С пятницы на субботу

               

      Боже, как чудесно! Солнышко светит. С речки легкий ветерок веет, тихо колыша листья берез. Птички порхают. В траве муравьи суетятся. Настроение – просто ангельское.
     Но главное – сегодня выдали аванс. И не в какой-нибудь день среди недели, а в пятницу! Так что можно вполне прилично оттянуться и завтра не вставать спозаранок, наскоро перекусив бутербродом и запив мелкими глотками обжигающего чая, бежать на остановку автобуса, чтобы не опоздать на работу. Завтра можно часок-другой поваляться в постели, а если уж с прилично проведенного вечера, то ресницы разомкнуть лишь к обеду.
     Пятница замечательна тем, что впереди два выходных, и за ней суббота, которой располагаешь как душе угодно, и суббота все-таки не воскресенье, после которого наступают трудовые будни. В воскресенье сдерживающий фактор в форме ограничения  употребляемого зелья определенно дает себя знать. Так что как ни крути, а пятница, преддверие двух выходных - день замечательный. 
     Лёха блаженно зажмурил глаза и потянулся. Эх, хорошо-то как!
     - Отлыниваешь?! – зыкнул на него Вован, кромсавший на большие куски тупым перочинным ножом вареную колбасу. - Рыбу вон, открой, - кинул взгляд на консервную банку с сайрой.
     - Так ножик, поди-ка, у тебя. Чем я буду, пальцем что ли? – отмахнулся Лёха. – Лучше тару протру, - достал носовой платок и старательно начал по очереди обтирать расставленные на бетонной плите, застеленной газетой,  прихваченные с работы кружки. Из них обычно в перерыв пили чай. Сейчас же они предназначались для иной цели, которая была ясна как божий день.
     Место выбрали в небольшой березовой рощице, которую еще не успела поглотить  разрастающаяся траншеями, котлованами, кучами привезенного песка и гравия стройплощадка, на которой они вкалывали. Рощицу разрезала грунтовая дорога, ведущая к кооперативным гаражам, крыши которых маячили  вдали. Сразу же за дорогой, виднелся поросший кустами овраг. За ним начинался берег реки, разделяющий город на две половины. 
     На земле, поросшей осокой, одна на другой лежали три бетонные плиты. Вот этот импровизированный стол Степаныч и приметил, когда они  с кулями пришли в еще нетронутый строителями  зелёный уголок.   
     - Здесь и будем, - сказал он, окинув оглядев местный ландшафт и остановившись взглядом на плитах, лежащих в осоке.   
     Лёха, Вован и Степаныч по случаю выдачи им кровно заработанных, и завершения рабочей недели надумали маленько пригубить. Как говориться, не грех было расслабиться, тем более повод существенный, правда, далеко не как суммы, выданные им из кассы управления стройки. Ко всему пятница, да и теплая в середине последнего месяца лета погода манила расслабиться на лоне природы. Так что всё склонялось к тому, что после работы следовало сообразить на троих.      
     Застрельщиком мероприятия выступил Вован. Держа в руках купюры и отсчитав какую-то часть, которую сразу же спрятал в задний карман порядком протертых и залатанных джинсов, которые, как утверждал, именно  по этим критериям являются чуть ли не последним писком моды, в чем  его напарник по работе, он же Лёха, глубоко сомневался, Вован покрутил по сторонам головой, выискивая из собравшейся толпы у окошечка  кассы товарища. Заметив Лёху, подошел вплотную и заговорщицки  подмигнул:
     - Ну как, скинемся?
     Лёха был не против. Тем более, что скоро уже конец работы и, что крайне немаловажно – сегодня была пятница. Впереди свободные дни. И ему не  предстояло, как обычно по субботам, трястись в переполненной электричке  на  дачу, где все лето проводили родители. Они на десяток дней уехали проведать сестру, которая с семьей проживала в соседней области. Так что он  был свободен как ветер в поле, а тут аванс и потому выпить с коллегами по работе вроде как сам бог велел.   
     Лёхе, а полностью, как гласила запись в анкетных данных, хранящихся в кадрах управления, Алексею Ивановичу Кормилину, недавно стукнуло тридцать четыре. Был не женат, и к обладанию  обручальным кольцом не стремился, что безмерно огорчало родителей.
    Мать, бывало, горько вздыхала, смотря на великовозрастное чадо: «Мужику под сорок, а всё не устроен. Сколько бобылем можно ходить? Так и помрем с отцом, не понянчивши на руках внучат! Когда в дом приведешь суженую?!».
     На что  Алексей весело отшучивался: мол, о загробном мире вам еще рановато думать, а что касается внучат, то у меня всё еще впереди - и жена, и дети, хотя у самого мыслей о женитьбе пока не возникало.   
     После одиннадцатилетки он намеревался поступить в университет, но, имея аттестат со средними показателями, не очень надеялся оказаться в его стенах. Впрочем, попытка - не пытка. Сдав документы в приемную комиссию, при этом, имея весьма посредственные знания, он успешно провалился на вступительном конкурсе. В чем нисколечко, в отличие от родителей,  не расстроился, и свои стопы сорок четвертого размера направил прямёхонько в военкомат. Где несказанно ему обрадовались, поскольку с набором был полный швах: кто из призывников через блат и весомые суммы отмазывался, кто пустился в бега, скрываясь от ока военкомата, а кто не проходил по здоровью.
     У него же со здоровьем был полный ажур. Ростом под два метра, крепко сложенного, с отменным зрением и вестибулярным аппаратом, давлением как у младенца, его приписали к службе на военно-морском флоте.
     Так  матрос Алексей Кормилин очутился на Балтике, где нес службу на сторожевике, если сказать более понятно, то на корабле береговой охраны.   
     После срочной, окончив курсы сварщиков, устроился на стройку, где ежедневно исправно по восемь часов, как и полагалось по трудовому законодательству, работал с газосварочным аппаратом. Надо сказать, что  работой своей гордился: как-никак трудовой человек и плоды своего труда с удовлетворением видел. Даже порой, смотря на возвышающиеся дома многоэтажек, к строительству которых и он приложил руки, в кругу друзей шутливо отзывался: «Сваривал на совесть, великаны эти меня переживут!».   
     Вместе с ним в бригаде трудились Вован и Степаныч.
     Вован, как в бригаде между собой прозвали Вовку, вернее  Владимира Владимировича Распетова, являлся полной противоположностью Лёхе. Тезка первого лица в государстве имел вид весьма невзрачный. Щуплый, небольшого  росточка, о котором говорят метр с кепкой, конопатый и с большой  залысиной он в свои сорок два года был дважды женат, имел четырнадцатилетнюю дочь, которая жила с первой супругой, и добросовестно платил алименты.
      Безоблачная жизнь во втором браке продолжалась недолго, не прошло и года, как он рассыпался вслед за первым. С тех пор Вован официально не расписывался и отметки в паспорт не проставлял, а предпочитал, как ныне говорят, сугубо гражданские отношения.
