Возвращение

Скоро финал, но туманны пути,
Тех, кто искал, но не сдюжил найти,
Как оправдать этот бег по кругу.
Время безликих, век балаклав,
Время глумиться, сморкаясь в рукав.
Полнится жизнь жаждой грызть друг друга.

Всем, всем дан этот шанс
И выбор всегда за тобой,
Взять все здесь и сейчас,
Или вернуться домой.
К. Кинчев «Цирк»

Звук прошёл сквозь висок и прорезал мозг, как опытный хирург скальпелем, ровно и быстро. Черепная коробка, казалось, не выдержит внезапного вторжения и вот-вот взорвётся, рот наполнил солёный металлический  вкус. Рука нащупала нужную кнопку, соскользнула, и телефон со стуком полетел на пол. Звук прекратился. Глаза приоткрылись, рука, виновная в скоропостижной смерти телефона, снова пошевелилась, видимо, ища новую жертву, нога, лежавшая под одеялом, требовала спасительного глотка прохладного воздуха и проклинала предусмотрительно высунутую наружу вторую, то ли левую, то ли правую ногу. «Душно» - инстинктивно задвигались губы. «Простынь бы тебе постирать» - поморщился измазанный утренней кровью нос. «Голова болит» - подумал мозг, добавив: «выпила бы что ли таблетку». Части тела мало-помалу начали собираться в единый организм, который, поморщившись от летного бледного солнечного света, больше похожего на отражающегося от снега зимний, окончательно проснулся и вынес вердикт: «Чёрт бы побрал этот телефон».

Обычно первое, с чем сталкивался организм по утрам, был либо пронзительный взгляд черно-белых глаз такого же черно-белого Моррисона, либо часть указательного пальца Башлачёва – всё зависело от того, на спине или на боку посчастливилось проснуться организму, месяц назад зачем-то увешавшего стену жуткими оборванными постерами. За месяц даже сложилась примета: Моррисон по утрам обещал тяжёлый и непременно дурацкий день, Башлачёв странным образом пророчил день даже совершенно сносный. Сегодня организм удача обошла стороной: «Не пялься» - бросил он ни в чём не виновному Моррисону. Вообще на стене собралась добрая половина клуба двадцати семи, хотя были и белые вороны, чудом уцелевшие от прелестей рок-н-ролла.

Сам организм был двадцати двух лет, здоров и полон сил, и всё указывало на то, что он протянет и до двадцати семи, и до сорока, и даже до шестидесяти лет, если на голову ему ни с того ни с сего не свалится кирпич. Альтернативой кирпичу с недавнего времени могли послужить утренние головные боли, кровь из носа и неприятный зуд на спине, однако организм это ничуть не смущало: «известное дело, пройдёт» - успокаивали жителей Города учёные.

«Известное дело» началось лет десять назад у людей с разных уголков планеты: сначала раскалывающаяся голова и кровь из носа, а потом уже как кому повезёт – у кого лишний палец вырастет, у кого голова. Особо везучие научились телепатии, отчего стали ходить группами, презрительно поглядывая на говорящих вслух простых смертных. Ходили слухи, что некоторые телепаты, даже образовали общину, местонахождение которой точно никто не знал, потому что её членам, опять же по слухам, подрезали голосовые связки.У всех этих прелестей была и обратная сторона – многие не выдерживали Изменений, и каждый день группы контроля находили побелевшие трупы людей, захлебнувшихся в собственной крови. Как бы то ни было Изменённых становилось всё больше, и Правительство поручило построить для них поселение, разросшееся до хороших размеров города. С названием, как и с именами новых жителей, никто заморачиваться не стал: город звали просто Городом, а Изменённым присваивали номер для удобства изучения. В первые годы номера действительно изучали, даже построили «Центр для контроля за Изменениями», но как только удалось достичь первых результатов, хоть сколько-нибудь объясняющих происходящее, Центр свернули, а его сотрудников сократили.

На докладе Правительству босой профессор, чьё имя уже никто не помнит, поглаживая густую чёрную бороду, разросшуюся настолько, что она опускалась до огромных волосатых ног, которые не вмещала ни одна известная миру обувь, поведал о результатах исследований. Изменения, по словам профессора, это мутация вируса, поразившего планету пятьдесят-шестьдесят лет назад как раз после Пришествия и десятилетней войны.

 Никто точно не знал количество смертей, да и знать уже не хотел: война итак опустошила три континента, так что вирус воспринимался всего лишь очередная шутка матушки Вселенной. Как бы то ни было, человечество пережило и вирус. На обломках старой цивилизации, из того, что только можно было собрать и сохранить, появилось Правительство, тут же объявившее победу над вирусом своей заслугой. И снова все начало плодиться и размножаться, расти и крепнуть. Но вирусу было наплевать, он прочно поселился в человеке, постепенно изменяя его, ехидно посмеиваясь и над быстро растущими городами, и над Правительством, и над самим человеком, не подозревавшем о проникнувшем в каждую его клетку нежданном госте.

Профессора из Центра выслушали, и тут же объявили таким же ненормальным, как и все остальные заболевшие, потому что у здорового человека уж точно не может быть такой длинной бороды и огромных волосатых ног. Правда никто не подозревал, что профессор больше всего на свете любил свободу, в следствие чего терпеть не мог стесняющую ноги обувь, которую в добавок невозможно было найти подходящего размера, а длинная борода очень уж нравилась жене профессора. Несмотря на объяснения несчастного, его сослали в Город, после чего бедного профессора никто не видел.

