Байки ДЖР. Байка четвертая. А кроватки-то

Четвертая баечка уже.  «А кроватки-то»…

грусть и тоска… грохот в висках… нервы.
то - не беда… я был всегда… первым…

выдержать всё… боль унесёт… ветер.
мир, как всегда… станет тогда… светел.

стены больниц… множество лиц… в радость.
древний инстинкт… страх - лабиринт… выбраться - надо!
Николай Тарасов 3


  Сестрорецк…  Что-то ничего в памяти  моей не всплыло после того, как медсестра сказала, что меня отвезут туда….   А вот слово «реанимация»  недавно в моем присутствии произносилось. И когда?  А-а-а! Вспомнила….

  Вспомнила разговор  с  заведующим отделением кардиохирургии после коронарографии.  Я в полуобморочном состоянии добралась с четвертого этажа на его девятый. Ну, конечно, на лифте. Но длину коридоров никто не уменьшал ради дохлушек!

Немного сейчас по извилистой тропке покружусь, потом вернусь к слову «реанимация».

Так вот, сижу я перед дохххтором и понимаю, что их иногда двое, а кое-когда даже трое, и пытаюсь слушать, что он мне говорит, а не засыпать. Спина не давала ночью уснуть, а как отвязали, так я  и «поплыла» в гости к Гипносу, в далекую Грецию: укол подействовал. Но не сразу. Сначала в голове вертелось «Гиппиус», а потом я сообразила, что Зинаида Николаевна – это явление другого порядка.

Кардиохирург что-то мне показывал на компьютере, но никак я не могла понять, почему всех пациентов, которые мне говорили, что они «смертельно больны» отпустили к их чемоданам, а меня, которая и не жаловалась, должны оперировать? Я так давно нигде не оперировалась, что слово «операция» меня ввело в ступор. За что?!!! Я пыталась объяснить этому непонятливому врачу:

– У нас в роду все рано умирают: женщины обычно от инфаркта, а мужчины – от инсульта.  Мама у меня умерла в 62 года, а мне-то уже 65. Я прожила такую интересную, хорошую жизнь! А в восемьдесят у меня будет такая интересная жизнь, доктор?»

Врач не выдержал и, мягко говоря, громко сказал:

– Вам-то еще не 80! Без операции вы умрете. Или будете инвалидом, прикованным к постели. А вот после операции вы можете пятнадцать лет прожить! Вы думаете, что мне просто очень хочется сделать вам операцию? Да я лучше с моим коллегой (кивок в сторону другого врача) сидел бы и попивал кофе! Так вы будете оперироваться или нет?!

  И тут из глубин подсознания всплыло  второе экономическое образование и подсказало:

– Ты что, вовсе соображать перестала? Сейчас откажешься от денег, а потом, если вдруг и правда окажется, что операция нужна, то квоты не получишь! Сейчас, смотри, не отказывайся!

И я не отказалась. Просто двинулась в обратный путь: из кабинета на девятом этаже в палату интенсивной терапии на четвертом этаже. По стеночке. Только так выходило.

В палате интенсивной терапии, где я находилась после коронарографии, я пыталась сказать, когда немного оклемалась, и даже сказала, что капельницы я не переношу. Но мне объяснили, что надо удалить остатки вредных веществ после диагностики. Вроде бы, в качестве контрастного вещества используется йод или препараты на его основе со слабой радиоактивностью.  По первому образованию я химик-органик, поэтому  процесс под названием «очистка организма от вредных примесей» нашел отклик в моем мозге, и я сказала себе знаменитое: «Надо, Федя, надо!», а  затем переключила внимание на другое:  стала собирать все свое мужество в позвоночнике.
 
