Явь во сне

Во дворе пахло форшмаком и фаршированной рыбой.
–  Это у меня, – подумал я. – Сегодня воскресенье, все уже там.
Каждое воскресенье друзья собираются в моей квартире, в доме, на берегу Днепра, выпить, поговорить позавтракать, выкупаться и своим присутствием заявить, что еще живы.
Осторожно открыв дверь, я вошел в квартиру. Никто не заметил, что я пришел. В доме стоял сплошной гул, сопровождаемый музыкой. Стол был сложен, а на полу, на ковре лежали газеты, на них бесчисленное количество бутылок, закуска. Все говорили одновременно. За пианино сидел композитор Евгений Дога, рядом с ним – моя жена Ира, которая не отрывала от него взгляда. Дога наигрывал какие-то мелодии, но каждая из них непременно заканчивалась его знаменитым вальсом. Рядом на полу сидел Юра и тихим голосом напевал Окуджаву, который на ходу садился в синий троллейбус. В дальнем углу— Валя бесконечно рассказывала, как она ехала домой, словами знаменитого романса…
В соседней комнате, в основном, были мужики. Говорили о начальстве, правительстве, футболе и других мужских делах, прерываясь эпизодически, на прием очередной дозы спиртного.
В кухне, на табурете, с идиотской улыбкой на лице, сидел гениальный композитор Владимир Шаинский, Наташа – пом.реж. - примеряла на нем галстуки, для завтрашнего выступления. Шаинский получал удовольствие от каждой смены галстука, как ребенок, которому сменили сдохшие памперсы.
Ванная оказалась закрыта изнутри.
Походив по квартире, я понял, что меня никто не видит и не слышит, но я вижу и слышу всех.
Что меня поразило, так это то, что в квартире были те, кто еще, сегодня, живы: Юра, Лина В., Таня, Володя, Дога; как и те, кого с нами уже нет: Валя, Тамара, ее муж, Лина Ф. Валера, Жора.
В комнатах было жарко. Все были в плавках и купальниках. Все вяло реагировали на происходящее. Кто-то из девочек заплакал, сквозь слезы говоря, что вряд ли удастся собраться всем вместе, еще раз.
За окном начали происходить какие-то перемены. Солнце вдруг спряталось за огромные тучу, нависшую над Лаврской колокольней. Казалось, что туче это было не очень приятно. Солнце ее не отпускало. Откуда-то появилось сообщница, туча номер два, и стала помогать держать солнце. Поднялся ветер. Вода в Днепре стала серой. В небе по сигналу грома появилась небольшие тучи, но уж очень угрожающего вида. Поскольку это движение никем не регулировалось, то начались столкновения. И первая молния возникла над Лаврскими храмами, и, соответственно, раскатистый гром прозвучал, предупреждая, что это не спектакль, а серьезное действо, и что так просто Солнце не освободится, и что есть в запасе еще и секретное оружие, которое может погасить Солнце. Это – дождь! И началось….
Будто открылась плотина над головой. Такого-то количества воды одновременно я никогда не видел. Проснулись мои гости... Все бросились во двор… Произошло высвобождение огромной энергии. Они бегали по дорожке вокруг дома в купальниках и плавках, бросаясь на вымытые кусты, будто воды с небес им было мало. Юра, прихватив у подъезда детских трехколесный велосипед, важно разъезжал, как победитель ралли Дакар-Париж. Кто-то стоял неподвижно, закрыв глаза и подняв голову, наблюдая битву Солнца и облаков.
Стычка подходила к концу…    Отдельные раскаты грома напомнили о том, что эта извечная война будет продолжаться, что победителей не будет и напомнила людям, что во вселенной существует Солнце и облака, что необходимо иногда поднимать голову и смотреть выдающийся спектакль Солнца и облаков, которые играют только для тебя одного, хотят о чем-то сказать, о чем-то предупредить…
Как начался этот полноценный спектакль с музыкальным, шумовым и световым оформлением, так же быстро он и закончился… Облака поодиночке покинули поле сражения, Солнце, восхищаясь своей непобедимостью, засияло еще ярче.
Все бросились искать полотенца, но ванная была по-прежнему закрыта изнутри… Все гости, испытав целительный душ, с большим аппетитом стали пить и закусывать.
Опустили шторы от яркого солнца… Стали слышны отдельные разговоры. Особенно из соседней комнаты, где обосновались мужики.
Доминировал один голос – баритон, который темпераментно объяснял:
–  Посмотрите на эту работу. Думаю, это иллюстрации к произведению «Крик Самки», где автор утверждает, что ощутил вознесение, благодаря оргазму. Мало того, он предполагает, что Христос вознесся именно таким способом… Чушь! Кощунство!
–  Это не чушь! Это гипотеза, весьма остроумная. Впрочем, это тебе не грозит. Ты видимо уже не помнишь, что такое оргазм… —сказал кто-то.
