Слёзы

   Петухи смеялись над ним. Месяц, что с трудом бежал из объятий предыдущей ночи, ворвался в следующую, оступился и упал неловко, разодрав расстеленное ко сну одеяло неба. Пух, хлопчатая бумага или что-то ещё, по очертаниям похожее на комья неумело сготовленной каши с черничным вареньем, обмотало или вымазало указующий на закат  острый нижний край месяца. У верхнего же, на манер чуба или бахромы штандарта, развевались мелкие жалкие седые пряди облачков.

    И, всё бы ничего, мало ли что бывает, но из-за неловкости, смущения, либо от чего-то ещё, месяц, не скрываясь зарыдал. Весомые капли его слёз будили сострадание, баюкали лень и дрёму, да всё это в одно время, от чего рассудок, рассыпавшись звёздно, оказывался везде и от того же как бы совершенно нигде.
По причине дождливой погоды попрятались летучие мыши, ежи, выпи и даже совы, а потому - месяцу не в ком было искать сочувствия, окромя себя самого.
    В мотивах своего настроения разобраться он не мог, неучтивость к нему разноцветной несуразной птицы с дурным голосом, уж точно не могла быть основаньем сего. И от того, продолжая рыдать, и даже войдя во вкус, он наслаждался ручьями слёз, что, обгоняя один другого бежали по его бледному виску, шлёпали с оттяжкой влажной липкой дробью по дряблым щекам грязи, глуховатым эхом ударов склонившую голову травы, и непродолжительной, давно оглохшей перебивкой поверх подоконника.

    Счёт слезам, как и звёздам, конечен, поэтому, едва лишь очередное стаккато капели заменялось полукружием вздоха, дождь запинался, начинал было всё заново, но уже с меньшей охотой, и так постепенно сошёл на нет.

   Небо прояснилось. Петухи вновь принялись кричать наперебой нечто оскорбительное в спину месяцу, но тому было уже не до них. Вырвавшись из пут облаков, он не стеснялся боле: ни случившихся слёз, ни случайного одиночества. Там, впереди, не теперь, но очень скоро, ждала его луна, что всегда полна утешительных надежд. И, хотя серебристые дорожки, что расстилает она на полянах морей, так же солоны, как следы, что оставляют после себя слёзы, и за их спинами любая капля радости горька, - она там непременно есть. Месяц верил в это и светился так ярко, как умел.