Мария

               
Деревня жила по своему обыкновению. По весне пахали и по осени собирали урожай, ухаживали за домашней скотиной, шумно гуляли на свадьбах и радовались рождению детишек, горько оплакивали тех, кого провожали за околицу на погост, куда со временем лежал последний путь каждого - кому как отмерено судьбой.      
Три года назад привычный уклад прервало эхо разразившийся войны. Она гремела далеко, но неожиданно в конце августа оказалась так близко, что её горячее дыхание ощутили в своих избах, когда в полдень на бричке прикатили в деревню полицейский урядник в мундире и в штатском из земской управы канцелярист. Урядник тогда объявил старосте, Никодиму Оглоблину: мол, из деревни четверых надобно отправить солдатами на фронт.
- А вот кого, так ты сам определяй! - заключил он. - Завтра их с собой увезем, выделишь для этого отдельно подводу, ещё по одной для ржи и овса.  Имеется указание отправить зерно для нужд армии. А нам с дороги хорошо бы баньку принять, - хитро глаз сощурил: - Веники, чай, найдутся?! 
- Березовые заготовлены, - откликнулся Никодим, в уме соображая, что надобно созывать по этому поводу сход. - Пока банька протапливается, прошу отведать, что бог подал, - решив, что так и сделает, предложил он, приглашая к столу, - а  опосля парилки, как полагается.   
    В этом году он разменял шестой десяток. Кряжистый, широкий в плечах,   с едва заметной сединой русыми волосами, выглядел мужиком крепким, но то лишь на вид: мучили ноги, которые так ломило, что весь изводился от ноющей боли. До красноты парил веником, в кадку опускал с горячей водой и крапивой, натирал дегтем, да не отпускала она, утихомириваясь лишь на короткое время. Напоминала о себе обычно ночами, отчего мучился до изнеможения, утром с постели без помощи жены подняться не мог, дабы добраться до нужника. Расхаживался с превеликим трудом. Занозой в уме сидела печальная мысль, что вскоре, кажись, по всему не придется  передвигаться на своих двоих, и от этого пробегал жуткий холодок по спине, ощущал комок в горле.   
     Может, произошло, как и думал, да благо в прошлом году появился в деревне фельдшерский пункт. Такого раньше крестьяне не знали: ежели  приключалась хворь, которую никак не удавалось выгнать из тела до перехвата дыхания в жарко растопленной баньке, да настоями на травах, то ехали в  уездный  центр, где томились в длинных очередях, ожидая приема у доктора. А тут рядом лечебная помощь, ко всему ещё и бесплатная. Земство выделяло средства на лекарства и содержало за свой счет фельдшерицу, которая приехала из города. С её помощью встал на ноги, но вконец боль не исчезла, временами накатывались волны приступов, и тогда приходилось обращаться к Марии, молодой, незамужней фельдшерице.
    За ней пытались ухлестывать многие деревенские парни, но все их попытки завладеть её сердцем ни к чему не приводили. Никого не допускала близко к себе, ни на кого не положила свой девичьей взгляд.
     Правда, не столь давно поползли разговоры: мол, фельдшерица, явно проявляет благосклонность к Гришке, заядлому гармонисту. Худой и длинный, как жердь, лицом рябой, ютился он в покосившейся с годами избе, окна в которой почти вровень с землей. Отца с младенчества не знал: отдал душу тот после длительного запоя. Уже минуло пять лет, как покинула божий свет мать по причине свалившего недуга. Хозяйство Гришка не вёл, перебивался заработками по деревне, да игрой на гармошке в семьях односельчан по случаю разных праздников. Летом, с вечера до поздней ночи, накатив стакан самогона, как утверждал, для поднятия градуса настроения, ударялся в веселье на молодежных гулянках. Жил, как придется, бедно и одиноко. Лишь собака по кличке Шайтан при позднем его возвращении встречала у дверей дома, радостно виляя хвостом. Почему назвал её по-заморски - никто не ведал, да и сам недоуменно пожимал плечами, когда кто-нибудь с озорным огоньком в глазах проявлял по сему поводу любопытство.      
     - Кажись, здорово набравшись был, когда щенок на свет появился, - в задумчивости чесал затылок и тут же, не находя ответа, обычно махал рукой: - Да не все ли равно?! 
Видать, тронули за струны души фельдшерицу мелодии, выводимые им из-под мехов музыкального инструмента. Деревенские бабы, частенько видя их, сидящих на лавочке возле крыльца медицинского пункта, сокрушенно качали головами: вскружил лодырюга ей голову! Не утруждается даже по весне огород вспахать, руки до хозяйства не доходят, пальцы лишь к клавишам гармошки привычны. Не дай бог за такого выйти! Всю жизнь придется с ним маяться! Тяжко вздыхали, жалея Марию: как ни верти, а любовь все-таки зла, ежели такой пригляделся!   
«Надобно показаться фельдшерице, - подумал о ней староста, медленной походкой, еле перебирая ногами возвращаясь от бани, в которую проводил приехавшее уездное начальство. Болезненный зуд в них сегодня ночью не давал спать, только к рассвету ненадолго забылся в сморившем его сне. – Будь они неладны!» – чертыхнулся, мысленно возвращаясь к своим суставам,  как пояснила Мария, основной причине возникающей боли.   
- Будем лечиться, - после первого осмотра тогда сказала она, - но ноги следует всегда держать в тепле.
Внимая полученному совету, зимой из валенок не вылезал. Одни - для улицы, в других, с обрезанными краями, в виде калош, ходил по избе. Для лета специально сшил по заказу сапоги, внутри обшитые собачьей шерстью. Думы о проклятой болезни на время отвлекли от раздумий по поводу  предстоящего разговора с односельчанами.      
Относились они к нему с почтительным уважением: как-никак слов на ветер не бросал, во всяких случавшихся раздорах старался разобраться по совести, в постигшем горе сочувствовал и призывал помочь всем миром. Сейчас, вновь мыслями вернувшись к предстоящему сходу, предположил, что на нем голосить начнут бабы, а от мужиков дельного слова не добьешься. Молчать будут или же станут вокруг да около речи вести, то понятно:  чай, своё чадо не на заработки предстоит посылать, а в новобранцы и неизвестно – вернется ли?! 
В грустном раздумье добрел до дома. Переступив порог, глубоко вздохнул: как не берегись, а от пули, ежели то судьбой начертано, на фронте не убежишь! Посмотрел на икону, украшенную полотенцем с цветастыми вышивками в красном углу и, не отрывая взгляда, перекрестился. Чему бывать - того не миновать! На всё воля Божья!       
Дабы приготовиться отнюдь не к радостному общению с односельчанами, решил посоветоваться с учителем, жившим в крыле избы деревенской трехгодичной одноклассной школы: поди, человек образованный. Пригласил к себе.
- Вот ты, Василий Петрович, скажи мне, - обратился к нему, когда поведал о причине приезда урядника и земского чиновника, - на кой ляд нам эта война? По какому такому поводу немцы вкупе с австрийцами и венграми на нас ополчились?
- В сём разобраться не просто. Войны возникают из чреды событий в устремлениях государств, - подняв брови, учитель снял с переносицы пенсне на цепочке и водрузил его в нагрудный карман. – Я вот на прошлой неделе в город  ездил, так судя по газетным сообщениям, в  данном случае агрессором  выступила Германия, которая включилась в конфликт между Австрией и Сербией, вызванный убийством наследника австрийского престола, а последняя как-никак пользовалась нашей поддержкой. В этом зримый узелок завязавшегося противостояния, в котором, - грустно заметил, - прольётся ещё много солдатской кровушки.    
- Вот-вот, - подхватил Никодим, хмуро смотря на него, - вечером предстоит назвать тех, кого пошлём её проливать. Неблагодарное дело!
-  Ничего не попишешь! – развел учитель руками. – К этому надо подойти с головой, не посылать тех, кто недавно обзавелся семьёй, да у кого баба на сносях.    
- Верно, и я так разумею, - согласившись, кивнул он. 
Вечером на деревенской окраине ульем гудела в  свете керосиновых ламп и дымке от самосадов шумовая изба, в которой на лавках до начала схода обсуждали облетевшую новость. В дверной проем вошел с важным видом урядник, за ним староста, позади  канцелярист с желтым портфелем. Прошли вдоль заполненных рядов к столу в конце помещения, уселись за ним. Шум стих. В устремленных глазах на них тревожное ожидание. Канцелярист положил на стол портфель. Урядник, весь вид которого подчеркивал начальственное положение, с невозмутимым выражением на лице повернулся к старосте: мол, пора!
Никодим поднялся, вздохнул полной грудью.   
- По известному случаю собрались. Лето, самая в поле работа, поутру рано подниматься, да видно, день завтрашний проведем не в труде. Провожать на войну будем всем миром, а кого решать вам!
В табачной пелене повисла мертвая тишина. Сумрачны лица. Всхлипнул женский голос в первом ряду:
- Родненький, как же так?!
Глянул, сдвинув мохнатые брови, на замерших в сизом едком тумане  мужиков:
- Вот что, заканчивайте дым пускать! Задохнемся уж скоро! - Остановился взглядом на той, у которой вырвался возглас: - Ты,  Екатерина, не дрожи, как лист на ветру, свои опасенья отбрось! -  узнал в ней вдову утонувшего в прошлом году крестьянина Ивана Рогожина. - Твоего Павлуху, - назвал по имени её холостого восемнадцатилетнего сына, - никто забирать не помышляет. А чтобы раздумья пришли, по-пустому не чесать  языки, - достал из кармана и поднял листок, - здесь пометил фамилии тех, кого предлагаю отдать в солдаты.         
Словно ветер перед грозой, вот-вот громыхнет, поднялся шум. В предчувствии высказываний недовольств после оглашения списка  Никодим обвел взглядом сидевших перед ним односельчан.
- Дайте досказать! – крикнул, чтобы услышали в задних рядах.   
Голоса приутихли. Ощутив повисшую в воздухе гремучую смесь тревог и волнений, готовую вспыхнуть, как от брошенной спички среди сухостоя,  громко продолжил:
- Свой царь в башке у каждого, а бог в душе! От войны и пожара – одно несчастье! Дом в огне – горе хозяину! В войне страна полыхает – всем беда! Война по простому мужику плугом проходится, борозда остается надолго. Знаю, что сим объявлением принесу душевную боль, но поверьте, нелегко дался сей перечень, составлял его, согласуясь  с потребностью ведения вами хозяйств. В нем неженатые из больших семей, да кто бобыль.   
- Гришку-гармониста записывай! - из середины рядов послышался чей-то  выкрик – как есть бобыль, да и проку от него никакого! Чай, урона большого не будет! 
В избе вновь загалдели. С задних мест поднялась девушка. 
- Как смеете так говорить!
Впереди сидевшие крестьяне обернулись, выхватили глазами стоявшую фигуру -  так это фельдшерица Мария!
- Ежели его и пошлют, то, может быть, вместо вашего сына! – в запальчивости выпалила она, смотря на крикнувшего мужика и, уловив обращенные на неё взоры, смущенно  опустилась на лавку. 
- Тихо! – поднял руку Никодим, призывая утихомириться. Выждал, пока угомонятся. -  Он значится первым, - произнес и сел, подняв к глазам бумагу, чтобы на лист падал свет от стоявшей на столе лампы.
Медленно начал зачитывать.  Огласив фамилии, поднял голову:
- Кто желает сказать?
В избе вновь зашумели.   
- Пошто моего Ваньку назвал?! – прокричал с черной, как смоль, бородой мужик. – По осени на мастерового обучаться хотел в город послать, а теперь, по-твоему, ему шинель придется носить?! Не отдам!      
Молча сидевший все это время урядник, сердито выкатив глаза, поднял руку со сжатым кулаком, потряс в воздухе: 
-  Кого назначим, тот и пойдет! А за противодействие – упеку! – рявкнул, цепко впившись взглядом на возмутившегося. – Затем, опустив  руку, хмуро бросил в ряды: - Прошу соблюдать порядок!
- У тебя Серафим, трое в женихах ходят, так младшего из них записал в новобранцы, - пояснил Никодим, смотря на притихшего от окрика урядника мужика. – Посуди сам, ведь не из семейства Егора отправлять сына, достигшего лет для призыва?! - кивнул на сорокалетнего крестьянина сидевшего рядом с женой, у которой на руках в матерчатом свертке годовалый малец сосал  обернутый в марлю  хлебный мякиш. - Гляди, вон, дитё, да и женка вновь на сносях! Среднему  у них всего лишь пяток, так что опора лишь на старшого. Вон, и Мирона вписал, ведаю, что в духовное заведение желает пойти, но что делать?! В семье, кроме  него достаточно мужских рук. 
Встал с места гладко причесанный голубоглазый парень, сзади стянуты  волосы маленькой косичкой, которого последнего он назвал.      
- Службу воинскую не избегаю, она, как и церковная, во имя Бога и государя нашего! Сию повинность беру на себя!  - сказал и опустился на лавку, устремив прямой взгляд на старосту.
- Слыхал?! – Никодим посмотрел на молчавшего Серафима. – Так как же?! 
Потупил взгляд мужик, мнет в руках кепь, не решается возразить. По-существу староста прав, да за сына сердце болит, в ком сжимается, к тому же урядник свирепо взирает – не пришлось бы локти кусать! Видать, зримо маячит разлука. 
- Вот что, поправку желаю внести! - поднялся с лавки тучный мужик, брюхо выпячивает из-под рубашки, мельник, живущий на отшибе деревни. – Взамен зачитанного из списка моего Сашки заявляю его брата, Кольку! Подлатать мельницу осенью я задумал, жернова  заменить – в том у Санька голова варит, а Колька способен лишь на подхвате. – Тяжко вздохнул: - Как не крути, а одного из одногодков своих придется отдать. Так что записывай Кольку! - махнув рукой в отцовском отчаянье,  сел на место.      
- Учтем, Нестор Петрович, твое пожелание, - уважительно отозвался Никодим, глядя на мельника, - в список внесем Николая. А в чем  понадобится подсобить, то скажи - народ на мельницу соберем.
Встал кузнец Тимофей Прудников.
  - Староста прав! Подходящих вписал. Правильно, что твой Иван значится, -    повернулся к притихшему Серафиму, - и что Гришка с другими. – Обвел взглядом сидевших односельчан: - Проводим, как полагается!  Всяко может случиться, но ежели что - не бросим, поможем! – сказав, опустился на лавку.   
    Притихла изба, лишь кое-где негромкие женские всхлипы,  глаза полны слез у тех, от которых уходят в солдаты.
   - Меня запишите! Я согласна! – вдруг поднялась с лавки Мария. Сдернула с головы платок. Расплескались длинные волосы по плечам, красным румянцем залилось лицо.   
   Взоры всех, будто магнитом, прикованы к ней. Смотрят в задумчивом изумлении. В деревне жизнь каждого, как на блюдце: её отношения с гармонистом тайной завесой не скрыты, косточки давно перемыты пересудами бабьими. Видать, крепко сердцем к нему прикипела, раз на такое решилась.
     - Чай, с Гришкой на войну собралась?! – послышался ехидный девичий  голос.   
    - Хотя бы и так! – высоко вскинула голову, молнией сверкнули глаза в сторону той, что с подковыркой спросила. Отбросив гордость, принародно призналась в чувстве к нему.   
   - Кто это?! – урядник с нескрываемым удивлением взглянул на Никодима.   
   - Фельдшерица, Мария Тихонова, год как в деревне.
   - Тебе повезло - девка просто огонь! - толкнул в бок опешившего гармониста сосед.
   - Поди, на передовой будет кому согревать!  - насмешливо из середины рядов кинул один из мужиков. – Пущай скажет сам – берет с собой докторшу, али желает оставить?!    
     Гришка заерзал на лавке, не зная как поступить.
   - Умолкни, Илья! Что понапрасну взъелся на парня?! Небось, у самого духу хватает разве что по воронам пулять?! – вступилась за него женщина, повернувшись к прокричавшему мужику. – Какой ты отменный стрелок всем известно!   
     В избе засмеялись. На прошлой неделе, дабы отпугнуть птиц с огорода, тот с похмелья стрельнул из ружья, да промахнулся, угодив в кошку, спящую на завалинке. Тогда ему от жены влетело по милую душу, да бабы в деревне на смех подняли. Прохода не стало от их насмешек.
     - Я что?! Ничего! – попытался возразить  тот. - Просто сказал.
     - Типун тебе на язык! Молчал бы, аникин воин! – бросила она ему в возмущении и обернулась к той, из-за которой пошел разговор: - Хоть горсть совести, Варька, у тебя есть?! Ишь отчебучила! Глаза бы на тебя не смотрели! – демонстративно от неё отвернулась.
     - Так запишите?! – настойчиво повторила Мария, всем видом показывая, что не обращает внимания на обидные выкрики. - Я готова! Могу вместо Николая, ему вместе с братом трудиться, или Ивана, раз надумал перебраться в уезд.      
     В избе стало тихо. Её просьба, как понимали многие, звучала нелепо, но слова поражали своей искренностью, а порыв сердца трогал до глубины души. У большинства женщин глаза повлажнели, мужики сморщили лбы.  Урядник, глухо кашлянув в кулак, взметнул на неё взгляд. 
     - Милая барышня, ваши помыслы благородны, но предписано четверо  душ мужского полу, а посему, увы, - развел для убедительности руками, -  просьбу удовлетворить не могу. – Заметив, как по её лицу пробежала тень отчаяния, стараясь придать голосу мягкость, продолжил: - Однако, как извещён, на днях пришло указание о формировании летучих отрядов из медсестер для оказания помощи раненым. Поскольку вы здесь по медицинской части, советую обратиться посему поводу к непосредственному начальству.         
     - Пошто стоишь?  В ногах правды нет! - проговорил Никодим, глядя на фельдшерицу, которая будто окаменела от услышанных разъяснений. - О твоем желании доложат. Ведь так? – вопросительно обернулся к уряднику.      
     - Бесспорно! – в подтверждение тот кивнул. 
     Девушка, не промолвив больше ни слова, тихо присела на лавку.
     Урядник поднял глаза на старосту:
     - С кандидатурами, разумею, определились?!
