Платье для Веры

          
                1.
Шёл 1937 год. В стране Советов царствовал голод. Именно в это время, чтобы сохранить детские жизни и свои, по настоянию, а точнее по за вещанию мужа Дмитрия Такмакова, умершего и Чечне от ран, нанесенных местным жителем непонятно за что, его вдова - Евдокия Антоновна уговаривает свою мать и отца перебраться жить в Крым. Там, в Таганаше, живёт родственница - Надежда Корякина. Первое время, мол, есть, где остановиться, а потом продадим что-нибудь из украшений, прикупим какой-никакой домишко, проживём. Главное, там не так голодно!
Мать ей возражала:
- А как же отец? Он ведь после "удара" (так говорили раньше о параличе).
- Я его на руках понесу, если будет нужно. Вы ведь знаете, мама, что отца я не брошу.
- А вещи, дети, как их понесём?
- Придётся купить тачку. Вещи сложим на неё, дети пойдут рядом. Это безопаснее, чем нанимать телегу, тогда уж точно ограбят. ’
Так и сделали. Тачка была небольшой. Когда на неё уложили все ценные вещи, спрятав их под узлами, и попробовали на них уложить отца, ноги того торчали за пределами тачки. Тогда они положили отца по диагонали - так было немного лучше. Маленьких, Веру и Витюшу, посадили рядом с дедушкой.
Детей у Евдокии было пятеро, старшей дочери - Тоне, тринадцать, старшему сыну, Леониду - десять, Ивану - семь с небольшим, Вере - пять с хвостиком, а самому младшенькому Витюше - три годика.
И вот полная луна, повисшая в звёздном августовском небе Крыма, высветила странную процессию: по накатанной повозками и таратайками дороге, катилась тачка, которая походила на арбу, с такими же большими колесами и двумя дышлами. Только не ослик или лошадь были впряжены, а пожилая женщина. Для удобства дышла были соединены между собой перекладиной, которую прибили к торцам гвоздями, удобнее налегать. Ещё к дышлам была привязана скрученная холстина. Она набрасывалась на шею и проходила под мышками, помогая удерживать дышла.
Женщина эта была матерью Евдокии и бабушкой её детей. Двое из них подталкивали тачку сзади, это были Тоня и Леонид, а двое сидели на поклаже - Вера и Витюша. Иван же шёл впереди и предупреждал о ямах. Иван переболел в младенчестве менингитом, спереди и сзади - горбики. Его любили и жалели, но он наотрез отказался садиться на тачку:
- Я буду идти впереди!
Замыкала процессию Евдокия. Она несла на своей спине отца: не вынес тот долгой тряски на тачке, ему стало совсем плохо, пришлось нести на плечах.
Платки обеих женщин сбились с голов, пот заливал глаза, но они упорно шли вперёд к светящимся огонькам, которые тухли один за другим, так как время было позднее.
Время подходило к полуночи, но они надеялись, что уж эту ночь проведут под крышей. За трое суток, что были в пути, подъели все припасы, очень хотелось есть, но тот кусочек хлеба, что оставался, был разделён между детьми.
Ещё через час процессия остановилась у низенького домика. Окна не светились. Обитатели давно спали и видели не первый сон.
Полина Романовна осторожно опустила дышла тачки на землю и наконец-то утерлась снятым с шеи платком.
Вера и Витюша спали, свернувшись калачиками на узлах с вещами. Ванюша тут же присел на дышло. Было видно, что он очень устал и еле сдерживается, чтоб не упасть тут же рядом, в траву и не заснуть.
Усадив отца на траву возле стены домика, Евдокия подошла к окошку. Тихонько постучала, прислушалась.
В доме кто-то негромко произнёс:
- Кого там принесла нелёгкая? - и в окошке показалось чьё-то заспанное лицо:
Ну, кто там?
Евдокия узнала двоюродную сестру - Надежду, хотя и виделись они давно:
Это я, Надя, - Дуня.
Какая Дуня? Ходют тут по ночам всякие...
Да я это - Дуня Такмакова, не узнала, что ли?
Ой, ты. Господи! Дуня?! Откуда ты? Что же это деется? Что же это я? Сейчас, сейчас, - щёлкнула щеколда, дверь отворилась, на пороге возникла Надежда - простоволосая, в исподней юбке и блузе, на плечах накинут платок. - Да ты никак всем семейством?
Да, Надюш. Примешь?
Ну как не принять? Как не принять? Конечно, примем. Да вы заходите, заходите, я сейчас свет запалю, - ворковала Надежда в темноте.
Скоро загорелся фитиль керосиновой лампы, за-коптил, закачался его огонёк и, когда на лампу водрузили стекло, свет стал ровным и ярким.
Вошедшие рассмотрели комнату, в которой оказались. Она была небольшой, скорее всего, кухней, о чём говорила приткнувшаяся в углу печь.
Угол кухни отгорожен занавеской. Слышалось чьё-то посапывание и причмокивание.
Из кухни был второй выход, наверное, в комнату или спальню, там кто-то копошился, видно, одеваясь.
Скоро оттуда показался Поликарп - муж Надежды. Он плохо разговаривал. Понять его могли разве, что домашние и кто с ним часто общался. Ещё он с трудом передвигался, подволакивая при ходьбе то одну, то другую ногу, при этом раскачивался всем телом из стороны в сторону.
