Трень-брень, балалаечка

  В незабвенные и не столь далекие времена, когда красный флаг с изображением серпа и молота величаво развивался над одной шестой частью суши и космические корабли некогда огромной и  могучей державы, первой покорившей океан вселенной,  бороздили околоземной фарватер, в кабинете лейтенанта  Олега Марочкина раздался телефонный звонок. 
     Ничего сверхъестественного в этом дребезжавшем звуке не было, если бы не прозвучавшее из трубки голосом ротного старшины прапорщика Нефедьева сообщение, впоследствии перевернувшее устоявшуюся и прописанную воинским уставом жизнь затерявшегося в просторах уральской тайги конвойного подразделения внутренних войск.    
     В те, названные застойными, годы простому человеку, надо признать, честно положа руку на сердце,  жилось все-таки спокойнее, чем в нынешний  пораженный социально-экономическими катаклизмами период. Конечно,  не хватало в быту многого, но зарплата платилась регулярно, без задержек.  Семейные закрома не ломились от деликатесов, но на столе всегда было что поесть, как говориться, дети были сыты и обуты. И в то отдаленное от нас стремительным бегом время, речей об очередях в ясли и детские сады в помине не было, никакой заранее записи. Не то, что ныне – родился и сразу тебя на карандаш, дабы если повезет, то через пару лет смог переступить порог сих учреждений.
     В постсоветский годы многие ясли и детские сады из-за недофинансирования и как учреждения, отягчающие городской бюджет, позакрывали, отдав новоявленным бизнесменам, а то и под какие казенные учреждения. О детишках, подрастающем поколении, которым жить в новом  обществе, его устроители просто-напросто забыли. Им в то время было не до них, как, впрочем, и не до трудящегося люда, многие судьбы которого покорежили, низвергая прежние устои и кромсая государство, прокладывая при этом для себя путь к власти, денежному капиталу и бывшей общенародной собственности.         
     Что там говорить! Образование вузовское в те застойные, но стабильные для жизни трудового человека, по сути добрые времена, было доступно всем. Двери институтов и университетов широко раскрывались  перед каждым – лишь бы горел желанием и, естественно, обладал необходимыми знаниями. Приобщение к культурным ценностям – тоже было открыто, больше того, даже идеологически выверенная система культурно-нравственного воспитания существовала. Она пронизывала все слои и институты общества, не обходя и воинские структуры. 
     Так вот, возвращаясь к прозвучавшему телефонному звонку, следует отметить, что раздался он в тот самый момент, когда лейтенант Марочкин  внимательно изучал присланный из штаба бригады приказ, гласивший о проведении смотра солдатской художественной самодеятельности, который  начальство планировало провести в несколько этапов.  Вначале в ротах, где солдаты должны раскрыть перед прибывшей комиссией из бригады свои таланты, как говориться показать, кто на что горазд. Затем отобранные лучшие номера выставлялись на сцену сводного концерта, который должен был проходить в клубе части. 
     Лейтенант занимал должность замполита, а по всему нес всю ответственность за выявление солдатских талантов и представление их перед очами выше упомянутой комиссии.  Ко всему стоит отметить, что он также временно исполнял и обязанности командира роты, который по важной в офицерской службе причине – поступление в военную академию,  несколько месяцев как отсутствовал в подразделении. Как говориться присутствовал в двух лицах, о которых иносказательно гласила солдатская поговорка:
        «Замполит – мне мать родная,
          Командир – отец родной.
          И зачем семья такая?
          Был бы лучше сиротой!».
     Так что тянул он служебную лямку за себя и отсутствующего командира.            
      Старшина почему-то растерянно,  растягивая слова, медленно произнес:               
     - Товарищ лейтенант-т, тут де-ло та-кое….. инструмент-т  привезли…..               
     - С чего заикаешься? Вчера перебрал, что ли?!  Какой инструмент? – недоуменно повел плечами лейтенант, но этого не мог видеть прапорщик,  замерший на другой стороне проводной связи.
     - Балалайки! – одним махом выдохнул Нефедьев. 
     - Ну и что?! Как раз кстати! Скоро смотр самодеятельности, пригодятся.   
     -  Это так-к, - снова заикаясь, промямлил прапорщик, - но их много….
     - Что значит много? –  не понимая волнение старшины,  удивленно переспросил замполит.
     - Вы бы лучше пришли, сами посмотрели, - умоляющим тоном пролепетал старшина, - ума не приложу, что с ними делать? 
     - Ладно, жди. Сейчас появлюсь, - лейтенант положил трубку и, надев фуражку, направился к выходу из кабинета. 
     Открыв дверь каптерки, в которой на стеллажах хранились всякие вещи – от солдатского парадного обмундирования до постельного белья, замполит  чуть не столкнулся со старшиной, стоявшим впритык к входу. 
     - Что ты как истукан?! Отошел бы подальше, - недовольно буркнул Марочкин и,  тут же, пораженный увиденной картиной, замер в изумлении.  Вся каптерка была завалена балалайками. Музыкальные инструменты лежали везде, где можно было их приспособить:  на стеллажах, в проходе на полу и даже на  подоконнике.    
     - Что это?! – стараясь переварить в уме и как-то осмыслить обозреваемое,  вопросительно уставился на старшину.   
     - Балалайки, - сокрушенно вздохнул тот. 
     - Зачем столько?!
     - Сам не пойму.  Привезли со склада части. Вот и накладная, - Нефедьев протянул лейтенанту документ, который держал в руке, - сто двадцать штук. – Вот, еле-еле их в каптерку запихал.
     Замполит, внимательно изучая, впился глазами в документ. Вроде все правильно. Накладная как накладная. Количество балалаек - сто двадцать,  и предназначены они все именно в шестую роту, где он являлся заместителем командира по политической части.
     - Чертовщина какая-то! – Марочкин повертел головой. – Наверняка ошибка!
     - Не знаю, товарищ лейтенант, - уже не запинаясь, проговорил прапорщик, - ошибка не ошибка, а я их принял в подотчет, как и полагается по документу. Вот, убедитесь сами - в нем черным по белому написано, что эти балалайки передаются нам в роту. – Задумчиво почесал затылок: - Вот только что с ними делать?
     Замполит молчал, не зная как ответить. В роте, как и определено   установленной нормой снабжения, имелись для личного состава разные культурно-просветительные и музыкальные предметы. Между прочим,  они  хранились тут же в каптерке – гармонь, одна гитара, барабан, который почему-то наименовался малым, а еще фильмоскоп, шахматы и шашки. Но чтобы привезли столько балалаек  и для чего?!  В уме это не укладывалось.  Никакой логики доставка такого количества одноименных музыкальных инструментов в конвойное подразделение, обеспечивавшее охрану исправительно-трудовой колонии, не поддавалась.      
     Отступая от повествования, для непосвященных, следует отметить, что в ту пору структура конвойных частей представляла собой в основном дивизии, в которые входили бригады и полки, носившие общее название – воинская часть. Они организационно состояли из батальонов, а те в свою очередь из рот. Каждая рота обычно охраняла исправительно-трудовую колонию, в которых осужденные своим трудом и соответствующим режимом содержания наставлялись на путь истинный, то есть должны были перевоспитываться в законопослушных граждан общества, строящего путь к светлому будущему.
