Первая жена

17 мая 1978 год

Тридцатипятилетний полицейский Макс Рабовски сел в автомобиль и протянул напарнику пакет бургеров, на которые тот набросился с жадностью, присущей уставшим львам, когда после долгой охоты им, наконец, удаётся поймать антилопу, и саванна орошается кровью точно так же, как сейчас полицейская форма Криса Беннета орошается маслом.
—Спасибо, приятель! Ты спас мне жизнь!
Макс покупал бургеры в «Крабовом утёсе» — любимой закусочной школьников, и пока ждал, когда хозяин заведения их приготовит, прикидывал, сколько придётся оставить в прачечной после смены: он чувствовал, что до костей пропах едой, к которой не притрагивался пятнадцать лет.

Бьорн Мишелс — добродушный рыжий толстяк — вручил Максу заказ (четыре огромных бургера схожих по размеру с коровьими лепёшками после затяжного коровьего запора), заботливо упакованный в три бумажных пакета, но даже они не спасли Макса от рвотных позывов; он смотрел на масляное дно и вспоминал, как эта дрянь обволакивала его желудок в школьные годы. Макс держал пакет тремя пальцами, но отвращение на его лице было таким, словно он засунул в него руку по локоть и наминал говяжьи котлеты, а жир и масло просачивались ему под кожу и бежали по венам вместо крови; словно он сам превращался в один огромный бургер, и Крис Беннет откусит ему голову, как только он сядет в машину, потому что примет её за лист салата, который Бьорн Мишелс зачем-то всегда кладёт поверх булки.
К счастью, Крис был не настолько голоден, чтобы набрасываться на людей.
—Анджела посадила меня на диету,—сказал он, поглотив первый бургер с лёгкостью Кракена, поглощавшего корабли,—сказала, что я должен сбросить не меньше двадцати трёх фунтов, если не хочу встретить сорокалетие в морге. А я не могу жрать одну траву, ты понимаешь, Макс?!
—Понимаю.
—И главное, главное! Кто мне об этом говорит!—Крис принялся за второй бургер.—Анджела, которой самой не мешало бы сбросить фунтов сорок! Ты помнишь, как Анджела выглядела в старших классах, Макс?!

Макс помнил.
В 1961 году, когда парни таскали у своих папаш ключи от разваливающихся пикапов и выбирали, какая красотка с обложки скрасит их сидение в туалете —Джейн Мэнсфилд или Брижитт Бардо, толстощёкого старшеклассника Макса Рабовски возбуждали три вещи: комиксы, еда и одноклассница Анджела.
Но если при виде еды и комиксов лёгкие Макса работали в полную силу, то при виде девушки Макс нервничал, напрягался и дышал через раз, что однажды сыграло с ним злую шутку, когда он, прислонившись к фонарю, откусывал головы мармеладным мишкам и листал липкие страницы свежей истории о противостоянии Бэтмена и Джокера, желая победы, разумеется, «летучей мыши».
Анджела неслышно подошла к Максу, извинилась за беспокойство и спросила, придёт ли он в пятницу на школьные танцы. Макс, растерявшись, выронил пачку уже безголовых сахарных уродов, покраснел, задержал дыхание и…
«Твою мать, парни, вы это слышали?—заржал Крис Беннет, который в тот момент возвращался с двумя приятелями с тренировки по футболу.—Кажется, Один выбрал жопную дырку Рабовски, чтобы оповестить нас о Рагнарёке! Рабовски, ты пёрнул, или это Тор ударил молотом?».

Под смех парней Макс наклонился, чтобы поднять с земли мармелад и как можно скорее смыться, но вместо этого уронил комикс и пёрнул ещё раз, что привело Криса и его дружков в бурный экстаз и ещё больше смутило Анджелу.
Ни на какие танцы в пятницу Макс не пошёл и, благодаря длинному языку Криса Беннета, он до выпуска носил прозвище «скандинавский высерок». Дебилы из футбольной команды ловили его на каждой перемене, задирали свитер, стучали по его толстому животу и говорили, что вечером они от души нажрались горохового супа, поэтому готовы сойтись с ним в решающей схватке, и предлагали Максу выбрать, на чьей стороне он будет пердеть — на стороне богов или чудовищ, но Макс знал, что отвечать на их вопрос бесполезно: они уже давно определили его в «отряд оборотней» из-за волосатого пуза, которое по волосатости в общем-то ничем не отличалось от их животов. Макс понимал, что волосы— простая физиология, так задумала природа, чтобы у мужчины был густой волосяной покров, но эта теория работает только в том случае, если ты в хорошей физической форме, а если ты жирный, то всё, что происходит с твоим организмом, — заслуга твоего незакрывающегося рта. У тебя волосатый живот, потому что ты жирный, ты потеешь, когда бегаешь, потому что ты жирный, и даже пердишь ты не от того, что вечером обожрался горохового супа, а потому что ты жирный.
Быть жирным — стыдно. Быть жирным и волосатым — вдвойне.

