Без названия пока. Карантин

   “ Поняла тогда царевна, что под ликом прекрасного юноши таится хитрый змей-искуситель, и что хочет он ее обманом в свои подземелья заточить, света белого лишить. Ударилась она оземь, обернулась орлицей, небесной царь-птицей и улетела! Только змей-царевич ее и видел...”

   “И что, они больше никогда не встретились? Да, мам?”

   “Никогда. Так и прожили они, каждый в своей стихии - змей на земле, орлица в небе. И не сбылось пророчество старого друида о единении земного и небесного, и возрождении рая на земле.”

   “Жалко... они же так любили друг друга...”

   “Они были слишком разные... Боялись, что эти различия могут их погубить. Страх убил любовь, и мир так и не стал раем.”

 

   Дверь палаты бесшумно отворилась и вошел молодой доктор в небесно-голубом комбинезоне и с трехдневной щетиной на щеках.

   - Не спите?

   - Нет.

   Я и не заметила, как мегаполис накрыла ночь. 

   - Доктор, какие прогнозы вы делаете насчет моей матери? - спросила я без обиняков.

   Эскулап вздохнул.

   Видимо он так и не научился равнодушно убивать надежду.

   - Дня три... четыре...

   Все внутри меня сжалось и похолодело...

   - Уезжайте, - сказал он судорожно дернув рукой, - прямо сейчас. Я... позабочусь...

   Я покачала головой.

   - В восемь утра будут перекрыты все въезды и выезды из города. Неизвестно надолго ли...

   - Что-то случилось? - я подняла на него глаза.

   - В городе вводится карантинный режим, - вирус.

   - Это опасно?

   - Возможно. Точно пока никто не знает, - и повторил, - уезжайте! Туда, к себе!

   - Нет, - ответила я твердо, - я остаюсь. До конца.

   - Напрасно, - устало вздохнул доктор, - напрасно, - повторил и вышел из палаты.

 

   Утром я пошла проведать собаку в домик местного дворника. Да, я тоже удивилась - рядом с корпусами госпиталя притулился отдельно стоящий одноэтажный дом, в котором жил человек, убирающий не маленькую территорию вокруг больницы. Здесь же он хранил инвентарь... Этот добрый пожилой человек любезно согласился присмотреть за моей животинкой.

   Джеки так соскучилась по мне, что вцепилась в меня при встрече всем, чем только смогла - взглядом, лапами, душой и долго не хотела меня отпускать.

   Мы прогулялись с ней в соседнем парке, позавтракали, разделив пополам больничные паровые котлеты, с задумчивой грустью поиграли в палочку, после чего я вернулась к маме и провела с ней весь день.

   Вечером снова пришел тот же доктор... Выглядел он совсем измученным, его лицо было темным и припухшим от недосыпа. Он нерешительно постоял в дверях, потом осторожно произнес:

   - Госпожа Шиман, если я не ошибаюсь, вы проводник? 

   - Может быть...,- ответила я неопределенно.

   - Вы не задумывались о том, что вам доступна радость видеть своих ушедших близких в другой параллели, возможно, даже говорить с ними.... 

   - Нет... я как-то не думала об этом. 

   - Но... почему? - удивился врач.

   - Понимаете.., - сказала я, подбирая нужные слова, - у проводников очень сильно развито чувство “своего”... не знаю, как вам объяснить лучше... без этого чувства проводник просто затерялся бы в бездонных параллельных пространствах... не смог бы вернуться в исходную точку, в точку, которую он считает “своим домом”. И с людьми то же самое... Да, где-то в другой параллели живут мои близкие, мои любимые люди, но все-таки это не совсем они... это, как бы... “дубликаты”... со своим собственным набором пятен и царапин, жизненным опытом, воспоминаниями.. Они другие... Понимаете? Проводник это чувствует очень остро... Иногда это бывает больно, поверьте... 

   - А я, - тяжело вздохнул доктор, - я бы все отдал... чтобы хоть раз еще... просто рядом постоять... просто посмотреть... голос послушать...

   Я не нашлась, что ответить ему на это и почувствовала себя виноватой.

   Он хотел еще что-то сказать, но передумал. Постоял немного и вышел.

 

   После вечерней прогулки с Джеки я распечатала мамин рюкзак.  Доставая из рюкзака и выкладывая на узкий больничный столик вещи, я чувствовала себя так, словно мое сердце поливают расплавленным золотом...