Все после контузии в первую мировую, где был тяжело ранен, а в довершение к этому отравился газом, который применили против наступающих немцы.
Поликарп был небрит, взлохмачен, что-то говорил... Но что? Вошедшие его не понимали. Увидев по глазам Дуни и остальных, что его не понимают, он в досаде махнул рукой и сел на лавку, пригласив жестом последовать его примеру, и тут же, достал кисет.
Он оторвал небольшой квадратик бумаги, насыпал туда махорки и стал сворачивать козью ножку. Свернув, согнул ее по середине, взял тонкую часть самокрутки в рот, другой конец поднес к верхнему срезу стекла лампы. Газета легко вспыхнула веселым огоньком, запахло жженой бумагой и махорочным дымом.
Все сидящие с интересом за ним наблюдали.
Раскурив самокрутку, он обратился к Надежде, что-то сказал ей на своем тарабарском языке, но та все поняла и предложила:
- Может, повечеряете, чем Бог послал?
Евдокия сначала хотела отказаться от угощения, но, взглянув на детей, чьи глазёнки загорелись при упоминании о еде, приняла приглашение к столу, сказав, однако: - Ты, Надежда, извини, но у нас съестного совсем не осталось, даже хлеба.
Да что ты! Или я не понимаю? - ответила сестра, копошась возле ящика с припасами и доставая оттуда хлеб, огурцы с помидорами и луком, шмат сала.
Детвора смотрела на это богатство, на большую буханку настоящего житного хлеба и сглатывала слюну.
Заметив это, Поликарп ещё что-то пролепетал, и Надежда, зардевшись отчего-то, достала круг домашней колбасы:
-Какая жадина?! Просто, ты сказал о колбасе раньше, чем я ее достала.
Потом она положила на стол ложки и принесла чугунок с картошкой.
Ну, вот, сидайте вечерять.
Дети у Евдокии были воспитанные, ели все неспешно и красиво, хотя и были очень голодны.
Поев, не забыли поблагодарить хозяев за угощение, чем окончательно их растрогали.
А мы уже окончательно окрестьянились, - сказала Надежда, вытирая навернувшиеся слёзы. - Ну да ладно! Сейчас постелю вам. Извиняйте, что на полу. Отца вашего положим на кровать, она солдатская, узкая, так что он там будет спать один. Вам, Полина Романовна, рядом на лавке. Вы пока вещички-то занесите в дом. У нас воров нет, но всё же в дому надёжней. А тачку - в сарай, место там есть.
Она принесла охапку соломы, бросила её на пол, сверху постелила два тулупа и предложила детям занимать ложе.
Скоро детвора уснула, уснул и отец.
За столом остались только Поликарп, Евдокия, Надежда и Полина Романовна.
Проговорили почти до утра, уже окошко начало светлеть, когда Надежда спохватилась:
- Всё, хватит! Завтра договорим, не последний день видимся. Спать, спать, спать!
Евдокия, наскоро прочитав молитву на ночь, перекрестившись и перекрестив спящих детей, пристроилась рядом с самым младшим - Витюшей и тут же провалилась в сон.
Полина Романовна еще шептала молитвы, крестила углы и всех спящих. Поправила покрывало на больном муже, поцеловала его в лоб, умостилась возле него на лавке и тоже затихла.
Не успели они уснуть как следует, прокричали третьи петухи.
Евдокия встрепенулась: пора вставать. Она тихонько, чтоб не разбудить детей, поднялась, разбудила мать, которая проснулась от легчайшего прикосновения, как будто и не спала вовсе, вышла во двор умыться: еще ночью увидела там умывальник. Умывшись, принялась расчесывать свои роскошные волосы.
Проснувшаяся Надежда тоже вышла умыться:
- День будет хороший, - сказала она, взглянув на небо, которое было без единого облачка. - Не рано проснулись?
Нет, нормально. Пойдем, посмотрим домик, про который ты вчера говорила. Вас стеснять не хочется, здесь и так места мало, вон у вас своих трое, да Поликарп не лучше ребёнка, так ведь?
Про Поликарпа ты зря так. Он хоть и инвалид, но о нас заботится. Работа ему по силам: сторожует на железнодорожной станции.
Извини, не хотела обидеть...
Ладно, ничего! Раз собрались уже, так идите, а я приготовлю чего-нибудь покушать, придете и позавтракаем.
                2.

Дом, про который рассказала Надежда, находился недалеко. Как и все дома на улице, не был огорожен: изгородью служили засохшие подсолнухи, шляпки которых были давно срезаны. Подсолнухи шли по периметру участка и скорей обозначали его, чем огораживали.
Возле двери был привязан лохматый пёс. Пока они шли по улице, лежал, но стоило пересечь границу подсолнухов, как встал, ощерился и залаял, натягивая веревку, стал рваться к непрошенным гостям.
Евдокия, оглядываясь на пса, постучала в стекло. На пороге возник хозяин:
- Что надо? - неласково спросил он.
- Слыхали, что вы продаёте дом.
Не совсем так. Хочу продать часть участка с сараем. Хотите, я вам его покажу?
