Дороги судьбы ч. 2

ВСЛЕД ЗА РУССКОЙ АРМИЕЙ…

Спасенье было рядом –
С бедой в обнимку шли,
Нам ничего не надо
Терпенье ниспошли!

Под взгорком, спрятавшись под деревьями, стоит ладный дом со сложенным из камня ацатуном, а из чего ещё? Это дым Григора, старшего брата Месропа. Сам Григор – священник, домашние прислушиваются к его словам, даже если говорит не о Боге и вере. Рано поседевший Григор, долго не хотел уезжать из Арчеша, но пришлось. А до этого из Вана с его церквями не хотел уезжать. Но почему-то хотел окормлять паству в Тигранакерте, готовился ехать туда. Сын Григора имел две лавки на алашкертском рынке, и что только не продавал он в своих магазинчиках! Из Полиса ему привозили ткани, специи, и даже книги.
Самый младший из братьев – Месроп, крепкий, невысокий, по виду крестьянин, самый грамотный и уважаемый человек в округе. Спокойный, молчаливый дома, Месроп преображался в армянской школе, где он учительствовал. Их в Алашкерте целых две. Там школу для курдов тоже недавно построили, но она стояла почти пустая. Не тянуло курдов к учёбе, зато какие были всадники и мародёры! Сам Месроп недавно переехал в Алашкерт, до этого жил в Каракилисе, недалеко от рынка.
У Месропа и дед, и прадед были учителями, варжапетами. Преподавали в приходской школе, детей учили «маштоцагиру» – грамоте. Но особенно любил Месроп рассказывать ребятишкам про историю армянских царей и нахараров. Про их победы и горькие поражения, и последних, увы, было намного больше… И обязательно кто-нибудь из детей спрашивал:
– Ну почему, варжапет? Ну почему? Бог не любит армян?
Знал варжапет ответ на этот вопрос, но дети не поймут. Пусть немного подрастут, расскажет, как все ссорились и грызлись друг с другом, и всегда находились предатели, готовые за подкуп продать и свою веру, и своего Бога. Ну, и судьба, конечно…

Много живности у Месропа, в большом просторном хлеву коровы, овцы, три лошади, два мула. Птичник тоже кормит, да не только их семью, но и бегских отродьев.
Средний брат, Мартик, года за три до начала этой проклятой войны поехал в Россию, в Тифлис. Всё звал с собой, да не дозвался никого. Ему что – музыкант, позвали – играет. А у Месропа ученики, школу на кого бросишь? Приезжал, проведает, кой-какой товар завезёт, соберёт деньги, и – назад. Рассказывал, что Тифлис сказочно богатый город, всем там хорошо, ни турок, ни курдов не видно, армян много, все богатые, а главный у них не султан, а император, русский, у себя в столице сидит, а столица далеко, на севере, ездил один раз, не замёрз.

