de omnibus dubitandum 118. 232

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.232. ТОВАРИЩИ В ЮБКАХ…

    У Смольного толпа. Крутится кинематограф, снимая нас. Ну как же! Привезли трофеи победы красной гвардии - командира III-го кавалерийского корпуса!!
   
    В Смольном хаос. На каждой площадки лестницы пропускной пост. Столик, барышня, подле два, три лохматых "товарища" и проверка "мандатов". Все вооружено до зубов. Пулеметные ленты сплошь да рядом без патронов крест накрест перекручены поверх потрепанных пиджаков и пальто, винтовки, который никто не умеет держать, револьверы, шашки, кинжалы, кухонные ножи.
   
    И несмотря на все это вооружение толпа довольно мирного характера и множество - дам, нет это не дамы, и не барышни, и не женщины, а те "товарищи" в юбках, которые вдруг, как тараканы из щелей, повылезали в Петрограде и стали липнуть к красной гвардии и большевикам, - претенциозно одетые, с разухабистыми манерами битв так и шныряют вниз и вверх по лестнице.
   
    - Товарищ, ваше удостоверение?
   
    - Член следственной комиссии Тарасов-Родионов (см. фото), генерал Краснов, его начальник штаба...
   
    - Проходите, товарищ,
   
    - Куда вы, товарищ?
   
    - К товарищу Антонову...
   
    Так с рук на руки нас передавали и вели среда непрерывного движения разных людей вверх и вниз на третий этаж, где, наконец, нас пропустили в комнату, у дверей которой стояло два часовых матроса.
   
    Комната полна народа. Есть и знакомые лица. Капитан Свистунов, комендант Гатчинского дворца, один из адъютантов Керенского, а затем различные штатские и военные лица из числа сочувствовавших движению. Настрои и те разные, одни бледны, предчувствуя плохой конец, другие взвинченно веселы, что-то замышляют. Новая власть близка, источник повышений здесь, игра еще не проиграна.
   
    Кто сидит третий день, уже сорганизовался. Оказывается, кормят не дурно, дают чай, можно сложиться и купить сахар, тут и лавочка специальная есть в Смольном.
   
    - Но ведь это арест?..
   
    - Да, арест, - отвечают мне.

    - Но будет и хуже. Вчера генерала Карачана, начальника артиллерийского училища, взяли, вывели за Смольный, и в переулке застрелили. Как бы и вам того же не было, генерал, - говорит один.
   
    - Ну, зачем так, - говорит другой, - может быть, только посадят в Кресты, или Петропавловку.
   
    - В Крестах лучше. Я сидел, - говорит третий.
   
    Внимание, возбужденное нашим приходом, ослабевает. Каждый занят своими делами. Пришла жена одного из арестованных, они садятся в углу и тихо беседуют. Часы медленно ползут. В два часа принесли обед. Суп с мясом и лапшой, большие куски черного хлеба, чай в кружках...
   
    Рядом комната. Бывшая умывальная институток. В ней тише.
   
    Я прошел туда, снял шинель, положил под голову и прилег на асфальтовом полу, чтобы отдохнуть и обдумать свое положение. Более чем очевидно, что Тарасов-Родионов обманул, что меня заманили и, я попал в западню.
   
    В 5 часов я проснулся. Ко мне пришел Тарасов-Родионов и с ним бледный лохматый матрос.
   
    - Вот, - сказал мне Тарасов,- товарищ с вас снимет допрос.
   
    - Позвольте, - говорю я, - поручик, вы обещали мне, что через час отпустите, а держите меня в этой свинской обстановке целый день. Где же ваше слово?
   
    - Простите, генерал, - ускользая в двери, проговорил Тарасов. - Но лучшее наше помещение, где есть кровать, занято великим князем Павлом Александровичем, если его сегодня отпустят, мы переведем вас в его комнату, там будет великолепно.
   
    Матрос, назначенный для следствия, имел усталый и измученный вид. Он дал бумагу, чернила и перо, и просил написать, как и по чьему приказу мы выступили и как бежал Керенский.
   
    Вдвоем с Сергеем Петровичем Поповым мы составили безличный отчет и подали матросу.
   
    - Теперь мы свободны? - спросил Попов.
   
    Матрос загадочно посмотрел на нас, ничего не ответил и ушел.
   
    Я долго смотрел, как сгущались вдали сумерки над Невою и загорались огни на набережной и на мосту Петра Великого. Скоро темная ночь стала за окном. В наших двух комнатах тускло горело по одной электрической лампочке. Кто читал, кто щелкал на машинке, учась писать, кто примащивался спать на полу. Кое-кого увели. Увели Свистунова, и пронесся слух, что он получает какое-то крупное назначение у большевиков, увели адъютанта Керенского, еще троих выпустили. Всего оставалось человек восемь, не считая нас.
   
    И вдруг в комнату шумно, сопровождаемый Дыбенко, ворвался весь наш комитет 1-й Донской дивизии.
   