Сарай оказался старой конюшней, в которой давно никого не держали: конь и корова были сведены в колхоз.
У меня двенадцать соток. Решил половину продать вместе со строением. Если подходит, сходим в сельсовет, оформим бумаги, - вешал хозяин. - У нас сейчас землю расхватывают. Много желающих из мест, где лютует голод. У нас ещё не так голодно, выжить можно. Ну, да как? После обеда должен прийти ещё один покупатель, можете без земли остаться...
Евдокия решила не испытывать судьбу. Дав задаток хозяину, чтоб тот не передумал и не продал участок кому-то другому, вернулись к Корякиным. В поселке была скупка. Еврей Изя скупал все, что имело какую-нибудь ценность, и тут же выставлял купленное на продажу. Этим и жил, причем, неплохо.
Евдокия принесла ему почти все свои украшения, которые дарил ей покойный муж. На память оставила лишь колечко с камешком - подарок при обручении. Она знала стоимость каждой вещи, скупщик тоже. И предложил ей чуть больше половины стоимости. "Торговаться бесполезно, - прибавил, - все равно больше не даст." Денег хватало на куплю земли, но не оставалось ни на ремонт, ни на другие нужды.
Евдокия стояла в нерешительности.
Видя, что женщина не спешит расставаться с вещами и, боясь упустить дорогие вещицы, еврей решил чуть прибавить:
- Ладно, дам побольше, но только из сочувствия к беде.
И Евдокия вынуждена была согласиться. Зато вечером они с матерью и детьми планировали, с чего начать ремонт, чтоб как можно скорее переехать, не хотелось ей стеснять сестру.
Конюшня была построена таким образом: в землю вбили колья в два ряда, к ним прибили доски, а пространство между ними засыпали землей, смешанной с соломой. Снаружи доски обшили дранкой и обмазали глиной, а внутри доски были не обмазаны.
Пол был земляной, и только там, где кони и коровы лежали, когда-то были положены толстые доски. Окошки находились почти под потолком.
Работы предстояло много. Решили не откладывать, а начинать прямо сейчас, благо, погода радовала, всё же Крым — это Крым!
Как они ни спешили переехать, удалось это лишь поздней осенью. И неизвестно еще, переехали бы или нет, если б не Поликарп. Он им здорово помог и с лесом, и с глиной, которую подвезли его приятели. На своём транспорте и бесплатно.
В самом начале ремонта отцу Евдокии стало плохо. Пока бегали за врачом, он, горемычный, и отошёл в мир иной.
Одновременно с ремонтом копали землю под огород. Им бы не вскопать целину, каменной стала. Помог все тот же Поликарп, договорившись за пол-литра с трактористом, и тот рано-рано утром вспахал участок.
Наступила зима. И неизвестно, как бы их семья её пережила, если бы не бабушкины сбережения - несколько золотых, припрятанных ею на черный день, хотя эти же золотые и стоили ей жизни. А случилось следующее: бабушка решила обменять у скупщика золотой, что купить продуктов, а какой-то карманник, вырезал у неё все полученные деньги.
Бабушка пришла домой сама не своя. От горя и с нею случился удар.
Так Евдокия осталась с детьми совсем одна. А тут ещё местный милиционер привязался. Пошла Евдокия делать прописку, милиционер стал спрашивать, откуда они приехали, о родственниках, о муже...
Как услышал, что муж - бывший офицер, так ни прописки, ни работы, ничего...
Евдокия написала письмо всенародному старосте - Калинину и, пока ожидала ответ, чуть не померла. Ответ был такой: прописать, устроить на работу и выделить помощь. Все было сделано, как велел всенародный староста. Детей приняли в школу, Евдокию на работу, и они выжили.
                3.

Шёл 1941 год. Всё чаще из уст в уста передаётся слово "война". Оно еще звучит вопросом, реже - как предупреждение, и совсем редко, в кругу очень близких друзей и родных - как выношенная убеждённость в том, что война неизбежна.
Верочке 30 июля исполнится десять лет. Евдокия еще в конце мая стала готовиться к торжеству. Она всегда делала подарки своим детям в такие дни. Устраивала праздник в честь именинника. Вот и Верочке решила пошить платьице. Распорола своё почти новое, которое ей дарил Дмитрий на ее день рождения. Можно было продать его и на вырученные деньги купить подарок, но Евдокии очень не хотелось, чтобы это платье надевала другая женщина. Ей это было неприятно даже представить. Она заранее сняла мерки с Верочки, и та не подозревала о сюрпризе. Вечер 20 июня выдался теплый и тихий.
Было слышно, как гуляет молодежь, фланируя по улочкам. Посёлок сильно изменился, разросся, зазеленел и похорошел.
Евдокия уже давно поняла, что власть Советов пришла надолго и прочно закрепилась. Конечно, жаль было ту жизнь, которой она когда-то жила, но, наблюдая новую, она понимала, что простые люди выиграли от революции очень много и, как ни странно, радовалась за них.
Работала она в Заготзерно. Вместе с подругами, которые у нее появились, она училась жить по-новому. Детям внушала, чтоб забыли, кем они были когда-то, не смели кичиться своей родословной, чтоб работали, как все. Тоня заканчивала метеорологический техникум, Леонид учился в последнем седьмом классе, Верочка - во втором, а Витюша ему завидовал. Любимчик Евдокии Ваня учился в пятом и постоянно радовал ее успехами. Про все это ей думалось за шитьем, она умела хорошо шить и одновременно думать о жизни, это получалось само собой.