     Эти колонии  подразделялись по видам режима – общий, строгий и особый. Как шел сам процесс перевоспитания, разговор отдельный. Но следует сказать лишь одно, что портрет человека, попавшего за высокий забор с колючей оградой, обрамленный по концам вышками с автоматчиками, никак не вязался с обликом  строителя нового общества. А по выходу из зоны, большинство бывших ее обитателей, вновь со временем оказывалось на нарах, притом, с еще более длительным соком пребывания в этом специфическом учреждении. 
     Конвойная рота, о которой  идет речь, но своему порядковому номеру  была шестой в бригаде, а всего эта воинская части насчитывала двадцать восемь рот. Об этом специально подчеркиваю, дабы имелось полное представление  о чем в дальнейшем пойдет речь.
     Замполит взглянул на стоявшего в задумчивости старшину.      
     - Во всем следует, Василий Егорыч, основательно разобраться,  - перейдя от официального тона и обращаясь к прапорщику по имени и отчеству, произнес лейтенант. – Безусловно, в накладной количество балалаек отражено правильно, и они, как мы видим,  все имеются в наличии. Но ошибка, как предполагаю, кроется не в оформлении документа, а в его выписке. Поэтому позвоню начальнику клуба части и проясню  ситуацию с балалайками.   
     - Да уж, проясните, Олег Александрович. Будь не ладны, эти балалайки! – снова удрученно вздохнул старшина, в свою очередь тоже отступая от определенного общевоинским уставом правила обращения к начальнику. В специальной главе устава внутренней службы, гласящей о воинской вежливости и поведении военнослужащих,  указывалось, что подчиненные и младшие  в обязательном порядке должны обращаться к старшим  строго по воинскому званию, добавляя слово «товарищ». 
     Но устав уставом, а жизнь отдельно стоявшего и затерявшегося в уральской тайге подразделения, охранявшего осужденных в колонии строгого режима, протекала своим чередом, и нередко бывали и куда серьезней отступления от требований устава, чем порядок обращения между военнослужащими. Правда, это касалось в большей мере командного звена, то есть офицеров и прапорщиков роты, чем основного личного состава,  состоявшего из солдатиков разных годов призыва. В этом подразделении по штатному расписанию насчитывалось всего пятеро офицеров – командир роты, замполит, да трое командиров взводов. И был один старшина, он же прапорщик Нефедьев, от которого зависело все их бытовое устройство, впрочем, как и  ведение тылового хозяйства роты. Офицеры и прапорщик всегда собирались вместе, а то и с семьями, отмечая праздничные даты и дни рождений, а то и просто по каким-либо поводам. Так что сугубо уставное  обращение по службе между ними нередко переходило в неофициальную плоскость. 
     - Вот сейчас пойду в кабинет и позвоню, - кивнул замполит, берясь за ручку двери,  в намерении покинуть каптерку.      
     - О результате мне сообщите, - попросил старшина.   
     - А как же?! Обязательно! – пообещал лейтенант и вышел из помещения.
     В кабинете, крутанув несколько раз диск телефонного аппарата, он набрал нужный номер. В трубке послышались гудки, затем раздался голос:
     - Ал-лё, слушаю!
     - Капитан Шмерига? –  поинтересовался замполит, дабы убедиться, что на проводе начальник клуба.
     - Он самый.
     - Лейтенант Марочкин, заместитель командира шестой роты по политической части, - тут же представился капитану. – Я по поводу балалаек.
     - Каких балалаек?
     - Тех, что сегодня привези со склада в роту.
     - Ну?! – недовольно буркнул начальник клуба. – И что?!
     - Хотел бы уточнить.
     - Что уточнить?! - в голосе капитана замполит уловил явные нотки раздражения.
     - В роту поступило сто двадцать балалаек. Это какое-то недоразумение.       Зачем столько? Видимо вышла ошибка.
     - Никакой ошибки нет! – резко отреагировал капитан. В курсе, что смотр художественной самодеятельности на носу?  Приказ читал?!
     - Читал, - недоуменно отозвался лейтенант.
     - А то, что начальник политотдела говорил на прошедших сборах, не забыл? Если память коротка, то напомню. В каждом подразделении должна быть своя изюминка, оно должно отличаться от других - помнишь эти слова?
     Раз в полугодие в части проходили сборы замполитов, которые организовывали офицеры политотдела. На них ротных политработников обучали методике воспитательной деятельности с военнослужащими,  подводились итоги и ставились задачи на предстоящий период. Лейтенант припомнил, что в своем выступлении начальник политотдела бригады, отмечая предстоящий смотр художественной самодеятельности, действительно сказал, что каждая рота должна иметь свой отличительный номер.   
     - Ну, что молчишь? Память не отшибло?! – надрывался на том конце провода начальник клуба. –  Вспомнил?!   
     -  Вроде, да, - проговорил замполит. – Но причем здесь балалайки?!    
     - Э-э, брат, - уже попросту, фамильярно, прогремел в трубке  капитан. – Звать то тебя как?
     - Олег, - почему-то тихо промолвил лейтенант.
     - Так вот, Олег, сколько у тебя в роте солдатиков? Сто двадцать, кажется?!
     - Да, - ошарашено ответил Марочкин, не понимая к чему клонит начальник клуба.   
     - Вот и отлично! Каждому вручишь балалайку, пускай тренькают! Оркестр создашь, ротный! Балалаечный! Вот тебе и изюминка на смотре, уяснил?! Шмеригу добрым словом за совет и помощь еще вспоминать будешь.  Инструменты я сам расписал, сколько и куда со склада доставить. Врубаешься?!
     Замполит, пораженный словами начальника клуба, молчал, пытаясь, как тот выразился, врубиться  в только что услышанное. Выходит, что не ошибка вышла с этими балалайками, а вполне осознанно они в таком изобилии присланы в роту. Чтоб, значит, струнный оркестр, образовать. Поразить комиссию этакой музыкальной изюминкой.  Даже на мгновение зажмурился, представив, как в казарме все солдатики роты, разместившись на табуретках, а то и прямо на кроватях,  сидеть на которых в дневное время категорически запрещалось, что есть мочи, наяривают на балалайках. Открыв глаза, потряс головой. Привидится же такое! Ерунда какая-то!
     В трубке не умолкал голос капитана. 
     - За месяц пару мелодий, а то и песен,  твои бойцы выучат, не сомневайся! Наверняка, кто-нибудь из них умеет бренчать, так что научит других. А если не найдется, то сам  учителя найди толкового. 
     - Да где его взять то? – недоумевающее  пролепетал замполит, вконец сраженный словесным напором начальника клуба. 
    - Где-где? Пораскинь мозгами, найдешь! – уверенно заключил капитан. – Так что, давай, не откладывай в долгий ящик. Своим оркестром народных инструментов поразишь комиссию враз! Еще благодарить станешь! С тебя причитается!
     Отступая от дальнейшего изложения, следует отметить, что начальник клуба явно кривил душой, но не специально, чтобы ввести в заблуждение замполита или кому-либо насолить, упаси боже! Он просто спасал себя от возможной большой неприятности, которая грозила его офицерской карьере. 
     А неприятность эта была близка, а посему требовалось предпринять все меры, чтобы её избежать. И капитан Шмерига, хорошенько пораскинув мозгами, их принял.
     По железной дороге в бригаду поступил вагон с грузом. К слову сказать,  этот факт сам по себе ничего особенного не значил, событие не из ряда вон выходящее, так как грузов разного назначения в часть по железке доставлялось много и часто, но на этот раз целый вагон был набит – балалайками.....