Макс смотрел на проходящих мимо учителей умоляющими глазами, но для этих дам с аккуратными причёсками и толстенными папками в руках всё, что происходило в коридоре, представлялось очередной детской игрой, и потому они, улыбаясь, здоровались с кучкой футболистов, прижимающих своего одноклассника с задранным свитером к стене, смешивались с толпой учеников и исчезали.
За целый год ни один учитель не подошёл к ним и не спросил, что они делают, потому что для взрослых не существует иного насилия, кроме физического, а парни унижали Макса морально, они не калечили и не били его, а значит — не делали ничего такого, на что можно было бы обратить внимание.
Бить — нельзя. Стучать по голому пузу и называть «скандинавским высерком» — можно.
Иногда, когда бог удачи целовал Макса в задницу, в коридоре появлялась Анджела, которая действовала на дружков Беннета как крест на демона: завидев худую, почти прозрачную, подружку Криса, парни разбегались не трогали Макса до следующего дня (в начале ноября они пили пиво на школьном стадионе, где Крис ознакомил их с собственным прайс-листом: одна слеза Анджелы равняется пяти ударам в лицо, в живот или по яйцам (Крис сам выберет, куда будет бить), и тут же выставил приятелям счёт за прошлый месяц).

Анджела подлетала к Максу (он вжимался в стену сильнее), извинялась за поведение парней, поправляла его задранный свитер и просила не стесняться и сообщать, если они вновь будут его донимать. Макс блеял что-то неразборчивое в ответ и подавался вперёд, если, поправляя свитер, Анджела задевала его голый живот холодными руками: ему нравились эти случайные прикосновения, от которых у него вставал член, хотя по первости Макс думал, что просто проголодался.
—Помню.
—Высокая! Худая! — плевался Крис, доедая бургеры.—С отличными сиськами! Скажи мне, Макс, где это всё сейчас? Разожралась корова!
—Она родила тебе двоих детей.
—Да? А выглядит так, будто она двоих родила и десять съела!
Макс планировал признаться Анджеле в любви на выпускном, но его план сорвался, когда он понял, что идти ему туда не с кем; даже страшила Эванс, у которой зубы были больше, чем глаза, отказала «жирдяю Рабовски».
Макс сидел дома, запивал пирожные газировкой и представлял, как Анджелу — его любимую Анджелу в воздушном розовом платье — объявляют королевой школы, а затем, после танцев, Крис Беннет увозит её на отцовском пикапе в «трясину», где снимает им номер в мотеле…

Дальше фантазии Макса обрывались. Он не хотел думать (тем более представлять), как Крис шарит своими мерзкими руками по телу Анджелы, снимает с неё (воздушное розовое) платье, как засовывает в неё свой немытый член, как Анджела кричит от боли (удовольствия), потому что она не такая, нет, она не из тех старшеклассниц, готовых отсосать в туалете за доллар, нет, его Анджела совсем другая — добрая, мягкая, милосердная — его Дева Мария с печальными глазами, а Дева Мария не может ночевать в мотеле, не может ночевать в «трясине», нет, Дева Мария может только помогать нуждающимся, а Крис Беннет не нуждающийся, он всего лишь смазливый футболист с крепким, стоячим членом.
У него крепкий, стоячий член, а у тебя волосатое пузо.
У него крепкий, стоячий член, а у тебя ожирение, из-за которого собственный член ты не видишь.

От злости Макс так глубоко засунул в рот пирожное, что подавился им. Подавился, прокашлялся и лёг спать, укрывшись одеялом с головой; пьяные выпускники разъезжали мимо его дома, радуясь, что скинули оковы «грёбаной старшей школы».
Макс, переговорив с шерифом Гленаном, отправился изучать юриспруденцию в небольшой колледж во Флориде; у него не было никаких идей насчёт своего будущего. Одно время он хотел податься в музыканты, но его карьера закончилась в девятом классе, когда мать обнаружила в гараже текст его песни «Бей ниггеров и геев». Мартин Гленан, правда, не видел в Максе полицейского, о чём прямо ему и сказал: полицейский должен быть крепким (как член Криса Беннета), чтобы гоняться за преступниками с пистолетом, а не с торчащими из кармана мармеладными мишками, но мать Макса смогла убедить шерифа, что из её сына выйдет отличный «перебиратель бумажек», который принесёт Управлению пользы не меньше, чем полицейским с крепким (членом) телосложением.

