Первая труба Советского Союза. Глава 2

     Из школы мы вывалились всей толпой – 23 человека, это же сила, к нам не подступись. Сокол, высокий, крепкий, внешне очень симпатичный парень, блондин с роскошными волосами, такой я бы сказал, если бы его на экране в кино увидел, киношный герой с мужественным подбородком и небольшими еле заметными усиками, нисколько не похожий на закоренелого преступника, каким его представили мои новые друзья, стоял уже в школьном дворе и внимательно смотрел, чем мы собираемся заниматься. Рядом с ним крутились двое ребят небольшого роста с абсолютно тупыми лицами, чем-то похожие на бульдогов, только без явно выраженных брылей. Сокол проводил нас внимательным взглядом и остался стоять на месте.

     - Вот увидите, будет за нами идти, ждать вдруг, кто отколется, - неожиданно сказала полная высокая девочка с толстой косой, в которую был вплетен коричневый бант, и в таком же обычном коричневом форменном фартуке. Пожалуй, лишь у неё одной фартук оказался коричневым, у всех остальных девочек он был белым, праздничным. Вот и запомнился он мне на долгие годы, как пятно на чистом полу.

     - Не волнуйся Алла, - произнёс один из крепышей, в тот день я ещё не вполне мог их различать, - сейчас мы Надю на троллейбус посадим, потом тебя и других девочек, которые в большом доме живут, по подъездам разведём, ну а дальше он нам не страшен. Пока мы вместе он к нам не сунется. Он же трус, без своих шавок вообще ничего не может. Вот втроём на одного напасть – это да, это его стихия.

     Мы шли, и нам было спокойно и весело. О чём-то разговаривали, много смеялись. Бакин взялся представлять какого-то немощного старика и у него это так здорово получалось, что все животики себе от смеха надорвали.

     Время от времени я видел, что за ними, правда, на достаточно большом расстоянии следует троица парней – посередине высокий блондин, а по бокам его приспешники.

     - Как шакалы, честное слово, - сказал Нахилов, - неужели им самим не противно.

     - Володь, но для этого надо хотя бы знать, кто такие шакалы, - ответил Эдик и все рассмеялись, так это оказалось к месту.

      Нас осталось вначале четверо, а когда мы почти дошли до пересечения Порядкового переулка с Угловым и ушёл домой Сахаров, мы пошли втроём. Я смотрел на брата с сестрой и удивлялся, они совсем были не похожи друг на друга. Вот в нашей семье много братьев и сестёр, так даже двоюродные всё равно хоть чем-то, но похожи, а здесь ничего общего. Лида была высокая, статная, полностью сформировавшаяся молодая женщина со всеми необходимыми округлостями, а Борис маленький худенький пацанёнок, которому трудно было дать его тринадцать лет. Я уж про внешность не говорю, впечатление складывалось, что они выходцы с разных планет. 

    Я не выдержал и вопрос, который у меня на языке весь день вертелся, с того самого момента, как я узнал, что это родные брат с сестрой, задал. Вернее, даже не задал, а выпалил и тут же смутился:

     - Ну ладно те, у них родители в Берлине служили, там учиться негде было, а у вас-то как получилось? Ты же, наверное, - это я к Лиде обратился, - ещё до войны родилась, Борька явно мой ровесник, а учитесь в одном классе и живёте всё время вместе?

     - Вместе, да не совсем, - вот такой загадочный ответ прозвучал, и я совсем растерялся. Что же это могло означать?

     А Лида смеётся:

    - Если бы мне так ответили, я тоже бы растерялась. Ладно, идти нам ещё далеко, давай расскажу одну почти сказочную по своей невероятности историю. Отец у нас красный командир. Он как с Гражданской вернулся, так в армии и остался. Учиться посылали, не захотел, говорил, что большим начальником быть не хочет, а маленькие тоже нужны. Мотался всё время по стране с какими-то инспекциями. Не знаю, что это за инспекции были, но он, то на Дальний Восток отправлялся, то, наоборот, в Прибалтику, как она вновь советской стала. Мы его нечасто видели. Нас двое детей было, моя сестра и я. Сестра в 34 году родилась, а я в конце 38-го. И вот отец как-то приехал в Москву и сказал, что его переводят на новое место службы, теперь он будет постоянно жить дома, а в командировки, если и ездить, то только иногда, а сейчас ему предоставили отпуск на два месяца, чтобы он и отдохнуть успел и делами домашними позанимался. И ещё сказал, что ему путёвку на юг в санаторий выделили на двоих с мамой, поэтому нас на лето они отвезут к бабушке с дедушкой, а сами оттуда в санаторий отправятся. Папа мой родом из Белоруссия был, там есть такое Полесье, может слышал?