    Никодим, кинув взгляд в ряды, объявил:
    - Значит, на том порешили!  Четверым озвученным предписывается завтра убыть! – Немного помолчав, произнес: - А теперь ещё вопрос. Надобно с каждого двора, независимо от числа едоков, для войск выделить по три пуда ржи и овса. Не задаром! Расчет как полагается.  Отправим завтра на подводах с новобранцами.
   Второй год в деревне вели хозяйство по-новому укладу: выращенное зерно, оставляя себе на питание и посев, остальное сбывали земским заготовителям по установленным ценам. Вырастил больше – получи соответственно. От количества ртов, а главное от рабочих рук зависело благополучие. А тут война – раскидывали умами мужики, что будут редеть с уходом на фронт руки, нужные для поля и дома, ко всему отдавать придется заготовленное для себя, да ни один лишь раз, благо за плату, но ничего не поделаешь – супротив не попрешь, слова не скажешь!   
     - Ясно дело, - отозвался баритоном с первого ряда сухопарый, неказистый на вид пожилой крестьянин с коротко подстриженной  лопатистой бородой, - но желаю узнать – сколь долго сиё бремя протянется? Ныне есть, что отдать, а паче долго ли проклятая полыхать будет? Так деревня без кормов и мужиков останется.            
     - Ты, Пантелей, не мути! – оборвал его Никодим. – О том никто не поведает. Одна надежда, что продлиться  недолго, а вот самогоном, что успел нагнать, надобно поделиться.
    - Первач у него отменный, идет по милую душу! – кто-то бросил из мужиков, - да зимой снега не выпросишь!    
    Никодим попытался выискать глазами того, кто сказал, но не найдя, снова посмотрел на Пантелея: 
   - Провожать новобранцев будем всей деревней, так что не скупись!   
    - Я что?! На благое дело выставлю, - тот отозвался, ладонью почесывая бороду.
   - Вот и ладно! – кивнул ему Никодим и тут же распорядился, окинув взглядом  избу: - Зерно утром, опосля выгона коров, в мешках стаскивайте к амбару!  Сам приму! 
     Подал голос до этого не произнесший ни слова канцелярист. 
     - Кого огласили, пущай подходят сюда, - достал из портфеля ведомость с уездным гербом, собираясь переписать в неё озвученных в солдаты.   
   - Слыхали?! – обратился к односельчанам Никодим. – На том сход завершен, а кого назвал – подходите! 
    Новобранцы не спеша стали подходить к столу, остальные потянулись из избы. Расходились не так как перед сходом: кто с печалью неминуемой разлуки, а кто в  грустных думах. 
    - Мария! – встав, окликнул Никодим направившуюся к выходу фельдшерицу. – Поди сюда! – и сделал несколько шагов навстречу. Пока сидел, в ногах ощущал лишь ломоту, а тут кольнуло, будто пронзили их шилом. От боли поморщился.   
    - Вам плохо?! -  заметив исказившее лицо гримасу, участливо спросила подошедшая девушка.   
    - Опять не давали сомкнуть глаз, а сейчас так ноют, что спуску нет! -  пожаловался он. - Наведаться хотел к тебе, а тут нежданные гости! -   покосился на урядника и канцеляриста, водившего пером по бумаге, поочередно записывая в неё парней, сгрудившихся возле стола.
    - Дома поставьте компресс, - сказала она, а я загляну попозже, принесу мазь. 
   - Будь добра! – с чувством произнес староста и медленно, стараясь не делать резких движений, от которых моментально возникала острая боль, направился обратно.
     Канцелярист уже закончил заполнять ведомость и водрузил её внутрь портфеля. Урядник глянул на замерших в неведенье дальнейшего новобранцев.
    - С собой нательное белье, портянки, да не забудьте кружку и ложку! Быть завтра в полдень, а пока расходитесь. 
    Парни потянулись к выходу. Последним из них был Гришка, которого у настежь открытой двери поджидала Мария.
    - Пойдем, помогу собраться, - она посмотрела на него и они вместе вышли из избы.    
   - Девка по всему видать боевая! – смотря им вслед, произнес урядник и повернулся к Никодиму: - На сегодня дела завершили, пора и нам.   
   В доме у старосты сытно откушав под выставленную бутыль, урядник и канцелярист отправились на боковую. Изба у Никодима разделялась  бревенчатой стеной: в одной половине он с женой, в другой, которую отвел для урядника, жила до замужества дочь. Теперь она проживала в соседней деревне, куда порой наведывался по разным делам, а более по выпадавшим по календарю праздничным дням, но чаще  зимой, поскольку в летнюю пору разъезжать с визитами было некогда.    
     Канцеляристу уступил кровать в большой комнате, а сам с женой решил устроиться на печной лежанке. Уже было собрался ложиться, как раздался настойчивый стук в дверь. 
     - Это ещё кого леший несет?! - пробурчала супруга, кинув недовольный взгляд на настенные часы, стрелки которых подходили к верхней отметке на циферблате. - Поди уже полночь!
     - Кажись, ко мне, - Никодим подумал, что это, наверное, фельдшерица, которая обещала зайти, и направился к двери, шаркая по полу в калошах из валенок.    
     Он не ошибся – на крыльце стояла Мария. 
     - Извините, что беспокою, - произнесла она и протянула ему небольшую стеклянную баночку: - будете втирать! - И тут же, не спуская с него глаз, поинтересовалась: - Согревающий компресс сделали?
     - Куда там! - безнадежно махнул рукой. - Пришлось иное  согревающее вовнутрь принять и, как бы оправдываясь, произнес: - Кто  пожаловал - сама знаешь! 
    На улице было темно, но он заметил, что от изгороди отделился чей-то силуэт: человек, видимо, стоял у калитки. В полосе света из открытой двери  он признал Гришку. 
    - Григорий?! - непроизвольно сорвалось с языка, когда тот подошел к ним.
    - Он самый, - отозвался парень.
   Никодим, сам хоть и выпил, но явно ощутил идущий от того стойкий специфический запах: по всему видать принял достаточно.
     - Смотри, не загуляй, да и завтра без опозданья! – напомнил, пристально смотря на гармониста.
     -  Буду как штык! - дыхнул перегаром на него Гришка.    
     - Придем, ожидать не придется! - твердо заверила Мария, и он невольно уловил нечто такое в ее интонации, что заставило обратить  внимание. Ему показалось, что она хотела что-то  добавить, но сдержалась. Может, в том сказывалось присутствие Гришки?! Будь иное время, то обязательно расспросил бы, но на дворе стояла  ночь, и было отнюдь не до разговоров. Ко всему ныли ноги, а в руках лекарственное средство - может, после него  сможет заснуть?! Ведь впереди непростой день. 
    - За мазь премного благодарен! - с чувством проговорил Никодим, глядя на девушку.
    - Доброй ночи! - пожелала она, и вместе с Григорием направилась  к калитке, за которой их поглотила ночная мгла.   
     Солнце, достигнув зенита, постепенно спускалось с небосклона. Полуденный зной спал, но свежести в воздухе не ощущалось. Нагретая земля отдавала тепло, ни ветерка, над головой висела безоблачная синева. Никодим стоял возле коляски, в которой сидели урядник и канцелярист. Где-то в отдалении глухо прогрохотало. Посмотрев в ту сторону, он увидел над кромкой леса темную полосу надвигающихся туч, и тут же перевел взгляд на подводы у амбара, возле которых находились новобранцы в окружении родни. Среди них понуро, с опущенной головой стоял Гришка, на плече у него висела гармонь. Рядом с ним фельдшерица. Заметил у ее ног на земле чемодан, с которым приехала в деревню из города. Сердце подсказывало, что не зря принесла. Неужели уезжает?! Словно почувствовав обращенный на неё взгляд, она повернула голову и, встретившись глазами,  направилась к нему.   
     -  Я к начальству, -  подойдя, сказала Мария. -  Вот ключ от пункта, опись лекарств составила, приколола к стене. 
    -  Будешь проситься?! – он вспомнил слова урядника в обед, во время которого по обычаю пропустили за отъезд. 
     -   А девка бедовая, - тогда опрокинув по второму разу стакан, крякнув от удовольствия – хорошо пошло, тот ладонью расправил усы, почему-то вспомнив про вчерашний случай с фельдшерицей на сходе, - не удивлюсь, ежели отважится в уезд вместе с тем парнем.
Сейчас, смотря на неё, Никодим подумал, что урядник оказался прав – по всему она приняла для себя окончательное решение и  от него не отступит.
- Не бабье это дело, - не дождавшись ответа, сказал он.
Она промолчала.    
- Да и кто нас будет лечить, ежели возьмут на фронт? – продолжил он, и тут же мелькнула мысль о своей болячке: кто теперь поможет  ему?!
- Кого-нибудь пришлют, - отозвалась Мария, - а вам остужаться нельзя, помните о ногах! 
- Да как о них забудешь! – огорчено  вздохнул Никодим. – Тебе спасибо огромное! На ночь растер – спал спокойно, нынче смог принять провиант и  на проводы появиться.      
В отдалении снова прогремело, но уже громко, раскатисто.   
- Кажись, зарядит, - подняв голову, проговорил он, и в этот момент налетевший порыв ветра заколыхал листву на ветках деревьев, на деревенской улице поднял ввысь пыль. – Пора отправляться! - повернулся к уряднику, который тут же похлопал по плечу сидевшего на передке кучера:
- Трогай!    
- Ну, пошла! – тот дернул вожжи.
Коляска тронулась.
- У меня просьба, - тихо промолвила Мария: -  присмотрите за  Шайтаном!
- Не беспокойся!
- Прощайте! Ежели что вышло не так, то простите! – произнесла она и пошла к первой подводе, на которой уже сидели новобранцы.   
- Господи, убереги её! – прошептал Никодим, перекрестив её вслед, но этого она уже не видела. 
- Эх, война! Будь она! - прозвучал пьяный голос в толпе, когда подвода с новобранцами, за ней нагруженные мешками ржи и овса начали движение. 
За ними ринулась бежать собака.
- Гришкин пес, - сказал кто-то, - провожает.   
- А ведь фельдшерица и впрямь на войну  навострилась, – тут же проговорил один из мужиков и задумчиво протянул: - вот, дела-а! 
Запричитали, зарыдали бабы. В ответ с передней подводы отозвалась гармонь.  Звуки её долго еще доносились до  околицы, пока их не перекрыл новый раскат грома и не забарабанили по крышам изб, покрытых дранкой, первые капли дождя.   
Мокрый, с низко опущенной головой, трусцой возвращался в опустевший дом Шайтан.
    Уже два года как тянулась война, на которую ушла ещё дюжина парней и мужиков из деревни. Взяли их уже без разбора - семейные или не обрученные, без созыва схода, по полученному предписанию, в коем уже обозначены были фамилии. Опустели многие избы, откуда убыли мужья, братья или сыновья, и в которых с затаенной надеждой на звезду благосклонную и божие милосердие ждали весточек с фронта. Три похоронки получили в деревне, без одной руки, пришел в начале этой зимы забранный по мобилизации в прошлом году кузнец Тимофей Прудников. 
     - Благо остался живёхоньким, -  от захлестнувшей радости встречи, с горечью в голосе, что остался калекой, утирала бежавшие слезы супруга. 
    - Как там?! -  по случаю возвращения позвал кузнеца к себе вместе с учителем Никодим, выставив на стол перед гостями бутыль.   
    Из дома староста неделю не выходил –  ныли ноги. За окном мело, в печи сухо потрескивали березовые поленья. Пропустив полстакана, Тимофей расстегнул ворот рубахи. 
    - Что сказать?! Одним словом, худо. Снарядов и патронов кот наплакал, не лучше обстоит и с жратвой. Хорошо, когда кашу дадут, а так похлебка из гнилой капусты, да картошки подмерзлой. Многие  братишки в окопах животами маются!
   - У нас земский комитет образован по оказанию помощи армии, - сказал учитель, - по всей стране такие созданы. Для фронта не только продовольствие отправляли, но и кое-какие вещи. Сложа руки, здесь не сидели.
    - И то, правда, - вставил Никодим, - не смотря, что урожай не удался – как-никак засуха, но кое-что наскребли. Прямо сказать - от себя оторвали, сто пудов овса и десяток подвод с сеном.   
    - Знать, доходят крохи, - отозвался кузнец, - хуже воров чиновники в погонах. На войне карман себе набивают, а наш брат годится разве что для бойни! 
    -  Однако! -  Никодим почесал за ухом. – Ранее знали, что  собранное дойдет по назначению, да и платили за доставленное, а сейчас об этом и речи нет.
    - Выходит, что вор украл – что сам отдал, - произнес кузнец и потянулся к бутыли. Плеснув из неё в стаканы, посмотрел на старосту: - Сам-то как? Вижу, что не ходок. 
    - Болят, - с горечью вздохнул Никодим, - как Мария уехала, так и обратиться не к кому. Правда, вместо неё прислали бывшего студента-медика, да не по нутру оказалось ему у нас, сорвался в город. Ныне по фельдшерской избе ветер гуляет. Вспомнив про фельдшерицу, поинтересовался: - Не встречал её там?! Говорили, что в летучей отряд записалась.   
    - Не видал, - покрутил головой кузнец, - а на каком она фронте -  на Восточном или Западном?
   - Кабы  ведать! – староста пожал плечами. – Авось, вместе с Гришкой! Из-за него ведь и уехала. Его Шайтан у меня, кормлю пса, а все равно тот бегает к брошенной  хате. 
   - Где тебя?! – кивнул учитель на пустой рукав рубахи кузнеца, заправленный за пояс в штаны. 
   - Я, Петрович, числился в артиллерийской прислуге. При взрыве покалечило, когда по нашей батарее немцы лупанули, хорошо, что не на смерть. 
   - Сколько людей перемолото, а сколько еще свой черед ожидают?! – задался вопросом грустно учитель и тут же поднял глаза на Тимофея: -  Войны, как гласит история, бывают разные - освободительные или  захватнические, смотря с какой стороны посмотреть, отсюда понятна  их цель и какой дух народа.   
    - Погоди! – резко перебил его кузнец. – Меня агитировать не надо!  Окопную  грамоту шкурой своей изучил!  Сырость, холод, вши – вот где мне это война, будь хоть какая! – ладонью провел возле шеи. – Наелся досыта! – Помнишь, как впервой на неё провожали?! – Подъем в душах был, в  сердцах вера, что побьем супостатого! Выбирали всем миром для отправки на фронт. А потом?!  Выдергивали всех без разбора! От войны лишь рыдания в избах! 
     - Что то не ладно у нас с армией, - вздохнул учитель, - и не только из-за скудности тыла. 
    - Думаешь, государь о ней печется?! Денно и нощно в мыслях как врага одолеть?! Куда там! Клубы, да театры устраивает! Сам с Егорием, а царица с Григорием! Пошто не так?!       
     - Ты о Распутине, что ли?!
     - А то нет!  Присосался пиявкой к царской семье, советы дает - дабы  дельные, а то всё наперекосяк люда простого!    
    - Сказывают, что он имеет дар провиденья.   
     - Как же, держи шире!  – скривился в усмешке Тимофей. -  Тогда бы давно одолели немцев, а так – непонятно что, воюем – конца не видать! 
   - А знаешь, в твоих словах доля истины есть – генералы не активны, да и царь с правительством довольно инертны. Притом, расцвело казнокрадство.
     - Вот и я об этом, - согласно кивнул кузнец.
     - На начальном этапе успехи сопутствовали нашим войскам, - продолжил учитель, будто урок в классе вёл, - на юго-западе, как отмечалось в печати, разгромили часть австро-венгерских сил, взяли Галицию, нанесли ощутимые удары немцам под Варшавой.  Затем, не смотря, что под Верденами дали бой,   лишились части Польши, Прибалтики, Украины и Западной Белоруссии. Так что наши дальнейшие перспективы, выражаясь сугубо гражданским термином, довольно туманны.      
- Да и на передовой настрой не ахти!  Солдатики ропщут  -  ради чего погибать?!  - бухнул по столу кулаком кузнец так, что задрожали стаканы. – Ты  мужик мудрый, - перевел взгляд на Никодима, впившись глазами:  -  Скажи, за что я руку потерял?! Как буду с одной?!
    - Благодари Господа, что голову не сложил, а насчет кузницы не печалься -    приставим помощника. 
   По уходу гостей староста, подбросив в печку дров, засмотрелся на полыхающий в топке огонь. Ох, уж и времена наступили – не приведи Господи!  В запустенье приходит деревня, в коей сказывается неурожай и эхом война отзывается. Каким выдастся наступающий год, жизнь полегчает  или усугубится?!   
Январь отметился жгучими морозами, февраль закрутил сильными ветрами. Дорогу, что вела до города, полностью перемело. Так что осталась деревня отрезанной до наступившей в марте оттепели от уездного центра, в котором отголоском налетевшего из столицы урагана революции, происходили бурные перемены.      
Никодим не находил себе места, маясь  с ногами, которые распухли и спасу не было терпеть накатывающуюся в них боль. Как только устоялась погода, покатил в санях вместе с женой в город.   
- Одного не отпущу! Дорога дальняя, а ноги не шутка! –  заявила она, когда он обмолвился о предстоящей поездке. – Пока будешь дожидаться приема в больнице я на базар за гостинцами дочке и внукам. Чай, давно не навещали! 
Уездный центр было не узнать: всюду развешаны красные флаги, растянуты транспаранты, на материи которых корявыми буквами выведено  «Долой самодержавие!», «Власть трудовому народу!» или же «Да здравствует свобода!». На стенах домов и заборах расклеены листовки, призывавшие к  подчинению недавно образованному уездному исполкому Временного правительства. На привокзальной площади собралась толпа, слушают средних лет человека с усами и торчащей клином бородкой, одетого в пальто с бобровым воротником.
Никодим вылез из саней и, опираясь на палку, пошел  полюбопытствовать.   
- Царь, отрекшись от престола, бросил Россию один на один с неприятелем! – громко провозглашал выступающий. - Тяжело на фронтах, но патриотические силы во главе с  председателем правительства князем Георгием Львовым заявляют –  не дадим немецким сапогам  топтать русскую землю!