После этого за Изменёнными все же продолжали наблюдать и ссылать в Город, но уже больше по привычке, следуя предписанию Правительства. Как ни странно, Измененные не сопротивлялись, и чаще всего сами собирали вещи и переезжали, покорно и послушно, будто там, в Городе, им и место. Казалось, их не пугала ни стадия Перехода, в течение которой организм определялся с будущим состоянием, ни возможная смерть – организм просто переезжал и отдавался на волю судьбе – смерть или счастливая жизнь в Городе под новым номером.

Еще месяц назад у организма было вполне устраивающее его имя – Саша, хотя Александра ему нравилось больше: заметное, ярко-красное, цвета августовского заката. Но, как говорится, что имеем, не храним, а продолжение все итак знают  - сейчас Саша была просто неизвестным безымянным организмом. «Милочка, сейчас вы в стадии Перехода, вставайте на учёт и ждите результат» - раздражённо прохрипела лысая голова доктора, а другая, чьей шевелюре завидовала первая, многозначительно добавила: «Выживите, получите номер». Переход длился уже давно, а так как умирать организм явно не собирался, номер он должен был получить со дня на день, тем более, по словам доктора, Переход уже вот-вот должен был произойти.

В Городе организм оказался месяц назад, как и у всех остальных заболевших, у него начались головные боли и кровотечение из носа, а приятным бонусом послужила ужасная часотка в области лопаток.  Но это всё куда ни шло по сравнению с тем, что на тот момент ещё Саша почувствовала непонятное желание уехать. Казалось, что она нецелая, будто её разделили на две части и раскидали их по разным частям света, и Саша знала, что одна из частей непременно находится в Городе и что там ей лучше, и что станет лучше и Сашиной половине, находящейся за Городом, если она переедет. Город звал её, Город был её частью, в сущности, Город – это и была она. Спустя день после появления симптомов Саша собрала вещи и уехала, не дождавшись предписания. И Город принял её, приняли её и его жители, нисколько не пугавшие Сашу своими Изменениями. Ей казалось, что это нормально, что так и должно быть, что вот здесь-то и начнётся настоящая жизнь.

Настоящая жизнь действительно началась. Чем дольше Саша жила в Городе, тем больше понимала его, тем меньше отделяла себя от него и его жителей. Единственное, что пугало девушку, это то, что, проснувшись однажды то ли на третий, то ли на четвёртый день пребывания в Городе, она поняла, что напрочь забыла своё имя. Это пугало её, не давало покоя, что-то будто вертелось на языке и никак не могло вырваться наружу, что-то тёплое и знакомое. Она начала перебирать в голове все известные ей имена, но чем дольше и больше она вспоминала, тем абсурднее ей казалось всё, что она произносит, в конце концов она поняла, что всё это время перечисляла известные ей номера: «М-789, А-562, В-103… Ф-143, Р-54… Да кто я такая, чёрт побери?!». Но в голове каждый раз всплывал ответ: «Ты это Город, а Город это ты». После неудачных попыток выуживания из памяти имени Саша уже было даже начала забывать, что именно она пыталась вспомнить, пока не наткнулась на сумку со старыми ободранными плакатами, приехавшими с ней из прошлой жизни. Озборн, Леннон, Моррисон, Хэтфилд, Самойловы, Бутусов, Кинчев, Башлачев ровненько повесились на стене. «Нафига тебе нужен этот СашБаш, этот Кинчев – все эти странные не то поэты, не то музыканты! Сто лет назад же жили, еще до Пришествия, а ты всё с ними таскаешься!» - вспомнила девушка крики подруги. И тут вернулась память: «СашБаш! Саша Башлачёв! Блин, Саша, Александр!». После того, как имя обрело своего владельца, а владелец, издав победоносный клич, расплылся в блаженной улыбке, было решено отвести СашБашу почётное место над кроватью. С тех пор и сложилась примета – Моррисон по утрам к беде,  Башлачёв к счастью.

Как ни печально, сегодняшнее утро было из серии не всё коту масленница, и не ворчливое «не пялься», ни угрожающее «перевешу» не сдвинули Моррисона со стены, и ехидная ухмылка и холодный взгляд чёрно-белых глаз преследовали организм, пока тот резким рывком не встал с кровати. В глазах, как и положено, потемнело, из носа опять побежала красная струйка, а взгляд уже по привычке скользнул по стене. Глаза что-то искали, что-то знакомое и нужное, правда мозг ещё не понимал, что именно. Спустя минуту, взгляд задержался на СашБаше, и в голове прояснилось: «Тьфу ты, чёрт, хоть на лбу себе не пиши!» 

