Жил поэт...

        - Ну, что он там делает? – спросила мать сына.
        - Как что, - ответил сын, - стишки свои читает.
        - О, Господи, - вздохнула мать и поставила перед ним тарелку.
        Полюбовавшись, как сын уничтожает еду, прошла в большую комнату.
Там, на фоне нежного утра чернел силуэт.
        - Отец, - обратилась она, - на работу опоздаешь.
        Силуэт обернулся и спросил:
        - Знаешь, кого я сейчас видел в небе?
        - Кого?
        - Ангела.
        - О, Господи! – вздохнула жена и вернулась на кухню.

                ***

        Мужчина поднес к очкам тонкую белую книжечку и вслух прочитал собачонке, сидевшей перед ним на столе:

Ветры северные веют,
Кровь казачью леденя.
Что в степи казак имеет,
Кроме шашки да коня.
    Мчится конь и жаром пышет,
    Не отстать бы от своих.
    Вражьи пули рядом свищут,
    Если смерть то на двоих.
Снова сабельная рубка,
Казаку не привыкать.
Три Георгия не шутка,
Шрамов всех не сосчитать.
    Помнит он еще мальчишкой,
    Приучал к седлу отец,
    Говорил - «Люби сынишка,
    Конь твой друг и твой венец».
Нет отца давно на свете,
Пал за Русь, в лихом бою.
Но слова те греют сердце,
Часто в памяти встают.
    Оценил слова он эти,
    Ворон не впопад кружил.
    Сколько раз от верной смерти,
    Конь родимый уносил.
Не найти той дружбы крепче,
Чем у казака с конем.
Всякий путь в два раза легче,
Если вы в пути вдвоем.
             (Использовано стихотворение Сергея Николаевича Меркулова «Казак и конь», непосредственно к содержанию рассказа отношения не имееющее)

        - Ну, как? - спросил он зверька, состоящего из ушей и красивых глаз.
Тот одобрительно тявкнул, привстав на тоненьких ножках.
        Половина стола была заставлена пачками таких книжечек. Мужчина провел по ним рукой – нежно.
        - Бедные мои дети, - сказал он, - пора мне вынести вас на белый свет.
И добавил:
        - Быть может на поругание…
        И собачонке:
        - А сегодняшняя прогулка отменяется. Попроси маму.
        Та сердито фыркнула и спрыгнула со стола.

                ***

        Александр Иванович Тропин был родом с Кубани, из станицы Казачьей. Однако, строго говоря, к казакам отношения не имел. Его предки были «иногородними». Но окружающие, узнав про малую родину, провозглашали казаком. Сначала он отнекивался, а потом отпустил казацкие усы.
        Детства как такового на этой родине и не было. Суровый отец превратил счастливую пору в бесконечную работу. Одна отдушина – школа, и, в частности, урок литературы. В пятом классе сочинил первое стихотворение – о Буденном. Учительница послала его в «Пионерскую правду». Напечатали. Вкусил первую славу - насмешки мальчиков и обожание девочек.
        Путь был определен. Поступил в Львовское военно-политическое училище, на факультет военной журналистики. Суть профессии по-настоящему понял лишь на службе в дивизионной газете «На страже Родины».
        Начинающий журналист сразу же принес фельетон, написанный, так сказать, по живому следу. В нем речь шла о замполите, обнаружившем в каптерке ящик водки, припрятанный солдатами.
        Политработа была поставлена на высшем уровне. Подразделение выстроили на плацу. После обличительной речи состоялось медленное уничтожение бутылок. Уже наедине командир спросил замполита: «Как ты мог?» На что тот торжественно вынул шприц и указал на стоящий в углу бидон.
        Прочитав фельетон, главный редактор майор Голобородько, побагровев, спросил:
        - Ты что, агент ЦРУ?
        Далее последовал набор столь убедительных словесных доводов, что начинаюший журналист сразу же понял суть военной журналистики. Дивизионная газета равна боевому листку во время войны. Она должна поднимать боевой дух военнослужащих Советской армии, а не армии США.
        И стал делать правильные репортажи о различных достижениях в военно-политической подготовке в разного рода войсках. Днем он посещал строевые занятия на плацу, пробовал борщ в столовой, иногда наблюдал учения, а вечером в общаге пил водку с офицерами и слушал истории о том, что у кого-то солдат повесился, у кого-то солдату танк раздавил голову, у кого-то кончилось довольствие и солдаты месяц сидели на одной каше.
        Мозг человека состоит из двух полушарий. Одно накапливает правильные представления, а другое – неправильные. Вот так и зажил – диалектически, мыслил то одним полушарием, то другим. Вот тогда и отпустил казацкие усы, начал писать стихи о казацкой воле и всем неправильным полушарием окунулся в замысловатый быт гарнизона.
Его приятель старший лейтенант Богач иногда одевал, где-то раздобытую, черную форму, шел в местный ресторан, и, стоя, выпивал стакан водки, произнося тост – «морская пехота тонет молча». Однажды к нему подошел особист и потребовал, чтобы пехота прекратила безобразие. Особист получил хук в челюсть. Зал разразился аплодисментами. Приятеля у Тропина не стало.
        Другой приятель умудрился на дне унитаза отксерокопировать фотопортрет главного редактора майора Голобородько. Смыть изображение долго не могли. Приятель остался, потому что остался неизвестным художником.
        Сам Тропин, в конце концов, завязав интрижку с женой майора Голобородько, благополучно отбыл из рядов Советской Армии.
        Долго искал себя на гражданке. Как-то не получались статьи о передовиках производства. Чего-то заклинило правильное полушарие.
        Послали, например, сделать репортаж о Герое Социалистического труда, знатном комбайнере. К своему изумлению увидел изможденную женщину, одинокую, без семьи. Домишко ее производил жуткое впечатление. Собственно, работа была ее каким-то проклятием. Попробовал в статье выразить трагический героизм сельского труда, сродни христианской святости. Был разгромлен на заседании редколлегии. Обвинили в «очернительстве и религиозном оппортунизме». Даже встал вопрос о профессиональной несостоятельности. Дали последнее задание.
        Послали сделать репортаж ко Дню милиции. Пришел к начальнику райотдела. Тот встретил мрачно. Долго смотрел в окно. Узкое лицо выражало беспощадность к нарушителям советской законности. «Настоящий сыскарь», - подумал репортер.
        Вдруг сыскарь повернулся и попросил умоляюще:
        - Слушай, дружище, сбегай в магазин, а то сдохну.
        Что и было исполнено. Контакт был установлен. Вечером продолжили в ресторане. Все было как в армии – две стороны реальности. Видимо, доверию поспособствовали усы. При расставании обнялись, и милицейский чин обещал прислать доклад.
        Обещание выполнил на следующий день. Больная голова не позволила даже прочитать материал. Не перепечатывая, отдал главному редактору. Приготовился к худшему. Думал только о пиве.
        Когда главный редактор вызвал, попрощался с журналистикой.
        Однако судьба ослепительно улыбнулась.
        - Замечательно! – вскричал отец газеты. - Ведь можешь, когда захочешь! А то прикидывался дурачком.
        И работа пошла. Слава богу, правильное полушарие включилось.
        Постепенно нащупал свою нишу. Во всевозможных органах управления сидели различные чиновники. Среди прочих обязанностей они должны были отражать деятельность вверенных им органов в средствах массовой информации. Вот тут перед ними и оказывался Тропин, который на основе их материалов клепал правильные статейки.
Коллеги не причисляли его к золотым перьям, но любили за щедрость и талант компанейства. Зато начальство обожало и ставило в пример. Словом, жизнь покатилась как по желобу – в мелькании кабинетов, застолий и рюмочных.
        Только усы все сильнее, мягко говоря, опускались и блекли. Пришлось их укорачивать, пока они не превратились в узкую седую щеточку.
        Легкомыслие стало основой мировоззрения. Своего рода протестом против потерявшей всякий человеческий смысл, выдохшейся идеологии, что ли. Он со всем пылом занялся тем, чего в СССР вроде бы и не было – сексом. Иначе говоря, безудержным распутством. Это даже не донжуанство, а форма веселого отчаяния. Спешка жизни. Бесконечная череда постельных соитий. Собственно, и неважно с кем – жены друзей, подруги жены, коллеги по работе, просто первые встречные. Ведь в чем был весь азарт? Поиметь так, чтобы успеть сохранить тайну – как яркую вспышку среди серых будней.