    -  Не уж то государя не стало?! – в ошеломлении от этой новости,   Никодим обернулся к  рядом стоявшему молодому человеку в гимназистской шинели.   
     - А ты, папаша, не знал?! Ещё с прошлого месяца, -  живо повернулся к нему тот и восторженно произнес: -  Революция, папаша!
     - Вот, оно как…, - протянул Никодим и оглянулся по сторонам. Вокруг   него кто с пристальным вниманием, а кто с явным недоверием на лицах слушали оратора. 
Тот с пафосом вскинул руку, обращаясь к толпе:   
- Наш земский союз полностью поддерживает линию правительства. Война до победного конца!
  Эти слова покоробили: выходит, что и для нынешней власти людская кровушка, словно водица?! Сколько еще окажется вдов и сирот?! Кто будет кормить?! И так в деревне еле-еле сводят концы, а далее так продлится – разорением веет. Раньше воевали за веру, царя и Отечество! А ныне?! Царя не стало, в государстве черт знает что твориться. За что кровь проливать?! За свободу, как на плакате начертано? Так одной ей не насытишься. Как не крути, а победа в войне, которую  призывают продолжить, может для мужика пирровой обернуться. Покачав головой, Никодим побрел из толпы. 
     Садясь в сани, в которых поджидала супруга, хмуро  обронил: 
    - Царя нет, говорят, что сам корону снял.
     - Господи! – она вытаращила  глаза и испуганно перекрестилась: - Как же теперь?!      
    - Революция, -  повторил только что услышанное от гимназиста, прикинув своим крестьянским умом, что ожидать от неё ничего хорошего не приходится.       
      Сани покатили к больнице. На улицах виднелись не убранные сугробы и вдоль домов тянулись длинные  очереди к продуктовым лавкам.
    - Вон она, революция, - кинул взгляд на вереницы людей, выстроившихся  за хлебом, - так скоро по миру все пойдем. - Подумал, что припасенного дома, ежели на сторону не отдавать, должно хватить до нового урожая.
    В набитом посетителями коридоре больницы, он томился уже третий час.  Погрузившись в невеселые думы о нынешней жизни, в разговоры с больными,  ожидавшими вызова к врачу, не вступал.    
   Дождавшись приема, вошел в кабинет. Осмотрев его, доктор прописал микстуры вовнутрь и для растирания мазь.
      -  Опухлость уберем, а для суставов хорошо бы ванны с морской солью, - добавил он, - но в нашем захолустье нё негде взять, а на курорт вряд ли сможете отправиться.       
       - Простая подойдет? – спросил Никодим, прикидывая в уме -  сколько её дома хранится: выходило немного, лишь для еды.
      - Морская по свойствам целебней, но в любом случае ноги следует держать в тепле, - заключил врач. 
      - Знаю, об этом говорила ещё фельдшерица. Лечила меня, на фронт ушла добровольно. Может, слыхали?  Тихонова Мария.   
      - Такой не знаю, - доктор посмотрел на него из-под очков и тут же поинтересовался: - фельдшерский пункт в селе имеется?
      - Да, но в нем никого.
      - Некоторые пункты в уезде прикрыли из-за нехватки финансов. Может, и ваш из содержания вычеркнули, тем более, что в нем отсутствует персонал.
Поинтересуйтесь об этом в управе, хотя, о чем я говорю? - доктор покачал головой, -  ныне же исполком правит - никак не могу привыкнуть к этому названию. Нынешняя власть на лечебные учреждения почти не смотрит, больше по митингам разъезжает. А в отношении вашей Марии, то ныне многие, кто к медицине причастен, в госпиталях или полевых лазаретах. Война, братец!   
      Выйдя из больницы, саней, в которых должна поджидать жена, Никодим не нашел. Сердито нахмурился. Ох, уж эти бабы! Им бы лишь по торговым рядам шататься! При помощи палки, тяжело ступая по протоптанной   тропинке, пошел к базару, благо предстояло идти лишь две улицы.       
      Дошел до ворот, венчавших в него вход, и внезапно остановился, услышав знакомые мелодии гармони. Что-то заставило повернуть на её звуки.  Перед ним на санках в телогрейке сидел по колени отсутствующими ногами с заросшей щетиной лицом инвалид. Закрыв глаза, он растягивал меха гармошки. Возле санок на снегу лежала крышка от картонной коробки, на дне которой виднелись пара мелких монет и хвост сушеной рыбы. Закончив играть, безногий гармонист разомкнул веки. 
     - Григорий?! – узнав его, Никодим шагнул вперед. 
     - Никак староста, - подняв голову, сухо ответил тот: - не ожидал свидеться.
     - Пошто здесь оказался?!   
     - Как видишь, играю! На пропитание музыкой зарабатываю, а проще говоря, побираюсь. 
     - И давно так? – Никодим кивнул на коробку. 
      - Почитай, как в городе объявились. Сам видишь, что со мной.
-  Не возвратишься? Изба твоя прохудилась, но починить можно, мужики помогут. Твой Шайтан у меня, скучает пес по тебе. Так как?!   
     -  На что сгожусь то в деревне?  Как есть обрубок! Самого возят, как куклу! – выдохнул тот  со злостью и горечью. - Не трави душу, староста. Подай, ежели желаешь, да ступай! 
- Не серчай, Григорий! - тихо  сказал Никодим и, помолчав, спросил: - А где Мария? Что с ней? 
      - Эх, да что ты за человек такой! – Григорий достал из-за пазухи телогрейки коробку папирос и зажигалку, сделанную из винтовочного патрона. - Осталась в память о кореше  по больничной палате, - опустил взгляд на неё, - помер сосед от ран, вместо него теперь небо копчу. – Чиркнув, закурил папиросу. – Вон, ряды уже пустеют, - кивнул на   ближайших торговцев, складывающих не проданную утварь в корзины, - базар закрывается, так что скоро за мной придет,  да вот и она, - посмотрел в сторону ворот, - легка на помине!         
    Никодим обернулся. К ним спешила в повязанном шерстяном платке и короткой цигейковой шубке молодая женщина.
   - Мария! – радостно воскликнул, когда она подошла. – Узнаешь?!
   - Как не узнать? Доброго здоровья вам!   
   - Э-э, кабы было оно, - протянул он, - от доктора я, без неё не ступить, - показал взором на палку, - третья моя нога.   
    - А у меня ни одной, - затянувшись, горько вставил Григорий и, выпустив изо рта клубок дыма, отбросил папиросу. Сняв с плеча гармонь, водрузил на колени, из коробки смел мелочь в кулак, сунул в варежку. - Что без толку лясы точить?! – обронил грубо и взял в руку хвост рыбы. – Будет чем закусить! – Посмотрел на Марию: - Поехали, что ли?! 
     Она вздохнула и отвела в сторону взгляд. Затем, посмотрев на него,  наклонилась к веревке, привязанной к саням, концы которой лежали на снегу. 
     - Сейчас, Гриша, поедем!   
     - Погоди! – остановил её Никодим. – Вы куда?! 
     - Тут неподалеку угол снимаем. Дней десять назад приехали в город, полгода мотались по госпиталям.   
     - Ежели не она, то давно окочурился бы, - выдавил из себя Григорий, печально вздохнув: - задели меня осколки от бомбы, а прежнюю в клочья. Пока на койке валялся, эту справила мне, - погладил лежавшую на коленях гармонь, - одна лишь она душу греет!
     - С ранением он вначале был в лазарете, потом отправили в госпиталь, - пояснила Мария.
    - Там и оттяпали их! – бросил Григорий. 
    - Гангрена пошла, выбора не было, - пояснила Мария.
    - Так ты, выходит, всё время была с ним? – Никодим прямо взглянул на неё.
    - В лазарете, старшей сестрой, а он в пехотном полку. Когда привезли, полагали, что уже не жилец. Осколки вытащили, но началось заражение.  Перевели в госпиталь, где сделали операцию. Слава богу, что хоть так обошлось!   
      - Как же! – зло выдохнул Григорий. – На что мне такая жизнь?! Хоть в петлю полезай! А она жалеет, - поднял взгляд на старосту, - да сиё острее лезвия режет по сердцу! На что я ей с культями?! 
     - Гриша, перестань! – тихо попросила Мария. На её глазах выступили слезы. Никодим подумал, что, видимо, уже не первый раз тот заводит такой разговор, мучая её и одновременно вызывая к себе сострадание.    
     - Вот, что парень, прекрати! – сурово потребовал он. - Война отобрала  ноги, да оставила жизнь, так что за неё зубами держись! Мария силы в тебе поддерживает, молился бы на неё! А ты неблагодарностью  пышешь, бубнишь не весь что! Горе свое заливаешь, а о ней подумал?! Хватит её изводить!
     Григорий, недовольно сопя, достал новую папиросу.
    - Гори всё пламенем!  -  размяв пальцами, закурил.   
    Никодим посмотрел на притихшую от произнесенной им речи Марию:
    - Он, ясно, на базаре с гармошкой, а ты?   
    - Пока нигде, обустроимся – в больницу пойду. 
    - За ним нужен пригляд, одного надолго не оставишь, -  покосился на молчаливо дымящего папиросой Григория. - Пуще того, здесь придется впроголодь прозябать, - вспомнил нынче увиденное за хлебом стояние, - кроме тебя, много ли  гармошкой он принесет?
    - Найдутся слушатели, - буркнул Григорий, - как-нибудь перебьемся! 
    - А как-нибудь не надо! – горячо возразил. - Рассчитывать следует лишь на себя, как-никак революция, - от этого слова будто шилом кольнуло язык, поморщился, словно клюквы вкусил. - Жизнь заново перекраивается, а когда из материи шьют, то ненужные лоскутки остаются, не оказаться бы ими! В деревню следует возвращаться! У тебя, Григорий, там дом, а Марию ждет фельдшерский пункт. Ежели от новой власти не будет помощи, покумекаем с мужиками, а на первое время  снабдим пропитанием. Тебе дело найдем – в школе станешь  детишек учить своей музыке, играть будешь как прежде. Летом посажу на подводу - нечего загорать! Будешь с лугов из скирд сено возить.   
      -  Так я как запрягу?! – тот ткнул окурок в снег, в глазах появилось смятение. 
      - Приспособишься, - посмотрел на него Никодим и перевел взгляд на Марию: - Уговорил к отъезду отсюда?  Свою благоверную найду, сани подгоним. Ну, как?! 
      - Может, попробуем? – Мария, выпустив веревку из рук, присела на ноги возле Григория,  положила ему руки на плечи. – Для тебя ведь место родное, заживем по-людски.   
       Луна блекло освещала заснеженную дорогу, по которой в ночной темноте ползли сани. Никодим сидел на передке, рядом супруга. Позади,   накрывшись тулупом, спали Григорий и Мария. В уме прикинул, что доберутся до деревни лишь к утру, когда петухи известят о наступлении нового дня, и тут же задумался о нынешней жизни. Война всем аукнулась, а кого своим когтем задела, от смены власти хаос кругом и, как мозгами не раскидывай, в водоворот перемен все затянуты. Вот только куда попадем?! В омут или окажемся на мели?! А, может, откроется новое русло?!
   Прошла неделя, как Мария с Григорием живут в избе, где фельдшерский пункт, которым Мария стала снова заведовать. Родительский дом Григорию подлатать староста намеревался помочь с наступлением лета. Шайтан, встретив хозяина, не отходил от него, словно боясь, что тот вновь пропадет. Встретили их в деревне, будто не уезжали. Правда, бабы судачили по дворам, да у колодца, придя за водой: мол, фельдшерица молодость губит свою, связавшись с калекой. Что в Гришке нашла, кинувшись за ним на войну, опосля, ухаживая за безногим?! Неужели до сих пор питает прежнее чувство к нему или ей движет безмерная жалость?! Впрочем, жалели также и Гришку. В догадки пускались, головами качая: сколь выдюжит с ним?! Чай, не мед обхаживать инвалида! Печально вздыхали:  всё война – будь она проклята, окаянная!   
    Вскоре утихли о сем пересуды, их затмила новость другая: иначе жить предстоит – с сим указанием в конце месяца прикатил из города на санях представитель от новой власти. 
     - Ты Оглоблин? – тот вошел к старосте в дом. 
      - Я, - кивнул головой Никодим, поднявшись с лавки навстречу, - по какому поводу ко мне, и кто будешь?   
     Вошедший скинул пальто. В пиджаке с залатанными дырами на рукавах, с замотанным вокруг шеи шарфом, видать, горло болело или голос сорвал, митингуя, шагнул в комнату.
    - Имеется разговор, - проговорил хрипло. - Я уполномочен уездным советом  образовать сельсовет.            
    - Вот, значит что, -  промолвил  Никодим, не предлагая присесть, - ко мне-то пошто? 
    - Повсюду образованы или создаются советы, ныне и здесь должен главенствовать сельский совет, а коли ты старостой не один год, то рекомендовано избрать в председатели. Надобно созвать собрание.   
    - Посему случаю сход соберу, а сам присаживайся, - в охватившем раздумье Никодим протянул руку, приглашая к столу: -  жена попотчует, а я пойду до мужиков.         
      Одевшись, с палкой в руке поковылял к Тимофею Прудникову.
    - Надо бы Петровича позвать, сведущ учитель в политике, - предложил кузнец, когда староста поведал ему о приезде уполномоченного. 
     Пришел учитель, за которым послали.
     - Не хотел у себя принимать, дабы разговор не коснулся ушей городского, которого оставил в избе, - произнес Никодим, - по новой указке жить придется. Одного в толк не возьму – на кой ляд нам совет? Поди, хозяйство вести и кормиться с земли его не требуется. Чай, у каждого своя голова на плечах! Пресекать же разгул по пьяному делу, бдеть за  общим порядком,  уклад деревенский поддерживать меня сход назначил.
     -  По раскладу председателю это же выпадает, - посмотрел на него учитель, - разве что  советоваться надо будет как лучше в том или ином случае поступить. Исходя из нынешней ситуации, для этого толковых мужиков привлечь следует.
     - Дельно говоришь, Петрович, - согласно кивнул кузнец, - вот тебя и предложим в помощники к председателю. 
     В шумовой избе замер, рассевшись на лавках, деревенский народ. Поди, грядут изменения – совет предстоит избирать, как в уезде, впрочем, не лучшим образом там с появленьем его повернулось житье. Ко всему третий год громыхает война, неся одни лишь горькие слезы.  Царя нет, темень в умах, да и с новым правлением не брызжет рассвет. Так что ничего не предвещало улучшений, более от приезжего предполагали услышать о наступлении худших времен.      
      - Граждане крестьяне! – провозгласил сиплым голосом, окинув взглядом избу, уполномоченный. - В лице советов трудящиеся массы идут к светлому будущему. Проявляя революционную сознательность, вы должны избрать у себя такой же,  который станет насаждать справедливость! 
    - По ней жить надо, а не выращивать, как капусту! – послышался ехидный возглас.
   Уполномоченный посмотрел в сторону, откуда он раздался.
   -  Вот и я призываю к тому! А жить по-новому поможет совет! 
  - С чем его едят, этот совет? – вновь прозвучал голос, но уже с другого места. – Чай, в советчики желающие найдутся, а кто станет по весне землю пахать?! В уезде, может, и нужен, раз упразднили управу, а у нас староста есть.   
    - Вот его и предлагаю в председатели, - прохрипел уполномоченный, кинув взгляд на Никодима. - Ему же вы доверяете! Притом, как не ему и совету предстоит поделить угодья по справедливости.
   После произнесенных им слов в избе стало тихо. Мужики  нахмурили лица.    
    -  Это ж как?! - громко проговорил один из них, находившейся на передней лавке. - Что значит поделить?!
    - По числу едоков, разве не справедливо?!
    - У меня землица давно вешками огорожена, на ней пот проливаю!  Выходит, отрезать кусок, раз Иван на фронте погиб?!  Война сына лишила, а теперь хотите и землю отнять?!  Разбой это!
     В избе поднялся шум. Раздались недовольные выкрики:
     - Пошто городские командуют! Земля наша! Нехай сдался совет, раз грабительство от него?!  Пущай обратно проваливает! Без него разберемся! 
    - Вот что, - с места поднялся Тимофей Прудников, поднял руку, призывая угомониться, - меня вы знаете. Война оставила с одной, - кинул взгляд на пустой рукав, - а отобрать землицу-кормилицу, что её потерять. За Оглоблина  проголосуем, раз того требуется. Староста или председатель – как не назови, лишь бы в печь не совали! Да и совет по нынешним временам вроде бы иметь следует, а вот чем заниматься станет, так на то поглядим. Ежели, супротив общества политику будет гнуть, то и освободиться недолго. Как сказал – поступать следует по справедливости? – обернулся к уполномоченному. Тот ничего не ответил, лишь сжал зубы, желваки заходили на скулах. Сдержался с ответом, понял, что лучше сейчас промолчать, дабы не вызвать среди мужиков ещё большего возмущения. - Поэтому, - кузнец перевел взгляд на заполненные ряды в избе, - кто за старосту, чтобы стал председателем?
     - Правильно! Что шило на мыло менять?! – раздались голоса. - Голосуй, мужики, за старосту! 
   Поднялся лес рук.       
    - Ну, а теперь, - он посмотрел на старосту, ставшего председателем, -  выбирай себе в члены совета. Кого желаешь в нем видеть? 
    - Василия Петровича, со школы  учителя, - предложил Никодим, - никому  не перешел дорогу, не встал поперек, наукам ребятню учит.    
    - Пущай Тимофей ещё! - выкрикнул кто-то из середины рядов. - Кузнец войну прошел, человек работящий, порядочный!  Поднимай за них руки!   
       Снова проголосовала единогласно изба.   
    - Спасибо честной народ! – Никодим низко согнулся в поклоне. Выпрямившись, произнес: - Правдой, как и ранее, буду служить! А  насчет земли, о чем пошла речь, то разумею, ныне не время её кромсать. Паче, официальных бумаг не поступало, да и революция, - пришлось ввернуть это слово, которое не по душе, - вещает о справедливости, а последнее, скажу  так - дается не только сердцем, но и умом. Посему поступать будем!   
