Тысячеглазый. Часть первая. Глава 6

6

        «Чтобы писАть, надо быть глупым».

        Мальчику собственная мысль казалась непонятной. Быть надо не глупым, быть надо осторожным, наивным, добрым, сдержанным, терпеливым, взрослым, спокойным, доступным и немного чужим. Одним словом, другим.

        Каким другим?

        Нужное слово пряталось и дразнилось. Не давалось в руки и играло с пробуждающейся в Лере пока ещё неясной страстью очень жестоко.

        Страстью мальчика становились книги. Оказывается, эти чудесные многостраничные загадки-шкатулки можно было не только читать, но и самому писАть.  Второе было страшным открытием, такое никому-никому, особенно маме с папой! А читать можно, ведь читать хотелось непрерывно, даже ночью под одеялом.

        В первом классе он взял на пробу книгу «Приключения Тома Сойера». Похождения Незнайки или Урфина Джюса его уже не устраивали. Ида Марковна, учительница, сказала:

        - Прочитаешь позже, через два года.

        - Я чего-то сейчас не пойму?

        - Просто тогда тебе будет интереснее.

        Тоже всего лишь слово. Но какое точное, словно стрела из лука в яблочко.

        Чтобы писАть, надо быть интересным?  Всезнающим? Уважаемым и любимым всеми без оглядки? Или всё-таки каким-то другим?

        Волшебное слово пряталось за волшебным занавесом. Было рядом и было недосягаемым, чего-то хотело и молчанием настаивало: догадайся, Каракосов, без чужой помощи. Тебе самому твоя догадка будет всего важнее.

        Светало. Тяжёлая липа над скамейкой дрогнула, предутренний озноб волной прокатился по плиссовой, тёмно-зелёной листве. Этот шорох лучше всего напомнил Лере концовку того дня в Анапе.

         Когда они вернулись с моря, во дворе царила неприятная суета. Взрослые собирались по двое-трое и что-то возбуждённо обсуждали. Хозяев не было. В дальнем сарае оглушительно плескались шапки-нутрии, крысы пищали и хрипели, словно рвались что-то сообщить людям.

        Людям было не до крыс. Они перебегали из домика в домик, лица у всех были сердитые, многозначительные и неизвестно почему радостные – ни дать, ни взять курортники обнаружили на территории двора золотой клад.

        Наконец, в летних сумерках взорвалось слово: «Кража». У того длинноносого и молчаливого с вечной газетой в руках пропали часы с серебряным браслетом. Кажется, он пошёл умываться, снял часы и положил их на стол. Может быть, нечаянно уронил в воду, когда сегодня катался с женой на велосипеде-катамаране. Или сдуру забыл на пляже. Тьфу, досада!

        - Так потерял или где-нибудь забыл? – волновалась Милечка или Лилечка в красном сарафане.

        - Какая разница? Часов-то нет!

        - Надо всех опросить. Вдруг кто-то что-нибудь видел.

        Опрашивали, возмущались, разводили руками. И всё чаще повторяли с горячей уверенностью: «Кража!»

        Лера сидел на лавочке у калитки ни жив, ни мёртв.

        Два часа тому назад всё казалось таким простым и ясным. Случай улыбнулся мальчику и приподнял его в собственных глазах. Ничего как будто не изменилось. Окружающий мир оставался таким же крепко и надёжно устроенным, город стоял на месте, люди занимались своими делами, светило солнце, тело покрывал коричневатый загар. Ещё три недели – и поездом в Москву. Только со своим маленьким секретом, обещавшим долгую радость.

       Но вдруг оказалось, что привычное сооружение из минут, часов и дней хрупко, как тонкое стекло. Неосторожное движение – и трещина. Если приглядеться, то можно увидеть, где её начало, как по стеклу ползёт нить разлома, даже предположить, чем это кончится.

        Нечестный поступок – первый удар по стеклу. Мысль о том, как его скрыть, чем оправдать, а то и приукрасить - ломает стекло дальше, вроде плитки шоколада. Враньё мелкое перерастёт в ложь огромных размеров, из мухи родится слон, хоботастый и бивнястый, он доломает всё до конца, осколки втопчет в землю и побежит крушить привычный мир дальше, чего там себе про своё маленькое враньё не придумывай.

        Впервые в своей уютной жизни Лера оторопел от собственного покушения на уют.

        К лавочке подошёл Жека. Он горел от новостей и чтобы погасить пожар, ему надо было срочно обсудить услышанное. Жека подсел к Лере и затараторил, многозначительно подмигивая правым глазом и содрогаясь, точно в лихорадке:

        - Они хотят вызвать милицию с собакой. Надеются, что собака сразу всё найдёт. А по-моему ничего не выйдет. Просто пугают, сами не знают кого. Чего скажешь?

        А Лера в этот момент уже принял решение. Надо как можно скорее вернуть эти несчастные часы, подбросить во дворе на стол, обратно в сортир или куда-нибудь в траву. Их рано или поздно увидят и суета прекратится. Пусть даже приведут милиционера с собакой. Пёс выполнит свою работу, все будут довольны, а на Леру никто ничего не подумает.         

        - Ясное дело, что пугают. Они думают, что часы кто-то из нас стащил и прячет. Очень надо! Как-будто мы с тобой часов никогда не видели.

        Жека в недоумении уставился на приятеля.  И Лера понял, что болтает лишнее. Кажется, он проговорился. Показал совсем нечаянно, что всё время думает о часах, и, значит, чего-то об этом происшествии знает или приложил руку к пропаже.

