Завещание

ЗАВЕЩАНИЕ

        Второй день деда Вася, как его называл внук, жил на квартире сына в   столице. Приехал погостить из далеких сибирских краев, где коротал одиноко свой век в деревушке на берегах красивого и могучего в своем стремительном беге Енисея.
     Семейная жизнь у него не сложилась. Сын, Сергей, после школы, с  аттестатом зрелости в кармане, уехал на учебу в Москву. Там же после окончания института и остался. Супруга сразу же после его уезда, будто с привязи сорвалась. Закрутила роман с местным фельдшером. Тот, как только молва пошла об их связи, быстренько увез ее подальше от пересудов и укорительных взглядов. В деревне шило в мешке не утаишь: все обо всех знают. Больше ее не видел. От сына, с которым она поддерживала отношения, узнал, что живет в Новосибирске. Переживал сильно. Чуть было не запил, но удержался. Хотел второй раз жениться, да как-то не срослось.      
      Новая избранница, сорокалетняя соседка Галина, была вдовой. Муженек  отдал Богу душу после очередной затяжной болезни. Эпидемия, под названием пьянство, после перестройки все больше поражала сельских мужиков. Она его и скосила.  Вначале Галина согласилась на предложение руки и сердца, но потом, не объясняя причины, почему-то передумала.
«Этих баб не поймешь, - мрачно рассудил он: - все у них не так! Остается лишь встречаться».
       Было ему тогда под пятьдесят. Еще работал. Силенки тогда были, не то, что нынче. В этом году ему стукнуло восемьдесят три. Хозяйство вести уже не мог. Часто болел. Пару раз лежал в районной больнице - сердце прихватывало. Все чаще стал задумываться о вечности. Вот и решил на склоне лет повидаться с родными, да и посетить места, где воевал.
     Война для него началась в сорок первом. В семнадцать ушел на фронт. Был  зачислен в истребительную роту. Так называлось их подразделение, предназначенное для борьбы с танками. На вооружении ПТР – противотанковое ружье.  Расчет – два бойца. Первым номером, как сейчас помнит, был степенный украинец Степан Приходько. Частенько тот рассказывал ему о родных местах. Жутко любил свою станицу, что недалеко от Винницы. На оккупированной территории, остались у него жена и двое детишек. Шибко горевал по ним. Злой был на фашистов, как черт. Бывало, зайдет разговор о немцах, так глаза сразу яростью начинали пылать:  «Я их, гадов, руками душить готов, не то, что из ружья пулять!» 
      Вторым в расчете был он, в ту пору безусый юнец. Таких по возрасту в роте насчитывалось более десятка человек. Из них, недавних выпускников школ,   в те суровые годы посчастливилось остаться в живых только одному ему. Все полегли: кто в первых боях, защищая подступы к столице, а кто в последующих сражениях. Глубокий земной им поклон! 
       Сам воевал до июля сорок третьего. Первый раз был ранен в ногу под Москвой и отправлен в госпиталь в Можайск. Вернулся в строй. Второй раз ранение получил под Курском. Оттуда из полевого госпиталя санитарным поездом был доставлен на излечение в тыл. Так оказался в Сибири. Глубокая контузия и покалеченная осколком грудь не позволили вернуться в действующую армию. После выписки работал на эвакуированном из центральной полосы оборонном заводе в Красноярске. Трудился токарем. После войны женился на медсестре из поликлиники, где по случаю фронтового ранения состоял на врачебном учете.
       Жизнь тогда втянулась в обычную в ту пору для советских людей колею. Выделили площадь в коммуналке. На работе поставили в очередь на расширение. Сын в детский садик пошел. И все было бы хорошо, но стало не ладиться со здоровьем. Полученная рана в легких напомнила о себе. По рекомендации докторов переехал с женой и сынишкой на жительство в деревню. Работа там нашлась. Стал механизатором. Зимой у станка в гараже, летом за рычагами трактора или штурвалом комбайна. Она – сестрой в деревенском медпункте. На свежем воздухе здоровье пошло на поправку. Однако в семье частенько стали возникать по разному поводу неурядицы, а уж потом и любвеобильный фельдшер появился на горизонте….
       Ну, а дальше у Василия Егоровича наступила новая полоса жизни, затянувшаяся почти на сорок лет.         
      У сына в гостях он не был почти лет пятнадцать. Невестку, Настю, да и внука знал разве что по фотографиям, да по переписке. Только вот письма приходили редко. Сын был человек занятой - начальник отдела в каком-то солидном учреждении. Все время пропадал на работе. Писал мало, больше по праздникам. То ко дню рождения весточку с поздравлениями пришлет, то письмо с обязательным приложением фотографий любимого чада и супруги. Трижды в год переводы пересылал: ко дню рождения, новому году и 9 мая, дню Победы. Невестка сама почти не писала, да и внук ленился. Василий Егорович не обижался. Понимал – у них свои заботы, а Москва – суматошный город.
       Один раз за эти годы сын как-то приехал погостить к нему. Было это лет семь назад, в начале наступившего ХХ1 века, как в шутку говорил Сергей. Посмотрел на его житье, да настойчиво начал звать в город.
      - Вот, что кидай свое хозяйство и давай к нам. Место найдется, - предлагал он. - А если думаешь, что стеснять будешь, то комнатенку снимем неподалеку. Иначе здесь загнешься. Хозяйство вести, как вижу, тебе не под силу, да и хворь одолевает. Возраст все-таки дает знать. 
      По правде сказать, Василий Егорович и сам стал задумываться о переезде в город. Однако тогда своего согласия не высказал. Сергей пробыл у него совсем мало. Недели не прошло, как позвонили сыну на его карманный  телефон из учреждения и отозвали снова на работу. У самого Василия Егоровича телефона никогда не было: ни проводного, ни тем более  мобильного. В деревне на почте имелась телефонная связь. При желании в город можно дозвониться. А модный – сотовый, к чему он?  Бешеные деньги только за оплату разговоров тратить, да и часто звонить – лишь надоедать.               