После традиционной процедуры надо было так же, по традиции, проглотить очередную порцию таблеток, делающих день сносным, а организм здоровым, полным сил и не собирающимся умирать, и отправляться разглядывать себя в зеркало в попытке увидеть что-то новое в постоянно меняющемся организме. Подойдя к зеркалу, по дороге запнувшись за павший в неравном бою со чересчур самостоятельной рукой телефон, Саша верным, отработанным движением смахнула струйку крови и уставилась на отражение. На неё смотрело что-то бледное и худое с короткими чёрными волосами и заспанными карими глазами, которые вечная духота в комнате наградила совершенно непрезентабельными синяками. Внешний вид был явно на натянутую троечку, но, как говорится, стерпится – слюбится, и за месяц Саша и стерпелась, и слюбилась – в общем чего только не сделала для безболезненного разглядывания себя в зеркале. К слову, в Городе все, находившиеся в Переходе, выглядели, как моль, которая случайно на обед съела не ту шубу, но это, как говорили доктора, непременно должно было пройти. Пока Саша не адаптировалась к сумасшедшему климату нового местожительства. Климат в Городе действительно был странный: бледные лучи солнца в любое время года еле-еле пробивались сквозь куполом нависшие над Городом тучи, а духота стояла такая, что, казалось, воздух можно было зачерпнуть ложкой. Растения тоже пытались адаптироваться к климатическим причудам. Жалкие попытки некоторых не увенчались успехом и закончились неминуемой гибелью, другие же сначала побледнели и зачахли, а потом покрылись медного цвета липкой паутиной и выжили. Эта паутина была всюду, куда не ступи, жила по своим законам и, казалось, сама решала, каким растениям суждено жить, а каким уйти в лучший мир. 

Итак, Саша смотрела на что-то бледное и заспанное, а бледное и заспанное что-то внимательно осматривало Сашу. Ничего необычного, казалось, за ночь не появилось, по крайней мере спереди, и если бы нормальный человек посмотрел на Сашу, то подумал бы, что девушка не выспалась или чересчур бурно отмечала чей-нибудь День рождения. С передом всё было понятно, и бледное и заспанное что-то в зеркале по обыкновению повернулось спиной к настоящей Саше, которая, взяв заранее приготовленное зеркальце так, чтобы оно отражало спину зазеркального жителя, внимательно начала разглядывать отражение.

На спине, прямо между лопаток, было что-то, напоминающее кокон, липкий и блестящий, тошнотворно-серого цвета, такой противный, что, взглянув неподготовленным глазом, можно было невольно отшатнуться. Но Саша была явно подготовлена и, прищурившись, продолжала ежедневный осмотр. В коконе явно что-то было, и это что-то, жужжа и издавая звук, похожий на тиканье часов, просилось наружу. «Ну вот, пожалуйста, приплыли…» - пробормотала девушка. Приплыли было мягко сказано, потому что еще вчера кокон не достигал и тридцати сантиметров, а сегодня за ночь умудрился увеличиться в три раза. К тому же всё указывало на то, что кокон сегодня должен был вот-вот раскрыться и преподнести Саше сюрприз.
Саша пошевелила лопатками, кокон затрещал, тиканье и жужжание усилилось, а спину ужасно защекотало. Девушка как-то истерически хихикнула и решила во что бы то ни стало освободить пленника, который неумолимо просился на волю, и, не щадя хозяйку, щекотал спину так, что хотелось снять кожу и хорошенько помыть то, что без неё останется. Пытаясь не вывернуть себе суставы, девушка прикоснулась к кокону, и тут же одёрнула руки, которые будто обожгло огнём – такой кокон был горячий. На руках осталась липкая плёнка, а коконе красовались две внушительных размера дыры, сквозь которые выглядывало, потрескивая, что-то серое. Дело оставалось за малым: плёнка начала нещадно рваться резкими движениями рук (особенно старалась рука-убийца телефона). Когда дело было закончено, и Саша, расправив лопатки, выпрямилась у зеркала, изо рта вырвалось: «Ух ты ж, нифига!». За спиной, жужжа и потрескивая, красовались два огромных крыла.

Грязно-серые, цвета асфальта, всё еще в обрывках липкой плёнки, крылья напоминали крылья мухи, увеличенной, правда, раз в тысячу. Приглядевшись, можно было увидеть маленькие прожилки, пронизывающие крылья сеткой, так что человек с фантазией ясно увидел бы на них огромную контурную карту с нанесёнными на неё реками и дорогами. Фантазией Сашу никто не обделил, и девушка, многозначительно хмыкнув, заключила, что узоры ей нравятся. Всмотревшись, Саша заключила, что крылья крепятся, как казалось, не только на спине: начинались они в районе груди, спереди. Как подсказывал Саше немногочисленный опыт разглядывания мух, и маломальская логика, крылья должны крепиться к телу при помощи мышц, которыми Сашин организм, наверное, обзавёлся втайне от хозяйки.

«Чёрт знает, что такое» - буркнула обиженная Саша. Девушка была недовольна приобретением. Во-первых, «чёрт знает, что такое» выросло совершенно самостоятельно и без спроса, во-вторых, это что-то было нахально мушиное и противно жужжащее, напоминающее своим внешним видом о запахе богом забытого в кухонном шкафу мусорного мешка. В голове вертелась мысль о явной Вселенской несправедливости. В конце концов, могла бы научиться читать мысли или передавать их на расстоянии. Да даже если бы выросли крылья, но хотя бы как у летучей мыши или птицы, а тут на тебе.