     По правде сказать, здесь у него тоже не здорово выгорало. Вечерами, а то и в выходные, он подрабатывал, занимаясь ремонтом квартир. Вот именно с этими ремонтами у него и шла полоса невезений, да не просто, а  на сугубо личном фронте. Как сойдется с очередной пассией, да из щедрости своей широкой души сделает у нее дома ремонт по высшему классу, так потом она его вещички выставляет за порог: мол,  пожили, теперь пора и честь знать!  А за ремонт спасибо!      
      Чешет в задумчивости  Вован затылок, пытаясь понять - почему так с ним обходятся некогда расчувствовавшиеся в его объятиях мадам, но ничего на ум не приходит. И снова берётся за ремонты, в череде которых пока не  встретит, так и хочется сказать – нарвется, на любительницу модных  обоев, навесных потолков с обязательной подсветкой и комнат со шкафами-купе. 
     Но не это суть важно. Самое интересное, что через несколько дней общения новая заказчица, получив самого мастера, появившегося на ее женском горизонте, довольно потирала руки, видя как он, заколдованный ее обольстительными чарами, большую часть ремонта производит за собственный счет. Любовная идиллия на фоне идущего преображения жилой площади обычно длилась не долго: к концу ремонта всё повторялось вновь: чемодан на лестничной площадке и прощальное слово – адъю!   
     - Ты с ними будь поразборчивее, что ли, - настойчиво из чувства мужской солидарности внушал ему Лёха. – Тобой пользуются, разве не видишь?
     - Вижу, - сокрушенно соглашался с ним Вован, - и тут же задавался вопросом: - А почему?!
     Лёха молча отходил  в сторону: что сказать? Не доходит до человека, что тут попишешь?!
     Вообще-то в бригаде Вована любили. По характеру хоть и был он довольно шустрым мужичком, но все-таки безобидным, а на то как его называли работяги, то нисколечко не обижался.
     На стройке всех как-нибудь называли, причем, метко и кратко. Так было принято и навеяно, наверное, самой спецификой работы. Ну ведь не будешь же в процессе трудовой деятельности обращаться, к примеру, таким образом: «Владимир Владимирович, подайте, пожалуйста, мне этот электрод!». На стройплощадке  звучало гораздо проще: «Вован, электрод!» - и всё ясно, всё понятно. 
    Алексея в бригаде называли просто Лёхой, а его почему-то Вованом. Видимо за присущую ему вертлявость. Вот Степана Степановича  Вострикова, которому два года назад стукнуло за пятьдесят, вежливо величали  по отчеству, и не только за  созвучность  с именем, а больше за рассудительность.   
      Одна лишь имелась у него страсть или же болезнь: любил Степаныч прикладываться, не так чтобы часто, но дюже крепко.
     Дважды в месяц, в аванс и получку, обязательно зависал в каком-либо дешевом питейном заведении и домой приносил оставшуюся часть заработка, которую еще не спустил с собутыльниками, товарищами по работе или же по несчастью, то есть страдавших, как и он, пристрастием к зелёному змию.
     Жил он с супругой. Детки разлетелись по своим квартирам, правда, не покидая города. Слетались, чтобы навестить по праздникам или семейным торжествам, а то и по просьбе матери наставлять отца на путь истинный, когда по пристрастию своему он пропивал большую часть полученной на стройке зарплаты.
     В последнее время, пытаясь взять себя в руки и донести домой существенную долю заработанных, и в тоже время не бросая вконец привычки обмыть получку, придумал одну не очень замысловатую вещь, но, безусловно, для него ценную: заранее деньжата отдавать Лёхе либо Вовану на сохранение, дабы долежали до домашнего порога.
      «Так что волки сыты и овцы целы», - любил повторять он, передавая деньги под сохранность кому-либо из них. 
     «Я вам, как себе доверяю», - как-то сказал он в один из обеденных перерывов, когда, перекусив прихваченной из дома едой, сидели они в курилке и пускали клубы табачного дыма.
     Лёха помниться усмехнулся: «Степаныч, а ведь неверно!  Если как себе, то выходит, мы должны их в кабаке также спустить». На что тот,  помолчав, тихо ответил: «Не спустите. Как себе – это значит, больно надеюсь на вас, знаю - не подведете старика».   
     Вот и в этот раз, передав Лёхе завернутые трубочкой купюры, он в полголоса попросил: 
     -  Подальше от соблазна. Ты уж положи куда отдельно, потом отдашь.
     - Ладно, не сомневайся, будут целы, - твердо заверил его Лёха, - у меня как в сбербанке! 
     Когда они пришли в рощу и целлофановые кули поставили около бетонных плит, Степаныч заметил валявшееся неподалеку замызганное цементом ведро. Поднял его, внимательно осмотрел – не дырявое ли. 
     - Зачем тебе? – удивился Вован.
      - Ты водку теплую любишь? –  Степаныч с прищуром взглянул на него. – Нет?! – заметив, как тот отрицательно мотнул головой. – Вот то-то!  Пойду зачерпну воды, пусть охлаждаются, - и с ведром направился к реке.   
     - Давай будем распаковываться, -  глянув ему вслед, обернулся Вован к  Лёхе. – Вон, я и газету припас, - сказал он, доставая из кармана куртки сложенный вчетверо газетный лист. – Расправив, положил его на бетонную поверхность. – Скатерть готова!
     Лёха не спеша, куда торопиться - не на вокзал же, достал из пакета буханку хлеба, консервы и голову репчатого лука. Из другого куля, в котором находились три бутылки водяры.    
     Когда пришел Степаныч, всё было расставлено и порезано. Опустив в ведро с водой две бутылки, третью водрузил на газету, на которой разместился немудреный их закусон. Кинул взгляд на Вована:   
     - Разливай! 
     Отвинтив с горлышка бутылки пробку, наметанным взглядом, чтобы никого не обделить, тот расчетливо и быстро наполнил на четверть рядом стоявшие кружки. Выжидающе поднял глаза на Степаныча.   
      - Чтоб не последняя! – провозгласил  тот и первым осушил кружку до дна.
     При этом лицо у Степаныча передернуло и, выдохнув, он тут же потянулся за долькой  нарезанного лука и куском черного хлеба.
    - Колбаски, колбаски возьми, - чувственно предложил Вован.
    - Не-е, - заедая, промычал Степаныч. – Вы-ы, давай-те!   
    Вован кружкой потянулся к Лёхе.
    - Ну что, бухнем?
     Под этот нехитрый и ничего не означающий тост, кроме того, что будут пить, они дружно чокнулись.
     Принятое вовнутрь разлилось блаженным теплом. Лёха из консервной банки острием перочинного ножа, тут же лежавшего на газете, ловко подцепил рыбинку и положил ее на кусок хлеба. Откусил. Хорошо! Даже умиротворенно на какое-то мгновение прикрыл веки. Открыв, взглянул на Вована, который держал бутылку.    
     - Между первой и второй промежуток небольшой, - продекламировал тот,  наметанным глазом разливая вновь.   
     - Правильно говоришь, -  похвально отозвался Степаныч и одобрительно посмотрел на него. – А теперь за нас! – провозгласил, первым подняв кружку.   
    Лёха и Вован замерли, ожидая  дальнейших его слов. Степаныч, обведя их взглядом, добавил:
     - За нас, за работяг!
