Вишня

               
                РАССКАЗ               

– Вы, молодые люди, ничего не понимаете в жизни,  – сказал Николай Николаевич, опрокинув в рот рюмку дешевого вишневого ликера. До этого он пил (как и все) коньяк, но тот быстро закончился, и пришлось  перейти на более слабый спиртной напиток. – Я, как юрист-практик с тридцатилетним стажем, могу вас заверить, что человек  – существо весьма одиозное и непредсказуемое. Особенно если он  – предприниматель. У такой категории трудоспособного населения всегда на лбу написано: осторожно  – особенный человек. Для предпринимателей необходима особая система правосудия.
Ник-Ник, как мы его любовно называли, импозантный седовласый мужчина, с холеным большим лицом, коротко постриженный, но с огромными бакенбардами а-ля купец первой гильдии времен Столыпина, оглядел еще раз этикетку на бутылке, из которой ему был налит ликер, закусил чинно кусочком лимона и закурил дешевую сигарету.
 Курил он довольно долго, неторопливо пуская вверх, в потолок, маленькие колечки дыма, и изредка поглядывал на нас, собравшихся за ресторанным столиком. Его весьма красноречивые взгляды, в которых смешались жалость и недовольство, говорили о том, что мы может услышать нечто сногсшибательное.
Я довольно неплохо знал Николая Николаевича. Разумный интеллигент, большая умница, знаток своего дела, но неудачник: всю жизнь у кого-то в заместителях. Хотя  мог легко сделать карьеру, но почему-то не захотел. То ли амбиций не хватило, то ли решительности, но за семь лет совместной с ним работы я не увидел в его глазах  яркого, буйного блеска, присущего прирожденным лидерам. Лишь иногда в Николае Николаевиче что-то всколыхалось, он  выдавал «на-гора» довольно неплохие идеи, его моментально замечали сильные мира сего и предлагали серьезные должности, но в самый последний, решительный момент мой старший товарищ вдруг быстро утихомиривался,  и глаза его вновь становились умиротворенными. Все начальники, а их сменилось за эти годы немало, открыто радовались, что не потеряли такого ценного своего сотрудника, а Николай Николаевич еще с большим энтузиазмом хватался за привычную работу. Как будто ничего другого делать не умел, или не позволяла  ему квалификация. У каждого человека было хобби, но только не у Николая Николаевича. Отличный семьянин, он, тем не менее, всё свободное время отдавал любимой работе, и в праздники и в будни корпя над деловыми бумагами или готовясь к судебным заседаниям. Николай Николаевич был бездетным и, наверное, потому мог позволить себе роскошь: холить и лелеять чье-то детище. Разумеется, предприятие, на котором отработал столько лет.
Поняв, что пауза слишком долго затянулась, Николай Николаевич поспешно затушил сигарету в металлической пепельнице и промолвил:
 – В прошлом году я оказывал услуги одной преуспевающей фирме, торгующей строительными материалами: выбивал долги из ее многочисленных должников. Директор той фирмы, кстати, ваш ровесник, был хватом и настоящим пройдохой: специально давал товар по кабальному договору несмышленым и доверчивым предпринимателям  для последующей его реализации в торговых сетях… Стервец заранее знал, что условия договора клиентам вряд ли удастся  выполнить и предусмотрел дикие штрафные санкции в случаи их невыполнения. Народ ведь наш, знаете, как любит всякую дармовщинку: разные кредиты, акции, распродажи. Лишь бы что-нибудь ухватить по сносной цене, а   рассчитаться потом, когда-нибудь. Авось что-нибудь выгорит. И, как правило, не вникают в хитросплетения расчета штрафных санкций, изложенных на целых (подумать только!) десяти страницах…
Мне пришлось прервать его пафосный рассказ легким постукиванием вилкой о край фужера. Сегодняшний вечер в ресторане посвящался вливанию в наш коллектив юридической фирмы двух новых сотрудников, вчерашних выпускников юридического факультета известного на весь мир университета. Ребята нам попались толковые, жутко грамотные, и главное  – разбитные, им явно не нравились всякие нравоучения, тем более высказанные на торжественном званом ужине. В их хитрющих молодецких глазах давно читались: пренебрежение к нам, старшему поколению  – «что они могут сказать нового – сплошной отстой!», жалость  – «три рюмки лишь махнули, а несут всякий словесный понос – учить уму-разуму вздумали». Гримасы обиды и удивления постоянно присутствовали на их лицах: «мы «поляну» накрыли, а они  – неблагодарные». Откровенная скука всё больше и больше сквозила в их переглядах, участившихся по мере опорожнения заказанной выпивки: «когда они, стариканы, захмелеют и по-тихому уберутся». Кроме нас, двух старых работников фирмы, в ресторан приглашался (естественно!) и босс, но у него к вечеру подскочило артериальное давление  – не смог поучаствовать в мероприятии. Потому, видно, предприимчивая молодежь и решила, что не стоит сильно тратиться на угощения да слишком долго засиживаться. Как говорится, «проставились»  – и будет.