Макс не знал, куда поступила Анджела, но надеялся, что она будет изучать математику и педагогику, чтобы в дальнейшем стать учителем в средней школе, как мечтала; о Крисе он слышал, что тот не попал в Бостонский колледж, на спортивную стипендию которого Крис рассчитывал, так как рекрутер не оценил его последнюю игру, а отец Криса не оценил, что из его спермы появился непутёвый болван, и трижды прошёлся лопатой по хребту сына — не настолько сильно, чтобы сломать ему позвоночник, и не достаточно слабо, чтобы гадёныш забыл, кто кормит его рыло.
Из писем матери (она писала раз в месяц и собирала в них все сплетни города) Макс понял, что Анджела застукала Криса в постели с лучшей подругой, и они расстались, и что судьба даёт ему второй шанс (не просри его, как комиксы про Бэтмена). Но пока Макс задыхался на пробежках, давился листьями салата и ежедневно рассматривал себя голого у зеркала, выясняя, удалось ли ему сбросить хотя бы фунт (Анджела заслуживает крепкого парня с крепким членом), ситуация изменилась: Анджела простила Криса, вышла за него замуж и к моменту, когда Макс закончил колледж и вернулся в Деренвиль (похудел и накачался), родила двоих детей.

Макс завёл мотор.
—Отвезти тебя домой?
—Зачем?—спросил Крис, облизывая масляную бумагу из-под бургера.—Чтобы эта придурочная опять полвечера ныла, что я жирный и скоро подохну? Нет, спасибо. Подкинь меня лучше до «трясины». Пропущу стаканчик-второй с мужиками, попыхчу над какой-нибудь красоткой, а там посмотрим. Может, и переночую там же, в мотеле.
—Хорошо.
«Трясиной» местные жители называли неблагополучную часть города, отделённую от основной узкой дорогой (мёртвой дорогой) между заброшенными домами с одной стороны и непроходимым лесом, отгороженного кованым забором, с другой. Шесть безымянных улиц, гниющее водохранилище, небольшой мотель и вонючий бар при мотеле, — «трясина» манила молодых, где им наливали, не спрашивая документы, и старых, вырвавшихся из плена воя телевизоров и сморщенных жён.

В 50-х годах мэр неоднократно пытался избавиться от «трясины». Он намеревался слепить из Деренвиля — маленького, провинциального городка — культурный центр Флориды, сделать город открытым для туристов, и «трясина», чей вид вынуждал блевать среднестатистического американца, мешала ему, поскольку была своеобразным въездом в город, если на сорок первом шоссе свернуть раньше, чем предлагает дорожная карта.

В мае 1952 года два старшеклассника подожгли лес на следующий день после того, как по указу мэра в «трясине» закрыли бар и мотель, в которых они собирались развлечься в ночь выпускного, но администрация города запретила пожарным приближаться к месту возгорания. Через шестьдесят пять лет, когда Деренвиль погрязнет в трупах, один из тех пожарных, доживавший свой век в доме престарелых, расскажет агенту ФБР и школьному психологу, каким необычным выдалось то утро. «Вызов поступил в 5.20 утра. В 5.24 мы уже были на «мёртвой дороге», когда этот лощёный слюнтяй из администрации, секретарь мэра, бросился под колёса, размахивая своими кривыми руками. Он сказал, что мэр не хочет, чтобы мы тушили лес, мол, бог благоволит нашему городу, и «трясина» исчезнет сама, без участия извне. Их в администрации не волновало, что забор отскочит как пивная крышка и пламя перекинется на дома. Что такое дюжина трупов бедняг, заимевших землю не в центре, а в «трясине», против сотен тысяч долларов, которые можно будет высосать с болванов, именуемых туристами? Они, эта говённая администрация, наверняка бы поставили засранцам, устроившим пожар, памятник, если бы «трясина» сгорела, но она не сгорела. Огонь, пожиравший лес, должен был вырваться, чтобы сожрать дома в «трясине», но он по какой-то неведомой причине попёр в центр, словно хотел сожрать не «трясину», а город, центр города, понимаете? Нельзя уничтожить то, что изрыгнул дьявол, потому что это «что-то» умеет защищаться, и в мае 1952 года оно защищалось. Слюнтяй орал как поросёнок на бойне, умолял нас остановить огонь до того, как он выйдет за пределы «трясины». Часы моего напарника показывали 5.37 утра, когда мы закончили тушить пожар, и 5.38, когда у слюнтяя оторвался тромб, и он скончался на месте».