Помнится, лет в десять, у мамы, собиравшей всякие древности,  Саша нашла старую книгу с выпавшими страницами, где прочитала о каком-то чудаке с зелёными крыльями. Книга была очень ветхая, но от страниц так и веяло свежестью, казалось, сами буквы переливаются зеленью и золотом и пахнут свежескошенной травой. Сейчас девушка была уверена: открой кто-нибудь книгу про неё, от страниц бы стало парить, как жарким летним днём перед грозой, а в нос несчастного непременно ударил бы стойкий запах прокисшего молока, сгнивших картофельных отчисток и испорченной куриной кожи – в общем, всего того, что способно разлагаться и распространять нестерпимую вонь. Сашины крылья оставляли желать лучшего. «Муха навозная, ей Богу» - пробормотала с завистью к крылатому чудаку девушка.

- Чисто теоретически, на крыльях, пусть даже на таких уродливых,  летают, так? – обратилась Саша к отражению в зеркале.

- Так-так-так – пошевелила губами девушка напротив и ухмыльнулась совершенно наглым образом.

- И тот зеленокрылый тоже полетел в конце. А вдруг свалюсь и голову расшибу, вот и будет самый настоящий Конец. И вообще вдруг я еще не превратилась толком, у мух вообще-то зрение на триста шестьдесят и лапки липкие, вонючие, наверное. Ну ползают там везде… Вдруг всё в комплекте идёт, и одни крылья не прокатят. Блин, что молчишь, свалюсь или нет?  - вопрос явно был адресован отражению, которое, разражено поморщившись, вынесло вердикт:

- Лети уже, дура.

- Сама-то… – бросила Саша и начала оглядывать комнату на предмет высокий поверхностей, с которых можно было прыгнуть. Мысль о прыжке пришла сразу: «Птенцы вон тоже летать не умеют, из гнезда сигают и ничего, летят как-то». Как на зло в комнате не было ничего высокого. Из мебели разваливающаяся старая кровать, стол и в таком же плачевном состоянии стул, служивший одновременно шкафом: вся одежда была скомкана и скидана на стулошкаф, и огромная, напоминающая муравейник, куча на добрых тридцать сантиметров возвышалась над плоской поверхностью. «Зашибись,»

- подумала девушка и покосилась на полуоткрытое окно.
Набравшись уверенности, Саша пошлёпала к окну, и по дороге поняла, что ей совершенно нечего надеть, потому что одежда не предполагала наличия двух огромных крыльев, в которые можно было завернуться, как в плащ. Тут же полетели на пол немногочисленные рубашки, футболки, старые носки и уродливая болотно-зелёная водолазка, которую Саша ненавидела всеми фибрами души и сейчас втайне радовалась явной несовметимости крыльев и обтягивающего уродца, делающего Сашу похожей на нечто неприличное.  Наконец была выбрана и с трудом натянута старая растянутая чёрная майка, дающая крыльям свободу передвижения. Натянув джинсы и напрочь  забыв про обувь,  девушка наконец подошла к окну.

Как водится у всех добропорядочных лентяев, отвергающих возможность уборки в комнате, между рамами у Саши скопилась хорошая коллекция сушёных мух. Мухи лежали в своём обычном положении - лапками вверх. По правилам добропорядочных сушёных мух, набор лапок на теле должен быть неполным. Сашины мухи, судя по всему, были не обделены приличием и благонравием как при жизни, так и после неё,  и возле маленьких трупиков были рассыпаны когда-то крепкие и липкие сушёные лапки. Мух это, конечно же, не смущало, и выглядели они весьма довольными.  Видно было, что мухи пали смертью храбрых, пытаясь влететь из межраменного пространства и прокладывая дорогу везунчикам, выбравшимся на свободу.  «Сдохли, дуры» - пробормотала не подозревавшая о геройской смерти отважных насекомых Саша и настежь открыла окно. Духота и жар тут же влетели в комнату, и клейкий воздух наполнил лёгкие. «Восьмой этаж,» - пытаясь напугать себя и уберечь от головорасшибательного прыжка,   членораздельно произнесла девушка и всё-таки вскарабкалась на подоконник.  Желаемого эффекта слова не достигли, и Саша, покосившись на висевшего на стене  Башлачёва, не смотря вниз, ступила в пышущую жаром бездну.

И ничего. Ни свиста в ушах, ни снимающего скальп ветра, ни ощущения щекотки, знакомого всем, кто качался на качелях. Саша просто прыгнула и мягко поплыла вниз. Как тупой нож, девушка резала плотный, как сливочное масло, воздух. Казалось, полёт продолжался минут пять, и была целая вечность, чтобы заставить мышцы работать. Так же медленно крылья раскрылись, часовой механизм  завёлся и затикал, зажужжал и заскрежетал. Саша снова плыла, но теперь горизонтально, разрезая ножами-крыльями липкий воздух. Летелось. Но летелось как-то нехотя, сквозь силу: то ли крылья были какие-то не такие, то ли воздух в Городе совсем не предполагал полетов или просто не хотел давать Саше нормально передвигаться. Что-то было явно не так, и девушка списала все на своё недопревращение. Вот жмот..."-думала Саша, пролетая над пышущим жаром, красным от таинственной паутины Городом. Саша подняла голову: сверху огромной крышкой от сковороды нависали свинцовые облака, тяжёлые и неприступные, казалось, сквозь них невозможно пробиться ни птице, ни человеку. Даже лучи солнца не могли до конца преодолеть барьер и проходили сквозь него, изменяясь, бледные и тусклые, преломленные под странным неестественным углом.