     Выпил и крякнув от удовольствия, взял кусок колбасы. Лёха с Вованом уже не чокаясь, последовали его примеру.
     - Тьфу! – сморщившись, не дожёвав,  с отвращением выплюнул колбасу Степаныч.  – Одна бумага! Как такое могут продавать?!
     - Я ничего, ем, - отозвался Вован, - хотя, честно признаться, она тоже не в моем вкусе. Чувствуется, переложили целлюлозы.
     - Ныне ГОСТы  по многим продуктам отменили, - ввернул, заедая сайрой Лёха. – Так что удивляться нечему.
     - Консерванты, красители, дерьмо разное жрём! – зло сплюнул Степаныч. – А все почему?! – не мигая, уставился на Вована.
     - Эту колбасу мы вместе покупали, -  попытался оправдаться тот,  невольно поёжившись под его взглядом.
     - Да не про это я! – Степаныч из нагрудного кармана рубашки вынул пачку сигарет, выщелкнул одну. – Огонька найдется? -  повернулся к Лёхе.
     Тот достал из кармана брюк зажигалку и протянул ему.
     - Кругом все изменилось, и по большому счету нас гнобят, - прикуривая, рассудительно проговорил Степаныч. - По всему думаю так, что хотят нацию извести,  чтобы нас было меньше.  Подсовывают то картофель бразильский, то мясо аргентинское, то рыбу из Норвегии, а мы покупаем! Что у нас - картошка что ли перестала расти или рыба перевелась? Нет, брат, это политика! Изводят нас своими продуктами, так думаю.   
    - Кто?! – растерянно спросил Вован.
    - А хотя бы американцы, -  уверенно произнес Степаныч и, помолчав, поправился: - Вернее, с их подачи всё и началось. Перестройку, мать её, -  затянувшись, снова смачно сплюнул на землю, - видишь ли, объявили! Штаты во всю аплодировали, когда верхи нас забалтывали. Скажу так, лапшу  на уши вешали, которую за кремлевскими стенами варили, а мы рады стараться.
     - Это так-к, - откусывая кусок хлеба, промолвил Вован, - но ведь  демократию насаждали. 
     - О-о! Когда это было? - протянул Лёха, - время сейчас другое, чего вспоминать.
     - Время другое, говоришь?! – Степаныч резко повернулся к Лёхе. - Может и так, но только мы все из него, из прошлого, которое вспоминаем, и зачастую с огромным сожалением.  Даже живем заслугами прошлого. Разве не так?! Что за последние почти двадцать лет добились? Что построили? Сколково?! Но это, извини, ничто по сравнению хотя бы с целиной. Богучанскую ГЭС возвели?! Да это же проект еще с советских времен, и строить начали при коммунистах. Может, дальше в космос пробились?! Увы! С содроганием смотрим, как бы при запуске ракета не взорвалась, не упала бы. А ведь когда-то мы были первыми, и спутник наш и Гагарин, и луноход! – выпал он и глубоко затянулся.
     Смотря на него, Вован даже перестал жевать, а Лёха удивленно поинтересовался:
     - Степаныч, какая муха тебя укусила?! С чего так разошелся?!   
     - Да обидно все, до чертиков обидно, что так живем! - выдохнув струю табачного дыма, с чувством произнес тот и продолжил: - Раньше свое было, пускай не ахти какое разнообразие, но качественное. А сейчас чем желудки забиваем?!  От товаров с иностранными упаковками  прилавки ломятся, а развернешь – барахло полное. Сплавляют нам всё, что там уже не пригодно и даже вредно, а мы рады стараться, на разноцветные этикетки покупаемся.
     - Это вроде как папуасы, -  ввернул Вован, блеснув знаниями из школьной программы.   
     - Во-во! - согласно кивнул Степаныч и снова затянулся. Затем с горечью в голосе, добавил: – Только тем  впихивали гвозди, железки разные взамен золота и слоновьих бивней, а нам сейчас ширпотреб, продукты в ярких обёртках, ну еще какие товары для обихода, а себе наш лес и газ, нефть, руду. Страна у нас, ого-го какая обширная, как в песне - и лесов, полей и рек! Знай себе качай, руби, пользуйся!       
     - Да, порядком вывозим, - поддакнул Лёха. – А ведь все можем сами использовать. Вот бы зажили!
     - Зажили бы, - мрачно повторил Степаныч и хмуро посмотрел на него: - Только ныне кто по настоящему живет?!
     - Известно кто, - пожал плечами Лёха, - у кого сверхбольшие деньги.
     - А они у кого?! - не унимался Степаныч, сверля взглядом, будто пытаясь дознаться до фамилии каждого, кто их имеет.   
     - Ну что ты к нему прилип, будто банный лист? - недовольно произнес Вован, повернувшись к Степанычу. - У кого, у кого?! Мы с тобой все равно такого бабла за всю жизнь не заработаем. Чего тут рассуждать?! А вот что  экономика у нас дохлая и живем не очень - признаю, но все это издержки роста, так сказать, нового демократического строя.  Ничего, придет время, заработает еще промышленность.          
     - Господи, ну и белиберда у тебя в голове, - вздохнул с явным сожалением Степаныч. - Она работала раньше, когда Союз был, а разрушили его, так многие предприятия, да что они, целые отрасли в никуда исчезли.
     - Так почти все на оборонку работали, - хмыкнул Вован, - как она стала не нужна, так и разваливаться стали. 
     - Сейчас вроде снова к ней повернулись, - задумчиво проговорил Лёха, - пишут о новых разработках вооружения.
     - Вначале разрушили, теперь спохватились, - сказал Степаныч, - но все равно ныне мы слабее, чем были, и пристально взглянул на Лёху: - Раньше  заграница жутко боялась нас. В Союзе мы были непобедимы, вот и принялись разваливать, втянув в холодную войну. Поэтому на оборону и работали. Затем подкрепили растаскиванием стран из бывшего соцлагеря, провоцируя там беспорядки и сопровождая это долларовыми вливаниями. Потом отработанную тактику применили у нас, где подкупом, а где и разжижжением мозгов, но ставку сделали на верха. А ты мне – демократия насаждалась! – с укором перевел взгляд на Вована: – Вносили всё, что по их мнению могло загубить страну, и в первую очередь усердно обрабатывали нашу верхушку, дабы гниль оттуда пошла. Вот так-то! – Степаныч глубоко затянулся и, бросив на землю окурок, с силой придавил его каблуком ботинка.
     Вован и Лёха молчали, пытаясь переварить только что высказанное им.   
     - Относительно совкового периода, можно в чем-то с тобой и согласиться, - наконец промолвил Вован,  - но сейчас другое дело.    
     - Другое говоришь?! – мрачно изрек Степаныч. - Да и сейчас продолжают разрушать. Думаешь, им Россия нужна?! Наши недра - и только! Вот и гнобят разными способами, в том числе и этим, - метнул взгляд на нарезанные куски колбасы. - А демократия - это лишь, так сказать, внешняя оболочка. Понимаешь ли, что это такое, с чем её едят?! 