     Ни много, ни мало, а более двух тысяч штук! Куда девать?! Зачем столько?! У   Шмериги глаза полезли на лоб. Тем более, что за использование культпросветимущества и музыкальных инструментов он отвечал по занимаемой должности, а балалайки именно к этой категории и относились. Держать на складе разрешалось лишь определенное число инструментов, как и другого имущества, в виде НЗ, то есть неприкосновенного запаса на всякий непредвиденный случай. Большая часть подлежала распределению по подразделениям. Так что держать в войсковом загашнике такое количество он не мог. И ещё был один нюанс, и весьма существенный: «на носу» была инвентаризация склада, и обнаружь она столько не выданных в массы воинов балалаек, то не усидеть капитану на занимаемом месте.
      Ко всему надо добавить, что на складе не шёл срок эксплуатации имущества для культурно-просветительных целей, в том числе и музыкальных инструментов. Они подлежали списанию только через несколько лет, и то при условии непосредственного нахождения в ротах, где солдатики могли ими пользоваться в свободные от службы часы. По крайней мере, так замышляло высокое начальство, утверждая нормы и сроки их эксплуатации. Шашек, шахмат и домино в ротах хватало не надолго, а вот гитары, барабаны, трубы и прочие музыкальные инструменты пылились в ротных каптерках месяцами, а то и годами. Правда, иногда эту пыль сдували, когда наступала пора очередного смотра художественной самодеятельности.
     Вот и придумал начальник клуба доставленные в вагоне балалайки развести по ротам, которых в бригаде насчитывалось двадцать восемь. Притом, если замполиты начнут интересоваться - зачем столько балалаек привезли и задавать по этому поводу всякие неприятные вопросы, то стрелки переводить на предстоящий смотр самодеятельности: мол, следует повышать музыкальную культуру бойцов и якобы имеющееся по этому поводу указание. Рассудил так: ведь не отважатся же они у начальника политического отдела бригады уточнять, подвергая  сомнению услышанное  из уст капитана распоряжение.      
     Придя к такому заключению, начальник клуба быстренько составил необходимые документы, расписав в них балалайки, и повезли машины развозить эти струнные  музыкальные инструменты по ротам. Благополучно доставили во все подразделения, но только один  шустрый замполит из шестой роты спохватился и позвонил капитану. Остальные молчали: то ли это их не заинтересовало поступление балалаек, то ли не желали задавать лишние вопросы начальству.
     Из всех ротных политработников лишь Марочкин проявил инициативу, обратившись к начальнику клуба, а она, как известно, бывает наказуема. Вот и  брякнул Шмерига ему про смотр и изюминку в виде ротного оркестра балалаечников, которую якобы хочет видеть начальник политотдела.    
     Больше лейтенант ему не звонил, кажется, успокоился, не докучал вопросами, что капитана вполне устраивало.
     Закончив на этой ноте историю появления балалаек в бригаде и определенного их количества согласно выписанной накладной в шестой  роте, продолжу повествование.   
     Завершив разговор с начальником клуба, лейтенант растерянно уставился на телефонный аппарат, из трубки которого раздавались протяжные гудки.   
     Неужели слова капитана правда и начальство желает видеть в роте балалаечный оркестр?! Но это же истинная  чепуха! А если это всего лишь шутка?!  Пускай неуместный, но розыгрыш?!
      Марочкин сморщил лоб и потер виски. Вот ситуация, не знаешь как тут и поступить. С одной стороны эти чертовы балалайки налицо, и их как раз по одной на каждого солдатика, да и привезли их накануне смотра. Вроде бы это  подтверждает все, о чем говорил капитан. Но чтобы в подразделение, ежедневно выполняющее задачи боевой службы по охране осужденных,  к имевшемуся оружию еще и балалайки присовокупили, пусть даже для смотра, да еще никогда не бравших в руки музыкальный инструмент личный состав заставили на нем играть – сущая нелепица!    
     Вдруг спасительная мысль пришла в голову, озарила порядком затуманенные словами начальника клуба мозги.  Лейтенант даже воспрянул духом. Надо немедленно доложить обо всем замполиту батальона. Как же это сразу не догадался?
     Долго не раздумывая, набрал номер телефона старшего батальонного политработника.
     - Майор Родимов, слушаю, - раздался в трубке знакомый голос замполита батальона.
     - Товарищ майор, это Марочкин, - старясь внятно доложить  обстановку, выдохнул лейтенант. – Разрешите, доложить?!
     - Ну давай, что там у тебя? Все нормально?
     - Как сказать, - пролепетал лейтенант, не зная с чего начать. – ЧП никакого нет, вот разве ....
     - Что разве?! – громыхнул в трубке голос майора. – Рапортуй по порядку, да не тяни кота за хвост.
     Замполит роты вздохнул и, набрав в легкие побольше воздуха, выпалил все разом: и как балалайки в роту привезли, и про недавний разговор с начальником клуба.    
     Майор задумался. Моча сжал губы и нахмурил лоб. Ситуация, сразу  видать, неординарная. В трубке слышалось только его учащенное дыхание. 
     - Ал-лё, вы меня слышите? – не получив ответа, взволнованно переспросил лейтенант. – Ал-лё!
     - Да не алёкуй, прекрасно тебя понял, - наконец отозвался старший батальонный политработник. – Я вот что тебе скажу – неспроста эти балалайки появились. Видать наш начпо, - так называли для краткости между собой офицеры должность начальника политотдела, - решил дивизионное начальство удивить и смотр такой закатать, которого еще не видали. Вот и придумал, чтобы каждая рота готовила свой необычный номер. Так что, наверняка, прав начальник клуба, сказав тебе про изюминку. Твой оркестр и будет ею. Ты вот что, принимайся за дело, а то сам понимаешь, провала нам политотдел не простит. Кумекаешь?!    
     Тяжело вздохнув, Марочкин печально промолвил:      
     - Ясно, товарищ майор, буду кумекать.
     - Не слышу бодрости! – недовольно рявкнул майор. - Нюни не распускай, а то по голосу слышу – еще ничего не предприняв, уже руки опустил.  Так что, давай, - еще раз повторил, - кумекай!   
     Кумекать то, замполит роты, кумекал, но с чего начать – в голову не приходило. Главное – где взять теперь учителя музыки? В поселке среди жителей, как знал, никто на балалайке не играет, да и в роте из бойцов этим музыкальным инструментом никто не владел. Может быть, среди жуликов мастер в этом виде найдется?
     По завершению разговора с майором он решительно направился в воспитательную часть колонии, которую охраняли солдаты его подразделения. Выслушав лейтенанта и поняв, в какой переплет с художественным творчеством дорогого личного состава тот попал,  там прониклись вниманием. И вскоре заместитель начальника колонии по воспитательной части сообщил, что нужный человек из отбывающего свой срок контингента зоны подыскан.      
     - Правда, не знаю какой из него учитель, но по струнам прошелся. Я ему специально балалайку вручил, дабы показал что умеет, - шибко довольный, что сумел оказать услугу собрату по форме и по направлению должностной деятельности, добавил он. – Вдоль по Питерской на одном махе сыграл. Так что можешь присылать конвой. Забирай его в роту, пускай солдатиков тренирует. 
