АСЯ

 АСЯ.

               
Весной 1957 года благополучно завершился третий год студенческого состояния и двадцатый год жизни двух юных москвичей. Эти взаимосвязанные события прошли среди мудрых учёных Московского Нефтяного института. Молодые люди почувствовали себя вполне зрелыми и если не совсем мудрыми, то явно самостоятельными. Дирекция института тоже почувствовала суверенность студентов, что выразилось в  приказе, разрешающем самим выбрать место для летних полевых работ. Нам верили!
Ребята  мотались по геологическим организациям и вовсю рекомендовали себя. Сами, без писем и ходатайств. Хотелось куда-нибудь на Галапагосские острова. В крайнем случае на Фолклендские или там на греческие Киклады. Но там господствовали чуждые советским людям дикие капиталистические законы. Не советские. Им по дружески и настойчиво не рекомендовали туда ехать.
В общем, выбрали ребята трест «Дагнефть», чьи небольшие нефтяные месторождения тянулись цепочкой по западному побережью Каспия. Древняя земля, где ходили сарматы, скифы, где шли караванные пути из Персии по Дербентскому проходу в Хазарию и к славянам, где русские Никитины бороздили Каспийское море на пути в Персию и Индию ...Одним словом, исконно славянские земли.
Возбуждаемые славным славянским прошлым, друзья единым махом досрочно преодолели экзаменационный барьер и в начале мая битком набитый плацкартный вагон нёс тела и мысли студентов в Махачкалу.
 Их было четверо. Две вполне взрослые женщины. Пылкая, вспыльчивая и восторженная, свободная от всяческих условностей и пут горный цветок Розочка и бледная тихая дочь подмосковных равнин Ниночка. Девушек сопровождали двое безусых «красавцев». Вадим Хромов, по кличке «птенец», что полностью соответствовало его характеру. Искренний и бесхитростный, предельно наивный, какой-то чистенький и розовый, Вадим поражал  упорством и педантичностью. Был точен и аккуратен. Вторым красавцем был Александр Кричевский со странной кличкой Цицерон, коротко Цица.
Древнее море встретило москвичей ленивыми, грязно-зелёными волнами, узким пляжем, заваленным буграми водорослей, издававших острый йодистый запах и  верблюдами, что-то жующих и с философским спокойствием поглядывающих на море, на родной туркменский берег.
Москвичи прыгали и скакали по пляжу, ныряли в зелёные волны и строили страшные морды верблюдам. Наша жизнерадостность никак на них не действовала. Они даже не плевались от возмущения. Они презирали нас. Смотрели сквозь, не замечая физической сущности. Лишь двое-трое местных жителей в папахах, наблюдали за нами с парапета набережной и мудро качали головами.
Остановились у тётки Розочки, в небольшом одноэтажном домишке. Старом, замшелом, с таким же садом, куда лишь по утрам проникало горячее солнце, а в остальное время полумрак и