Не способствовала длительному протеканию нашего мальчишника и ресторанная, так сказать, обстановка: полупустой зал с редкими посетителями, среди которых слабая половина человечества была представлена единичными экземплярами. К тому же женщины очень сильно опекались своими кавалерами. Не радовало и весьма примитивное меню, составленное из недожаренных бифштексов, пережаренной какой-то рыбы, засохшего оливье и дико просоленного салата из свежей капусты. Молчаливые вышколенные официанты, белогрудыми пингвинами скользящие по длинному ярко освещенному залу, таскали из прокопченной кухни в основном  всё новые и новые наполненные водкой графинчики. Интеллигентные на вид парни в черных костюмах с бабочками совсем вытеснили женщин в белых фартуках и кружевных наколках.    
Один из виновников торжества – красавец- блондин гренадерского роста выжал из себя снисходительную улыбку, прикрыл огромной волосатой ручищей свой откровенно зевающий рот, и пробасил:
 – Ник-Ник, давайте еще на брудершафт с вами дернем и я вызову такси… Завтра так много предстоит работы.
Николай Николаевич, слегка качнув седой головушкой, обиженно сложил в трубочку сухонькие губы:
 – Это еще успеется. Дайте закончить свой рассказ… Занимательный, знаете, случай.
Он сбивчиво, но, тем не менее, понятно изложил нам свою «одиссею» в один из провинциальных городков Приазовья.  До него и автобусом, и на попутке, и на катерке пришлось добираться, а так как гостиницы не входили в обязательный перечень зданий, необходимых для жизнедеятельности маленького городка – несколько суток дневал и ночевал прямо в офисе стройконторы. Главное, что мы поняли из рассказа Николая Николаевича – работу он свою выполнил  – заказчик им остался доволен: подготовленные иски в суды сулили огромные поступления лихих и шальных денег, только необходимо было куда надо завезти бумаги и ждать денежного дождя.
 – Ну и рожа была у этого молодого капиталиста  – вылитый орангутанг, даже все повадки у него были обезьяньи,  – пропел наш неугомонный Николай Николаевич, то и дело отмахиваясь от моих откровенных подергиваний за рукав его пиджака (ведь секундомер наших кормильцев-поильцев давно отсчитал отведенное время для терпения, вежливости и тактичности).  – Всё наскоком, да наскоком действовал, как будто кто-то у него постоянно пищу хотел отобрать. Ненасытным был, поганец, и жмотом…  Хоть бы стаканчик хорошего винца поднес по случаю окончания такой тонкой работы. Буркнул только «спасибочко», дал небольшой аванс и скоренько стал выпроваживать…
Рассказчик вдруг поперхнулся, как будто он всё это время жевал какую-то жвачку и неожиданно ее глотнул, его всего покоробило, лицо стало пунцовым. После длительного прокашливания мы наконец-то вновь услышали его приятный баритон, но только чуточку с хрипотцой:
 – До сих пор противно как он меня выпроваживал… Сантехников и то так не провожают после ремонта прохудившегося унитаза… И руки не подают и в глаза не смотрят… Как будто я  – не человек и не имею право на маленькое к себе участие. Бог с ней  – с выпивкой, просто улыбнись мне, скажи доброе слово…на дорожку…Старался же…
Николай Николаевич тяжело вздохнул, налил себе в фужер минеральной водички, залпом его осушил и продолжил:
 – Я и набрался смелости и наглости – говорю: хочу, мол, перед отъездом вашими южными вишнями полакомиться…В большом северном городе живу  – с рынка только и питаюсь, а цены там на фрукты  – астрономические.