– А это мастерская художника с патефоном на столе и стариком на переднем плане. Идея неплохая, а исполнение, исполнение… и этот клоун в городе, все это театр, уход от реальности. Это присущее всему, что он представляет: то ли картины, то ли рассказы, то ли музыка, – все на уровне самодеятельности районного масштаба. Согласен – его резьба по кости – редкая техника, а сюжеты? – сказал тот же  баритон...
– Ты его не любишь… Сколько я его знаю, он склонялся к новому вопреки Сталинско-Хрущевско-Брежневскому диктату. Всего-то и прося понимания, в противовес  печальной очевидности насаждения убогого искусства.
— И своим примером утверждал, что есть другое искусство, – сказал кто-то.
Тут я уже ничего не понимал. Несколько голосов накинулись на баритона одновременно…
В комнате Дога за пианино, Юра поет Окуджаву, Валя домой не доехала, другие возлегают на ковре и газетах… А ванная — она до сих пор закрыта изнутри…
Я обошел всю квартиру, проверяя, не забыл ли кто чего. Все в порядке, только вот дверь в ванную была все же закрыта изнутри. Я до сих пор в черном костюме и в галстуке, и мне — холодно. В кухне примеряют галстуки. Мы обосновались в лоджии.
Тем временем кончался день. Утомленное Солнце постепенно уходит на отдых, поле инцидента с облаками, которое десятой дорогой обходят грозного соперника и огрызаются негромкими раскатами грома, обозначая, что их битва еще не закончена. Жора призывает всех в одну комнату.
— Фаршированная рыба – это хорошо – говорит Жора – но у нас остается еще один нерешенный вопрос: «Кто ему закроет глаза?»
В ту же секунду в комнате стало жарко и шумно. И тут раздался громкий уверенный голос моей внучки – 11-летней Маргариты:
–  Разрешите мне. Я весь день молчала, а теперь я скажу. Что касается способностей моего деда, то молитесь Богу, чтобы он вам дал столько, сколько имеет он. Я не все понимаю, что делает мой дед, но мне это нравится. С годами я буду понимать больше. Я деда люблю, а он меня обожает. Мою просьбу: «Не умирай, деда!» — он старается выполнить, хотя это не так легко, а потому закрывать глаза ему должна я – ему это будет приятно.
Наступила абсолютная тишина и Жора сказал:
–  Да будет так! А теперь все одеваются, говорят «спасибо» и отправляются по домам.
Тут появляюсь я, в черном костюме, с галстуком.
– Почему так долго? – спрашивает Ира.
– Ты же знаешь, где я был?
– Все уходят – говорит Жора — а ты,— обращаясь ко мне, – остаешься.
Из-за шкафа он достает бутылку водки и баночку бычков в томатном соусе.
–  Как тебя угораздило сносить церковь, которой уже лет 200?
– Ты как будто не знаешь, где я работаю? Отказаться –  это вынести себе смертный приговор. Я никогда ничего не боялся, ни в жизни, ни на фронте, –   это только трусы погибали, потому что боялись. Это я до сих пор, как на войне: я выполняю приказы. Эта церковь мешала только одному человеку, который решил на ее месте строить многоэтажный дом. Но Бог ему отомстит. И мне тоже. Эту ночь я запомню на всю оставшуюся жизнь, как и день, когда я потерял руку.
В церкви было много икон. Их снимали, складывали в машину и увозили. Только одна большая икона Христа в терновом венце была вмурована в стену капитально. Рабочие зубилами стали вырубать из стены икону. На доске стала собираться пыль. И вдруг из углов глаз Христа покатились слезы, смывая пыль. Меня стало покидать сознание, я схватился за стену и стал кричать рабочим: «Прекратить немедленно! Прекратить!»
Я выбежал на улицу. Со мной случилась истерика. Примчалась «Скорая». Меня долго отпаивали. Я полежал в машине, а когда вышел, более половины церкви уже не было.
Мы выпили по пол стакана водки и замолчали.
Быстро наступила ночь, – пора Луны и звезд. Время от времени в их любовь вмешивались гулящие облака, но они особо не мешали.
Я пытался смягчить Жорино состояние, понимая, что отмолить этот грех невозможно, да и он это понимал. Безнаказанным остаться невозможно.
Наступила ночная тишина на районе под названием Русановка - час концертного выступления всей живности: птиц, насекомых, хрустящих сухих веток деревьев, а также редких машин на набережной и заблудших катеров на Днепре.
Заявление моей Маргариты меня взволновало: во-первых, появилась еще одна поклонница моего творчества, а также есть кому закрыть мои глаза, навсегда. Провожая Жору, я обратил внимание, что дверь в ванной наконец-то была открыта.

13 мая 2019