тишина заполняли пространство. Студенты ждали пока руководство треста Дагнефть направит  в какое-нибудь нефтепромысловое отделение. Дни текли, про нас видимо забыли в тягостных заботах о перевыполнении очередного пятилетнего плана.
И тогда Розочка повезла москвичей в маленький городок Буйнакск, что издавна затерялся в горах, на горных террасах, круто сползающих к р.Сулак. Там жили её родители и многочисленные родственники тайпа. Сашке было двадцать и он шалел от свободы и необъяснимой радости. Приключения неожиданные, таинственные, острые казалось ожидали его среди остроконечных гор, воинственных горцев на стройных лошадях, неведомо когда пришедших сюда и создавших столь красивые обряды в танцах, нарядах, приёма гостей, свадьбах и ... любви.
Последнее особенно будоражило сознание. И судьба откликнулась. На второй день, к вечеру, в наш дом спокойно и смело вошла девушка. Она даже не постучалась. Просто открыла дверь и её огромные, иссиня-чёрные, смеющиеся глаза остановились на моей фигуре. До сих пор Сашка запомнил этот взгляд. Испытующий, чуть насмешливый взгляд уверенного в себе, не робкого человека. В прищуренных глазах, обрамлённых пушистыми ресницами, прыгали бесы.
Ничуть не стесняясь полураздетого вида и лёгкого остолбенения незнакомого парня, она подошла и прямо глядя в глаза, с какой-то неуловимой усмешкой, певучим, приятным голосом заговорила короткими фразами.
Здравствуй. Я Ася, двоюродная сестра Розы. Я тебя вчера видела. Ты разговаривал с моими братьями в саду, а я стояла за яблоней. Ты меня не заметил, а вступать в разговор, когда мужчины беседуют у нас не принято.
Сашка был ошарашен. Вот оно, пришло! Ожидаемое таинство, внезапно реально возникшее в образе смелой горянки. Лермонтовской Бэллы. Это она. Конечно, она, Он старался взять себя в руки, обуздать возникшие чувства и что-то говорить. Получалось несуразно, потому что  слова и взгляды были разительно не похожи. Наконец, совсем сконфуженный, Сашка замолчал. Таинство тихо-тихо засмеялось и вновь заговорило.
Ты вчера так красиво говорил о Москве. Я мечтаю там побывать. А ты был в мавзолее?
Тут парень совсем опешил.
Нет, не был, с пионерских времён - недоуменно отвечал москвич - нас тогда водили на Красную площадь, на торжественную линейку. Что там делать-то!
Ася вскинула ресницы. Они поднялись бугорком, с видом крайнего удивления.
А в музее Революции .... ты был - уже неуверенно, застеснявшись чего-то спросила девушка.
Да кому это нужно - удивился Сашка - приезжай осенью. Самая лучшая пора. Ты знаешь, что такое «бабье лето»! Потрясающее время. Покажу тебе старую Москву. Арбатские переулки, купеческие особняки в Замоскворечье, театры, музеи. Там красиво. Сказочно.
Когда оно бывает, бабье лето?
В середине сентября. Постой. Подожди меня в саду, Я сейчас быстренько оденусь и выйду.
Сашка ринулся в комнату наводить марафет. Сердце прыгало от предчувствий. Пробегая к себе, заметил своих, готовых к выходу. Мгновенно вспомнил, что собирались в горы, к какому-то очередному родственнику, пасечнику. Остановился и обращаясь к Розе, почему-то смутившись, сказал.
Роз, пришла твоя сестричка, Ася. Можно взять её с собой.
В это время в комнату вошла и Ася, видимо услышавшая его слова. Наступило непонятное 


