религиозная, идея изменения мира или идея собственной незаурядности – приводит к тому, что фанатики уже не видят вокруг себя живых людей и походя причиняют им боль и страдания… Да и «Скрипка Ротшильда» про то же. Только там герой одержим деньгами… (Длинная пауза). Прости меня, дорогая моя, бесценная Анна Ивановна! Я так мало внимания уделяю тебе, детям! Все время занят – этой чертовой газетой, театром, зарабатыванием денег. Прости, прости меня, милая! (Целует жене руки).
СУВОРИНА. Вы постоянно разочаровываетесь в людях. Может быть, и я уже вам в тягость?
СУВОРИН. Не говори так! Это совсем, совсем другое... Прости уж меня за мой дурной характер!.. Вот тебе б такого, как Антон. Выдержан, с чувством юмора. Одно его присутствие меня тотчас успокаивает. Про талант я уж и не говорю. (Пауза). Он дьявольски талантлив, оригинален. А главное – и это первый признак большого таланта, можно сказать, гения – постоянно ищет что-то новое... Гении обычно не выносимы в повседневной жизни. Чехов же умеет сделать так, что даже его недостатки выглядят как достоинства... Кстати, Ницше по поводу гениальности хорошо сказал: гениальный человек невыносим, если он кроме гениальности не обладает еще по меньшей мере двумя качествами: способностью быть благодарным и чистоплотностью.
СУВОРИНА. Ну, Антон, несомненно, обладает и чистоплотностью, и  порядочностью...
СУВОРИН. Это да. Но вот что касается благодарности, то я пока что, увы, не встречал еще ни одного литератора, который был бы благодарен тому, кто помог ему стать тем, кем он стал. Неверные это люди. Так что, возможно, и Антон однажды забудет всё, что я для него сделал… 
Пауза.
СУВОРИНА. Не надо было ему отдавать пьесу в Александринку! У меня нехорошее предчувствие. Как-то не так всё складывается… И если будет провал,  Антона это убьет.
Пауза.
СУВОРИН. Что-то долго его нет…
Входит Чехов.
ЧЕХОВ. А вот и я. Сходил на почту. И очень удачно – только что пришла телеграмма от Потапенко. Опять про эту Левкееву, будь она не ладна! Старушка, видно, прочла, наконец, пьесу, поняла, что играть ей там нечего, и просит позволения после моей премьеры, в тот же вечер сыграть какой-нибудь веселый водевильчик с ее участием… Не понимаю этого, хоть убей! Как там у Александра Сергеевича – «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»? Не знаю уж, кто из нас лань…  Но придется согласиться. Я хорошо знаю эту братию: если откажусь, жди всяких гадостей в мой адрес... Не знаю, ей-богу не знаю, что делать!..
СУВОРИН (Сжимая пальцами виски). Что-то, моя мигрень разыгралась. Пойду приму лекарство. Хотя оно давно уже ни черта не помогает.
Суворин выходит.
ЧЕХОВ. Ну вот что мне прикажете делать, любезнейшая Анна Ивановна?
СУВОРИНА. Мне тоже эта затея кажется нелепой. Это действительно подобно тому, что в одну клетку посадить чайку и попугая… Кстати, почему вы так назвали свою пьесу?
ЧЕХОВ. Не знаю. Так вышло. Хотя название, вполне оправданное сюжетом… Припомнился вдруг эпизод с чайкой. Из давних дней. Это было, когда я остался один в Таганроге. Выживал там как мог. Но при этом был счастлив. Говорят, хорошо там, где нас нет. А в прошлое мы не можем вернуться, и потому там так всё хорошо… Однажды вечером я пошел к морю. Все чайки как чайки – летали или плавали. И только одна ковыляла по берегу. Оказалось, что одно крыло у нее перебито. То ли кто выстрелил в нее, то ль она на что-то наткнулась… Я поймал ее и принес домой. Во дворе валялась клетка – кто-то выбросил ее за ненадобностью – и я посадил туда мою чайку. Думал найти кого-нибудь, кто ее вылечит… А утром увидел клетку пустой. Может, кто-то из ребятишек вытащил ее оттуда, может быть, она сама как-то открыла эту клетку… Помню только, что я долго испытывал чувство вины… Хотя и не вмешайся я в ее судьбу, мало что изменилось бы… А о чем вы спросили?
