Счастье и бутылка

В этот раз, как говорит Каневский, правда и ничего, кроме правды.

   Поступил  я в институт.  В Москве. Счастлив. Приехала в Москву моя мама экипировать меня.  Мама опытнее, знает, что такое северная зима  по сравнению с нашей южной. Как сказал Пушкин, но наше северное лето, карикатура южных зим. И действительно, потом мне пришлось убедиться на собственной шкуре, что наш южный февраль  равен  московскому  концу октября - началу ноября.

   Но тогда в августе, я ничего этого не чувствовал. А чувствовал я только раздражение от давки в  очередях. Мама хотела мне купить что-то теплое, приличное  и недорогое. А эпоха такая, когда эти три качества не сочетались. В результате мне что-то купили. Но, с наступлением холодов, а потом и морозов, я почувствовал  себя зимним фрицем. Хуже всего переносили мороз ноги и руки. Ни ботинки  не защищали, ни перчатки.

   Но если с одеждой были проблемы, то с жильем не было. И все благодаря нашей московской родне. У мамы в  Москве жила тетя и ее дети. Все имели квартиры. Тетя Маша, - я ей был внучатым племянником, имела однокомнатную квартиру в Бескудниково.  В  те годы это был самый край Москвы.  Но в своей квартире тетя Маша практически не жила. Ее внучка,  маленькая Маринка, - ей в тот год было лет пять, -  от  родовой травмы немного хромала, рука плохо двигалась. И нужно было ежедневно ходить с ребенком на физиопроцедуры. А кто это может делать, если мама девочки,  дочка тети Маши,  работает? К тому же она женщина одинокая. Помочь  может  только бабушка. А жила ее дочка в Кузьминках. Как старой женщине сводить такие концы? Вот тетя Маша все будние дни жила у дочки, а в своей квартире отдыхала в  выходные. И она предложила маме, чтобы там пожил я. 

   Мне прекрасно. Это тебе не теснота общаги. Первый курс – битва за выживание.  А в отдельной квартире сконцентрироваться на точных науках проще.  Я блаженствовал в ее квартире. В том смысле, что никто не мешал учебе. Мальчиком я был ответственным.  Чувствовал, какой дамоклов меч над головой. Жил затворником. 

   Вдруг перед ноябрьскими  приходит друг одноклассник. Он тоже поступил в московский институт. Приходит  и зовет  на ноябрьские домой. На юг. А то в Москве уже снег. И уговорил. Смотались мы домой на несколько дней.  Погрелись.  И нужно уже было погреться. Успел я почувствовать, что такое север.  Перед ноябрьскими в Москву пришли неожиданные холода. Из Бескудниково до метро ехать только автобусом.  К моей остановке они подъезжали полными.  Как туда втолкнуться с чертежами и портфелем?   Битком набитые автобусы я пропускал. Чертежи дороже. И пока дождешься  нормального/ ни рук ни ног не чувствуешь.  Вот таким подмороженным я приехал домой.  Но что мама могла сделать? Зимних ботинок в магазинах нет. И денег на них семейным бюджетом не предусмотрено. А насчет рук – я просто был не опытен. И только на следующую зиму понял, что в холода спасают варежки.

  Вот я и вернулся из дому в Москву,  прихватив только дополнительные шерстяные носки. Но зато, с расчетом на новогодний вечер прихватил бутылку шампанского. Не простого шампанского. Фирма. Рядом с нами знаменитый завод шампанских вин Абрау-Дюрсо. И продается такое вино, какого в Москве не купишь. 

  Но  под Новый год выяснилось, что тетина квартира оказала мне медвежью услугу.   Мы в группе  еще друг к другу не притерлись. Москвичи  встречали праздник со своими школьными  друзьями. Те, кто жили в общаге – своим коллективом. А я? Не москвич. Не общаговский.  Повис в воздухе.