     Я машинально головой кивнул:

     - Конечно, слышал, много болот и лесов.

     - Вот-вот, правильно отметил, много болот и лесов. Надо же, как ты хорошо в географии разбираешься. Нас с Люсей привезли туда в первых числах июня, и мы ещё успели накупаться и ягод лесных с луговыми наесться, как началась война. О том, что она началась, все местные жители узнали не из газет или по радио услышали. Нет, им об этом объявили немецкие самолеты, которые с утра до вечера летали над головой. Туда медленно с бомбами, а обратно быстрее – пустые. Дедушка наш всю Первую Мировую войну на фронте провёл, он очень умный и грамотный. Слава богу, до сих пор жив, здоров. Так вот он, оказывается, давно полагал, что война начнётся и к ней очень хорошо подготовился. Он был известным всей округе охотником и рыбаком и всё вокруг знал так, как никто другой не знал. Там неподалёку от деревни одно огромное топкое болото есть. Даже зимой пройти невозможно. Только в самую распутицу, когда массово тают снега, можно на лодке чуток сплавать, вот и всё. А дедушка нашёл тропу, она под водой находится. Если по ней около километра пройти, то к большому острову придёшь. Он достаточно высок и его никогда вода не заливает. Там дедушка уже давно небольшой домик поставил, да припасов всяких наготовил.

     Вот, как немецкие самолёты полетели и все вокруг бегали, да друг друга спрашивали, что делать, мы вчетвером погрузили на большую волокушу разные вещи и отправились в путь. Добрались до болота, там дедушка вначале нас с Люсей по одной на остров перенёс, а затем уж бабушку с волокушей перетащил. Он потом ещё несколько раз с этой волокушей в село возвращался и много всего из дома своего перевезти успел. Даже сумел корову переправить, но один раз его чуть немцы, которые село заняли, не схватили, он и перестал через болото ходить. Вот там мы и начали жить. Бабушка огород завела, дед в поле небольшом копался, да рыбу ловил. Так и питались. О том, что война продолжается мы судили по всё тем же самолетам. Вначале летали только немецкие, потом и наши появились, да всё больше и больше. Мы уж поняли, что всё можно с острова выбираться, но тут дедушка упал и ногу сильно повредил, ходил с костылём. Через болото мы больше перебраться не могли, оставалось ждать, когда нас вызволят. В общем, прожили мы там до 1947 года, пока наши сапёры, разминировавшие всё вокруг, на берег болота не вышли, да дым от нашей печки не заметили. Вот тогда они нас оттуда и вывезли. Дедушка до сих пор только на костылях ходит, но самое главное жив он, - повторила Лида и продолжила:

     - Родители посчитали, что мы все погибли, ведь немцы село сожгли, а большую часть народа в полон угнали. Мало, кто выжить смог. Папа всю войну провоевал. В 1942 году он из госпиталя был на долечивание домой направлен, вот Борька и родился. Представляете, сколько радости было, когда мы нашлись. Так и получилось, что я не училась совсем и в школу вместе с братом пошла. В этом году семилетку закончу, и в техникум учиться пойду. Хочу поваром стать, готовить люблю, но так по-домашнему всё, а хочется, чтобы как в ресторане было – и вкусно, и красиво.

      Мы дошли до их дома – маленького обычного деревенского одноэтажного деревянного домишки, во дворе вешала белье пожилая женщина, она заметила детей и призывно начала махать им руками. Лида и Борис торопливо сунули мне свои ладошки, я их пожал, как смог, и они ринулись к своей маме.

     Позднее я узнал, что их отец умер за два года до нашей встречи. Он вернулся с войны настолько израненным, что сердце не выдержало и остановилось.

     Дальше я шёл один. Один переулок сменялся другим, а я им конца и края не видал. Портфель, с которым я ходил вот уже более двух часов и которого я совсем не замечал, пока рядом кто-то был, вдруг стал тяжёлым, да не просто тяжёлым, а неимоверно тяжёлым. Мысль о том, что я просто-напросто заблудился, так и не пришла мне в голову. Я ещё, наверное, минут двадцать бродил по внешне совершенно одинаковым переулкам с похожими друг на друга домами и с голубятнями, стоящими почти в каждом дворе. Вот одна из голубятен, вернее не столько сама голубятня, как её хозяин чем-то показался мне знакомым. Это был уже явно немолодой мужичонка с шестом в руках, к концу которого была привязана красная узкая тряпка, приговаривающий при каждом взмахе шестом:

     - Ну, милАи, ещё чуть-чуть, - отчетливо выговаривая именно букву "а", которая ну никак не лезла в это нежное слово. Мужичонка изо всех сил махал шестом, пытаясь заставить стаю подняться ещё и ещё выше. Птицы явно не хотели слушаться своего хозяина и стремились сесть куда угодно, только бы сесть.