     Теперь, когда перевалило за восемьдесят, в начале мая приехал в Москву. Специально подгадал, чтобы День Победы встретить здесь. Кроме того, как свидеться с семьей сына, была и затаенная мысль присмотреться к столичному житью: может, действительно, перебраться сюда?!
     В этот день Сергей и невестка, как обычно рано ушли на работу. Освободятся, сказали, к вечеру. Внук, Илья, которому шел двенадцатый год, собирался в школу. Была пятница.   
     - Что, деда, завтра по местам боевой славы прошвырнемся? – надевая ботинки, из прихожей прокричал он. – Папка говорил, что выходной посвятим этому.   
      Василий Егорович, отложив в сторону газету, которую просматривал на кухне, вышел к внуку:
     -  Думаю, ты не против?
     - Конечно, – лаконично отозвался Илья. – Даже будет интересно прогуляться. Ну, я пошел, - закончил он и, громыхнув дверью, выскочил  на лестничную площадку.   
     Сын женился поздно, когда возрастная планка застыла на тридцать пятой отметке. Жена была младше лет на десять. По всему было видно, что Сергей души в ней не чаял. Невестка Василию Егоровичу понравилась: встретила почтительно и вежливо. А вот внука, по его мнению, они явно баловали, потакая всем его капризам.      
     Решив посвятить целый день обзору столицы, он снял с вешалки пиджак с нашитыми, как подобает у большинства ветеранов, орденскими планками. Посмотрелся в зеркало: убеленный сединами старик, не больше ни меньше. Заперев дверь на ключ, нажал кнопку вызова лифта. Семья сына жила на пятом этаже высотного дома в центре города. Вскоре скоростная кабина доставила его вниз. Вышел на улицу и, не спеша, направился по ней, влившись в гущу толпы.   
     Москва жила будничной жизнью мегополюса. На Тверской, Садово-Кудринской, впрочем, повсюду: на многолюдных проспектах и маленьких  улочках пестрели яркие экраны электронных реклам, призывающие посетить показ лучших итальянских моделей на сцене клуба «Каприз», что на улице академика Сахарова, или же фотовыставку «Семейные тайны» в зале Федерального архива, посвященную жизни императрицы Марии Федоровны – супруги Александра Третьего, останки которой недавно перевезли из-за границы в усыпальницу  Петропавловского собора в Санкт-Петербурге.
     Приглашали в свои залы недавно открывшееся пивной ресторан «Бюргер» и трактир «Берлога». Зазывало посетителей кафе «Кавказская пленница», на крыше которого виднелись огромные фотофигуры артистов комедийного жанра последних лет советского периода Никулина, Моргунова и Вицина. 
Василий Егорович увидев их изображения, невольно подумал: «Знал бы последний, что его фото выставят на крыше питейного заведения, то наверняка, возмутился бы».
     В купе вагона, во время поездки сюда, ему попалась газета, в которой одна из статей освещала творчество Георгия Вицина. В ней, как раз и подчеркивалось, что тот никогда не употреблял алкоголя. Представленный  им в кинокартинах образ выпивохи ничего общего не имел с его личностью. Это была лишь гениально сыгранная роль.   
     На улицах красочные афиши заманивали жаждущих интимных впечатлений молоденьких красоток на программу мужского шоу-стрептиза в клуб «Нирвана», созданного только для женщин. «Вы в контакте со всеми мужчинами клуба. Бесплатный коктель ночи. Исполнение всех ваших потаенных желаний!» - гласили огромные заголовки, обещавшие свободное общение с любыми танцорами клуба.
     - Тьфу! Безобразие истинное! Докатились! – в сердцах чертыхался Василий Егорович, читая их и бредя среди людского потока.    
     Более чем четырехчасовая прогулка утомила. Оглянулся, ища местечко, где можно было бы присесть, отдохнуть. Внимание привлек прикрепленный на фасад дома щит с наклеенным объявлением: «Покупаем, продаем старинные монеты, ордена, медали». 
     «Что это? – недоуменно смотрел на вывеску. – Неужели и это продается?!»
     Он стоял, не шелохнувшись, приковано глядя на объявление, медленно осознавая смысл написанных слов. В голове не укладывалось, что завоеванная кровью и непомерной ценой награда может быть просто так продана с прилавка, будто открытка или безделушка для украшения. В этом кусочке металла была частица того военного лихолетья, когда решалась не только его судьба и судьбы его соплеменников, но и будущее – во имя чего шли под пули. 
     Будущее  наступило. Отгремели победные салюты в сорок пятом, стали восстанавливать разрушенное.  Затем, воплощение грандиозных проектов – от завоевания космоса до освоения целины. Жили, надеясь в лучшее. Верил в это и он. Но пролетели годы, жизнь уже на закате, а лучше не стало. Наоборот, разваливалось и разворовывалось на глазах построенное  трудовыми руками миллионов народное хозяйство. 
     В сельской глуши по домашнему голубому экрану в начале девяностых  наблюдали выступления высшего руководства страной и депутатов, слушали, лившиеся потоками их многообещающие речи. Перестройка во всю гремела в городах, вдали от деревенских домов. В селе же ожидали перемен. И они наступили, … приведя в опустошение совхозы. Техника стояла, с запасными частями для ремонта полный завал, да и горючего для выезда в поле не было. Эпоха перемен после перестроечного периода тоже ничего для села, кроме раздачи совхозной земли, не дала. Тогда полученным земляным наделам радовались, да и пили безбожно по этой причине. Но фермерами стали единицы, зато многие так и продолжали пить. По сей день зеленый змий гуляет по селу.      