        Пока на случайной остановке не встретил Ее. Особу по имени Волчанка.
        Болезнь подкараулила неожиданно. Странная болезнь. На лице расцвела красная бабочка.
        Бабочку он погасил лекарствами.
        Но болезнь оказалась неизлечимой. Она проникла вовнутрь. И там готовила падение организма.

                ***

        - Как поживает моя волчанка? – спросил он зеркало в ванной комнате и погладил сероватую кожу на щеке.
        Процесс бритья потребовал полнейшей концентрации, особенно седая щеточка усов, тщательная и строгая.
        - Ну что, - спросил он, наконец, удовлетворенно, - дохлый фраер, к выходу в люди готов?

                ***

        Поэт работал журналистом в газете «Сельская жизнь».
        На станции метро понаблюдал сценку.
        Сидел себе на скамье студент и читал журнал «Вопросы экономики». Рядом примостилась женщина. Ее что-то очень мучило. Наконец, она не выдержала и ядовито спросила студента:
        - Ну, что там пишут?
        Тот поднял удивленные глаза.
        Уже с откровенной ненавистью женщина сказала:
        - Довели страну…
        Студент нахмурился. Женщина быстро поднялась и поспешила в подошедший поезд. На ходу крикнула:
        - Сам-то вот, туберкулезник!
        Действительно, студент был худоват. Александр Иваныч улыбнулся:
        - Что, не любит народ экономику?
        Студент захлопнул журнал и сунул в пакет.
        Шел первый год независимости. Папа Советский Союз неожиданно оставил семью братских народов. Семья познакомилась с инфляцией, девальвацией, безработицей, порнофильмами в пунктах проката и пребывала в некоторой растерянности – с некоторой озлобленностью пополам.

                ***

        Уже в вагоне Александр Иванович увидел перед собой гладкие девичьи коленки. Чтобы прийти в рабочее состояние, погладил их. Милое создание ойкнуло и покраснело. Пассажиры посмотрели на нее с хмурой укоризной. Александр Васильевич удовлетворенно прикрыл глаза. На солидного мужчину никто не обратил внимание. День начинался неплохо. В голове застучала фраза:

А вагонные колеса все стучат и стучат
Прямо с сердцем в лад. ….
Жизнь покатилась наугад
И этому я очень рад…

        Поезд взвыл и смял наметки ритма.

                ***

        Работа журналиста сродни труду пчелы. С утра вылетаешь и по полям собираешь пыльцу-информацию, чтобы вечером принести ее в улей-редакцию. У Тропина были свои облюбованные участки в городе. Один из них находился в красивом месте на набережной реки, напротив Дворца спорта.
        Административное здание было посвящено труду. Сверху – министерство, снизу – институт, посередине – журнал «Социалистический трул». Одно руководило этим смутным понятием, другой его изучал, а третий распространял информацию о нем.
        Арендная проказа уже поразила его коридоры. То тут, то там на дверях красовались шильдочки разнообразных обществ с ограниченной ответственностью.
        Пчелка взлетела на самый верхний этаж и открыла дверь с табличкой «Заместитель министра по труду Король В.А.»
        И секретарша была королевской – холодная и красивая. Черное платье обтягивало выпуклую грудь – траур по мужским мечтам и надеждам. Она направила на Тропина хорошо натренированный взгляд, предназначенный превратить посетителя в ледяное изваяние. Но Тропин гипнозу не поддался.
        - Приветствую вас, прелестница моих очей, - сказал он непринужденно, - как жизнь молодая?
        И, не дожидаясь ответа:
        - А у меня для тебя подарочек.
        Бесстрастное лицо секретарши мгновенно переменилось. Его осветила детская надежда. Она напряженно следила за его движениями.
        Волшебник медленно расстегнул барсетку и вынул белую книжечку.
Легкая тень недоумения мелькнула в глазах прелестницы.
        - Плод моих ночных вдохновений, - сказал он, протягивая предмет. Причем, постарался сказать и сделать это как можно небрежней.
        Она взяла книжечку. Недоумение усилилось и стало очевидным.
        - Что это? – спросила строго.
        - Ну, в некотором роде мои стихи, - объяснил поэт, слегка запинаясь, и, вынув ручку с золотым пером, специально приготовленную для дарственных надписей, снял с нее колпачок.
        - А, - разочарованно протянула секретарша, ловко оттянула ящик стола, кинула туда книжку и со стуком задвинула в хранилище плод ночных вдохновений.
        - А как же наши дела? – спросила с нажимом.
        - Какие дела? – нахмурился Тропин, одевая колпачок.
        - Вы же обещали найти мне мужа!
        Тропин открыл рот. Он вспомнил о таком разговоре, но подумал, что это шутка. Такая вкусная дама не должна иметь проблем с поклонниками.
        - Все в порядке, - ответил он, - уже один есть на примете.
        Речь шла о дважды разведенном Василеге. Смазливый раздолбай уже устал жить на съемной квартире и спрашивал о более-менее серьезном варианте.
        - Когда? – не отставала тоже недавно разведенная особа.
        - Ну, скоро организуем романтическое свидание в каком-нибудь уютном местечке.
        - Только вы же помните, что я не пью.
        - Разумеется.
        Тропин как-то приглашал свободную красавицу «на пивко», но узнав, что та абсолютно не потребляет алкоголя, оставил надежды навсегда.
        - Его величество принимает? – спросил.
        Секретарша кивнула.