     "Где я его мог видеть, - раздумывая я, - но ведь точно видел и вроде совсем недавно. Сегодня не мог, вчера?"

     Я задумался так глубоко, что сам не заметил, как присел на скамейку, врытую в землю рядом с голубятней. Портфель был таким тяжёлым, что я его с трудом приподнял, чтобы поставить рядом с собой.

     - МилАй, заблудился, чё? – голос раздался совсем рядом, я с трудом приподнял голову. Напротив, меня стоял тот самый мужичонка и слегка склонив голову вопросительно смотрел на меня, - ты ж уже раз пятый, как заведённый, мимо меня ходишь и ходишь. Портфель видать не из лёгких, а ты молодец, его не на землю, а на скамейку поставил. А вещь видать не дешёвая, да ещё новая совсем, чуть не вчерась купленная. Тебе куда идти? – тихонько спросил он и опять с улыбкой посмотрел на меня.

     Рот у него был щербатый, я сразу пять дырок вместо зубов заметил, по левой скуле змеился широкий шрам, нос был немного свернут в правую сторону. Небольшие тёмные глаза смотрели внимательно и спокойно. Одет мужичонка был странно: светлые полотняные, явно дома строченые штаны и длинная рубашка-косоворотка с тремя пуговками были подпоясаны широким поясом, завязанным спереди на тугой узел. Картуз, как из музея быта народов России, где мы всем классом были в прошлом году на экскурсии - тёмный с чёрным блестящим козырьком. Я ещё раз на него внимательно посмотрел и понял одно, я действительно его сегодня видел, причём не один раз, а много, но внимания не обратил, поскольку посчитал, что я экспонаты прошлогоднего музея себе представляю.

     Мужичонка, как я его для себя определил, стоял и спокойно, вовсе не требовательно, но и не безразлично на меня посматривал, скорее ожидающе. Росточка он был небольшого, не более чем 160 см, щупленький и сухонький, вот и не создавался эффект, что он напирает на меня. Просто стоит и смотрит. У меня внутри тот ком, который образовался пока я мерил дворы, начал рассасываться, и я, уже успокоившись, скорее прошептал, чем проговорил:

     - Мне на ту сторону железки нужно.

     -  И милАй, так ты каждый раз ошибался. Вон за тем домом, - и он рукой указал на угол видневшегося двухэтажного деревянного дома, - ты как на автомате всё налево и налево заворачивал, а тебе надо было один раз направо повернуть и всё, железка-то вон там она, - и он теперь своей рукой направо показал, - видать тебя леший водил. Эти любят народ с пути сбивать, да кругами по лесу водить. Так это в лесу, - он задумался, - видать в городе свои какие-то нечистые имеются.   

    Я хотел вскочить и, сказав спасибо, бегом помчаться изо всех оставшихся сил, но мужичонка рукой сделал такой жест, как бы мой порыв останавливающий. Представляете, вот так спокойно руку слегка приподнял и ладошкой вниз показал и всё я встать не могу.

     - Давай мы с тобой мил человек чайку попьём, ты ж пить хочешь, я чувствую это.

     До этой минуты мысль о том, что я хочу пить мне даже в голову не приходила, а вот как он об это сказал, рот сразу же как свело, во рту сухо стало и языку трудно стало шевелиться.

     - Я ведь прав? – спросил он и, не дожидаясь моего ответа, направился в голубятню.

     Оттуда он достал небольшой портативный, но явно старый примус и чайник, слегка закопчённый, но, в общем-то ничего, вроде чистый. Поднял чайник над головой и слегка покачал им. Воды, по-видимому, было достаточно, и он разжег примус и поставил на него чайник.

      Пока мы ждали, когда чайник закипит, мужичонка принялся объяснять, как проще перебраться на ту сторону железной дороги:

     - До нового моста, что через железку в прошлом году перебросили, назад далековато идти, лучше вперёд, особливо, если тебе к вокзалу требуется, а если нет, то самый простой способ, к железке через асфальт перебежать, вниз по склону спуститься. Там электрическая подстанция стоит. Вот за ней туалет на улице деревянный находится, это для работников подстанции этой. Так вот за туалетом тем дырка в заборе имеется, и через неё ты прямо во двор нового дома большого кирпичного попадёшь. Ну, а дальше всё просто. Хочешь, провожу? – спросил он, наливая кипяток в две сильно помятые алюминиевые кружки, и прямо туда бросая по немаленькой такой щепотке чая.

