Культяпый

Первый год наступившего двадцатого века жителям  небольшой деревушки, что затерялась в лесных просторах и обширных полях в полсотни верстах от Великого Новгорода, запомнился надолго.
В ночь на Татьянин день вспыхнул факелом дом восьмидесятилетней Марфы. Жила старуха одна. Детей Бог не дал, а мужа своего похоронила десяток лет назад. Намеревалась свой век скоротать в старом родительском доме, да судьба распорядилась иначе. Случайно выпавший уголек из ветхой печи, раздул пламя пожара. Марфа спала глубоким сном, и суждено было ей сгореть вместе с домом, задохнувшись в едком дыму, если бы не подоспевший сосед Степан Цветков, вынесший ее из охваченной огнем избы. Стала жить Марфа у Степана. Отвели ей уголок в просторной избе, занавеской отгородили. Всегда к столу приглашали. Старуха еле на ногах передвигалась, боли в спине замучили, все больше к земле пригибая. Так и ковыляла она тихонько, сгорбленная, скрученная, но по хозяйству, как могла, помогала. Посуду помоет, полы подметет, да и скотину напоит. Жил Степан крестьянским трудом бедно, еле концы с концами сводил. Летом в поле, зимой прялки для продажи на ярмарке мастерил. Семья была небольшая: жена, Екатерина, да малолетний сын Ваня, которому шестой годок шел. Сам Степан был крепкий, здоровый мужик, силищи непомерной. Запросто мог, взявшись за край, приподнять телегу и подолгу держать ее на весу, если приходилось заменять колесо. Бывало, ради потехи, бревно, которое трое мужиков еле поднять могли, запросто на спину взвалит, да еще и пройдется с ним по двору.
Зимние дни в деревне длинные, вечера короткие. С утра обычно, принеся из сарая несколько охапок дров, березовые для разогрева и придания жара, осиновые для поддержания огня, Степан шел к лошади. Из домашней скотины, кормилиц в хозяйстве было две – корова, за которой ухаживала жена, и двухлетняя, неспокойного нрава, кобылица Звездочка, слушавшаяся только его. Подбросив сена в стойло лошади, принимался затем за изготовление прялок. Этому занятию научил еще отец при жизни, которому это искусство передалось от деда. Летом Степан готовил деревянные брусочки и круги, гладко строгал необходимые по размеру дощечки, сушил все на солнцепеке. К наступлению холодов переносил заготовленное в сенцы избы. Весь день Степан, отвлекаясь разве что для забавы с сыном, которому делал незамысловатые игрушки, мастерил прялки, и только к вечеру откладывал в сторону инструменты. Занятие кропотливое, требовалось подогнать все детали друг к дружке, да так, чтобы все работало, двигалось, чтобы не было никакого сбоя.    
Когда прошли январские морозы и угомонились февральские метели, а в  ярких лучах мартовского еще холодного солнца блестело снежное покрывало земли, мужики стали собираться на ежегодную весеннюю ярмарку  в город.
Настал день отъезда. Вся деревня собралась на проводы. Со всех дворов, скрипя полозьями по снежному настилу, выезжали санные повозки. Мужики, заботливо укрыв покрывалами, уложили в них разные товары на продажу: плетеные корзины, лапти, собранную осенью и замороженную клюкву, сушеные грибы. Степан вез прялки.   
- Даст Бог, хорошо продам. Прялок нынче у меня с десяток, - сказал, обращаясь к жене и, повернувшись к сыну, ласково проговорил: - А ты жди гостинцев! – Затем, натянув вожжи, зычно произнес: - Но-о, пошла!
Звездочка, настоявшись за зиму и почувствовав простор для бега, подчинившись команде хозяина, резво взяла с места. Марфа, стоя на крыльце в наброшенном на плечи платке, молча перекрестила вслед саням: «Боже! Спаси и сохрани!»   