    Его слова пришлись по душе, изба одобрительно зашумела.
     После собрания уполномоченный собрался в соседнюю деревню, за двадцать верст, выбирать  там сельсовет. На прощание, пожав руку, глянул в глаза:
    - А по угодьям председатель, революция поправки внесет!
    Резануло слух непривычное слово, которым назвал тот его, но виду не подал.   
    - Утро вечера мудренее, - отозвался он, - на больное место нажимать - как бы беды не вышло!   
    - Тебе видней, но документ центра получишь! – тот в сани уселся,  чтобы путь дальше держать, насаждать справедливость по лозунгу новой власти.    
    На следующий день сдержал свое обещание Никодим: переговорил с учителем и тот  согласился видеть в школе Григория:
      - Пущай, как поручение общества выполняет.       
     Стал Гришка в школе обучать азбуке игры на гармони. Сыграет сам, потом подзовет из старшего класса к себе, даст гармошку и начнет показывать, как надо растягивать меха, как клавиши нажимать. Вокруг детишки гурьбой, глаза светятся, каждому охота в руках подержать инструмент.
     Месяц прошел, как ходит в председателях Никодим. По разному его  называли в деревне, кто старостой, по старой привычке, кто по избранию новому. Но на это внимания не обращал, а тут  решил, что раз председатель, то совет держать надобно по случаю полученного предписания от уездного исполкома провести дележку земли. Мысль о сем бередила ум и мучила душу: снег сошел, выбивается зеленью молодая трава - в пору пахать, а сия бумага лишь взбудоражит народ, встанет в поле работа. По дворам пойдут разговоры и, не дай бог, вспыхнет пламя раздора! Её бы по-хорошему в печку - скосил глаз на лежавшую на столе бумагу: вроде как не было вовсе, с глаз долой, из памяти вон, да документ скрепляла печать.  Что делать?! 
     Побрел к учителю, к которому должен подойти был кузнец, благо их  избрали в советчики.   
      Из окна школьной избы доносились звуки гармони, которые на одной мелодии то обрывались, то повторялись заново. Остановился, перевел дух, опираясь на палку, свою неизменную в ходьбе спутницу. Знать, Гришка с детьми упражняется. Подумал, что опосля посевной, обязательно  призовет мужиков в помощь тому отремонтировать дом. 
    Битый час морщили лбы за столом он с учителем и кузнец, пришедший в школу следом за ним.   
     - Ну и как прикажите с ней поступить?! - кивнул Никодим на официальную бумагу, лежавшую перед ними.   
     - Не к чему умы ворошить, - Тимофей Прудников поднял голову, - отложить исполнение предлагаю. Как полынь-трава горька жизнь, да и власть ныне, что перекати поле. Авось, что к осени переменится, к чему спешить? 
     - Согласен,  смуту сим указанием только поднимем,  - учитель покачал головой. -  Однако, о документе  не утаишь, мужикам стоит сказать, что о том заведем разговор, лишь получив разъяснение.
    - А вдруг исполком настоит? Пришлет кого мерить землю с раздачей? – вопросительно посмотрел Никодим на  него. - Что скажешь на это?!   
    - Ну, оправданье найдем, - тот, надел пенсне и хитро второй глаз прищурил, -   во-первых, в деревне нет землемера и от того с исполнением затянули, а потом же, как ранее и говорил, ожидали дальнейшего  пояснения.   
    - Приедут - тогда с ними и поговорим, - заключил кузнец и тут же добавил: - но сообща с мужиками.   
    Никодим облегченно вздохнул:
    - Отлегло от сердца! Признаюсь, не находил себе места, не зная, как поступить. Жить на земле по указке из города, что пить водицу из сита.  Эх, будь, что будет! – махнул рукой. – Пущай сия бумага полежит до лучших времен! 
    Весна пролетела, жарит июньское солнце. Григорий, сидя на облучке, правил повозкой, рядом с ним сын деревенского пастуха, Казимира Орлова. Второй год как Казимир без жены, а десятилетний Ванютка – так с теплотой он звал сына, без матери. Во время тяжелых родов взлетела душа её в небеса вместе с ребеночком, не увидевшим свет. Заливал поселившееся в избе у них горе пастух, будто на дне бутыли лежало успокоение от безмерной душевной тоски и боли сердечной, особенно в зимние дни, когда не пас стадо. В пьяном дурмане плашмя падал в кровать, во сне забываясь до похмельного  пробуждения.
   Страшно и жалко Ванютке было смотреть на него, плакать хотелось, но не было слез, вовсе как будто исчезли. Как-то, выпивая, отец перехватил его осуждающий взгляд.   
   - Не по нраву?! Молчишь?! Правильно! Мал ещё мне перечить! – опорожнил махом стакан и уронил голову на руки, лежавшие на столе,   захрапев громко и смачно в угаре. 
   С тех пор  появилась у Ванютки мечта быстрей повзрослеть, чтобы не дать тому жизнь в бутылке топить, да знал, что это не скоро. В обычные дни  отец ласков с ним был и разговорчив.
    - Мамка оставила нас, - гладил нежно его по взлохмаченным волосам, - так что, сыночек, вдвоем нам куковать на белом свете.
   С чувством тогда Ванютка прижимался к нему, ощущая близость родную.
   В летнюю пору, с раннего утра до вечера, отец находился со стадом на выгоне. После полудня к нему прибегал, помогал коров гнать в деревню. А до этого носился с ватагой мальчишек, на реке купался или с удочкой на ней пропадал. Пристрастился в школе к обучению игры на гармошке, даже на летних каникулах зачастил в фельдшерский пункт для занятия музыкой. В чем Григорий ему не отказывал, с охотой давал инструмент.   
    - Молодец! Научишься - лучше меня станешь играть! – улыбался, отмечая усердие. - Подрастешь, все девчонки в деревне по тебе будут сохнуть!
   Приставил Ванютку с согласия пастуха к Григорию Никодим в помощь по доставке пригодных досок для ремонта избы от разобранного сарая, что у мельницы за деревней.
   - Глядишь, пацан в чём подсобит, а мужики разгрузят. Приведем твой дом  в порядок, - сказал он ему, передавая повозку со своего двора, - к осени туда с Марией переберешься. Чай, не дело ютиться в фельдшерской избе, где в одной комнатенке угол для осмотра хворых, а другой для жилья.
   Дорога извилистой лентой тянулась по полю. Вокруг стрекотали кузнечики, недалеко в воздухе кружил ястреб, высматривая для себя добычу, в основном, полевых мышей. Григорий подумал, что, разгрузившись, придется снова ехать к сараю, в котором еще оставались доски.    
     - Дядя Гриша, - спросил Ванютка, обернувшись к нему, -  вы говорили, что гармошки бывают разные, как они различаются?   
     Он хотел было ответить, но в этот момент повозку тряхнуло, видимо, угодили в яму. Раздался скрежет, затем ломкий хруст. Колесо отлетело на обочину, повозка наклонилась, и с неё повалились доски. Не успев ухватиться за жерди, Григорий вместе с ними оказался на земле. Какое-то мгновение с закрытыми веками лежал кулем, не в силах пошевелиться. В  голове стоял гулкий звон. Затем, поднял руку и ладонью провел по лицу.  Раскрыл глаза и перед собой увидел Ванютку.   
    - Дядя Григорий, – всхлипывал, сидящий на корточках, до слез перепуганный мальчуган. – Дядя Гриша!      
    - Да не реви же! Помоги!   
    Ванютка, схватив его за плечи, помог присесть.    
    - Вот что, давай меня туда, -  тяжело дыша, Григорий посмотрел на придорожные кусты, при этом пожалев, что оставил дома тележку, на которой передвигался, отталкиваясь руками с деревянными упорами, - а сам дуй за помощью!
    Мальчуган оттащил его с дороги, на которой осталась поврежденная повозка, и побежал, что есть мочи в деревню.   
    - Господи, благо, что так обошлось! – проговорила Мария, ватой с йодом обрабатывая полученные ссадины на плече от падения, когда привезли его в фельдшерский пункт. - Могло быть и хуже!         
    - Куда уж там! – криво усмехнулся он. -  Всего лишь упал, подняться - ерундовое дело, а не могу! Кажись, вожжи держать труд не велик, а и он не по мне! Не в силах даже за стол сесть без помощи! Как-то приснилось, что будто стою. Боже, какое же счастье! А веки открыл – волком выть хочется. Вон, староста еле ноги переставляет, без палки ни шагу, а ему завидую!    
    - Гриш, - отложив вату, ему заглянула в глаза, в которых застыла печаль, - помнишь, наш разговор о протезах?
    -  То делают за границей, - он горько вздохнул.
    - Ещё в столице есть мастера.
    - До неё не добраться. Да и кто возьмётся?! Разве забыла, что в госпитале врач говорил?! Отрезали бы ниже колен, то хоть появилась надежда на них,  а так?!   
    - Я о том думала, - Мария присела на табуретку напротив. – Послушай меня, не отмахивайся! Свечу ведь ставят в подсвечник, в котором имеется углубление. Почему нам не попробовать также сделать из дерева?
    - Издеваешься?! – вспыхнул Григорий. – Я на тележке хоть проехать могу, а так - быть истуканом?!   
     - Не кипятись! Ежели вставить конечности вглубь, хорошо закрепив, то опираясь на костыли и перенося тяжесть тела на них, можно передвигаться, хотя бы по дому.   
    - В смысле подтягиваться, их перемещая? 
    - Вроде того, - кивнула она.   
    - А что?! – Григорий задумался, в глазах мелькнул огонек. – Выстрогаю из  осины, а вот как приладить? – опустил взгляд на свои култышки. – Может, наподобие как коней запрягают? Сбрую одеть на себя, закрепив их ремнями?
    - Костыли тоже сам сделаешь, - довольно произнесла Мария, увидев его оживление. 
    -  А то! – появившаяся мысль завладела всем его существом. – Завтра же и начну, а ты мне достань, что потребуется.
    Две недели Григорий мастерил протезы, назвав про себя ходунами. Выстругал из брусков деревянных, выдолбив в них чащи. Нарезанные  из вожжей ремни прикрепил к брючному поясу и через плечи для прочности перекинул. Настало время подняться. 
   - Боязно очень, - сидя на лавке с самодельными костылями в руках и закрепленными ходунами, признался Марии. - Вдруг, вся затея полетит кувырком?   
    - Главное в себе силы найти, - твердо сказала она. - Давай, попробуем встать!   
   Григорий потянулся на костылях и отчаянным рывком приподнялся, и тут же повалился. Мария с трудом удержала его.   
    - Ну, вот, хорошо, - произнесла она, когда он обрел равновесие и,  опираясь на костыли, застыл на ходунах.
    - Неужели стою?! – выдохнул изумленно. – Паче мыслил, что окажусь у твоих ног. 
    - Уже на своих, Гриш, - на ресницах у неё заблестели бусинки слез.
    -  Ты плачешь?!   
    - От радости! - она улыбнулась. - Теперь надо научиться ходить. 
    - А что?! Не только ходить, но и танцевать стану! – воскликнул он в чувственном подъеме и, переставив немного вперед костыли, попытался сдвинуться с места.
    Но ничего не получилось, лишь наклонился всем телом, повиснув на них.      
    - Никак,- огорченно вздохнул, посмотрев на неё.
    - Не сразу, Гриш, Москва строилась, - произнесла она, успокаивая. -  Заново придется науку ходьбы постигать, но ты не печалься – осилим вдвоем,  я помогу.
    Месяц прошел, обострилась болезнь у Никодима - опять не дают ноги покоя. Поковылял за помощью к фельдшерице.   
   - За заботу спасибо! – благодарно взглянула она на него, когда появился в  медпункте.   
   - Не стоит! Материал для починки избы заготовлен, теперь мужиков позову, глядишь, управимся за пару недель. А к тебе по поводу их, - опустил взгляд на ноги, - зудят, спасу нет.
    За порогом послышался громкий шум, будто стучит кто-то по полу. Обернулся. В  дверях, свесившись на костыли, стоял Григорий. Никодим не поверил глазам. Он ли это?! Безмолвно смотрел на доселе безногого, у которого из под штанин виднелись калоши. В молчаливом недоумении  перевел взгляд на Марию. 
    - Гриша теперь на протезах, - сказала она,-  сам изготовил.   
    - На них передвигаюсь лишь только по дому, - произнес Григорий, -  а по улице на тележке. Вот, для лучшей опоры снизу расширил, натянув из резины обувку. Всё ничего, да сильно трут, - грустно промолвил, и тут же улыбка озарила лицо: - но в них ощущаю себя человеком. А всё она! – с восхищением кивнул на Марию: - Прямо сказать, поставила на ноги!   
    - Как же ты ходишь?! – невольно вырвалось у Никодима.
    - При помощи их, - кивнул на костыли, - вначале одним боком вперед, затем другим, наподобие утки.
    - Ладно, - нежно смотря на него, мягко проговорила Мария, - похвастался  своими ходунами, теперь представь нам заняться другим делом. – Перевела взгляд на Никодима: - Приступим к осмотру.    
    Облетевшая новость, что Гришка-музыкант благодаря фельдшерицы встал на самодельные ноги, всех поразила в деревне. Пуще всего уважительно отзывались мужики о Марии: мол, молодец баба, бьется за своего избранного! Женская половина с этим мнением соглашалась, вдобавок одобрительно добавляя, что любовь, ко всему, иногда творит чудеса.
    До затяжных осенних дождей и наступления холодов успели перебраться в отремонтированный дом Мария с Григорием. Председатель каждый день, хотя и переставлял ноги с великим трудом, ходил смотреть, как  продвигается работа. Старшим среди работников определил пастуха Казимира Орлова, который сам вызвался привлечь избу в порядок: как-никак сынок к гармошке душой прикипел - в том Гришки заслуга, как ему не помочь?! Ко всему немощен он.
   Вместе с промозглыми ветрами в конце октября прилетела в деревню новость, от которой мужики, пребывая в думах глубоких, чесали затылки: теперь правят в столице большевики, как распорядиться властью сумеют?! Поди, до сих пор громыхает война, но, говорят, правительство новое  во главе с Лениным издало декрет о её прекращении. Ежели так, то только этим одним власть повернулась к народу. Хотя, пока это лишь слова на бумаге: слезами и горем война отзывается. В деревне урожай собрали – многим еле свести концы, протянуть бы до следующего. А кто по хозяйству зажиточней, на продажу везти опасаются: лучше оставить себе про запас – неизвестность дюже пугала. Мало ли что?! В головах не укладывалось, что творилось в уездном центре: кто там побывал - рассказывали, что ставни на окнах в большинстве магазинах и лавках закрыты, висят замки на дверях. С утра до вечера  митингуют, с флагами и транспарантами маршируют по улицам. Господи, когда угомонится  народ и жизнь устоится?!    
   Никодим, рассуждая о переменах, приходил к мысли, что верно тогда поступили, положив под сукно документ прежней власти о переделе земли. Правда, что сейчас ожидать?! Слух разнося, что ныне землю в общее пользование намереваются из частных рук передать, забрав даже от церкви. Выходит, такой же кафтан, лишь наизнанку. Что ж, время покажет, в любом случае по своему укладу следует жить, сообразуясь с веянием революции, в вихрях которой заблудиться можно не только умом.         
   - Эх, ушицу бы из свежей рыбы! - мечтательно вздохнул Казимир, пришедший после полудня по просьбе Григория к нему в дом помочь приладить дверь на петлях, -  а то скоро белые мухи закружат.   
   - Хорошо бы, - отозвался Григорий, - да не ходок я уже на реку. 
   - Ничего, вдвоем доберемся, - мотнул головой Казимир. – Из лодки сеть закинем, на костре ушицу сварим, - протянул, блаженно закрыв глаза: - с дымком, - и, открыв их,  прямо посмотрел на него: -  Как смотришь, ежели  через часок за тобой наведаюсь, только сеть прихвачу?   
    - А то, - вдруг улыбнулся Григорий, - можно попробовать.
    Довезя Григория, державшего в руках смотанную сеть, на тележке до берега,  Казимир взглянул на реку. Над ее гладью висел слабый туман. В прибрежных кустах виднелась лодка, привязанная к лежавшему возле них бревну.   
    - Сейчас тебя в нее перенесу, - сказал пастух и посмотрел на него: - держись крепко за шею. Повернувшись спиной к Григорию, взвалил его на себя и пошел к лодке. 
    -  Сеть расставим за поворотом, в заводи, где водятся щуки. В прошлое лето там вытащил пару крупных. Вот таких, почти в два локтя, - сидя в лодке, показал Казимир, растянув руки. - Ну, а окушков всегда здесь полно! 
    Добравшись до заводи, часть которой поросла осокой и с большими листьями кувшинками, они начали ставить сеть. Казмир, старательно расправляя, медленно спускал её за корму.  Вдруг сеть натянулась.
    - Кажись, зацепилась за корягу, - свесившись, попытался дернуть её на себя. Под тяжестью тела лодка наклонилась, и он свалился за борт. Барахтаясь, суматошно колотя по воде руками, в охватившем ужасе завопил:   
-  Помоги! В сеть ногой угодил! 
    - Держи! – Григорий протянул весло.
    Тот судорожно схватился за него и потянул на себя. Не имея опоры, Григорий, не выпуская весло из рук, изо всех сил старался удержаться в лодке, но тщетно. Казимир неумолимо тащил к себе….
   Нашли их, запутавшихся в сети, под утро. Два свежих холмика выросли на погосте. Проводив в последний путь, молчаливо возвращались с кладбища в деревню. В черном платке шла Мария, держа за руку Ванютку. Рядом с ними бежал Шайтан. 
    - Теперь мы вдвоем будем жить, - печально подняла она взгляд на Никодима, ковылявшего с палкой в руке по тропинке, когда поравнялись с ним. - Да ещё и Шайтан, - мельком бросила взгляд на собаку.    
     Он ничего не ответил, да и что сказать в утешенье? Каждому свой отрезок судьба отмеряет. Тяжело лишь вздохнул. Они пошли дальше. Он неотрывно смотрел вслед удалявшейся женщины с мальчуганом. Какая впереди им жизнь предстоит, и какая всем нам уготована?!      