     Горько было это видеть. Особенно, приходящие в забвение нравственные устои. Оставалась память. Воспоминания о далеких фронтовых годах и созидательном труде в послевоенное время порой возвращали Василия Егоровича в прошлое, служа эмоциональным зарядом, не дававшим погрузиться в нахлынувшие в старости болезни.
     Сейчас в душе у него кипела смесь чувств: от горькой обиды за себя и уходящее  поколение, за не оцененное достигнутого и прожитого ими, до протеста всего, что не принимало его восприятие в сегодняшней жизни.
     - Вам плохо, папаша?! – вывел его из оцепенения чей-то голос. Мужчина средних лет пристально смотрел в лицо: – Помощь не требуется? 
     - Нет, нет, извините, - тихо проговорил Василий Егорович и, сгорбившись, будто под тяжестью непомерной ноши, устало отошел от объявления.
Весь погруженный в невеселые мысли, со щемящим осадком в сердце от увиденного, он медленно брел по городу.   
     Москва шумела и бурлила, вытряхивая долларовые и рублевые купюры из кошельков гостей столицы - туристов и разного командировочного люда. Ему казалось, что все здесь только и помышляют, что делать деньги. Куда не пойди – везде баснословные цены и такса в валютном исчислении за различные услуги. Даже посещение туалета, включало в себя стоимость в центах либо рублях с двузначной цифрой. Что уж говорить о стоимости товаров на прилавках магазинов и бутиков, если одна чашка кофе и бутерброда с ветчиной, как он подметил, обходится чуть ли не в полтысячи кровных.
     Столица внешне здорово изменилась, и это было заметно. Город неимоверно разросся. Появились новые спальные районы, как образно о них говорили в народе. Произошла реконструкция центральных улиц, которые  приобрели новый облик. Большинству из них вернули  дореволюционные названия.
     Но не это отличало современную Москву от той, которую знал ранее Василий Егорович. Город изменился по своему внутреннему наполнению.  Пропала какая-то нравственная, наполненная  духовностью человеческого общения его жила, испарилось ощущение фундаментальности столицы и теплоты ее узких старинных улочек. Все это улетучилось в неизвестное измерение.
     Порой, ему казалось, что это не автомобили несутся и вынужденно замирают в образовавшихся пробках, а финансовые потоки заполняют городские улицы. Все здесь, на его взгляд, было подчинено одной цели и пересчитывалось на эквивалент хрустящей валюты. Город-монстр представлялся губкой, впитывающей в себя многочисленные денежные ручейки и реки, текущие со всех сторон в одном направлении. 
     Вечером, когда все собрались за празднично накрытым по случаю его приезда столом, сын поинтересовался: 
    - Как столица, впечатляет?
    - Много шума, - уклончиво ответил Василий Егорович. – Отвык я от городской суеты.
    Ему не хотелось признаться, что город с его суетливым ритмом жизни и, как показалось, холодным, расчетливым и прожорливым взглядом, оттолкнул от себя. Город, который он защищал, на окраине которого произошло боевое крещение и получено первое ранение, для него теперь был чужым. От его каменных стен, под которыми стало продаваться все – от женского тела до боевых регалий, веяло ледяной отчужденностью.   
    - Ничего, батя, привыкнешь, - отозвался Сергей, отправляя в рот ломтик жареного судака. – Хату свою продашь, и будешь здесь жить, как у Христа за пазухой. 
    - Действительно, - вступила в разговор невестка, - не надо дрова заготовлять, постоянно печь топить, за водой ходить, в огороде спины не разгибать, да и квалифицированные врачи под боком. Так что не раздумывайте - оставайтесь, -  завершила она и по-доброму посмотрела на него.   
     Василий Егорович, не ответив, потянулся за чашкой чая. 
    - Давайте я налью, - предложила Настя: - Вам как - покрепче или не очень?
    - Погорячее, дочка, - произнес Василий Егорович.
    - Вас что-то смущает? - продолжила она, наполнив из маленького чайника ароматной заваркой чашку. Затем, доливая в нее кипяток, сказала:  – Я понимаю, что не просто съезжать с обжитого места.  Но в деревне вы один, да и тяжело.   
    - Отец, ты пойми, что здесь тебе будет намного спокойнее, в цивилизации как-никак поживешь, - вставил сын. – Мы же о тебе беспокоимся.   
    - Цивилизация порой поедает человеческое начало, - не понятно для сына с невесткой, философски промолвил он.
    Они невольно переглянулись. Сергей недоуменно пожал плечами. Это не ускользнуло от взгляда Егора Васильевича, но виду не подал: зачем теребить душу и высказывать то, что  у него накопилось?!
    - Деда, а завтра мы поедем, где ты воевал?  - спросил, сидящий вместе с ними за столом внук, доедая кусок пирога с капустой.
    - Конечно, - отвечая за Василия Егоровича, - отозвался Сергей. – Как и намечали.
    - Поэтому, скоро тебе укладываться, - повернулась к Илье мать. – Надо выспаться, чтобы пораньше встать. 
    - Угу, - буркнул Илья и посмотрел на отца: – Папа, я возьму с собой пневматический пистолет. Постреляю там. Ладно?
    - Хорошо, - ответил он. – Доедай и умывайся. Завтра рано просыпаться. 
    Когда внук встал из-за стола, Сергей обратился к отцу:
    -  Поедем на моей машине. Узнаешь ли места? Ведь все так изменилось.
    - Надеюсь, вспомню, - проговорил Василий Егорович. – Бывает, даже во сне вижу землянку – первое свое фронтовое жилище здесь, под Москвой. Проснусь, а видение так и не проходит. Какое то время даже кажется, что в ней нахожусь. А еще холм с березкой, под которым меня тогда ранило. Так и стоит перед глазами. 