     - Я в институтах не учился, но своими словами могу сказать, - ершисто отозвался Вован. – Мы строим правовое государство на демократической основе и это означает, что каждый может высказывать своё мнение и говорить обо всем, не боясь попасть в каталажку.
     - И это всё?!
     - Всё, а что? - Вован вопросительно уставился на Степаныча.
     - Демократия, в первую очередь, это власть народа, - смотря прямо на   него, проговорил  тот.  – А где она?!
    - Есть депутаты...., - попытался возразить Вован.
     - Депутаты?! - перебил его Степаныч. - Сам видишь, кто в Думе штаны протирает. Реально все властные полномочия у президента. Так что американцы хорошо понимают, что Россия только сверху может быть управляема, как  в укреплении своего могущества, так и в постановке на колени. Верхи у нас всегда правили, и без царей Россия была бы не Россией. И государство былое не без помощи царей разваливали.   
     - Ну какие цари, что ты мелешь?  - выпучил глаза Вован. - Союз разрушили же не они.    
     - Да какая разница, как они назывались! – досадливо махнул рукой Степаныч. – Раньше царь, потом генсек или сейчас президент! Царь по своему положению и есть царь. А как его назвать, то не суть важно. Главное царь делами своими должен государство беречь и заботу о нем проявлять. Иван Грозный, Петр Первый – вот это были цари! Да та же Екатерина, хоть и немка, но о российском государстве беспокоилась. Русь укрепляли и расширяли. А Сталин?! Какая ему досталась страна?! Разруха, голод, нападки извне! А что через пару десяток лет получили? Второе по значимости государство в мире, Советский Союз!   
     - Да-а, - задумчиво протянул Вован, - если только так рассуждать….
     - А как еще? – Степаныч снова достал сигарету.
     Лёха, участливо щелкнув перед ним зажигалкой, сказал: 
     - Это с подачи  америкосов мистер Горби, как его зовут за рубежом, начал Союз разваливать. 
     - Ну да, а уж завершил его последователь, хоть они и бодались между собой, - пыхнул сигаретой Степаныч: - Тот уж постарался, так постарался. Крушил всё подряд. Вспомни, как жили в девяностые – ни денег, ни жратвы, заводы  и шахты закрывались, все в тартарары летело, ну что тут говорить?! Разрушать – не строить.       
     - Смутное было время, - согласился Вован, - жили одним днем, не зная, что будет завтра.         
     - Во-о! И рыжий ему помогал, - подал голос Лёха. – Недавно по телеку показывали, сам видел, что при приватизации к нему кучу американских советников  приставили. Под их диктовку процесс шёл.
      - Да, тот популярностью не пользуется, - подтвердил Вован.
      - Куда там! – усмехнулся Лёха. - Вон у меня тётка в деревне, так та своего поросёнка его именем назвала от столь сильного уважения. 
     - И что?! Хрюкает? – с сарказмом поинтересовался Вован, повернувшись к приятелю.
     - Что-что?! Давно отхрюкался, закололи его, а мясо хорошее скажу, - причмокнул, вспоминая: - шашлычок был – пальчики оближешь!  А теперь она свою собаку ваучером кличет.
     - Видать твоя тётка с юмором, - прищурился Вован.
     -  А то! – отозвался Лёха и посмотрел на Степаныча: - Ты прав - Америка нас гнобит.   
     - Не без того, но сейчас больше сами себя травим, - кивнул Степаныч и глубокомысленно изрёк: - На экологию внимания не обращаем, больше говорильни, чем дел. Ничего нового не строим, кроме как под Питером, и то сборку авто с зарубежной фирмой. Да жрём что попало. То сникерсы, то китайские огурцы, будто сами не умеем выращивать. Между прочим, парники свои они на нашей землице ставят. В тех местах земля химией так нашпигована, будь здоров, что лет пятьдесят никакого урожая не даст. А что покупаем?!  Вот и эта колбаса – из чего она, где тут мясо?! – уперся взглядом в нарезанные куски. 
     Вован и Лёха одновременно вслед за ним  уставились на колбасу. 
     - Отечественных продуктов по существу не стало, - обведя их взглядом, заключил Степаныч. - Сельское хозяйство просто потеряли.  Уже сами себя прокормить не в состоянии. Львиная доля продуктов поступает из-за рубежа, а свое, собственное, почти не производим, а если где и производим, то в таком количестве, что кот наплакал.   
     - Но почему у нас всё так? –  печально промолвил Вован. В его вопросе, даже может быть не в самих словах, но как они были произнесены, в самом голосе Лёха почувствовал спрятанные в глубине души переживания, связанные с непониманием происходящего. – Почему?! – снова грустно переспросил Вован.   
     - А всё к одному, укладывается в одну чащу: после развала Союза взялись за Россию. Им необходимы наши недра, а страна с её населением разве нужна?! Поддерживают тех, кто разрушает, и не дают придти к власти тем, кто создаёт  - вот и вся политика, - сведя брови, мрачно произнес Степаныч.
     - Однобоко  рассуждаешь, - горячо возразил Вобан. – Есть же, в конце концов, стоящие идеи, реформы всякие идут. Может быть и лучше станет.... 
     - Реформы то идут, от них голова уже пухнет, а заметного улучшения для простого человека что-то не видно. Проедаем все! Под дудку извне пляшем. По большому счету хотят, чтобы мы были разъединены и необразованны. Впрочем, кроме элиты, обслуживающей их запросы. Я так размышляю, - сказал Степаныч. –  И это моё сугубо личное мнение, но так думаю, что со мной многие согласятся.  Вот и колбаса эта, - снова посмотрел на лежавшие куски, -  сделана не для покупателя, а чтобы, обманув его, набить себе карман. И что этот продукт может отразиться на здоровье - глубоко начхать! Основное - заиметь себе как можно больше. Самое печальное, что верха поддерживают такое обогащение, депутаты проталкивают интересы криминального бизнеса, поэтому многие ГОСТы, как ты сказал, - посмотрел на Лёху, - и отменили. – Снова затянулся табачным дымом. - Эх! Думать об этом противно! – Кивнул Вобану, глазами показав на пустые кружки: - Наполняй! – и, затушив о бетонную плиту сигарету, бросил окурок себе под ноги. 
     Пригубили по третьей. Закусили. Правда, никто больше к колбасе не притронулся.
   - Вот я в конце восьмидесятых работал на Севере, - нарушив молчание, проговорил Степаныч, - трудился на шахте в Норильске.
     - А как здесь очутился? - поднял на него глаза Вован.
     - Супруга стала страдать легочной болезнью, вот и перебрались с ней на материк. 
    - Не перебивай человека! - взглянул на товарища Лёха и заинтересованно переспросил Степаныча: - Так что в Норильске? 
     - Тогда там появился дефицит продуктов, и мы по этому поводу бастовали.
     - Раньше Норильск всегда снабжался хорошо, - не утерпев, вставил Вован.