       Ярмарка на большой площади Великого Новгорода под старинными крепостными стенами Кремля весело шумела. Торговля шла бойко и на редкость удачно. Уже к полудню все прялки были проданы. Настроение у Степана было радостное. Купив глиняный разукрашенный свисток в виде петушка и кулек медовых пряников для сына, шаль для жены, он с мужиками направился в ближайший трактир. Посидели, выпили, обмыв, как полагается, продажу и покупки. Затем, когда уже за окном стало темнеть, засобирались   домой.
Путь был не близкий. Обоз медленно тянулся по лесной дороге. На ночном небосклоне изумрудной россыпью светились звезды, прямо над головой висел бледный диск луны. Санная упряжка, в которой находился Степан, замыкала вереницу повозок. Вот передняя остановилась, за ней поочередно остальные.
- Что случилось? – Степан вылез из саней и подошел к кучке о чем-то оживленно говоривших мужиков. 
- Да вот, держим совет - как ехать дальше, - проговорил один из них. – Ежели по дороге через мост, то верст шесть еще мотать, а можно и напрямик через речку. Так путь скоротаем. 
- Действительно, зачем крюк еще делать?! – согласился второй и посмотрел на Степана: - Ты как мыслишь-то?
- Боязно. Речка, похоже, замерзла, да кто знает - вдруг лед тонкий? Не выдержит тяжести…   
- Река небольшая, течение здесь не быстрое, так что льдом схватывается прочно, - заметил доселе молчавший и раскуривавший самокрутку, облаченный в тулуп, мужчина. Приглядевшись в темноте, Степан признал в нем старосту деревни – Артема Кувшинина, выбранного на прошлогоднем сходе. 
- Ты, Артем Петрович, предлагаешь рискнуть? – вопросительно посмотрел на старосту.
- Дома, жена заждалась, да ребятишки. На дворе ночь, а поутру дел по хозяйству хоть отбавляй -  проговорил тот и, затянувшись, с выдохом густого облака махорочного дыма, предложил: - Первым через реку поеду я, так что решайтесь… 
Попыхивая огоньком курева, Кувшинин не спеша пошел к своей повозке. По саням стали расходиться мужики. Раз староста сказал, то так тому и быть! Тем более, что всем хотелось быстрее добраться до своих натопленных  изб.
      Обоз съехал с дороги и потащился по занесенной снегом речке. Впереди идущие повозки уже взбирались на пологий берег, когда Степан услышал треск ломающегося льда под санями. Выпрыгнул из них, как они моментально провалились в образовавшуюся полынью, потянув за собой  лошадь. Дико заржав, Звездочка рванула вперед и, не удержавшись на ногах, повалилась на бок. Заметалась, пытаясь подняться, но ремни упряжки, замотавшись, душили ее, а сани неумолимо тащили в черную холодную водяную дыру ледяной пропасти. Хрипя, вся исходя пеной, она билась на льду. Степан подбежал к ней. Схватился руками за оглобли, пытаясь удержать, съезжавшую в полынью лошадь. Не увидел как свалилась с одной руки рукавица и не почувствовал как оцарапал запястье о железный обруч оглобли. Кровь заливала кисть, но этого не замечал. Так в течение почти нескольких минут, пока не подоспела помощь, удерживал лошадь, не давая ей исчезнуть вслед за санями в образовавшейся полынье, и рискуя самому провалиться под лед.               
- Ремни, ремни режьте! - громко закричал Степан, увидев подбежавших  мужиков.    
Ножами перерезали ремни. Освобожденная от упряжки лошадь поднялась на ноги. Степан обнял ее за шею и повел к берегу. Звездочка вся дрожала и покорно шла, чувствуя верную руку хозяина. Сани утонули. 
Только на берегу при свете зажженных факелов Степан заметил кровоточащую рану на руке. Обтер руку снегом и замотал тряпкой, протянутой  старостой.
- Вот ведь как угораздило. Благо сам не утоп, да кобылу сохранил, - покачивая головой, участливо произнес тот и добавил: - Душу себе не терзай, сани новые справишь.
Степан не ответил. Повернувшись, медленно переставляя ноги, которые вдруг стали как будто ватные, побрел к повозке старосты.