    - Батя, а все-таки как насчет переезда? - вернулся Сергей к прежней теме.
   - А никак, об этом поговорим позже, - поднялся с места Василий Егорович и взглянул на невестку: - Спасибо за угощение. Пожалуй, мне тоже пора на боковую. Находился так, что ноги гудят.
    Спалось Василию Егоровичу плохо. Всю ночь мучили кошмары. Снилось, будто в огромном зеркальном зале столичного магазина шел торг. С аукциона продавали его самого с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» на поношенном пиджаке. Сотни людей, почему-то без лиц, жующих поп-корн и пьющих прямо из горлышек бутылок пиво, впившись в него взглядами, деловито приценивались к выставленному товару. Молодой толстомордый продавец, постукивая молотком, громко выкрикивал:
    - Последний ветеран. Имеются награды. Двести долларов, кто больше?
    Из зала неслись возгласы:
    - Двести пятьдесят, триста…
    -Триста, - повторял продавец и снова кричал в толпу: - Ветеран с наградами, последний в списке. Кто больше…?!
    Василий Егорович проснулся в холодном поту. Лежал с открытыми глазами. Постепенно дремота сломила его, и он снова впал в тревожный короткий сон. Теперь уже снилось, что вместе со своей ротой поднимался в атаку. Бежал с винтовкой наперевес прямо на траншею врага. И вдруг, остановился, заметил, что он остался один. Солдаты из роты куда-то делись, их не было. Он один и больше никого…
    Лишь к рассвету смог спокойно заснуть. 
    Утром, позавтракав, вся семья выехала на форде за город. Сергей уверенно гнал машину по федеральной трассе. Рядом сидел Василий Егорович, наблюдая мелькающий за окнами автомобиля ландшафт. Когда-то здесь шли бои. Он с трудом узнавал местность. Сын был прав, утверждая, что произошли перемены. Там, где раньше проходила передовая линия, теперь виднелись дачные застройки и приусадебные участки, возвышались кирпичные строения придорожных кафе и отелей.
    - Притормози, - попросил он Сергея, заметив дорожный указатель, стрелка которого показывала в сторону от трассы, обозначая съезд на проселочную дорогу. – Здесь где-то мы стояли, а недалеко был штаб нашей бригады. Сворачивай туда.
    Автомобиль, монотонно урча двигателем, повернул на гравийку. Сын сбавил скорость. Мелкие камешки, вылетая то и дело из-под колес, бомбили переднее стекло.
    - Ну и дорога, - недовольно пробурчал он, - как стиральная доска.
    - Деда, а скоро мы приедем? – подал голос, сидевший на заднем сидении рядом с невесткой внук.
    - А мы уже прибыли, - ответил Василий Егорович, увидев с правой стороны по движению поросший лесом пригорок. Сердце учащенно забилось: вот оно до боли знакомое место. Здесь он начал свой боевой путь. – Остановись, - попросил  Сергея.
Все вышли из форда. Легкий ветерок колыхал распустившуюся листву  стройных берез, тянувшихся к небу.   
    - Раньше на холме был только бурьян. На вершине одно лишь деревце, - заметил Василий Егорович, - а нынче целая роща.
    - Ты здесь воевал? – спросил Илья, оглядываясь по сторонам. – А где были окопы?
    - Тут же, под самым холмом, - ответил Василий Егорович, вытянув руку в направлении пригорка,  – и наша землянка там же.
    - Я сбегаю, посмотрю, - заявил внук и, сорвавшись с места, понесся в березняк.
    - Илья, смотри под ноги, осторожнее! – озабоченно прокричала ему вдогонку Настя и пояснила, повернувшись к Василию Егоровичу: - Можно запросто в яму угодить или напороться на проволоку, на битые осколки. Мало ли чего валяется.
    - Да, отец, лес у нас загажен, не то, что у тебя в Сибири, - поддакнул Сергей. – Люди совсем не заботятся о чистоте, об экологии. Всякий мусор сваливают, где попало. Не удивлюсь, если и в этом березняке свалку устроили.
    Василий Егорович не реагировал на рассуждения сына.  Воспоминания возвратили его в сорок первый. Зима тогда выдалась морозной. В землянке было натоплено. В железной бочке буржуйки весело плясало пламя, пожирая сухие поленья. Он зачарованно смотрел на огонь. В тот час в солдатском жилище каждый занимался своим делом. Кто-то перечитывал ранее полученные письма из дома, а кто-то сосредоточенно выводил строчки, обращенные к родным. Письма служили единственной связью с любимыми и близкими сердцу людьми. Они соединяли бойцов с тем гражданским миром, из которого их вырвала война, бросив сюда, в напичканные минами заснеженные подмосковные поля, по которым тянулись паутины колючих проволочных заграждений. 
    В углу, примостившись на сколоченных из досок нарах, старшина Алферов зашивал порванный рукав полушубка. Старшине было около сорока, и он  казался ему, молодому солдатику, чуть ли не стариком. Бойцы звали его по-разному: большинство по званию, а старшие по возрасту просто величали Ивановичем.
    - Слышь, Иваныч, - помнится, обратился тогда к нему пожилой солдат Николаев, мобилизованный из-под Орши, - артиллеристам батареи галеты выдали, говорят американские. Ты же нам одни сухари раздаешь, скоро от них живот к спине прилипнет.          
    - Не беспокойся, - откусывая нитку, отозвался старшина: - Галеты что? - Одна пустота, да крошки, а сухарь ржаной – это продукт,  его и пососать можно. А если желаешь испробовать заграничную еду, то завтра для тебя специально достану.