     - Верно, - кивнул Степаныч, - но в те годы продуктов катастрофически не хватало. Где их взять на Севере? Под снегом копать что ли?! Или самим выращивать?! Так ведь вечная мерзлота! Так вот, - продолжил он, - обвинили мы в нераспорядительности своих начальников. При этом, были будто загипнотизированы словами мистера Горби, как ты его назвал, - метнул взгляд на Лёху. 
     - Да не я, - возразил тот, - за бугром его так называют, об этом я где-то читал.
     - А-а, не все ли равно! – махнул рукой Степаныч, - Так вот он тогда со всех трибун и экранов вещал, что, мол, не бойтесь начальников, давайте с ними бороться вместе. Вы их снизу, а мы их сверху! Вот мы и начали забастовку. Более тысячи человек не выходили на поверхность. Держались несколько дней. Потом пошли переговоры с начальством, комиссией, срочно прилетевшей из Москвы. В общем, кое о чем договорились.
     - Что подкинули жратвы? – поинтересовался Вован, распечатывая пачку сигарет, которую достал из принесенного пакета.
     - Подкинули, но не в этом дело, - ответил Степаныч. – Вся страна тогда жила на голодном пайке, и у нас многое пропало с прилавков, даже ввели талоны на самое необходимое. Но я не об этом я говорю.
     - Выходит, что мистер Горби подначил? – вопросительно посмотрел на него Лёха.  – Так что ли?
     - Во-о! Молодой, а соображаешь! – утвердительно кивнул Степаныч. – Невдомёк нам было тогда, что этими словами, да и другими лозунгами, он лишь раскачивал лодку, в которой мы все находились. До этого уже потом своим умом доходить стал. Ну в чем было наше начальство повинно? Инженера жили, как и мы, и в забой также спускались. Кто в управлении сидел, тоже дефицит испытывали и от них, по сути, ничто не зависело. На кого снизу нажимать?!
     - А ГКЧП?  Эти хотели от него же избавиться, - ввернул Вован. – Вот смотри, - кивнул на газету, на которой красовалась уже опорожненная бутылка и был разложен их не хитрый закусон, -  когда на ней колбасу резал, увидел, - и показал на заголовок – «Путч. Как это было».
     - Сегодняшняя? – спросил Степаныч.
     - Да, специально в магазине взял, когда затаривались.      
     - Какое сегодня число?
     - Девятнадцатое.
     - Свежая газетенка. Выходит, с тех пор двадцать два годика минуло, как Лебединое озеро транслировали. Напечатали к годовщине. А Горби свергать  они не хотели - я так скажу, - Степаныч выразительно посмотрел на Вована, - желали лишь распад страны остановить.   
     - Но ведь они против него выступили.
     - Балда ты! – не сердито бросил Степаныч. – На всю страну заявить, что курс велся неправильно, ввести чрезвычайное положение и тут же помчаться  к первому лицу в Форос, где тот отсиживался, с докладом и вопросами о том, что дальше делать – и это ты называешь против?! Что-то не увязывается. Что действовали не последовательно и где-то дилетантски, соглашусь. Но  первое лицо конкретно не свергали…. 
     - Помню путч, - встрял Лёха, внимательно слушавший Степаныча. – Как его объявили мы в Кронштадте тогда у стенки стояли. Вахту несли на корабле с автоматами, но без патрон, а тут сразу выдали. Мы думали, что война будет.
      - Мы – это кто?
      - Как кто?!  Матросы.
      - Ага, понятно. А война какая?
      - Гражданская.
       - Видать, у тебя на Балтике ветер не только ленточки бескозырки трепал, - беззлобно ухмыльнулся Степаныч, - но и мозги выдул. С кем воевать-то собирались?
     - Ну не знаю. С теми, кто против власти. 
     - Какой? Власть тогда просто валялась. Номинально, конечно, она существовала, но по сути её уже не было. Путчисты сами высшие должности в стране занимали: в армии, КГБ, МВД. Им раз плюнуть было поднять все силы и восстановить власть, но сделали одну глупость, введя в столицу танки. 
     - Танки спровоцировали народное возмущение, -  утвердительно сказал Вован. 
     - Да, ещё какое! –  вздохнул Степаныч.  - Этим и воспользовались.   
     - Дурные мы, - вдруг промолвил Вован. – Задним умом всегда богаты.  На явного врага бесстрашно в атаку пойдём, а льстеца, подхалима, предателя - различим разве что под лупой. Запарить мозги нам пуще пареной репы. 
    - Неужели просветление наступило? – язвительно посмотрел на него Степаныч. – Видимо она, - кивнул на бутылку, - прочищает умственные извилины. 
     Вован миролюбиво отозвался:
     - Да, ладно тебе! Хорош  прикапываться!
     - Наконец дошло, -  ухмыльнулся Степаныч. – За годы перестройки нам  мозги запудрили, будь здоров! Сейчас пожинаем плоды разрушения. Пытаемся, конечно, подняться, но как-то все идет наперекосяк. Вот, китайцы раньше у нас всему учились, страна та у них была отсталая. Теперь же мы смотрим на Китай и удивляемся его рывку. Да что Китай?! Германия вышла из войны полностью разорённой, а как ныне поднялась!
     - Да, одна Россия в ж…е!  - поддакнул Вован, доставая из ведра новую  бутылку.
     Распечатав, плеснул поровну в кружки. Выпили. Закусили. Теперь закурил и Лёха. Вован тоже сунул сигарету в рот. Один Степаныч не притронулся к куреву. 
     - Спасибо у меня свои, - промолвил он, когда Лёха протянул ему открытую пачку. – Я, братцы, решил дымить помаленьку, не так часто. А вообще-то пора бросать, вредно. 
     - Пить тоже вредно, - сказал Вован. 
     - В меру можно, - ответил Лёха. – Какой русский не пьёт?  Так что ли один  великий писатель выразился? 
     - Переедать тоже не на пользу, как и злоупотреблять этим, - Степаныч, как и Вован,  устремил взгляд на сорокоградусную. – Не ведаю, какого  писателя ты имел в виду, но для снятия стресса, в какой-то мере оно необходимо.   
     - Вот и я говорю, напряжение снимает влёт, - снова подал голос Вован. – Возьмем хотя бы меня, давно свихнулся бы от выкрутас  слабого пола, если бы не скидывал излишние эмоции благодаря ей, - постучал указательным пальцем по стеклу бутылки. – Примешь грамм двести и задашься вопросом: что на одной этой клин светом сошелся?  Нет, говорит разум, видимо, плохо искал.      
     - Лучше б твой разум различал с кем водиться, - выпустив колечко дыма, буркнул Лёха.  – Деньги  только высасывает твой слабый пол.
    - Признаюсь, - Вован дурашливо приложил руку к груди, - и каюсь! Люблю я их, а они почему-то больше мои деньги.
     - Бабы разные, - сказал Степаныч. – Вот моя - тихая,  не помню случая, чтобы скандал учинила. Правда, когда переберу и нет мани-мани, пустота в кармане, она со мной несколько дней не разговаривает. А то бывает, ребятишкам нажалуется, так те продыху не дадут нравоучениями. Учила яйцо курицу!
     По его высказыванию было ясно, что эта тема не даёт Степанычу покоя. Поэтому он и предпринимал попытки сохранить часть заработка, передавая его на период возлияний в чужие, но как ему представлялось, надежные руки. 