     Я отрицательно покачал головой, рассматривая кружку, которую мне протянул мужичонка. Интересно, где он их только подобрал, хотелось бы это узнать. Сейчас ведь даже на помойке такую рухлядь отыскать не просто.

      Он, как будто мысли мои читал:

      - Вот та кружка, что ты так внимательно рассматриваешь, мне жизнь в полной мере спасла. Осколок, который мне в бок нацелился, в неё угодил. Видишь длинную такую и глубокую царапину. Осколок здоровый был, а кружка новенькая, ведь это на следующий день случилось, как мы на передовую попали. Вернее, правильно сказать шли ещё в направлении нашего расположения. Не по той дороге лесной нас командир повёл, вот мы и оказались значительно правее наших окопов, где мы должны были сменить роту, от которой осталось двое с половиной калек – немцы пёрли здорово. Так мало того, что мы не туда вышли, нашему командиру захотелось побыстрее до нашей позиции добежать, он такую команду и дал, да сам впереди припустил. Это ещё в конце октября сорок первого было под Вязьмой, когда нам приказали деревушку какую-то, накануне оставленную из-за разгильдяйства чьего-то, назад отбить. Вот нас такими отбивальщиками и определили. Командир то, что - пацан безусый, моложе меня, в сынки конечно не годился, но всё же… - и он замолчал, достал кисет, скрутил козью ножку, затянулся и только после того продолжил:

     - Он и десяти метров не успел пробежать, с немецкой стороны пулемёт пару раз стукнул и лишились мы нашего командира, а затем фашисты нас минами начали забрасывать, у меня кружка к поясу была привязана, вот она тот осколок на себя и приняла. Я уж её правил после того случая, она почти сложилась вся, а я ей видишь человеческий вид придал. Я с этой кружкой, - он на меня кивнул, поскольку я тот шрам от мины фашистской рассматривал, - ведь действительно всю войну прошагал, - и он снова замолчал и принялся раскуривать самокрутку.

     Попыхал, попыхал немножко и опять заговорил, при этом вторую кружку на скамейку между нами поставил и так её повернул, что я надпись, на ней выцарапанную, заметил, только прочитать не смог, мелко всё было нацарапано:

     - А вот это подарок от моего лучшего друга. Мы с ним, как под Вязьмой ранней осенью 41 встретились, до Румынии, где для нас война закончилась, почти не расставались. Были вынужденные расставания, это если зацепят немного и в медсанбат угодишь на пару-тройку денёчков, а так всё время рядом. Он меня прикрывал, я его, и так это у нас ловко и слажено получалось, что загляденье просто.

     И опять молчание, и снова борьба с самокруткой. Наконец, вроде бы он всё наладил:

     - Представляешь, нам уже объявили, что всё, скоро по домам хлопцы, вот он на своей кружке и начал что-то выцарапывать. Царапает, царапает, а сзади, как пулеметы заработали. Оказывается, прямо через наши позиции какая-то фашистская часть из котла вырваться решила. Вот ведь сволочи, всё рассчитали правильно. Война закончилась, мы расслабились до не могу, они и рванули. Нам сдаваться не пожелали, надеялись до американцев добежать. Бежать, правда, далековато пришлось бы, но ведь надежда умирает последней. Такие вот дела.

     Видно было, рассказать ему очень хотелось, наверное, эти воспоминания давили на него и мешали жить, вот и решил на пацанёнка, то есть меня, все их выплеснуть:

     - Немцы напролом лезли, со своими потерями они уже не считались, палили во все стороны, да гранатами закидать нас первоначально хотели. Мы ведь на травке разлеглись, автомат вместо подушки под голову и облака, над головой проплывающие, лежим рассматриваем. Может именно эта поза мне жизнь спасла, какой-то фашист упер приклад автомата себе в живот и веером как дал пару длинных очередей, несколько человек домой не вернулись сразу. Я вскочить не успел, а он уже надо мной летит, ну я его за ногу и поймал. Разогнался паразит быстро, но также быстро носом в землю воткнулся, тут я его прикладом своего автомата и успокоил ровно настолько, сколько та стычка продолжалась. Большую часть мы положили, ну, а остальные руки вверх взметнули – сдаемся мол. В тот день мы ещё раз стреляли, это когда ребят в той дурацкой сшибке убитых хоронили. Троекратный ружейный салют это называется. Вот и представь себе, ведь как чувствовал Пашка, что. Почему он начал на своей кружке мне надпись дарственную карябать? Вот видишь, - Елисею, - это я значит, - от Пашки. Не потеряй и чай с водкой пей только из неё.