    Но обещанное Николаев не увидел, как и не увидел завершение наступившего дня. Ранним утром роту подняли в атаку. Сраженный пулеметной очередью упал он на белое покрывало земли, которое рвали взрывы снарядов и впивались летящие со зловещим свистом вражеские пули. 
В памяти Василия Егоровича отчетливо всплыла картина боя. Вот он, утопая  в снегу, вместе со всеми, пробирается к вражеской траншее. Это только в кино показывают атаку как стремительный бег на врага. Бросок на противника, засевшего в первой траншее, всегда бывает за несколько десятков метров до нее. Тогда, до немцев, огрызавшихся стрелковыми и артиллерийскими выстрелами, было еще далеко, и надо было преодолеть это разделявшее их пространство, по которому в страшном огневом вихре носилась смерть. Ему повезло: она пронеслась мимо, коснувшись лишь своим черным крылом и обдав ледяным дыханием.   
    Словно в замедленном кадре кинематографической ленты, память четко запечатлела момент оглушительного взрыва. Вот, находившийся рядом с ним старшина, схватился за голову и медленно повалился набок. Так же замедленно почему-то оседали поднятые взрывом в воздух  вперемешку со снегом  комья земли. И тут же он сам почувствовал нестерпимую боль в ноге и, словно споткнувшись о невидимую преграду, упал  навзничь…
     Тогда его, контуженного и раненого в ногу, подоспевшие санитары оттащили в укрытие. Об этом узнал позже, придя в сознание в медсанбате, откуда   направили на лечение в Можайск.   
     Голос внука возвратил из картины воспоминаний. 
    - Папа, деда, идите сюда -  тут памятник! – звал Илья к себе. – Здесь рядом!
    - Пойдем, отец, глянем, - предложил Сергей и, ориентируясь на голос сына, направился в рощу. За ним, сойдя с дороги, пошли Василий Егорович и Настя. 
    У подножья холма, на краю березовой рощицы, виднелся обнесенный окрашенной оградой обелиск. Подошли ближе. Пирамиду обелиска венчала вырезанная из железного листа красная звезда, у основания лежали цветы. 
    - Да это братская могила, - сказал Сергей. – Смотрите, даже имена есть. 
На прикрепленной табличке были выведены фамилии, имена и отчества павших здесь, как гласила надпись, в 1941 году,  красноармейцев.
    Василий Егорович пригляделся. В столбце перечня погибших, увидел знакомые фамилии: это были бойцы из его роты. Список шел по алфавиту. Первым значился Алферов Иван Иванович.   
     «Значит, тот бой был для тебя последним, старшина, - мысленно проговорил  Василий Егорович. – Тут ты лежишь. А я вот оклемался после него, воевал, да еще пока и живу». 
     Глаза выискивали знакомые фамилии. Медленно вчитывался: Николаев Роман Александрович, Приходько Степан Григорьевич,  Петрова Валентина Ильинична…   
    «Связистка Валя, - вспомнил задорную, молодую, со звонким голосом девчонку.  В тайне все в роте любовались ею, оказывали внимание, но не дай Бог, кому–либо пристать! - И она тут! Эх, сколько полегло бывших однополчан. Выходит, ему досталось жить за них. А как прожил?! Что сделал?!»
     Мысли связывали сорок первый с реалиями сегодняшнего дня. Тогда они мечтали о послевоенной жизни, строили планы на будущее. Думали, что люди будут жить лучше, богаче, ярче. А на деле?! Если бы они, оставшиеся на этом поле,  могли слышать - что им сказать, что ответить?! Тогда в сорок пятом фашизм победили, а что дальше?! Да, были достижения, но о них постепенно стали забывать. Даже о ветеранах страна вспоминала лишь в праздничные даты.   
     «А ведь нам много не надо – забота и память», - грустно подумал Василий Егорович. 
    -  Деда, тут и про тебя написано, - громко заявил Илья, показывая рукой на нижнюю строчку в перечне красноармейцев.
    Василий Егорович внимательно вгляделся в список на табличке: действительно, последним в нем значился он.
     - Как же это?! – недоуменно посмотрел на сына.
     - Боже! Это чудовищно! Человек живой, а значится мертвым! - всплеснула руками невестка. – С ума сойти!
     - Ничего, батя, не расстраивайся. Мы это исправим, - пробасил Сергей. – В местную администрацию заявление подадим, сам съезжу. Уберем эту запись.
Конечно, это подлинное безобразие, можно и в суд подать.
     - Дед, а те, солдаты, имена которых тут написаны – они вместе с тобой воевали? – поинтересовался внук.
    - Да, многие из одной роты. И в том бою, который проходил здесь зимой сорок первого, я был вместе с ними. Тогда и получил  ранение.
    - Выходит, тебя посчитали тоже погибшим? – допытывался Илья.
    - Выходит так, - проговорил Василий Егорович и задумался. – А знаете что?! - через какое-то мгновение произнес он: - Я, кажется, понимаю как это произошло.  Сейчас поясню.
     Сын с невесткой вопросительно посмотрели на него. Внук от удивления   раскрыл рот.      
    - Нам, всем кто был на передовой, тогда выдали медальоны…, - начал говорить  Василий Егорович.
    - А что это такое? – перебил его Илья.
    - Как тебе сказать, - потер затылок Василий Егорович, - это такая штучка из металла, куда вкладывалась записка с фамилией и адресом, номером воинской части. Для опознания: на случай, если убьют, то знать кого. 
    - Ужасно! – промолвила невестка и, взяв мужа под локоть, прижалась к нему.
    - Так вот, - продолжил Василий Егорович, - обычно медальоны крепились на шнурке и носились на шее, вроде как носят крестики. Не знаю почему, но я свой медальон всегда держал в кармане гимнастерки. А перед тем боем  зачем-то переложил в карман полушубка. Видимо потерял его при атаке. Был ранен. Очнулся уже после операции, а когда собирались переправлять в госпиталь, который находился в прифронтовой полосе, назвал себя.      