     Степаныч пристально посмотрел на Лёху:
     - У тебя?      
     Вопрос естественно касался части зарплаты и это Лёха четко уловил. Улыбнулся: 
    - Куда им деться?! У меня, не волнуйся!
     - Да я так, чтобы удостовериться, - как бы оправдываясь, отозвался Степаныч.
     Лёха, повернувшись в Вовану, похлопал того по плечу:
     - Давай, раз взялся, банкуй! 
    Погасив сигарету, тот быстро разлил. Поднял кружку:
     - Выпьем за любовь!
    - Так за неё по третьей обычно, - сказал Лёха, давя окурок в пустой банке из-под консервов. –  Лучше за что-нибудь другое.
    - Ну, тогда за женщин, - Вован, не мигая, смотрел на Лёху, ожидая от него очередного возражения, но тот только передернул плечами и оглянулся на Степаныча, словно предлагая тому сказать последнее слово в защиту или в отвержение предложенного тоста.      
     - Женщины - это понятие обобщенное, - начал Степаныч, - они в первую очередь матери,  сестры, жены…. 
     - Любовницы, - ехидно вставил Лёха и подмигнул Вовану: мол, прекрасно осведомлен - каких женщин подразумеваешь. 
     - Да, любовницы, - повторил Степаныч и повернулся к Лёхе: - не сбивай с мысли! –  Тут же продолжил: - Они же сотрудницы банков и врачи, учителя и домохозяйки. Пожалуй, не найдешь такой профессии, в которой не присутствовали бы наравне с нами, мужчинами, женщины. За нас, мужчин, за работяг, мы уже выпили. Теперь давайте поднимем за них!   
     - Хорошо сказал, - одобрительно посмотрел на Степаныча Вован и потянулся к нему кружкой. – Умеешь нужные слова находить.   
     - Будем здоровы!  – присоединился к ним Лёха. 
     Чокнулись. Опрокинули. Закусили.      
     - Вот тут про царей говорил, про их неограниченную власть, -  произнес Вован, глядя на Степаныча: видимо ранее затронутая тема чем то его задела.   
     - Ну да, - согласно кивнул тот, - и про нынешних тоже.
     - А почему спрашивается, ничего поделать не могут с коррупцией, и та распускается пышным цветом? А-а?!
     - Как тебе сказать, тут причин много. 
     - А все-таки?!
     - Говорят о борьбе с коррупцией много, а ты сам задайся вопросом: хотят ли с ней по-настоящему бороться? Ведь для этого всё имеется – и органы соответствующие, в том числе прокуратуры и суды, да и всяких инспекций, комитетов – пруд пруди. 
     - Да толку от них! – Вован мотнул головой. – Ловят по мелочи,  но ни разу не слышал, чтобы крупную рыбу поймали.
     - Во-о!  И что выходит?! Выходит, не хотят, лишь вид делают - я так подразумеваю. А потому что система такая - вся сплошь от верхов до низов пронизанная откатами, где рука руку моет. Взятки в верхах  баснословные, чуть спуститься – поменьше, и так по вертикали до самого низу. Берут по рангам, по должностям, по сферам влияния, да как только не берут!  А уж насчёт целевых программ, и говорить не приходиться. Оттуда весомые куски только и хапают! Система такая, и в ней все крутятся – от  правительственных  верхов до бизнесменов мелкого пошива. Воруют по черному!      
     - Вот и я говорю - беспредел творится, щипают нас везде, куда не сунься!       Если что потребуется, то обязательно чиновнику надо взятку всучить либо чем-нибудь одарить. А что мы - эти купюры рисуем что ли?! –  возмущенно проговорил Вован. –  Те с одного возьмут, второго напрягут, с третьего скачают и живут припеваючи, шикуют, а мы за каждый рубль мозоли наживаем!  И не пожалуешься никуда, ни в какую полицию.
     - Вот и она, легка на помине, - Лёха показал рукой в сторону дороги, по которой  медленно, поблескивая сигнальными маячками, двигался в сине-белой полицейской раскраске уазик.
     - Ну вот, накаркал, - Степаныч перевел взгляд с Вована на приближающуюся  к ним машину, - теперь захомутают. Точно! 
     - Просто так не отвяжешься, - угрюмо поддержал Лёха.
     - Да бросьте вы! Мы же не хулиганим, - отмахнулся Вован. – Ну выпиваем, но тихо же!
     Уазик остановился. Из него вышли двое молодых полицейских и направились прямо к ним.   
    - Пьём?! – подойдя, строго произнес один из них.
     На погонах две полоски, значит младший сержант, подметил про себя Лёха. 
    - Отдыхаем, - буркнул Степаныч, удостоив того настороженным взглядом.   
     - Хорошо, но с каждого за отдых по пятьсот. 
     - Не понял, ещё раз повторите, - Степаныч хмуро свел брови.
     - Чего же не понять? Деревянных, не долларов же!
     - Не имеете право с нас брать!  –  вдруг заявил Вован и прямо посмотрел на стражей порядка: - Конституцией не запрещено отдыхать на природе, тем более что мы ведем себя соответствующе.
    - Так, понятно, - скривился, будто от зубной боли, младший сержант, – раз про Конституцию речь пошла, значит, с нормой переборщили. Собирайтесь, поедем в отделение. 
     - Никуда мы не поедем, - громко объявил Вован. – Права человека у нас защищены. У нас демократия! 
     - Вот что демократ долбанный, - подошел к нему вплотную второй полицейский, по погонам было видно, что рядовой. -  Ты демократизатор видел?! Сейчас покажу! - и внезапно, выхватив из-за ремня резиновую палку, с размаха ударил Вована по спине.
     - О-ой! – согнулся от резкой боли Вован и тут же получил второй удар по поясу.
     - Э-э! Перестань! – взревел, негодуя Лёха, и попытался схватить полицейского за руку. 
     Но рядом стоявший младший сержант неожиданно ударил его самого, и тоже палкой. Удар пришелся по почкам. От пронзительной боли перехватило дыхание. Лёха присел, схватился за бок. 
     - Руки! - скомандовал младший сержант и быстро заученным движением свел его руки назад, защёлкнув на запястьях наручники. – Грузи этого! - кивнул на  Вована, на которого рядовой уже успел тоже надеть металлические браслеты.
     Рядовой, подталкивая Вована и Лёху, повел их к стоявшей на дороге машине.   
     - Папаша, - обернулся к Степанычу младший сержант, - нечего мусор оставлять, собирай!
     И тот безотказно начал свертывать с остатками еды газету, которую затем затиснул в пакет, туда же сунул пустые бутылки. Третья, еще не начатая,  осталась стоять в ведре. Младший сержант взял её  и, как ни в чем не бывало, пошел к полицейскому уазику. 
         В отделении, куда их привез патрульный наряд, долго не разбирались. 
     - За что? – поднял на них взгляд дежурный в чине капитана, оторвавшись от своих записей. 
     - Употребляли в общественном месте плюс сопротивление, - пояснил младший сержант, - в рапорте отражу. 