молчание. Ася и Роза заговорили на незнакомом языке. Роза чем-то возмущалась, а сестра смеялась, показывая ровные белые зубы. Беседа была недолгой. Ася вдруг вспыхнула, едва попрощалась и ушла. Сашка уставился на Розу.
Почему она ушла, что ты ей сказала?
Ты не в Москве. Ты даже не в Махачкале. Ты в большом ауле и здесь, я предупреждала вас, а тебя в особенности, надо быть очень осторожным. Тем более с женщинами. Здесь нельзя просто так заговаривать с незнакомой женщиной, пригласить не с того не с сего на прогулку. Да ещё в горы. Ты что с ума сошел! Сразу увидят и тогда тебе нужно будет срочно сбегать. А ей каково потом! Ничего, потерпишь. Смотри как загорелся...
Смеясь говорила Розочка и чуть помолчав, пытливо взглянув, добавила.
Если уж очень хочешь встретиться с ней, то увидишь её в Махачкале. Она там живёт в общежитии университета.
Так она студентка - Сшка подпрыгнул от радости.
Да, литературного факультета. О, если-бы ты знал её жизнь. У неё была страшная история, ещё и сейчас не закончившаяся. Смотри, предупреждаю тебя, что с ней просто так пофлиртовать нельзя. Убью, если узнаю.
И Розочка грозно нахмурила густые чёрные брови.
Москвичу вдруг стало неинтересно в Буйнакске и последующие дни прожил в томительном ожидании отъезда. Только острые и невыносимо вкусные кавказские блюда, которые готовила мама Розы, временно отвлекали от чувственных грёз и той удивительной истории, что позже рассказала нам Роза. Удивительной для Сашки, выросшего в стране государственного атеизма и официального отрицания, порой высмеивания, культовых догматов и обрядов. Будь то православных, мусульманских, иудейских и прочих.
В тот день студенты всё же дошли до пасеки высоко в горах. Было жарко, даже здесь. Хаотично вздымались вершины. То поросшие лесом, то густым разнотравьем. Восхитительная красота окружала москвичей в полном молчании. Лишь грозный Сулак ревел где-то глубоко в ущелье, проглядывая тонкой извилистой ленточкой то справа, то слева. Они шли медленно и всю дорогу Роза рассказывала. То с юмором, то с болью в голосе.
Когда Асе исполнилось 12 лет её взял в третьи жены отважный пятидесятилетний джигит. Попросту купил. Представляете, городской прокурор, давний член партии, который по большим коммунистическим праздникам энергично вещал с трибуны о борьбе с бесправием мусульманок, о недопустимости многоженства и т.д.
Ася попала в настоящий гарем, где царствовала мать мужа. Деспотичная, властная, строго следующая всем предписаниям шариата. Полное затворничество и повиновение  к приходящему «старику», было ей невыносимо. Она ведь росла в бедной семье и была всегда свободной. Привыкла к личной свободе. Отца не помнит. Его убило на фронте. В семье руководил старший брат мамы, бездетный, который в племяннице души не чаял.
К тому же у нас в большой семье -  говорила Роза - семье моих братьев, у меня их много, были слабы религиозные настроения. Нет, конечно, мы не были активными атеистами. Здесь это невозможно, но молча старались жить по советским законам.
Не знаю почему так случилось, что и мать и брат решили отдать Асю. Может думали породнится с той богатой и влиятельной семьёй. Не знаю! Потом уж Ася рассказывала, как поначалу протестовала, умоляла, плакала. Когда попала в ту семью, то её порой избивали, не кормили, но главное держали взаперти. Никуда! Неделями, месяцами держали в отдельной


комнате, куда по ночам приходил прокурор. И терзал… терзал потными руками тело и душу.
Потом беременность как-то смягчила обстановку. Она рассказывала, что стала покорной. Правда не могла ни кому глядеть в глаза. По ночам прислушивалась к биению жизни в растущем животе, гладила и улыбалась. Потом случилось горе. На седьмом месяце произошел выкидыш. Погиб её сын. И вот тогда свекровь совсем озверела при полном равнодушии мужа. Это родило в её сердце протест, отчаянную гордость.

   