С гор уже пахло снегом. Лошадей на днях забрали курдские собаки, оставили одну кобылу. Двух мулов мобилизовали у старшего, жившего в конце села. Григор с сыном был в отъезде в дальнем селении, тот строил новый дом для крестника, а сам он поехал по «делам тертерским»: крестить, хоронить. Во дворе онемевшая от страха невестка показала вооруженным курдам пустой загон, чем их очень разозлила, они стали грязно ругаться, махать саблями и побежали за квохчущими курами, захватив несколько штук. Как только курды скрылись, испуганная Аник тут же побежала в дом к младшему деверю.
Дома, прижав к коленям испуганную ребятню, с заплаканными глазами сидели золовка со свекровью.
– Воевать наших взяли, – всхлипнула свекровь, и, обняв невестку, неслышно заплакала.
Забрали двух её братьев. А муж, однорукий Месроп, вышел во двор, чтобы не слышать женских причитаний. Руку ему лет десять назад отсёк бегский телохранитель, потом перед бегом оправдывался, что ошибся. Они же кормились с армянских сёл, вроде, убивать или калечить было невыгодно, да как увидят беззащитного армянина – унять свою звериную ненасытность, не могли.
Братьев он больше не увидел – ни старших родных, ни двоюродных, ни любимого племянника-книгочея. Да разве только их? Всех мужчин, кто попался на глаза, собрали и увезли.
Сыновья помладше, их пока не тронули… Старший, весёлый Ваан, высокий, ладный, чуть было не показался взрослым, но из-за хромоты выскользнул из лап гамидийе – ещё и подшучивал.
Аскяры из алашкертских сёл мобилизовали всех мужчин. Перед первой мировой войной в османскую армию были призваны мужчины 1891, 1892 и 1893 годов рождения.
Долина давно покрылась багряными и желтыми красками осени, со снежных вершин спускалась зима.
Встревоженные родственники набились к ним во двор, братья Ваан и Казар с детьми сидели в ацатуне у айрика, где было потеплее, и молча уставились в прокопчённую дымом стену напротив курси.
– У меня есть два ружья, у Кязима в прошлом году выменял. Надо идти до русских! Больше надеяться не на кого!
– Русские далеко, самим надо что-то делать! Пока здесь не начали…– и замолк.
– Школы уже не будет, детей по домам будем держать да учить.
В ацатун тихо вошла мать и стала стелить постели.
– Уходить нам надо, чем раньше, тем лучше. Пока русские близко. На рынке говорили, уже вчера многие собрались!
– Мы поборемся, русские нас не бросят! – запальчиво произнёс младший.
– Это ты будешь воевать? – усмехнулась мать, глянув на не вышедшего ростом рыжего мальчишку в широченных штанах.
Мальчишка закончил учёбу в армянской школе в Алашкерте и уже сам преподавал там же.

По армянским деревням шастали вороватые и наглые курды.
Курды считались мусульманами, но за молитвой их никогда не видели, не то, что турок: разложит коврик, и – бац на землю! Мирно соседствовали – и с ними ругались, и друг с другом, и с турками, правда, придержав язык. Но как только курд или турок, вчерашний мирный сосед, брал в руки оружие, его было не узнать! Он становился мясником! Какая идея овладевала им в такое время, какой инстинкт? Курд ни пахать не умеет, не сеять, даже из готовой муки хлеб не испечёт, как голодный шакал, рыщет по армянским и греческим сёлам, хлеб силой забирает у земледельцев. Курду-полукочевнику даже удобно иметь рядом такой источник почти бесплатных благ!
Увидев разорение и трупы своих родных и близких, армяне и греки наполнялись чувством мщения и старались отплатить той же монетой. Но так результативно у них никогда не получалось – и греков, и армян всегда было намного меньше, и совести было больше, чем надо, а огнестрельного оружия вообще ни у кого… Право стояло не на их стороне. Но были и столкновения, никого не щадили, месть застилала глаза.

Армян было мало, а осталось совсем с горстку. Времени – и того меньше… Решение давно маячило в измученном мозгу, не надо дожидаться, пока османы станут воюющей страной, никого не пожалеют, раз русские объявили, что армян будут защищать. Сказали, но сделают? Армян они только переселять умеют, за армией своей таскают в бескрайние русские пустыни, где, говорят, от холода ничего не растёт...
Волчьи пасти за одну ночь нависли над их селом, над всеми армянскими сёлами…
Ночью прибежал сын Григора, чтобы сообщить, что семья всё же решила выехать в Тигранакерт. Мартик кружил по деревням, собирая деньги за товар, он тоже выскользнул. Приехал через несколько дней, как раз русские уже пришли.
Скарб был погружен в единственную подводу, ждали Казара. К вечеру Казар приехал на двух подводах, раздал братьям по кисету золотых, мать зашила в кушаки. Себе оставил больше, сказал, дорога долгая будет, казакам надо отстёгивать.
Мать и жена тихо подали голос со скамьи:
– Золотой увидят, разденут! Казаки не лучше курда или турка!
– Молчи! – услышав про турок, рассвирепел Казар. – Лучше пояс отнимут, чем голову с плеч да без слов!
Что и говорить, тяжела и горька такая судьба… С места на место, только дом построишь, а уже гонят и оттуда, со своей земли… Лучше быть ограбленным, чем без головы – когда она рядом валяется… И так всю дорогу – русские только грабят, но не режут, турки и грабят, и режут… Всё равно остаётся к русским прибиться, всё же единоверцы, тоже христиане. А здесь все беды оттого, что все они – неверные. На своей земле не хозяева. Что может быть горше этого?