     Василий Егорович замолчал. Взглянул на обелиск, где на табличке среди   погребенных красноармейцев была вписана его фамилия, и тяжело вздохнул. 
    - Значит, тебя  в роте вычеркнули из списка живых, - констатировал Сергей.
    - Время тогда было такое – не до уточнений. Хоронили сразу же после боя, специальная команда для того была создана…. В ротном строю меня не было, среди раненых не оказался, а медальон, наверное, нашли…
    - Не вздыхай, отец, ошибку исправим, -  успокоил сын и добавил: - Главное, ты у нас живой!
    Вдалеке, будто орудийный залп, прогрохотали раскаты грома. Настя взглянула на небо. По нему, в их сторону, надвигалась темно-серая туча.
   - Сейчас хлынет ливень, - сказала она, - давайте быстрее в машину.
    Первые дождевые капли забарабанили по крыше автомобиля, когда они уже выехали на трассу. Иномарка, разбрызгивая образовавшиеся местами на бетонном покрытии лужи, мчалась в потоке машин к столице. В салоне тихо играла музыка, доносившаяся из радиоприемника. Сын, сидя за рулем, сосредоточенно вглядывался в дорогу. Невестка и внук дремали. Василий Егорович молчал. Думы о прошлом одолевали его.   
    По приезду ужинать не стал: сказал, что не хочет, да и впечатления от поездки не располагают к еде. Ушел в отведенную ему комнату.   
    - Переживает,- отозвался на это Сергей, - пусть побудет один. Неприятно и обидно видеть себя  вычеркнутым из числа жильцов на этом свете.
    - Конечно, - согласилась Настя и погладила сына по голове: - К деду в комнату не заходи, не мешай! Пусть человек успокоится. День у него сегодня выдался не простой.   
     Как и в предыдущую ночь, Василий Егорович спал плохо, неспокойно. Теперь ему снились лица фронтовых друзей, навечно покоившихся в  братской могиле под обелиском возле березовой рощи. Проснулся с одной мыслью, которая буравила сердце, и все больше одолевала сознанием. Ее пока решил хранить в тайне. Это мысль несла в себе потаенное, внезапно пришедшее к нему и, до поры до времени, не высказанное  желание.
    В воскресенье семья сына стала собираться на дачу, которая была в трех часах езды на машине от столицы.
    - Поедешь с нами? – спросил Сергей. - Или другие планы имеются?
    - В следующий раз, - ответил Василий Егорович. – Природу у себя и так вижу, насмотрелся. Решил пройтись по музеям. Пойду в Третьяковку.
    - А мы с классом там были на прошлой неделе, - похвастался внук.
    - Мы приедем поздно, - сказала невестка. – Еда в холодильнике. Можете нас не ждать.
    - Спасибо, дочка, разберусь.
    - Тогда до вечера, - проговорила Настя.
    - Пока, дедуля, - простился внук.
    Семья сына уехала. Василий Егорович вышел на улицу. Сергею, чтобы его не огорчать и не вызывать не нужные вопросы, он сказал не правду: в  Третьяковскую галерею, да и в никакой другой музей не собирался.  Путь его лежал в другом направлении. Он знал куда ехать, но каким видом транспорта добираться и в какую сторону – это было не известно.   
     Заметив такси, вытянул руку, обращая на себя внимание. Волга с желтым набалдашником на крыше и нарисованными на нем черными шашечками, притормозила у кромки тротуара. 
    - Свободен? – спросил Василий Егорович водителя, который приоткрыл дверцу автомашины.
    - Садись, - коротко бросил тот, и когда Василий Егорович устроился на заднем сидении, поинтересовался: - Куда едем?
    - В крематорий. 
    Почтенный возраст пассажира и названный адрес поездки не вызвали удивления у водителя. Он лишь спросил:
    - В последний путь провожать? - и, не дождавшись ответа, покачал головой: - Все там будем.
    На территории скорбного заведения было не многолюдно. У здания, к которому подъехало такси, стоял автобус с нарисованной траурной лентой по бокам кузова. Расплатившись, Василий Егорович, вышел из автомобиля. Подошел к шоферу, курившему возле автобуса: 
    - Где можно начальство найти?
    - Сегодня выходной, руководство отдыхает, - затянувшись сигаретой, проговорил тот и добавил: – Если что, то можно к администратору. Вон туда – в боковую дверь, - и вытянул руку, показывая направление.   
   В помещении, куда вошел Василий Егорович, кроме сидящей за столом женщины средних лет, одетой в строгий серый костюм, никого не было. Она внимательно посмотрела на посетителя:
    - Вам кого?   
    - Здравствуйте! – поздоровался Василий Егорович и вдруг замешкался: - Как вам сказать, мне бы узнать порядок…
    - Какой порядок? – недоуменно спросила она.   
    - Ну, это как все происходит, как оформляется…, - путаясь, не находя нужного выражения, сбивчиво попытался пояснить свой вопрос.
   - Как происходит кремация?! – догадалась женщина.
В ее словах сквозило удивление и не понимание цели визита этого, как ей показалось, чудного старика.   
    - Присаживайтесь, - предложила, кивнув на стул, стоящий напротив стола: – Вас интересует сам процесс?!    
    - Нет, это понятно, - усаживаясь, сказал Василий Егорович. –  Понимаете, - продолжил он, - как потом обычно поступают с тем, что осталось…?
    - Урна с прахом выдается родственникам. А там как по желанию – можно  на кладбище захоронить или поместить в колумбарий …
    - Колумбарий…?! - тихо повторил за ней Василий Егорович незнакомое ему слово.