   Тех и вещей-то было столько, что было больно смотреть... но, какие... какие это были вещи!

   Маленькая жестяная пудреница со стершимся от времени узором на крышке. Я ее помнила новой... с алыми лаковыми лепестками и золотистыми завитушками. Тяжелые командирские часы... отцовские... Ежедневник исписанный от корки да корки и даже с вставленными в конце подходящими по размеру листками, - дневник. Жестяная коробка с карточками разыскиваемых людей... Эти карточки заводились еще в доинтернетную эпоху, но все еще были у мамы, значит поиск этих людей до сих пор был актуален. Медальон... цепочка порвалась. Внутри медальона две смешливые детские рожицы.  Я впервые поразилась тому, насколько Вишня на меня похожа... Была... Только не было в ее лице той здоровой детской пухлости, что отличала всегда меня. Сестренка выглядела моей невзрачной тенью... и, собственно, так оно в жизни и было...

   “Остров сокровищ”. Единственная книга на родном языке, которую Сойеру удалось найти в чужой стране посреди войны. Мама читала нам ее под вой рвущихся на границе снарядов...

   В середине книги притаилось несколько выцветших фотографий. Я прекрасно помнила день, когда они были сделаны.  Это был день рождения Пола, и мы ходили с ним к морю. Мама нас снимала, поэтому оставалась за кадром. Лишь на одном снимке мы были вчетвером, но фотоаппарат, настроенный на режим автоспуска и установленный на каких-то палках, в момент съемки начал падать, поэтому снимок получился смазанный. Похоже, это был единственный снимок, где мы были все вместе...

   На дне рюкзака лежал изумрудный мерцающий палантин, - Пол подарил его маме в собственный день рождения...

   Вот и все. Все, что оставалось от яркого, жизнелюбивого человека, каким всегда была моя мама...

   Я уткнулась лицом в палантин, пахнущий так знакомо, и задохнулась от отчаянного беззвучного плача. И уже сквозь плач подумала, что от Пола Сойера остались вообще только эти снимки, а от Вишни крошечный кружочек с рожицей, впаянный в медальон...

   А что останется от меня?

 

   Следующие два дня я провела на стуле у маминой постели, читая ей “Остров сокровищ”. Только утром и вечером отлучалась к Джеки, да раздобыть что-нибудь съестного.

   Больница за эти дни заметно переменилась. Оживление в приемном покое сменилось тревожной безлюдностью. По коридорам больницы, словно уставшие призраки бродили десятка два медиков в скафандрах, новых пациентов привозили редко и в таком состоянии, что им требовалась помощь скорее священника, чем врача.

   Наш доктор заходил в палату пару раз, спрашивал, как дела и не собираюсь ли я выехать из города немедленно. Предлагал помощь. Я отказывалась, и он уходил, настрого запретив мне прогуливаться по госпиталю.

   На третий день я проснулась рано от того, что сильно захотела пить. Дождь, беззвучно струящийся по оконным стеклам, только усилил чувство жажды. В кране санузла воды почему-то не оказалось, и я вышла в коридор в поисках другого источника. 

   Коридор был абсолютно пуст... но не так как, как может быть пуст коридор обычной больницы в шесть утра, а … угрожающе пуст. 

   Двери палат были открыты.

   В некоторых палатах на кроватях лежали манекены, так мне сначала показалось... но нет, это были тела людей... Персонала нигде не было видно. Встречались только, то скинутый впопыхах на спинку стула голубой скафандр, то белый халат на столике дежурной медсестры, то силиконовые перчатки на подоконнике...

   Я нашла кулер на первом этаже, налила в одноразовый стаканчик воды, выпила, налила еще и вернулась с водой назад. У дверей “своей” палаты столкнулась нос к носу с доктором. Он выглядел осунувшимся и постаревшим лет на десять. 

   Я все поняла сразу, и рука моя дрогнула, выронив стакан с водой. Он медленно подлетел к полу и лег на белый мрамор, раскрывая веером водяные брызги вокруг себя...

   Я опустилась на кушетку...

   Вот и все, не нужно больше никого ждать и искать...  точка... 

   Глухо, как сквозь толстый слой ваты до меня добрался прерывистый голос доктора:

   “... крематорий... еще работает...”

   Слезы хлынули неудержимым потоком, словно надеялись затопить этот дрянной мир ко всем чертям.