Во время шитья она планировала жизнь своей большой семьи, вспоминала иногда прошлое, в таких случаях на глаза наворачивались слезы, особенно когда вспоминала своего штабс-капитана. Никогда он не увидит, как выросли его дети и какие они славные, как они любят ее, как помогают.
Сегодня, вспомнив Дмитрия, она попросила у него прощения. Изменила мужу с этим прохвостом Клюевым. Клялся, что жить без неё не может, что любит до безумия, а сам, добившись своего, сбежал. Она не сразу поняла, что понесла от этого ирода, а когда поняла, было поздно что-то предпринимать. Вот так у нее родилась еще одна дочь - Лида, которой сейчас четвёртый месяц.
Так за думами она незаметно закончила своё шитьё. Платьице вышло замечательным. Она решала теперь, позвать Верочку примерить или нет? Решила, что не нужно этого делать, иначе сюрприза не будет.
Евдокия встала, потянулась, ощущая в теле нерастраченные еще силы и нежность. В дверь кто-то постучал.
"Кто там?" —спросила Евдокия, хотя уже по стуку определила, что пришла Настя Болотинша. Или Болотина, если по фамилии.
Болотины жили через дорогу, и последнее время Настя частенько заходила к Евдокии то по мелким надобностям - за солью, спичками, другой мелочью, а то просто посидеть, посудачить. Настя знала: расскажет что-то Евдокии, это никогда дальше не пойдёт, поэтому любила позлословить по адресу руководства.
Смахнув с табуретки для гостьи невидимые соринки, Евдокия продолжала готовить ужин. Позвала детей к столу, не забыв и про Настю.
После ужина она выпроводила Настю и стала купать Лидочку. Делала она это с любовью, ведь дитё не виновато, что появилось на свет... нежеланным. Все бы хорошо, да у ребенка очень плохо заживал пупочек. Она и к бабке ее носила, и к докторше, ничего не помогало.
Потому и выпроводила Настю, что боялась сглаза.
Скоро пришли с гулянки старшие. Евдокия подала поесть и им, после чего начала стелить постель себе. Младшенькие давно видели свои цветные сны.
Покушаете, уберите со стола, посуду помойте, - наказала она Нине.
Мама, а ты меня завтра не забудь разбудить. У нас последний экзамен.
Последний экзамен, а ты гульки себе устраиваешь, - пробурчала Евдокия, думая, что Тоня не услышит, но та услышала.
-Да я знаю всё! Учительница сказала перед экзаменом лучше отдохнуть, выученное не перемешается.
-Не перемешается, коли учила!
Сквозь сон Евдокия слышала, как кричали первые петухи, вторые, и вот в третий раз прокричал петух. Это уже в их курятнике за задней стенкой дома. Евдокия, просыпаясь, опустила ноги на прохладный пол: "Что же на завтрак приготовить? - думала она, накидывая на себя халат. - Да что там думать, подою Бурёнку, — вот тебе и завтрак!"
Буренку они купили года полтора назад еще телочкой, так дешевле. Год Бурёнка погуляла - и вот теперь у них и бычок, и молочко, и, слава Богу!
- Нинка! Вставай, гулена! - крикнула дочери.
                4.
О том, что на страну обрушилась война, жители посёлка узнали лишь к вечеру. И не по радио, а от мужика, который ездил в Киев, но так и не доехал, вернулся.
На следующий день, 23 июня, был митинг, на котором жителей призывали не поддаваться панике, что доблестная Красная Армия очень скоро разобьет врага, и все будет в порядке.
Лишь на четвёртый день после начала войны, по Всесоюзному радио выступил Сталин. Слушать его выступление на площади перед репродуктором собралась уйма народа, а тишина стояла гробовая.
Казалось, ничего не изменилось в жизни поселка Таганаш. Разве только прилавки лавок и магазина полностью опустели, исчезли все съестные товары без исключения. Всё размели в считанные часы, менее чем за полдня, а новых привозов не было.
И вот наступило 30 июля 1941 года. Утром Евдокия подошла к кровати Верочки и, поцеловав её, поздравила с днём рождения, а в подарок поднесла сшитое платье.
Ах, какое же это было платье! Белое в чёрный горошек, крупный и мелкий. Короткие рукавчики - фонариками, крой подчёркивал бугорки девичьей груди, вырез горловины обшит тесьмой, по подолу так же шла красивая тесьма. Не платье -загляденье!
Верочка, выпрыгнув из постели, повисла у матери на шее и, целуя её в щёку, шептала:
- Ты у меня самая лучшая, мамочка! Спасибо за подарок. Можно я его прямо сейчас одену?
- Только умойся сначала и причешись...
-А можно, я не буду заплетать косу, а распущу волосы?
-Можно, егоза.
И вот Верочка, нарядившись в это великолепное платье, кружится перед зеркалом. Она очень нравится сама себе. Светло-русые волосы мягкими волнами стекают на хрупкие плечи, скрывая худенькую девичью шейку, сзади она смотрится почти взрослой девушкой, только небольшого росточка.