Всю дорогу до деревни мрачно молчал. Сколько бы не старался Кувшинин разговорить - ничего не выходило. «У человека беда приключилась, переживает», - подумал он и прекратил свои обращения.
Так и ехали: Степан, погрузившись в свои невеселые думы, а староста то и дело покуривая, да покрикивая на лошадь. 
К рассвету добрались до деревни. Войдя в избу, стараясь не разбудить  сладко сопевшего сынишку, Степан присел на краешек кровати. Жена проснулась, повернула голову: 
- Кажется, задремала. Давно ли приехал? Все старалась не спать, ждала. На каждый шорох в окно выглядывала. 
- Тут такое дело, - выдавил из себя Степан: - сани под лед провалились. Так что я без гостинцев.
- Ой! -  испуганно зажала рот Екатерина. Приподнявшись, протянула руки к Степану. Ухватила за плечи: - Да Бог с ними! А что с лошадью?!
- Звездочка жива. 
- Ну, Слава Богу! – облегченно перекрестилась и с тревогой взглянула на мужа: - Почему рука обмотана, али поранил?!
- Есть маленько. Пока кобылу держал - в кровь разодрал, - тихо произнес Степан. – Помоги мне, а то ноет зараза!
Екатерина встала с кровати. Как была, в одной рубашке до колен, с распущенными волосами, босая направилась к печи, у которой с вечера стояли ведра с водой.   
- Подходи, горе мое луковое, - с нежностью промолвила, обернувшись к нему: – Бог дал, сам жив остался! Остальное дело наживное. Будем тебя приводить в порядок.
Обмыв руку и, приложив на рану лист столетника, перевязала ее чистой холщевой тряпицей. Прижалась к Степану:
- Родненький,  вот ведь какая напасть …
В углу, за занавесом, заскрипела кровать. Проснулась Марфа.
- Хозяин что ли приехал? Пора подниматься? – прохрипела полусонным голосом.               
- Ага, - отозвалась Екатерина, – но еще рано, можете поспать.   
- Да и ты приляг, - сказала, отстраняясь от мужа: – Следует отлежаться, на тебе и так лица нет.
Степан чувствовал, что знобило, по спине бегали холодные мурашки. Рана на руке противно ныла.
- Ладно, полежу, - согласился с женой и направился в теплую нагретую за ночь женским телом постель.
С нее больше уже не вставал. К полудню стало хуже. К вечеру бросило в жар. Всю ночь метался в бреду. Екатерина с Марфой не отходили от больного. На лоб  прикладывали  влажные полотенца, меняли мокрое от пота нижнее белье, поили  чаем с клюквой.   
- Застудился бедолага, - сочувственно покачивала головой Марфа, в очередной раз меняя полотенце: – Хворь одолевает, надо бы лекаря. 
С утра Екатерина побежала к Кувшинину:
- Артем Петрович, помогай! Степану вовсе плохо!   
Снарядили сани в соседнюю деревню за доктором, который был один на всю округу.  Ехать вызвался старший сын старосты, Илья.               
Только когда начало темнеть, въехала повозка во двор. В избу вошел  маленький рябоватый мужичок. За ним в дверном проеме появился Илья.  Мужичок снял шапку, поклонился с почтением:
- Доктора нет. В столице уже более двух недель пребывает, уехал погостить к сестре. 
- Сам то кто будешь? – вопросительно взглянула на него Екатерина.
- Я то?! – недоуменно переспросил тот. – Да, помогаю нашему доктору. А тут вот, приехали за ним. Говорят шибко больной у вас. Говорю, мол доктор уехал, кроме меня никого нет. Чем помочь? Не знаю. Вот он, - обернулся к  топтавшемуся у порога Илье, - уговорил меня сюда ехать. Говорит, раз видел я, как доктор лечит, так что-нибудь посоветую. Больной здесь?
- Да вот, лежит, -  кивнула Екатерина в сторону пришедшего в сознание и тяжело дышавшего на кровати Степана. 