     - Честное слово, не ожидал! С меня пузырь и закуска, - радостно от этой новости провозгласил  лейтенант. 
     - Это уж как полагается, - пробасил заместитель по воспитанию, а вернее по перевоспитанию тех, кто оказался в этом месте, как гласит народная молва, из разряда не столь отдаленных. -  У нас всякие мастера сидят, вот и тебе подыскал, - усмехнулся: - балалаечника. А вообще-то он мастак по вскрытию  дверей, за кражи и мотает срок. – Тут же строго предупредил: - Так что с ним будь поаккуратней, а то не досчитаешься какой-нибудь балалайки.   
    - Будь они не ладны! – в сердцах бросил замполит.
    - Понимаю-ю, - сочувственно протянул заместитель  начальника колонии, - я вот тоже концерт ставил, у меня на смотр самодеятельности от каждого отряда люди были назначены. Правда, оркестра не было. 
     - Вот именно! – отозвался лейтенант. – Свалился он на мою голову.
     - Ничего, не боги горшки обжигают! Вывернешься. Я  к тебе на концерт приду, приглашаешь? Посмотрю, как твои виртуозы бренчать будут.
     - Ехидничаешь?! – косо взглянул на зоновского воспитателя лейтенант. 
     - Нисколько, так вырвалось, уж извини.   
     - Ладно! – махнул рукой замполит. – Завтра утром заберу музыканта. Кстати, кто он?
     - Азмат Абдурахимов, седьмой отряд, возраст тридцать два года, вторая отсидка, первая - два года общего режима, сейчас вторая,  статья 158 уголовного кодекса, часть вторая, срок пять лет, -  заместитель начальника колонии начал перечислять сведения об осужденном и вдруг прервался, с удивлением посмотрел на лейтенанта, у которого, как ему показалось, отчего-то округлились глаза и вытянулось лицо: - Что ты на меня смотришь, как будто увидел впервые?! Что случилось?! 
     - А твой Азмат по-русски разговаривает? Да и на чем он играет? У таджиков балалайка не национальный инструмент. 
     - Не знаю как насчет инструмента, а на балалайке, что ему вручил, он сбацал недурно. А по-русски, между прочим, он не хуже нас с тобой говорит, - обидчиво отозвался старший воспитатель колонии. – Если сомневаешься - можешь не брать, дело твое. Я хотел только помочь ....
     - Тут сомневайся – не сомневайся, а ничего не попишешь! – развел руками замполит. – Где тут, в наших лесах, кроме как из лагеря музыканта найдешь....
     - Вот именно, - поддакнул  заместитель начальника колонии, - все нужное, как говорится, у нас за забором. 
     - Завтра за этим Азматом пришлю, - сказал, прощаясь, замполит. – Может и вправду, что выгорит.
     Утром, как только закончился развод осужденных,  то есть выпуск их под  бдительное око конвоя из зоны на различные работы, через контрольно-пропускной пункт колонии вышли двое военных и осужденный. Старшина Нефедьев и солдатик с автоматом Калашникова наперевес вели небольшого роста, худощавого телосложения человека в черной лагерной робе в военный городок, находившейся недалеко от  колонии, огражденной забором с колючей проволокой.
     - Будем знакомиться, - устремил на вошедшего пристальный взгляд лейтенант, как только осужденный под сопровождением старшины и солдатика переступил порог кабинета.  – Зачем сюда попал знаешь?
     - Азмат знает, - растянулся в улыбке, обнажая желтые от чифира зубы, осужденный. - Начальник рассказал.... 
     - Ну вот и замечательно, - кивнул замполит и перевел взгляд на старшину:  -  Товарищ прапорщик, принесите инструмент, пускай сыграет. 
     Старшина пошел в каптерку за балалайкой. В кабинете остались трое -  замполит, замерший перед ним осужденный и стоявший возле двери конвойный.
     - Откуда сам будешь? – сухо спросил Марочкин.      
     - Душанбе, там моя родина, -  тихо произнес тот, и грустно вздохнул: - Давно уже не был....   
     - Да, видать, еще не скоро придется, - кивнул замполит. – А где научился играть на балалайке? 
     - Моя на ней не играет, моя чуть-чуть на думбыре.
     - Что-что?! –  Марочкин чуть не поперхнулся. –  А как же балалайка?! Мне  зам по воспитательной рассказывал, что ты на ней....   
     - А-а! – поднял брови таджик. – Думбыра похожа, тоже три струны.
    - Так, выходит, можешь и на балалайке? – с надеждой на утвердительный ответ впился взглядом в осужденного лейтенант.
     - Вчера пробовал. Начальнику понравилось....
    - УФ-ф! – облегченно выдохнул замполит. -  Значит, инструменты схожи, вроде как братья, только по-разному называются.
     - Думбыра круглая. Звуки протяжные, у балалайки чуть по-другому, -  со знанием произнес таджик.
     - А что умеешь играть? Нотную грамоту знаешь?
     - Азмат ноты не знает, - покачал тот головой. – Азмат так играет, - показал рукой на  ухо. 
     - По слуху что ли? – догадался Марочкин. 
     - По слуху, по слуху, - улыбнулся осужденный, показав прокуренные, с налетом чайного концентрата зубы. 
     - А как же солдатиков будешь учить? 
     - Моя показывай, они повторяй, - сказал таджик и прямо посмотрел на офицера: - Азмата кормить будут? Азмат когда кушай, хорошо учить станет.
    - Накормим, не беспокойся. Кстати, насчет репертуара, - произнес замполит. – Что будем разучивать? Надо сразу что-нибудь такое, весомое. Русское, народное!
     - Азмат свои песни знает....
     - Ты же играл «Вдоль по Питерской».
     - Из русских только ее Азмат знает, ну еще поле березонька....
     - Нет, это отпадает, - Марочкин задумчиво почесал затылок. – Что ж, начнем  с Питерской....
     - Товарищ лейтенант! Вот принес, – в кабинет вошел старшина Нефедьев, держа в руке балалайку.
     - Хорошо! – замполит посмотрел на прапорщика. – Дайте ему! – кивнул в сторону осужденного и, остановившись на нем взглядом, строго произнес, указывая  на середину кабинета:  - Бери стул и садись! Будешь играть!   
     Устроившись на стуле с балалайкой в руках, таджик вопросительно поднял глаза на замполита: 
     - Азмат готов, что желает начальник?
     - Ты же говорил «Вдоль по Питерской» умеешь. Вот ее и давай!
     Таджик зажмурился, словно вышел на дневной свет из темноты пещеры, и в глаза ослепительно ударили солнечные лучи, отчего невольно пришлось их закрыть. Затем, разомкнув веки, огляделся по сторонам, бегло пройдясь взглядом по сидевшему за столом замполиту, стоявшему у дверей солдатику с автоматом и присевшему на стул возле стены старшине.  Потом заиграл.    
      Музыка заполнила все пространство кабинета. Струны вибрировали и издавали звонкие перекатывающиеся в своей тональности звуки, из которых складывалась знакомая всем находившимся в помещении мелодия. Ее слышали неоднократно по радио и по телевизионному экрану, но только сейчас в живом исполнении она звучала по особенному, задевала и радовала душу, и невольно хотелось под нее запеть. Но ни Марочкин, ни Нефедьев, и даже ни конвойный боец не знали слов этой песни.   