     - Понятно, - дежурный уже смотрел на доставленных. - Ваши документы!   
     - Пожалуйста, - протянул ему первым паспорт Степаныч. 
     - Значит Востриков, - заглянув в него, проговорил  дежурный. – Не хорошо, Степан Степанович, порядок нарушать.
     - А мы не нарушали.
     - Может, ещё скажите, что не распивали?!  За версту несет.   
     - Пригубили, так не в людном же месте.
     - В неположенном, да ещё усугубили, не подчинившись при исполнении сотрудникам.
     - Ну, уж это слишком! – фыркнул Степаныч.
     - Вещи, деньги, часы, всё из карманов на стол!  - распорядился капитан, не  став больше разговаривать.  - Сейчас опишу, в камере не полагается. Вас это тоже касается! – кинул взгляд на Лёху с Вованом. – И документы тоже сюда!
     Когда всё содержимое карманов было выложено, Степаныч вопросительно посмотрел на дежурного, показав на свой сотовый:
     -  Разрешите?! Позвоню супруге, чтобы не волновалась.   
     - Не положено! – сухо ответил капитан и моментально сунул телефонный аппарат в ящик стола. 
     - Один звонок полагается по закону! – провозгласил молчавший до этого Вован, вызывающе посмотрев на дежурного. – Между прочим, даже в Америке, да и во всех цивилизованных странах действует такое право.   
     - Мы не в Америке! И вообще гражданин, как вас?
     - Распетов, Владимир Владимирович.
     - Так вот, гражданин Распетов, с вами пока не разговариваю, очередь ещё дойдет. Лучше берите и распишитесь.
    - Что это? – недоуменно спросил Вован, беря протянутый ему заполненный мелким подчерком дежурного лист. 
    - Акт с описью ваших вещей. Расписывайтесь! И вы тоже, - выложил перед Степанычем и Лёхой такие же листы.
    - Слышь, капитан! – беря авторучку, сказал Лёха. – Будь человеком, дай деду позвонить, сообщить жене, что здесь находится. Ведь не убудет. Не за бесплатно же прошу.
     - Не понял, - вопросительно уставился на него дежурный.
     -  Чего не понять? Вон, из моей кучки, - глазами показал на стопку вынутых денег, лежавших на столе вместе с часами, ключами от квартиры и пачкой сигарет с зажигалкой, - отсчитай две сотки. 
     И тут случилось чудо: дежурный, принял человеческое участие, вошел, как говориться, в положение и, спрятав в свой форменный китель две купюры, достал из ящика стола мобильник. Положил его перед Степанычем:
     - На, звони! - при этом предупредив: - Только  у тебя минута, не больше.
     После того, как Степаныч закончил извиняющимся голосом объясняться  с супругой по поводу того, где ему предстоит провести, по всей видимости, остаток дня и всю ночь, капитан отвел их в конец коридора, который был прегражден металлической решёткой. 
     - Посидите до отрезвления в обезьяннике, - сказал он, запирая дверь этой своеобразной клетки. 
      В обезьяннике, одна возле другой, стояли две лавки. На одной из них сидел бомж в грязной шерстяной кофте, от которой вперемешку с давно не мытым телом исходил стойкий тошнотворный запах. Морщась от этого амбре, они отодвинули одну из лавок на противоположную сторону и, прислонившись к стене,  молча уселись.   
     Ночь прошла в томительной дремоте. Лёха несколько раз размыкал веки и почти всегда наблюдал одну и ту же картину. Вован, склонив голову, спал, временами вздрагивая и сопя носом. Степаныча сон не брал. Он отрешенно  смотрел перед собой, целиком уйдя в свои далеко не радостные думы.
      На рассвете к ним подсадили молодого парня, лет шестнадцати, с разбитой губой и заплывшим глазом. Он уселся напротив, при этом брезгливо отодвинулся на край лавки от скорчившегося на ней бомжа.    
     - За что тебя? -  спросил Лёха, которого из полусонного состояния вывела громыхнувшая дверь, когда к ним ввели нового задержанного.   
    Тот не ответил, лишь из-под бровей бросил на него колкий взгляд и демонстративно отвернулся в сторону. 
    - Дело твое, можешь и не говорить, - промолвил Лёха и снова закрыл глаза.
    С наступлением утренних часов, что стало заметно по обрывкам долетающих фраз сотрудников, проходивших по коридору и хлопанью дверей кабинетов, парня увели двое в гражданской одежде, предварительно надев на него наручники. У одного из них на ремнях подмышкой Лёха заметил кобуру.  «Из уголовного розыска, - подумал он. – Видать, парень влип серьёзно». 
     Через некоторое время подошел полицейский в форменной рубашке, но без погон. Звеня ключами на связке, он открыл решетчатую дверь и, не заходя вовнутрь, громко обратился к лежавшему на лавке бомжу:            
     - Эй, чучело, хорош дрыхнуть! Пора за уборку!      
     Кряхтя, бомж  встал и понуро поплёлся из камеры.
     Наконец, пришли за ними. Тот же полицейский отвел их в дежурную часть. За столом сидел уже не прежней дежурный, который отправил их  в обезьянник, а другой – по званию старший лейтенант, о чем свидетельствовали три маленьких звёздочки на погонах.
     - Кормилин, Распетов, Востриков? – зачитав фамилии из какого-то  журнала, посмотрел на них. – Так?!
     - Верно, -  отозвался Степаныч за всех.   
    - Вот, каждому постановление – получайте! Административное правонарушение. Расписывайтесь. 
     - За что?! –  округлил глаза Вован. – Поясните!
     - Читайте, там всё изложено, - невозмутимо ответил дежурный и добавил:   
     - Штраф пятьсот рублей, заплатите в сберкассе.  Забирайте и свободны, -   достал из ящика стола три целлофановых пакета с изъятыми у них вчера вещами. На каждом из них была приколота бумажка с написанной на ней фамилией. 
    Расписавшись за получение постановлений, Лёха, Вован и Степаныч начали разбирать свои вещи. Все они были в наличии,  кроме одного - денег.   
     Вернее, они находились в пакетах, но не в том количестве, в котором передали дежурившему вчера капитану.
     Вован, держа в руках три сотни, с недоумением смотрел на Лёху. Тот с таким же выражением лица уставился на него, зажав в руке несколько купюр. Только Степаныч с угрюмым видом молчал.    
     - Что-то не так? – поинтересовался старший лейтенант.
     - Не хватает пятнадцати тысяч, - Вован впился стальным взглядом в дежурного: - Где они?!   
     - У меня тоже не достаёт двенадцати, -  в недоумении проговорил Лёха.
     - Одну минуточку, - спокойно ответил старший лейтенант, - сейчас всё выясним. –  И взял лежавшую на столе тонкую папку.   
     - Кормилин? – не поднимая головы, спросил он, открыв её и отобрав, находившиеся  в самом начале небольшой стопки два документа.   
     - Он самый, - утвердительно кивнул Лёха. 
     - Вот, пожалуйста, убедитесь сами, - протянул ему один из документов. – Акт с описью. Часы на месте?
     - Да!