Ловя на себе откровенно скучающие и злые взгляды новых молодых сотрудников, он, повернувшись ко мне, откровенно признался:
 – Люблю я фрукты. А тут как специально для меня перед офисом этого держиморды- капиталиста шикарная вишня произрастала, и вся сплошь была усеяна этими сочными черными градинками.  Вишенки – как на картинке, одна в одну  – крупные, ядреные. Все дни ими любовался через стекла окон офиса, а не пробовал  – неудобно, да и некогда было за этой проклятой работой.
Второй наш проставляющийся сотрудник  – лысоватый (не по годам) толстяк  – добряк небольшого роста потрогал рыжеватый пушок на затылке, откровенно зевнул и спросил с издевкой:
 – Пинка, небось, получили?
 – Ну, до этого не дошло,  – улыбнулся уголками губ Николай Николаевич.  – Заржал мой орангутанг, пошлепал меня по плечу и самолично сопроводил через черный ход к той красавице- вишне. Даже велел мне принести высоченный какой-то старенький табурет из подсобки, чтобы я мог стать на него и нарвать себе вишен. 
 – Нарвали?  – поспешно поинтересовался наш блондинистый гренадер и, зевая, демонстративно глянул на дорогие наручные часы величиной с механический будильник.
 – Пупок только себе надорвал и получил сильный вывих ноги,  – сухо констатировал рассказчик, одарив молодежь колючим своим взглядом.
 – Вот так компот из спелых вишен!  – присвистнул толстяк и расплылся в злорадной улыбке.  – Ветка что ли сломалась?!
 – Нет  – табурет,  – произнес со злостью Николай Николаевич и, упреждая  язвительные всевозможные вопросы, неожиданно выдал:  – Выбили его у меня из под ног… Как стоял, тянувшийся обеими руками за вишенками, так и рухнул болванчиком на землю.
 – Да вы что?!  – ужаснулся блондин и его голос (как и хозяин) неожиданно проснулся, резанув по ушам пугливыми нотками.
Толстяка же всего переклинило: улыбка еще оставалась, но ужас уже властвовал над его лицом.   
Такая реакция новых сотрудников на сообщенный факт насилия явно понравилась рассказчику  – он удовлетворенно крякнул, провел рукой по седым своим редким волосам, и, важно вытянув шею, произнес:
 – Да я очень сильно тогда пострадал. Но не только от держиморды- капиталиста… Подбежал ко мне какой-то мужичок - боровичок и с криками долбанул ногой по табурету… Не дам, кричал, мои вишни лопать…Табурет же хлипким оказался.
 – А мужик-то какое отношение имел к этим вишням?!  – осторожно осведомился  толстяк, с трудом отходящий от шока.
 – Как потом оказалось  – самое прямое,  – засвидетельствовал Николай Николаевич и в его серых ледяных глазах сверкнули тусклые огоньки.  –  Офис-то капиталист разместил в жилой серой двухэтажке, выкупив в ней две квартиры на первом этаже, а на втором этаже проживал тот мужичок-боровичок со своей семьей… Он и посадил когда-то эту вишенку…
У рассказчика видно снова пересохло в горле  – он опять глотнул минералки из фужера, и только потом продолжил свой рассказ. Не упустил при этом ни одной детали в той нелепейшей истории: а была тогда и грандиозная ругань, и драка между двумя соседями, шум и гам, крики каких-то женщин, приезд милиции и «скорой». Во время выяснения отношений между враждующими сторонами никто и не заметил, что Николай Николаевич давно просил оказать ему помощь, катаясь на земле от боли в ноге.
 – Провинциальные разборки,  – не то спросил, не то заключил новоявленный гренадер с пренебрежением. В его голубых глазах засквозила жуткая заинтересованность  – по нему было видно, что эта история  его глубоко тронула.  – Хоть фильм о них снимай.