Верочка не может сдержать своей радости, её пухленькие губы расползаются в очаровательной улыбке. Безукоризненно красивой, если бы "глазной" зубик не выбивался чуток из ряда и как бы наползал на левый верхний резец. Это не портило улыбки, а даже придавало ей некоторый шарм, неповторимость.
Глаза девочки сияли, в них плясали бесенята радости. Глаза её были повторением отцовских, так говорила ей мама, и были ярко-голубые, как васильки, ресницы же чёрные и длинные, настолько длинные, что концы их, загибаясь, касались бровей. Кончик носа самую чуточку вздёрнут, но его нельзя назвать курносым. Вздёрнутость как бы предупреждала: хозяйка - весёлая и напористая натура. Чем дольше она кружилась перед зеркалом, тем шире улыбалась, тем отчётливее становилась ямочка на левой щёчке. Глядя на себя в зеркало, девочка сделала реверанс, как принцесса перед королём, при этом её правая ножка, выставленная чуточку вперёд, предстала в потёртых сандалиях. Никак они не шли к ее прекрасному платью, и улыбка тут же погасла.
В обиде на зеркало, не поведавшее ей всю правду, она повернулась к нему спиной и оказалась лицом к лицу с братом Иваном. Тот, наблюдая за сестрой, что-то прятал в руке за спиной. Когда Верочка повернулась, он протянул руку: на разжатой ладони лежал подарок - голубая шёлковая лента, скрученная в тугой рулончик. В цвет глазам Веры.
«Это тебе», —сказал Ваня и чмокнул сестрёнку в щёку. Тоня с Леонидом обрадовали её ещё больше, они подарили босоножки как раз к платью - белые.
Меньшой протягивал ей на ладошке, впрочем, не очень настойчиво, несколько настоящих конфет:
С праздником тебя про-поздравляю... дорогая сестри… сестричка!
Зная, какой ее братик сладкоежка и сохранить эти конфеты ему было нелегко, Верочка всплеснула руками от изумления и взяла лишь одну конфетку:
- А это тебе, Витя! Тебе! Ешь!
Евдокия стояла позади детей и радовалась празднику: "Какие же у нас прекрасные дети! - мысленно обратилась она к покойному мужу. Может, твоя душа где-то рядом и видит всё это? Дай Бог, чтоб это было так!"
И она незаметно смахнула набежавшую слезу.
Много-много раз всех поцеловав, Верочка побежала к подружкам хвастаться подарками.
«Девчонка!» —сказал Леонид, как бы утверждая факт.
До этого дня война в посёлке напоминала о себе только проходящими эшелонами да беженцами, которые двигались почему-то в разные стороны, одни шли с севера полуострова на юг, другие, наоборот - с юга на север.
И надо же было случиться, чтобы именно в этот день грянула первая бомбёжка посёлка!
Верочка помчалась сначала к Лене, лучшей подружке, которая жила по другую сторону железной дороги. Легким одуванчиком побежала к станции. На путях стояло два эшелона, которые ожидали своей очереди на отправку: дальше-то путь был одноколейным.
Верочка остановилась, прикидывая в какую сторону лучше обходить составы.
И тут до её слуха сначала долетело какое-то жужжание, а потом выкрик: "Воздух!"
Она увидела, как солдат-охранник показывал своему напарнику в небо за её спиной, и обернулась. Со стороны солнца к станции подлетало несколько самолетов. Очень скоро они стали хорошо различимы. Таких самолетов Вера ещё не видела. Знакомые ей - были с четырьмя широкими крыльями и походили на больших стрекоз, хотя почему-то назывались смешно - кукурузниками. Она даже думала вначале: видно, возят кукурузу. Брат Лёня объяснил ей, что это не так.
Подлетавшие же самолёты имели по два крыла, под брюхом у них было по две лапы, так ей показа¬лось, и очень походили на коршунов. Один такой повадился весной таскать у них цыплят со двора, почти всех и вытаскал.
Верочке показалось, что одна из этих огромных хищных птиц летит прямо на неё, что вот-вот она схватит её своими лапами и унесёт неизвестно куда. Она в страхе даже зажмурилась. И вдруг какая-то сила действительно подхватила её и, оторвав от земли, куда-то потащила. Вера в страхе задрыгала ногами и открыла глаза. Первое, что она увидела, была земля, она текла, казалось, рекой под неё, а Вера парила над землёй, поддерживаемая неведомой силой, затем в поле её зрения попали чьи-то ноги, они быстро мелькали перед глазами своими поношенными ботинками, над которыми были обмотки. Об обмотках ей рассказывал тоже Лёня. Брат много чего ей рассказывал. Но куда же несут её эти ноги?
Тут она услышала чьё-то натужное дыхание, чуть повернув голову и скосив глаза, она, наконец, поняла, что за сила её тащит. Это был тот солдат, который кричал "Воздух!" и показал на подлетающие самолёты. Он тащил её, Веру, подхватив левой рукой, в правой он держал винтовку. По лицу солдата струился пот, нос и щёки были побиты оспинками, усы страшно топорщились, рот открыт и из него вырывалось тяжелое дыхание.