   
      
                МАРИЯ         

Деревня жила по своему обыкновению. По весне пахали и по осени собирали урожай, ухаживали за домашней скотиной, шумно гуляли на свадьбах и радовались рождению детишек, горько оплакивали тех, кого провожали за околицу на погост, куда со временем лежал последний путь каждого - кому как отмерено судьбой.      
Три года назад привычный уклад прервало эхо разразившийся войны. Она гремела далеко, но неожиданно в конце августа оказалась так близко, что её горячее дыхание ощутили в своих избах, когда в полдень на бричке прикатили в деревню полицейский урядник в мундире и в штатском из земской управы канцелярист. Урядник тогда объявил старосте, Никодиму Оглоблину: мол, из деревни четверых надобно отправить солдатами на фронт.
- А вот кого, так ты сам определяй! - заключил он. - Завтра их с собой увезем, выделишь для этого отдельно подводу, ещё по одной для ржи и овса.  Имеется указание отправить зерно для нужд армии. А нам с дороги хорошо бы баньку принять, - хитро глаз сощурил: - Веники, чай, найдутся?! 
- Березовые заготовлены, - откликнулся Никодим, в уме соображая, что надобно созывать по этому поводу сход. - Пока банька протапливается, прошу отведать, что бог подал, - решив, что так и сделает, предложил он, приглашая к столу, - а  опосля парилки, как полагается.   
    В этом году он разменял шестой десяток. Кряжистый, широкий в плечах,   с едва заметной сединой русыми волосами, выглядел мужиком крепким, но то лишь на вид: мучили ноги, которые так ломило, что весь изводился от ноющей боли. До красноты парил веником, в кадку опускал с горячей водой и крапивой, натирал дегтем, да не отпускала она, утихомириваясь лишь на короткое время. Напоминала о себе обычно ночами, отчего мучился до изнеможения, утром с постели без помощи жены подняться не мог, дабы добраться до нужника. Расхаживался с превеликим трудом. Занозой в уме сидела печальная мысль, что вскоре, кажись, по всему не придется  передвигаться на своих двоих, и от этого пробегал жуткий холодок по спине, ощущал комок в горле.   
     Может, произошло, как и думал, да благо в прошлом году появился в деревне фельдшерский пункт. Такого раньше крестьяне не знали: ежели  приключалась хворь, которую никак не удавалось выгнать из тела до перехвата дыхания в жарко растопленной баньке, да настоями на травах, то ехали в  уездный  центр, где томились в длинных очередях, ожидая приема у доктора. А тут рядом лечебная помощь, ко всему ещё и бесплатная. Земство выделяло средства на лекарства и содержало за свой счет фельдшерицу, которая приехала из города. С её помощью встал на ноги, но вконец боль не исчезла, временами накатывались волны приступов, и тогда приходилось обращаться к Марии, молодой, незамужней фельдшерице.
    За ней пытались ухлестывать многие деревенские парни, но все их попытки завладеть её сердцем ни к чему не приводили. Никого не допускала близко к себе, ни на кого не положила свой девичьей взгляд.
     Правда, не столь давно поползли разговоры: мол, фельдшерица, явно проявляет благосклонность к Гришке, заядлому гармонисту. Худой и длинный, как жердь, лицом рябой, ютился он в покосившейся с годами избе, окна в которой почти вровень с землей. Отца с младенчества не знал: отдал душу тот после длительного запоя. Уже минуло пять лет, как покинула божий свет мать по причине свалившего недуга. Хозяйство Гришка не вёл, перебивался заработками по деревне, да игрой на гармошке в семьях односельчан по случаю разных праздников. Летом, с вечера до поздней ночи, накатив стакан самогона, как утверждал, для поднятия градуса настроения, ударялся в веселье на молодежных гулянках. Жил, как придется, бедно и одиноко. Лишь собака по кличке Шайтан при позднем его возвращении встречала у дверей дома, радостно виляя хвостом. Почему назвал её по-заморски - никто не ведал, да и сам недоуменно пожимал плечами, когда кто-нибудь с озорным огоньком в глазах проявлял по сему поводу любопытство.      
     - Кажись, здорово набравшись был, когда щенок на свет появился, - в задумчивости чесал затылок и тут же, не находя ответа, обычно махал рукой: - Да не все ли равно?! 
Видать, тронули за струны души фельдшерицу мелодии, выводимые им из-под мехов музыкального инструмента. Деревенские бабы, частенько видя их, сидящих на лавочке возле крыльца медицинского пункта, сокрушенно качали головами: вскружил лодырюга ей голову! Не утруждается даже по весне огород вспахать, руки до хозяйства не доходят, пальцы лишь к клавишам гармошки привычны. Не дай бог за такого выйти! Всю жизнь придется с ним маяться! Тяжко вздыхали, жалея Марию: как ни верти, а любовь все-таки зла, ежели такой пригляделся!   
«Надобно показаться фельдшерице, - подумал о ней староста, медленной походкой, еле перебирая ногами возвращаясь от бани, в которую проводил приехавшее уездное начальство. Болезненный зуд в них сегодня ночью не давал спать, только к рассвету ненадолго забылся в сморившем его сне. – Будь они неладны!» – чертыхнулся, мысленно возвращаясь к своим суставам,  как пояснила Мария, основной причине возникающей боли.   
- Будем лечиться, - после первого осмотра тогда сказала она, - но ноги следует всегда держать в тепле.
Внимая полученному совету, зимой из валенок не вылезал. Одни - для улицы, в других, с обрезанными краями, в виде калош, ходил по избе. Для лета специально сшил по заказу сапоги, внутри обшитые собачьей шерстью. Думы о проклятой болезни на время отвлекли от раздумий по поводу  предстоящего разговора с односельчанами.      
Относились они к нему с почтительным уважением: как-никак слов на ветер не бросал, во всяких случавшихся раздорах старался разобраться по совести, в постигшем горе сочувствовал и призывал помочь всем миром. Сейчас, вновь мыслями вернувшись к предстоящему сходу, предположил, что на нем голосить начнут бабы, а от мужиков дельного слова не добьешься. Молчать будут или же станут вокруг да около речи вести, то понятно:  чай, своё чадо не на заработки предстоит посылать, а в новобранцы и неизвестно – вернется ли?! 
В грустном раздумье добрел до дома. Переступив порог, глубоко вздохнул: как не берегись, а от пули, ежели то судьбой начертано, на фронте не убежишь! Посмотрел на икону, украшенную полотенцем с цветастыми вышивками в красном углу и, не отрывая взгляда, перекрестился. Чему бывать - того не миновать! На всё воля Божья!       
Дабы приготовиться отнюдь не к радостному общению с односельчанами, решил посоветоваться с учителем, жившим в крыле избы деревенской трехгодичной одноклассной школы: поди, человек образованный. Пригласил к себе.
- Вот ты, Василий Петрович, скажи мне, - обратился к нему, когда поведал о причине приезда урядника и земского чиновника, - на кой ляд нам эта война? По какому такому поводу немцы вкупе с австрийцами и венграми на нас ополчились?
- В сём разобраться не просто. Войны возникают из чреды событий в устремлениях государств, - подняв брови, учитель снял с переносицы пенсне на цепочке и водрузил его в нагрудный карман. – Я вот на прошлой неделе в город  ездил, так судя по газетным сообщениям, в  данном случае агрессором  выступила Германия, которая включилась в конфликт между Австрией и Сербией, вызванный убийством наследника австрийского престола, а последняя как-никак пользовалась нашей поддержкой. В этом зримый узелок завязавшегося противостояния, в котором, - грустно заметил, - прольётся ещё много солдатской кровушки.    
- Вот-вот, - подхватил Никодим, хмуро смотря на него, - вечером предстоит назвать тех, кого пошлём её проливать. Неблагодарное дело!
-  Ничего не попишешь! – развел учитель руками. – К этому надо подойти с головой, не посылать тех, кто недавно обзавелся семьёй, да у кого баба на сносях.    
- Верно, и я так разумею, - согласившись, кивнул он. 
Вечером на деревенской окраине ульем гудела в  свете керосиновых ламп и дымке от самосадов шумовая изба, в которой на лавках до начала схода обсуждали облетевшую новость. В дверной проем вошел с важным видом урядник, за ним староста, позади  канцелярист с желтым портфелем. Прошли вдоль заполненных рядов к столу в конце помещения, уселись за ним. Шум стих. В устремленных глазах на них тревожное ожидание. Канцелярист положил на стол портфель. Урядник, весь вид которого подчеркивал начальственное положение, с невозмутимым выражением на лице повернулся к старосте: мол, пора!
Никодим поднялся, вздохнул полной грудью.   
- По известному случаю собрались. Лето, самая в поле работа, поутру рано подниматься, да видно, день завтрашний проведем не в труде. Провожать на войну будем всем миром, а кого решать вам!
В табачной пелене повисла мертвая тишина. Сумрачны лица. Всхлипнул женский голос в первом ряду:
- Родненький, как же так?!
Глянул, сдвинув мохнатые брови, на замерших в сизом едком тумане  мужиков:
- Вот что, заканчивайте дым пускать! Задохнемся уж скоро! - Остановился взглядом на той, у которой вырвался возглас: - Ты,  Екатерина, не дрожи, как лист на ветру, свои опасенья отбрось! -  узнал в ней вдову утонувшего в прошлом году крестьянина Ивана Рогожина. - Твоего Павлуху, - назвал по имени её холостого восемнадцатилетнего сына, - никто забирать не помышляет. А чтобы раздумья пришли, по-пустому не чесать  языки, - достал из кармана и поднял листок, - здесь пометил фамилии тех, кого предлагаю отдать в солдаты.         
Словно ветер перед грозой, вот-вот громыхнет, поднялся шум. В предчувствии высказываний недовольств после оглашения списка  Никодим обвел взглядом сидевших перед ним односельчан.
- Дайте досказать! – крикнул, чтобы услышали в задних рядах.   
Голоса приутихли. Ощутив повисшую в воздухе гремучую смесь тревог и волнений, готовую вспыхнуть, как от брошенной спички среди сухостоя,  громко продолжил:
- Свой царь в башке у каждого, а бог в душе! От войны и пожара – одно несчастье! Дом в огне – горе хозяину! В войне страна полыхает – всем беда! Война по простому мужику плугом проходится, борозда остается надолго. Знаю, что сим объявлением принесу душевную боль, но поверьте, нелегко дался сей перечень, составлял его, согласуясь  с потребностью ведения вами хозяйств. В нем неженатые из больших семей, да кто бобыль.   
- Гришку-гармониста записывай! - из середины рядов послышался чей-то  выкрик – как есть бобыль, да и проку от него никакого! Чай, урона большого не будет! 
В избе вновь загалдели. С задних мест поднялась девушка. 
- Как смеете так говорить!
Впереди сидевшие крестьяне обернулись, выхватили глазами стоявшую фигуру -  так это фельдшерица Мария!
- Ежели его и пошлют, то, может быть, вместо вашего сына! – в запальчивости выпалила она, смотря на крикнувшего мужика и, уловив обращенные на неё взоры, смущенно  опустилась на лавку. 
- Тихо! – поднял руку Никодим, призывая утихомириться. Выждал, пока угомонятся. -  Он значится первым, - произнес и сел, подняв к глазам бумагу, чтобы на лист падал свет от стоявшей на столе лампы.
Медленно начал зачитывать.  Огласив фамилии, поднял голову:
- Кто желает сказать?
В избе вновь зашумели.   
- Пошто моего Ваньку назвал?! – прокричал с черной, как смоль, бородой мужик. – По осени на мастерового обучаться хотел в город послать, а теперь, по-твоему, ему шинель придется носить?! Не отдам!      
Молча сидевший все это время урядник, сердито выкатив глаза, поднял руку со сжатым кулаком, потряс в воздухе: 
-  Кого назначим, тот и пойдет! А за противодействие – упеку! – рявкнул, цепко впившись взглядом на возмутившегося. – Затем, опустив  руку, хмуро бросил в ряды: - Прошу соблюдать порядок!
- У тебя Серафим, трое в женихах ходят, так младшего из них записал в новобранцы, - пояснил Никодим, смотря на притихшего от окрика урядника мужика. – Посуди сам, ведь не из семейства Егора отправлять сына, достигшего лет для призыва?! - кивнул на сорокалетнего крестьянина сидевшего рядом с женой, у которой на руках в матерчатом свертке годовалый малец сосал  обернутый в марлю  хлебный мякиш. - Гляди, вон, дитё, да и женка вновь на сносях! Среднему  у них всего лишь пяток, так что опора лишь на старшого. Вон, и Мирона вписал, ведаю, что в духовное заведение желает пойти, но что делать?! В семье, кроме  него достаточно мужских рук. 
Встал с места гладко причесанный голубоглазый парень, сзади стянуты  волосы маленькой косичкой, которого последнего он назвал.      
- Службу воинскую не избегаю, она, как и церковная, во имя Бога и государя нашего! Сию повинность беру на себя!  - сказал и опустился на лавку, устремив прямой взгляд на старосту.
- Слыхал?! – Никодим посмотрел на молчавшего Серафима. – Так как же?! 
Потупил взгляд мужик, мнет в руках кепь, не решается возразить. По-существу староста прав, да за сына сердце болит, в ком сжимается, к тому же урядник свирепо взирает – не пришлось бы локти кусать! Видать, зримо маячит разлука. 
- Вот что, поправку желаю внести! - поднялся с лавки тучный мужик, брюхо выпячивает из-под рубашки, мельник, живущий на отшибе деревни. – Взамен зачитанного из списка моего Сашки заявляю его брата, Кольку! Подлатать мельницу осенью я задумал, жернова  заменить – в том у Санька голова варит, а Колька способен лишь на подхвате. – Тяжко вздохнул: - Как не крути, а одного из одногодков своих придется отдать. Так что записывай Кольку! - махнув рукой в отцовском отчаянье,  сел на место.      
- Учтем, Нестор Петрович, твое пожелание, - уважительно отозвался Никодим, глядя на мельника, - в список внесем Николая. А в чем  понадобится подсобить, то скажи - народ на мельницу соберем.
Встал кузнец Тимофей Прудников.
  - Староста прав! Подходящих вписал. Правильно, что твой Иван значится, -    повернулся к притихшему Серафиму, - и что Гришка с другими. – Обвел взглядом сидевших односельчан: - Проводим, как полагается!  Всяко может случиться, но ежели что - не бросим, поможем! – сказав, опустился на лавку.   
    Притихла изба, лишь кое-где негромкие женские всхлипы,  глаза полны слез у тех, от которых уходят в солдаты.
   - Меня запишите! Я согласна! – вдруг поднялась с лавки Мария. Сдернула с головы платок. Расплескались длинные волосы по плечам, красным румянцем залилось лицо.   
   Взоры всех, будто магнитом, прикованы к ней. Смотрят в задумчивом изумлении. В деревне жизнь каждого, как на блюдце: её отношения с гармонистом тайной завесой не скрыты, косточки давно перемыты пересудами бабьими. Видать, крепко сердцем к нему прикипела, раз на такое решилась.
     - Чай, с Гришкой на войну собралась?! – послышался ехидный девичий  голос.   
    - Хотя бы и так! – высоко вскинула голову, молнией сверкнули глаза в сторону той, что с подковыркой спросила. Отбросив гордость, принародно призналась в чувстве к нему.   
   - Кто это?! – урядник с нескрываемым удивлением взглянул на Никодима.   
   - Фельдшерица, Мария Тихонова, год как в деревне.
   - Тебе повезло - девка просто огонь! - толкнул в бок опешившего гармониста сосед.
   - Поди, на передовой будет кому согревать!  - насмешливо из середины рядов кинул один из мужиков. – Пущай скажет сам – берет с собой докторшу, али желает оставить?!    
     Гришка заерзал на лавке, не зная как поступить.
   - Умолкни, Илья! Что понапрасну взъелся на парня?! Небось, у самого духу хватает разве что по воронам пулять?! – вступилась за него женщина, повернувшись к прокричавшему мужику. – Какой ты отменный стрелок всем известно!   
     В избе засмеялись. На прошлой неделе, дабы отпугнуть птиц с огорода, тот с похмелья стрельнул из ружья, да промахнулся, угодив в кошку, спящую на завалинке. Тогда ему от жены влетело по милую душу, да бабы в деревне на смех подняли. Прохода не стало от их насмешек.
     - Я что?! Ничего! – попытался возразить  тот. - Просто сказал.
     - Типун тебе на язык! Молчал бы, аникин воин! – бросила она ему в возмущении и обернулась к той, из-за которой пошел разговор: - Хоть горсть совести, Варька, у тебя есть?! Ишь отчебучила! Глаза бы на тебя не смотрели! – демонстративно от неё отвернулась.
     - Так запишите?! – настойчиво повторила Мария, всем видом показывая, что не обращает внимания на обидные выкрики. - Я готова! Могу вместо Николая, ему вместе с братом трудиться, или Ивана, раз надумал перебраться в уезд.      
     В избе стало тихо. Её просьба, как понимали многие, звучала нелепо, но слова поражали своей искренностью, а порыв сердца трогал до глубины души. У большинства женщин глаза повлажнели, мужики сморщили лбы.  Урядник, глухо кашлянув в кулак, взметнул на неё взгляд. 
     - Милая барышня, ваши помыслы благородны, но предписано четверо  душ мужского полу, а посему, увы, - развел для убедительности руками, -  просьбу удовлетворить не могу. – Заметив, как по её лицу пробежала тень отчаяния, стараясь придать голосу мягкость, продолжил: - Однако, как извещён, на днях пришло указание о формировании летучих отрядов из медсестер для оказания помощи раненым. Поскольку вы здесь по медицинской части, советую обратиться посему поводу к непосредственному начальству.         
     - Пошто стоишь?  В ногах правды нет! - проговорил Никодим, глядя на фельдшерицу, которая будто окаменела от услышанных разъяснений. - О твоем желании доложат. Ведь так? – вопросительно обернулся к уряднику.      
     - Бесспорно! – в подтверждение тот кивнул. 
     Девушка, не промолвив больше ни слова, тихо присела на лавку.
     Урядник поднял глаза на старосту:
     - С кандидатурами, разумею, определились?!