Мужичок, сняв валенки, подошел к нему, склонился:
- Что, здорово прихватило?
Степан, с трудом переводя дыхание, почти шепотом произнес:
- В груди давит, да рука, будто огнем горит.… Вот ведь как вышло….
Мужичок размотал тряпицу. Вся кисть руки была вспухшей, вокруг видневшегося глубокого пореза проступали красновато-багровые пятна.  Повернулся к Екатерине: 
-  Это что? 
- Поранил, - грустно ответила Екатерина и отвернулась к окну, смахивая набежавшие слезы.
Мужичок посмотрел на Степана:
- Организм застужен, но это болезнь пройдет. А вот с рукой плоховато.
- Что делать?!
- Не знаю, - проговорил тот в задумчивости и отошел от постели. Подошел к Екатерине:
- В беспамятство ваш муж больше впадает не от простуды, а от заражения  на руке. Я такое видел. Гангреной эта болезнь, вроде, называется. Лечению не поддается, разве что кисть отнимают… 
- Да ты что, мил человек?!  - всплеснула руками стоявшая рядом Марфа: - Побойся Бога! Что мелишь…?!
- Я не доктор, но если кисть не отнять, то можно от болезни не оправиться, - как-то отрешенно проговорил мужичок. - Впрочем, я не доктор…. Так помогаю ему: инструменты врачебные кипячу, животы, когда велит, промываю, клизмы ставлю….  В вашем случае ничем не могу помочь, - заключил он и направился к дверям: - Извините сердечно! Пожалуй, поеду.
      Болезнь развивалась стремительно. Степан ничего не ел, разве что пил заваренный Марфой на травах крепкий чай. К ране Екатерина прикладывала листья столетника. Кисть старались держать в холоде, обкладывая льдом, а выше, до предплечья, руку растирали скипидаром. Ничего не помогало. 
Шли пятые сутки болезни. Степан, изнемогая от рвущейся наружу жгучей боли в кисти, лежал с открытыми глазами, уставившись взглядом в потолок. «Неужели приходит конец? – мрачно думал он. – Нежели так просто можно умереть? Разве нельзя ничего сделать…?!» 
В своих думах он неоднократно возвращался к сказанному рябоватым мужичком, но всякий раз отгонял эту мысль. Она казалась ему страшной и нелепой: «Как это буду без руки?! Как жить…?!»
Екатерина хлопотала возле печи. Сынишка беззаботно во дворе играл с соседскими детьми. Марфа зашивала дыру на протертой скатерти. Степан, попытался приподняться в кровати, позвал жену.
- Тебе что? - Екатерина подошла к нему. – Может, чего поешь?  А то какой день ни крошки во рту….
- Есть не хочу. Ты вот что - позови старосту. Поговорить надо.
Вскоре пришел Кувшинин. Присел на табурет возле кровати:
- Чего звал-то?
- Артем Петрович, - грустно проговорил Степан, - Загибаюсь я, скоро на деревенский погост. 
- Ты это брось, Степан! Мужик ты здоровущий, сильный. Перешибешь эту окаянную болезнь. 
- Меня не успокаивай, помираю – сам видишь. Если кисть не оттяпать, то зараза дальше пойдет. Собирай сход. Пусть мужики решат – кто руку отрубать станет.   
Полетел на пол, разбившись на мелкие кусочки, глиняный горшок из рук Екатерины, прислушавшейся к разговору мужчин. Отложила в изумленье свое занятие Марфа. Староста в замешательстве почесал за затылком:
- Ты это хорошо обмозговал?!
- Доктора нет,  неизвестно когда приедет, а рука гнить начала. Выход один – избавиться от заразы…. 
- Ладно, - махнул рукой староста: - Так и быть - созову сход! Раз просишь, то дело твое….
К обеду у колодца собрались мужики. Но так и не решили - кто отрубать кисть будет у Цветкова. Охотников не было. Никто не отважился  занести топор: это не то, что курице голову отделить, а человеческую плоть все-таки.  Так и разошлись ни с чем. 