   За это время я подружился с одним парнем из нашей группы Аликом Казаковым.  И он  пригласил меня на Новый год  к себе. Точнее к родителям.  Ничего особенного там не будет. Но хоть посидим в компании с родителями, телевизор посмотрим. А что мне делать? Договорились. Нужно мне  в условленное время выйти на Войковской. А Алик там  меня будет ждать. Пойдем на электричку.  Платформа рядом. Езды минут сорок.
 
  Беру я  с собой  какие-то консервы и шампанское. И двинул. Первый промах. Я,  как провинциальный лопух,  пошел не к тому выходу. Жду-жду. Нет Алика. Пока разобрался, в чем дело, чуть ни околел. Холод  ниже двадцати градусов. Нашел его на другом выходе злого и замерзшего. Выговорил мне. Время-то идет.

   От его станции до родителей еще топать минут двадцать. И все какими то посадками. Красота. На лапах елей снег, как в новогодних открытках. Алик объясняет: предки живут в военном городке. Вот посадки его и огораживают, камуфлируют.

   Пришли.  Время к десяти. Никакого праздничного стола и  в помине нет. Папа его, оказывается, в ночь на дежурстве. Так что, посидим втроем.  Хоть телевизор посмотрим. Нам мама Алика с мороза нагрела чаю. И не успели мы чаю попить, как вырубают свет. По всему городку. И мама Алика совершенно спокойно произносит, что это у них часто и густо. И что теперь только завтра свет дадут. Приехали!
 
  Я говорю Алику, дуем в Москву. У меня там, в квартире старая тетка. Мало что интересного. И спать она, может быть, завалится рано. И спать нам с тобой на одном диване будет неудобно. Но лучше, чем  сидеть во тьме. Алик соглашается. А время к полуночи.  Мы рысцой на станцию. В электричке Алик говорит, что есть у него в Москве двоюродная сестра. Она его на два года старше. Он с ней общается мало. Может позвонить? Напроситься? Неудобно. Но куда деваться? Может быть, не откажут.

   Прямо с вокзала звоним. Алик  смиренно просит приютить. Сестра отвечает, что  пригласила гостей.  У них три мальчика и три девочки. Так что они лишние. Но Алик все - таки вымаливает разрешение приехать.

   Двенадцатый час. Еще нужно доехать до его сестры. На платформе в  метро пусто.  Один только помятый  мужик  в десяти метрах от нас. Поезда уже ходят с большими интервалами. Ждем  на платформе. И тут у меня из руки выпадает заветная  фирменная бутылка. Дело в том, что я ее завернул в газету, чтобы не светилась. И так и носил весь вечер, держа за горлышко. И то ли пальцы от холода потеряли чувствительность, то ли рука устала, то ли я задумался, то ли все вместе. Но бутылка падает. А у меня в руке осталась газета. Зловещий звук удара.  Падает на ребро, не разбивается, зато начинает медленное зловещее вращение в сторону к рельсам.  Как в фильмах ужасов. Мы  с Аликом замерли. Мужик рядом тоже смотрит, что будет. Сейчас бутылка нырнет. Но нет. Оказывается, мудрые проектировщики предусмотрели  у края платформы небольшой подъем. Такой, что его и не заметно. Но для бутылки или других катящихся предметов, типа коляски, как видно, достаточно. И бутылка у самого края останавливается и даже немного откатывается от бездны. Слава советским метростроителям! 
 
  И тут мужик говорит.
- Ну, парень, видно, будешь ты по жизни счастливым. У кого в Новый год такое везение, что бутылка упала и не разбилась, тому всю жизнь колоться будет.

  Конечно, что бутылка не разбилась - уже счастье. Разве не счастье,  что мы, явились в компанию не  с пустыми руками, а с фирменной  бутылкой. Но на том удача и иссякла. Если вы  ждете, что в  ту новогоднюю ночь я  встретил свое  счастье – увы. Смотрели  на нас  в той компании как на приблудившихся. А за праздниками сессия. И тут не до  предсказаний мужика.
 
  Если бутылка легко может выскользнуть  из рук, то счастье, тем бодее, может выскользнуть. Счастье структура  аморфная, скользкая. И вообще, если заводить речь о счастье, так это, как говорит Каневский, совсем другая история.