картина

               

Увлечение рисованием появилось у моего отца  случайно. Как-то во время службы в армии, сослуживец попросил  нарисовать на тетрадном листке рукопожатие. Так как отец был ответственным за выпуск "Боевого листка", то просьба выглядела весьма логичной. Получилось не сразу. Но, после нескольких попыток обрадованный товарищ, выхватив листок, побежал писать на нем письмо подруге.
Вскоре неожиданно посыпались заказы и от других желающих разнообразить свои письма незатейливыми рисуночками. Изображения эти не были качественного исполнения, потому как делались  одним только толстым двухцветным карандашом, с одной стороны синего , с другой — красного. Но заказчики были довольны. Отец тоже испытывал не только моральное удовлетворение от творческого процесса но и материальное , так как заказы поступали и от несущих службу на кухне. А в те, первые послевоенные голодные годы, это было ох как немаловажно для рядового солдата!

Помимо выгоды от этого вида деятельности, росло и мастерство. А с ним и известность. И уже стали обращаться к отцу не только рядовые сослуживцы, но и некоторые офицеры. Да и тематика рисунков стала разнообразнее. Вместо примитивных изображений стали появляться смысловые сюжеты с атрибутами дружбы, любви и верности.

После армии отец не оставил своего увлечения. Но только это были уже далеко не наивные армейские рисуночки. Заполнялись альбомы для рисования натюрмортами и жанровыми картинками акварелью, гуашью и карандашом. Маслом на холсте он делал копии с понравившихся ему репродукций в журналах "Художник" и "Огонёк", на вкладышах которых печатались полотна современников и великих художников прошлого.
Но любимой его темой была природа родного села и его обширные окрестности. С самодельными, примитивной конструкции, мольбертом и складным стульчиком, он располагался то внизу у речки, то взбирался в горы или на перевал, откуда село было видно как на ладони.

Часто, когда он уходил на этюды не очень далеко от дома, я увязывался следом за ним, будучи еще босоногим пацанёнком. Мне нравилось наблюдать как отец работает, давая ему иногда, как мне казалось, дельные советы. Устав от неподвижного сидения, я уходил играть куда-нибудь по близости.

Картины нравились многим в селе. Когда односельчане приглашали родителей к себе на какое-нибудь торжество: свадьбу, именины, крестины, то, как правило, недвусмысленно намекали на картину - в качестве подарка. А то и просто заказывали увековечить на холсте свое жилище с усадьбой. Сам наш дом напоминал картинную галерею. Во всех комнатах и в просторной светлой веранде висели картины разных размеров - в простых и багетных, раскрашенных "под золото", рамах. Иногда, во время государственных праздников, выборов или какого-нибудь сельского праздника - "Дня села" или "Дня урожая", для украшения стен большого клуба просили на время несколько картин с видами села.

Портреты и фигуры людей отец не рисовал. В его пейзажах иногда появлялись силуэты зверей, птиц или домашних животных.
Как-то перебирая раннее написанные полотна, он стал дольше остальных рассматривать одну, больших размеров, картину. Это был летний пейзаж. И вдруг ему пришла мысль немного оживить его — добавить туда персонажей. На фоне уже готовых лесистых гор и сочных лугов, с извивающейся вдали речкой, изобразить пастуха с отарой овец. И не просто какого-нибудь абстрактного пастуха, а конкретного — своего сельского чабана. Человеческая фигура с животными придаст пейзажу больше движения и смысла.

Фигура, выбранная для воплощения идеи, слыла в селе, так сказать, немного загадочной. Это был древний гуцул, старейший житель села. Никто из старожилов ничего не мог рассказать о нем или о его родне. Жил он всегда один. Не все даже знали - где. Исключительно нелюдим и замкнут. Единственным видом заработка на жизнь был выпас общественной отары овец. По скудным сведениям было известно, что детство, отрочество и юность его прошли в батрачестве у панов. Пережил не одну оккупацию и смену власти. Никто в селе, да и сам он, скорее всего, не знали точного его возраста.  Несмотря на преклонные года, выглядел он довольно крепким и сильным человеком. Высокого роста, плечистый, немного сутуловатый, с взлохмаченными седыми волосами. Вечно загоревшее лицо было "перепахано" крупными и мелкими бороздками морщин. Глаза глубоко прятались под густыми седыми бровями. Усы отличались от волос по цвету, "прокопченные" дымом от самодельной изогнутой трубки.

В селе он появлялся очень редко, поэтому сразу привлекал внимание односельчан. Дети, завидев его, переставали играть и провожали взглядами. И, как водится, тут же начинались пересказывания всяких таинственных небылиц с этим персонажем. В длинном овечьем тулупе с капюшоном, в грубых кирзовых ботинках и с длинным, отшлифованным до блеска шершавыми ладонями, посохом, медленно шел к сельскому магазину. Рядом с ним семенила собачка — верная спутница и незаменимая помощница в его деле. Кроме нее у него никого больше не было. Глядя себе под ноги, ни с кем не здороваясь, он заходил в магазин, покупал продукты и тщательно укладывал во внушительного размера рюкзак. Затем так же — не проронив ни слова, уходил и снова на долгое время исчезал из вида односельчан. Чаще его можно было видеть только маленьким пятнышком на далеких склонах гор с отарою овец, которая муравьями рассыпалась по полонине (большие луга не покрытые лесом).

