Черепаха

ЧЕРЕПАХА

Из книги "Рассказки для Зоиньки".

Полностью: http://newlit.ru/~kovsan/6562.html

Как-то вечером мне показалось, что в дверь кто-то скребется. Подъезд наш не освещается. Жильцы не платили. Долг собрался немалый. Теперь подавно никто платить не желает. Каждый с фонариком ходит. Чтобы ненароком с соседом лоб в лоб не столкнуться. Или великим философом Диогеном себя представляет?
Открыл — никого. Показалось. Бывает.
Пошел в кабинет — рассказки писать.
Попишу, подумаю, похожу.
Представлю, воображу, запишу.
Вновь похожу, снова подумаю.
Вдруг заскреблось, зашуршало. Ну, думаю, есть звонок. Открываю — опять никого. Звонок проверил. Звонит. Экая чепуха.
Вернулся, стараюсь писать, не могу — думаю, что это было? Может, кто-то так пошутил? Глупая шутка. Да вроде и некому. Может, кто-то не хочет, чтобы рассказки писал? Но кому до этого дело? Не хочешь читать — не читай.
В третий раз зашуршало, заскреблось, даже слегка засвистело. Ну, думаю, шутника проучу. Стал думать: как? И надумал. Заставлю слушать рассказки. Все подряд. В черновом, неправленом варианте. А это, как правило, на треть больше слов, да тех, без которых можно и обойтись. Перечитывая, от лишних  я написанное очищаю.
Угощу шутника! Все лишние слова в него запихаю!
Так живо представил, как будет он мучиться, что идти дверь открывать неохота. Но ужасно хочется угощение злосчастного шутника увидеть и описать. Колеблюсь мыслящим тростником на холодном ветру: открывать?
 Вдруг не шутник? Может, кто-то нуждается в помощи? Надо идти!
Открываю. Свет с моей стороны. Напротив тьма — никого. И не слышно, чтобы по лестнице кто-то спускался. А между светом и тьмой, не давая им пересечься, промежуток совсем не большой. Ни свет и ни тьма. Мгла сероватая.
Слышу что-то внизу, у ног шевельнулось. Галлюцинация, привиделось, писать надо меньше, больше гулять.
Голова привычное думает, а глаза сами собой к сероватой полосе устремились. Впрямь, что-то шевелится. Опустился на корточки — черепаха. Голову наполовину в панцирь втянула. Один глаз закрыт. Лап вовсе не видно. Панцирь какой-то приплюснутый. Одним словом, черепаха почти не живая.
Что же с ней делать? Поздно. Темно. Ветеринары все спят.
Внес в квартиру. Смотрю. Говорю:
— Что мне делать с тобой?
— Не стой столбом. Воды принеси.
Даже не удивился, что та со мной говорит. К тому же не слишком и вежливо, к чему я не привык. Ни «господин», ни «уважаемый». Как будто  для нее, самозванки, я не «господин» и «не уважаемый».
Принес воды в блюдце. Поставил — не пьет. Второй глаз закрыла. Видно, устала. Или измучилась? Последние силы оставили?
Три месяца поил я гостью водою и молоком. Вначале блюдечко ставил, пока не понял: нет у ней сил. Думал-думал — придумал. Смочил ватку — поднес к ее рту. Три дня и три ночи так делал, пока сама потихоньку пить начала.
Три месяца кормил гостью травой и капустой. Вначале клал пучочек травы и кусочки капусты, пока не понял: нет у ней сил. Думал-думал — придумал. Раскрошил траву и капусту на кусочки мельчайшие — поднес к ее рту. Три дня и три ночи так делал, пока сама потихоньку есть начала.
Три месяца говорил я с гостьей, молчащей, не отвечающей. Вначале говорил, ожидая ответа, пока не понял: нет у ней сил отвечать. Думал-думал — придумал. Речь на малые слова раздробил — ей в уши шептал. Три дня и три ночи так делал, пока сама потихоньку отвечать начала.
Через три месяца начала черепаха есть, пить, человеческим голосом говорить. Голос оказался приятней, чем у многих людей. Речь ее многих умных людей оказалась разумней. Выгнулся панцирь, словно от тяжести освободился.
Рассказала, что земля покоится на слонах. А те стоят на черепахе. Поскольку одна черепаха выдержать слонов и землю долго не может, то каждую минуту она медленно из-под слонов, на которых земля, выползает, а другая под них, под слонов, на которых земля, вместо отслужившей вползает.
Ко мне она приползла после своей служебной минуты. Следующий раз ей на службу через тысячу лет. И еще раз в сто лет должна она примкнуть к черепашьему миллиону, который болеет за держащую слонов и землю на них. Вокруг держащей стоит миллион черепах, которые вместе с ней страдают и радуются, иначе ведь той не выдержать ни счастья, ни тяжести.
Согласись, слонов и землю держать на себе — невыносимая тяжесть и невозможное счастье. От тяжести панцирь становится плоским, но если за черепахой свободной от службы ухаживать хорошо, он вновь выгибается.
Что до числа слонов, которые держит на себе черепаха, точно оно неизвестно. Не родилась еще черепаха, поднять сумевшая голову, чтобы увидеть, сколько их там. Одни три говорят, другие — четыре. Те же, у кого от тяжести и от счастья глаза особенно велики, семь утверждают. Но лично она сомневается: семь слишком  много, она семерых бы точно не выдержала.
Спросил:
— Почему ты ко мне приползла?
— Изведав невыносимую тяжесть и невозможное счастье, черепаха  приходит к тому, кто ее любит. Иначе изведавшей просто не выжить: и тем и другим с отворившим дверь она должна поделиться.
И еще довольно нескромный вопрос задал я гостье:
— Извини. А когда ты уйдешь?
  — Через сто лет на денек отлучусь. А навсегда — через тысячу. После службы нужно нового друга будет искать. Так что, пожалуйста, потерпи.
Что остается? На прощанье попросить ее спеть. Может, у нее недурное сопрано?