     Таджик закончил играть и, не выпуская из рук балалайку, молчаливо уставился на замполита, словно спрашивая: Ну как? Угодил?   
      - Хорошо получается, - сказал Марочкин, -  так бы и солдатиков научил. Может, еще что исполнишь?
      - Азмат может много на думбыре, - ответил осужденный. – Балалайка немного не так....
     - Думбыра – это что? – подал голос прапорщик.
      Таджик, сидя на стуле, повернулся к нему.
     - Наш народный инструмент. Напоминает вот этот,  - приподнял  балалайку и положил ее на колени. – Только давний. Многие играют на нем,
и на свадьбах, и на похоронах.... 
     - Последнее я тебе гарантирую, если не научишь бойцов на балалайке, - мрачно отозвался старшина. – У тебя неплохо выходит, а вот как будут солдатики?   
    - Азмат будет стараться, очень стараться, - пообещал таджик, съёжившись под  хмурым взглядом прапорщика.
     - Вот и постарайся, - заключил замполит. – Начнем прямо сейчас. – Ты, Василий Егорыч, - отступая от уставного обращения, обратился к старшине, переведя на него взгляд: - собирай свободный от службы личный состав и раздай балалайки. Азмата возьми под свой присмотр. Пора приступать к  обучению, начнем  с «Вдоль по Питерской», а там посмотрим.  Короче, -заключил лейтенант, - оркестр под твой контроль, Василий Егорыч, ну а я пока по остальным номерам подумаю. Ведь надо же что-то кроме балалаек показывать! 
     - Хорошо, будет сделано! – также не по форме воинского этикета отреагировал прапорщик и, встав с места, подошел к осужденному: - Поднимайся, музыкант! Пока бойцы собираются, я тебя чаем напою. 
     Весь день до отбоя в казарме на все лады не стройно звенели струны. Балалайки получил весь личный состав роты. Азмата только поздним вечером, когда солдатики улеглись в койки, отконвоировали в зону.            
    - Завтра начнем снова, - запуская его в колонию через контрольно-пропускной пункт, проговорил старшина Нефедьев. – Замполит поручил тебя мне. Так ты, Азматик, - похлопал осужденного по плечу, - не подкачай,  тренируй на балалайке бойцов как следует! А я уж тебя подкормлю. Небось, солдатская еда отличается от зоновской баланды.    
     Прошла неделя. Каждый день в казарме вместо положенных занятий по боевой и политической подготовке бренчали балалайки. Бренчали – не то слово. Звуки были какие-то дерганные, отрывистые, порой дребезжавшие, не походившие ни на какую мелодию.   
     Замполит выходил из кабинета и молча удрученно качал головой, понимая, что из солдатиков музыкантов не получается, и по всему кажется, что его идея терпит полный крах. Наконец, не выдержав, вызвал к себе учителя музыки, который явился к нему в кабинет в сопровождении прапорщика Нефедьева. 
     - Что, Азмат, не получается? – сердито впился взглядом в осужденного. – Почему плохо обучаешь? Твоя музыка, будто коты мяукают! Кошачий  концерт, да и только!   
     -  Азмат старается, как лучше хочет, - переминаясь с ноги на ногу, оправдываясь, промолвил таджик.  – Но больно много медведь на ухо наступил.... 
     - Хочешь сказать, что ни одного с толковым слухом нет в роте? – нахмурившись, проговорил лейтенант. – Такого быть не может, так старшина? – глянул в сторону Нефедьева.
     - Что сказать?! – пожав плечами, отозвался прапорщик. – Жулик вроде показывает как надо, да что-то у бойцов не выходит. Видно по другому как-то требуется.
     - А как?! Ты знаешь?! Может, подскажешь?!
     - Нет, - мотнул головой старшина. – Вот как портянки накручивать – могу научить или же, как метко в цель попасть, выравнивая мушку с прорезями планки прицела.....
     - Вот, и я не знаю, - удрученно вздохнул замполит и махнул рукой: - Ладно, идите, упражняйтесь! Я подумаю.
     Думал, думал, а что тут придумаешь?! Придумать было нечего, и вышел Марочкин из своего кабинета не в духе, можно сказать, в полном расстройстве.
     В казарме тем временем звенели невпопад, а если выражаться музыкальными терминами, в разных тональностях струны балалаек. Лейтенант остановился, глянул на сидящих в коридоре между койками солдат.
     Те добросовестно тренькали на инструментах, пытаясь повторить движения пальцев по грифу балалайки, которые им показывал таджик.  Замполит поморщился, будто от зубной боли. Эти звуки кроме раздражения и досады ничего не вызывали. В полном огорчении вернулся в свой кабинет. Что делать?! Как быть?! Ведь до смотра конкурса оставалось чуть больше недели. Марочкин кинул взгляд на настенный календарь. Кружком была обведена цифра семнадцать. Невольно подсчитал оставшиеся дни, выходило всего нечего – девять. За это время не то, что успеть овладеть музыкальным инструментом - стрелять не научишь! 
     - Есть мысль! – без стука, открыв дверь, вошел к нему старшина.
     - Ты о чем, Василий Егорыч? – поднял на него глаза лейтенант. 
     - Да всё о том же – о балалайках! Спать они мне не дают – всё время думаю об оркестре. И что он мне в голову втемяшился? – огорченно вздохнул прапорщик. 
     - Меня тоже предчувствия не хорошие одолевают, - мрачно признался  Марочкин. – Так что сказать хотел?
     - Я, в общем, так рассуждаю, - начал Нефедьев, - ведь в хоре есть же солисты? – и, не дожидаясь ответа, тут же однозначно кивнул головой, - есть! И в оркестре, наверняка, тоже!  - Сказав, выжидающе уставился на замполита.
     - Ну-у, – не сводя с него глаз, недоуменно протянул Марочкин. - Что дальше?! Не тяни!
     - А вот что, - старшина, расправив грудь, выпрямился и на одном дыхании выпалил: - Таджик станет таким солистом. Переоденем в форму - пускай себе бренчит, а солдатики будут лишь подыгрывать, вроде как для фона.   
     - То есть, в основном предлагаешь играть ему?
     - Ну да,  остальные в поддержку.   
     - В этом что-то есть! – Марочкин воодушевившись, встал из-за стола. – А что?!  Кто будет выяснять насчет Азмата, ведь так?! Но, - вдруг осекся и задумчиво посмотрел на старшину: – По его физиономии видно, что в солдаты не годится. Возраст то у него не призывной.
     - Ну и ладно, - моментально отозвался Нефедьев. – В форму прапорщика  облачим. Я ради такого случая на нее свои погоны пришлепаю.
     - А если к этому еще и петь? – в глазах замполита неожиданно сверкнула мечтательная искорка. – Песня под звучание балалаек, да еще с солистом, представляешь?!   
      Такого поворота старшина вообразить не мог. В его изумленном взгляде застыл немой вопрос.
     - Да не смотри на меня так, - улыбнулся лейтенант, - умом еще не тронулся. У нас же есть в роте запевала?
     - Рядовой Козлов, - с недоумением отозвался Нефедьев. 
     - Вот, именно, Козлов. Хорошо в строю запевает, особенно когда «Идет солдат по городу». Он и будет петь, Азмат играть. Все потом одновременно с балалаечными аккордами подхватывать и подпевать. Ну как, здорово?! 
     - А смогут ли?! 