    Никодим, кинув взгляд в ряды, объявил:
    - Значит, на том порешили!  Четверым озвученным предписывается завтра убыть! – Немного помолчав, произнес: - А теперь ещё вопрос. Надобно с каждого двора, независимо от числа едоков, для войск выделить по три пуда ржи и овса. Не задаром! Расчет как полагается.  Отправим завтра на подводах с новобранцами.
   Второй год в деревне вели хозяйство по-новому укладу: выращенное зерно, оставляя себе на питание и посев, остальное сбывали земским заготовителям по установленным ценам. Вырастил больше – получи соответственно. От количества ртов, а главное от рабочих рук зависело благополучие. А тут война – раскидывали умами мужики, что будут редеть с уходом на фронт руки, нужные для поля и дома, ко всему отдавать придется заготовленное для себя, да ни один лишь раз, благо за плату, но ничего не поделаешь – супротив не попрешь, слова не скажешь!   
     - Ясно дело, - отозвался баритоном с первого ряда сухопарый, неказистый на вид пожилой крестьянин с коротко подстриженной  лопатистой бородой, - но желаю узнать – сколь долго сиё бремя протянется? Ныне есть, что отдать, а паче долго ли проклятая полыхать будет? Так деревня без кормов и мужиков останется.            
     - Ты, Пантелей, не мути! – оборвал его Никодим. – О том никто не поведает. Одна надежда, что продлиться  недолго, а вот самогоном, что успел нагнать, надобно поделиться.
    - Первач у него отменный, идет по милую душу! – кто-то бросил из мужиков, - да зимой снега не выпросишь!    
    Никодим попытался выискать глазами того, кто сказал, но не найдя, снова посмотрел на Пантелея: 
   - Провожать новобранцев будем всей деревней, так что не скупись!   
    - Я что?! На благое дело выставлю, - тот отозвался, ладонью почесывая бороду.
   - Вот и ладно! – кивнул ему Никодим и тут же распорядился, окинув взглядом  избу: - Зерно утром, опосля выгона коров, в мешках стаскивайте к амбару!  Сам приму! 
     Подал голос до этого не произнесший ни слова канцелярист. 
     - Кого огласили, пущай подходят сюда, - достал из портфеля ведомость с уездным гербом, собираясь переписать в неё озвученных в солдаты.   
   - Слыхали?! – обратился к односельчанам Никодим. – На том сход завершен, а кого назвал – подходите! 
    Новобранцы не спеша стали подходить к столу, остальные потянулись из избы. Расходились не так как перед сходом: кто с печалью неминуемой разлуки, а кто в  грустных думах. 
    - Мария! – встав, окликнул Никодим направившуюся к выходу фельдшерицу. – Поди сюда! – и сделал несколько шагов навстречу. Пока сидел, в ногах ощущал лишь ломоту, а тут кольнуло, будто пронзили их шилом. От боли поморщился.   
    - Вам плохо?! -  заметив исказившее лицо гримасу, участливо спросила подошедшая девушка.   
    - Опять не давали сомкнуть глаз, а сейчас так ноют, что спуску нет! -  пожаловался он. - Наведаться хотел к тебе, а тут нежданные гости! -   покосился на урядника и канцеляриста, водившего пером по бумаге, поочередно записывая в неё парней, сгрудившихся возле стола.
    - Дома поставьте компресс, - сказала она, а я загляну попозже, принесу мазь. 
   - Будь добра! – с чувством произнес староста и медленно, стараясь не делать резких движений, от которых моментально возникала острая боль, направился обратно.
     Канцелярист уже закончил заполнять ведомость и водрузил её внутрь портфеля. Урядник глянул на замерших в неведенье дальнейшего новобранцев.
    - С собой нательное белье, портянки, да не забудьте кружку и ложку! Быть завтра в полдень, а пока расходитесь. 
    Парни потянулись к выходу. Последним из них был Гришка, которого у настежь открытой двери поджидала Мария.
    - Пойдем, помогу собраться, - она посмотрела на него и они вместе вышли из избы.    
   - Девка по всему видать боевая! – смотря им вслед, произнес урядник и повернулся к Никодиму: - На сегодня дела завершили, пора и нам.   
   В доме у старосты сытно откушав под выставленную бутыль, урядник и канцелярист отправились на боковую. Изба у Никодима разделялась  бревенчатой стеной: в одной половине он с женой, в другой, которую отвел для урядника, жила до замужества дочь. Теперь она проживала в соседней деревне, куда порой наведывался по разным делам, а более по выпадавшим по календарю праздничным дням, но чаще  зимой, поскольку в летнюю пору разъезжать с визитами было некогда.    
     Канцеляристу уступил кровать в большой комнате, а сам с женой решил устроиться на печной лежанке. Уже было собрался ложиться, как раздался настойчивый стук в дверь. 
     - Это ещё кого леший несет?! - пробурчала супруга, кинув недовольный взгляд на настенные часы, стрелки которых подходили к верхней отметке на циферблате. - Поди уже полночь!
     - Кажись, ко мне, - Никодим подумал, что это, наверное, фельдшерица, которая обещала зайти, и направился к двери, шаркая по полу в калошах из валенок.    
     Он не ошибся – на крыльце стояла Мария. 
     - Извините, что беспокою, - произнесла она и протянула ему небольшую стеклянную баночку: - будете втирать! - И тут же, не спуская с него глаз, поинтересовалась: - Согревающий компресс сделали?
     - Куда там! - безнадежно махнул рукой. - Пришлось иное  согревающее вовнутрь принять и, как бы оправдываясь, произнес: - Кто  пожаловал - сама знаешь! 
    На улице было темно, но он заметил, что от изгороди отделился чей-то силуэт: человек, видимо, стоял у калитки. В полосе света из открытой двери  он признал Гришку. 
    - Григорий?! - непроизвольно сорвалось с языка, когда тот подошел к ним.
    - Он самый, - отозвался парень.
   Никодим, сам хоть и выпил, но явно ощутил идущий от того стойкий специфический запах: по всему видать принял достаточно.
     - Смотри, не загуляй, да и завтра без опозданья! – напомнил, пристально смотря на гармониста.
     -  Буду как штык! - дыхнул перегаром на него Гришка.    
     - Придем, ожидать не придется! - твердо заверила Мария, и он невольно уловил нечто такое в ее интонации, что заставило обратить  внимание. Ему показалось, что она хотела что-то  добавить, но сдержалась. Может, в том сказывалось присутствие Гришки?! Будь иное время, то обязательно расспросил бы, но на дворе стояла  ночь, и было отнюдь не до разговоров. Ко всему ныли ноги, а в руках лекарственное средство - может, после него  сможет заснуть?! Ведь впереди непростой день. 
    - За мазь премного благодарен! - с чувством проговорил Никодим, глядя на девушку.
    - Доброй ночи! - пожелала она, и вместе с Григорием направилась  к калитке, за которой их поглотила ночная мгла.   
     Солнце, достигнув зенита, постепенно спускалось с небосклона. Полуденный зной спал, но свежести в воздухе не ощущалось. Нагретая земля отдавала тепло, ни ветерка, над головой висела безоблачная синева. Никодим стоял возле коляски, в которой сидели урядник и канцелярист. Где-то в отдалении глухо прогрохотало. Посмотрев в ту сторону, он увидел над кромкой леса темную полосу надвигающихся туч, и тут же перевел взгляд на подводы у амбара, возле которых находились новобранцы в окружении родни. Среди них понуро, с опущенной головой стоял Гришка, на плече у него висела гармонь. Рядом с ним фельдшерица. Заметил у ее ног на земле чемодан, с которым приехала в деревню из города. Сердце подсказывало, что не зря принесла. Неужели уезжает?! Словно почувствовав обращенный на неё взгляд, она повернула голову и, встретившись глазами,  направилась к нему.   
     -  Я к начальству, -  подойдя, сказала Мария. -  Вот ключ от пункта, опись лекарств составила, приколола к стене. 
    -  Будешь проситься?! – он вспомнил слова урядника в обед, во время которого по обычаю пропустили за отъезд. 
     -   А девка бедовая, - тогда опрокинув по второму разу стакан, крякнув от удовольствия – хорошо пошло, тот ладонью расправил усы, почему-то вспомнив про вчерашний случай с фельдшерицей на сходе, - не удивлюсь, ежели отважится в уезд вместе с тем парнем.
Сейчас, смотря на неё, Никодим подумал, что урядник оказался прав – по всему она приняла для себя окончательное решение и  от него не отступит.
- Не бабье это дело, - не дождавшись ответа, сказал он.
Она промолчала.    
- Да и кто нас будет лечить, ежели возьмут на фронт? – продолжил он, и тут же мелькнула мысль о своей болячке: кто теперь поможет  ему?!
- Кого-нибудь пришлют, - отозвалась Мария, - а вам остужаться нельзя, помните о ногах! 
- Да как о них забудешь! – огорчено  вздохнул Никодим. – Тебе спасибо огромное! На ночь растер – спал спокойно, нынче смог принять провиант и  на проводы появиться.      
В отдалении снова прогремело, но уже громко, раскатисто.   
- Кажись, зарядит, - подняв голову, проговорил он, и в этот момент налетевший порыв ветра заколыхал листву на ветках деревьев, на деревенской улице поднял ввысь пыль. – Пора отправляться! - повернулся к уряднику, который тут же похлопал по плечу сидевшего на передке кучера:
- Трогай!    
- Ну, пошла! – тот дернул вожжи.
Коляска тронулась.
- У меня просьба, - тихо промолвила Мария: -  присмотрите за  Шайтаном!
- Не беспокойся!
- Прощайте! Ежели что вышло не так, то простите! – произнесла она и пошла к первой подводе, на которой уже сидели новобранцы.   
- Господи, убереги её! – прошептал Никодим, перекрестив её вслед, но этого она уже не видела. 
- Эх, война! Будь она! - прозвучал пьяный голос в толпе, когда подвода с новобранцами, за ней нагруженные мешками ржи и овса начали движение. 
За ними ринулась бежать собака.
- Гришкин пес, - сказал кто-то, - провожает.   
- А ведь фельдшерица и впрямь на войну  навострилась, – тут же проговорил один из мужиков и задумчиво протянул: - вот, дела-а! 
Запричитали, зарыдали бабы. В ответ с передней подводы отозвалась гармонь.  Звуки её долго еще доносились до  околицы, пока их не перекрыл новый раскат грома и не забарабанили по крышам изб, покрытых дранкой, первые капли дождя.   
Мокрый, с низко опущенной головой, трусцой возвращался в опустевший дом Шайтан.
    Уже два года как тянулась война, на которую ушла ещё дюжина парней и мужиков из деревни. Взяли их уже без разбора - семейные или не обрученные, без созыва схода, по полученному предписанию, в коем уже обозначены были фамилии. Опустели многие избы, откуда убыли мужья, братья или сыновья, и в которых с затаенной надеждой на звезду благосклонную и божие милосердие ждали весточек с фронта. Три похоронки получили в деревне, без одной руки, пришел в начале этой зимы забранный по мобилизации в прошлом году кузнец Тимофей Прудников. 
     - Благо остался живёхоньким, -  от захлестнувшей радости встречи, с горечью в голосе, что остался калекой, утирала бежавшие слезы супруга. 
    - Как там?! -  по случаю возвращения позвал кузнеца к себе вместе с учителем Никодим, выставив на стол перед гостями бутыль.   
    Из дома староста неделю не выходил –  ныли ноги. За окном мело, в печи сухо потрескивали березовые поленья. Пропустив полстакана, Тимофей расстегнул ворот рубахи. 
    - Что сказать?! Одним словом, худо. Снарядов и патронов кот наплакал, не лучше обстоит и с жратвой. Хорошо, когда кашу дадут, а так похлебка из гнилой капусты, да картошки подмерзлой. Многие  братишки в окопах животами маются!
   - У нас земский комитет образован по оказанию помощи армии, - сказал учитель, - по всей стране такие созданы. Для фронта не только продовольствие отправляли, но и кое-какие вещи. Сложа руки, здесь не сидели.
    - И то, правда, - вставил Никодим, - не смотря, что урожай не удался – как-никак засуха, но кое-что наскребли. Прямо сказать - от себя оторвали, сто пудов овса и десяток подвод с сеном.   
    - Знать, доходят крохи, - отозвался кузнец, - хуже воров чиновники в погонах. На войне карман себе набивают, а наш брат годится разве что для бойни! 
    -  Однако! -  Никодим почесал за ухом. – Ранее знали, что  собранное дойдет по назначению, да и платили за доставленное, а сейчас об этом и речи нет.
    - Выходит, что вор украл – что сам отдал, - произнес кузнец и потянулся к бутыли. Плеснув из неё в стаканы, посмотрел на старосту: - Сам-то как? Вижу, что не ходок. 
    - Болят, - с горечью вздохнул Никодим, - как Мария уехала, так и обратиться не к кому. Правда, вместо неё прислали бывшего студента-медика, да не по нутру оказалось ему у нас, сорвался в город. Ныне по фельдшерской избе ветер гуляет. Вспомнив про фельдшерицу, поинтересовался: - Не встречал её там?! Говорили, что в летучей отряд записалась.   
    - Не видал, - покрутил головой кузнец, - а на каком она фронте -  на Восточном или Западном?
   - Кабы  ведать! – староста пожал плечами. – Авось, вместе с Гришкой! Из-за него ведь и уехала. Его Шайтан у меня, кормлю пса, а все равно тот бегает к брошенной  хате. 
   - Где тебя?! – кивнул учитель на пустой рукав рубахи кузнеца, заправленный за пояс в штаны. 
   - Я, Петрович, числился в артиллерийской прислуге. При взрыве покалечило, когда по нашей батарее немцы лупанули, хорошо, что не на смерть. 
   - Сколько людей перемолото, а сколько еще свой черед ожидают?! – задался вопросом грустно учитель и тут же поднял глаза на Тимофея: -  Войны, как гласит история, бывают разные - освободительные или  захватнические, смотря с какой стороны посмотреть, отсюда понятна  их цель и какой дух народа.   
    - Погоди! – резко перебил его кузнец. – Меня агитировать не надо!  Окопную  грамоту шкурой своей изучил!  Сырость, холод, вши – вот где мне это война, будь хоть какая! – ладонью провел возле шеи. – Наелся досыта! – Помнишь, как впервой на неё провожали?! – Подъем в душах был, в  сердцах вера, что побьем супостатого! Выбирали всем миром для отправки на фронт. А потом?!  Выдергивали всех без разбора! От войны лишь рыдания в избах! 
     - Что то не ладно у нас с армией, - вздохнул учитель, - и не только из-за скудности тыла. 
    - Думаешь, государь о ней печется?! Денно и нощно в мыслях как врага одолеть?! Куда там! Клубы, да театры устраивает! Сам с Егорием, а царица с Григорием! Пошто не так?!       
     - Ты о Распутине, что ли?!
     - А то нет!  Присосался пиявкой к царской семье, советы дает - дабы  дельные, а то всё наперекосяк люда простого!    
    - Сказывают, что он имеет дар провиденья.   
     - Как же, держи шире!  – скривился в усмешке Тимофей. -  Тогда бы давно одолели немцев, а так – непонятно что, воюем – конца не видать! 
   - А знаешь, в твоих словах доля истины есть – генералы не активны, да и царь с правительством довольно инертны. Притом, расцвело казнокрадство.
     - Вот и я об этом, - согласно кивнул кузнец.
     - На начальном этапе успехи сопутствовали нашим войскам, - продолжил учитель, будто урок в классе вёл, - на юго-западе, как отмечалось в печати, разгромили часть австро-венгерских сил, взяли Галицию, нанесли ощутимые удары немцам под Варшавой.  Затем, не смотря, что под Верденами дали бой,   лишились части Польши, Прибалтики, Украины и Западной Белоруссии. Так что наши дальнейшие перспективы, выражаясь сугубо гражданским термином, довольно туманны.      
- Да и на передовой настрой не ахти!  Солдатики ропщут  -  ради чего погибать?!  - бухнул по столу кулаком кузнец так, что задрожали стаканы. – Ты  мужик мудрый, - перевел взгляд на Никодима, впившись глазами:  -  Скажи, за что я руку потерял?! Как буду с одной?!
    - Благодари Господа, что голову не сложил, а насчет кузницы не печалься -    приставим помощника. 
   По уходу гостей староста, подбросив в печку дров, засмотрелся на полыхающий в топке огонь. Ох, уж и времена наступили – не приведи Господи!  В запустенье приходит деревня, в коей сказывается неурожай и эхом война отзывается. Каким выдастся наступающий год, жизнь полегчает  или усугубится?!   
Январь отметился жгучими морозами, февраль закрутил сильными ветрами. Дорогу, что вела до города, полностью перемело. Так что осталась деревня отрезанной до наступившей в марте оттепели от уездного центра, в котором отголоском налетевшего из столицы урагана революции, происходили бурные перемены.      
Никодим не находил себе места, маясь  с ногами, которые распухли и спасу не было терпеть накатывающуюся в них боль. Как только устоялась погода, покатил в санях вместе с женой в город.   
- Одного не отпущу! Дорога дальняя, а ноги не шутка! –  заявила она, когда он обмолвился о предстоящей поездке. – Пока будешь дожидаться приема в больнице я на базар за гостинцами дочке и внукам. Чай, давно не навещали! 
Уездный центр было не узнать: всюду развешаны красные флаги, растянуты транспаранты, на материи которых корявыми буквами выведено  «Долой самодержавие!», «Власть трудовому народу!» или же «Да здравствует свобода!». На стенах домов и заборах расклеены листовки, призывавшие к  подчинению недавно образованному уездному исполкому Временного правительства. На привокзальной площади собралась толпа, слушают средних лет человека с усами и торчащей клином бородкой, одетого в пальто с бобровым воротником.
Никодим вылез из саней и, опираясь на палку, пошел  полюбопытствовать.   
- Царь, отрекшись от престола, бросил Россию один на один с неприятелем! – громко провозглашал выступающий. - Тяжело на фронтах, но патриотические силы во главе с  председателем правительства князем Георгием Львовым заявляют –  не дадим немецким сапогам  топтать русскую землю!