    - Ваше превосходительство, - кричал мне Ажогин, - слава Богу! Вы живы. Сейчас мы все устроим. Эти канальи хотели разоружить казаков и взять пушки вопреки условию. Мы им покажем! Вы говорите, что это зависит от Крыленко, - обратился Ажогин к Дыбенко, - тащите ко мне этого Крыленко, я с ним поговорю, как следует.
   
    Он горел и кипел благородным негодованием, этот доблестный донской офицер, и его волнением заражались и чины комитета, сотник Карташов, не подавший руки Керенскому, фельдшер Ярцев и тот маленький казачок, что привязался к Бронштейну (Троцкому); все они были при шашках, в шинелях, возбужденные быстрой ездой на автомобиле и морозным воздухом, шумные, смелые, давящие большевиков своею инициативой.
   
    Дыбенко был на их стороне. Сам такой же шумный, он, казалось, не прочь был пристать к этой казачьей вольнице, которой на самого Ленина начихать.
   
    Через полчаса меня попросили в другую комнату. Я пошел с Поповым и Чеботаревым. У дверей стояло два мальчика лет по 12-ти, одетых в матросскую форму, с винтовками.
   
    - Что, видно у большевиков солдата не стало, что они детей в матросы записали, - сказал Попов одному из них.
   
    - Мы не дети, - басом ответил матрос и улыбнулся жалкой, бледной улыбкой.
   
    В комнате классной дамы, по-середине стоял небольшой столик и стул. Я сел за этот стол. Приходили матросы, заглядывали на нас и уходили снова. По коридору так же, как и днем, непрерывно сновали люди.
   
    Наконец, пришел небольшой человек в помятом кителе с прапорщичьими погонами, фигура невзрачная, лицо темное, прокуренное. Мне он почему-то напомнил учителя истории захолустной гимназии. Я сидел, он остановился против меня. В дверях толпилось человек пять солдат в шинелях.
   
    Это и был прапорщик Крыленко.
   
    - Ваше превосходительство, - сказал он, - у нас несогласия с вашим комитетом. Мы договорились отпустить казаков на Дон с оружием, но пушки мы должны отобрать. Они нам нужны на фронте и, я прошу вас приказать артиллеристам сдать эти пушки.
   
    - Это невозможно, - сказал я. - Артиллеристы никогда своих пушек не отдадут.
   
    - Но, судите сами, здесь комитет V армии требует эти пушки, - сказал Крыленко. - Каково наше положение. Мы должны исполнить требование комитета V армии. Товарищи, пожалуйте сюда.
   
    Солдаты, стоявшие у дверей, вошли в комнату и, с ними ворвался комитет 1-й Донской дивизии.
   
    Начался жестокий спор, временами доходивший до ругательств, между казаками и солдатами.
   
    - Живыми пушки не отдадим! - кричали казаки. - Бесчестья не потерпим. Как мы без пушек домой явимся! Да нас отцы не примут, жены смеяться будут.
   
    В конце концов, убедили, что пушки останутся за казаками. Комитеты ругаясь ушли. Мы остались опять с Крыленко.
   
    - Скажите, ваше превосходительство, - обратился ко мне Крыленко, - вы не имеете сведений о Каледине? Правда, он под Москвой?
   
    А вот оно что! - подумал я. - Вы еще не сильны. Мы еще не побеждены. Поборемся.
   
    - Не знаю, - сказал я с многозначительным видом. - Каледин мой большой друг... Но я не думаю, чтобы у него были причины спешить сюда. Особенно, если вы не тронете и хорошо обойдетесь с казаками.
   
    Я знал, что на Дону Каледин едва держался и по личному опыту знал, что поднять казаков невозможно.
   
    - Имейте в виду, прапорщик, - сказал я, - что вы обещали меня отпустить через час, а держите целые сутки. Это может возмутить казаков.
   
    - Отпустить вас мы не можем, - как бы про себя, сказал Крыленко, - но и держать вас здесь негде. У вас здесь нет кого-либо, у кого вы могли бы поселиться, пока выяснится ваше дело.
   
    - У меня здесь есть квартира на Офицерской улице, - сказал я.
   
    - Хорошо. Мы вас отправим на вашу квартиру, но раньше я поговорю с вашим начальником штаба.
   
    Крыленко ушел с Поповым. Я отправил Чеботарева с автомобилем в Гатчино для того, чтобы моя жена переехала в Петроград. Вскоре вернулся Попов. Он широко улыбался.
   
    - Вы знаете, зачем меня звали? - сказал он.
   
    - Ну? - спросил я.
   
    - Троцкий спрашивал меня, как отнеслись бы вы, если бы правительство, то есть большевики, конечно, предложили бы вам какой-либо высокий пост.
   
    - Ну и что же вы ответили?
   
    - Я сказал: - идите предлагать сами, генерал вам в морду даст!
   