Но как ехать, если кругом шныряют башибузуки и гамидийе?
Казар вызвался доехать до какого-то отряда из неместных, тамошних армян, которых он видел в дороге. Говорили, это армянские добровольцы с русским войском двинулись к Алашкертской долине. Из Кахзвана в Битлис. Надо держаться поближе к русскому войску, а там посмотрим.

Мать, закутавшись в платок, постелила миндар на тахту, села с самым младшим племянником, качала его, чтобы заснул, а сама в такт качала головой от страшных мыслей:
– Куда кур денем? Ягняток, хоть молоко имели каждый день, как корову оставим?
– Майрик, на новом месте снова всё заведём!

Казар вернулся к утру. На казачьих постах посоветовали ему вернуться, всё равно турок всех выгоним. Казар недоверчиво посмотрел на удалого детину и спросил:
– Правда, что армяне есть в русском войске?
– Кроме басурман, всё есть, и генералы армяне есть! Христьяне! А вон в той стороне они стоят!
И показал на самый горизонт.
Ехать так ехать, не оставлять же иродам! Ели кур, барашков разделали под каурму. На рынок съездили – остатки продать да новости узнать. Христиане сбились в кучу, греки, армяне, айсоры, шушукались между собой, еле скрывая страх, гнев и ярость.

Несколько дней и ночей провели в ожидании русских, и вдруг к полудню через алашкертские сёла саранчой пронеслись турки и курды. Узнали о приближении русской армии и кинулись вершить своё чёрное дело! Заходили во дворы, резали и закалывали всех, кто попадался под руку, засунув несколько визжащих детей подмышки, забирали скот и ценности и, вскочив на лошадь, неслись к следующему дому. Посреди ясного осеннего дня на Алашкертскую долину спустилась ночь…
Дом Мартика был на отшибе, под взгорком. То ли не заметили, то ли спешили, то ли звери напились крови… Женщины как раз кур потрошили, а дети в ацатуне грелись в ворохе миндаров. Какой же бог их спас!

Наутро боялись открыть глаза. День прошёл в кошмарном ожидании, боялись выбраться на дорогу. Братья пошли к соседям. Двери распахнуты, кругом кровь и трупы… Тут же выбежали из дома Назарета, в другом доме царил тот же ужас…
Когда в Алашкерт пришло известие о приближении русской армии, первой жертвой учинённых зверств стал священник, отец четырёх несовершеннолетних детей. Григор собирался в Тигранакерт, успел ли? Да и чем там лучше сейчас? – тоскливо подумал Месроп.
– Турки схватили его, избили, стали глумиться, как истязали, глаза бы не видели! Отрезали голову, выкололи глаза, насадили на шест и стали таскать за собой! – плача рассказывала взлохмаченная женщина с безумными глазами:
– Ваай, ваай! Чёрный день на мою голову! Моих всех перерезали! – и била себя по коленям.
– Майрик, если сегодня русские не придут, поедем куда глаза глядят, или я найду этот отряд! – набычился Казар, глядя в заплаканные глаза матери. Невестки держались, хоть детей не напугать. А те забились в угол ацатуна, то ли не понимали, что творится, то ли не показывали страха – это всегда считалось грехом.
Два дня дрожащими руками взрослые женщины оттаскивали трупы, все, кто мог, даже дети, рыли ямы для похорон. Кровь стыла в жилах, глаза не выдерживали увиденное. Кое-как соседей и двух-трёх родственников захоронили.