    -  Не уж то государя не стало?! – в ошеломлении от этой новости,   Никодим обернулся к  рядом стоявшему молодому человеку в гимназистской шинели.   
     - А ты, папаша, не знал?! Ещё с прошлого месяца, -  живо повернулся к нему тот и восторженно произнес: -  Революция, папаша!
     - Вот, оно как…, - протянул Никодим и оглянулся по сторонам. Вокруг   него кто с пристальным вниманием, а кто с явным недоверием на лицах слушали оратора. 
Тот с пафосом вскинул руку, обращаясь к толпе:   
- Наш земский союз полностью поддерживает линию правительства. Война до победного конца!
  Эти слова покоробили: выходит, что и для нынешней власти людская кровушка, словно водица?! Сколько еще окажется вдов и сирот?! Кто будет кормить?! И так в деревне еле-еле сводят концы, а далее так продлится – разорением веет. Раньше воевали за веру, царя и Отечество! А ныне?! Царя не стало, в государстве черт знает что твориться. За что кровь проливать?! За свободу, как на плакате начертано? Так одной ей не насытишься. Как не крути, а победа в войне, которую  призывают продолжить, может для мужика пирровой обернуться. Покачав головой, Никодим побрел из толпы. 
     Садясь в сани, в которых поджидала супруга, хмуро  обронил: 
    - Царя нет, говорят, что сам корону снял.
     - Господи! – она вытаращила  глаза и испуганно перекрестилась: - Как же теперь?!      
    - Революция, -  повторил только что услышанное от гимназиста, прикинув своим крестьянским умом, что ожидать от неё ничего хорошего не приходится.       
      Сани покатили к больнице. На улицах виднелись не убранные сугробы и вдоль домов тянулись длинные  очереди к продуктовым лавкам.
    - Вон она, революция, - кинул взгляд на вереницы людей, выстроившихся  за хлебом, - так скоро по миру все пойдем. - Подумал, что припасенного дома, ежели на сторону не отдавать, должно хватить до нового урожая.
    В набитом посетителями коридоре больницы, он томился уже третий час.  Погрузившись в невеселые думы о нынешней жизни, в разговоры с больными,  ожидавшими вызова к врачу, не вступал.    
   Дождавшись приема, вошел в кабинет. Осмотрев его, доктор прописал микстуры вовнутрь и для растирания мазь.
      -  Опухлость уберем, а для суставов хорошо бы ванны с морской солью, - добавил он, - но в нашем захолустье нё негде взять, а на курорт вряд ли сможете отправиться.       
       - Простая подойдет? – спросил Никодим, прикидывая в уме -  сколько её дома хранится: выходило немного, лишь для еды.
      - Морская по свойствам целебней, но в любом случае ноги следует держать в тепле, - заключил врач. 
      - Знаю, об этом говорила ещё фельдшерица. Лечила меня, на фронт ушла добровольно. Может, слыхали?  Тихонова Мария.   
      - Такой не знаю, - доктор посмотрел на него из-под очков и тут же поинтересовался: - фельдшерский пункт в селе имеется?
      - Да, но в нем никого.
      - Некоторые пункты в уезде прикрыли из-за нехватки финансов. Может, и ваш из содержания вычеркнули, тем более, что в нем отсутствует персонал.
Поинтересуйтесь об этом в управе, хотя, о чем я говорю? - доктор покачал головой, -  ныне же исполком правит - никак не могу привыкнуть к этому названию. Нынешняя власть на лечебные учреждения почти не смотрит, больше по митингам разъезжает. А в отношении вашей Марии, то ныне многие, кто к медицине причастен, в госпиталях или полевых лазаретах. Война, братец!   
      Выйдя из больницы, саней, в которых должна поджидать жена, Никодим не нашел. Сердито нахмурился. Ох, уж эти бабы! Им бы лишь по торговым рядам шататься! При помощи палки, тяжело ступая по протоптанной   тропинке, пошел к базару, благо предстояло идти лишь две улицы.       
      Дошел до ворот, венчавших в него вход, и внезапно остановился, услышав знакомые мелодии гармони. Что-то заставило повернуть на её звуки.  Перед ним на санках в телогрейке сидел по колени отсутствующими ногами с заросшей щетиной лицом инвалид. Закрыв глаза, он растягивал меха гармошки. Возле санок на снегу лежала крышка от картонной коробки, на дне которой виднелись пара мелких монет и хвост сушеной рыбы. Закончив играть, безногий гармонист разомкнул веки. 
     - Григорий?! – узнав его, Никодим шагнул вперед. 
     - Никак староста, - подняв голову, сухо ответил тот: - не ожидал свидеться.
     - Пошто здесь оказался?!   
     - Как видишь, играю! На пропитание музыкой зарабатываю, а проще говоря, побираюсь. 
     - И давно так? – Никодим кивнул на коробку. 
      - Почитай, как в городе объявились. Сам видишь, что со мной.
-  Не возвратишься? Изба твоя прохудилась, но починить можно, мужики помогут. Твой Шайтан у меня, скучает пес по тебе. Так как?!   
     -  На что сгожусь то в деревне?  Как есть обрубок! Самого возят, как куклу! – выдохнул тот  со злостью и горечью. - Не трави душу, староста. Подай, ежели желаешь, да ступай! 
- Не серчай, Григорий! - тихо  сказал Никодим и, помолчав, спросил: - А где Мария? Что с ней? 
      - Эх, да что ты за человек такой! – Григорий достал из-за пазухи телогрейки коробку папирос и зажигалку, сделанную из винтовочного патрона. - Осталась в память о кореше  по больничной палате, - опустил взгляд на неё, - помер сосед от ран, вместо него теперь небо копчу. – Чиркнув, закурил папиросу. – Вон, ряды уже пустеют, - кивнул на   ближайших торговцев, складывающих не проданную утварь в корзины, - базар закрывается, так что скоро за мной придет,  да вот и она, - посмотрел в сторону ворот, - легка на помине!         
    Никодим обернулся. К ним спешила в повязанном шерстяном платке и короткой цигейковой шубке молодая женщина.
   - Мария! – радостно воскликнул, когда она подошла. – Узнаешь?!
   - Как не узнать? Доброго здоровья вам!   
   - Э-э, кабы было оно, - протянул он, - от доктора я, без неё не ступить, - показал взором на палку, - третья моя нога.   
    - А у меня ни одной, - затянувшись, горько вставил Григорий и, выпустив изо рта клубок дыма, отбросил папиросу. Сняв с плеча гармонь, водрузил на колени, из коробки смел мелочь в кулак, сунул в варежку. - Что без толку лясы точить?! – обронил грубо и взял в руку хвост рыбы. – Будет чем закусить! – Посмотрел на Марию: - Поехали, что ли?! 
     Она вздохнула и отвела в сторону взгляд. Затем, посмотрев на него,  наклонилась к веревке, привязанной к саням, концы которой лежали на снегу. 
     - Сейчас, Гриша, поедем!   
     - Погоди! – остановил её Никодим. – Вы куда?! 
     - Тут неподалеку угол снимаем. Дней десять назад приехали в город, полгода мотались по госпиталям.   
     - Ежели не она, то давно окочурился бы, - выдавил из себя Григорий, печально вздохнув: - задели меня осколки от бомбы, а прежнюю в клочья. Пока на койке валялся, эту справила мне, - погладил лежавшую на коленях гармонь, - одна лишь она душу греет!
     - С ранением он вначале был в лазарете, потом отправили в госпиталь, - пояснила Мария.
    - Там и оттяпали их! – бросил Григорий. 
    - Гангрена пошла, выбора не было, - пояснила Мария.
    - Так ты, выходит, всё время была с ним? – Никодим прямо взглянул на неё.
    - В лазарете, старшей сестрой, а он в пехотном полку. Когда привезли, полагали, что уже не жилец. Осколки вытащили, но началось заражение.  Перевели в госпиталь, где сделали операцию. Слава богу, что хоть так обошлось!   
      - Как же! – зло выдохнул Григорий. – На что мне такая жизнь?! Хоть в петлю полезай! А она жалеет, - поднял взгляд на старосту, - да сиё острее лезвия режет по сердцу! На что я ей с культями?! 
     - Гриша, перестань! – тихо попросила Мария. На её глазах выступили слезы. Никодим подумал, что, видимо, уже не первый раз тот заводит такой разговор, мучая её и одновременно вызывая к себе сострадание.    
     - Вот, что парень, прекрати! – сурово потребовал он. - Война отобрала  ноги, да оставила жизнь, так что за неё зубами держись! Мария силы в тебе поддерживает, молился бы на неё! А ты неблагодарностью  пышешь, бубнишь не весь что! Горе свое заливаешь, а о ней подумал?! Хватит её изводить!
     Григорий, недовольно сопя, достал новую папиросу.
    - Гори всё пламенем!  -  размяв пальцами, закурил.   
    Никодим посмотрел на притихшую от произнесенной им речи Марию:
    - Он, ясно, на базаре с гармошкой, а ты?   
    - Пока нигде, обустроимся – в больницу пойду. 
    - За ним нужен пригляд, одного надолго не оставишь, -  покосился на молчаливо дымящего папиросой Григория. - Пуще того, здесь придется впроголодь прозябать, - вспомнил нынче увиденное за хлебом стояние, - кроме тебя, много ли  гармошкой он принесет?
    - Найдутся слушатели, - буркнул Григорий, - как-нибудь перебьемся! 
    - А как-нибудь не надо! – горячо возразил. - Рассчитывать следует лишь на себя, как-никак революция, - от этого слова будто шилом кольнуло язык, поморщился, словно клюквы вкусил. - Жизнь заново перекраивается, а когда из материи шьют, то ненужные лоскутки остаются, не оказаться бы ими! В деревню следует возвращаться! У тебя, Григорий, там дом, а Марию ждет фельдшерский пункт. Ежели от новой власти не будет помощи, покумекаем с мужиками, а на первое время  снабдим пропитанием. Тебе дело найдем – в школе станешь  детишек учить своей музыке, играть будешь как прежде. Летом посажу на подводу - нечего загорать! Будешь с лугов из скирд сено возить.   
      -  Так я как запрягу?! – тот ткнул окурок в снег, в глазах появилось смятение. 
      - Приспособишься, - посмотрел на него Никодим и перевел взгляд на Марию: - Уговорил к отъезду отсюда?  Свою благоверную найду, сани подгоним. Ну, как?! 
      - Может, попробуем? – Мария, выпустив веревку из рук, присела на ноги возле Григория,  положила ему руки на плечи. – Для тебя ведь место родное, заживем по-людски.   
       Луна блекло освещала заснеженную дорогу, по которой в ночной темноте ползли сани. Никодим сидел на передке, рядом супруга. Позади,   накрывшись тулупом, спали Григорий и Мария. В уме прикинул, что доберутся до деревни лишь к утру, когда петухи известят о наступлении нового дня, и тут же задумался о нынешней жизни. Война всем аукнулась, а кого своим когтем задела, от смены власти хаос кругом и, как мозгами не раскидывай, в водоворот перемен все затянуты. Вот только куда попадем?! В омут или окажемся на мели?! А, может, откроется новое русло?!
   Прошла неделя, как Мария с Григорием живут в избе, где фельдшерский пункт, которым Мария стала снова заведовать. Родительский дом Григорию подлатать староста намеревался помочь с наступлением лета. Шайтан, встретив хозяина, не отходил от него, словно боясь, что тот вновь пропадет. Встретили их в деревне, будто не уезжали. Правда, бабы судачили по дворам, да у колодца, придя за водой: мол, фельдшерица молодость губит свою, связавшись с калекой. Что в Гришке нашла, кинувшись за ним на войну, опосля, ухаживая за безногим?! Неужели до сих пор питает прежнее чувство к нему или ей движет безмерная жалость?! Впрочем, жалели также и Гришку. В догадки пускались, головами качая: сколь выдюжит с ним?! Чай, не мед обхаживать инвалида! Печально вздыхали:  всё война – будь она проклята, окаянная!   
    Вскоре утихли о сем пересуды, их затмила новость другая: иначе жить предстоит – с сим указанием в конце месяца прикатил из города на санях представитель от новой власти. 
     - Ты Оглоблин? – тот вошел к старосте в дом. 
      - Я, - кивнул головой Никодим, поднявшись с лавки навстречу, - по какому поводу ко мне, и кто будешь?   
     Вошедший скинул пальто. В пиджаке с залатанными дырами на рукавах, с замотанным вокруг шеи шарфом, видать, горло болело или голос сорвал, митингуя, шагнул в комнату.
    - Имеется разговор, - проговорил хрипло. - Я уполномочен уездным советом  образовать сельсовет.            
    - Вот, значит что, -  промолвил  Никодим, не предлагая присесть, - ко мне-то пошто? 
    - Повсюду образованы или создаются советы, ныне и здесь должен главенствовать сельский совет, а коли ты старостой не один год, то рекомендовано избрать в председатели. Надобно созвать собрание.   
    - Посему случаю сход соберу, а сам присаживайся, - в охватившем раздумье Никодим протянул руку, приглашая к столу: -  жена попотчует, а я пойду до мужиков.         
      Одевшись, с палкой в руке поковылял к Тимофею Прудникову.
    - Надо бы Петровича позвать, сведущ учитель в политике, - предложил кузнец, когда староста поведал ему о приезде уполномоченного. 
     Пришел учитель, за которым послали.
     - Не хотел у себя принимать, дабы разговор не коснулся ушей городского, которого оставил в избе, - произнес Никодим, - по новой указке жить придется. Одного в толк не возьму – на кой ляд нам совет? Поди, хозяйство вести и кормиться с земли его не требуется. Чай, у каждого своя голова на плечах! Пресекать же разгул по пьяному делу, бдеть за  общим порядком,  уклад деревенский поддерживать меня сход назначил.
     -  По раскладу председателю это же выпадает, - посмотрел на него учитель, - разве что  советоваться надо будет как лучше в том или ином случае поступить. Исходя из нынешней ситуации, для этого толковых мужиков привлечь следует.
     - Дельно говоришь, Петрович, - согласно кивнул кузнец, - вот тебя и предложим в помощники к председателю. 
     В шумовой избе замер, рассевшись на лавках, деревенский народ. Поди, грядут изменения – совет предстоит избирать, как в уезде, впрочем, не лучшим образом там с появленьем его повернулось житье. Ко всему третий год громыхает война, неся одни лишь горькие слезы.  Царя нет, темень в умах, да и с новым правлением не брызжет рассвет. Так что ничего не предвещало улучшений, более от приезжего предполагали услышать о наступлении худших времен.      
      - Граждане крестьяне! – провозгласил сиплым голосом, окинув взглядом избу, уполномоченный. - В лице советов трудящиеся массы идут к светлому будущему. Проявляя революционную сознательность, вы должны избрать у себя такой же,  который станет насаждать справедливость! 
    - По ней жить надо, а не выращивать, как капусту! – послышался ехидный возглас.
   Уполномоченный посмотрел в сторону, откуда он раздался.
   -  Вот и я призываю к тому! А жить по-новому поможет совет! 
  - С чем его едят, этот совет? – вновь прозвучал голос, но уже с другого места. – Чай, в советчики желающие найдутся, а кто станет по весне землю пахать?! В уезде, может, и нужен, раз упразднили управу, а у нас староста есть.   
    - Вот его и предлагаю в председатели, - прохрипел уполномоченный, кинув взгляд на Никодима. - Ему же вы доверяете! Притом, как не ему и совету предстоит поделить угодья по справедливости.
   После произнесенных им слов в избе стало тихо. Мужики  нахмурили лица.    
    -  Это ж как?! - громко проговорил один из них, находившейся на передней лавке. - Что значит поделить?!
    - По числу едоков, разве не справедливо?!
    - У меня землица давно вешками огорожена, на ней пот проливаю!  Выходит, отрезать кусок, раз Иван на фронте погиб?!  Война сына лишила, а теперь хотите и землю отнять?!  Разбой это!
     В избе поднялся шум. Раздались недовольные выкрики:
     - Пошто городские командуют! Земля наша! Нехай сдался совет, раз грабительство от него?!  Пущай обратно проваливает! Без него разберемся! 
    - Вот что, - с места поднялся Тимофей Прудников, поднял руку, призывая угомониться, - меня вы знаете. Война оставила с одной, - кинул взгляд на пустой рукав, - а отобрать землицу-кормилицу, что её потерять. За Оглоблина  проголосуем, раз того требуется. Староста или председатель – как не назови, лишь бы в печь не совали! Да и совет по нынешним временам вроде бы иметь следует, а вот чем заниматься станет, так на то поглядим. Ежели, супротив общества политику будет гнуть, то и освободиться недолго. Как сказал – поступать следует по справедливости? – обернулся к уполномоченному. Тот ничего не ответил, лишь сжал зубы, желваки заходили на скулах. Сдержался с ответом, понял, что лучше сейчас промолчать, дабы не вызвать среди мужиков ещё большего возмущения. - Поэтому, - кузнец перевел взгляд на заполненные ряды в избе, - кто за старосту, чтобы стал председателем?
     - Правильно! Что шило на мыло менять?! – раздались голоса. - Голосуй, мужики, за старосту! 
   Поднялся лес рук.       
    - Ну, а теперь, - он посмотрел на старосту, ставшего председателем, -  выбирай себе в члены совета. Кого желаешь в нем видеть? 
    - Василия Петровича, со школы  учителя, - предложил Никодим, - никому  не перешел дорогу, не встал поперек, наукам ребятню учит.    
    - Пущай Тимофей ещё! - выкрикнул кто-то из середины рядов. - Кузнец войну прошел, человек работящий, порядочный!  Поднимай за них руки!   
       Снова проголосовала единогласно изба.   
    - Спасибо честной народ! – Никодим низко согнулся в поклоне. Выпрямившись, произнес: - Правдой, как и ранее, буду служить! А  насчет земли, о чем пошла речь, то разумею, ныне не время её кромсать. Паче, официальных бумаг не поступало, да и революция, - пришлось ввернуть это слово, которое не по душе, - вещает о справедливости, а последнее, скажу  так - дается не только сердцем, но и умом. Посему поступать будем!   