И она сбежала домой, к матери, написав уважительному гражданину, своему прокурору, что поехала в Москву, искать защиты. Что тут было! Я ещё была в Махачкпле и хорошо помню пересуды, ругань. Это же большая редкость для мусульманской семьи. Вам это не понять. Так обесчестить мужа. Рассказать всем, что творится за порогом гарема, грозить ему Москвой. Надо же такое придумать! Старики осуждали, а мы были горды и даже собрание комсомольское устроили в школе.
Ох и перепугался прокурор. Обивал пороги дома, где жила семья Аси, не зная, что она прячется в задней комнате. Уважительный гражданин молил мать, потом грозил, требовал, приезжал с дорогими подарками, клялся в любви... Только чтобы вернуть жену с дороги, замять скандал. Я не буду передавать подробности. В общем они как-то договорились об официальном разводе. Муж не будет иметь претензий, не будет притеснять. Попросту забудет о ней.
Долгие месяцы она боялась выходить из дома. Всё ходила в сопровождении братьев. Потом успокоилась. Но ещё нередко соседки показывали на неё пальцами и обзывали нечестивицей, нарушившей святые законы шариата. Она была вынуждена уехать в Махачкалу к дальней родственнице. Сумела закончить школу, устроилась работать на молокозавод. Стала ужасно серьёзной, молчаливой, вся в себе. И всё время мечтала о институте. Добилась, прошла на вечернее отделение.
Вы не знаете как у нас тяжело женщине попасть в институт. Потому я уехала в Москву. Когда изредка приезжала, виделась с ней в Махачкале. К ней вернулось радость, смех. Вот только вспоминает сыночка... - закончила свой рассказ Розочка. Так что смотри, донжуан ты наш - она захохотала - скажу братьям и они тебя быстро перевоспитают.
Вскоре показалась небольшая старая усадьба, послышался лай собак. К калитке вышел высокий прямой старик и сурово оглядел нас. Увидел Розу и после нескольких фраз заулыбался и пригласил к себе...
Но влюбленному не елось и не пилось. История всколыхнула душу. Голова гудела от нахлынувших мыслей. В воспалённых мыслях отчётливо рисовалась как тискают маленькую, сжавшуюся в комок девочку, потные руки со вспухшими от волнения венами. Как она мычит, сдерживая вопли от боли. И некому сказать, пожаловаться… Образ нежной Аси неотступно сопровождал Сашку все эти дни и ночи.
На четвёртый день Роза позвонила в трест и ей сообщили о назначении всех нас в маленький городок Ачи Су, что стоял на берегу моря в 30 км. южнее Махачкалы. Всё это время Сашка молчал, пережевывал мысли и лишь перед самым отъездом робко попросил Розу как- нибудь пригласить сестру в Ачи Су на выходные.
Значит решил всё таки.
Роза пытливо смотрела в глаза.
Хорошо. Сейчас позвоню и передам тебе трубку. Сам пригласишь.
Вся мужская храбрость сразу исчезла. К тому же рядом стояли Роза, Нина и птенчик. Они насмешливо смотрели. Что говорить? Как общими фразами передать почти незнакомой девушке


желание видеть её. Передать нежно.
В трубке послышался голос Аси. Она спрашивала Розу.
Как там твои друзья? Может подъедешь к университету, погуляем вместе. Алло! Роза! Что ты молчишь!
Честно, Сашка совсем оробел. Ведь приглашает, значит и его имеет ввиду, а в трубке не Роза, а он сам. И с ходу, как в омут, он прокричал.
Ася, это я. Роза передала мне трубку. Очень хочется подъехать. Очень...
Видимо рожа лица при этих словах выразительно скукожилась. И настолько, что стоящий рядом Птенчик громко прыснул от смеха. Это совсем его убило. Показалось что и Асю, так как долго в трубке никто не отвечал.
Ася, ты меня слышишь - закричал Сашка. Раздался тихий, тихий голос - ...да, слышу.
Почему-то пришла уверенность и он стал быстро говорить.
Мы сейчас уезжаем в Ачи-су, электричкой. Приехать уже не можем. Но я очень прошу тебя, в субботу приехать к нам.
Помедлил и выпалил.
Я буду тебя ждать, перезвоню в пятницу...