 – Да, сюжет бы получился интереснейший,  – выговорил натужно рассказчик, почему-то нахмурил брови, видно что-то вспоминая, и продолжил нас дальше шокировать:  – Ведь самое страшное в этой истории, что обе стороны в этих разборках чувствовали себя правыми. Оказалось, что они даже судились до этого за земельный участок перед домом, а стало быть, и за шикарную вишню, на нем произраставшую. Но суд не смог принять какое-то вразумительное решение…С одной стороны, прав мой капиталист  – офис его на первом этаже, и вход в офис, и дорожка к крыльцу находились рядом с той злополучной вишней, с другой стороны, владелец апартаментов на втором этаже посадил когда-то эту вишню и кучу всякой там садово-огородной растительности, а стало быть, являлся хозяином этого земельного участка. Ну, а то, что садовод- любитель был тоже предпринимателем, наверное, вы уже догадались.
 – Так вот, значит, почему на вишне еще были такие зрелые плоды,  – перебил рассказчика толстяк и стукнул себя по жирной ляжке от избытка негодования.  – Спорная территория?!
 – Приятно иметь дело с профессиональными юристами!  – пропел Николай Николаевич и словно учитель окинул пытливым взглядом своих учеников.  – Теперь догадайтесь с трех раз как дальше развивались события?
 – Милиция всех забрала в каталажку?!  – начали гадать наши новые сотрудники, перебивая друг друга.  – Нет?!..  Вишни те сгнили, а то, что не сгнило  – съели досужие скворцы. Враждующие стороны примирились… Нет?!.. Неужели вишню ту выкопали и пересадили на какой-то бесхозный земельный участок?!
Попытался и я разобраться в этой истории, робко изложив свою версию:
 – Власти варварски срезали вишню, дабы уничтожить, так сказать, яблоко раздора.
Николай Николаевич  тихо засмеялся и похлопал меня по плечу:
 – Тепло, совсем тепло… Но вы забыли, мужики, что мой капиталист был страшным сквалыгой и интриганом  – меня, ни в чем неповинного человека, выбрал в качестве орудия мести. Ведь знал, поганец, что будет очередной скандал, и спровоцировал это побоище… Сделал это специально. Ему  нравилось это делать… Неужели он бы позволил кому-то убрать, срезать его собственность?!
 – Слушайте, ребята, перестаньте галдеть,  – раздался вдруг раскатистый бас.  – Вы мешаете отдыхать другим посетителям.
Ресторанный вышибала  – рыжий верзила с грушевидной головой и каменным лицом бесцеремонно вмешался в наш разговор, тренированно играя своими бицепсами. Из-за его мощной спины и буквально влитой голубой фирменной тенниски выглядывал щупленький чернявый официант, похожий на таксу, и делал слишком откровенные испуганные глаза.
 – Всё в порядке, командир,  – промычал Николай Николаевич, тяжело поднимаясь из-за стола.  – Сейчас тяпнем по одной  – и будем расходиться  по домам.
То ли преклонный возраст нашего рассказчика и княжеская его осанка, а также манера безапелляционно говорить внушили доверие, то ли вдруг ударившая откуда-то сверху громкая музыка (началась обычная вечерняя увеселительная программа) озадачила, но группа наведения порядка быстро расшаркалась перед нами и дружно ретировалась за свободный соседний столик. Разместилась там почему-то на шатких стульях.
Наш всеобщий ропот не успел перерасти в квартетное негодование  – в ресторане, как в кинотеатре, начал вдруг гаснуть верхний свет и зажглись тусклые желтовато-красные фонари на стенах, размещенные в строгом порядке, как на шашечной доске. Возле каждого столика фонари находились значительно ниже, чем между столиками и светились они значительно ярче, потому перед нашими глазами вмиг загорелись две извилистые гирлянды, которые словно змеи поползли по стенам в сторону небольшой эстрады, возвышающейся впереди, над столиками. Какая-то электроника управляла движением света по лампочкам  – всё четко было выверено: каждый импульс, каждый выброс фотонов.
