Освобождение

Мелкие камешки на потрескавшемся тротуаре Горин почти не видел, чувствовал их сквозь подошву ботинок. То и дело какой-нибудь из них, самый ушлый, будто специально попадался под ноги, заставляя Горина на мгновение останавливаться, прислушиваться к себе.

Этой дорогой Лев Горин, учитель истории, ходил в любимую школу двадцать лет. Последнее время становилось всё труднее просто идти по тротуару. Работать уже не мог. В сорок пять лет он видел себя всеми оставленным, слабым и старым.

Этим утром было особенно тяжело: снег с дождём слепил глаза; крупными каплями шлёпал на осеннюю, начинающую промерзать землю – скользко. Из снежно-дождливого тумана, словно привидения, выплывали невесёлые воспоминания Горина. Четверть века эти воспоминания жили в нём. Сегодня им захотелось предстать перед хозяином наиболее ярко. 

Лёвушка Горин учился на втором курсе педагогического университета, слыл талантливым студентом. Строил планы. Рождал в юношеском воображении немыслимые мечты. Они захватывали его полностью. Ничто не могло отвлечь его от этих прекрасных грёз.

В тот год от рассеянного склероза умер дед Горина-младшего Иван Львович. Ушёл тихо. Дед вообще был тихий. Улыбчивый. Со светлыми глазами. Недуг мучил его несколько лет, пока совсем не свалил в постель.

Лев и дед не были близки, но, когда мальчишке было трудно, страшно, дед неизменно оказывался рядом, брал за руку и уводил от всех страхов подряд. Во время болезни Ивана Львовича юноша замечал, больше интуитивно, как старик, хоть и не говорил прямо, искал его душевной поддержки, сострадания: светлые глаза его часто покрывались мутным туманом. Но молодость, бывает, отмахивается от старости, не придаёт значения глупым, часто молчаливым, просьбам её. Что деду надо? Покормили, помыли – отдыхай.

Как-то вечером,  Иван Львович всё же тихо поделился с внуком, что хочет побывать на пруду, подышать осенью, посмотреть, как солнце играет на багровых листьях. Лёва лишь поморщился, представил, как хлопотно собирать деда, ехать на конец города… Ночью старик умер.

Горин, ёжась от мокрого снега, поправил шарф, горько усмехнулся. Вот этот туман дедовых глаз. Остро захотелось вернуться в маленькую комнатку, к постели больного  и говорить, говорить с ним обо всём, о разном. «И не спросил, о чём он мечтал в свои последние дни. Мечтал ли?» - горькая усмешка снова появилась на губах одиноко бредущего человека.

Шесть лет назад Горину поставили тот же страшный диагноз: sclerosis disseminata. С тех пор болезнь то отступала, то проявлялась вновь. И с каждым разом упорнее забирала возможность нормально жить, нормально работать.

Горин не боялся смерти. Его до темноты в глазах страшила немощь. Та абсолютная немощь, которая сковывает человека целиком и не оставляет ни капли свободы. Он помнил последние дни деда и теперь в полной мере осознавал его страдания. К страху немощи прибилось острое чувство сожаления о нелюбви, невнимании к родной душе, мучительно ушедшей из жизни. Это чувство было страшнее. 

Горин не боялся смерти. В настоящем его состоянии он ждал её. Ждал почти нетерпеливо, со странной радостью освобождения от необоримого трепета, порождающего в глазах мучительную темноту. Ждал с робкой надеждой, хоть и не был верующим, что настанет время, и дед, всё простивший, как в детстве, возьмёт Горина за руку и уведёт от всех страхов. Навсегда.