     - Должны! Ведь не всю же песню личному составу исполнять, а лишь  подпевать, да по струнам аккордами бряцать. Козлов же с Азматом  все потянут сами, - заключил замполит, - на них и ставка! Только вот дней остается - кот наплакал, - второй раз за день взглянул на календарь. – Так что, Василий Егорыч, включайся в эту идею! Надо чтобы солдатики с балалайками не расставались, разве что когда в караул заступают или же зеков конвоируют.      
     - А что?! – задумчиво промолвил старшина. – Попробуем. Чтобы  время зря не терять, предлагаю таджика из колонии в роту забрать. Я ему место в каптерке отведу, будет под присмотром дневальных там жить. А вы уж в колонии с начальством по этому поводу попробуйте договориться, - попросил замполита.
     - Не волнуйся, Егорыч, договорюсь, - пообещал лейтенант, - ты же  приступай к исполнению! 
     Зоновское начальство, закрыв глаза на явное нарушение в режиме содержания осужденного, в знак солидарности с конвойной охраной, и ради       
престижа воинского подразделения в предстоящем смотре самодеятельности, уступило  просьбе замполита. Азмат временно поменял лагерные нары на койку в казарме.
     И началась в роте веселая жизнь. Ну, может, не столь веселая для личного состава, но внесшая, как-никак, некое разнообразие в обыденный распорядок  солдатского быта. Всякие занятия из раздела боевой и политической подготовке заменились треньканьем на балалайках и разучиванием русской народной песни, исполнение которой в хоре с солистом по замыслу замполита должно было поразить сердца ожидаемой комиссии из бригады.   
     На завтрак, обед и ужин солдатики в столовую вышагивали в строю  с балалайками, меря шагами круги по строевому плацу. Даже в баню, что находилась в поселке, отправились под командой старшины с песней «Вдоль по Питерской». Решив убедиться в воплощении задуманного, одно дело - когда поют в военном городке, другое - когда за его пределами, вместе с прапорщиком пошел и замполит.
     В первой шеренге таджик, переодетый в форму, задорно выводил мелодию. Рядовой Козлов, вобрав в легкие как можно больше воздуха, запевал:
     - Эх! Вдоль по Питерской
     По Ямской-Тверской, - громко охал: – Да ох! 
     И в это время рота дружно ударяла по струнам, подхватывая:
      - Ох!      
     Козлов продолжал:
     - По Тверской-Ямской с колокольчи-и-ком, ох!
    - Ох! – повторяли одновременно солдатики, беря один-единственный выученный аккорд.
    - Едет миле-е-нький сам на трое-е-чке, ох да!
    - Ох! Да! – в одном порыве одновременно громыхала рота под звук балалаек.   
     Такого на своем веку немногочисленные жители лесного поселка еще не видели. Заслышав издали многоголосное оханье, широко распахнув окна бревенчатых изб, они с нескрываемым любопытством выглядывали на улицу и, окаменев от наблюдаемой картины, безмолвно застывали пораженные зрелищем. Некоторые, а пуще ребятня, играющая во дворах, прильнув к изгороди, широко раскрытыми от удивления глазами, смотрели на браво вышагивающий под балалаечный аккомпанемент строй.       
     А песня лилась и задорно бренчала балалайка в руках таджика, идущего  рядом с запевалой. 
    - Едет батю-ю-шка во под-девочке-е
       Во пиру я была во бесе-едушке-е, - старательно растягивал куплет рядовой  Козлов под сопровождение балалайки в руках Азмата. – Ох!
     - Ох! – дружно включались, проводя по струнам, солдатики.
     - А что?!  Красиво получается, - отозвался старшина и гордо посмотрел на замполита. Он вместе с лейтенантом шел позади колонны солдат. – Дружно поют, да время от времени тренькают. Идея, кажись, удалась. 
     - Перекрестись! – буркнул замполит: - Еще сглазишь! – До смотра осталось всего ничего. 
     - Два дня, - констатировал прапорщик.  – В грязь лицом не ударим!
     - Хорошо бы, - мечтательно вздохнул лейтенант. – Но на душе все-таки не спокойно. Как удастся?  Эх, пронесло бы с этим концертом! 
     - Обойдется! – уверенно сказал старшина.   
     Не обошлось, не пронесло. Этот злосчастный день смотра художественной самодеятельности роты, отразившейся на его офицерской карьере, навсегда запомнил лейтенант Марочкин. Неизгладимой в памяти картиной запечатлелся он и у прапорщика Нефедьева. Всякий раз, рассказывая о нем в кругу сослуживцев, он на какое-то время прерывался и задумчиво молчал. Затем, продолжал свое повествование, от которого слушатели покатывались от бурного смеха. В конце рассказа невозмутимо замечал, что, мол,  культуру насильно не привьешь и таланту быть не прикажешь.   
     Так вот, в назначенный день из бригады сразу на двух уазиках прикатила в роту комиссия. В одном – полковник, сам начальник политотдела, на другом – остальные члены комиссии: пропагандист бригады - щуплый, небольшого роста подполковник в очках, и начальник клуба части, небезызвестный уже читателю капитан Шмерига. Комиссию сопровождал старший батальонный политработник майор Родимов.   
     Поскольку подходящее помещение в роте отсутствовало, просто был не предусмотрен соответствующей зал, то смотр самодеятельности в виде солдатского концерта, решили провести в столовой  подразделения.  Убрали обеденные столы,  расставили рассчитанные на десять посадочных мест каждая, одна за другой длинные скамейки. На них уселись солдатики, у каждого в руках по балалайке. Впереди освободили место под импровизированную сцену. Ожидают появление комиссии, которая в отдельной комнате на кухне  с дороги пила чай. Тишина в столовой воцарилась необычная: кажется, комар пролетит, и то будет слышно.   
     - Слышь, Олег Александрович, меня от чего-то дрожь пробирает, - тихо взволнованным голосом, глядя на побледневшего замполита, произнес старшина Нефедьев, - да и у тебя вижу - лица нет. 
     - Переживаю я, Василий Егорыч, - почти полушепотом отозвался лейтенант. -  Наши солдатики, видать, тоже переживают, вон, как смирно сидят. Я им про комиссию, посещение высокого начальства полчаса подряд растолковывал. Как говориться, политинформацию проводил, призывал  показать высокую дисциплинированность и организованно провести концерт. Кстати, а где Азмат? – вдруг насторожился, не увидев среди личного состава таджика, переодетого в военную форму.
     - Да вон же он, в третьем ряду! -  успокоил замполита прапорщик. – Я его специально туда посадил. Увидят только, когда с Козловым вместе выйдут. Нечего ему раньше времени комиссии глаза мозолить.
     - Правильно, - кивнул Марочкин. – Как думаешь, может пойти пригласить? Сказать,  что личный состав уже собран?      
     - Не-е, - мотнул головой старшина, не стоит. Сами придут, ведь с ними майор Родимов....    
     Не успел старшина договорить, как в помещение вошли члены комиссии. Впереди офицеров начальник политотдела. По воинскому уставу при появлении начальства подчиненные обязаны вставать, но это правило не распространялось на столовые, то есть на время приема пищи, а также при проведении спортивных соревнований и концертов. Поскольку  в этом случае предстоял именно концерт, то солдаты лишь молча наблюдали, как члены комиссии прошли и уселись на лавку в первом ряду.