 – Ничего себе!  – не сговариваясь, дружно пропел наш квартет и устремил свой взор на крошечную эстраду, ранее пустовавшую и малоприметную, теперь – сияющую во множестве разноцветных прожекторов.    
 На эстраду буквально выскочила из-за какого-то темного закутка крохотная молоденькая танцовщица лет восемнадцати в алом коротком платьице и закружилась в бешеном ритме танца. Это действо было не то румбой, не то латиноамериканским танго, но оно было зажигательным. После откровенно тягостной атмосферы сегодняшнего ресторанного вечера каждый из присутствующих вдруг оживился, начал непроизвольно притоптывать в такт музыки, что-то кричать, дивясь таким переменам и одновременно радуясь. Юное дарованье исполнило танец без всякого гримасничанья, откровенного заигрывания перед публикой, движения ее были легки, непринужденны, как будто алый мотылек порхал на свету - свободно и возвышенно.
 – Вот так нужно работать, молодежь!  – прокричал восторженно Николай Николаевич, одним из первых зааплодировав танцовщице. Наверное, наши аплодисменты показались ему совсем слабыми рукоплесканиями, потому что он глянул на нас с укоризной, покачал головой и только потом выдал: – Сколько экспрессии, женственности и чувственности! Талант, редкий талант!..  Даже в какой-то забегаловке выкладывается до изнеможения… И уже в зал  – с легким надрывом в голосе:  – Так держать, красавица!
Николай Николаевич начал аплодировать юной танцовщице уже стоя, величественно вскинув вверх голову, затем не удержался и побежал мимо столиков, к эстраде.
Зажегся верхний свет, танцовщица, щурясь, закончила свой артистичный поклон, но Николай Николаевич не дал так просто ей уйти и скрыться  в темном закутке: поцеловал сначала одну, затем и другую ее руку.
Вернувшись к нам, за столик, проговорил, не скрывая слез умиления:
 – Такая скромница… Хотел дать ей денежку…Не взяла… Обиделась, голубушка… Даже губки надула.
Загромыхала вновь музыка, начал гаснуть верхний свет и на эстраду выскочили три размалеванные полные девицы в красном трико и нелепых шляпах с перьями попугаев. Увеселительная программа продолжалась, и хозяева питейного заведения пытались задержать как можно дольше своих посетителей. Канкан в исполнении новых танцовщиц был примитивен, похотлив и ничем не примечателен.
 – Какая бездарность!  – глядя на потных девиц, прыгающих на сцене, пробурчал Николай Николаевич и наклонился над своей тарелкой. Его лицо, совсем недавно сияющее, брезгливо подобралось.  – Сколько в мире посредственностей… И все топчут и топчут, травят талант.
 – Эти девки  – трудяги и заколачивают приличные деньги,  – взвизгнул блондинистый гренадер и осуждающе глянул на Николая Николаевича.  – За что их критиковать?!  Каждый зарабатывает так, как может… Да и станцевали они  – классно!
 – За счет стараний одаренных людей делать деньги  – большой грех,  – выдавил из себя Николай Николаевич и злобно нахмурился.  – Вы думаете, что они дадут сегодня еще раз станцевать этой девчушке - робкому воробушку?!  Нет! Еще раз нет!  Нас, зрителей, заинтриговали изюминкой в сегодняшней программе и всё!  Посмотрите, будут бездарности еще вымаливать у нас на бис свой бездарный выход на сцену, и может, сделают это не единожды, за деньги, разумеется, и немалые, а девчушку  – больше не выпустят!  Мы будем напрасно ждать новых танцев в исполнении ангелочка. Бездарность всегда потушистее и не даст пробиться на большую дорогу  трепетному таланту. 
Он не успел выбить еще один кирпичик из мощной стены отчуждения, моментально выросшей между ним и молодежью по части оценки танцевального искусства – танцовщицы вдруг дружно сделали поворот кругом, выгнули игриво спины, приспустили трико и, оголив мощные свои зады и нелепые стринги, вновь продолжили канкан. Благо музыка вновь загромыхала, гулко отдаваясь в висках.
Народ в зале заулюлюкал и начал  свистать, кто как мог.
 – Вот, что я вам говорил, коллеги,  – обронил, качая головой, Николай Николаевич.  – А вы еще со мной пытались спорить. Бездарность – она везде бездарность! 