Так начался роман. Как обвал в горах. Как паводок горной реки. Мечтал увидеть её глаза, горящие словно угли в костре. Уже насквозь любимые. Слагал длинные красивые фразы, обходя нефтяные скважины и делая замеры (это была наша работа). Видел её близко-близко перед собой и руки на своих плечах. Чувствовал их прикосновение, проглатывая жуткие обеды в столовой, не замечая вкуса.
Жили они в красном уголке дома культуры нефтяников. Сашка с Птенчиком в одной комнате, Нина и Роза в соседней. Помнится было очень жарко и относительная прохлада наступала где-то к 11-12 ночи. Дом культуры стоял на окраине городка, на шоссе. Рядом шумело море. Одуревшие от жары два юных героя в одних трусах и кедах выходили на дорогу и шли по асфальту шоссе. Шли до «Пушкина» и обратно. Это примерно 4-5 км. Доходили до высоченной скалы, возвышаюшейся над дорогой. Гениальный скульптур солнечными, ветряными, да дождевыми руками, высек на вершине скалы профиль головы Александра Сергеевича. Потрясающее сходство.
Мы шли и легкий ветерок с моря остужал разгорячённые тела. О чём мы только не говорили.
Но часто что-то наплывало особенное и мы поверяли друг другу свои чувства. Правда, откровеннее был я. Птенчик стеснялся. Это было его первое чувство. Роман с Ниночкой только начинался и он совершенно не ведая технологии обольщения женщин, смущённо спрашивал, мямлил, путаясь в словах, тщательно подбирая их. И наверное краснел, но темнота ночи скрывала лицо.
А Сашка не мог сдержаться. Часто перебивал птенчика и говорил о своей любви. Ему доставляло острое удовольствие говорить о своём чувстве кустам и деревьям, ветру, окружающим скалам, бессчётным звёздам, шумящему рядом морю! Овладевало опьянение и он сладострастно рассказывал подробности встреч. А потом громко и надрывно читал стихи. Буквально орал. Он многое помнил из Есенина, Пастернака, Ахматовой...


Встречи с Асей стали частыми. Поначалу она приезжала утренней субботней электричкой. Потом, смущенная, стала появляться и по средам, ближе к вечеру. Она выходила из вагона всегда с алюминиевым бидончиком в руке и робко озиралась. Искала меня. Какое-же было удовольствие прятаться за будочками морожениц и любоваться её точёной фигурой, обтянутой ярким шелковым платьем, её смоляной косой, то змеёй свисающей до поясницы, то свёрнутой красивым клубком на затылке. Вот она находила меня. В глазах вскипала невероятно лучистая, скромная, искренняя улыбка. Она освещала лицо и в мгновенье озаряла меня.
Сашка замирал, стоял не шелохнувшись и когда её улыбка насквозь пронзала, буквально млел от счастья и истомы. Кидался, старался взять руки. Она пугливо озиралась и позволяла полуобнять лишь когда последний пассажир исчезал за поворотами дорог. Так мы и шли. Дома нас ждала строгая Розочка. Она внимательно, до появления красноты на смуглом лице Аси, осматривала нас и не найдя ничего предосудительного начинала говорить, смеяться, готовить ужин. Эти ужины москвич запомнил на всю жизнь.
Колбас и мяса в городе не было. Лишь на рынке, но он нам был недоступен. Зато овощи и фрукты были в изобилии. Мясные помидоры, сладкие огурцы и перцы, травы. Да ещё краюхи благоухающего чёрного хлеба. Но венцом застолья была, конечно, жареная картошка с луком и в яйцах, приготовленная опытными руками Ниночки. И местное молодое вино. Громадная сковородка шипела и шкворчала под взглядами голодных глаз. А ещё тот самый бидон, который привозила Ася. Она ведь работала на молокозаводе. Целый бидон какой-то невероятно вкусной смеси сливок и сметаны стоял на столе. Всё издавало волнующие ароматы.
Сашка уже не смущался присутствия Аси. Все знали о наших чувствах и потому куролесил и балагурил вовсю. А потом они вдвоём шли на пляж, искали уединения. Инстинктивно. Но Роза ни на минуту не спускала с них глаз и её громкий повелительный голос обострял чувства. Она всегда была рядом. Нина с птенчиком часто исчезали и наша пионервожатая прогуливала двоих «детей» по склонам и долинам Главного Кавказского хребта.
Сашка начинал тихо ненавидеть Розочку, дулся, не разговаривал по будним дням. Но неожиданно наступила прекрасная пора. Розе стала  часто уезжать домой в Буйнакск. Заболела мама. При этом строго предупредила Асю не приезжать без неё. Бесполезно.
Теперь мы были вдвоём и никто, никто не мог помешать нашим чувствам. Никто не мог подглядывать. Только бескрайний песчаный пляж, зелёные волны и пышные кроны береговых сосен. Да ещё обнаженная, яркая, безликая, бесстыдная луна. Она была единственным свидетелем. Сашкино безумство не знало границ. Он нежно раздевал горянку, целовал глаза, плечи, груди. Погружался в длинные, пышные, смоляные волосы. Ася обнимала и крепко прижавшись, шептала какие-то непонятные слова. Но каждый раз, когда его руки скользили вдоль бёдер, раздвигали и терзали ноги, гладили густые волосы промежности, Ася вдруг сжималась и начинала плакать. Слёзы лились ручьём.
И руки любимого разжимались, падали на песок. Острая жалость к этой маленькой, непомерно обиженной девочке мгновенно вытесняла, подавляла восставшую плоть. Мы долго лежали,