    Заметив, что все солдаты держали в руках балалайки, полковник недоуменно посмотрел на начальника клуба: 
     - Что они все играть собрались?
     - Похоже, что так, - моментально среагировал капитан, - лейтенант постарался, к музыке весь личный состав приобщает.   
     - Это вроде поющей эскадрильи? Как в фильме «В бой идут одни старики?» Никак не подумал бы, - удивленно покачал головой начальник политотдела. – Занятно.
     С края на переднюю скамейку присел замполит роты, оказавшись рядом с майором Родимовым.      
      - Можно начинать? – выжидающе посмотрел на батальонного политработника. 
     - Давай! – кивнул майор и перевел взгляд на начальника политотдела. По обе стороны от полковника разместились пропагандист и начальник клуба, которые держали в руках открытые блокноты и авторучки, в готовности делать пометки по ходу смотра.   
     Первым номером концерта прозвучали стихи про Теркина. Лейтенант специально освободил на два дня от службы одного из солдатиков последнего призыва. Всучив текст подобранного стихотворения, приказал выучить наизусть. При этом строго-настрого наказал вызубрить так, чтоб от зубов отскакивало.
      Затем трое бойцов показали акробатический этюд, состоявший из нескольких фигур. В заключении один из них на плечах товарищей сделал на руках стойку. Их сменил танец под барабан двух солдат из солнечного Дагестана, которые исполнили нечто похожее на их национальный танец лезгинку.
     Наконец, очередь дошла до балалаечников. Наступил кульминационный момент концерта, которого с трепетом души ожидал и в тоже время с леденящим страхом боялся Марочкин. С нетерпением ожидал его и старшина Нефедьев, мучительно переживавший за музыкальное исполнение, к которому на протяжении всех этих дней уделял неослабное внимание.          
     В форме с погонами прапорщика, двумя расположенными вдоль маленькими звездочками, на свободное пространство перед комиссией вышел Азмат. Рядом с ним встал рядовой Козлов. Небольшого роста прапорщик в сравнении с высоким рядовым казался просто миниатюрным. И эта представшая перед их взором парочка невольно вызвала улыбку у всех членов комиссии.
     Не до веселья было только лейтенанту и старшине. Они с замиранием сердца ожидали начало воплощения своего замысла. На так называемой сцене весь личный состав расположить было просто негде и поэтому, готовя концерт, они пришли к мнению, что солдатики будут подпевать солисту и подыгрывать таджику, встав со своих мест. С шумом отодвигаемых скамеек поднялись солдаты роты, прижав к себе балалайки,  словно взяв автоматы в положении «на грудь».   
     - Русская народная песня «Вдоль по Питерской», - четко выговаривая каждое слово, объявил Козлов. – Исполняется личным составом шестой роты.      
     Азмат вскинул балалайку. Провел по струнам. Заиграл вступление.
     - Эх! Вдоль по Пи-и-терской
     По Ямско-ой - Тверской, - зычно запел Козлов и, как истинный артист, широко развел в стороны руки, стараясь тем самым показать широту души исполнителя и  открывающейся простор для льющейся из груди песни.
     Этот жест подсказал ему замполит на последней вечерней репетиции. «Что ты стоишь, как истукан? Пой с чувством, да руки в стороны расставь! Артистизму, артистизму прибавь!» – поучал его Марочкин,  видя, что солдатик лишь открывает рот. И до Козлова, видимо, дошло, поучение воспринял, и теперь старался из всех сил.
    - Да ох! – охнул из всех сил и громко топнул ногой.
    В этот момент дружно брякнули по струнам солдатики, выдохнув:
     - Да! Ох! - и все, как один, тоже топнули.
     То ли от вибрации дощатого пола, то ли от  резонансного колебания, но висевшие на потолке столовой люстры закачались.   
     Члены комиссии от неожиданности вздрогнули. Начальник политотдела хмуро свел брови и недовольно пробурчал, взглянув на подполковника:
     - Они же не на строевой подготовке. Гляди, скоро лампочки на голову посыплются, если будут каблуками так стучать.    
     Пропагандист бригады тотчас начал быстро что-то записывать в  своем блокноте.       
     Майор Родимов толкнул локтем замершего от увиденного артистизма личного состава замполита роты. Марочкин сам пришел в неописуемое изумление: это топанье было впервые, его не разучивали, вообще об этом не шло никакой речи.      
     - Ты что это придумал? Желаешь, чтобы стены рухнули?!
     Марочкин этого не желал. Он чувствовал, что происходит что-то непонятное, идет неуправляемый процесс в этом балалаечном выступлении.  Откуда взялось это топанье - для него было загадкой.
     Между прочим, ларчик открывался просто: стоило лишь приглядеться к прапорщику. Нефедьев стоял красный, как рак, и беспрестанно вытирал платком выступившую на лбу испарину. Это он перед самым началом концерта строго-настрого велел  солдатикам смотреть на солиста и повторять  все его действия. Они и повторяли. Кто думал, что рядовой Козлов так войдет в роль?!   
    Козлов же под бренчание балалайки в руках Азмата, притоптывая на последних словах то правой, то левой ногой, пел: 
- По Тверской-Ямской с колокольчи-и-ком, ох!
  Едет миле-е-нький сам на трое-е-чке, ох да! 
    И всякий раз рота подхватывала:
     - Ох! Да! – при этом дружно топала ногами и в лад проводила по струнам.
     - Едет батю-ю-шка во под-девочке-е
       Во пиру я была во бесе-едушке-е, - прижав одну руку к груди и вторую протянув вперед, в сторону комиссии, самозабвенно выводил Козлов. 
      Начальник политотдела при этих словах завертел головой, оглянулся и затем, шипя возмущением, мрачно взглянул на рядом сидевшего  пропагандиста:
     - Мало того, что топают вслед за ним, как кони необузданные, от чего голова уже пухнет, так зачем он еще на нас показывает?!  Безобразие какое! На что намекает?! Что я по девкам езжу, так что ли?!      
     - Это такие слова из песни, - повернулся к нему подполковник.         
     - Знаю, я эти слова, но зачем  сюда тыкает?! Смотри, прямо на меня показывает! Ну, певец, ну замполит, подождите, дождетесь! 
     Марочкин сидел ни жив, ни мертв. Происходящее казалось страшным сном, и он хотел только одного, чтобы быстрее проснуться. Но сон, к сожалению, был самой настоящей явью: личный состав, проникнув высокой ответственностью музыкально выступления, старательно  подражал солисту и, брякая выученным аккордом, дружно «охал», топая ногами после каждого куплета, отчего люстры на потолке ходили ходуном, и старшина Нефедьев с опаской взирал на эти качания, которые добром могли не закончиться.      

     Замполит батальона майор Родимов к лейтенанту уже не обращался, не смотрел на солиста и прапорщика с балалайкой, сидел, лишь низко опустив голову, чувствуя какой разнос грозит после завершения концерта. Чувствовать то – он чувствовал, но никак не предполагал,  что произойдет в дальнейшем.   
     Медленно раскачиваясь на скамейке, еле сдерживаясь, полковник тихо бормотал, повторяя:
      - Чудовищно! Что за балаган?! Чудовищно! 
     Рядовой Козлов исполнял уже очередной куплет.
    - Ох да я пила-а молода сладку водо-о-чку,  - при этом, войдя  полностью в образ, протянул обе руки вперед, в направлении комиссии.