      Он совсем опечалился и сидел набычившись. Увидь я его такого, ни за что не подошёл, скорее по большой дуге его лавку обошёл бы и всё. А тут сиди рядом, выслушивай всякие байки про войну. Она уж закончилась, не пойми когда, а люди всё вспоминают и вспоминают про неё. У меня сегодня прям концерт воспоминаний по заявкам, то Мария Васильевна, то дедок этот, мужичонка, понимаешь. Мысли какие-то странные в голову полезли. Я всегда тех, кто кровь за Родину проливал, очень и очень уважал, а тут незнамо, что думать принялся, да всё больше и больше неизвестно на что и из-за чего злиться начал. Хотел уж вскочить, да дёру дать, но Елисей этот меня опередил. За расспросы принялся:

       - Тебя, как, мил человек, величать следует?

       Я из себя, сквозь зубы выдавил, что Владимир, а он обрадовался, как будто я ему конфетку или мороженное дал:

     - Одно из самых красивых и значимых имён нашенских – владетель мира означает. И ведь точно так и есть, хотя все мы владетелями мира являемся. У каждого он свой, но от этого меньшим не становится. А имя у тебя замечательное, - и опять загрустил, молчит, кружку с надписью перед глазами крутит, вспоминает значит друга своего до победы дожившего, но не выжившего, вот ведь как бывало.

     Тут я решил, что пора и честь знать, меня мама дома дожидается, ей ведь всё, что в школе произошло, узнать хочется. Её же там не было, вот я ей и обязан всё от и до по полочкам разложить, а я вместо этого сижу, чаи распиваю, да лясы точу. Но Елисей этот мой порыв уловил и такой вопрос задал, что я сразу же назад уселся и за ответ принялся. Я ведь голубей с детства люблю и знаю про них много всего, а вот погонять, так как мужичонка этот делал, стоя на крыше и шестом, с красной тряпкой к нему прилепленной, размахивая, мечтал до одури, но в себя так глубоко эту мечту загнал, что она только изредка свой краешек высовывала. Дедок то ушлым оказался, как он это прочувствовать смог, я совсем не знаю, но ведь смог, вот что поразило меня и почему я опять уселся и даже про маму, дома меня ожидающую, позабыл.

      Вопрос, который он задал для меня совсем простым был. Другие может сочли бы его узко специальным, а для ответа на подобные вопросы надо и знания специальные иметь, ну а мне так самое плёвое дело было ответить.

      - Я так вижу, что ты на голубей всё глазом косишь, любишь видать птичку эту божию. А вот ответь мне как вон ту пару, что на самом верху с краешка пристроилась называть следует?

     Я даже смотреть туда, куда он показывал, не стал, и так хорошо знал, кто там сидел, да так и ответил даже глаз от земли, в которую уставился, не оторвав:

      - Там пара шпанцырей сидит красных, - и замолчал, всё ведь сказал, что дальше воду лить.

     - Здорово, - обрадовался дедок, - а каких ещё шпанцырей ты знаешь?

     - Черных, желтых или песочных.

     - Молодец, правильно я сделал, что на тебя глаз свой положил. Давай дружить. Приходи, как время будет, да желание возникнет. Я-то здесь с утра до вечера толкусь, другого занятия у меня нет, вот птичке всё время и отвожу. А сейчас парень, дуй домой, там тебя мать небось обождалась вся. Сегодня же первый учебный день, ей тоже небось интересно, как он у тебя прошёл. Запомнил, как меня зовут – Елисей, ну, а для тех кому сложно это имя запомнить, я дядя Сеня.

     - Чего тут сложного, - пробормотал я, - королевич Елисей, это любой ребёнок должен знать, - договаривал я под одобрительное покачивание головой мужичонки, каким он остался в моей памяти на всю оставшуюся жизнь.

      Дорога от голубятни до дома заняла всего ничего. Действительно до того уголка дошёл, на который мне дядя Елисей указал, через минуту не больше, уже через Бутырский вал перемахнул, а ещё через пару минут я уже по нашему двору шёл, направо и налево с пацанами перекрикиваясь. Надо же все уже из школы давно вернулись, поели, да гулять выскочили, а я только-только возвращаюсь. Далеко моя новая школа расположенной оказалась.

     Продолжение следует...