Внизу краснотой раскинулся Город. Серыми проплешинами на красном теле росли дома, между ними сеткой тянулась лента дорог, по которым то и дело ездили машины. Дышали и пыхтели трубами заводы, открывались и закрывались, отбивая ритм, двери подъездов. Суетясь и переговариваясь, шли, ползли, скакали, шелестя и свистя, скрежеща и лязгая, Изменённые. Все знали, куда и зачем они идут. Все спешили на работу: в офисы и лаборатории, на заводы и в магазины, каждый знал, сколько отчетов надо сдать сегодня, сколько испечь хлеба, сколько выпустить новеньких деталей для автомобилей. Механизм, на ночь сбавивший скорость оборотов, начинал работать в полную силу: чистил винтики, смазывал многочисленные шестерёнки, запускал на полную мощность двигатели. Город жил.

Саша не знала, сколько она летела, но судя по домам, выглядевшим куда более прилично, чем тот, в котором жила девушка, она приближалась к центру Города. Спустя два квартала на горизонте замаячила зелёная крыша, принадлежавшая недавно построенному научному институту. Институт построили в складчину всем Городом, не дожидаясь никаких приказов свыше, потому что этого «свыше» в Городе просто-напросто не существовало. Правительство осталось там, за границей теперь уже двух совершенно разных миров, а Городу никакого центра и не было нужно - он сам был центром.  В институте вот уже три месяца шло усиленное изучение не поражённых вирусом людей, живущих за Городом. Цели было две: во-первых,  узнать, почему некоторых заграничных «чудиков» не берет вирус, а если и берёт, то почему не мутирует и не вызывает Изменения, во-вторых, исправить оплошность матушки Природы и наградить очередную заблудшую овечку третьей рукой или удавьим хвостом. В общем, всему Городу было до смерти интересно, как «чудики» докатились до жизни такой, совершенно глупой и бессмысленной. «Чудиков» ловили специалисты, по большей части телепаты, и только они одни могли покидать Город как самые неразговорчивые, а следовательно, бесшумные Изменённые.

С телепатами у Саши были особые отношения: такой была её подруга, которую три месяца назад перевели на работу в Институт, и она вместе с братьями по разуму начала отлавливать людей за границей и доставлять для опытов. Раньше подруга звали Маша. Она оказалась в Городе много раньше, около полугода назад. Саша тогда не на шутку испугалась, узнав о том, что подруга собрала вещи и уехала, никого не предупредив. Конечно, Саша не могла не замечать Изменений подруги. С ней стало совершенно невозможно разговаривать: Маша знала всё, что скажет подруга, наперёд, и очень этим бесила. Совершенно невозможно общаться с человеком, читающим твои мысли, тем более, если это мысли, о которых никто, даже ты сам, знать не должен. В такие моменты Саша пыталась совсем не думать, но образующийся в голове вакуум еще больше давил на мозг, чем беспорядочно мелькающие мысли. Общаться они, конечно, продолжили.  Единственное, что смущало девушку, это то, что подруга просила называть себя не иначе как Б-705, и напрочь отказывалась принимать старое имя.

Маша жила на другом конце города вместе с другими телепатами. Их Саша не любила. В отличие от Маши, вели они себя абсолютно по-свински: не открывали рот, когда разговаривали, и лезли в чужую голову совершенно бесцеремонно. Подруга хотя бы для приличия разговаривала, как все нормальные люди, и даже если нечаянно и ловила Сашины мысли, то снисходительно молчала и терпеливо ждала, когда Саша сама захочет их озвучить.

«Конечно, надо залететь к Маше,» - подумала Саша, пролетая над зелёной крышей института. Девушке непременно хотелось феерично влететь в окно Машиного дома – пусть посмотрит, что и она не лыком шита. По правде говоря, больше всего Саше сейчас хотелось долететь до Границы и с высоты своего мушиного полёта посмотреть на место, откуда она приехала. Это было явно безопаснее того, как в прошлый раз еще прямоходящая и ничуть не летающая Саша после попытки пробраться к Границе улепётывала от охранника. «Ладно, - подумала девушка. – Ладно, после Маши сразу туда». Пейзаж начал меняться. Всё чаще стали мелькать отдающее медью деревья и корявые, изогнутые под странным углом кусты; дома становились всё ниже, и Саша поняла, что центр города она успешно миновала и оказалась в пригороде, где чересчур талантливые учёные и особо рьяные рабочие получали самые престижные дома. Маша жила в трехэтажке на самом верху, её дом нельзя было спутать ни с чем – её огромные эркерные окна были большой достопримечательностью, и Саше не составило труда отыскать нужный дом. Окно было открыто, в комнате горел свет: «Видимо, опять работает со своими бумажками,» - подумала Саша и пошла на посадку, медленно снижаясь и стараясь не задеть ветки красных берёз. Хрусь – что-то сухое и острое оцарапало крыло. Всё поплыло перед глазами, Сашу мотнуло влево, и

БАМ

Окно разлетелось на миллион осколков, Сашины руки, все в порезах, ища твёрдую поверхность, безуспешно хватали воздух, рот раскрылся и орал что есть силы, глаза закрылись, и тело с глухим стуком упало на пол, усеянный останками эркера. «Феерично,» - пронеслось в голове у девушки.