     Начальник политотдела, услышав про водку, чуть не подскочил с места, будто его ударило разрядом тока, но усилием воли сдержался.
     - Да что же в самом деле такое?! Подлинное издевательство! Уже про пьянку поет! Да смотри, подполковник, глаза протри - опять на нас указывает, уже обе руки тянет! Будто мы пьянствуем! 
     - Да, песня подобрана явно не подходящая, - невозмутимо согласился пропагандист части. – Тут пахнет не то что недопониманием, а подрывом дисциплины и, если не сказать больше, явно провокацией в отношении должностных лиц.
     - Вот именно провокацией! Как он искусно через песню выставляет – и по бабам бегаем, и водку глушим! Рядовой, что поет, до этого сам не додумался бы, точно ротный замполит устроил.
     - А может, товарищ полковник, он в курсе?
     - Не понял, ты о чем?       
     - На днях, помните, мое звание отмечали, звездочку обмывали.... 
     - Ты об этом?
     - Ну да, тогда здорово под шефе были, да и официанток приглашали.
     -  А-а, вот ты о чем! А лейтенант то откуда знает? 
     - Ну, так ведь язык до Киева довести может, все-таки одна часть.....
     - Ну, паразит!   
     Тем временем, Козлов продолжал:   
    - Сладку водо-о-чку все наливо-о- чку, ох да!  - и затем, согнув правую руку в локте, щелкнул двумя пальцами в область шеи, под подбородок, имитируя всем известный жест алкашей.
    - Сладку во-о-дочку, на-а-ливо-о-чку! Ох! Да! – громыхнули воодушевленные солистом солдатики, ударив по струнам. 
       Это стало последней каплей, переполнившей терпение начальника политотдела. Решительно встав с места, он мрачно провозгласил:
     - Мы этого допустить не можем!  - и быстрой походкой направился из столовой на выход.
     За ним поспешили члены комиссии и майор Родимов с унылой физиономией, понимая, что сейчас разразиться буря, гром уже прозвучал.
     На репетициях такого еще не происходило. Марочкин тяжело поднялся со скамейки, ноги были словно ватные и, взглянув на старшину, распорядился:
     - Василий Егорыч, прекращай! – и вяло поплелся вслед за комиссией.   
В свой кабинет, куда предварительно постучавшись, зашел лейтенант Марочкин, висела гнетущая тишина. Начальник политотдела мрачнее тучи грозно восседал за столом. У стены на стульях, стоявших в ряд,  расположились члены комиссии, напротив майор Родимов. 
     - Ну, лейтенант, докладывай, что за спектакль ты устроил?! – из-под лобья
свирепо глянул на него полковник.
     Этот взгляд старшего начальника ничего хорошего не предвещал. У Марочкина сжалось, словно в кулак, сердце, и он почувствовал учащенное его биение. 
     - Концерт художественной самодеятельности личного состава, как и предписано в приказе, - будто загипнотизированный стальным взглядом начальника политотдела, еле шевеля губами, пролепетал замполит. 
     - Разве в нем сказано, что следует петь про водку и амурные похождения? – с места спросил сидевший у стены подполковник. - Или это только ваше соображение?   
     - Так то народная песня, - попытался возразить Марочкин, не оборачиваясь в его сторону и неотрывно  смотря на начальника политотдела, который пристально сверлил его взглядом, словно просвечивал рентгеновскими лучами, пытаясь рассмотреть, что у него внутри – в сердце, мозгу и даже в самих мыслях.   
     - Надо понимать – когда и какие песни исполнять, - мрачно сказал полковник. – На что вы этой намекали?!
     Марочкин недоуменно пожал плечами, не зная как ответить. Ни на что он не собирался намекать, в уме не мог предположить, что песня может быть с чем-то ассоциироваться.
     - Вижу, что затрудняетесь с ответом, - продолжил полковник, - но ничего, время для обдумывания у вас теперь будет достаточно. От командования ротой и исполнения обязанностей заместителя по политической части я вас временно отстраняю, передадите дела командиру взвода! - Посмотрел  на майора Родимова: - Распорядитесь - кому из офицеров принять роту. 
     - Есть! – приподнялся со стула замполит батальона.
     - Присаживайтесь, - кивнул ему полковник и вновь посмотрел на Марочкина: - Вообще то,  как вас надоумило такой балаган устроить? Всем солдатам балалайки раздать, заставить топать ногами. Что это за музыкальное топанье?!  Да, кстати, а где столько балалаек понабрали?               
     - Товарищ капитан прислал, - не задумываясь о последствиях, произнес Марочкин, переведя взгляд на начальника клуба, - он и подсказал насчет оркестра, сказал, что вам должно понравиться.   
    - Это правда?! – начальник политотдела, прищурившись, взглянул на начальника клуба. 
     До сих пор молчавший капитан Шмерига поднялся с места.
     - Балалайки розданы по всем ротам, как и полагается. В эту роту направлено сто двадцать инструментов.
     - О чем мелите, капитан?! Каждому воину по балалайке, что за глупость?!
     - Так прислали, я и расписал.
     - Сколько поступило в бригаду, и как их расписал - мы еще разберемся. Насчет оркестра, верно?
     - Ну было такое, посоветовал.
     - Выходит, что явился идейным вдохновителем этого балалаечного балагана. «Вдоль по Питерской» не ты ли порекомендовал?! Ну-ка признавайся!   
     Начальник клуба не ожидал такого поворота. Ища выход из, мягко говоря, щекотливого положения, повернулся к замполиту роты:
     - Товарищ лейтенант, лучше объяснит. 
     -  Вот что! – бухнул по столу кулаком полковник. – Объясняться вы вдвоем будете в части! А пока и тебя, капитан, отстраняю! Заговор балалаечный решили устроить, так я вам эти балалайки припомню!   
     И припомнил. Не прошло и месяца, кок после служебного расследования, капитана перевели с понижением на должность замполита роты по политической части, и не куда-нибудь, а в шестую роту, благо должность там освободилась. Лейтенанта Марочкина назначили командиром взвода.
     Балалайки со всех рот забрали, оставив лишь по несколько штук – может, найдутся в подразделениях умельцы из разных призывов на них тренькать.
     На этом вроде бы и завершилась история с тем злополучным концертом самодеятельности в конвойной роте, однако, следует сказать, что ее продолжение все-таки было, но только в ином ракурсе. 
     Разбираясь по поводу идейного содержания и организации ротного смотра самодеятельности, офицеры политотдела бригады обошли стороной главного исполнителя музыкальной мелодии – Азмата. Переодетый в форму прапорщика осужденный как-то выпал из их поля зрения. Если бы докопались до истины, то прилетело бы и зоновскому начальству, которое хоть и обещало прийти на концерт, но по какой-то причине не явилось.   
     Досталось бы по первое число и прапорщику Нефедьеву, которому оставалось находиться в строю до окончания срока службы не так уж и много. Но, как говориться, бог миловал! 
     Продолжение же заключалось, не поверите, в следующем: Азмат стал осваивать балалайку. Играл на ней весь оставшейся срок отсидки и, признаться,  получалось вполне прилично. После выхода из лагерных ворот уехал к  себе на родину, где впоследствии был принят в местный оркестр народных инструментов. Правда, играл на думбыре, а о том выступлении с балалайкой предпочитал умалчивать, не рассказывать, если только за столом, и то по случаю.....