        В просторной комнате, на удаленном доступе за баррикадой из документов светилась как заходящее солнце лысина замминистра. Тропин прошел по ковру и, молча, встал перед ней. Его внимание привлекла картинка на стене, на том месте, где раньше висел портрет Михаила Сергеевича. Бело-красно-белый флаг вместо последнего генсека. Рядом герб – рыцарь на коне. С поднятым мечом и с крестом на щите. Крест с двумя поперечинами.
        - Живе, Беларусь! – сказал он в воздух.
        У лысины обнаружились испуганные глазки.
        - Живе-то живе, а знаешь, что Зенон сказал Кебичу?
        - Что?
        - А когда мы придем к власти, будем вешать вас на фонарях. «Вас» – это нас, коммунистов.
        И грусть поселилась в глазах замминистра.
        Зенон Позняк – руководитель Беларусского народного фронта, радикального политического движения «Возрождение». Кебич – премьер-министр действующего правительства, наследства распущенного в Вискулях СССР. Во время последних выборов в Верховный Совет движение получило десять процентов голосов. Это его представители занесли флаг прямо с улицы и тут же инициировали его принятие в качестве государственного.
        - А у меня для вас подарочек, - пробормотал Тропин, вынимая книжицу и протянул ее Королю. Тот выпрямился, взял подарок, внимательно прочитал обложку, раскрыл, прочитал первое стихотворение, взял ручку, поставил внизу страницы свою визу и вернул книжицу. Монумент уже выглядел величественно и бесстрастно.
Тропин поклонился, сказал «Спасибо» и вышел. Только снаружи пришел в себя:
        - Чертовы бюрократы!
        Он совершенно забыл, что заходил к Королю за обещанной статьей.
        Этажом ниже зашел в редакцию журнала «Социалистический труд». В кабинете главного редактора отец журнала излучал бесконечное обаяние, сидя в обширном кресле из черной кожи. Перед ним настороженно поблескивали очками какие-то иностранцы, одетые как туристы. Тропин прикрыл дверь и пошел дальше.
        Открыл одну из следующих дверей. Увидел журналиста Астахова, перед которым на столе сидела женщина. Тропин хотел было не войти, как Астахов радостно крикнул:
        - Иваныч, заходи!
        Женщина обернулась и оказалась мужчиной с лицом сосредоточенного хомяка, обрамленным выцветшими локонами.
        Мужчина снялся со стола и протянул Тропину что-то в руке:
        - Вот, попробуй.
        Тропин от неожиданности взял шарик какого-то сухого вещества и сунул в рот. Вещество было безвкусным.
        - Ну, как? – спросил мужчина.
        Тропин пожал плечами.
        - Вот и я говорю, как это собаки едят такую дрянь, - сказал мужчина серьезно.
        Внутри Тропина похолодело. Он поднял ладонь.
        - Я служил в воздушно-десантных войсках, - начал издалека. – Ребром ладони могу мгновенно вырубить человека. Хочешь, покажу?
        Мужчина исчез.
        - Кто это? – спросил у Астахова.
        - Самый главный человек в журнале.
        - Новый главный редактор?
        - Водила главного редактора.
        - Как это?
        - Оказывается у него талант к распродаже имущества. Главный редактор у него на содержании.
        - Что же это у вас тут происходит?
        - Ничего особенного, нас перестали финансировать. Третий месяц не получаем зарплату. Нам уже и телефоны отключили.
        Жалостливая речь как-то не шла этому двухметровому верзиле с внушительным лобастым черепом. Особенно его сиреневой куртке из мягкой кожи и золотистому загару крепкого лица. Тропин не видел ни одной статьи здоровяка, но любил его.
        - А откуда у журналистов такой цвет кожи? – поинтересовался Тропин.
        - О, - воскликнул Астахов, - с берегов солнечной Болгарии.
        - И как вас туда занесло посреди всеобщего обнищания?
        - Один мой приятель попросил съездить и решить вопрос с поставщиками.
        - Решил?
        - Нет.
        - Почему?
        - Не знаю. Меня поселили в хорошую гостиницу и попросили немного подождать. Это «немного» затянулось на целый месяц. В принципе, я не возражал. Питание в ресторане было оплачено, кой-какие деньжата мне дали с собой, пляжи там великолепные, отдохнул по полной программе.
        - А как дела?
        - А никак. Со мной никто так и не встретился.
        - Хороший бизнес.
        - Хороший. Только как- то гулял по городишку и услышал за спиной – «руска мафия» и понял, что это про меня и что пора срочно сваливать.
        - Пожалуй, тебе повезло.
        - Пожалуй.
        - Одного моего приятеля нашли завернутым в ковер - под окнами собственного банка.
        - Бывает.
        - Слушай, хватит о грустном,- пробормотал Тропин и добавил, как можно небрежней, - хочу тебе тут один подаруночек преподнести.
        - Преподнеси.
        Тропин протянул книжечку.
        - О! - вскрикнул Астахов, взглянув на обложку. – Великий Тропин издал сборник стихов!
        По лицу поэта разлился нежный румянец. Он достал ручку и снял колпачок.
        - А откуда средства на издание, посреди всеобщего обнищания? – поинтересовался Астахов, вороша страницы.
        - В «Белнефтехиме» нашлись меценаты, - скромно объяснил Тропин, не упоминая о том, что половину выделенной суммы пришлось вернуть в порядке отката.
        - Что тебе надписать? – спросил Тропин, забирая книжицу.
        - Номерок меценатов! – сказал Астахов и загоготал.
        Тропин улыбнулся и - показав зубы - надписал: «Золотому перу Соцтруда. С наилучшими пожеланиям, автор»
        Астахов прочитал, улыбнулся и - показав зубы – засунул книжицу, мягко говоря, за спину. И, вскинув руки, вскрикнул:
        - Ну, такое дело надо отметить!
        Тропин моргнул раз-другой, автоматически прикоснулся к карману, в котором лежал кошелек, и согласился. Он с удовольствием предвидел дальнейшее.
        Астахов громко хлопнул себя по лбу и признался, что в данный момент, к сожалению, без средств. Тропин некоторое время понаслаждался выражением горя и смятения на лице здоровяка и, вынув кошелек, милостиво снял проблему.
        - Михалыч! – закричал вдруг Астахов за спину Тропина.
        Тот удивленно обернулся и обнаружил в комнате еще одного человека.
        В углу, в куче бумаг, сваленных в довольно солидную кучу, рылся интересный субъект. В строгом черном костюме при галстуке и с особенно представительным лицом.
Тропин полагал, что это замдиректора института, поскольку часто видел его – строгого и внушительного – в коридоре заведения.
        Мужчина вынул из кучи рекламный плакат с балериной и спросил:
        - Я возьму это?
        - Бери! - закричал Астахов и, подмигнув Тропину, предложил:
        - Михалыч, выпить хочешь?
        Мужчина нахмурился, и Тропину показалось, что замдиректора пошлет их куда подальше. Но в ответ последовал солидный кивок.
        - Тогда придется тебе сбегать в магазин, - ухмыльнулся Астахов.
        Опять последовал солидный кивок, и гонец отправился за продуктом.
        Ожидая, Астахов поделился впечатлениями от болгарского отдыха.
        Развлекая себя продолжительными прогулками вдоль моря, он любил разглядывать пышноцветущие дворы местного населения. И вдруг в одном из них он увидел женщину. Не женщину, а мечту – черные как вороново крыло волосы и фигура гитара. И так это руками машет, к себе, то есть зовет. А рядом – стол, уставленный как на праздник. Как во сне вошел он во двор, сел за стол. А женщина угощает вином, фруктами.
И вдруг из дома выходит огромный мужик с волосатой грудью. Оказалось, муж. Оказалось, все это обыкновенная уличная торговля.
        Однако, Астахов понравился страшиле и тот велел жене выставить болгарскую водку ракию.
        Сидели до самой ночи. Астахов не посрамил Белорусь, мужик – Болгарию. Деньги взять отказался. В свой номер Астахов вернулся, как говорится, на автопилоте.
        Короче, было, что вспомнить. Хороший народ болгары. Конечно, исключая поставщиков.
        Вскоре пришел Михалыч. Выставил бутылку самой дешевой водки. Сдачу не отдал.
Развернул бумажный сверток, в котором оказались сосиска, яйцо, огурец, кусочек сала и пара кусочков черного хлеба – видимо, его ссобойка.
        Не успели причаститься, как в комнату влетел главный редактор.
        - В рабочее время водку пить! – закричал он с порога.
        Михалыч плавно поднялся и вышел.
        Астахов налил в стакан и пододвинул начальнику. Тот мгновенно метнул благословенную.
        - Срочно беги в «Планету», - приказал Астахову, - закажи обед на шесть персон. Поведу инвесторов.
        - А деньги? – спросил Астахов.
        - Какие деньги, - сморщился начальник, - пусть запишут на наш счет, потом разом все оплатим.
        Убегая, добавил:
        - Давай, пошевеливайся, если хочешь получить зарплату.
        Астахов разлил остатки, выпил, извинился и вышел.
        - Да, кстати, - крикнул он на ходу, - Кагарлицкий умер от гепатита.
        Тропин остался один. Понюхал водку, выпил и закусил огурчиком. Потом съел сосиску. И задумался.
        Витек, Витек…
        Пришел ты в мир добродушным щенком, гоняющимся за любой темой. А потом вдруг кто-то там наверху дернул за невидимые ниточки и возомнил ты себя бичом божьим. Стал ногой, открывающей любые двери. Ядовитый свет ранней славы залил тебя. Слизни-друзья облепили, утопили в водке.
        А потом вдруг кто-то опять дернул за ниточки и свет славы погас, двери перестали открываться, друзья разом отпали. И остался ты один, на холодной, продуваемой всеми ветрами улице, без работы, без денег, без надежды.
        Тропин видел его последний раз месяц назад. Пригласил в кафе. Как жалко было выражение счастья на его осунувшемся лице, после того, как Витек выпил первую рюмку...