- Твою мать, Саня!  - раздался крик над многострадальным Сашиным телом. Голос принадлежал, судя по всему, Маше.

- Блин, я нечаянно! Не бубни, я всё починю! – начала оправдываться Саша, глядя в усыпанный осколками кафельный пол и прикидывая количество порезов на теле.

-  К чёрту окно, у тебя две бандуры на спине! И когда, позвольте узнать, дамочка, у вас успели вырасти крылья? – с довольной улыбкой на лице сказала подруга и поспешила на помощь потерпевшей. Маша была выше Саши на голову, стройная, с темными, падающими на плечи кудрями, в общем, как считала Саша, подруга могла не опасаться своего отражения в зеркале по утрам.
Когда осколки стекла были вынуты из Саши, а Саша с ног до головы была обработана спиртом, так что разило от неё за километр, Маша уставилась на подругу и многозначительно произнесла:

- Ну?

- Что «ну»? – не поняла Саша. Ну, проснулась я, а там…

- отвратительный кокон, а сейчас крылья, которые тебя, конечно, бесят…

- Маша, блин! Я просила не копаться в моей голове! – крикнула Саша, чувствуя себя, как на приёме у врача, который с умным видом ставит диагноз и выписывает лекарства.

 - Ну, во-первых, не Маша…

- Маша. Во-первых, ты Маша, пока, черт возьми, я тебя так называю, ты будешь Машей и брось дурить. А во-вторых, не оправдывайся, я и так знаю, что ты не специально и «оно само как-то получается» и всё в таком духе, – раздражённо сказала Саша и с вопросительно посмотрела на подругу, ожидая продолжения допроса.

- Ладно, Маша так Маша. Но при всех так меня не называй, а то думают уже что попало. А у меня еще работа, между прочим. «Ну» в смысле как себя чувствуешь?

- Так же. Опять вся простынь красная и голову как будто отпиливают. И вообще всё как-то неправильно, даже летать, как надо, не умею – произнесла Саша и бросила взгляд на огромную, размером с Сашу, дыру в окне.

- Так и знала. Вот поэтому я у тебя всё еще Маша. Имя-то какое странное, – тихо, разговаривая будто с собой, выдохнула девушка. «Неудивительно, что ты шастаешь к Границе. Вообще не понимаю, что ты там хочешь увидеть,  – правый уголок рта Маши нахальным образом пополз вверх, - Ой,  не надо делать такое удивлённое лицо»
Саша спешно захлопнул рот и попыталась придать лицу совершенно безмятежный вид. К Границе, правда, Саша ходила только раз, и то как следует всё не разглядела, а в конце недолгой прогулки вообще была вынуждена спасать свою шею. Глаза всё ещё были выпучены и, по-видимому, не желали слушать Сашин приказ о немедленном схлопывании. «Вот коза,» - подумала Саша.

- Ну и коза ты, Маша – произнесла девушка. Ясно было, что подруга опять залезла в голову, не дожидаясь Сашиного разрешения. Уж о том, что она ходила к Границе Саша никому еще не рассказывала. «Знаешь, я, наверное, туда слетаю. Хочу посмотреть, как там люди живут» - пробормотала Саша.

- Никак

- Что?

- Никак не живут. Остались одни чудики, которых вирус не берёт. Еще кучка тех, кто в него не верит, только вот третий глаз или огромную ногу не спрячешь. К нам приходят, в Город, и вся эта дурь из них выходит: нормальными становятся.

- В смысле нормальными?  Я думала, мы ненормальные. Мы ж больные. – вопросительно посмотрела на подругу Саша.

- Ой, да очнись ты.  Полный наивняк, Сань, ей Богу. Нас больше чем их. А больные это кто? Люди с отклонениями. Вот и получается, что сейчас с отклонениями они, раз вирус их не берёт. Недавно поймали одного за Границей, чтоб в Институт отвезти, так он начал что-то заливать про права, а мне знаешь что сказал? Лечить, говорит, тебя надо. Меня лечить? Я говорю, это мы тебя сейчас обследуем. Говорят, у них там что-то вроде гражданской войны намечается. Правительство их не устраивает. Я и говорю тому чудику, мол, Правительство ваше - это уже что-то вроде заразы, язвы что ли, которая болит и чешется, иначе как оно может вас не устраивать? Здоровая конечность не беспокоит. А он знаешь, что? Говорит, мы его выбрали, а оно не оправдало наших надежд. Чушь несет. Я и говорю ему, мол, вот именно, Вы выбрали. На голову здоровые заразу не выбирают. А он мне: «Мы ж не знали, что так будет!». Не знали они. Не предугадали, не подумали, поверили на слово. Глупо! Глупость тоже болезнь. В общем, Саня, здоровые мы. И вообще тебе ли жаловаться? Ты вон как круто мне в окно спикировала. А так, хочешь – слетай. Дурь выйдет из головы.

- Ладно. Ладно, буду выбивать дурь. Всё равно слетаю. Маш, мне нужна твоя крыша, чтобы…

- В окно – буркнула Маша. Хочешь взлететь, давай прям в дыру, чего добру пропадать.