В августе 1954 года мэр велел засыпать водохранилище, от которого несло так, будто в него сливалось дерьмо со всего мира. Камни, песок, бытовой мусор, ненужные вещи, — туда кидали всё, что не жалко; старьё, что прежде пылилось на чердаках, летело в воду и превращалось в деньги — администрация платила полдоллара за мешок отходов и целый доллар, если тащили что-то покрупнее, вроде старого пылесоса или железного хлама из гаража. На два дня водохранилище стало помойкой, а на третий выплюнуло жителям всё, что они ему принесли. Отец Криса Беннета как раз выходил из бара, когда водохранилище заурчало, пуская огромные вонючие пузыри, и взорвалось, подобно унитазу, напичканному петардами. В ужасе мужчина забежал обратно, сообщил бармену и двум посетителям о конце света, закрыл дверь и не отпускал ручку, пока урчание не стихло, и запах тухлой воды не пробрался в окна. Позже они узнают, что звон бьющегося стекла, который они слышали, был от бутылок, выкинутых водохранилищем на крышу бара, и что им повезло: «трясина» сохранила им жизнь. В тот день погибло семь человек: пятерым ученикам начальной школы камни и садовые гномы пробили виски, горло библиотекаря продырявили две ножки от табуретки, а на голову механика приземлился «лассаль» без колёс и мотора, который днём ранее он под аплодисменты закатил в водохранилище.

Последующие попытки освободить Деренвиль от «трясины» обошлись без жертв, но тоже закончились неудачей. В 1959 году мэр умер от инфаркта — обычное дело для человека со слабым сердцем, но суеверные жители верили, что его поглотила «трясина», которой он объявил войну, объявил войну и проиграл. Новый мэр не питал иллюзий насчёт города, и «трясину» оставили в покое.
Макс притормозил у бара. Крис смачно рыгнул и, приподняв ногу, как пёс, готовящийся обоссать соседскую машину, пёрнул.
—Если ты издал пердёж, значит, ужин был хорош!—заржал Крис.— Сейчас прозвище «скандинавский высерок» больше подходит для меня, ха-ха! Ты не обижаешься, что мы подлавливали тебя в коридорах, Макс?!
—Я забыл, Крис. И ты забудь.
—Я не могу такое забыть, Макс! Лицо Анджелы в тот момент…ха-ха!
Макс вымученно улыбнулся.
—Она пригласила меня на танцы, а я вместо того, чтобы ответить, оповестил вас о Рагнарёке.
—Оповестил о Рагнарёке, ха-ха! Не могу просто! Пожалуй, лучшая шутка, которую когда-либо слышали в этом городе! Но ты не переживай, то были благотворительные танцы, Анджела на них всех приглашала. Ты же знаешь, как она любила заниматься всей этой организационной ерундой.
(добрая милосердная Дева Мария)
Ты женат, Макс?
—Нет.
—Счастливчик!

Пыхтя, Крис выбрался из автомобиля (с третьего раза).
—Вот тебе мой совет, Макс: никогда не женись! Этим сукам нужны только наши деньги, а когда денег им становится мало, они начинают высасывать наши мозги. До завтра, Макс! — хлопнув дверцей, он поплёлся в бар.
Макс открыл все окна, но запах, оставшийся после Криса, не улетучился даже, когда Макс вернулся в участок. Парни, принимавшие служебный автомобиль, ржали: «Беннет опять жрал бургеры в «Крабовом утёсе»? И какой дебил решил, что Беннет может быть полицейским?».
Макс не знал, какой дебил решил, что Крис может быть полицейским, но зато точно знал, что его самые тяжёлые рабочие дни выпадают на среду и пятницу — дни, когда он патрулировал город вместе с Крисом, его идиотскими шуточками и пердежом.
—Дорогая, я дома!
Дом встретил Макса тишиной и темнотой. Он поднялся в спальню, загляделся на спящую жену, поборол желание убрать с её лица упавший локон, переоделся и спустился на кухню.
Ужина не было, но Макс не злился: она работала в школе, преподавала математику, а дети — они такие, да — иногда надоедливые и привередливые, и учить их чему-то порой сложнее, чем ловить преступников.
Она устала и не приготовила.

Бывает.
Ничего страшного.
Макс справится сам.
Варить макароны не сложнее, чем ловить преступников.
Не сложнее, чем учить детей.
Но с общими детьми всё же стоит повременить. Макс пока не готов любить кого-то помимо жены, хотя детей от её первого брака обожал.
Макс готовил макароны по-особенному: добавлял яйцо, сыр и немного сахара. Получалось необычно, но вкусно.
Очень вкусно.
Она любила его макароны.
Она любила, когда он готовит.
Она любила Макса.
Накрыв на стол, Макс пожалел, что не прикупил свечи и хорошего вина. В холодильнике завалялись две банки пива, но она не любила пиво. Она любила Макса.
Макс поднялся к ней.
—Просыпайся, соня, — он погладил её щёку,—я приготовил ужин.
Она дёрнулась и что-то сонно промычала.