Точнее, мне надо было угомонить боль в пяти поясничных, в пяти сросшихся крестцовых позвонках и в копчике. Сколько позвонков  у меня в хвосте я не знала, но на всякий случай решила, что пусть тоже будет пять. Я представляла, что у меня  есть лед, и весь холод отправляла в пылающие от боли 15 позвонков. Я уже давно не могу даже вытянуть ненадолго ноги в положение на спине, а уж лежать на спине…. А говорят, только мертвые в ад попадают, ну и Данте Алигьери из живых. А теперь и я побывала. Правая нога моя была привязана к кровати, чтобы она не вертелась и не довела меня до беды – до артериального кровотечения. Может я не все поняла, но то, что оно опасно и может быстро отправить человека на тот свет, даже не дав ему узнать результаты коронарографии, я поняла. Левая рука была подключена к аппарату, который контролировал какие-то важные для моего самочувствия параметры. К сожалению, недоконтролировал ! Но об этом позже. А пока я в полудреме полураспятая периодически  просыпалась от ужаса, так как начинала чувствовать себя освежеванной коровьей тушей, висящей вниз головой. Но головы-то не было у туши!  А я очухивалась и удивлялась, что кровь в голове бешено пульсирует. Потом до меня доходило, что у меня-то голова есть, хоть и раскалывается, и это меня радовало.  Но, оказалась, радоваться было рано.
 
Когда я от заведующего дотащилась до медицинского поста в своем отделении, то выяснилось, что уже все мои собратья по палате интенсивной терапии выписаны. А в празднично оформленном к Новому году отделении меня дожидается мой молодой симпатичный всегда немного грустный врач с документами на выписку. Вот, к стыду своему, его я слушать не стала: бесформенной тушей, некрасиво разлегшейся посреди праздничного коридора, я свалилась у ног доктора. Потом меня подняли, повезли, что-то говорили, и, в конце концов, я снова оказалась на своей кровати, с которой как раз собрались снять постельное белье. Я смутно помню, что всегдашнее грустное выражение моего врача стало еще печальнее, когда он смотрел на меня уже в компании со своим медицинским начальником. День я отлежала в этой палате, потом меня перевели в обычную на сутки. При выписке врач сказал, что они сначала решили, что мне просто поставят парочку стентов, пациентка ведь ни на что не жалуется, сердце не болит, но вот видите, как получилось.  ( Хотя отправляли меня с проблемами в клапанах). А санитарка сказала просто: «Уж, все ушли. Новый год на носу, а вы все здесь крутитесь».

  Меня выписали, я забрала диск с результатами коронарографии и…. поехала в Беларусь. С медициной белорусской я знакома хорошо и очень её уважаю. Жаль, если из-за политических дрязг она растает, как привидение в замке после его сноса. Конечно, я мало знакома с медициной других стран. В основном, с  российской медициной. Она как величественная царица с  золотой короной на голове, если ты с ней вровень… .  Если можешь быть с ней вровень, потому что стоишь на толстом, набитом деньгами кошельке. А если ты внизу, ниц, то тебе видны ее изуродованные ступни и неправильно сросшиеся переломанные ноги в струпьях и язвах. А еще итальянская медицина немножко знакома: она, как мне показалось, красивым халатиком, прикрывает свое холодное никелированное тело.

Вот в Беларусь я и отправилась, чтобы узнать что-нибудь о себе и подготовиться к операции. Наша страна уходила в долгую новогоднюю гульбу. А мне «уж замуж невтерпеж!»: у меня помимо новой болячки куча старых. Их как-то надо приспособить к новым обстоятельствам. А то вона, что получилось, когда новый вирус захотел растолкать старые вирусы, уже привыкшие пользоваться  человеком.  Это я так о короновирусе.

Я сама – астраханка. Уже после операции я узнала, что в Астрахани есть кардиологическая клиника, и там подобных операций делают в год даже больше, чем в Питерской. А главное, что коронарографию там делают через руку, и никого на сутки не привязывают. И моему другу в Саратове тоже такую диагностику делали через сосуды на руке. Увы! Я в этом мало что понимаю – мне просто очень больно лежать на спине. А может от климата, что ли, это зависит?

Я вообще удивляюсь, как меня в Питер занесло! Моя приятельница спросила: «А кто тебе передачи приносит? У тебя в Питере есть родственники или знакомые?» Я ей сказала, что из знакомых только Эрмитаж. Она задумалась, но видно не врубилась: «Так он приходил?» Пришлось сказать: «Нет. Он очень жадный. Ни одного яблока не принес». Не буду пересказывать, что она сказала. Все-таки у меня байки по медуслугам, а не по изучению ненормативной лексики.  Но моя подруга всегда на первое место ставит возможность высказаться, а не выслушать. Пришлось обогатить словарный запас новыми перлами. Например, я ей об аортокоронарном шунтировании пытаюсь сказать, а ответ от неё получаю непрогнозируемый:
 

– Ты меня не слышишь! Я о чем, а ты о чем? Я тебе говорю, что вчера была у хирурга. Представляешь, у меня обнаружили плоскостопие. Я даже не знаю, как мне быть. Представляешь, семьдесят три года все было нормально, а сейчас какие-то стельки ортопедические нужны. Наверное, и гулчть с песиком придется меньше, пока стельки не сделаю.