    Я горячо пожал руку Попову. Милейшая личность был этот Попов. В самые тяжелые, критические минуты он не только не терял присутствия духа, но и не расставался со своим природным юмором. Он весь день нашего заключения в Смольном, то издевался над Дыбенко, то изводил Тарасова-Родионова, то критиковал и смеялся над порядками Смольного института. Он и тут остался верен себе.

    О том, что мы играли нашими головами, мы не думали, мы давно считали, что дело наше кончено и, что выйти отсюда, несмотря на все обещания, вряд ли удастся.
   
    - Вы знаете, ваше превосходительство, - сказал мне Попов серьезно, - мне кажется, что дело еще не вполне проиграно. По всему тому, что мне говорил и о чем спрашивал Троцкий, они вас боятся. Они не уверены в победе. Эх! если бы казаки вели себя иначе...
   
    Нас перевели в прежнее помещение и о том, чтобы отправлять на квартиру, не было ни слова. Наступила ночь. Заключенные понемногу затихали, устраиваясь спать в самых неудобных позах, кто сидя, кто лежа на полу, кто на стульях, не раздеваясь, как спят на станции железной дороги, в ожидании поезда; да каждый из них и ждал чего-то. Ведь они были приведены сюда только для допроса.
   
    Наконец, в 11 часов вечера, к нам пришел Тарасов-Родионов.
   
    - Пойдемте, господа, - сказал он.
   
    Часовые хотели было нас задержать, но Тарасов сказал им что-то и они пропустили.
   
    В Смольном все та же суматоха. Так же одни озабоченно идут наверх, другие вниз, так же все полно вооруженными людьми, стучат приклады, гремит уроненная на каменной лестнице винтовка.
   
    У выхода толпа матросов.
   
    - Куда идете, товарищи?
   
    Тарасов-Родионов начинает объяснять.
   
    - По приказу Троцкого, - говорит он.
   
    - Плевать нам на Троцкого. Приканчивать надо эту канитель, а не освобождать.
   
    - Товарищи, постойте... Это самосуд!
   
    - Ну да, своим-то судом правильнее и скорее.
   
    Гуще и сильнее разгоралась перебранка между двумя партиями матросов. Объектом спора были мы с Поповым. Матросы не хотели выпускать своей добычи. Вдруг чья-то могучая широкая спина заслонила меня, какой-то гигант напер на меня, ловко притиснул к двери, открыл ее, и я, Попов и великан красавец в бушлате гвардейского экипажа и в черной фуражки с козырьком и офицерской кокардой втиснулся с нами в маленькую швейцарскую.
   
    Перед нами красавец боцман, типичный представитель старого гвардейского экипажа. Такие боцмана были рулевыми на императорских вельботах. Сытый, холеный, могучий и красивый.
   
    - Простите, ваше, превосходительство, - сказал он, обращаясь ко мне, - но так вам много спокойнее будет. Я не сильно толкнул вас? Ребята ничего. Пошумят и разойдутся без вас. А то, как бы чего нехорошего не вышло. Темного народа много.
   
    И действительно - шум и брань за дверьми стала стихать, наконец, и совсем прекратилась.
   
    - Вас куда предоставить прикажете?.. - спросил меня боцман.
   
    Я сказал свой адрес.
   
    - Только простите, я вас отправлю на автомобиле скорой помощи, так менее приметно. А то сами понимаете, народ-то какой!.. А людей я вам дам надежных. Ребята славные.
   
    Нас вывели матросы гвардейского экипажа. Долго мы бродили по грязному двору, заставленному автомобилями, слышали выклики между шоферами, как в старину, только имена звучали другие.
   
    - Товарища Ленина машину подавайте! - кричал кто-то из сырого сумрака.
   
    - Сейчас, - отзывался сиплый голос.
   
    - Товарища Троцкого!
   
    - Есть...
   
    В эту грозную эпоху со стоическим хладнокровием несли службу и оставались на своих постах железнодорожники и шоферы... Сегодня эшелоны Корнилова, завтра Керенского, потом товарища Крыленко, потом еще чьи-нибудь. Сегодня машина собственного его величества гаража, завтра товарища Керенского, потом Ленина. Лица сменялись с быстротою молнии и plus que Ua change, Ua reste la mEme chose... (чем больше вещей меняется, тем больше они остаются прежними)
   
    Громадный автомобиль Красного Креста, в который влезли я, Попов, Тарасов-Родионов и шесть гвардейских матросов, с неистовым шумом сорвался с места и тяжело покатился к воротам. У разведенного костра грелись красногвардейцы. При виде матросов они пропустили автомобиль, не опрашивая и не заглядывая во внутрь.
   
    В городе темно. Фонари горят редко, прохожих нигде не видно. Через четверть часа я был дома. Почти одновременно подъехала моя жена с Гришей Чеботаревым и командиром Енисейской сотни, есаулом Коршуновым.