Макс засмеялся.
—Я согласен.
Он взял её на руки, с хохотом выскочил из спальни и побежал вниз по лестнице.
Через минуту они уже сидели за столом обеденной комнаты напротив друг друга.
—Ты уснула. Трудный выдался день, да? У меня тоже. —Макс покрутил вилку.—Дежурил сегодня с твоим бывшем мужем. Он мне такую глупость сказал, представляешь? Будто бы в школе ты не только меня приглашала на танцы. «То были благотворительные танцы, Макс»!—Макс передразнил Криса и засмеялся.—Благотворительные танцы, как же. После вашего развода он совсем сдал. Отвёз его в «трясину». Он попросил. Сказал, что хочет попыхтеть над красоткой в мотеле. Надеюсь, ему не хватит ума засунуть член в какую-нибудь старшеклассницу, которая там обитает. Представляешь, какой будет скандал? Полицейский спит со школьницей!
Она всхлипнула, но Макс принял всхлип за смешок.
—Согласен, это смешно. Смешно и страшно одновременно. Конечно, я не имею права голоса в данном вопросе, но думаю, что вашим, —он кашлянул,—уже нашим девочкам опасно жить в доме Криса. Представь, что будут говорить о них в школе, когда узнают, что их отец спит с их же одноклассницами? Дети жестоки, ты знаешь. Не хочешь перевезти девочек к нам? Я приложу все усилия, чтобы стать для них идеальным отчимом! Обещай, что подумаешь над моим предложением, хорошо?

Всхлип и мычание.
—Почему ты не ешь макароны? Тебе не нравится?
Заплаканная Анджела, чьё тело было перетянуто тугими верёвками в лучших традициях фильмов с рейтингом X, покачала головой. Вместо кляпа Макс засунул ей в рот старый, дырявый носок, закрепив его положение скотчем.
—Не нравится? Что ты молчишь?
Мычание.
—Я добавил сахар вместо соли, как ты любишь…
Мычание.
—…Я высчитывал секунды, чтобы макароны не переварились…
Мычание.
—…Я старался тебе угодить!
Мычание.
—Почему ты не даёшь мне сказать? Почему затыкаешь мне рот? Анджела, что происходит? Ты разлюбила меня? Разлюбила, да?
Анджела затрясла головой.
—Я не понимаю тебя, Анджела. Вчера ты не пустила меня в бар, сегодня ссоришься со мной из-за макарон. Ты не разговариваешь со мной, Анджела. Не спишь со мной. Ты меня разлюбила и хочешь вернуться к Крису?
Макс вскочил на ноги, швырнул тарелки на пол и навис над Анджелой.
—ТЫ МЕНЯ РАЗЛЮБИЛА, ДА?
Анджела отстранилась от Макса, но свалилась со стула.
Макс выпрямился.
—Что ты делаешь? Анджела, ответь, что ты делаешь?
Мычание.
Он поднял женщину, влепил ей пощёчину.
—Я не хотел, дорогая, ты слышишь? Я не хотел так с тобой поступать. Ты сама меня вынудила.
Макс закинул на плечо Анджелу и направился в подвал.

*
Утром Макс придёт на работу и скажет, что убил свою жену. Ему не поверят, посмеются: у полицейского Макса Рабовски нет жены. Но он будет настаивать.
В полдень помощник шерифа обнаружит в подвале его дома труп Анджелы Беннет — жены полицейского Криса Беннета — с отрубленными по колено ногами и вырванным языком.
Соседи, у которых единственное развлечение — подглядывание, подтвердят: они видели, как Анджела проводила Криса на дежурство, как впустила в дом Макса, как с ним же и вышла пятнадцать минут спустя. Ногами, правда, еле передвигала — то ли напилась, как в последний раз, то ли натрахалась. Но они не осуждали: Крис давно заплыл жиром и потерял в нём (крепкий стоячий член) былую привлекательность.
Когда судья задаст самый глупый вопрос, придуманный человечеством, «почему вы это сделали?», Макс ответит: «Она не позволяла мне говорить, никуда не отпускала и даже не трахала меня. Классическое поведение первой жены, Ваша честь. Поймёт лишь тот, кто был женат не единожды».

Макса Рабовски признали невменяемым и определили в психиатрическую лечебницу Деренвиля.