Мой второй доктор в Центре реабилитации, куда я вернулась на дрожащих ногах  и с трясущимися руками после больницы в Сестрорецке, тоже удивлялась тому, что я уже одна два месяца пытаюсь выбраться с того света на этот. Почему так вышло?

Сначала я не понимала, как это будет. Интернет  и мои знакомые  сообщали, что примерно на девятый день после операции пациента выписывают, и он уезжает домой. Наши, городские, уезжали на поезде до Арзамаса. Я так и планировала. «Хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах!!!»  Представления об операции у меня были туманные, больше испугало сообщение, что надо будет пить лекарство на основе крысиного яда: варфарин. Крыс я боюсь, и эта информация меня сминусовала. Я стала читать про это лекарство, про побочные осложнения. Конечно, я поняла, что голый длинный хвост  и шерсть драными кусками у меня не появятся, но дозу надо пациенту подбирать. Причем, если доза варфарина подобрана  будет правильно, то разжижение крови будет происходить на 30-50 %.  Уж, не знаю много это или мало. Но надо будет контролировать МНО  (международное нормализованное отношение).  Понятно? Если знаете. Я же  сама не умею контролировать, а в нашей «медицинской деревне» даже после шунтирования я со скандалом получила талон к кардиологу через месяц. Кардиолог только один, а нас много. А как за этим самым МНО присматривать?! А ведь, если МНО будет меньше 2,0 – возрастает риск образования тромбов; МНО больше 3,0 – возрастает риск кровотечений.  О, как! Не пациентка глупая уже, а недоучка интернетовская. Можно было еще что-то поизучать, но тогда я не только при виде крови начну падать в обморок, а сразу, как хорошо дрессированная собачка, буду выполнять команду «Лежать!» только при сочетании букв МНО. И даже команду выполню с перевыполнением: лежать буду без чувств. Но все-таки…

«В самом начале приема варфарина анализ крови проводится не менее 2 раз в неделю. Со стабильным достижением целевого уровня МНО приходят к сроку в 1 раз в месяц. Частоту контроля определяет врач, оценивающий результаты анализа». Ха-ха! Когда я стала интересоваться состоянием моей сердечнососудистой системы по рекомендации невролога из «Диагностического центра» в Нижнем Новгороде, то дома услышала от врача: «Вам-то это зачем? У вас даже нет стенокардии!» Стенокардии нет, операция есть! Нестыковочка…

«Скорость достижения целевого уровня МНО и количество таблеток у каждого  пациента свои. Но частоту контроля определяет врач, оценивающий результаты анализа». Мда-а-а!

И в Сестрорецкой больнице не совсем очухавшейся пациентке выписали другое лекарство, которое сердобольные родственники соседки по палате мне купили в аптеке. Ну, что поделаешь с взбыкнутой пациенткой?! Ей «голову сняли», а она «по волосам плачет».

  Да-а-а… Именно, из-за грязных волос  я страдала больше всего. А уж когда смогла сама дойти до туалета в конце бесконечного длиннющего Г-образного коридора и увидеть себя в зеркале?! Это был ужас. Этот вид не для родственников, друзей и знакомых! Это даже не для внутреннего пользования.

Но я сильно отвлеклась. Эмоции, словно сильное течение, уносят воспоминания к водовороту, где беспорядочно крутятся  жизненные мелочи, но я впредь постараюсь справляться и писать по какой-нибудь системе.

  Собрав остатки сил и чемодан, я стала собираться в больницу в городе Сестрорецк.  На мой вопрос: «А почему Питер назад не берет?» я получила ответ: «Конечно, по закону они  должны назад забирать своих пациентов в течение 30 дней после операции, если что-то пошло не так. Но кому охота портить статистику». Так статистической единицей меня загрузили в «Скорую». А я могла еще улыбаться. И сразу нашла повод улыбнуться. Это я захотела рассказать об одном докторе.
 