     - Ключи, сигареты, зажигалка – присутствуют?
     - Здесь они, у меня.
     - Вот, читайте - четыреста двадцать рублей. Они у вас? 
     - У меня, но я же отдал еще двенадцать тысяч! 
     - Здесь что написано? Четыреста двадцать, так?!
     - Так, но .....
      - Извините, это ваша подпись?
      Лёха внимательно взглянул на закорючку, поставленную в конце акта, и её расшифровку, которая гласила, что подпись его, Кормилина Алексея Ивановича. Сомнений быть не могло – расписался именно он, но как?! И почему за четыреста двадцать рублей, а не за ту сумму, которую вчера выложил из кармана. Обалдело уставился на дежурного:
     - Расписался я.
     - Тогда в чем дело? Наверное, были в таком состоянии, что уже не помнили, - сказал старший лейтенант и перевел взгляд на Вована. – А вот ваш акт, гражданин. Смотрите внимательней, - протянул ему другой документ. 
     Тот медленно прочитал. Ошарашено посмотрел по сторонам и снова принялся его читать.
     - Сколько там указано? – спросил дежурный.
     - Триста рублей, - хрипло выдавил из себя Вован и медленно положил лист на стол. 
     - Вот видите, - развел руками дежурный, - какие могут претензии?! – И, не дождавшись ответа, повернулся к Степанычу: - У вас есть вопросы?
     У Степаныча вопросов не было. Вован попытался еще что-то сказать, но старший лейтенант даже не захотел слушать, лишь досадливо махнул рукой:
     - Не мешайте работать! А если не удовлетворены – пишите жалобы или  покиньте помещение! 
     Выйдя из отделения и пройдя несколько шагов от крыльца, они, как по команде, остановились.      
     - Ничего не пойму! – пожимая плечами, сказал Вован. – Сдавал и расписывался за всю сумму, а вот те нате – обратно три сотни. – Сплюнул со злости: - Обобрали сволочи! Ну гниды!
     - Провернули умело, ничего не скажешь, - подал голос Степаныч. 
     - Как это вышло – в голове не укладывается! – Вован достал из пачки сигарету и закурил. - Будешь? - протянул пачку Степанычу.
     - Воздержусь, и так голова трещит, - отказался тот. 
     Лёха посмотрел на них.
     - Я, кажется, догадываюсь, - произнес он. 
     - Ну! – напрягся Вован. 
     - Помнишь, просили капитана, чтобы он тебе мобильник дал? - Лёха выжидающе взглянул на Степаныча.
     - И что из того?
      - А вот что – пока его упрашивали, он нам акты подсунул, мы и подмахнули. Между прочим, я бегло читал - не до того было. Видимо капитан все перечислил, а сумму цифрами потом вписал.   
     - Вот, падла! - возмутился Вован. - Наверняка так! Я ему – дайте телефон, по закону полагается, а он – фиг! Воспользовался, сволочь,  что мы бухие были!
     - Плакали наши денежки, - грустно заключил Степаныч и тяжело вздохнул.
     - То мои и его, - Лёха кивнул на нервно курившего Вована. – Твои целёхоньки, говорил же - как в сбербанке. 
     - Как?! – оторопев, спросил Степаныч. – Он мои разве не оставил?   
     - Ага, держи карман шире, - вдруг расплылся довольной улыбкой Лёха, - если б узнал, то и они бы аукнулись. А так, смотри!   
     Он нагнулся, задрал штанину брюк, и из-под резинки одетого на ногу носка вытащил сложенную пополам стопку денег. – Изволь получить! 
     При всей этой манипуляции удивление не сходило с лица Степаныча.
    - Ничего себе, как это ты?! 
    - Во-о, даёшь! – ахнул Вован. Удивление было написано на его физиономии: - Как это сообразил?!
    - Очень просто, - Лёха похлопал товарища по плечу, - флотская привычка! 
Я салагой еще на корабле в носок деньги от дембелей прятал. Не схоронишь – вмиг отберут. Так что пригодилось. Я, как мне их Степаныч дал, сразу в носок положил. Как видишь, в целости и сохранности. 
     - А что свои не засунул? 
     - Да разве держал в уме, что такое случится.
     - Дабы знать, где упадешь - соломку подложил бы, - поговоркой заключил  Вован и выбросил окурок. - Ладно, сейчас куда? Я к себе, завалюсь в постель, а то в клетке - что за сон?!  Ну, бывайте!    
     - Погоди! – остановил его Степаныч. – Так уж вышло, что гроши только у меня остались. Так вы, ребята, возьмите себе сколько-нибудь.
     - Не выдумывай! Тебе нужнее, -  Вован  прямо посмотрел на него: - у меня дома кое-что ещё имеется, с голоду не помру. А у тебя семья, так что оставляй себе.
     - Действительно, оставляй, -  подтвердил Лёха. – Он еще на ремонте заработает, - кинул взгляд в сторону Вована, - а мне много не надо, один же, перебьюсь!
     - Спасибо вам! – чувственно произнес Степаныч и глаза его увлажнились. 
     Лёха и Вован сделав вид, что не заметили у него проявление этой минутной слабости, заторопились. 
     - До понедельника!  – прощаясь, протянул руку Вован. – Мне в ту сторону, на трамвай.   
     - Спасибо! – еще раз повторил Степаныч, ощущая его крепкое рукопожатие. 
     - А мне с тобой по пути, - сказал Лёха, когда Вован уже отошёл и, не оборачиваясь, пошагал на ближайшую остановку. 
     Проводив Степаныча до подъезда дома и пожелав найти быстрее контакт с супругой, которая, не стоит гадать, уже приготовилась «к обсуждению их ночного похода», Лёха направился на набережную.
     Идти в свою квартиру не хотелось. Настроение было мерзко пакостным, как будто по душе проехались трактором и внутри всё сплющилось.      
         На набережной было многолюдно. На лавках, вдоль аллеи, голубками сидели парочки. Отдельно от них расположились старушки, ведя свои разговоры, касающиеся больше пенсий, огородных дел и всяческой хвори, одолевающей в преклонном возрасте. Неспешно прогуливались с колясками молодые мамаши.
     По небу плыли ватные облака, с реки навевал свежий ветерок. Лёха расправил плечи, вдохнул полной грудью, и стало как-то легче.
     Невольно поймал себя на мысли, что все-таки хорошо, не смотря ни на что! И ещё - что человеку по большому счету надо? Иметь семью и друзей, получать достаточно, чтобы не сводить концы с концами. И плевал он с высокой колокольни на этих американцев и тех, кто ходит под ними, кто жиреет и стрижет только бабки. Разве в деньгах счастье?!
     Просто жить надо по совести и стараться не давать себя околпачивать, да полагаться на друзей. И если что случиться, то ведь никто кроме них не поможет. Кто ещё выручит?! Какой царь?! Да, никакой! Лишь вера в себя, собственные силы и поддержка товарищей помогут удержаться на плаву в реке, которая называется жизнью. 
     Лёха, он же Алексей Кормилин, подумал, что об этом обязательно в понедельник скажет Степанычу. 
     Субботний день приближался к своей половине.