  – А вы к какой категории людей себя причисляете?  – спросил вдруг с вызовом блондин, разглядывая опустошенную бутылку из под ликера. Он не смотрел на Николая Николаевича, но его голос явно выдал недовольство и пренебрежение. Вот только чем новоявленный гренадер был больше недоволен  – неизбежностью заказа дополнительной выпивки или необходимостью выслушивать вновь нравоучения старшего коллеги  – очень трудно было разобраться.
 – Наверное, я  – посредственность,  – сказал с тоскою Николай Николаевич, пытаясь заглянуть в глаза гренадера. Но тот демонстративно отвернулся в сторону эстрады. Пришлось ему перебросить свой взор на толстяка  – благо тот закончил грызть горбушку хлеба и тупо ковырялся зубочисткой в зубах.  – Раз не избил своего обидчика  – капиталиста… Хотя нужно иметь большой талант  – сильно ненавидеть пакостника, и не наказать за все его проделки.
 – Что-то вы сегодня говорите какими-то загадками,  – перебил его толстяк, обиженно поджав губы.  – За остолопов нас, что ли, принимаете?!.. Так и скажите, что мы вам не нравимся!
 – Давайте вернемся  к истории с вишней,  – начал я  успокаивать ропщущих молодых сотрудников, призывая их к сдержанности легким постукиванием по столу. Когда это испытанное средство обратить на себя внимание возымело действие, обратился к Николаю Николаевичу:   – Чем же она все-таки закончилась?
Ответа долго пришлось ждать, так как музыка вдруг прекратила свое душераздирающее грохотание  и девицы, одновременно утирая пот и зачехляя свои обнаженные ягодицы, ринулись в обеденный зал. Как назойливые цыганки на базаре стали приставать к посетителям, выпрашивая и, между тем, требуя денег. В их пестрые шляпки, заблаговременно опущенные для сбора пожертвований, посыпались мелкие денежные купюры, конфеты и всякая всячина. У нашего столика они долго не задержались  – наши молодые коллеги опустошили свои карманы от мелких монет, я, отбиваясь от откровенных заигрываний, дал им только гривну. Николай Николаевич  – тот вообще послал девиц куда подальше, и они, ответив ему тем же, поволоклись к другим столикам.
 – После своего неудачного падения с табурета,  – сказал вдруг Николай Николаевич и выдавил из себя неопределенное глухое ворчание,  – я почти трое суток провалялся в поселковой больнице. Тамошние эскулапы мне долго не могли вправить вывих, а когда у них это, наконец, получилось, два дня не отпускали меня домой, боясь, что нога вновь распухнет и будут осложнения.
 – И там, значит, орудовали бездари?  – съязвил  гренадер, но тут же осекся.   
Николай Николаевич  – весь багровый, стукнул по столу крохотным кулачком и процедил сквозь зубы:
 – Олухи там были и непрофессионалы… Терпеть не могу бездарей, предателей и подленьких людишек. Все наши беды от них и вся наша жизнь от них, гадов, идет по весьма порочному кругу. Они гнут свою линию, а мы это терпим. Унизительно ведь бороться с ветряными мельницами…Преступная это халатность, коллеги… Потому что не даем им отпор, а они этому и рады, боимся вовремя этих гадов остановить и щелкнуть по носу, а они везде лезут и лезут, занимают самые высокие посты и всякие должности, и, смотришь, уже нами командуют и учат как надо жить…
Дыхание у Николая Николаевича на минуту перехватило, он жадно стал хватать ртом воздух, но вскоре уже опять говорил и говорил, отрывисто, но четко:
 – Я с такими людишками не церемонюсь – как они со мной поступают, так и я с ними… Тому капиталисту я бросил в лицо его грязные деньги, выплаченные в качестве аванса…Расторг с ним договор… Как только выписался из больницы, так сразу же нанес ему визит… Далеко не из вежливости…Он же за трое суток даже не поинтересовался моим самочувствием…Сделал мне подлянку, чуть не покалечил – и в кусты! Подлая обезьяна!