Готовясь к операции, я понимала, что спина меня будет изводить, как только поймет, что я собираюсь на ней лежать после операции, и надо с этим что-то делать. Я позвонила в регистратуру нашей поликлиники, сказала, что у меня болит спина, и мне вдруг дали талон к врачу. Врач работал во вторую смену, и я прекрасно успевала. Подойдя к кабинету, я немного поудивлялась внешнему виду ждущих своей очереди. Но я кто? Я – «нижайше прошу», а в поликлинике «жираф большой – ему видней». Опыт, какой-никакой, по стоянию в очередях в нашей поликлинике у меня уже был, и поэтому я начала с того, что узнала, есть ли моя карта у доктора. Конечно, карты не было. Кто бы сомневался! Я быстренько с восьмого этажа слетала на первый  в регистратуру, но… вот где всегда все на уровне сохранения традиций: карту в регистратуре не нашли, даже после долгих препирательств и моей настойчивости, но мне выписали очередной новый листочек. Если собрать все эти вновь выписываемые листочки и выложить из них дорожку, то она не только до главврача поликлиники добежала бы, но и до Министерства здравоохранения. Но, правда, в Нижнем Новгороде.   До Москвы слабо!

Я быстренько вернулась к кабинету, и как раз вовремя:  меня вызвали. Я даже не успела прочитать на табличке кабинета имя и отчество врача. Я рассказала ему о проблеме, с которой пришла. Рассказывая, я глаз от него не могла отвести: красавец- мужчина высокого роста, голубоглазый, с правильными чертами лица, блондин. Белый халат обтягивал  хорошо прокаченный торс. И украшал его…  загар, очень заметный на фоне белого халата. Это в феврале! Я сразу стала думать о дальних странах, море, пальмах – полный набор мечтаний заядлого туриста. Увы! Быстро очухалась! Какие путешествия, окстись, бабушка! Из-за глупых мечт я начало речи пропустила, но потом поняла, что если, что-нибудь сломаю, то к нему, к травматологу, а пока надо к неврологу.

У Антона Павловича Чехова есть рассказ «Беззащитное существо», так там настойчивая дама утверждала, что «женщина она беззащитная, слабая, болезненная». Ну, совсем как я. Вот я снова начала, что ведь после операции….  Врач посмотрел на меня и ласково спросил:

– А вы что же ни разу у нас в реанимации не были? Ни разу? Да у нас там ничего страшного нееетууу. Вы кроватки наши видели? Не видели? И не лежали даже? А кроватки-то у нас, кроватки-то, такие удобные. Можно голову приподнять, можно ножки, а можно и сидя устроить. Кроватки вам наши понравятся. А матрасики вы наши видели? И матрасики у нас необыкновенные. Вам тоже понравятся. Ничего не бойтесь. Все понравится. Вы еще наши кроватки с матрасиками и дома вспоминать будете. Голубушка моя, все у вас будет хорошо, – успокаивал меня доктор, глядя на мою улыбающуюся физиономию, –  Хотя,  судя по карте, из здорового у вас только характер. На характере можно долго продержаться, но, уверяю вас, не вечно. А сейчас спокойненько идите домой.

И эта беседа, и его «голубушка моя» заставили меня улыбаться. Вот в таком радостном настроении и с улыбкой я вышла из кабинета, чем очень удивила увечных и покалеченных больных, на которых я в суете и внимания не обратила. Так глупо улыбаясь, спокойно-безмятежная, я дошла до остановки маршрутки. Ну, уж такую улыбку в маршрутке сочли бы неуместной, я ее стерла и с унылым лицом уселась в как раз подошедшую маршрутку.
 
Я с благодарностью вспоминала этого травматолога, и, по-моему, даже легче мне стало дышать. Вы знаете, про аромат настоящих французских духов слышала такое выражение: «Даже когда женщина уйдет, её духи говорят: « Я ушла, но я все еще здесь». Так и про хорошего врача можно сказать: «Я не с вами, но я по-прежнему вас лечу». Я даже запах мужского одеколона вспомнила этого доктора, его веселый голос и его ласковые слова о реанимации. «А кроватки-то, кроватки-то вы наши видели?»…