"Куда вы меня тащите?" - хотела крикнуть Верочка, но не успела: солдат плюхнулся вместе с ней в какую-то яму и больно придавил своим телом. Камешек, нагретый полуденным солнцем, попал Верочке под щёку, обжигал кожу. Она попыталась приподнять голову, а солдат тут же накрыл ее рукой, бормоча:
- Лежи, дочка! Лежи! Даст Бог - уцелеем.
По тому, как солдат своей натруженной, широкой, как лопата, ладонью, раздавленной тяжёлым крестьянским трудом, закрывал голову девочки, как своим телом прятал её тело, можно было понять, что в этой яме он оказался не по трусости, а пытаясь сохранить жизнь ребенка. Если бы он мог, он этими бы руками и телом закрыл всю страну. У него самого дома оставалась жена и дети, и, возможно, бегала такая же мышонок-пеструшка, как эта, которую он спасал. А те слова, которые он бормотал, конечно, в первую очередь предназначались девчушке, хотя погибать бессмысленно солдат тоже не хотел.
И тут раздался ужасный треск, гром, — это позже она узнала, что такой грохот называется взрывом, - земля содрогнулась, с неба посыпались комья. Один из них попал Верочке на ногу - земля была горячей, чем камень у неё под щекой.
Потом взрывы следовали друг за другом, и при каждом из них солдат всё сильней прижимал ее к земле. Почему-то Верочке не было страшно, единственная мысль, которая её беспокоила, что теперь будет с её платьем, оно ведь испачкается.
Наконец взрывы затихли, исчез и рёв, издаваемый самолётами. Улетели.
Солдат приподнялся на колено, тревожно осматривая небо, затем весело сказал:
- Ну, вставай, крестница!
Никакая я вам не крестница. У меня другой крёстный, - ответила Верочка.
Теперь ты и моя крестница, - упорствовал солдат. - А впрочем, беги скорее домой, а то мамка, поди, с ума сходит, - и он легонько шлёпнул Верочку по попке. -Лети!
Сам солдат тут же побежал к эшелону.
Верочка решила послушать совета, но увидела, что к вокзалу со всех сторон спешат люди, и тоже по¬бежала туда.
На месте, где стояли только что два эшелона, дымились опрокинутые, разбросанные невероятной силой вагоны. Повсюду валялись куски дерева от обшивки, бумага, какие-то банки, битое стекло. Люди подбирали что-то с земли, рассовывали по карманам, прятали за пазуху.
Солдаты уже начали отгонять людей, когда она поняла, что под ногами валяются продукты. Она схватила несколько банок тушёнки, пачку галет, и тут ей на глаза попалась жестяная коробка с повидлом. Бок пробит, и повидло стекало на землю вязкой янтарной массой. Большая зеленая муха уже метилась сесть рядом, чтобы полакомиться, но Вера её опередила. Рядом с банкой валялась коробка из-под галет, она была картонной. Вытряхнув из неё крошки, Вера присела перед банкой с повидлом. Положив тушёнку на землю, она запустила палец в это искрящееся чудо и, подцепив большую янтарную каплю, отправила в рот. Абрикосовое! Самое любимое - как здорово!
Прижимая находки к груди, побежала домой.
От новой радости она опять забыла, что на ней нарядное платье, что его можно выпачкать. Повидло поползло тонкой вязкой дорожкой к подолу. Когда до дома оставалось не больше ста шагов, повидло шлёпнулось в дорожную пыль, при падении вконец испачкав новое платье.
Верочка залилась слезами. Жаль платье, жаль повидло, она так хотела порадовать им всех. В плачевном виде предстала перед мамой, прижимая к себе банки с тушёнкой и хлебцы. Лицо испачкано в повидле, из глаз - слезы, а новое платье - в земле и пыли.
А Евдокия радовалась, что дочь жива и здорова. Она, плача слезами радости, прижимала Верочкину головку к своей груди и не замечала, что тоже пачкается в повидле.
Наконец, придя в себя, она увидела отчаяние Верочки и принялась утешать её:
-Ну, ничего-ничего! Платье мы сейчас постираем! Тебя умоем и всё будет в порядке... Главное, доча, что Бог тебя спас, под бомбу не попала. Жива-а...
Очень скоро фронт докатился и до Таганаша. Сначала в посёлке появилось много наших солдат и офицеров, которые занимали оборону и готовились дать отпор фашистам, потом подтянулись тылы: медсанчасти, полевые кухни, склады с оружием.
Недалеко от дома Такмаковых расположилась полевая кухня одного из подразделений. Верочка, гуляя с Витушкой, подошла к солдату, готовившему еду, тот угостил их кашей с тушёнкой и даже велел сбегать домой, за посудой, чтоб дать еще каши.
                5.
А потом был жестокий бой. Евдокия с детьми пряталась в погребе и молилась Богу, чтобы снаряд не угодил в дом. То ли молитвы помогли, то ли дом стоял на счастливом месте, но снаряды пролетели мимо, и вся семья осталась жива, включая корову Буренку и поросёнка Ваську.
Наши с боями откатились дальше на юг, а в посёлок вошли немцы. Первое, что они сделали, это пере¬били всех кур, а заодно перестреляли почти всех со¬бак.