СУВОРИНА. Почему вы так назвали пьесу. Но вы уже ответили.
ЧЕХОВ. Я вообще не люблю, когда убивают птиц. В них – если это, конечно, не хищники – есть  что-то от ангелов... Как-то я пошел на охоту с Левитаном, и он подстрелил вальдшнепа. Я поднял с земли эту несчастную птаху. Она еще была жива. И смотрела на меня своими глазками-бусинками. Будто хотела сказать: «За что? Ну что я вам худого сделала?» С тех пор я ни на какие охоты не хожу… 
СУВОРИНА. Мне очень не нравится идея с этим бенефисом. Неужели этой Левкеевой нельзя было найти для этого другой день?
ЧЕХОВ. Ну, понять ее можно. Ведь ее юбилейный бенефис придется на открытие театрального сезона – придут ценители, весь столичный бомонд, будет торжественно и шумно… Я уже жалею, что отдал пьесу в Петербург. (Пауза). Вы знаете, последние годы, приезжая в Питер, я просто физически ощущаю, как меня окружает там густая атмосфера какого-то злого чувства. Внешне все выглядит замечательно: дружеские обеды, дифирамбы…Но при этом я чувствую, что меня готовы съесть. Думаю, если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей… Алексей Сергеевич – прекрасный человек, но где он набрал этих сотрудников? Один Буренин чего стоит! Мелкий, злобный человечек. Очень точно про него написал Минаев: «По Невскому бежит собака, за ней Буренин, тих и мил… Городовой, смотри, однако, чтоб он ее не укусил»… Как мог Суворин позволить ему поносить меня в своем фельетоне! Нигде, ни в одной, даже самой паршивой газетенке, не принято ругать своих сотрудников... И уж если Щеглов, который выдает себя за моего лучшего друга, рассказывает про меня всякие сплетни и небылицы, что говорить о других?.. Не люди, а какая-то плесень. Что я им сделал? За что такое отношение?.. Совершенно непонятно.
СУВОРИНА. А мне понятно. Это нормальная человеческая зависть. В отличие от них, у вас настоящий талант. Вы – утес, а они – так, мелкие пригорки… Знаете, чего я боюсь? Что вся эта публика, настроенная против вас, может как раз использовать эту премьеру для того, чтобы отыграться…
ЧЕХОВ. Да ну, вряд ли! В нынешнем году я специально ездил в столицу несколько раз, поил и кормил эту братию, познакомился со всеми ведущими театральными критиками…
СУВОРИНА. О, это ничего не значит. Они могут вам в глаза лить елей, а за глаза – поносить.  (Пауза).  Антон Павлович, дорогой, у меня какое-то недоброе предчувствие. Сейчас как-то всё против вас. Либералы считают, что коль скоро вы дружны с Сувориным, то, значит, разделяете все позиции его газеты. И за это тоже могут устроить вам обструкцию. Ведь сейчас общество, как никогда,  политизировано. К тому же у всех еще свежи впечатления от Ходынки…
ЧЕХОВ. Всё может быть. Всё может быть. Как говорит Алексей Сергеевич, на все воля божия. Да и сам я фаталист по натуре.
СУВОРИНА. А на Алексея Сергеевича вы не обижайтесь! Он вас любит, как родного. Кроме вас, он вообще, по-моему, никого не любит и не ценит... Последнее время он стал очень нервный. Постоянно хандрит, не спит по ночам. Только вы можете приводить его в доброе настроение. Да и вся наша семья обожает вас. Когда вы гостите у нас, то в доме становится сразу как-то свежее и светлее. Точно с мебели чехлы сняли… Он, конечно, ревнует вас к другим изданиям, где вы теперь публикуетесь. Считает, что вы вышли такой благодаря ему. Я не мешаю ему так думать. Пусть. 