- Ой, иди ты… - опять не успела закончить Саша,

- Сама иди. Да не бесись ты, это слишком предсказуемо, даже не будь я телепаткой. Саша поморщилась. Слово-то какое – телепатка. Саше оно не нравилось. В голове сразу возникали какие-то странные ассоциации. В комплекте с телепаткой, например, шло слово куропатка, болотно-зелёное и, наверное, если принюхаться, мерзко пахнущее. А от возникающей в голове картинки в дрожь бросало: представлялось что-то очень глупое в перьях, с маленькой головой, отвратительно моргающими в складочку веками и жирным телом. Птиц Саша терпеть не могла и считала, что способность летать досталась им несправедливо.

- И обувь надень – порежешься,  - сказала Маша, просовывая подруге пару полусапог на платформе. «И не плюйся, а то вообще ничего не получишь,» -  подытожила Маша.
Остановив характерное движение мышц лица, которые то и дело норовили скорчить неодобрительную гримасу, говорящую «Ну и гадость эти ваши сапоги», Саша, насколько это возможно, излучающая благодарность, натянула новую обувь и, пробурчав что-то вроде «Спасибо», шатаясь, двинулась к окну. «Сама виновата, дома надо было ботинки надеть,» - успокаивала себя девушка. Крылья начали нетерпеливо пожужживать, обдавая свою хозяйку прохладным ветерком.

- Завтра залетай, – изучающее разглядывая Сашу сказала подруга.

- Угу. Ладно, давай, - Бух. Опять прыжок вниз, опять сдавливающий лёгкие обжигающий, не дающий вдохнуть воздух и медленный полёт. Моторчик за спиной равномерно тикал, крылья жужжали уже как-то легче, но всё еще изо всей силы сопротивлялись масляному липкому пространству Города. «Картина маслом – Полет над городом» - фыркнула девушка и почему-то тут же представила, как глупо она выглядит в растянутой майке, старых джинсах и, что немаловажно, сапогах на платформе. Сапоги Саша не переваривала ни в каком виде.

Солнце уже начало садиться, судя по тому, что хлипкие когда-то жёлтые солнечные лучи постепенно окрашивались в красный, но не тот яркий, алый, под стать цвету крови, а блёклый: цвет как будто впитывался в лучи, как вода проникает в каждую песчинку сухого песка в засушливое лето. Заход в Городе наступал очень рано. По Сашиным подсчётам, сейчас было часа четыре, а значит, в запасе у нее было часа три до наступления темноты. Лететь оставалось недолго: Машин дом был минутах в двадцати ходьбы до Границы, а летающий человек, по нескромному мнению Саши, пролетел бы это расстояние за считанные минуты.

Миновав несколько десятков верхушек деревьев, девушка наконец заметила Границу. Это было что-то наподобие прозрачной стены,  но не такой прозрачной, каким бывает стеклянная витрина магазина, а каким-то мерцающее-переливающимся. Выбрав дерево, растущее на расстоянии вытянутой руки от стены, Саша с характерным жужжанием спикировала на толстую ветку метрах в двадцати над замлёй. Оценив ситуацию и убедившись, что посты охраны, понатыканные вдоль Границы, от нее далеко, а охранники не догадаются поднять голову вверх, Саша уселась на ветку.
Предварительно завозившись в красной паутине и выругавшись, девушка уставилась на стену. Перед глазами все рябило, как рябит и покрывается волнами воздух в сорокоградусную жару. Казалось, что липкий, пыльный воздух Города никак не может перемешаться с воздухом по ту сторону, а потому вынужден терпеть все тяготы жизни бок о бок с заграничным соседом. Саша протянула руку к Границе с полной уверенностью, что наткнется на что-то твёрдое и горячее, но этого не произошло, и ладонь мягко прошла сквозь стену. Холод разлился по конечности от кончиков пальцев до самого локтя, так что руку начало покалывать. Саша поняла, что одна ее часть сейчас ощупывает колючий воздух по ту другую сторону Города, но это никак не вязалось с тем фактом, что ее ладонь так и не появилась на той стороне, несмотря на то, что заграничный пейзаж, пусть и расплывающийся, прорисовывался перед глазами. «Ждем,» - пробормотала Саша и не стала вытаскивать руку. Секунд через десять на противоположной стороне показались сначала Сашины пальцы, а потом и вся расплывающаяся в глазах и будто покрытая волнами ладонь. Внимательно разглядев руку и убедившись, что та приобрела какой-то неестественно желтый оттенок, девушка медленно вытащила ее и терпеливо принялась ждать, когда конечность вернётся обратно. Снова красноватая, по стать цвету Города, рука выползла из стены, и пальцы как-то чересчур самостоятельно сжались и разжались, невольно напомнив Саше об утреннем убийстве телефона. Руке снова стало тепло и комфортно, и мысль о переходе всей Саши за стену тут же улетучилась.

Прищурившись, чтобы сфокусировать глаза на потустороннем пейзаже, Саша  внимательно начала разглядывать мир за стеной. Метрах в пяти от стены протянулась пешеходная дорога, вся в ямах, из которых уже торчали головки одуванчиков и листы подорожника, бордюр, когда-то выкрашенный не то в серый, не то в белый цвет, весь облупился. За бордюром виднелись целые заросли крапивы, угрожающе покачивающейся от ветра, не проникающего за стену. Еще дальше начинались когда-то жилые постройки – пятиэтажные дома, смотрящие на Сашу пустыми черными, без стёкол окнами, кое-где наспех заколоченными досками. Видно было, что жители, как и Саша, долго не думая, побросали ставшие неуютными и ненужными квартиры и уехали за стену, оставив после себя жуткий бардак.