Евдокия стояла возле плиты, когда в их дом ввалились несколько солдат, за ними вошёл офицер, опираясь на суковатую, но гладко выструганную палочку.
В доме, в каждой комнате, включая и кухню, висели иконы. Увидев иконы, офицер снял фуражку, перекрестился и картаво произнёс:
- Не надо бояца, не нада. Я будет давать тебе кушат, - и принёс полный котелок каши. Постучав по котелку, сказал:
- Надо это вернул мене. Яволь, карашо?
Мать кашу поделила:
- Отнеси скорей. А то, не дай Бог, за этот котелок жизни лишат!
Целый год они жили под немцами. От голода спасала мёрзлая картошка, что оставалась не выкопанной на колхозном поле, и все поселковые тайком ходили её рыть. Эти походы были связаны с двойным риском: напороться на немцев или же подорваться на минах.
Рыть картошку ходил Леонид, конечно, тайком от мамы, а принося картошку, говорил, что заработал у немцев. Мол, колол дрова или прибирал двор. Мать делала вид, что верит. А может, на самом деле верила, ведь дети никогда ей не лгали. Леонид же, хотя и мучился своей ложью, предпочёл правду не говорить. Зачем тревожить?
Согреваться от холода было так же трудно. Спасались тем, что на ночь зарывались в солому с головой и спали, тесно прижавшись друг к дружке, а зима, как назло, была суровой и холодной.
Наконец настал день, когда немцам стало жарко в Крыму, хотя на улице стояла ранняя весна и мороз трещал не шутейный. Наши наступали, и немцы, чтоб укрепить оборону, согнали все взрослое население копать рвы и окопы. Попал на эти работы и Леонид.
Когда их гнали на работу, бывшие одноклассники договорились спрятаться. Прошёл слух, что всех участников работ или расстреляют, или угонят в Германию.
Ребят было пятеро: трое нарезали лопатами квадраты земли, затем аккуратно подкапывали, и получался земляной брикет, напоминающий по форме камень для строительства. Ребята укладывали брикеты на дне окопа. Двое других рыли нишу в стене окопа. Благо, охранников не хватало, и они смотрели только за тем, чтобы никто не убежал. Рыть окопы ходили несколько дней, а ниша была готова уже в первый день. О том, что работы закончены, они догадались по приезду офицеров и машины солдат, которые, соскакивая с машин, строились, а офицеры им что-то говорили.
Выполняя приказание, солдаты стали выгонять копателей из окопов. Вот тогда-то ребята и успели незаметно спрятаться, заложив себя в нише подготовленными брикетами. Но один свидетель всё же был - бабка Колбасиха, которая жила в доме, который был теперь прямо на передовой.
Когда немцы, выгнав всех, построили в колонны и собрались уводить, бабка указала одному из немцев на окоп, где спрятались ребята.
Подойдя туда и никого не обнаружив, немец недовольно погрозил бабке, но та настаивала:
- Там, там, поищи в стене...
Наконец немец спрыгнул в окоп и только тогда рассмотрел искусно сделанное укрытие. Завалив стенку, он выволок ребят из ниши и погнал в посёлок, отблагодарив бабку половиной германской буханки. Ребята, проходя мимо Колбасихи, пригрози¬ли, что, если останутся живы, обязательно прибьют стерву. А она стояла, прижимая к себе хлеб.
Строителей окопов не расстреляли, их всех загнали  в эшелон и повезли в Германию.
Так Евдокия лишилась своего главного помощника.
                6.
После боя, который длился более трёх суток, немцев из поселка выбили.
Войска погнали фашистов дальше. А жизнь в посёлке мало чем изменилась. Только чувство свободы и радость, что снова можно ходить куда хочешь, скрашивали однообразную трудную жизнь. Такмаковы перебрались в дом. Топить было нечем, все за¬пасы топлива выпалили немцы.
В посёлке и до войны тяжело было с топливом, а тут вообще его не стало. И всё же в доме было теплее, чем в сарае.
Убегая, офицер-постоялец не забыл прихватить последнюю семейную реликвию - фарфоровый набор на двенадцать персон - все, что напоминало о далёкой, кажущейся сказочной жизни.
Из мужиков в посёлке осталось несколько калек, включая Поликарпа Корякина. Их семье повезло больше, у них никого в Германию не угнали, дети их были младше, чем Тоня и Лёня.
Евдокия не знала, как накормить детей, и хотя корова осталась живой, она не давала молока. Не погуляла в положенный срок, в посёлке не осталось ни одного быка, впрочем, как и собак и кошек, всех их съели от голода.
Евдокия готовила супы из лебеды, добавляя туда мёрзлой картошки, которую теперь сама ходила рыть, не смотря на страх подорваться на мине.
По посёлку прошёл слух, что в Днепропетровске, Запорожье и в Киеве совсем нет соли, что там она на вес золота, что за стакан соли можно выручить денег столько, что на них можно купить на чёрном рынке не одну булку хлеба.
А их посёлок Таганаш - Солёное Озеро соседствовал с Сивашом, откуда с давних времён возили соль, выпаренную из вод озера. Климат Крыма позволял это делать.
И вот Вера и Ваня отправились на Сиваш, прихватив с собой совки, веники и мешок со старой наволочкой. Какова же была их радость, когда им удалось набрать пол мешка соли, с которой они, усталые, но радостные, вернулись.