Узнав от старосты, что никто не вызвался, Степан подозвал к себе Екатерину и Марфу: 
- Наточи топор, да поострее, - внятно выговаривая слова, суровым тоном, не терпящим возражения, проговорил жене, готовой разрыдаться горькими бабьими слезами: – Буду сам себе кисть отделять. Не подыхать же мне из-за этого! От вожжей отрежь кусок, дабы руку перетянуть. В сарае выбери чурку покрепче и кипятком ошпарь. – А ты, старая, - обратился к Марфе, - нарежь тряпок на бинты, настой из заготовленной по лету сушеной крапивы завари, чтобы кровь останавливать.   
Сказав, посмотрел на них - растерянных, стоящих перед ним в испуге:               
- Да не вздумайте причитать, будто на казнь готовите. Ради жизни буду руку себе отрубать!
Приготовления велись в полной тишине. Когда все было готово, попросил дрожавшую от страха предстоящего Екатерину:
- Сходи за Артемом Петровичем. Понадобится мужская силенка, одни вы не справитесь…. 
Поддерживаемый за плечи старостой, Степан в одной рубашке вышел во двор. За ними с бутылкой самогона и граненым стаканом Екатерина. Следом,  держа в руках таз с нарезанными полосками тряпок и куском вожжей из кожи, поковыляла  Марфа. Возле крыльца на снегу стояла березовая чурка с лежавшим на ней топором.
Окинув бегло взглядом незатейливое убранство двора, Степан поднял голову. По серому, начинавшему темнеть небу медленно ползли белесые облака.  Опустил голову, переведя взгляд на топор. Подошел, провел пальцем по острию - сгодится!   
- Ну, мать, наливай! –  сказал жене. 
Махом опрокинул стакан самогона. Взял топор и из бутыли вылил на его металлическую поверхность струю. Нагнулся, положил руку на чурку и, метнув взгляд на жену, резко скомандовал:
- Давай, лей!
После того как Екатерина облила руку, попросил старосту:
- Артем Петрович, перевяжи в локте, да крепко! У тебя силенок гораздо более, чем у моих женщин.
Попытался изобразить улыбку, но бледное лицо исказила только гримаса.   
Когда рука была туго перевязана куском вожжей, Степан поднял вверх топор, замахнулся и, закусив губу, что было сил, резко опустил его к низу….
Белоснежный покров возле березовой плахи моментально окрасился пятнами и брызгами ярко алого цвета  ….
Неделю Степан находился на грани перехода в вечность, метался в бреду, приходил в сознание и снова впадал в беспамятство. Екатерина ни на шаг не отходила от мужа, делая перевязки и всевозможные примочки. Все хозяйство взвалилось на плечи старой Марфы. Мужики в деревне между собой рассуждали: «Все от Бога, выкарабкается – повезло, а нет - значит не судьба». Но все сходились на одном: силен  Цветков духом!
Судьба была на стороне Степана. Сильный организм и уход жены одолели болезнь. К середине весны, когда в воздухе носился запах распускавшейся  листвы, он уже выходил на улицу и, сидя на крылечке, греясь под теплыми солнечными лучами, любовался зеленью молодой травы. Как-то, в один из таких дней, поинтересовался у Марфы, которая, как и он, выползла во двор:
- А куда дели кисть от моей руки?
- Да я сразу же ее здесь закопала, во дворе, - ответила Марфа. – Куда еще было тащиться?
Осенью на том месте, которое указала Марфа, посадил яблоньку. Помогали жена и  сынишка. В деревне как-то само собой к нему прилепилась кличка «Культяпый». Так и звали, причем, не злобно и даже почтительно.    
С той поры пролетело много времени, но тот год наступившего двадцатого века, деревенские запомнили надолго, рассказывая об этом происшедшем случае своим детям и внукам.
Давно нет в живых Марфы, Екатерины и Степана, покоятся на местном кладбище. А вот там, где было посажено когда–то фруктовое деревцо, раскинулся ныне большой яблоневый сад, за которым ухаживают учащиеся школы.