На рассвете не успели даже отворить ворота: на просёлочной дороге снова раздалось ржанье коней, слава тебе, Всевышний, русские въехали в Алашкерт, казаки едут!
Мать вскочила и перекрестилась:
– Жалко, скотинки совсем не осталось!
Во двор пританцовывая, вошёл пеший казак, оставив лошадь за изгородью:
– Давайте, люди, есть нечего, неси, хозяйка!
Проснулась и невестка, из дома выглянул Казар:
– Добро вам, заходите!
– Некогда нам, наступление долгое, несите, что есть!
И проворно зашёл в птичник. Осмотрел, вышел и прошёл в дом.
Домашние растерянно пошли за ним.
Женщины заботливо сложили лаваш, хлебцы-боконы, положили отваренных вечером кур, вошёл второй казак и ущипнул младшую невестку:
– Хороша девка!
Варсик убежала в отах, казак за ним. Мать заорала:
– Казаар!
Увидев перекошенное лицо Казара, казачок извинился:
– Думал, девка, прости, брат!
Казар размахнулся и свалил казака. Он не понимал этого русского – почему тот посмел трогать чужих женщин.
– Это не твоя жена, понял?
– Ей же 12-13 лет!
Зарик, младшая сестра Казара кинулась к брату, боясь, что тот сцепится с казаком.
– Мы рано женится, чтоб турк девушка не украла!
Но казак не понимал, почему так взволновались эти туземцы, баба и есть баба! Не басурмане, вроде, христьяне, да всё равно чумазые и непонятные, все на одно лицо!
Виновато поднялся, пожал руку, голубые глаза светились безмятежностью.
А братья удивленно вышли из отаха. Отец про русских иногда рассказывал, дома у них ещё времена Паскевича помнили, их образы всегда сливались с добрыми спасителями, героями…
Допоздна от напряжения не могли уснуть. Варсик в обнимку с Зарик плакала под одеялом, Мариам не знала, как её успокоить…
Утром снова побрели на рынок, узнавать новости.
А от новостей волосы вставали дыбом.

Почти ни одного дома не осталось без убитых! Словно смерч пронёсся над цветущим городом! Повсюду валялись трупы, а оставшиеся в живых бегали по улицам, от одного родственника к другому, их вой и причитания неслись над крышами опустевших и разоренных домов…
В двух-трёх домах нашлось оружие, мужчины перестреляли турков, их трупы тоже валялись под ногами. Но силы были неравными. Дом даже попытались сжечь, но к ночи пошёл дождь...
Двухтысячная турецкая армия, отступая через долину Алашкерта, грабила и громила все христианские дома по всему периметру долины. Во всех сёлах стояли крики, и плач взвивался до небес.
Боже, где ты сидишь?

Казар и Ваан понуро брели по улицам полумёртвой Каракилисы. Кто спасся, закрылся по домам и не вылезал, казалось, ни души не осталось вокруг, даже дыма из ердиков не было видно. Возле последних домов они увидели привязанную безхозную лошадь. Во дворе лежали люди, связанные по ногам, головы валялись отдельно, в доме было пусто, видимо, выволокли всех во двор.
На рынке открыли всего несколько прилавков. Сходились кучками, чуть слышно переговариваясь, решали, что делать. Русские вселяли надежду. Но на памяти старожилов были и отступления, тогда народ увязался за армией. Меж рядов ходили казаки, деловито выглядывая обстановку.
Казар и Ваан уже определились, подошли к соседям и сообщили:
– Надо оружие у них просить! Казаки говорят, армяне в армии есть, найти бы!
– Лучше днём пойдём искать, а то за башибузука могут принять!