    - Это в стене, у нас при крематории, - пояснила она. - Можно заранее место зарезервировать. Такая  услуга у нас предусмотрена. Если желаете, то могу показать.
    - Спасибо, дочка! - поднялся со стула. – Я присмотрел себе другое пристанище, - и,  не спеша, направился к двери: – До свидания! 
    Женщина проводила его изумленным взглядом.
    Придя на квартиру сына, вырвал из чистой ученической тетрадки внука листок. Авторучкой написал на нем большими буквами -  «Завещание».  Затем, обдумывая каждую фразу,  начал медленно выводить строки…
    Закончив, аккуратно сложил бумагу и вложил в паспорт, который  всегда носил во внутреннем кармане пиджака.
    Сергей с семьей, как и говорили, приехал поздно, в десятом часу вечера. 
    - В Москву не проехать, сплошные пробки на дорогах, - сказал сын, войдя в комнату, где Василий Егорович смотрел по телевизору последний выпуск новостей.
    - Вы ужинали? – заглянула к ним невестка. 
    - Честно сказать - решил вас дождаться, - признался он.
    - Тогда быстро за стол! – распорядилась Настя.
    - Мы тоже с дороги все проголодались, - проговорил  Сергей. – Давай, батя, поднимайся. По пути завернули в универсам. Купили пельменей и к ним  сорокоградусную. Как насчет того, чтобы пропустить по стопке? 
    - А что, ежели помаленьку, то можно, - ответил Василий Егорович, направляясь  за сыном на кухню, где хлопотала невестка.   
     За ужином Сергей и Настя наперебой рассказывали о даче, планируемом расширении дома и будущих посадках. Внук за обе щеки улепетывал пельмени.
    - Прожевывай тщательно, - предупредила Настя его, - а то подавишься!
    - Не подавлюсь! –  отозвался Илья, отправляя в рот очередную порцию.
    - Как Третьяковка? – поинтересовался Сергей.
    - Не был я там,- признался Василий Егорович и уклончиво произнес: - Так, бродил по городу.  Знаешь - решил я снова поехать к обелиску.  В субботу же дождь помешал. А так хочется все посмотреть вокруг.    
    - Завтра работаю, извини, не смогу с тобой поехать, - ответил сын. 
    -  Сам доберусь, на электричке.
    - Туда автобус ходит, - вступила в разговор Настя и уточнила: - Междугородний, прямо с автовокзала.   
    - Вот и отлично! – обрадовался Василий Егорович. -  До поселка доеду,  а там потопаю потихоньку – идти то не далеко. 
   - Скоро праздник. Может,  с тобой еще раз тогда съездим? – предложил сын. - Мы же собирались цветы на даче высаживать, - вмешалась невестка. -  Я рассаду для чего выращивала? – недовольно посмотрела на мужа. - Василий Егорович тоже на дачу с нами поедет, он еще не был там. - Повернулась к  нему: - Не переживайте: сообщение сейчас хорошее,  автобусы каждый час ходят. 
    – Доберусь, никуда не денусь, - сказал он, поднимаясь из-за стола. – Не волнуйтесь, не стоит из–за этого пустяка нервничать.   
     В салоне автобуса все места были заполнены, но проход был свободен и в нем никто не стоял. Рядом с Василием Егоровичем на сидении примостился сухопарый мужчина, лет пятидесяти. Он бережно держал между коленями пакет с саженцами малины. 
    - Куда едите? – поинтересовался он, заметив, что сосед пристально всматривается в окно. 
    Василий Егорович назвал поселок и добавил:
   - Беспокоюсь, чтобы не проехать.
    - Раньше, видимо, здесь не приходилось быть?   
    - Пришлось, но в войну. Да недавно с сыном на машине приезжали. Вот снова решил наведаться сюда. В прошлый раз совсем недолго был: погода прогнала.
    - Выходит, навстречу с фронтовой молодостью едите, - промолвил  тот. Затем продолжил: -  Мой отец тоже воевал. Правда, форму одел в  конце войны, ему в срок пятом как раз восемнадцать исполнилось. Брал Берлин, потом три года в Германии служил. В последние годы все хотел съездить туда, да так и не побывал. В прошлом году умер.
    На какое-то время замолчал.
    - Вот еду на дачу, - прервав молчание, произнес он. -  Огородными делами с женой буду заниматься. Вы не беспокойтесь,- взглянул на Василия Егоровича: - Мне тоже, как и вам на той остановке выходить. Так что не проедите. Кстати, - взглянул в окно, - скоро уже приедем.
     Автобус остановился. Выйдя из него, Василий Егорович оглянулся по сторонам. Местность была незнакомой.
    - Не подскажите - как пройти к обелиску?- обратился к мужчине, который вышел вместе с ним. 
    - К братской могиле? Знаю! Прямо по шоссе надо пройти метров двести - до поворота, за ним проселочная дорога. По ней  и идите, где-то через километр будет обелиск.   
    Простившись с недавним попутчиком, Василий Егорович пошагал в указанном  направлении.
    Дорогу, мощенную гравием, узнал сразу. Выйдя на нее, не торопясь, пошел по ее каменистому полотну. Обелиск увидел издали. Сердце учащенно забилось. С внезапно охватившим  волнением подошел к ограде.
    Память воскресила давно прошедшие события и знакомые лица однополчан.  Как будто видел их не далее, как вчера. Снова, как и при прошлом посещении могилы, мысли были о прожитых годах.
    Вдруг ему представилось, что лица бывших сослуживцев, словно при печатании фотоснимков, один за другим, стали проявляться на гранитной стене обелиска. Они укоризненно смотрели на него. В их взгляде застыла мучительная боль немых вопросов: «Как же так получилось, что вы, живые, и ты, Василий, завоеванное  растеряли?! Как же так случилось, что вы, грудью шедшие на врага, спасовали, дали развалить страну, за которую мы отдали свои жизни?! Почему допустили, что вы, победители, ныне называющиеся ветеранами, сами еле сводите концы с концами?!»