                ***

        Пчелка полетела дальше, вернее ниже, на этаж, где располагалась наука.
В маленькой комнате он поздоровался с младшим научным сотрудником Клеповым. Молодой ученый вздрогнул и судорожно застучал по клавиатуре компьютера, убирая скорее всего какие-нибудь «танчики».
        - Статья готова? – спросил Тропин строго, садясь в кресло.
        Любил он бывать в этой комнате. Ничего более уютного трудно было представить.
        В углу стоял куст чайной розы, практически представляющий из себя густое дерево небольших размеров. Голова сидящего в кресле утопала в сочных листьях 
Уют полностью был заслугой второго обитателя комнаты, младшего научного сотрудника Павловой Веры Михайловны.
        Ее стол сиял девственной чистотой.
        Клепов вытащил из пачки бумаг скрепленные листки и протянул Тропину. Тот взял и сделал вид, что внимательно просматривает.
        - Михайловна в отпуске? – поинтересовался он, не отрывая глаз от статьи.
        - Сократили, - сказал Клепов, погрузившись опять в свои «танчики».
        - Сократили, - медленно повторил Тропин, как бы пробуя слово на вкус.
        Высокомерная дама небольшого роста перестала иметь отношение к уюту, созданному своими руками. Как бы сдали в архив ее забавную и жалкую историю.
Как говорится, не имела баба хлопот, да заимела молодого мужа. Вдобавок алкоголика. Вдобавок бабника. Но талантливого специалиста по сокращению налогов. Весьма востребованного во времена налоговой смуты.
        Пенсионного возраста женщина была то сиделкой, то сыщиком, преследующим неверного мужа. В конце концов, придумала ничего лучшего, как стать мстителем.
Клепов регулярно снабжал Тропина перипетиями ее борьбы.
        В газете «Из рук в руки» в разделе знакомств «старушка» поместила объявление о том, что «интересная голубоглазая блондинка готова познакомиться с положительным мужчиной для приятного времяпрепровождения».
        Посыпались звонки положительных мужчин.
        Клепов был ее, если можно так выразиться, наперсником душевных тайн. Рассказывая об очередном свидании прелестницы, пацан едва не падал под стол от хохота.
        Например, приходит интересный молодой мужчина с длинноволосой прической, перехваченной платком. Некоторое время они разглядывают друг друга, он – с неземным обожанием, она – с откровенным ужасом из-за разницы в возрасте. Наконец, с лицом, искаженным от горя, мужчина признает несостоятельность своей кандидатуры. На прощание просит у нее немного денег, чтобы хватило на бутылку самого дешевого вина.
        Странное дело. Вот сидит за столом дама. В руках ручка. Что-то пишет. Подкрашенные букольки. Строгий взгляд из-за строгих очков. Сейчас поставит двойку или там вызовет родителей. А вот ты про нее знаешь, что недавно она предложила молодому коллеге придти к ней в гости – «чтобы муж приревновал». А, каково? Прямо шизофрения какая-то.
        Или вот сидит и якобы пишет научный отчет. А на самом деле переписывает из старых книг подряд всякую белиберду. В чем тут смысл?
        И вот эту шизофрению, которая преспокойно жила лет двадцать, вдруг сократили. Вдруг в государстве закончились деньги на ее содержание. А здесь в чем смысл-то?
        Тропин достал книжицу и протянул Клепову – « подаруночек».
        Подлец, лишь взглянул вовнутрь, как тут же признался, что любит Пастернака.
        Тропин поднес ладонь к его лицу – знаешь, что я служил в войсках ВДВ?
        Тот закивал – дескать, знаю, знаю. Но по его физиономии было видно, что своего Пастернака не предаст.
        Тропин надписал экземпляр - «Талантливому молодому ученому, надежде белорусской науки. От автора»
        Подлец покраснел, как помидор.
        Между прочим, статьи подлеца больше всего ценились у редакторов.
        Вдруг он заметил, что на молодом ученом очень красивый, из нежнейшей шерсти свитер. Для человека, носившего джинсы иногда подпоясанные веревочкой, это было противоестественно, учитывая уровень оплаты его труда.
        «Мамочка прислала», - было объяснение. В связи с этим у Тропина мелькнула идейка.
        Без объяснений он взял Клепова за руку, вывел из комнаты, поднялся с ним на верхний этаж, завел в приемную замминистра и сказал секретарше:
        - А как тебе эта кандидатура?
        Секретарша критически оглядела молодого человека и веско возразила:
        - Но он же совсем мальчик.
        Тропин взял неудавшегося претендента за руку и вывел в коридор.
        Некоторое время они постояли там  молча. Наконец, Тропин посмотрел на Клепикова. Тот тихо спросил:
        - Что?
        - Как называется твоя статья?
        - Принципы приватизации.
        - Есть идейка.
        И он решительно направился к лифту. Пчелка наметила новый луг.