Над полотном отец работал долго. Много переделывал, подчас начинал все заново. И вот картина завершена. После длительного "редактирования" на холсте сменилось время года — раннее лето уступило поздней осени.
На переднем плане: под большим развесистым дубом на большом камне сидит пастух в привычном своем одеянии. Упершись на посох, чуть склонив голову, погрузился в свои невеселые думы. Из зажатой в зубах люльки вьется прозрачный дымок. Рядом у его ног, свернувшись калачиком, лежит собачка. Чуть позади виден край колыбы (шалаша). Вдалеке над острыми шпилями сосен и елей нависают тяжелые свинцовые облака. Скорее всего недавно прошел дождь и овцы еще не  разбрелись по лугу, а теснятся  большой разношерстной кучей.

Если небо и задний фон картины изображены общими линиями и цветовыми пятнами, то персонажи на переднем плане прописаны детально, что называется "от и до." Сгорбленная фигура старика, его морщинистое лицо, с выбивающейся из-под капюшона седой прядью волос, заостренный, с горбинкой, нос, жилистые кисти рук  — все это было "вылизано" с особой тщательностью. Каким образом удалось отцу  так хорошо передать портретное сходство, не рисовавшего до этого портреты, - для меня осталось загадкой.

Вообще — то, картина не располагала к веселому настрою, как это ожидалось в начале ее создания. От унылого, хотя и красивого пейзажа и, измученного годами и тяжелой жизнью пастуха, веяло грустью.
Несмотря на это, картина всем домашним понравилась. Однако, единогласное утверждение о том, что "очень похоже", почему-то не устраивало отца. Убедить его в том, что картина действительно получилась, мог только прототип изображенного на полотне. Задача стояла не из легких.

Постепенно страсти вокруг картины улеглись. На какое-то время о ней позабыли. Но однажды, играя со сверстниками невдалеке от дома, я увидел, входящими в калитку двора, отца с пастухом. Как удалось уговорить старика войти в чужой двор — тайна! Я стремглав помчался домой и почти одновременно зашел с ними в комнату, где на шаткой треноге у окна покоилась та самая картина.
Отец что-то во вполголоса сказал старику, подводя его к холсту, и, отступив шага два назад, стал рядом со мной.

Гость долго кряхтел, переминался с ноги на ногу, и, наконец, успокоившись налег подбородком на рукоять палки уставился на полотно. Мне были видны только его загоревший худой затылок, с редкими волосами, сгорбленная спина и часть подрамника.
В комнате воцарилась тишина,  нарушаемая тяжелым дыханием гостя. Шло время, а мы стоим в безмолвии, тяготясь затянувшимся ожиданием. Вдруг, словно по команде, переглядываемся с отцом и уставляемся в спину старика. У того мелко дрожали плечи. Послышались приглушенные всхлипы — он плакал!
Встревоженный отец подошел к нему узнать причину. Тот тяжело, медленно обернулся, посмотрел на нас, часто моргая заплаканными красными глазами,   положил руку на плечо отца.
- Ферчику... Дякуву... Файно... И-и-и... (Феденька... Спасибо... Красиво... И... /местный диалект/)
Он проговорил сквозь слезы еще что-то тихо и не внятно. Было видно с каким трудом выдавливает из себя слова. Слезы душили его. Кадык нервно вздрагивал на худой шее. Потом быстро и как-то странно замахал рукой, направился к двери.  Проходя мимо меня, погладил мою голову шершавой ладонью. Отец хотел было проводить гостя, но тот остановил его жестом руки и вышел из комнаты.

Стоя у окна, мы наблюдали за удаляющейся фигурой пастуха. Сгорбившись, изредка поднося ладонь к глазам, старик вскоре скрылся за поворотом. Собачка, терпеливо ждавшая его у калитки, семенила рядом, то и дело забегая вперед, поднимала мордочку, заглядывая в лицо хозяину.
Вот и не сбылся ни один из наших прогнозов по поводу оценки стариком  картины. А более всего — мой, где я предрекал бурную радость последнего и бесконечные похвалы в адрес отца (и меня, конечно, как соавтора) Такого поворота в поведении героя картины трудно было предвидеть.

Гораздо позже, повзрослев, я уже мог дать объяснение происшедшему. Увиденное им ошеломило его вниманием постороннего человека к своей неприметной особе. За всю свою тяжелую, трудную жизнь он не был обласкан ни заботой ни вниманием. Подозреваю, что у него, наверное, даже не было своих фотографий. А тут увидел на картине себя - в привычной среде! Оказывается, для других это тоже имеет значение. Трудно угадать, какие чувства испытывал старик, стоя перед холстом.
Но это потом. А тогда... Тогда, стоя рядом с отцом, мне было очень жаль старика. Я никак не мог понять: почему он заплакал? По своему детскому разумению я знал: плачут когда тебе больно. До этого я ни разу не видел слезы у старых людей. Я как и все дети считал что  взрослые лишены этой "привилегии".  От такого открытия у меня по спине побежали мурашки. Еще немного - и на моих глазах вот-вот тоже появятся слезы. Я был уверен, что и отец испытывает что-то подобное. Медленно поднимая голову, искоса взглянул на него. Отец ... мечтательно улыбался!