 – Ну, а тот мужичок-боровичок хоть перед вами извинился?  – спросил я.
 – Оказался таким же прохвостом, как и мой благодетель- орангутанг,  – вздыхая, промолвил Николай Николаевич.  – Я к нему также наведался, но кроме матерщины ничего не услышал.
 – Еще тот жук оказался?  – осторожно осведомился гренадер.
 – Хуже  – яркий представитель нелюдей!  – проговорил Николай Николаевич и злобно выругался.  – Не знал, сволочь, как отомстить своему соседу и ночью, тайком, срезал такую шикарную вишню… Чтобы никому не досталась… Варвар!
 – Жуткая история,  – после продолжительной паузы нарушил тишину толстяк и  почесал свою лысину.  – С таким печальным финалом.
 – Почему печальным?!  – удивленно произнес Николай Николаевич и виновато усмехнулся.  – На этом моя история не закончилась. Поймав на себе наши недоуменные взгляды, торжественно заявил: – Я посадил перед офисом новую вишню…Вызвал такси и привез с рынка хороший саженец… Таксист мне и помог совершить правосудие.
 – И вам это позволили?  – не сговариваясь, грохнули мы вопросом.
 – Представьте  – да,  – промолвил Николай Николаевич и гордо вскинул вверх подбородок.  – Присутствовали обе враждующие стороны, сотрудники «орангутанговой» фирмы  и человек десять любопытных прохожих.
 – И не срезали опять бедную вишенку?  – вкрадчиво спросил толстяк, и глаза его загорелись неподдельным интересом.
 – При мне  – нет,  – важно констатировал Николай Николаевич, победно обведя нас ласковым теплым взглядом.  – А что было после моего отъезда  – не знаю.
 – Фантастика!  – только и смог промолвить блондинистый гренадер, потрясенный услышанным.
 Мне же и это оказалось не под силу: развел лишь молча руками. В голове проскользнуло множество вопросов, но ни одна мысль мне не показалась дельной и отвечающей трогательности момента.
Николай Николаевич сухо улыбнулся и, щелкнув пальцами, подозвал к себе  официанта, пробегавшего мимо нас с пустым подносом:
 – Уважаемый, принесите-ка нам еще бутылочку коньячка и парочку лимончиков!
Чернявый официант как козел боднул головой и еще быстрей метнулся к бару.
Между тем девицы  – танцовщицы, собрав пожертвования, опять запрыгали на эстраде, неумело исполняя чечетку, а когда они стали явно уставать и сильно фальшивить  – грянула какая-то разудалая музыка. Под звуки печально торжественного саксофона девицы быстро перестроились и начали не то вальсировать, не то планировать на эстраде, демонстрируя страшно сексуальные волнения. Зал опять начал жиденько аплодировать, и какой-то пьяненький низкорослый мужчинка даже выскочил на эстраду, пытаясь облапить одну из танцующих девиц, но тут же был перехвачен рыжим вышибалой и водворен за свой столик.
Напрасно девицы ждали оваций после окончания своего выступления. Никто из посетителей даже не похлопал им за старания, и не пригласил к себе за столик выпить горячительного напитка. Под бравурный марш танцовщицы начали неспешно раскланиваться  и проводить традиционный ритуал  ухода со сцены, вышла на прощальный поклон и девчушка  – воробышек в алом коротком платьице. Ее не сразу заметили, да и стояла она как-то в сторонке от своих старших собратьев по искусству, а когда заметили  – о чудо, зал разразился такими аплодисментами, что невольно все присутствующие встали. Даже пьяненький мужчинка с крайнего столика стал по стойке смирно и, шатаясь, неистово хлопал в ладоши.
В зале вновь зажгли яркий свет, а посетители продолжали хлопать. Хлопали и мы, но больше всех  – Николай Николаевич. Он даже выбежал на середину зала и крикнул: «Браво!». Танцовщицы все расплылись в счастливых улыбках и медленно, помахивая шляпками, потянулись гуськом в сторону темного закутка. Знали бы они, кому так громко кричал Николай Николаевич! Наверное, сильно бы расстроились. По крайней мере, трое из них  – от зависти и злости.