                ***

        В спальном районе дома спали – притулившись к земле. За серыми кирпичами было тихо. Ровными пятиэтажными рядами пребывали они в забвении, на обочине истории.
Только на самом краю вырос он – железобетонный указующий перст, уставленный в небо. Аномальное место, полное муравьиной энергии.
        Небоскреб сей вместил в себя уйму организаций, расплодившихся мгновенно, как какая-нибудь плесень. По коридорам его метались люди с глазами слепцов. Как муравьи тащили они бумажные ноши, оставляя их там, где-то внутри.
        С некоторой робостью вошли наши друзья в дверь с надписью «Деловая газета».
Войдя, они остались невидимыми в просторном помещении, полном разнообразной жизни. Оставив Клепова на подвернувшемся стуле, Тропин проник за перегородку к главному редактору.
        Человек сидел в очень хорошем костюме как в броне. Его бесцветная головка торчала как опенок на синем пеньке.
        - Привет, Гриша, - сказал Тропин. В ответ получил нетерпеливый кивок.
Тропин положил перед человеком статью Клепова. Человек взглянул на заголовок и отодвинул от себя.
        - Не катит, - сказа он равнодушным тоном, - теории нам не нужны.
        Тропин злобно ухмыльнулся и вынул свою книжицу.
        - Не катит, - заключение было мгновенным.
        - Наших читателей интересует, куда вкладывать деньги! – на опенке зажглись глаза великой одержимости.
        Тропин вышел. На ходу бросил Клепову:
        - Пошли, нам здесь не нальют.
        На улице юнец распался на атомы истерического смеха.
        Оказывается, сидя в углу редакции, он увидел своего кумира. Великий Юзофович знал все мели в современном экономическом море, весьма бурном. Начинающим предпринимателям он объяснял, где у налоговой системы дырочки для свободного прохода.
        В данный момент кумир плакал. Его реанимировали редакторские дамы. Хитрое государство шибануло его неожиданным налоговым маневром. Введен был сводный налог на доходы. Работал он как бы задним ходом – за прошедший период. Бесполезно искать дырочки, когда тебя уже вытащили из воды. Государство словно подкараулило Юзофовича в темном углу. У налогового лоцмана текущий год был самым урожайным на публикации, а, соответственно, на доходы. Вот он и попался. Об этом был его плач редакторским дамам.
        Безусый юнец стал невольным свидетелем того, как молодое государство дало под дых пожилому налоговому гению.
        Тропину его радостная физиономия показалась зловещей. Так волчата восторженно повизгивают, когда мама приносит в зубах добычу.
        - Есть идейка! – сказал он. – Пошли!

                ***

        Нырнули в метро и вынырнули возле вокзала. Энергия пространственного перемещения пронизывала это место. Еще на выходе их увлек поток челноков.
        Новая специальность имела женское лицо. Хрупкие учительницы, всевозможные инженерно-технические сотрудницы побросали свои бесполезные профессии и с гигантскими баулами отправлялись в опасный путь. Их героические фигурки заполнили рынки Польши, Турции, Греции, Москвы. Собственно, они были лицом привокзальной площади. Лицом времени, потерявшего почву под ногами.
        Тем не менее, сердце Клепова радостно запрыгало, попав в зону радиации дальних странствий. Они направились в сторону предварительных касс. Радиация зашкаливала. Однако, прошли мимо.
        Остановились у железной таблички – «Железнодорожник Белоруссии. Редакция». Вошли.
        Тишина может быть оглушительной. Когда совершенно ясно, что ни в одной из комнат нет ни единой живой души. Только в дальней комнатке сидел бородатый мужичок. Сидел тихо и задумчиво. Он взглянул на них из своего далека и протянул вялую руку. Тропин положил перед ним статью Клепикова.
        Мужичок скучно посмотрел в рукопись.
        - Ну, - протянул он, сморщившись, словно укусил лимон, - какая может быть приватизация на государственной железной дороге. Мы же, строго говоря, военный объект стратегического назначения.
        Сжав зубы, Тропин протянул ему свою книжицу.
        У бородача подскочили брови.
        - Что с тобой, Тропин! – воскликнул он, едва взглянув. – На старости лет стихоплетом заделался?
        И затрясся от мелкого такого смеха.
        Тропин побелел. Поднял было ладонь, но тут же опустил. Молча наблюдал, как бородача разрывала истерика.
        Наконец, тот успокоился и, откинувшись на спинку стула, вынул платок и принялся вытирать выступившие слезы.
        Тропин выдохнул, снова набрал воздух в легкие и спросил, указав на Клепикова:
        - Знаешь, кто это?
        - Кто? – переспросил бородач, не прерывая процесс.
        - Племянник Кебича.
        Бородач высморкался и искоса взглянул на Клепикова. Тот покраснел. как помидор.
        - Никакой я не племянник, - пролепетал юнец.
        Мужичок еще раз внимательно посмотрел на него, взял статью и вышел.
        - Ну, что же ты, Александр Иванович? - возмущенным шепотом спросил мальчик Тропина.
        Тот поднял палец:
        - Молчи!
        Через двадцать минут Клепиков умоляюще попросил Тропина:
        - Александр Иванович, пойдем отсюда. Чего мы тут…
        Тропин поднял палец:
        - Сиди!
        Постепенно время потеряло всякие очертания смысла.
        Вдруг дверь распахнулась и отупевшие от ожидания сидельцы вскочили.
Человек в пиджаке цвета шоколадного крема раскинул руки.
        - Приветствую вас! – вскричал он, сверкнув золотой оправой очков. – Какую чудесную статью вы написали!
        И стал с восхищением трясти руку Клепикова. Из-за его спины выглядывал бородач.
        Минут пять главный редактор продолжал энергичную тряску, разглядывая с восхищением обомлелого Клепикова.
        Наконец, главному редактору в голову пришла идея:
        - А не отметить ли нам начало нашего сотрудничества? – спросил он как бы невзначай.
        И  повел жертву куда-то.
        В следующей комнате было приготовлено великолепное сооружение – праздничный стол. Для суровых времен это было чем-то нереальным.
        Длинный такой стол. Вокруг – какой-то молчаливый народ. А на столе-то, боже мой, коньячок, ветчинка, шпроты – а за окном, не забываем. инфляция. Одним словом, фантасмогория. Клепиков ни жив, ни мертв. Полагает, что это какая-то жестокая шутка, какая-то опасная ловушка.
        А главный редактор ведет его во главу стола, торжественно сажает, пристраивается рядом, призывает всех наполнить рюмки, произносит тост «За дружбу и взаимопонимание», все выпивают и дружно набрасываются на съестное. Редактор говорит Клепикову:
        - У нас тут по-простому, а Вы, наверное, у себя там, в высшем обществе, привыкли к деликатесам?
        Клепиков съел шпротину и вдруг осмелел.
        - Ничего, - сказал он, - мы ко всякому привыкли.
        И добавил, подцепив еще одну:
        - Надо же иногда - до народа опускаться.
        И взглянул – нахально так, с кривой ухмылкой.
        Главный редактор на одну секунду – вернее, на долю секунды – захотел отвесить сопляку подзатыльник, но лишь хихикнул и подлил коньячка в рюмку представителя высшего света.
        Тропин с изумлением открыл нового Клепикова, но виду не подал.
        С каждой рюмкой юнец креп все больше.
        Тем временем главред задал непраздный вопрос насчет будущего – «как там, на верхах, планируют жить дальше».
        Вот тут-то младший научный сотрудник сел, что называется, на своего конька, да не просто сел и поехал, а понесся вскачь, что называется, взял с места в карьер.
        - Почему рухнула великая советская держава под названием СССР? – вскрикнул он фальцетом.
        А потому, что ее экономическая концепция противоречила человеческой природе. Общественная собственность самая бессмысленная утопия. «Все вокруг колхозное, все вокруг мое» - порождает лишь безответственность. Провозглашенное социализмом равенство свелось к уничтожению всего талантливого и предприимчивого. На страхе долго не продержишься, сталинизм в конце концов выдохся. Все закончилось полным брежневским застоем. Только частная собственность возбуждает в человеке все естественные побуждения к благополучию.
        - Нужно возродить частную собственность на средства производства! – задрал вверх худенький кулачок Клепиков.
        Народ безмолвствовал. Даже перестал стучать по тарелкам. Главред призвал наполнить рюмки, что с воодушевлением было исполнено.
        Подзаправившись, Клепиков продолжил зажигательную речь.
        - Бог не фраер! – вдруг выкрикнул Клепиков. – Только пять процентов населения способно к предпринимательсву, им и необходимо отдать в руки собственность.
        - А остальным что? – вышел из народа робкий вопрос.
        - А то же, что и раньше, идти наниматься и кричать «слава капитализму!» – зловеще хохотнул юный оратор.
        - И не будет вам больше социалистического корыта – каждому по равной пайке. Придется нюхнуть и безработицы и пустых щей. Свобода вам не мать родная.
Клепиков погрозил кому-то в конце стола.
        - И как же вы собираетесь всенародную собственность превратить в частную?
        - Дело техники. Существует много способов – аукционы, передача, акционирование, и все такое прочее.
        Последнее было произнесено задумчиво. Он обнаружил, что пустых щей, видимо, придется нюхнуть ему.  Пока он витийствовал, поверхность стола значительно опустела.
        Главред снова наполнил рюмочку.
        - Приватизация – это гвоздь в гроб коммунизма! – выкрикнул Клепиков фальцетом.
        - Таково мнение вашего дядюшки? – осторожно поинтересовался главред.
        - А всех бывших коммуняк в отставку! – отрубил революционер.
        В наступившей тишине послышался громкий вздох.
        - Что же это такое? – сказала пожилая дама с накрученной халдой на голове - Милицию надо вызывать.
        - Вывести вон! – крикнул разбушевавшийся реформатор.
        И – какие-то мужчины вскочили и вывели даму.
        Тропин хмуро сказал:
        - Нам, наверное, пора.
        - И ты пошел вон! – сказал Клепиков, пристально поглядев на него.
        Тропина не вывели. Он вышел сам.