Девушка хорошо помнила, как в детстве мама повела ее в цирк. Конечно, цирк  - это громко сказано, это были какие-то бродячие артисты, пара клоунов и дрессировщиков с худыми и злыми собаками, в которых жизнь держалась на добром слове. Недалеко от Сашиного дома поставили шатёр, которых казался тогда ей, еще маленькому ребёнку, невероятно огромным, и с утра до вечера оттуда играла громкая музыка, не прекращающаяся до самой ночи и мешающая спать всему дому. Представление Саше понравилось и  даже очень, а когда на следующий день девочка решила посмотреть на новое чудо света, то увидела только полуупавший, в грязи,  мокрый от дождя шатёр, разбросанные как попало стулья, пару каких-то кеглей и клоунский поролоновый нос, от которого жутко воняло краской, так что Саша невольно пожалела того, кто был вынужден носить это на своём родном носу. Еще девушка очень хорошо запомнила, как наглый с торчащими костями пудель, которого, видимо, в спешке забыли циркачи, нахально поднял лапу и смачно сделал все свои дела прямо на жесткий брезент шатра. Уже потом Саша узнала, что все эти циркачи гастролировали незаконно, и когда какой-то оглушённый громкой музыкой житель сообщил куда следует и пообещал «всем этим клоунам руки-ноги пообрывать», артисты побросали весь свой реквизит и поспешили как можно быстрее смыться. То, что девушка видела сейчас, напоминало тот же самый опустевший цирковой шатёр, только вот куда делись клоуны, Саша точно знала.

Просидев на дереве с полчаса и увидев достаточно, чтобы развернуться и улететь, Саша, держась за ствол, медленно поднялась, проклиная предательски качающиеся сапоги на платформе, которые тут же нацепили на себя всю красную липкость, которая только что была на дереве, в последний раз оглядела  Границу. Темнело, но редкие солнечные лучи еще пробивались сквозь тучи. Саша с неудовольствием начала замечать, что стала хуже видеть: перед глазами стояла дымка. Надо было уносить крылья, пока не поздно. БАХ. Саша опять летела над Городом мимо деревьев и улиц, Машиного дома с огромной дырой вместо окна, мимо Института, многоэтажек и многочисленных заводов. Изменённые, довольные прожитым днём, спешили домой.  Город успокаивался, застывал в своём багровом величии и надевал маску сна.
Лететь становилось всё сложнее: несмотря на светящийся иллюминацией Город, темнота сгущалась перед глазами, совершенно дезориентируя и не давая Саше спокойно, не зацепившись за очередную ветку, долететь до дома. В конце концов, метрах в тридцати от желанной цели у девушки начали слипаться глаза. «Какого лешего, не спи,» - одергивала себя Саша.  Когда наконец она залетела в предусмотрительно-нечаянно открытое окно комнаты, стащила сапоги и, не раздеваясь,  на ощупь добралась до постели, в голове возникла мысль: «А мухи-то не видят в темноте». Когда погас последний луч солнца, Саша уже спала мёртвым сном.

Солнечные лучи ловко пробрались в распахнутое окно, скользнули по кровати и  приятно защекотали лицо лежавшей на спине девушки, которая, поморщившись и пару раз зевнув, открыла глаза. Первым, что она увидела, была грязная, в пятнах вчерашней крови наволочка. «Не поняла,» - пробормотала девушка, и, собрав распластанные на кровати крылья, инстинктивно двинулась к зеркалу, обозревая по пути всю комнату. Теперь глаза видели на все 360 градусов. «Ну, привет,» - в ответ на приветствие отражение улыбнулось. В зеркале стояла  девушка из разряда «интересная, с намёком на красоту»: за спиной висели блестящие крылья, рот довольно улыбался, показывая отчасти белые зубы, нос не был измазан в крови и, возможно,  очень мил, а выше можно было увидеть выспавшиеся глаза, под которыми не было и  намёка на пакость вроде синяков или мешков. Изюминку девушке добавлял, посаженный между двумя старыми, новенький, удивлённо мигающий глаз. «Круто, - сказала  девушка, наплевав на то, что у мух, по правилам матушки природы, пять глаз. Издав довольный «Хаааа», девушка двинулась обуваться: пришло время получать номер.

После того, как валяющиеся у кровати сапоги с ненавистной еще вчера платформой были натянуты на ноги и оценены как сносные и даже весьма удобные, девушка вскарабкалась на подоконник и уверенно шагнула вниз. Крылья тут же раскрылись и с уже знакомым привычным  тиканьем зашелестели за спиной. Мягкий прохладный поток воздуха подхватил девушку и легко понёс над оживлённым, подмигивающим летящему крылатому существу красными проплешинами Городом. «Конечно, надо залететь к Маше, - улыбнулась девушка, - Фу, имя-то какое странное. Все равно залечу. Феерично,» - добавила Изменённая и, всё еще улыбаясь, пожужживая крыльями, направилась к дому со знакомой дырой в окне.