крепко обнявшись. И тогда начинала говорить Ася. Трудно передать ощущения, когда не видишь лица говорящего человека. Слышишь только звуки, только осязаешь сокровенный смысл. Они до последней интонации понятны, блуждают в закоулках сознания, вызывая вполне материальный образ. И только тогда будоражат душу.
Наверное со слезами исходила её боль, обиды. На родную мать, любимого дядю, который заменил погибшего отца. Она ведь знала, что её попросту продали. С обидой изливались светлые мечты девочки. Поруганные, осквернённые, истоптанные. Исходила безысходность, когда некому было пожаловаться, чтобы защитил.
И вот появилась ... надежда. Нашелся человек, который поймёт, поддержит, всегда будет рядом. Она как-будто исповедовалась. Мне! Ей казалось самому близкому человеку. Становилось страшно. Даже будучи весьма легкомысленным существом, Сашка понимал непомерную тяжесть другой человеческой судьбы, которая вползала в его юную душу. Хватит-ли ответственности, чувств. Не сексуальных, гораздо более глубоких, чтобы взвалить на себя такую любовь, такую судьбу. Сможет-ли пронести в чистоте всю жизнь, не расплескать, не обидеть. Ведь это для Аси смерти будет подобно!
Впервые Сашка так глубоко и серьёзно задумался. Страх вперемежку со злостью на себя наполняли душу. Становилось не по себе. Приходили дурацкие мысли, точнее мыслишки. Зачем тебе всё это! Впереди жизнь, светлая, радостная, лёгкая, московская...А её воспоминания, тяжесть и горечь пережитого, будут всю жизнь с ней. Неотвязно. Следовательно и с тобой. Нет! Не хочу! Не хочу!! Мы вставали и медленно, молча шли в наш красный уютный уголок. Сашке казалось Ася понимала, что творится в душе москвича. Понимала и не осуждала. Она любила! Она доверилась! Мне становилось стыдно и гадко.
Нас ждали Ниночка и её скромный птенец. Мы пили чай, лениво переговариваясь и уходили по комнатам. Наутро Ася уезжала. Всю неделю я мучительно переживал, ругал себя за нерешительность, раздвоенность, но когда подходили дни встречи чувственная волна вновь вздымалась, превращаясь в бурю к субботе или среде.
Так продолжалось более трёх месяцев. Воскресные истязания чуть не довели Сашку до истерики. Он поругался с Вадимом, потом с Ниной. Розу вообще не мог видеть и оставался в одиночестве. Даже стал просить начальство направить куда-нибудь на другой нефтепромысел.
И тут случай вдруг вывел москвича из напряженного, нерешительного состояния.
В один из душных вечеров милый Птенчик вдруг попросил меня прогуляться к «Пушкину». До того не разговаривали более двух недель. Мы шли по шоссе и поначалу молчали. Я курил бело- морину и дым кольцами плавал в безветренном воздухе. Только сейчас заметил, что Вадим как-то странно шагает. В растопырку. При каждом шаге старается раздвинуть ноги пошире, чтобы они по возможности не соприкасались в районе ляжек.
Что это у тебя? Натёр ступни - спросил я - в какие-такие горы и ущелья тебя затащила Ниночка
Да, натёр. Только не ступни ...и не в горах - хмыкнул Вадим и замялся, замычал что-то нечленораздельное.
Приятель заинтересовался. Внимательно посмотрел и заметил в свете фонаря большой торчащий бугор под трусами, между ног.
Да у тебя в паху что-то!
Вот там и натёр - чуть ли не со слезой в голосе ответил милый Вадим - знаешь, хотел с тобой посоветоваться.
Он опять замялся. Замолчал, опустил голову и глядя в асфальт шоссе заговорил.