                ***

        Троллейбус тронулся, площадь с редакцией осталась позади, в окне ехал город. Вроде бы все нормально, но уже предчувствовалось изменение пространства. Оно должно скоро стать вязким и душным. Так бывало всегда, когда Тропин встречался с унижением. Странное дело из глубин забвения выплывали всевозможные обиды вплоть до самых детских. Несправедливая порка отца могла запросто заслонить мир.
        В данный момент со всей очевидностью ожила обида на молодое поколение. Вчера состоялся разговор с любимым сынком. Красавец предложил переписать на него квартирку. Видите ли, папа может в любое время умереть. Так и объяснил.
Тогда папа хихикнул, а сейчас сердце сжалось. Пожалуй, сынок, решив квартирную проблему, вполне спокойно закинет его в дом престарелых.
        Вот и молодой интеллектуал Клепиков, видимо, смотрит на него как на мусор. Пьяная выходка выражает нечто более глубоко лежащее в душе. Вывод напрашивался сам собой.
        Порвалась связь времен. Молодежь ненавидит и презирает нас. Мешаем мы им. Пора подыхать старым дуракам.
        Троллейбус дергался. Мотор выл. Пахло электрической машиной. Обида росла и брала за горло.
        Троллейбус все больше наполнялся пассажирами. Прямо над ним повисла сумка.
        - Может быть, поставите мне на голову? – спросил Тропин молодую даму, владелицу угрожающего груза.
        - А что, можно? – в свою очередь поинтересовалась дама.
        Тропин отвернулся к окну.
        - Племя, бля, молодое и незнакомое, - думал он, - волков вырастили.
        Город ехал мимо, обида делала его чужим и опасным. Домой не хотелось. Дома тоже не было счастья.
        Город проносился мимо. Здания, деревья, люди выплывали с одной стороны и уплывали в другую.
        Вдруг город остановился, видимо – красный свет. Напротив гастроном. Возле дверей, на сером крыльце, возле урны стоит девушка.
        Бледное платье висит будто под ним нет тела. Белые носочки и сандалии напоминают о пионерском прошлом. Глаза прикрыты. Казалось, она приготовилась к вознесению. Только в одной руке картонка, а в другой – черный пакет. Видимо, на картонке беда. А вокруг толпа. Толпа как толпа – слепая. Она не замечает девушку.
        - Это же ангел! – вскидывается Тропин и ударяется головой о злочасную сумку.
        - Наконец-то догадались уступить даме место, - шипит ему в лицо владелица. Тропин ответил ей диким взглядом и стал пробираться к выходу.
        Добежав до гастронома, девушки не обнаружил. Крыльцо лежало, урна стояла, девушки не было.
        «Улетел ангел», сказал он себе и встал на то место, с которого тот исчез.
А толпа была как толпа – слепая неслась мимо.
        На волне обиды возникла претензия – к толпе.
        Как будто он стоял в шапке-невидимке.
        И он стянул с головы бейсболку.
        У толпы зажглись царапающие глаза.
        Положил шапку на землю и опустил голову, чтобы не видеть эти глаза.
Когда упал первый «зайчик», он вздрогнул и поднял шапку. Купюра с лесным зверьком испортила трагическую ноту.
        Еще перед собой он увидел девочку лет семи. Та разглядывала его зелеными глазами и ела мороженое.
        - А у меня курточка светится в темноте, - сказала она.
        Курточка ее была под цвет глаз, с блестящей полосой на груди. Тропин изобразил восхищение.
        - Ты милостыню собираешь? - еще спросила девочка.
        - Нет, провожу эксперимент.
        Девочка нахмурила лобик, но ничего не сказала.
        - Хочешь мороженого? – предложила она.
        - Нет, спасибо. Я ем только свое мороженое.
        Вселенская обида стремительно сокращалась в размерах.
        - Как тебя зовут? – спросила девочка.
        - Саша, - ответил Тропин. Уже в душе расцветала улыбка.
        Девочка нахмурила лобик.
        - А тебя как зовут? – спросил Тропин.
        - Калина, - произнесла девочка странное имя. А может прозвище.
        Из магазина вышла мама и взяла девочку за руку.
        А та вдруг просит:
        - Мамочка, дай Саше денюжку, пусть он себе мороженого купит.
        Мама изумленно посмотрела на пожилого мужчину. То сделал просительно-жалостливую физиономию. Мама рванула в сторону – вместе с девочкой.
        Совсем вроде бы просветлело на душе. И вдруг увидел Михалыча. Тот сосредоточенно вышагивал по тротуару.
        - Михалыч! – окликнул его Тропин. – Выпить хочешь?
        Михалыч резко остановился и пошатнулся, словно наткнулся на препятствие. Гримаса испуга сменилась застенчивой улыбкой. Последовал солидный кивок.
        - Только, - вдруг замялся он, - я не при деньгах.
        - Ничего, - обнял его за плечи Тропин, - я угощаю.
        И, обнявшись, они пошли. Тропин знал один чудесный пивной ларек на соседней улице.
        Вдруг Михалыч остановился.
        - Только у меня есть дело, - снова замялся он, - надо дочке купить подарок.
        «Ты же не при деньгах», - мелькнуло в голове Тропина, но виду он не подал. А тут же предложил зайти в один частный магазинчик, расположенный недалеко в подвальчике. «Там продаются разные интересные безделушки». То, что магазинчик был секс-шопом, уточнять не стал.
        Свернули за угол. Спустились в подвальчик. Вошли в дверь. Михалыч сразу же солидно обратился к девушке за прилавком.
        - Знаете, - сказал он, - мне нужно подобрать что-нибудь дочке на день рождения.
        Девушка слегка опешила, но тут же предложила что-нибудь выбрать с витрины. Михалыч водрузил очки и нагнулся к стеклу.
        Дальше произошло нечто фантастическое.
        Михалыч вскрикнул и исчез.
        Тропин выскочил наружу. Михалыча и там не было. Исчез – бесследно.
Тропин задумчиво пошел вдоль улицы.
        - Ну вот, и зачем я обидел человека? – спросил себя.
        Все тебе хохмочки, так и жизнь прохихикал.
        Дорога была знакомой.
        Вот улица Танковая. Хотя причем тут танки – непонятно. А вот Брестская крепость имеется. Длинный, извилистый дом из красного кирпича. На элитное сооружение материала не жалели – состоятельные люди могли в нем себя чувствовать вполне в безопасности.
        Нырнул под арку. Вышел в квартал с нормальными жилищами. Возле одного из них в земле была дыра. Глубокая расщелина в земле возле канализационного люка. Из нее шел пар. Этой зимой очень часто возле нее сидели котята. Их подкармливали. Однажды Тропин застал за этим занятием одну свою знакомую, объект эксплуатации насчет статеек. Незаметно подошел сзади и легонько ущипнул за бочок. И женщина, которую он привык видеть с сурово поджатыми губами, вдруг обернулась испуганной девчонкой.
И вот возле этой дыры его посетила мысль о том, что все это его шутовское поведение в жизни нужно ему для того, чтобы бороться с его основной сущностью. А заключалась эта сущность в том, что по природе своей он был глубоким мизантропом, все сильнее и сильнее его захлестывали волны ненависти. Если бы из жизни не делал одну большую хохму, то он давно кого-нибудь убил, а скорее всего себя.
        Вышел на улицу Мельникайте. Увидел вереницу темных силуэтов. Они спускались куда-то под землю. Вернее, застыли во время спуска.
        Познакомился он с ними довольно забавно. В одном заведении, окна которого выходили на это место, он зашел в курилку. Кроме него там находились двое представителей одного из независимых государств Средней Азии. Один из них отвернулся от окна и сказал другому:
        - Знаешь, я уже пять минут наблюдаю за этими людьми, а они стоят на месте и не двигаются.
        Другой тоже стал смотреть в окно. При этом они качали головами и восхищенно цокали языками.
        А смотрели они на скульптурную группу мемориала, посвященного жертвам еврейского гетто во время немецко-фашистской оккупации. Назывался этот мемориал «Яма».