Но кто же повезёт продавать? - ахала Евдокия. - Страшно вас оставлять одних! Лидочка больна. Что делать?
- Давайте я поеду, - предложил Ваня.
- Нет, поеду я! - категорически заявила Верочка. -Я - девчонка, никто и не подумает, что я везу соль. И с деньгами назад мне легче вернуться.
Заплакав, Евдокия пошла шить Верочке пояс с карманами для денег. Решили надеть его под платье, а сверху - старую фуфайку.
На другой день Евдокия с Ваней провожали Верочку в Днепропетровск. Поезда ходили больше товарные, и сесть нужно было незаметно, иначе охрана ссаживала "зайцев".
Верочка сумела забраться на крышу теплушки и за веревку втащила туда соль, что они набрали. Рядом с ней оказался ещё один "заяц" - дед Егор, он тоже вёз соль на продажу и пообещал Евдокии присмотреть за её дочкой. Ехали они медленно, но наконец добрались.
На вокзале стояла ужасная толчея, и Верочка потерялась в людском море. Отбившись от спутника, она решила не отчаиваться, а искать рынок. Не зря ведь тащилась в такую даль.
Преодолев течение людского потока, она вышла наконец на привокзальную площадь со стороны города.
Мешок был тяжёл для девичьих плеч, и она часто останавливалась отдохнуть. Взваливая в очередной раз мешок за спину, она чуть не плакала, руки отказывались слушаться и дрожали от напряжения. Пройдя всего с десяток шагов, она опять опустила мешок на землю, в сердцах пнув его ногой.
- Помочь? - спросил мужчина, вышедший из-за угла дома.
- Помогите, если можете, - радостно ответила Верочка.
Прохожий подхватил мешок с земли и, взвесив его на руке, спросил:
- Что в нём, песок, что ли?
- Соль.
- Соль?! Продай, дочка, хоть стакан, у меня жена болеет, врач велел соли достать...
- Сколько вы дадите?
- Да всё, что у меня есть, - и он торопливо зашарил по карманам, доставая смятые бумажные купюры.
Дед Егор, потеряв Веру, рыскал по перрону. Наконец, устав и потеряв надежду на удачный поиск, присел на свой мешок, закурил и, пока курил, принял решение идти на рынок: "Может, там и найду эту стрекозу". Направившись к рынку, он попал как раз на тот перекрёсток, где Верочка продавала соль прохожему.
Подойдя, дед хотел отругать Веру, но передумал, а сказал только:
— Вот ты где? - и стал смотреть, как Вера отсыпает мужчине в кулёк соль из стакана. Прохожий пересчитал свои деньги и сказал:
- Здесь двести рублей, я знаю, что это мало, но я помогу донести мешок. Так как, договорились?
Дед Егор даже рот открыл, но сказать ничего не успел, и хорошо. Вера взяла деньги, позволив мужчине донести мешок до рынка, но как только они тронулись, он предложил не ходить на рынок, а отправиться к нему на работу:
- Там вашу соль в момент разберут!
Так и случилось. Распродав всю соль, Вера заметно поправилась в талии, можно было подумать, глядя со стороны, что эта пигалица беременна.
Домой они с дедом добирались тоже вместе. Была одна сложность: поезд, идя в обратном направлении, не останавливался на их станции, и им пришлось прыгать на ходу.
Перед самым посёлком путь делал крутой поворот, и поезд замедлял ход, вот в этом месте они и спрыгнули. Дед Егор, спустившись с крыши на тормозную площадку, натянул капюшон брезентового плаща себе на голову и попросил:
- Ты, дочка, толкни меня, как поезд-то притормозит! Сам-то я боюсь. А там уж колобком скачусь. Ты- то не боишься?
Деду Егору к этому времени исполнилось семьдесят два, и страх его можно было понять.
Я ни разу не прыгала, но не боюсь, - ответила девочка.
Спрыгнув после того, как приземлился дед, Вера подбежала к нему:
- Ну как, не ударились?
- Всё в порядке, дочка, спасибо за помощь.
И потом, сколько они ещё ни ездили продавать соль, Верочке всякий раз приходилось сталкивать деда Егора с поезда.
Придя домой, Вера взахлёб рассказывала о своих приключениях, смеялась над страхом деда Егора. Денег, привезённых ею, хватило ненадолго, все продукты были в цене. Пришлось ещё и ещё раз ездить продавать соль, чтоб прокормить семью.
Эти поездки продолжались до тех пор, пока милиция не стала гонять продавцов. Веру однажды прихватил милицейский патруль. Предупредили: попадётся ещё раз - посадят за спекуляцию.
Но самое голодное время уже прошло. Семья Такмаковых в очередной раз пережила голод. На этот раз благодаря Верочке.
Евдокия каждый вечер молилась о возвращении угнанных в неволю детей. И, возможно, дошли её молитвы: в сорок пятом вернулась из Германии Тоня, и хотя выглядела ужасно истощённой, глаза светились счастьем. Дома! Ещё чуть позже вернулся Леонид, тоже невредимый.
Что они пережили в Германии — это уже другой рассказ.
г. КЕРЧЬ