Когда большинство из танцовщиц скрылось в темном закутке, девчушка, идущая последней,  вдруг соскочила с эстрады и стремглав подбежала к Николаю Николаевичу. Сделала перед ним персональный изысканный реверанс, послала воздушный поцелуй и растревоженной птичкой упорхнула за своими старшими партнершами.
Зал ликовал, а рыжий вышибала, снисходительно улыбаясь, начал грузно вышагивать между столиками и, призывая к порядку, приглашал всех занять свои места. Проходя мимо Николая Николаевича, покровительственно похлопал его по плечу, что-то буркнул ободряющее, и, напевая какой-то марш, проследовал в сторону кухни.
Николай Николаевич раскраснелся от избытка чувств, лицо его торжественно засияло, а в глазах появились слезы. Так только, наверное, плачут отцы в момент бракосочетания единственной дочери: им не стыдно своих слез, а неописуемые волнения так напрягают нервную систему, что мозг и сердце не находят между собой консенсуса. Я с большим пониманием и из-за мужской солидарности поспешно отвел свои глаза в сторону и натолкнулся на колючие, пронизывающие взгляды моих новых сотрудников. Они оба что-то жевали.  Толстяк, тем не менее, умилялся увиденным, красавца - блондина  же всего покоробило, как будто он вместо дольки лимона раскусил добрую порцию перца- горошка.
 – Подумаешь, талант,  – промямлил новоявленный гренадер и притворно зевнул.  –  Артистка погорелого театра.
 – Вечно ты чем-то недоволен,  – с сердцем заметил толстяк, присаживаясь на стул.  – И диплома тебе с отличием мало, Нобелевскую премию – сразу подавай. Пока – не за что. Ты еще ни одного серьезного судебного процесса не выиграл, так, одну мелочевку, а девчушка – уже на Олимпе. Для ее возраста это более чем похвально. Впереди у нее большое будущее.
Переглянувшись и дружно вздохнув, мы, «старики», молча заняли свои места за столиком.      
Николай Николаевич сам разлил по рюмкам коньяк,  спешно принесенный официантом. Тот так старался нам угодить и так пристально вглядывался в Николая Николаевича, что я грешным делом подумал, не посулил ли ему щедрые чаевые старший мой товарищ. Официант, изогнув спину в полупоклоне (чем еще больше начал смахивать на таксу), торжественно возвестил, что коньяк – « за счет заведения», и, кланяясь, быстро удалился.
 Николай Николаевич нисколько не удивился невиданной щедрости владельца ресторана,  поблагодарил лишь кивком головы официанта, и, высоко подняв голову, провозгласил тост:
 – Давайте выпьем, молодежь, за ваше терпение и мудрость при достижении намеченной цели. Вы  – наша надежда и будущее, творите и дерзайте как мы, старшее поколение,  – взвешенно и обдуманно, и  никогда не делайте непростительных ошибок: если работаете  – так с огоньком, если отдыхаете  – так с энтузиазмом, если выпиваете  – так с достоинством, если бьете кого-то  – так за дело и только до первой крови…
 – Но вы же не побили своего обидчика  – капиталиста,  – перебил его несдержанный новоявленный гренадер, обиженно закусив губу.  – И, наверное, никого никогда не ударили.
 – Это вы правильно заметили, коллега,  – буркнул Николай Николаевич, не опуская поднятого бокала.   – Ни разу не опустился до такой низости, хотя сам был неоднократно бит и притом нещадно. Да и не обязательно бить, так сказать в прямом смысле, можно и словами, а, главное  – делами. Он с жалостью посмотрел на наших молодых коллег и неожиданно закончил свой тост:  – Пусть добро всегда побеждает зло! 
  – Пусть растет ваша вишенка!  – выкрикнул вдруг толстяк, зардевшись,  и чокнулся с Николаем Николаевичем.
 –  Пусть всегда торжествует справедливость!  – поддержал и я их тост.
Наш блондин как-то весь скукожился, вмиг стал меньше ростом, глаза его воровато забегали, но он все-таки молча приобщил свой бокал к нашим бокалам, и трогательный звон стекла возвестил мир о единении человеческих порывов, таком быстротечном, но до боли обнадеживающем.