        И, действительно, расположен он был в круглой впадине, напоминавшей воронку от разрыва очень большой бомбы. Дно ее было выложено плиткой. На краю площадки стоял черный обелиск. Склоны были покрыты травой. Вниз вела лестница. Вот на ней-то и была размещена скульптурная группа, изображавшая вереницу людей спускавшихся в яму.
        У Тропина было достаточно приятелей евреев. Все это были активные, проворные ребята, очень часто довольно забавные. Когда открылись границы, многие из них кинулись кто в Америку, кто в Израиль, при этом, в большинстве случаев, не имея ни серьезной профессии, ни знания иностранного языка. Как-то ни к кому из них не шла историческая трагедия под названием Холокост.
        Тем более, что в советское время «Яма» не то что не афишировалась, а, вообще, считалась местом сионистских сборищ. Власти все время собирались, что называется, зарыть ее. Тем более, что она была расположена почти под жилым домом, жители которого постоянно строчили жалобы в райком.
        Скульптурную группу здесь поставили совсем недавно.
        Тропин решил спуститься посмотреть мемориал.
        На лестнице остановился.
        Непонятно почему, но он не смог сделать следующий шаг.
Он вдруг понял, что здесь экскурсия неуместна. Со дна ямы пахнуло холодком. И Тропин вдруг ощутил, что все мертвые еще здесь.
        Он быстро вернулся назад и пошел дальше.
        Туда, где свет, тепло и люди. Где вокруг теремка народ клубится и пирует. Где царит всеобщее веселье и радость жизни.
        Чудесный пивной ларек был приподнят на фундаменте из белых кирпичей. Поэтому он напоминал теремок.
        А в теремке сидела особенная девица.
        Еще в детстве на Тропина , ученика пятого класса, произвела сильное впечатление Древняя Греция. На всю жизнь отпечатались в памяти фотографии скульптур олимпийских богов. Их беломраморное совершенство не шло ни в какое сравнение с гипсовыми фигурками советских героев, заполонивших окружающее пространство. Более того ему приснился сон. В нем он летел. И летел не где-нибудь, а в небе Древней Греции. И подлетел не куда-нибудь, а к горе Олимп. И богиня в белых одеждах стояла на ней и протягивала к нему руки. Стал он к ней спускаться и, естественно, тут же проснулся.
        Всю жизнь он вспоминал и сон и богиню. И вот в этом теремке он ее встретил.
        Вроде бы все обыкновенно. Ее руки берут бокал, ставят под кран. Пиво льется. Пенится. Когда бокал наполняется, она пододвигает его к вам. Принимает деньги. Дает сдачу.
        А почему ощущение, что перед тобой богиня?
        Почему каждое движение исполнено величия и спокойствия?
        Почему ее усмешка сводит с ума?
        Почему ты чувствуешь как прекрасно ее сильное тело под белым халатом, иногда не совсем чистым?
        Почему?
        Он выяснил, что ее отец выкупил ларек и стал первым владельцем подобного заведения. Уровень сервиса сразу же стал другим. Очередь исчезла. Селедочка посвежела. Все скамейки близлежащей аллейки покрылись философствующими людьми. Здесь можно было непросто выпить пива, но найти интересного собеседника.
        В белой книжечке Тропина имелась любовная лирика. Он уже забыл кому первоначально было посвящено стихотворение «К***». Но именно теперь он понял – кому.
Короче, он шел к своей Музе. Он нес ей свою песню.
        Но в окошечке ее не оказалось. Торговала ее мама.
        Была это крупная и хмурая дама.
        Грустный, он взял пиво и присел на свободную скамейку.
Отхлебнул из бокала.
        Пришли невеселые мысли.
        А почему, собственно, надо обижаться на молодое поколение?
        «Ведь это мы, отцы, все просрали, - подумал он, - страну, а вместе с ней ум, честь и совесть, а заодно и достоинство»
        Кого нужно презирать, так только себя. Причем тут они? Они не виноваты. Их стоит пожалеть.
        Его думы прервал тоненький голосок:
        - Мужчина, угостите пивом.
        Вот, оно!
        Сидит перед ним девушка, вернее девочка, судя по детскому личику. Кофточка полупрозрачная, напоминает что-то типа дореволюционной пелеринки, а, вернее, сложенные крылышки мухи, или стрекозы, которая лето красное пропела.
        Слегка ощущая себя педофилом, Тропин сбегал за пивом. Железный мужской принцип в отношении женщин «не проходи мимо того, что плохо лежит» крепко сидел в нем.
        Попили пива. Девочка вздохнула и предложила купить вина и зайти к ней в гости, «она тут недалеко живет».
        Педофил ответил, – «с удовольствием», хотя антипедофил содрогнулся в нем.
В ближайшем доме зашли в магазин. Купили его любимую и вредную «Мадеру». Вышли, завернули за угол и вошли во дворик.
        Архитектура – нечто вроде материального слепка времени.
        Почему, однако, ему так симпатичны здания сталинской эпохи?
Есть в них скромное обаяние сурового времени. Не то, что крупноблочная безликость более поздних времен, либо крикливое безвкусие времен нынешних.
В такой вот дом они вошли, и было странно, что эта девушка живет в почти историческом месте. Тропин был бы очень даже не против жить в таком доме.
В квартире были невиданно высокие потолки. И еще старая мебель и мучительная чистота. Опрятное одиночество царило здесь.
       На кухне сели за стол – друг против друга.
       Выпили вино.
       Взглянули в глаза  и Тропин провалился.
       Туда, где слова теряли смысл. Где нежные души водили хороводы. В иное измерение. Где любовь была пространством и временем. Где существовала иная жизнь. Новая, обещавшая счастье.
       Он открыл барсетку, потрогал книжечку, но не вынул. Слова были не нужны.
Тем временем девушка рассказала про свою жизнь.
       Оказывается, она уже побывала замужем – за азербайджанцем. В результате сейчас у нее на руках сын. Вернее, сейчас он на руках у бабушки. Сынок такой темнокожий, что все принимают его за негритенка.
       Она с опаской посмотрела на него. Тропин постарался сохранить безмятежность лица.
       Девушка продолжила.
       Жизнь ополчилась на нее. Работа воспитательницей в детском саду привела на скамью подсудимых.
       Была в ее группе девочка. Да такая хорошая, нежная, добрая. А хулиганистый пацан взял и воткнул ей вилку в спину. Воспитательница с размаху ударила его о стену. Теперь ей предстоял суд и, видимо, наказание.
       Тропина вдруг охватила странная печаль. Громадная, прямо вселенская. Прямо пронзила до самого нутра, до самого сердца.
       Давненько он не испытывал что-нибудь подобное. Наверное, с того момента, когда серьезно заболел его маленький сын.
       Девушка встала. Включила приемник - такой допотопный, от сети.
Старая музыка была тиха и ненавязчива. Девушка покачивалась ей в такт.
Тропин обнаружил, что пришел вечер. Полумрак повис в комнате. В окне зажигались огоньки.
        Что-то белое мелькнуло там.
        «Ангел», - догадался Тропин. Большая надежда вошла к нему в душу.
        Он поднялся, встал позади девушки и обнял ее. Рукой почувствовал ее сердечко.
       Они стали покачиваться, как в танце.
       Время перестало существовать. Он снова на школьном вечере. Впервые держит в онемевших руках нечто необъяснимо хрупкое. Большая надежда все сильнее расцветала в его душе.
       Музыка закончилась и они очнулись. Тропин убрал руки, девушка застенчиво склонила голову.
       Он достал книжечку, оторвал обложку и ручкой написал номер телефона.
       «Позвони завтра, решим твои вопросы»
       За эту девушку он готов был отдать жизнь.
       Она повертела в руках бумагу, передернула плечиками и сказала, не глядя:
       - У меня плохое предчувствие. Сейчас придет мой брат. Он недавно вышел из тюрьмы. Может случиться что-нибудь ужасное.
       Убогость ситуации шибанула Тропина. Холод стыда и разочарования разлился по телу. Большая надежда упала и разбилась. Особенно противно, что стало страшно. Он схватил барсетку и вышел вон.