        Страх одолевал мальчика всё больше и подталкивал его к безумным действиям.

        Внезапно помогла мама. Она выглянула из их домика и громко позвала сына ужинать. Лера спрыгнул с лавочки и умчался к своим. Это была передышка, потом можно было решить, что делать и куда наконец выбросить проклятые часы!

        На столе стояли тарелки с овощным салатом из купленных на рынке огурцов и помидоров, лежал нарезанный треугольниками светло-серый анапский хлеб и кольца ливерной колбасы. Из кухни мама принесла термос с горячим чаем и открыла пачку овсяного печенья.

        Ужинали Каракосовы молча. Когда дело дошло до чая, папа вдруг сказал:

        - Убили настроение. Даже если часы найдут, будут дуться друг на друга до конца отпуска. Я бы воришке точно уши оборвал. Чтоб вперёд не портил людям жизни.

        -  Ешьте печенье и пейте чай, - сказала мама. – А я пойду мыть посуду, пока есть тёплая вода.

        Оставшись вдвоём, папа и сын некоторое время молчали. На улице быстро темнело. У окна снаружи заметались мотыльки, похожие на клочки папиросной бумаги.

        - Послушай меня внимательно, - голос у папы был поучительный. – Если что узнаешь, молчи. Не лезь в это дело. Один дурак напакостил, теперь всех под одну гребёнку за пакостников считать будут. Понял меня?

        - Да.

        - Ну и молодец. И болтать с твоим дружком об этом не надо,  - папа даже пригрозил Лере пальцем. - Наше дело сторона, искупались, позагорали – и на боковую. Меньше знаешь, крепче спишь. Допил чай? Давай кружки сюда, пойду отнесу их маме.

        Но не успел отец уйти, как мальчишечья глупость взяла верх над фантазёром-воришкой. Самому Лере казалось, что он всё рассчитал верно. Ситуацию выправит случай. Надо только обстоятельства подогнать одно к другому так, чтобы случай был подготовлен и от него нельзя было отвертеться.

        Жеку уламывать не пришлось. Он лишь хихикнул, когда Лера позвал-таки его «тырить» соседскую черешню в подходящий для этого момент: сумерки сгустились, взрослые разошлись по своим халупам, во дворе было темно и тихо.  Пацаны подкрались к забору, через который тянула усыпанные ягодами ветви черешня. Но рвать добычу просто так не получалось. Следовало изобрести способ, как до неё дотянуться.

        Возникла секундная пауза. Жека ворочал мозгами, а Лера выжидал.

        - Я влезу на забор, а ты шапкой лови внизу ягоды, - предложил Жека.

        - Вон там садовая стремянка. С ней удобнее. И лезть никуда не надо.

        - Глазастый. Тащи!

        Вот и случай. Лера крадучись подобрался к стремянке и   в изумлении крикнул:

        - Смотри, что я нашёл! Давай бегом сюда!

        На дорожке у дома, чуть прикрытые выгоревшей травой, лежали исчезнувшие сегодня днём часы. Круглый циферблат подмигивал стеклом, браслет в темноте холодно светился, мальчикам казалось, что из травы до них муравьиным шуршанием долетает тиканье.

        Невероятная находка! Следовало бежать и объявлять о ней взрослым!

        ЧуднО, но оба счастливчика стояли неподвижно и не спешили поднимать часы.

        - Это те самые? – спросил Жека.

        - Наверное, - Лера как бы сомневался. – Я же их не видел.

        - Ну да. А откуда они тут?

        Лера не нашёл ничего лучшего, как пожать плечами и тряхнуть головой:

        - Не знаю.

        И тогда Жека оттопырил большой палец вверх, гадко улыбнулся и выдал:

        - Хитёр бобёр. Когда ты их сюда подложил?

        Лера обомлел.

        - Чего ты сочиняешь?

        - Сочиняешь у нас ты.

        - Например?

        - Например, про черешню. То менжевался, то именно сегодня захотел тырить.

        - Да ты чего?

        - Ничего. Разберёмся. Если что, огребёшь по полной.

        После этих слов, таких взрослых и жутких, Жека наклонился, поднял часы, стряхнул с них комочек земли и с криком: «Часы! Вот они! Мы их случайно нашли!» - помчался во двор. Лера, чувствуя себя всё отвратительнее, побрёл за ним следом.

        С тех пор прошло десять лет. То, что тем далёким летом было постыдным для его родителей поступком вообразившего себя бог знает кем наивного мальчишки, сейчас стало для семнадцатилетнего Леры симптомом человеческого несовершенства. Человек окружён соблазнами, не понимая их природы, он грешит всё темнее и опаснее. Три недели в Анапе после случайной кражи часов и их театрального возврата были для мамы и папы постоянным немым переживанием стыда. Они не упрекнули сына. Не сказали ему ни слова. Ведь доказательств его вины не было. Но отсутствие вины делало всю семью Каракосовых погружённой в воображаемую вину, как в болото.

        Три недели стыда и позора. Сидя сейчас под липой на скамейке, думая о прошлом и о сегодняшнем случае с отцом, Лера цепенел от унижения, некогда пережитого родителями. И видел теперь, как легко маленькое враньё перерастает в убийственную, тяжеловесную ложь.

        Он уже понимал, что папа пришёл домой пьяным, потому что в какой-то момент избрал направление, где в конечном пункте балом правит враньё, и всё никак не мог оттуда вернуться. И это не было глупое пьянство. Это был бессовестный и бессловесный позор.


                *   *   *


Продолжение следует.