Позавчера, понимаешь, когда ты с Асей гулял, у меня с Ниной произошло это. Ну это. Ну, ты понимаешь. Она никогда в Москве, понимаешь, не обращала на меня внимание. Так мне казалось. Ну и я не обращал на неё. А тут вдруг у нас начались такие разговоры, что у меня  голова пошла кругом. Ну ты знаешь. А вчера подошла сзади. Я сидел и писал наш недельный отчёт. И понимаешь обняла, стала целовать и так прижалась.
А потом присела на колени и давай руками его трогать. Ну ты понимаешь! А я что, каменный что-ли! Понимаешь, это в первый раз у меня. Набросился в каком-то диком состояние.
Дальше повалились на пол, потом переползли на диван. Целый вечер занимались этим. Не отрывались, понимаешь. А сегодня утром проснулся. Думаю, что так болит между ног. Поглядел и ужаснулся. Понимаешь, член вспух весь и раны какие-то ... кровоточат ...Что делать? Может это заразное, от неё.
Я расхохотался. Громкий смех, как разрядка, буквально душил Сашку и ночная тишина далеко уносила звуки, которые откликались многажды в горах. Птенец поначалу смотрел испуганно, а потом тоже как-то виновато засмеялся. Наутро мы пошли с ним в больницу. Он упирался. Старая врачиха внимательно осмотрела, чуть-чуть пощупала, потом обильно смазала, перевязала и устало улыбнувшись, сказала раскрасневшемуся Вадиму.
Ничего страшного и заразного нет. Просто, молодой человек, надо менее темпераментно и более осмотрительно заниматься любовью. Вы сильно натёрли пенис о волосы вашей партнёрши. Скоро пройдёт, а пока больше не занимайтесь этим... Повремените.
Пройдёт… повремените!!! Эти слова врезались в душу Сашки и поставили жирную точку в его чувстве.
И у меня скоро пройдёт - металось в сознании. Скоро пройдёт. Я ведь знаю себя. Что будет с ней? Страшно подумать. А что будет со мной? Куда я её привезу. В маленькую родительскую комнатенку на Пятницкой. А сеструху куда деть? Нет! Мы слишком разные, как небо и земля. Мы из разных цивилизаций. У меня пройдёт, а у неё нет и тогда страшная повторная трагедия... Лучше сейчас сказать честно, не морочить ей голову, она крепче меня, она переживёт.

Вскоре поезд уносил Сашку в Москву. Он прощался с Кавказом, древним морем ... и Асей. Рядом в купе ворковали Вадим и Ниночка. Гордый птенец возвращался к маме задорным петушком, хотя и не бойцовой породы. Как-то всё у них случившееся быстро стало обыденным, даже основательным. Они и до сих пор живут вместе.
А мне ещё долго мерещились иссиня чёрные лучистые глаза Аси между случайными встречами, свадьбами, метаниями по России, лёгкими и тяжелеющими со временем размышлениями. Разными...