    «Не все так однозначно, - попытался оправдаться, мысленно отвечая им, а  по сущности сам себе, Василий Егорович. – Это в бою противник впереди и ясно на кого наступать….». 
    Внезапно, внутренне произнесенная фраза на этом оборвалась. Он почувствовал, что под ним качнулась земля. Стало трудно дышать. Расстегнул верхние пуговицы на рубашке, хотел снять пиджак, но резкая боль в груди сковала движения. Ноги отяжелели, словно налились свинцом. Голова закружилась и, прижавшись спиной к ограде, начал медленно сползать на зеленую, пахнущую приближением лета, молодую траву.   
    Последнее, что запечатлелось в его уходящем сознании,  были похожие на клочки ваты белые облака, плывущие в синеве небесного океана. 
    Близилась полночь. Отца все еще не было. Илья давно спал в своей комнате. Сергей с беспокойством то и дело посматривал на часы. 
    - Что ты каждую минуту пялишься на циферблат? От этого он быстрее не появиться, - сказала Настя.   
    - Чувствую что-то не ладное,- произнес Сергей. -  Ужин пропустил. Ни разу не позвонил. Может, что-нибудь случилось?    
    - Ничего с ним не будет, не маленький.
    - Знакомых у него в Москве нет. Вдруг никак не доберется? Вечером автобусы ходят не часто, а ехать все-таки не близко. Вот что, поеду я.   
    - Куда ты на ночь собрался?! И где собираешься его искать?! Явиться дед, подожди!
    В эту минуту раздался мелодичная трель звонка. 
    - Наконец, появился, - промолвила Настя.
    Сергей пошел открывать входную дверь. На пороге  стоял мужчина в форме капитана милиции. 
    - Извините за поздний час, но вынужден вас побеспокоить, - сказал тот и сразу же поинтересовался: - Василия Егоровича знаете? – И назвал его фамилию.
    - Конечно, это мой отец, - ответил Сергей: - А собственно говоря, в чем дело?
    - Можно войти? – не пояснив,  спросил милиционер.
    - Извольте, - с тревожным предчувствием проговорил Сергей, пропуская его впереди себя.   
    Пришедших на кухню Настя встретила с широко раскрытыми глазами. Вопросительно уставилась на мужа: что происходит?! Перевела взгляд на офицера:
    - Пожалуйста, присаживайтесь! 
    - Спасибо, постою, – сказал он. - Извините еще раз, но дело неординарное. Требуется навести справки. Вы, входит, сын Василия Егоровича? – снова задал вопрос Сергею.
    - Ну, да. Показать паспорт?
    - Не надо. Дело такое… – Немного помолчал и добавил: - Скорбное…   
    Настя ойкнула и присела на табурет. Сергей моментально напрягся.    
    - Ваш отец скончался, - смотря на него, печально произнес капитан. - Обнаружили его лежащим возле ограды на мемориале. Приехала скорая, но было уже поздно.
    - Как это случилось? – хрипло, еле выдавил из себя Сергей.
   - Видимо, сердечко у старика не выдержало, - ответил офицер и продолжил: - Я  участковый… Документы были при нем, но прописка не здешняя. Также была записная книжка, в ней адрес московский только один. По нему и поехал. Оказался у вас. Да, еще в документах был вот этот листок, - достал из портфеля лист бумаги и протянул его: - Вот он…   
   «Завещание», - взяв листок, прочитал Сергей и замолчал, пробегая глазами написанное отцом. 
    - Что там?! – Настя поддалась вперед: – Не молчи!
    «Прошу меня кремировать и похоронить в могиле, где лежат мои однополчане, - начал медленно читать вслух. - Фамилия моя уже там имеется…».
    - Батюшки! Да как же так?! – всхлипнула Настя и, достав платок,  вытерла  набежавшие слезы.
    «Вместе с ними воевал, вместе с ними суждено и быть, - продолжал читать Сергей. - Тем боле, что государство формальности по моему захоронению давно уже исполнило».
   - Это могила за городом, где обелиск, - грустно уточнила Настя. По ее лицу бежали соленые ручейки слез. – Он там воевал.
   - В поселке за этой могилой ухаживают, - заметил капитан.
   - На том месте он получил ранение, - оторвавшись от чтения, сказал Сергей.
   - Да, косую не обманешь…, - покачал головой участковый. - Тогда она его обошла, а вот все-таки через десятки лет застигла на поле брани. Отвоевался, солдат.
    На кухне воцарилась гнетущая тишина. Настя, опустив голову и уткнувшись лицом в ладони, тихо плакала. Сергей, хмуро сдвинув брови, медленно вчитывался в текст, пытаясь найти и, главное, понять мотив, подтолкнувший отца к такому решению.   
    Наступившее молчание прервал голос милиционера:   
    - Завещание не заверено нотариально, - произнес он и снял фуражку, которая осталась у него в руке: - Притом, на такое захоронение отдельное разрешение требуется, вряд ли кто даст.
- Это неважно, - твердо ответил Сергей и бережно положил листок на стол. Только сейчас он почувствовал, что начинает осознавать что-то важное, ранее пропущенное им в отношениях с отцом, больше того – ощутил материальность той незримой нити памяти, которая соединяет поколения. Мысленно уже пришел к выводу, что будет делать. Своей предстоящий  поступок считал единственно верным, достойным этой памяти.
Он отошел к окну и задумчиво стал смотреть на потонувшую в ночной мгле улицу. До празднования Дня Победы оставалось два дня…