                ***

        Голова стала шаром, вернее, мячом. Вернее, он сам стал мячом. Город покатил его по тротуарам – с улицы на улицу. Вечер следил холодными глазами фонарей.
Наконец, Тропин выкатился на берег реки.
        Свежие огни города тонули в черной воде. Они колебались и таяли.
Тропин пошел вдоль каменного парапета.
        И вдруг высветился длинный мост.
        Вел он к острову, темневшему посреди реки. На нем светилась часовенка – памятник воинам, погибшим выполняя интернациональный долг. Речь шла о не так давно завершившейся афганской войне, или как еще там назвать исполнение интернационального долга в этой горной стране.
        Тропин ступил на мост. Ему захотелось передохнуть в тишине и одиночестве. Он знал, что там, возле березок есть скамейка.
        Опустившись на нее, среди огней, блуждавших по воде, заметил черную фигуру.
Она плакала. За плечами у нее имелись тяжелые крылья. Сложенные. Касавшиеся земли.
Подошел. Потрогал. Фигура оказалась холодной.
        И был это стройный мальчик.
        «Ангел», - поразился Тропин.
        Он сидел и ждал.
        Ангел стоял и плакал – закрыв лицо руками - неподвижно.
        Ничего не происходило.
        Тогда он понял, что надо делать.
        Достал книжечку. Но читать не смог – слишком темно.
Горе охватило, но ненадолго.
        Он поднялся и стал нарезать круги – вокруг ангела.
Когда в очередной раз вышел на свет, прочитал.
В смысле сказал. В смысле продекламировал.

«Идет старик, качается,
Вздыхает на ходу.
Вот доска кончается.
Сейчас я упаду»

        Затем он прошел еще несколько кругов.
И прочитал. В смысле высказал. В смысле пропел.

«Крутится, вертится шар голубой.
Крутится, вертится над головой.
Крутится, вертится, хочет упасть.
Старичок девочку хочет украсть»

        И стал вальсировать, напевая мотивчик. Потом продолжил «нарезать круги».
Через несколько кругов остановился.

«Смерть присела на плечо,
Шепчет в ухо горячо.
Не спеши старик, погоди!
Не сучи так ножками,
Не верти так глазками,
Не гонись за сказками.
Сядь и отдохни,
Вспомни о грехах,
Развяжи мешок,
Собери остатки
Духа,
И крепись, дружок.
Скоро выведу тебя
Ой, да на лужок.
И растет на нем
Аленький цветок.
И это
Боль, боль, только боль.
Вспомнил про грехи?
Миленький дружок,
Шустрый старичок.
И ждет тебя – Великое нельзя»

        Вдруг Тропин опомнился. «Да это же памятник!» - сказал он себе.
И пошел домой.