    Его слова пришлись по душе, изба одобрительно зашумела.
     После собрания уполномоченный собрался в соседнюю деревню, за двадцать верст, выбирать  там сельсовет. На прощание, пожав руку, глянул в глаза:
    - А по угодьям председатель, революция поправки внесет!
    Резануло слух непривычное слово, которым назвал тот его, но виду не подал.   
    - Утро вечера мудренее, - отозвался он, - на больное место нажимать - как бы беды не вышло!   
    - Тебе видней, но документ центра получишь! – тот в сани уселся,  чтобы путь дальше держать, насаждать справедливость по лозунгу новой власти.    
    На следующий день сдержал свое обещание Никодим: переговорил с учителем и тот  согласился видеть в школе Григория:
      - Пущай, как поручение общества выполняет.       
     Стал Гришка в школе обучать азбуке игры на гармони. Сыграет сам, потом подзовет из старшего класса к себе, даст гармошку и начнет показывать, как надо растягивать меха, как клавиши нажимать. Вокруг детишки гурьбой, глаза светятся, каждому охота в руках подержать инструмент.
     Месяц прошел, как ходит в председателях Никодим. По разному его  называли в деревне, кто старостой, по старой привычке, кто по избранию новому. Но на это внимания не обращал, а тут  решил, что раз председатель, то совет держать надобно по случаю полученного предписания от уездного исполкома провести дележку земли. Мысль о сем бередила ум и мучила душу: снег сошел, выбивается зеленью молодая трава - в пору пахать, а сия бумага лишь взбудоражит народ, встанет в поле работа. По дворам пойдут разговоры и, не дай бог, вспыхнет пламя раздора! Её бы по-хорошему в печку - скосил глаз на лежавшую на столе бумагу: вроде как не было вовсе, с глаз долой, из памяти вон, да документ скрепляла печать.  Что делать?! 
     Побрел к учителю, к которому должен подойти был кузнец, благо их  избрали в советчики.   
      Из окна школьной избы доносились звуки гармони, которые на одной мелодии то обрывались, то повторялись заново. Остановился, перевел дух, опираясь на палку, свою неизменную в ходьбе спутницу. Знать, Гришка с детьми упражняется. Подумал, что опосля посевной, обязательно  призовет мужиков в помощь тому отремонтировать дом. 
    Битый час морщили лбы за столом он с учителем и кузнец, пришедший в школу следом за ним.   
     - Ну и как прикажите с ней поступить?! - кивнул Никодим на официальную бумагу, лежавшую перед ними.   
     - Не к чему умы ворошить, - Тимофей Прудников поднял голову, - отложить исполнение предлагаю. Как полынь-трава горька жизнь, да и власть ныне, что перекати поле. Авось, что к осени переменится, к чему спешить? 
     - Согласен,  смуту сим указанием только поднимем,  - учитель покачал головой. -  Однако, о документе  не утаишь, мужикам стоит сказать, что о том заведем разговор, лишь получив разъяснение.
    - А вдруг исполком настоит? Пришлет кого мерить землю с раздачей? – вопросительно посмотрел Никодим на  него. - Что скажешь на это?!   
    - Ну, оправданье найдем, - тот, надел пенсне и хитро второй глаз прищурил, -   во-первых, в деревне нет землемера и от того с исполнением затянули, а потом же, как ранее и говорил, ожидали дальнейшего  пояснения.   
    - Приедут - тогда с ними и поговорим, - заключил кузнец и тут же добавил: - но сообща с мужиками.   
    Никодим облегченно вздохнул:
    - Отлегло от сердца! Признаюсь, не находил себе места, не зная, как поступить. Жить на земле по указке из города, что пить водицу из сита.  Эх, будь, что будет! – махнул рукой. – Пущай сия бумага полежит до лучших времен! 
    Весна пролетела, жарит июньское солнце. Григорий, сидя на облучке, правил повозкой, рядом с ним сын деревенского пастуха, Казимира Орлова. Второй год как Казимир без жены, а десятилетний Ванютка – так с теплотой он звал сына, без матери. Во время тяжелых родов взлетела душа её в небеса вместе с ребеночком, не увидевшим свет. Заливал поселившееся в избе у них горе пастух, будто на дне бутыли лежало успокоение от безмерной душевной тоски и боли сердечной, особенно в зимние дни, когда не пас стадо. В пьяном дурмане плашмя падал в кровать, во сне забываясь до похмельного  пробуждения.
   Страшно и жалко Ванютке было смотреть на него, плакать хотелось, но не было слез, вовсе как будто исчезли. Как-то, выпивая, отец перехватил его осуждающий взгляд.   
   - Не по нраву?! Молчишь?! Правильно! Мал ещё мне перечить! – опорожнил махом стакан и уронил голову на руки, лежавшие на столе,   захрапев громко и смачно в угаре. 
   С тех пор  появилась у Ванютки мечта быстрей повзрослеть, чтобы не дать тому жизнь в бутылке топить, да знал, что это не скоро. В обычные дни  отец ласков с ним был и разговорчив.
    - Мамка оставила нас, - гладил нежно его по взлохмаченным волосам, - так что, сыночек, вдвоем нам куковать на белом свете.
   С чувством тогда Ванютка прижимался к нему, ощущая близость родную.
   В летнюю пору, с раннего утра до вечера, отец находился со стадом на выгоне. После полудня к нему прибегал, помогал коров гнать в деревню. А до этого носился с ватагой мальчишек, на реке купался или с удочкой на ней пропадал. Пристрастился в школе к обучению игры на гармошке, даже на летних каникулах зачастил в фельдшерский пункт для занятия музыкой. В чем Григорий ему не отказывал, с охотой давал инструмент.   
    - Молодец! Научишься - лучше меня станешь играть! – улыбался, отмечая усердие. - Подрастешь, все девчонки в деревне по тебе будут сохнуть!
   Приставил Ванютку с согласия пастуха к Григорию Никодим в помощь по доставке пригодных досок для ремонта избы от разобранного сарая, что у мельницы за деревней.
   - Глядишь, пацан в чём подсобит, а мужики разгрузят. Приведем твой дом  в порядок, - сказал он ему, передавая повозку со своего двора, - к осени туда с Марией переберешься. Чай, не дело ютиться в фельдшерской избе, где в одной комнатенке угол для осмотра хворых, а другой для жилья.
   Дорога извилистой лентой тянулась по полю. Вокруг стрекотали кузнечики, недалеко в воздухе кружил ястреб, высматривая для себя добычу, в основном, полевых мышей. Григорий подумал, что, разгрузившись, придется снова ехать к сараю, в котором еще оставались доски.    
     - Дядя Гриша, - спросил Ванютка, обернувшись к нему, -  вы говорили, что гармошки бывают разные, как они различаются?   
     Он хотел было ответить, но в этот момент повозку тряхнуло, видимо, угодили в яму. Раздался скрежет, затем ломкий хруст. Колесо отлетело на обочину, повозка наклонилась, и с неё повалились доски. Не успев ухватиться за жерди, Григорий вместе с ними оказался на земле. Какое-то мгновение с закрытыми веками лежал кулем, не в силах пошевелиться. В  голове стоял гулкий звон. Затем, поднял руку и ладонью провел по лицу.  Раскрыл глаза и перед собой увидел Ванютку.   
    - Дядя Григорий, – всхлипывал, сидящий на корточках, до слез перепуганный мальчуган. – Дядя Гриша!      
    - Да не реви же! Помоги!   
    Ванютка, схватив его за плечи, помог присесть.    
    - Вот что, давай меня туда, -  тяжело дыша, Григорий посмотрел на придорожные кусты, при этом пожалев, что оставил дома тележку, на которой передвигался, отталкиваясь руками с деревянными упорами, - а сам дуй за помощью!
    Мальчуган оттащил его с дороги, на которой осталась поврежденная повозка, и побежал, что есть мочи в деревню.   
    - Господи, благо, что так обошлось! – проговорила Мария, ватой с йодом обрабатывая полученные ссадины на плече от падения, когда привезли его в фельдшерский пункт. - Могло быть и хуже!         
    - Куда уж там! – криво усмехнулся он. -  Всего лишь упал, подняться - ерундовое дело, а не могу! Кажись, вожжи держать труд не велик, а и он не по мне! Не в силах даже за стол сесть без помощи! Как-то приснилось, что будто стою. Боже, какое же счастье! А веки открыл – волком выть хочется. Вон, староста еле ноги переставляет, без палки ни шагу, а ему завидую!    
    - Гриш, - отложив вату, ему заглянула в глаза, в которых застыла печаль, - помнишь, наш разговор о протезах?
    -  То делают за границей, - он горько вздохнул.
    - Ещё в столице есть мастера.
    - До неё не добраться. Да и кто возьмётся?! Разве забыла, что в госпитале врач говорил?! Отрезали бы ниже колен, то хоть появилась надежда на них,  а так?!   
    - Я о том думала, - Мария присела на табуретку напротив. – Послушай меня, не отмахивайся! Свечу ведь ставят в подсвечник, в котором имеется углубление. Почему нам не попробовать также сделать из дерева?
    - Издеваешься?! – вспыхнул Григорий. – Я на тележке хоть проехать могу, а так - быть истуканом?!   
     - Не кипятись! Ежели вставить конечности вглубь, хорошо закрепив, то опираясь на костыли и перенося тяжесть тела на них, можно передвигаться, хотя бы по дому.   
    - В смысле подтягиваться, их перемещая? 
    - Вроде того, - кивнула она.   
    - А что?! – Григорий задумался, в глазах мелькнул огонек. – Выстрогаю из  осины, а вот как приладить? – опустил взгляд на свои култышки. – Может, наподобие как коней запрягают? Сбрую одеть на себя, закрепив их ремнями?
    - Костыли тоже сам сделаешь, - довольно произнесла Мария, увидев его оживление. 
    -  А то! – появившаяся мысль завладела всем его существом. – Завтра же и начну, а ты мне достань, что потребуется.
    Две недели Григорий мастерил протезы, назвав про себя ходунами. Выстругал из брусков деревянных, выдолбив в них чащи. Нарезанные  из вожжей ремни прикрепил к брючному поясу и через плечи для прочности перекинул. Настало время подняться. 
   - Боязно очень, - сидя на лавке с самодельными костылями в руках и закрепленными ходунами, признался Марии. - Вдруг, вся затея полетит кувырком?   
    - Главное в себе силы найти, - твердо сказала она. - Давай, попробуем встать!   
   Григорий потянулся на костылях и отчаянным рывком приподнялся, и тут же повалился. Мария с трудом удержала его.   
    - Ну, вот, хорошо, - произнесла она, когда он обрел равновесие и,  опираясь на костыли, застыл на ходунах.
    - Неужели стою?! – выдохнул изумленно. – Паче мыслил, что окажусь у твоих ног. 
    - Уже на своих, Гриш, - на ресницах у неё заблестели бусинки слез.
    -  Ты плачешь?!   
    - От радости! - она улыбнулась. - Теперь надо научиться ходить. 
    - А что?! Не только ходить, но и танцевать стану! – воскликнул он в чувственном подъеме и, переставив немного вперед костыли, попытался сдвинуться с места.
    Но ничего не получилось, лишь наклонился всем телом, повиснув на них.      
    - Никак,- огорченно вздохнул, посмотрев на неё.
    - Не сразу, Гриш, Москва строилась, - произнесла она, успокаивая. -  Заново придется науку ходьбы постигать, но ты не печалься – осилим вдвоем,  я помогу.
    Месяц прошел, обострилась болезнь у Никодима - опять не дают ноги покоя. Поковылял за помощью к фельдшерице.   
   - За заботу спасибо! – благодарно взглянула она на него, когда появился в  медпункте.   
   - Не стоит! Материал для починки избы заготовлен, теперь мужиков позову, глядишь, управимся за пару недель. А к тебе по поводу их, - опустил взгляд на ноги, - зудят, спасу нет.
    За порогом послышался громкий шум, будто стучит кто-то по полу. Обернулся. В  дверях, свесившись на костыли, стоял Григорий. Никодим не поверил глазам. Он ли это?! Безмолвно смотрел на доселе безногого, у которого из под штанин виднелись калоши. В молчаливом недоумении  перевел взгляд на Марию. 
    - Гриша теперь на протезах, - сказала она,-  сам изготовил.   
    - На них передвигаюсь лишь только по дому, - произнес Григорий, -  а по улице на тележке. Вот, для лучшей опоры снизу расширил, натянув из резины обувку. Всё ничего, да сильно трут, - грустно промолвил, и тут же улыбка озарила лицо: - но в них ощущаю себя человеком. А всё она! – с восхищением кивнул на Марию: - Прямо сказать, поставила на ноги!   
    - Как же ты ходишь?! – невольно вырвалось у Никодима.
    - При помощи их, - кивнул на костыли, - вначале одним боком вперед, затем другим, наподобие утки.
    - Ладно, - нежно смотря на него, мягко проговорила Мария, - похвастался  своими ходунами, теперь представь нам заняться другим делом. – Перевела взгляд на Никодима: - Приступим к осмотру.    
    Облетевшая новость, что Гришка-музыкант благодаря фельдшерицы встал на самодельные ноги, всех поразила в деревне. Пуще всего уважительно отзывались мужики о Марии: мол, молодец баба, бьется за своего избранного! Женская половина с этим мнением соглашалась, вдобавок одобрительно добавляя, что любовь, ко всему, иногда творит чудеса.
    До затяжных осенних дождей и наступления холодов успели перебраться в отремонтированный дом Мария с Григорием. Председатель каждый день, хотя и переставлял ноги с великим трудом, ходил смотреть, как  продвигается работа. Старшим среди работников определил пастуха Казимира Орлова, который сам вызвался привлечь избу в порядок: как-никак сынок к гармошке душой прикипел - в том Гришки заслуга, как ему не помочь?! Ко всему немощен он.
   Вместе с промозглыми ветрами в конце октября прилетела в деревню новость, от которой мужики, пребывая в думах глубоких, чесали затылки: теперь правят в столице большевики, как распорядиться властью сумеют?! Поди, до сих пор громыхает война, но, говорят, правительство новое  во главе с Лениным издало декрет о её прекращении. Ежели так, то только этим одним власть повернулась к народу. Хотя, пока это лишь слова на бумаге: слезами и горем война отзывается. В деревне урожай собрали – многим еле свести концы, протянуть бы до следующего. А кто по хозяйству зажиточней, на продажу везти опасаются: лучше оставить себе про запас – неизвестность дюже пугала. Мало ли что?! В головах не укладывалось, что творилось в уездном центре: кто там побывал - рассказывали, что ставни на окнах в большинстве магазинах и лавках закрыты, висят замки на дверях. С утра до вечера  митингуют, с флагами и транспарантами маршируют по улицам. Господи, когда угомонится  народ и жизнь устоится?!    
   Никодим, рассуждая о переменах, приходил к мысли, что верно тогда поступили, положив под сукно документ прежней власти о переделе земли. Правда, что сейчас ожидать?! Слух разнося, что ныне землю в общее пользование намереваются из частных рук передать, забрав даже от церкви. Выходит, такой же кафтан, лишь наизнанку. Что ж, время покажет, в любом случае по своему укладу следует жить, сообразуясь с веянием революции, в вихрях которой заблудиться можно не только умом.         
   - Эх, ушицу бы из свежей рыбы! - мечтательно вздохнул Казимир, пришедший после полудня по просьбе Григория к нему в дом помочь приладить дверь на петлях, -  а то скоро белые мухи закружат.   
   - Хорошо бы, - отозвался Григорий, - да не ходок я уже на реку. 
   - Ничего, вдвоем доберемся, - мотнул головой Казимир. – Из лодки сеть закинем, на костре ушицу сварим, - протянул, блаженно закрыв глаза: - с дымком, - и, открыв их,  прямо посмотрел на него: -  Как смотришь, ежели  через часок за тобой наведаюсь, только сеть прихвачу?   
    - А то, - вдруг улыбнулся Григорий, - можно попробовать.
    Довезя Григория, державшего в руках смотанную сеть, на тележке до берега,  Казимир взглянул на реку. Над ее гладью висел слабый туман. В прибрежных кустах виднелась лодка, привязанная к лежавшему возле них бревну.   
    - Сейчас тебя в нее перенесу, - сказал пастух и посмотрел на него: - держись крепко за шею. Повернувшись спиной к Григорию, взвалил его на себя и пошел к лодке. 
    -  Сеть расставим за поворотом, в заводи, где водятся щуки. В прошлое лето там вытащил пару крупных. Вот таких, почти в два локтя, - сидя в лодке, показал Казимир, растянув руки. - Ну, а окушков всегда здесь полно! 
    Добравшись до заводи, часть которой поросла осокой и с большими листьями кувшинками, они начали ставить сеть. Казмир, старательно расправляя, медленно спускал её за корму.  Вдруг сеть натянулась.
    - Кажись, зацепилась за корягу, - свесившись, попытался дернуть её на себя. Под тяжестью тела лодка наклонилась, и он свалился за борт. Барахтаясь, суматошно колотя по воде руками, в охватившем ужасе завопил:   
-  Помоги! В сеть ногой угодил! 
    - Держи! – Григорий протянул весло.
    Тот судорожно схватился за него и потянул на себя. Не имея опоры, Григорий, не выпуская весло из рук, изо всех сил старался удержаться в лодке, но тщетно. Казимир неумолимо тащил к себе….
   Нашли их, запутавшихся в сети, под утро. Два свежих холмика выросли на погосте. Проводив в последний путь, молчаливо возвращались с кладбища в деревню. В черном платке шла Мария, держа за руку Ванютку. Рядом с ними бежал Шайтан. 
    - Теперь мы вдвоем будем жить, - печально подняла она взгляд на Никодима, ковылявшего с палкой в руке по тропинке, когда поравнялись с ним. - Да ещё и Шайтан, - мельком бросила взгляд на собаку.    
     Он ничего не ответил, да и что сказать в утешенье? Каждому свой отрезок судьба отмеряет. Тяжело лишь вздохнул. Они пошли дальше. Он неотрывно смотрел вслед удалявшейся женщины с мальчуганом. Какая впереди им жизнь предстоит, и какая всем нам уготована?!