ЧЕХОВ. К сожалению, «Новое время» за эти годы сильно изменилось. Особенно с тех пор, как управлять газетой начал фактически его сын Алексей. Не зря все за глаза называют его дофином. Последнее время стали появляться какие-то совершенно мракобесные статьи… Казалось бы, ты – молодой человек, значит, и думать должен по-другому, по-новому. Что это за молодость, если она не жаждет перемен, обновления?! Он же ведет себя так, будто ему за семьдесят. (Пауза). А Алексею Сергеевичу я сочувствую. Он мог бы писать отличные романы, пьесы, воспоминания. Ведь у него всё получается. Но для этого нужно время. И чтобы мысль работала не так, как у журналиста. А ему уже не вырваться из этой круговерти… Он делает вид, что ему всё осточертело, но на самом деле ему всё это нравится – быть  в центре внимание, встречаться с сильными мира сего, кем-то командовать… Но если хочешь оставить после себя что-то в этой жизни, надо сосредоточиться на чем-то одном.
Пауза.
СУВОРИНА. Да, к сожалению, вы правы. И про Алексея Сергеевича, и про его сотрудников. Всё это очень грустно… И дома у нас всё переменилось. По-прежнему изображаем, что у нас крепкий дом, дружная семья. А мне иногда хочется бежать из этого дома на край света. Что мне делать, Антон Павлович?
ЧЕХОВ. Не знаю, Анечка, не знаю… К сожалению, в отличие от симфоний, где к концу идет нарастание, человеческая жизнь движется не от piano к forte, а наоборот – от  forte к piano, даже к pianissimo… Как всё было прекрасно десять и даже пять лет назад!.. Какое трогательное отношение ко мне было со стороны Григоровича, Плещеева, Лескова…
СУВОРИНА. Это было другое поколение, другая культура. Сейчас на их место пришли шустрые литераторы, журналисты и бог знает кто… Я очень боюсь, что они могут устроить что-нибудь на вашей премьере. Из зависти.
Слышно, как станции подходит поезд. Раздаются гудки паровоза
ЧЕХОВ. Ладно, как говорили древние, veni enim potest. Будь что будет. Если так надо судьбе, пусть будет неуспех. (Пауза). Вы знаете, последнее время я разлюбил вдруг видеть свои сочинения в печати. Хотя еще совсем недавно это меня радовало. Оравнодушел к рецензиям. И вообще к разговорам о литературе. Ко всем этим рассуждениям о «главной идее», «направлении», «художественности». Когда слышу их, то пугаюсь, как купчиха Островского  от слова «жупел»... Равнодушен стал даже к сплетням, успеху и неуспеху, к большому гонорару. Одним словом, стал дурак дураком. Должно быть, старею. Нет уже былого пыла. Не хочу больше писать ни пьес, ни рассказов. Хочется засесть за роман, длинный-предлинный, в сто верст. Или, наоборот, кропать веселые водевили… Недавно предложили написать автобиографию. Хочу закончить ее так: «Денег нет. Орденов нет. Чинов нет. Долги есть»… В общем, какой-то застой в душе. Надо, наверное, налаживать личную жизнь. Жаль вот, что вы замужем.
СУВОРИНА. Опять вы шутите?.. Что бы вы не говорили про себя, я знаю, что вы не можете не писать. Пожалуйста, не сдавайтесь! Несмотря ни на что. Я от всей души желаю, чтобы ваша пьеса прошла с триумфом! И буду громче всех аплодировать на премьере.
Пауза.
ЧЕХОВ. Завтра я уезжаю. И хочу сказать на прощанье, что всегда очень любил вас. Это правда. Все лучшее, что может быть в женщине, есть в вас, обожаемая Анна Ивановна. А мне остается лишь уйти за кулисы и застрелиться, как Треплеву.
СУВОРИНА. Нет, дорогой мой Антон Павлович, вам еще предстоит еще много-много хорошего. Главное, как говорит ваша Нина Заречная, – это уметь терпеть, нести свой крест, веровать и не бояться жизни.
ЧЕХОВ. Да я уже ничего не боюсь. Ни провалов, ни долгов, ни даже смерти.   
СУВОРИНА. Удачи вам, мой дорогой, мой замечательный Антон Павлович!..